Чёрные на белом

Чёрные на белом

Чего только не найдёшь в старых библиотеках!

Неспешно шагая между рядами заполненных стеллажей, которые кажутся не имеющими ни начала, ни конца — ещё и оттого, что я немного близорук — я то и дело снимаю с полок какую-нибудь книгу, привлёкшую моё внимание. Взвешиваю её рукой и взглядом, потом открываю и прочитываю несколько строк или страниц. С самого начала или просто наугад:

"Катастрофа случилась слишком быстро, чтобы я успел понять, что именно послужило её причиной. Я спокойно говорил о чём-то малосущественном — кажется, пересказывал сюжет какого-то недавно отсмотренного фильма с психоаналитическим подтекстом — когда Виталий помянул "м-мать твою!" и резко вывернул руль, инстинктивно откидываясь назад. Я начал поворачивать голову, поймал краем глаза летящую в лицо тупую морду КамАЗа, тёмно-красную, словно заранее облитую запёкшейся кровью...

И всё. Если и были ещё какие-то ощущения, их перемешал в кашу чудовищной силы удар. Я не забыл пристегнуться, но при лобовом столкновении на таких суммарных скоростях бесполезны любые ремни.

Боли я не запомнил".

Хм. Почти оригинально. Убить главного героя на первой же странице — это, знаете... Хотя бывали прецеденты, бывали. Многие герои мировой литературы сделали после смерти просто потрясающую карьеру. Достаточно вспомнить — навскидку — Радаманта или Влада Дракулу. Так, а вот здесь о чём?

"...не шуметь и не выдавать себя.

Минута тянулась за минутой. Серая Шляпа тоже затаился, и темнота давила на нервы всё сильнее. Темнота, тишина и сердце, упрямо стучащее в груди. Дик усмехнулся одними губами. В Касталии он вдоволь нахлебался таких же ночей, когда однополчане благословляли артобстрел, вытеснявший прочь тишину — и даривший облегчение. Когда орудия молчали, иные из пехотинцев за одну ночь становились совсем седыми. В Касталии было то же самое, только не в пример больше жарко и душно. А Дик вернулся оттуда. Живым. И с одной-единственной седой прядкой на виске.

Шорох. Конечно. Не выдержав, Серая Шляпа попытался уйти. Усмехнувшись шире, Дик поднял свой..."

Дик — сокращение от Ричарда. Перевод. И не из лучших, как видно. Нет, пожалуй, это не интересно. Вот только Касталия... Но имеет ли смысл читать боевик — полтысячи страниц карманного формата — из-за названия незнакомой страны?

А что тут? Ещё перевод?

Глава 1

Брэд отбросил окурок. Светящаяся точка, как чья-то догоревшая жизнь, прочертила темноту и канула в затянутые туманом глубины ущелья.

— Слабо, поганцы? — ухмыльнулся Брэд в лицо темнеющим небесам. — Слабо, а? Брэд Сиррин не грязь какая, его поганцам не достать.

— Потому что ты сам наполовину поганец.

Брэд развернулся к своему двухколёснику.

— Заткнись, жестянка! — рыкнул он добродушно. — Не порть мне кайф. Мы снова улизнули от поганцев, Звезда — что может быть лучше?

"Что-то мне этот текст очень сильно напоминает... Что?"

— Лучше? Своевременный техосмотр.

Брэд сплюнул и снова повернулся к ущелью.

— Куда мы хоть угодили-то? — спросил он минутой позже.

— Спроси мертвеца. Этот мир мне неизвестен.

— Вот оно как.

Брэд задумался. Частью это было хорошо, частью же плохо. Неизвестный, не занесённый в каталоги реальностей мир был вряд ли доступен для агентов Сети. С другой стороны, вставала проблема этого чёртова "своевременного техосмотра", питания и припасов. И как назло, осталась только одна пачка сигарет, да и та — неполная.

— Эй, Звезда!

— Хозяин.

— Внеси этот мир в каталог под названием Вечерний Туман.

— А это вежливо? У местных должно быть своё название для планетки.

— По праву первооткрыва... Стоп! Какие ещё местные? Ты же сказал, что это неизвестный мир!

— А то. Но неизвестный и ненаселённый — это две ба-альшийе разницы.

