Жало

Даже нет. Не крутилась. Слова не подберу.

Знаете, как начинает кипеть вода, если миска до краев засыпана зерном? Самого кипения не видно, просто зерно посередке, оно так подскакивает. Вот и пыль так же.

У краев — лежала смирно. Немножко так подергивалась. По центру — бурлила густым облаком, будто кашу помешивали, и все время взлетала вбок.

Ну да. Взлетала вбок. Потому что сама площадь изгибалась в этом месте.

В пыли блестели стекляшки, ветки, колеса, камни от бордюрчиков... что-то еще, но тут я решил не приглядываться. Вокруг валялись ... а может, стояли? — прижимались к булыжникам машины. Смятые, будто ими в футбол гоняли. У одной колесо до сих пор крутилось.

А еще — площадь тоже растянулась. Вместе с закрученными спиралью пешеходными дорожками, клумбами, лавочками. Красными под светом красного солнца.

Щекастая посмотрела на меня, не шевелясь.

— Ты кто и мы где? — спросила она.

Я набрал в грудь воздуха. Хотел набрать. Грудь резко сперло. Я сглотнул, закашлялся, вдохнул через силу.

И ответил совершенно честно.

— Мы внутри Жала.

Секунды тянулись. Город плющило вокруг нас мешаниной пятен — такой, знаете, как на картинах всяких старинных поехавших художников. На дальней стороне площади медленно убегало за поворот трое человечков. Растянутых в скошенные вопросительные знаки.

— Ты откуда знаешь? — спросила щекастая. Ее фигура почти не исказилась, хотя краем глаза я замечал, как подергивается ее силуэт, стоит мне отвести взгляд в сторону.

— Я читал про Овода. В Сети, — я отвечал на автомате, до сих пор не в силах поверить, что со мной это все-таки случилось. — Там были статьи. Всякая научная муть. Жало искажает свет, который через него проходит. Типа линзы или кривого зеркала. Видишь?

— Искажает?! — щекастая едва не сорвалась на визг.

Длинная начала смеяться, тихо и безостановочно. Я не обращал внимания.

— Свет, звук, силу тяжести. Я видел в инете реконструкции. Точно так они выглядели. Жала же удавалось померить приборами, до того как они...

— Взрывались?

— Ага, — у меня вышло неразборчиво. Зубы стучали.

Щекастая побледнела.

— Так. Я пошла отсюда, — она подобрала ноги под себя и начала вставать.

— Не двигайся!

Мой окрик запоздал. Ее рвануло в движении, толкнуло обратно. Щекастая полетела через плечо, как-то ловко выкрутилась, зависла в нелепом положении с задранными вверх ногами.

Ноги медленно опустились на землю. Она замерла, уже не пытаясь встать.

— А это что? — дрогнувшим голосом спросила она.

— Ты это... Двигайся аккуратно. И медленно, — я для пробы пошевелил в воздухе рукой. Сперва — протянув перед собой, затем — пошевелив вправо-влево.

Руку дернуло. Не очень сильно, но моя ладонь рванулась в сторону, упершись щекастой... ну, в общем, встать ей помешал не рывок.

Длинная умолкла. Сдавленно засмеялась, теперь уже — как нормальный человек.

— Ммм? — щекастая подняла бровь.

— Ой... извини, — я покраснел. И чтобы она этого не заметила — заговорил как можно скорей:

— Эти штуки называются псевдогравитационными силовыми линиями. Если делаешь движение в сторону от Жала — оно начинает притягивать. Чем быстрее движение — тем сильнее тянет. Ты лучше даже сиди боком к эпицентру. Легче дышать.

— Псевдо... как ты сказал? Не, лучше молчи, — щекастая затрясла головой. Неощутимый ветер сгреб ее волосы, отбросив назад и вбок.

— Эй. Извините, что вмешиваюсь, — это голос МашиКати у меня за плечом. — Но ты скажи — из этой штуки можно выбраться?

Кажется, я промолчал... как это называется?.. многозначительно. Ну, если по чесноку, у меня сдавило горло. От страха.

— Нет? — ну вот зачем она еще и переспрашивает?

Щекастая побледнела еще сильнее.

— Оно... как скоро оно рванет?

