Чёрные на белом

Сидящий у камина пошевелился и сказал:

— Дай мне эту книгу, шут.

Пританцовывая и изгибаясь, уродец вложил в протянутую властно руку невесть откуда возникший том.

— Так-так. Я вижу, ты стащил одну из книг Жизни. Что ж, дуракам везёт.

Сидящий захлопнул том, который держал в руках, и небрежным движением отправил его в огонь. Пронзительно взвыв, точно пламя впилось не в страницы книги, а в его живую плоть, шут бросился к камину. Но тут рука сидящего выметнулась из-под одежд, неестественно длинная, и без усилий отшвырнула урода прочь, в самый тёмный угол.

Рука проводника легла на моё плечо. Заслонка потайного глазка была опущена, лампа — зажжена вновь, и мы продолжили свой путь по пыльным коридорам.

Несколько минут в молчании, тишине и темноте, раздвигаемой бледным сиянием в зеленоватых бугристых бронзовых пальцах, затем ещё одна панель, раздвигаемая нажатием потайной кнопки — и вот мы уже в старой библиотеке.

— Послушайте. Мне кажется, это именно то, что вы искали. — Тёмный, ничем не украшенный фолиант раскрывается, как обомшелая раковина: будет ли на этот раз жемчужина, а не только холодное жёсткое мясо моллюска?

"Пол из звонких шестиугольных плиток, среди которых не найти и двух в точности одинакового оттенка; расписной потолок в зодиакальных и астрологических символах; четыре стрельчатых окна в четырёх стенах открываются в ночь, полдень, закат и восход, так что всё помещение вечно залито светом трёх солнц и одной огромной луны, соперничающей с ними своим блеском. Стены же сплошь увиты длинными побегами в глянцевитых листьях и ошеломляюще пахнущих цветах.

Глициниевый зал. Безвременье.

Мне всегда казалось, что в этом месте действует особая магия, полная ароматов и неуловимого очарования. И я слышал от знакомых, что здесь им являлись видения — не только прошлого, но и будущего. Не знаю. Со мной подобного не случалось, так что не мне судить.

Заклинание, нашёптанное непростому колечку, вытолкнуло меня в реальность у северной стены, лицом к югу. Зал встретил меня тишиной и пустотой. За спиной, в окне ночи, выходящем на север, как будто что-то шевельнулось — но обернувшись, я не обнаружил никого и ничего подозрительного. В любом случае движение было слишком незначительным, чтобы принадлежать существу человеческих габаритов.

— Юлия! — окликнул я тишину, уже не веря, что на призыв кто-нибудь ответит. И верно. Молчание... запахи... блеск четырёх светил... Ничего больше. Я прошёлся по комнате, присел на низкий подоконник западного окна. Закинув на него правую ногу, а спиной и затылком утонув в пахучей подушке из листьев и стеблей, я устремил взгляд на морской пейзаж, за горизонт которого садилось, да всё никак не могло сесть красное от огорчения солнце.

Юлия, Юлия... Чертовски странно развивался этот мой роман. Сначала..."

— Постойте-постойте! Откуда вы это взяли? Ну-ка, — Я забираю у проводника фолиант и впиваюсь взглядом в страницы.

...на промежуточной остановке в своих Путях я занялся своим внешним видом. Скинул до жути официозные королевские шмотки, перешёл из демонической в человеческую форму, оделся снова. В такой скромно-элегантный костюм тёмных тонов, вполне годный для свидания с дамой. После чего шепнул спикарту короткое двустишие и перенёсся, точно по Козырю, в иное место.

"Козыри? Спикарт? Я ведь уже читал что-то такое..."

Вопреки названию, Глициниевая Комната — это вовсе не комната, а симпатичный домик под нежно-салатным небом. Стоит он на берегу вечно ласкового моря, близ пляжей цвета белого золота. Почти весь дом, как нетрудно догадаться, оплетён побегами глициний — в основном естественного голубого колера. Можно понять, отчего из всех гостевых апартаментов Путей Всевидящих...