Брэд покрутил головой.

— Ну дела! А откуда ты узнал о существовании аборигенов?

— Радио.

Из динамика полилась непривычная, но приятная музыка. Вполне человеческий голос пел что-то печальное — наверно, о разлуке. Вот только Брэд не понимал ни слова, ибо ни один из пяти диалектов Сети не имел с языком песни ничего общего.

— Ну, дела! — повторил Брэд. — Будь я проклят!

По ущелью полз туман, а где-то за горами, невидимое, опускалось всё ниже солнце. В мире, которого не могло быть во Вселенной, начиналась ночь.

Глава 2

Пирл Шерк, чрезвычайный агент Сети на Мориоле, полоснул ножом по пальцу. Его невыразительное плоское лицо с оттопыренными ушами ни на йоту не изменило своего выражения, когда капли крови упали в заранее подставленную пиалу со спиральными узорами. Отсчитав ровно двенадцать капель, Пирл Шерк дунул на порезанный палец, и кровь с порезом бесследно исчезли. Отложив нож, он резко накрыл ладонями пиалу. Минуту спустя на его лице выступил пот, а на руках вздулись жилы. Установка "моста" при его невеликих способностях всегда давалась тяжело.

Спустя ещё минуту глаза агента остекленели.

Контакт. Интерес под маской недовольства.

— Как дела, Пирл?

— Плохо.

— Он что, опять телепортировался?

— Хуже. Он прыгнул так, что все наши ясновидцы не могут отыскать его.

Взрыв холодной ненаправленной ярости. Затем, внезапно — спокойствие.

— Кого ты использовал?

— Сарга и Лину.

— Мне это всё больше и больше не нравится, Шерк. Я знаю эту пару, и...

- Да, сэр?

— Я пришлю вам Заруни. Дело приобретает чересчур странный оборот.

Пирл Шерк ответил взрывом смятения, впрочем, подавленным почти столь же быстро, как и ярость "собеседника".

— Понял.

— Сомневаюсь. Впрочем, это уже не твой уровень. А что до этого Брэда Сиррина, то инструкции будут изменены.

— Сэр?

Сразу после обнаружения его следует уничтожить. Любым путём. Хоть S-бомбу ему на колени телепортируйте — но уничтожьте.

- Ясно.

— Встречайте Заруни, Пирл.

Чао.

Чао, конец контакта.

По выходе из ТП-транса Пирл Шерк обнаружил, что у него дрожат руки.

Глава 3

— Зачем мучиться? Давай слетим на п-гравах!

— Не дури, Звезда. Поляризаторы гравитации можно просечь детекторами за сотни миль.

— А то для матрицы преобразователя детекторов не существует...

— Существуют. Работающие в пределах прямой видимости. Если любопытствующие подберутся к нам с такой техникой, мы их и сами увидим. Так что никаких п-гравов.

Колёса тяжело бухали и шуршали по каменистому склону, подбрасывая мощную машину вместе с седоком, как кулёк конфет.

— Эй, Брэд!

— Ну.

— Тормози же, дуралей! Вот так. Знаешь, тут вроде как дорога.

— Где?

— Правее. И вообще, ты сумасшедший.

— Ага, и ещё поганец-псич. Знаю.

— Нет, серьёзно. Только последний псих может ехать по горам ночью, не зная дороги и рискуя раздолбать свою башку каждые две секунды.

— Не трясись за свои потроха, дружок. На мне инфракрасные очки, и потом не забудь: на самый крайний случай существует своевременный техосмотр.

— Дерьмо.

Брэд довольно хмыкнул и вывернул руль, добавляя газу. Двухколёсник со скрежетом шлёпнулся на дорожное покрытие с невысокого каменного уступа, зашипел тормозами, вильнул и покатил ровно.

— Вот так. А ты боялся.

— Да ну тебя. Полоумный, чокнутый, спятивший придурок. Шизанутый, сдвинутый, почти припадочный и...

Двигатель рыкнул. Конец фразы отстал от размазавшейся в чёрную молнию машины.

— ...ненормальный идиот, — переключился на динамики шлема Звезда. — И лишнее тому доказательство — те 65... нет, 70 миль в час, что мы сейчас делаем.