Я закусил костяшки, чтобы не визжать от ужаса. Ну, как бы, так-то я давно, наверно, обгадился бы от страха... но перед двумя девчонками? Как-то неловко.

Даже внутри Жала. Ой-ой-ой.

— Ну... самые долгие продержались двадцать пять и тридцать восемь минут, — это когда я сумел заговорить. — Но вообще... здесь же время идет по-другому. Быстрее, чем снаружи. Для нас может пройти часов пять-шесть. Только...

— Только — что?

Я промолчал. Ну... как бы... стоит им говорить?

Не дождавшись ответа, щекастая посмотрела кругом. Осторожно.

— Говоришь, чем медленнее двигаться... — она не закончила. Как я, повела рукой в воздухе — слегка свободно, затем — через силу. — Если будем идти очень медленно?

— Ползти, — поправил я ее. — Опрокидывает. Ты же пробовала.

— Значит, ползти!

Кажется, длинная за спиной затаила дыхание.

— Получится?

У меня кружилась голова.

— Ну... есть одна запись. С камеры рядом с Жалом. Это было в Гомеле, там оно провисело двадцать пять минут. Там чувак как бы тоже пробовал из него выползти.

— И?

— Ну... он почти успел.

Щекастая выудила из кармана резинку. Собрала волосы в пучок.

— В задницу ваше почти. Я поползла, — сообщила она мне.

Вздрагивая, когда невидимые руки тянули ее к Жалу, встала на четвереньки. Сделала несколько мелких шажочков, преодолевая призрачные путы.

Мы с длинной МашеКатей посмотрели друг на друга.

— Ну... пошли.

— Поползли?

— Ага.

Это было как будто ползешь по наклонной. Очень длинной наклонной. Которая, знаете, так будто наклоняется на тебя всякий раз, как ты делаешь движение. И чем быстрее двигаешься — тем резче наклоняется доска.

Впереди мелькали синие джинсы щекастой. Я старался не пялиться слишком пристально на то, что они обтягивали... Да фигле — все равно ей не видно, куда я смотрю!

Да и это. Всякое дерьмо, поднятое водоворотом — стекляшки, камушки, ветки — вот это вот все — тоже мешалось.

Впереди выгибался уступ. Дома, размазанные в пятна, косо вытягивало в дугу из-за его края. Вечернее солнце — красное, как уголь — пялилось на нас из сине-зеленого неба. Мерно и глухо выли где-то вдали противоугонки.

Сердце шибало в ребра, а перед глазами скакали точки. Ноги горели. Чертова доска запрокидывалась все выше и выше.

— Уй, блин! — это щекастую швырнуло на меня. Я в этот момент подтягивал себя вперед за какой-то бордюрчик. Она врезалась в меня ногами, нас обоих отбросило назад.

— Руки убрал!

— Чего? Слезь с меня сначала!

— Ребят, вы там нормально? — это уже длинная. Она встревоженно смотрела на нас.

Мы забарахтались, пытаясь распутаться. Щекастая шипела сквозь зубы. Твою ж душу! Как она умудряется поворачиваться так, что под руку всякий раз попадает что-то неподходящее? Не, ну как посмотреть, неподходящее...

Длинная лежала на спине, головой к краю площади.

— Ребята, — протянула она. — Вы чувствуете? Чем ближе к краю, тем сильнее напор.

— И воздуху не хватает, — встревоженно поддержала ее щекастая.

Я посмотрел на возвышавшийся над нами край площади, над пляской пыли в эпицентре Жала. Пляска постепенно успокаивалась, лишь в одной точке неподвижным смерчиком дрожал пылевой столбик.

Зато над краем — размазанным в сюрреалистичное месиво краем Жала — тянулись бледные белесые полоски.

Ну вот нахрена, нахрена я догадался, что они означают?

— В твоих статьях ничего про это не написано? — спросила щекастая.

— Ну... ты же понимаешь. Жало — такая штука. Его не так часто получается обследовать до взрыва. А чем дольше оно существует — тем сильнее взрывается.

Я видел видеосъемку взрыва в Сент-Луисе. Взрыв был, знаете, как в киношке. Огромное огненное облако, и прямо на глазах им накрывает два квартала. А потом оно чернеет и поднимается таким грибом, как при ядерном взрыве.