А-а-а-чхи!!!

Сдаётся мне, в старых библиотеках слишком много пыли. Или пыль тут ни при чём? Мне ведь казалось, что книга, которую я держу в руках, открыта на восьмой странице. И формата она была не этого... Восьмая страница?

ные старомодные бахилы, серо-зелёные, как пыльные листья подорожника — ставшие чем-то вроде знака касты для звездолётчиков иррегулярных трасс — пожалуй, встречаются почаще даже, чем туфельки на высоком каблуке. Что ж, мистер Звёздный Волк, посмотрели на нищего в луже его собственной блевоты пополам с "наждаком" — и идите себе дальше. Мир велик, авось я вас больше и не увижу. Хиляйте, сэр, да поскорее. Не заставляйте глядеть вам в глаза. Смотреть в дуло игольника приятнее, чем в мои зрачки, и глотать медленный яд полезнее, чем говорить со мной. Хиляйте же, и не возвращайтесь.

— Это ты — Тинерс Дасси?

Резкий голос, чуть хрипловатый. Говорящий примерно среднего возраста — точнее, 43-45 биолет. Что в наше суматошное время ещё не показатель. Отдельные счастливчики, по слухам, доживают уже третье столетие и всё ещё молоды. Снаружи.

Тин Дасси нахмурился. Что-то ещё было в этом голосе, что-то этакое... необычное. Но что? Кабы проклятый "наждак" не шуровал под черепом, он сразу понял бы, в чём тут фокус. Но теперь — хоть лопни.

— Я к тебе обращаюсь, подзаборник. Ты — серам Дасси, КР 892-2059-29ТА? Планеторазведчик Ксагмы С-4?

Это было уже серьёзно. Тин сглотнул — горько, кисло, тошнит — и полухрипом-полушёпотом выдавил:

— Бывший.

— Очнулся? — Громыхнул тот же голос. — Нет, брат, планеторазведчик — это уже на всю жизнь. Заранее прошу пардону, иначе нельзя.

Кулак бога Преисподней опустился на Тина Дасси, повергая его в беззвёздную черноту. Но за миг до этого бывший планеторазведчик всё же успел понять, чем ему не понравился голос говорившего с ним.

У него отсутствовал акцент. Вот в чём вся штука.

С Тином беседовал кваззер.

_________

Огромная надпись сияла, манила, звала — во весь фасад:

ИГОРНЫЙ ДОМ "ВЕЧНОСТЬ"

Как всегда, при виде этих букв Игрок испытал странное щекочущее чувство между лопатками. Смесь страха, надежды, ожидания, уверенности... и, быть может, самой малости глубинного ужаса. Оглядываться на изменчивый пейзаж не стоило, и Игрок шагнул внутрь.

— Добро пожаловать. — Механически улыбнулся привратник. Столь же механически Игрок кивнул. Вздрогнул, вгляделся в лицо под тёмными очками...

— Мотылёк? Ты?!

— Я проиграл. — Без выражения произнёс привратник, улыбаясь ярко и бездумно. — Долги надо платить.

— Да-да. — Игрок отвернулся. — Долги надо платить.

— Добро пожаловать. — Повторил привратник ему в спину.

Игрок ускорил шаг.

Внутри, как всегда, было просто великолепно. Не останавливаясь и даже не оглядываясь, Игрок миновал столы для игр по маленькой и для маленьких, где играли по большей части Маски, медленно спускающие скудный запас фишек. Его ждала Игра.

Когда он подошёл к Столу, как раз заканчивались ставки на очередной круг. Как раз — и тоже как всегда.

— Пять тел на Белую Звезду. — Грохотнул Толстяк-на-Верёвочке.