— На мне ИК-очки, не забыл?

— А иди ты! Мы сейчас, возможно, вовсю чешем по встречной полосе, а ты...

— Что?!

— Что слышал. Правостороннее движение — не закон природы, а всего лишь произвольное правило, придуманное людьми.

— Чёрт!

— Так точно. Сбавь скорость вдвое и езжай по разделительной. Нелишне также будет включить габаритные огни. И не нервничай уж слишком сильно: первый же дорожный знак прояснит ситуацию.

Брэд почти машинально последовал совету и снова задумался об этом удивительном феномене: населённом мире вне Сети.

Власть псичей простиралась на все 17 населённых миров, а также на несколько десятков миров и реальностей, для жизни умеренно непригодных, связанных друг с другом лишь возможностями псичей-телепортаторов да нитями телепатических контактов. Поговаривали, что некоторые ясновидцы могли наблюдать панорамы сотен тысяч и даже миллионов реальностей, но людям всё равно не было от них толку из-за отличий в законах физики. Жить можно было только на мирах Сети.

И только по милости псичей. Дыши в унисон — или сдохни.

"Что-то мне это начинает надоедать. Впрочем... посмотрим".

...Положение не менялось уже многие века, и грязь — 95 из каждой сотни — ненавидело его лютой беззубой ненавистью. 17 миров, 9 миллиардов людей, сколько-то десятков миллионов богачей и десять тысяч псичей. Бессмертных. Всемогущих. Неуязвимых.

А теперь вот вам. Новенький с иголочки мир, населённый и взаимно неосведомлённый о существовании Сети.

Или осведомлённый? Ничего странного, если знакомые с порядками поганцев люди не имеют желания влиться в Сеть. Если существует способ скрыться о ясновидцев, и если...

Сколько тогда вообще может быть таких миров, как этот?..

А вот это уже интересный вопрос. И всё же — читать дальше не стоит. Текст, в общем, неплох, стиль приятен и лёгок; книги вроде этой можно даже перечитывать, если хочется развеяться после трудов праведных. Но слишком уж чётко расставлены акценты, слишком прямолинеен сюжет. Заранее можно сказать, что Брэд Сиррин, этот облагороженный вариант Чёрта Таннера, встретит в дивном новом мире (то есть на хорошо нам всем знакомой Земле) свою Любовь, доблестно разгромит — возможно, не без помощи боевой подруги и Верных Друзей — зондеркоманду, посланную по его следам псичами, а затем перейдёт в наступление, более-менее успешное. В финале обязательно наступит благорастворение воздухов, то бишь полная и убедительная победа над пси-диктатурой "поганцев". Люблю такие вещи, незамутнённо-подростковые и сладко-простые, как арбуз. Но только под настроение.

Погляжу-ка я лучше, о чём повествуется вот здесь, под чёрной обложкой. Любопытная картина изображена на ней: полная луна вверху, дикая скала внизу, а посередине — шпили и башни полупризрачного, полуоблачного замка, соединённого с вершиной скалы уходящей ввысь лестницей, ступени которой изваяны из тумана. Справа от лестницы — сова, слева — нетопырь, на ступеньках — облитая лунным серебром фигура в чёрном плаще с торчащими сбоку ножнами шпаги. Плащеносец поднимается вверх; и тут проводник гасит холодно сияющую лампу, тихо шуршит чем-то. В панели открывается блескучий кружок потайного глазка. Слышится чей-то голос — тихий, но усиливающийся, если выглянуть в глазок, и вполне разборчивый:

— Конечно! Конечно, расскажу, мой повелитель. Это — Книга, и преудивительная. — Выговорил шут, пританцовывая и размахивая руками. — Я уже забыл, какой она предстала моему скудному уму, когда я читал её впервые, и это ничуть не печалит меня. Но тогда, в первый раз, я одолел её всю; больше уж не удавалось мне повторить это, да, не удавалось.

— Рассказывай, рассказывай. — Молвил сидящий у камина.