Щекастая из-под руки смерила расстояние до ближайших домов.

— Как далеко оно тянется?

— Метров от пятидесяти до полукилометра, — сообщил я. — Как повезет. Вроде бы крупные живут дольше, но самое мощное было шестьдесят в поперечнике. Никто точно не знает.

— Ох, божечки, — та прижала руки к щекам. — Ну за что? Ну почему опять мне?!

МашаКатя осторожно поднялась. Шатаясь, двинулась в нашу сторону.

— Уй-ё! Стой!

Мой окрик запоздал — она уже преодолела несколько метров, разделявшие нас.

— Что... ой, — она виновато посмотрела на с таким трудом отвоеванный и утерянный отрезок пути. — Ну... ладно.

Села на брусчатку рядом с нами. Уставилась в запрокинутый город и темнеющее небо. Над крышей вальяжно помахивал лопастями вертолетик.

— Help!

Мы все подскочили.

— Please! Help! — голос, высокий, тонкий и жалобный, доносился от автобуса. Вернее — того, что от него осталось.

Мы посмотрели друг на друга.

Щекастая матюгнулась.

Длинная смотрела на автобус.

— Он... ближе к этой штуке, чем мы.

— Молодец, Кэп! — зло ответила щекастая. — И что дальше?

— Anybody! Please!

Тридцать метров.

Тридцать лишних метров по засыпанной осколками, грязной брусчатке.

Тридцать гребаных метров, каждое движение через которые встречает гребаный рывок обратно. Которые запрокидываются на тебя тем сильней, чем меньше тебе осталось до края.

Я вздохнул.

— Ну фигле.

Щекастая догнала меня.

— Ну и куда собрался?

Я посмотрел на нее. Стараясь идти по дуге — не отдаляясь от эпицентра и не приближаясь к нему.

— Ну... надо же что-то делать. А ты чего?

Щекастая фыркнула.

— Первую помощь умеешь?

— Нет, — честно ответил я.

— А я умею. Мальца. Ладно... поможешь, если что.

Слушайте, вот нахрена я сюда полез?

Запах. Знаете, там воняло сразу бензином, дерьмом и кровью.

И на мостовую подтекало.

Автобус поплющило. Правда. Его так, у крыши, боком и спереди, вмяло внутрь. Стекла вылетели.

Щекастая сплюнула.

— Help! — голос дрожал. Сейчас он сделался ниже, наверно, хреново Жало искажало звук. И слабее.

Я посмотрел на автобус.

— А как мы?..

Девчонка неторопливо подошла к полуоткрытому люку. Покрутилась, примериваясь — чтобы движение шло не против тяги Жала. Подозвала меня жестом.

— Давай. Поможешь. Тут сила нужна.

Мы налегли на железяку.

Ух!

Люк перекосило. Заскрипело железо. Тут бы ломиком или монтажкой... Я зарычал и рванул еще раз. В ушах зашумело, я велел себе не обращать внимания.

Со страшным скрежетом крышка подалась.

— Пошли, — щекастая неуклюже извернулась, протискиваясь внутрь.

— Ой. Господи...

— Что такое?

— А ты посмотри.

Я сунул голову внутрь.

Отшатнулся. Согнулся в поясе. Псевдотяга рванула за плечи, и рвотой мне забрызгало штаны.

Твою мать...

Сегодня утром мы с Лешкой Поповым ржали в холле гостиницы над новостями на местном языке. Он там ближе всех к люку... Лицо цело.. Бляха-муха, я даже не представляю, чем...

БДЫЩ!

— Это... — она тоже белая как мел. — Все? Проблевался? Тогда полезли. Одна я ее не вытащу. Слышишь? Или добавить?

— Мать твою... У тебя вообще нервы есть?

— Есть. Но сейчас не до них. Лезешь?

Не смотреть. Не смотреть. Не смотреть.

Что-то хрустит под ногой... а, нормально, это стекло. Что-то мокрое... не смотреть-не смотреть-не смотреть... Хрен разберешь, чем меня мотает — головокружением или псевдотягой...

— А... а...

Щекастая выдернула что-то блестящее... пилку для ногтей, по ходу пьесы.

— Держи меня.