— Ставлю Надежды на... на Любовь. — Нерешительно сказала маленькая и грустная Маска. Игрок еле заметно дёрнул углом рта. Любовь выпадает редко, да и вообще... Верно говорится: лучше остаться без одежды, чем без надежды, и рисковать в Игре своими Надеждами следует в последнюю очередь. Хотя у маленькой Маски больше и ставить-то нечего...

Ну так и ставила бы на Семью, дурочка. Хоть какие-то шансы.

Мистер Т. поднял правую руку.

— На Выигрыш... — Помедлив, рука указала на манящую клетку, затуманенную призрачным блеском. — ...Игрока.

Поднявшийся было ропот мгновенно смолк, когда дама на троне (как поговаривали, совладелица Игорного Дома) склонилась над столом. Прикрывающая её лицо маска ослепительно улыбнулась.

— Три процента. — Промурлыкал золотой голос. — НА Игрока.

В наступившей почтительной тишине Игрок почувствовал, что настало, наконец, его время.

— На Удачу. — Бросил он чуть отстранённо. — Всё — на Удачу.

— Ставки сделаны. — Резюмировал крупье. — Начинаем Игру, господа и дамы. Начинаем Игру.

_________

— Что, прочухался?

Знакомый голос, констатировала память Тина Дасси. Почему? На этот вопрос ответа не было. Тин попытался застонать; из горла вырвался лишь хриплый омерзительный клёкот, слабый

Я захлопнул книгу и в раздражении уставился на обложку. По ней на фоне черноты космоса, истыканной иглами звёзд, летело снизу вверх творение рук человеческих и манипуляторов механических. Под ним круглилась чаша планеты, над ним сверкало солнце, увенчанное космами протуберанцев. Правее летел по своим делам метеорит, левее — тороид с многочисленными огнями по поверхности... Да, чего только не найдёшь в старых библиотеках! Сунув книгу на полку и руки в карманы, я зашагал вдоль стеллажей. Когда прямолинейное движение надоедало — сворачивал. Маразм, настоящий маразм. И... очередной томик всё-таки перекочевал ко мне в руки и почти сам собой раскрылся на закладке.

"Свеча загорелась, осветив старый, видавший виды стол и раскрытую книгу. Но того, кто зажёг свечу, как и всю комнату вообще, слабый дрожащий огонёк выдернуть из темноты так и не смог. Заметался, забился на чёрном завитке фитиля — и смирился. Темнота придвинулась, словно устраиваясь поудобнее и тоже готовясь слушать.

— Итак, — тихий, очень неопределённый голос, — вот здесь содержится не самый худший из обнаруженных доводов. Надеюсь, вы сознаёте, КАКОЙ раритет, можно даже сказать, артефакт открыт перед нами?

— Я кое-что слышала о нём. И, признаться, с трудом верила в каждое второе слово. Слишком уж... непривычно.

— Новое всегда непривычно. По определению.

— Спокойнее. — Снова первый голос. — Как бы ни воспринимать эту вещь, она даёт шанс. Надежду. И в ней содержатся не только рекомендации, но и... скажем так, предупреждение. Вот здесь, в самом начале, помещён диалог...

— Я видел. Красивые стишки.

— А я не видела.

— Даже если бы вы видели их оба, не лишним будет прочесть снова.

Неопределённый до того, что даже пол его обладателя остаётся загадкой, голос удивительным образом раздваивается. Книга на столе, пошевелившись, сама собой сдвигается и приподнимается сверху, словно стремясь помочь декламатору разбирать выцветшие строки.

— Скажи мне, сладко полубогом быть?

— Не слаще, чем зимой на месяц выть.

Вот зверь. Удел его предельно прост:

Страх, голод, вожделение. Вопрос

О сути жизни не стоит пред ним -

Сам зверь есть жизнь, она и в нём, и с ним.

Вот человек, повыше зверя чуть.

Его в короткий провожают путь

Сиамские близняшки: жизнь и смерть.