— Когда я взялся перечитывать её, меня сразил неповторимый стиль сией Книги. Каждое, воистину каждое слово её было на своём месте и блистало, как россыпь бриллиантов на черни бархата. И эти слова, как те же бриллианты, ослепляли. О! О! Многие слова повторялись, но это не имело никакого значения: каждое слово всё равно было новым, как первый день Творения. Невыносимая, невозможная яркость! Страшась ослепнуть, я отложил Книгу — и понял, что совершенно не помню смысла только что прочитанного. Я иногда бываю ужасно упрямым, хи-хи-хи... Мой повелитель, конечно, знает это. Я тут же, не сходя с места, схватил Книгу вновь и открыл её на первой странице — и, поверите ли, это было, точно в первый раз!

— Рассказывай... шут.

— Я мгновенно ухватился за нить чудесной истории некоего юноши, истории, полной захватывающих приключений. Поистине, в этой истории было всё, способное увлечь скучающего читателя: погони, дуэли, прекрасные дамы, затмеваемые прекраснейшей, замки на скалистых вершинах, магические зеркала, парусники, яркое солнце, — а также, разумеется, любовь. И любовь великая, приходящая в мир ради великих испытаний единожды в столетие, если не реже. Надо сказать, в повествовании, воистину сплетённом искуснейшим из мастеров пера и слова, мелькали и вещи малоприятные: подземные казематы, кровная месть, скрюченный годами и артритом король с жёлтым от избытка желчи лицом, на ухо коему нашёптывал колдун в алой мантии с подбоем цвета ночи; а сверх того — кинжал во тьме и яд в бокале вина. Но сии предметы, введённые в ткань рассказа для равновесия, лишь улучшали интригу подобно перцу, насыпанному в красный соус. О! О! Ей-богу, я бы весь остаток своей жалкой и никчёмной жизни не отрывался от этой предивной повести, страстно желая, чтобы Книга, в которой сокрыто столько чудесного, была бесконечна — но увы! В тот самый миг, когда герой её, юноша, уже подросший и вполне достойный звания кавалера, в третий раз встречается с юной принцессой, вызволяя её из грязных лап разбойников — да-да-да, в тот самый миг мой повелитель призвал меня, дабы я, ничтожный червь, своими убогими глупостями заглушал шёпот чёрного ангела печали, севшего моему повелителю на левое плечо. И я, рыдая, отложил Книгу, чтобы идти и веселиться. Даже и сейчас, вспоминая об этом, я готов хохотать, как безумец, которому надоело притворяться нормальным — ха, ха, ха, ха! Но кому интересно, что творится у меня внутри? Скажу, но под большим секретом: это неинтересно даже мне! И ведь я рассказываю не о себе, но о преудивительнейшей из книг; посему да продлится моя речь далее — конечно, с благословения моего повелителя.

— Говори, говори, мой шут. Ты забавен сегодня.

— Как будет угодно... — Визгливее прежнего протявкал человечек, скрючиваясь втрое и словно обнюхивая пол. — Итак, вновь принявшись за чтение — опять с самого начала — я неожиданно обнаружил за чередой приключений второй план, подтекст, ничуть не менее интересный, чем сами приключения. Блестящая и увлекательная история юноши, добивающегося руки принцессы, наполнилась для меня глубинным смыслом. Я обнаружил, что главный герой не слишком честолюбив; просто он ещё молод, неискушён и сам не знает своих желаний. Принцесса, которую он любит, для него скорее просто символ любви, цель его поисков и усилий, перенесённая из внутреннего мира в мир внешний. И потому совершенно неважно, что на самом деле этот символ любви не вполне таков, каким предстаёт глазам юноши. Неважно, что принцесса с наполовину детским, наполовину женским пренебрежением относится к чувствам героя и к нему самому; неважно, что принцесса обманывает его и насмехается над ним; что она, даже если станет его женой, будет по-прежнему следовать своей природе, потакать своим капризам и в итоге непременно разрушит свой брак. Всё это не имеет ровно никакого значения, поскольку в центре повествования находится всё-таки юный кавалер, для которого принцесса и любовь к ней — всего лишь один из этапов долгого пути к взрослению. Вот тут-то, когда я понял это окончательно, мне в голову пришла мысль вернуться к началу Книги и бегло просмотреть первые главы, уже зная, на что именно следует обращать внимание. Так я, дурак, и сделал; и должен заметить, о мой повелитель — это было неглупо. Листая страницу за страницей и не обращая много внимания на содержание, я открыл для себя новую истину. Да-да, совершенно новую! Я осознал, что держу в руках не рядовую поделку и даже не плод успешного союза ума и таланта, нет — великое произведение искусства! Ибо с каждой страницей, с каждой главой, с каждой очередной частью Книги перед моим мысленным оком выстраивалась величавая, как сама Красота, картина. Следуя авторскому замыслу, я видел, как безмолвная музыка обращается в грандиозный собор человеческих судеб. Ещё недостроенный, поскольку финала Книги я не помнил; но я уже мог проследить намеченные автором линии, чистые и мощные, до их завершения — и эта, бесплотная, часть собора была прекрасней полностью реальной части. Глуп я и немею, когда пытаюсь передать неуклюжими словами своими ту высочайшую гармонию, которая проглядывала сквозь рисунок разрозненных реплик, тем и эпизодов. Но я могу узнать печать мастерства, достойного моего повелителя, когда встречаю его лицом к лицу.