Не, я, конечно, это, всегда не против пообниматься с девушкой... Но вот сейчас, реально, у меня не возникло вот вообще никаких пошлых мыслей. Пока я держал ее за пояс, а она, изогнувшись, что-то ковыряла в опрокинутом кресле.

Ремень щелкнул. Миниатюрная девушка с заляпанным кровью высокоскулым лицом, повисшая в ремнях, свалилась вниз. На щекастую и на меня до кучи.

Ну, до кучи — в прямом смысле слова.

— Аккуратнее, — выдохнула щекастая. — Так, бери под руки... Давай ты снаружи, я изнутри...

— А можно ее переносить? — пробормотал я, стараясь не дышать глубоко.

— Ну давай здесь оставим!

Больше я не спорил, как-то продрался обратно к люку. Шатаясь от рывков псевдотяги, подхватил девчонку под плечи. Выволок наружу и плюхнулся рядом.

— Как она? — МашаКатя откинула слипшиеся от крови черные волосы.

— Дай глянуть, — щекастая переводила дух. Пострадавшая закашлялась, попробовала сесть. Щекастая склонилась над ней, ощупывая.

Я смотрел в небо и пытался прикинуть, сколько мы уже здесь сидим. Кажется, Жало существует уже дольше получаса...

А, блин. Ну да. Сам же говорил девчонкам. Есть же записи. Есть трехминутный ролик, где на башенных часах очень быстро ползет минутная стрелка. Однажды дрон сумел влететь внутрь Жала и вылететь обратно, прежде чем оно рвануло. Часы на нем тоже шли быстрее положенного. Но и солнце снаружи опустилось ниже нас, цепляя размазанные и выгнутые крыши домов и налившись темно-красным. Все вокруг заливал багровый свет, словно...

— Вот что значит всегда пристегиваться, — сообщила нам щекастая. — Подруга, ну ты молодец. Пара царапин, но ни переломов, ни сильного кровотечения вроде бы нет. Кажется. Просто шок.

Брюнетка в ответ что-то неразборчиво и жалобно заговорила на английском. Щекастая, покачав головой, ответила на том же языке.

— Ты врач? — спросила длинная.

Щекастая подняла глаза к... к церкви. Как раз ее верхушка сейчас была у нас над головой.

— Типа того. Учусь на пластического хирурга, и полгода подрабатывала санитаркой в... — она замялась. — Cantonal ambulance... на скорой помощи.

МашаКатя всмотрелась в лицо брюнетки.

— Слушай... А как мы поползем с ней вместе?

Та развела руками.

— А что, без нее мы бы выползли?

Мои зубы опять застучали. И, знаете, не только из-за того, что на площади похолодало.

Кстати, а реально похолодало. Что-то как-то сильно холодно для летнего вечера.

МашаКатя посмотрела вокруг. Сглотнула.

— В ушах шумит, и голова кружится, — пожаловалась она. — Как с передозняка.

Я опять промолчал.

Длинная прищурилась. В багровом зареве смутно, но виднелись длинные хвосты пыли. Медленно выползающие из улиц к площади. Будто громадные змеи.

Вертолет опустился ниже. От него отделялись какие-то черные точки. Наверно, квадрокоптеры с зондами.

— Скажи, — она так серьезно на меня посмотрела. — А эта твоя псевдогравитация — она на молекулы тоже действует?

Щекастая задумалась.

— Вот почему нас колбасило, когда мы ползли к краю? Нарушался кровоток? — сообразила она.

— И ветер не стихает... — в вечернем свете хрен поймешь, побледнелаа длинная или нет. — Мамочки...

— Ты чего?

МашаКатя посмотрела на меня.

— Ты знал?

Я развел руками.

— Ну... а сказал бы? Что бы изменилось? Мы ж все равно не можем вылезти.

— Вы о чем?

— Давление, — принялся я разъяснять. — Жало втягивает в себя воздух. Псевдотяга не дает молекулам улетать. Видишь, пылищу с улиц уже потянуло к нам? А здесь, у центра, давление растет. И в конце концов...

Та сглотнула.

— Мы задохнемся?

— Или взорвемся. Что наступит раньше.

И тут все умолкли. Нет, ну а о чем еще оставалось говорить?