Из года в год всё та же круговерть

Его влечёт.

Но носит полузверь

Сознанье обретений и потерь.

От простоты он речью отделён

И иногда рассудок в нём силён.

Теперь, свой взгляд направив к небесам,

Просей его сквозь сеть из звёзд.

И там

Найдёшь пределы — сущности богов,

Живущих, но не знающих оков.

Хотя постичь их нам и не дано,

Но навсегда предопределено

Нам вожделеть к путям и силам их,

Которые превыше всех иных.

— Что ж полубоги?

— Знанья суть горька,

И к ней я подойду издалека.

Случается порою, что во сне

Пылает разум в яростном огне —

И вдруг прозренье обретает он,

И понимает, что кошмарный сон

Его поймал в ловушку грёз ночных,

И некуда бежать ему из них.

Кто удержать момент прозренья смог,

Тот и зовётся — Хафлор, полубог.

Стоило декламатору добраться до последней строчки, как пламя свечи затрепетало, стиснутое пальцами темноты, и с завершением строчки погасло".

А я — клянусь, на миг я увидел этот умирающий огонёк! И стол, и книгу, и даже... Что там было написано, на ускользавшей от взгляда странице? Ну?

А ведь я могу вспомнить, что. Закрыть глаза, вглядеться...

Если ты твёрдо решил двигаться дальше, усвой накрепко: мы все тонем.

Я тоже тону.

Конечно, я силён и не желаю сдаваться на милость неизбежному. Это не в моём характере. Я борюсь со стихией, но стихия сильнее и медленно побеждает меня. Победа эта неизбежна: мой противник неиссякаем и неуязвим. Я знаю, что должен поддаться и пойти ко дну. С той же неторопливостью, с какой покидают меня силы, мной овладевает отчаяние. Наконец чаша переполняется.

Я издаю вопль о помощи. Слышишь?

...Вместо крика изо рта вырывается бумага, озаглавленная "Свидетельство о рождении". Снабжённая всеми положенными водяными знаками, подписями и печатями. И вот: океан, против которого я боролся — не вода. Не волны меня захлёстывали, но тонны и тонны бумаг: чистых, измятых, перечёрканных, с косо нацарапанными карандашными строчками и кусками печатных текстов. Выдранных из газет, журналов и книг — и единых с газетами и книгами. Вокруг половодье бумаги, и оно пополняется теми, которые извергаю я, тонущий...

Тонущий? Утонувший!

Захлопнув книгу в раздражении и страхе, я всовываю её на первое попавшееся место, беру другую, открываю, читаю:

"Чего только не найдёшь в старых библиотеках!

Неспешно шагая между рядами заполненных стеллажей, которые кажутся не имеющими ни конца, ни начала — ещё и оттого, что я немного близорук — я то и дело снимаю с полок какую-нибудь книгу, привлёкшую...

"Я ведь уже читал что-то такое".

...взвешиваю её рукой и взглядом, потом открываю и прочитываю:

"Я тоже тону".

Захлопнув книгу в раздражении и страхе, я беру другую, но она оказывается той же самой. Тогда я бегу, а стеллажи не кончаются, и не видно начала — только пыль, пыль, пыль, и отдыха нет плотно сжатым глазам:

"Я бегу и задыхаюсь. Попавшая в нос пыль заставляет чихнуть раз и другой; дыхание сбито окончательно. Встав, я достаю карандаш и пишу на полях в надежде, что кто-нибудь другой придёт, отыщет записку и прочтёт:

"Никогда не пишите на полях: МИР ЕСТЬ ТЕКСТ. Всегда есть шанс, что написанное будет навек врезано в одну из книг жизни — вашу, например".

Пряча карандаш обратно, я закрываю книгу, ставлю её на полку и иду меж рядами пыльных стеллажей старой, очень старой библиотеки.

Потом начинаю бежать.

27-28 декабря 2000 — 5-6 мая 2001 года.