Сидящий у камина пошевелился и сказал:

— Дай мне эту книгу, шут.

Пританцовывая и изгибаясь, уродец вложил в протянутую властно руку невесть откуда возникший том.

— Так-так. Я вижу, ты стащил одну из книг Жизни. Что ж, дуракам везёт.

Сидящий захлопнул том, который держал в руках, и небрежным движением отправил его в огонь. Пронзительно взвыв, точно пламя впилось не в страницы книги, а в его живую плоть, шут бросился к камину. Но тут рука сидящего выметнулась из-под одежд, неестественно длинная, и без усилий отшвырнула урода прочь, в самый тёмный угол.

Рука проводника легла на моё плечо. Заслонка потайного глазка была опущена, лампа — зажжена вновь, и мы продолжили свой путь по пыльным коридорам.

Несколько минут в молчании, тишине и темноте, раздвигаемой бледным сиянием в зеленоватых бугристых бронзовых пальцах, затем ещё одна панель, раздвигаемая нажатием потайной кнопки — и вот мы уже в старой библиотеке.

— Послушайте. Мне кажется, это именно то, что вы искали. — Тёмный, ничем не украшенный фолиант раскрывается, как обомшелая раковина: будет ли на этот раз жемчужина, а не только холодное жёсткое мясо моллюска?

"Пол из звонких шестиугольных плиток, среди которых не найти и двух в точности одинакового оттенка; расписной потолок в зодиакальных и астрологических символах; четыре стрельчатых окна в четырёх стенах открываются в ночь, полдень, закат и восход, так что всё помещение вечно залито светом трёх солнц и одной огромной луны, соперничающей с ними своим блеском. Стены же сплошь увиты длинными побегами в глянцевитых листьях и ошеломляюще пахнущих цветах.

Глициниевый зал. Безвременье.

Мне всегда казалось, что в этом месте действует особая магия, полная ароматов и неуловимого очарования. И я слышал от знакомых, что здесь им являлись видения — не только прошлого, но и будущего. Не знаю. Со мной подобного не случалось, так что не мне судить.

Заклинание, нашёптанное непростому колечку, вытолкнуло меня в реальность у северной стены, лицом к югу. Зал встретил меня тишиной и пустотой. За спиной, в окне ночи, выходящем на север, как будто что-то шевельнулось — но обернувшись, я не обнаружил никого и ничего подозрительного. В любом случае движение было слишком незначительным, чтобы принадлежать существу человеческих габаритов.

— Юлия! — окликнул я тишину, уже не веря, что на призыв кто-нибудь ответит. И верно. Молчание... запахи... блеск четырёх светил... Ничего больше. Я прошёлся по комнате, присел на низкий подоконник западного окна. Закинув на него правую ногу, а спиной и затылком утонув в пахучей подушке из листьев и стеблей, я устремил взгляд на морской пейзаж, за горизонт которого садилось, да всё никак не могло сесть красное от огорчения солнце.

Юлия, Юлия... Чертовски странно развивался этот мой роман. Сначала..."

— Постойте-постойте! Откуда вы это взяли? Ну-ка, — Я забираю у проводника фолиант и впиваюсь взглядом в страницы.

...на промежуточной остановке в своих Путях я занялся своим внешним видом. Скинул до жути официозные королевские шмотки, перешёл из демонической в человеческую форму, оделся снова. В такой скромно-элегантный костюм тёмных тонов, вполне годный для свидания с дамой. После чего шепнул спикарту короткое двустишие и перенёсся, точно по Козырю, в иное место.

"Козыри? Спикарт? Я ведь уже читал что-то такое..."

Вопреки названию, Глициниевая Комната — это вовсе не комната, а симпатичный домик под нежно-салатным небом. Стоит он на берегу вечно ласкового моря, близ пляжей цвета белого золота. Почти весь дом, как нетрудно догадаться, оплетён побегами глициний — в основном естественного голубого колера. Можно понять, отчего из всех гостевых апартаментов Путей Всевидящих...

А-а-а-чхи!!!

Сдаётся мне, в старых библиотеках слишком много пыли. Или пыль тут ни при чём? Мне ведь казалось, что книга, которую я держу в руках, открыта на восьмой странице. И формата она была не этого... Восьмая страница?

ные старомодные бахилы, серо-зелёные, как пыльные листья подорожника — ставшие чем-то вроде знака касты для звездолётчиков иррегулярных трасс — пожалуй, встречаются почаще даже, чем туфельки на высоком каблуке. Что ж, мистер Звёздный Волк, посмотрели на нищего в луже его собственной блевоты пополам с "наждаком" — и идите себе дальше. Мир велик, авось я вас больше и не увижу. Хиляйте, сэр, да поскорее. Не заставляйте глядеть вам в глаза. Смотреть в дуло игольника приятнее, чем в мои зрачки, и глотать медленный яд полезнее, чем говорить со мной. Хиляйте же, и не возвращайтесь.

— Это ты — Тинерс Дасси?

Резкий голос, чуть хрипловатый. Говорящий примерно среднего возраста — точнее, 43-45 биолет. Что в наше суматошное время ещё не показатель. Отдельные счастливчики, по слухам, доживают уже третье столетие и всё ещё молоды. Снаружи.

Тин Дасси нахмурился. Что-то ещё было в этом голосе, что-то этакое... необычное. Но что? Кабы проклятый "наждак" не шуровал под черепом, он сразу понял бы, в чём тут фокус. Но теперь — хоть лопни.

— Я к тебе обращаюсь, подзаборник. Ты — серам Дасси, КР 892-2059-29ТА? Планеторазведчик Ксагмы С-4?

Это было уже серьёзно. Тин сглотнул — горько, кисло, тошнит — и полухрипом-полушёпотом выдавил:

— Бывший.

— Очнулся? — Громыхнул тот же голос. — Нет, брат, планеторазведчик — это уже на всю жизнь. Заранее прошу пардону, иначе нельзя.

Кулак бога Преисподней опустился на Тина Дасси, повергая его в беззвёздную черноту. Но за миг до этого бывший планеторазведчик всё же успел понять, чем ему не понравился голос говорившего с ним.

У него отсутствовал акцент. Вот в чём вся штука.

С Тином беседовал кваззер.

_________

Огромная надпись сияла, манила, звала — во весь фасад:

ИГОРНЫЙ ДОМ "ВЕЧНОСТЬ"

Как всегда, при виде этих букв Игрок испытал странное щекочущее чувство между лопатками. Смесь страха, надежды, ожидания, уверенности... и, быть может, самой малости глубинного ужаса. Оглядываться на изменчивый пейзаж не стоило, и Игрок шагнул внутрь.

— Добро пожаловать. — Механически улыбнулся привратник. Столь же механически Игрок кивнул. Вздрогнул, вгляделся в лицо под тёмными очками...

— Мотылёк? Ты?!

— Я проиграл. — Без выражения произнёс привратник, улыбаясь ярко и бездумно. — Долги надо платить.

— Да-да. — Игрок отвернулся. — Долги надо платить.

— Добро пожаловать. — Повторил привратник ему в спину.

Игрок ускорил шаг.

Внутри, как всегда, было просто великолепно. Не останавливаясь и даже не оглядываясь, Игрок миновал столы для игр по маленькой и для маленьких, где играли по большей части Маски, медленно спускающие скудный запас фишек. Его ждала Игра.

Когда он подошёл к Столу, как раз заканчивались ставки на очередной круг. Как раз — и тоже как всегда.

— Пять тел на Белую Звезду. — Грохотнул Толстяк-на-Верёвочке.

— Ставлю Надежды на... на Любовь. — Нерешительно сказала маленькая и грустная Маска. Игрок еле заметно дёрнул углом рта. Любовь выпадает редко, да и вообще... Верно говорится: лучше остаться без одежды, чем без надежды, и рисковать в Игре своими Надеждами следует в последнюю очередь. Хотя у маленькой Маски больше и ставить-то нечего...

Ну так и ставила бы на Семью, дурочка. Хоть какие-то шансы.

Мистер Т. поднял правую руку.

— На Выигрыш... — Помедлив, рука указала на манящую клетку, затуманенную призрачным блеском. — ...Игрока.

Поднявшийся было ропот мгновенно смолк, когда дама на троне (как поговаривали, совладелица Игорного Дома) склонилась над столом. Прикрывающая её лицо маска ослепительно улыбнулась.

— Три процента. — Промурлыкал золотой голос. — НА Игрока.

В наступившей почтительной тишине Игрок почувствовал, что настало, наконец, его время.

— На Удачу. — Бросил он чуть отстранённо. — Всё — на Удачу.

— Ставки сделаны. — Резюмировал крупье. — Начинаем Игру, господа и дамы. Начинаем Игру.

_________

— Что, прочухался?

Знакомый голос, констатировала память Тина Дасси. Почему? На этот вопрос ответа не было. Тин попытался застонать; из горла вырвался лишь хриплый омерзительный клёкот, слабый

Я захлопнул книгу и в раздражении уставился на обложку. По ней на фоне черноты космоса, истыканной иглами звёзд, летело снизу вверх творение рук человеческих и манипуляторов механических. Под ним круглилась чаша планеты, над ним сверкало солнце, увенчанное космами протуберанцев. Правее летел по своим делам метеорит, левее — тороид с многочисленными огнями по поверхности... Да, чего только не найдёшь в старых библиотеках! Сунув книгу на полку и руки в карманы, я зашагал вдоль стеллажей. Когда прямолинейное движение надоедало — сворачивал. Маразм, настоящий маразм. И... очередной томик всё-таки перекочевал ко мне в руки и почти сам собой раскрылся на закладке.

"Свеча загорелась, осветив старый, видавший виды стол и раскрытую книгу. Но того, кто зажёг свечу, как и всю комнату вообще, слабый дрожащий огонёк выдернуть из темноты так и не смог. Заметался, забился на чёрном завитке фитиля — и смирился. Темнота придвинулась, словно устраиваясь поудобнее и тоже готовясь слушать.

— Итак, — тихий, очень неопределённый голос, — вот здесь содержится не самый худший из обнаруженных доводов. Надеюсь, вы сознаёте, КАКОЙ раритет, можно даже сказать, артефакт открыт перед нами?

— Я кое-что слышала о нём. И, признаться, с трудом верила в каждое второе слово. Слишком уж... непривычно.

— Новое всегда непривычно. По определению.

— Спокойнее. — Снова первый голос. — Как бы ни воспринимать эту вещь, она даёт шанс. Надежду. И в ней содержатся не только рекомендации, но и... скажем так, предупреждение. Вот здесь, в самом начале, помещён диалог...

— Я видел. Красивые стишки.

— А я не видела.

— Даже если бы вы видели их оба, не лишним будет прочесть снова.

Неопределённый до того, что даже пол его обладателя остаётся загадкой, голос удивительным образом раздваивается. Книга на столе, пошевелившись, сама собой сдвигается и приподнимается сверху, словно стремясь помочь декламатору разбирать выцветшие строки.

— Скажи мне, сладко полубогом быть?

— Не слаще, чем зимой на месяц выть.

Вот зверь. Удел его предельно прост:

Страх, голод, вожделение. Вопрос

О сути жизни не стоит пред ним -

Сам зверь есть жизнь, она и в нём, и с ним.

Вот человек, повыше зверя чуть.

Его в короткий провожают путь

Сиамские близняшки: жизнь и смерть.

Из года в год всё та же круговерть

Его влечёт.

Но носит полузверь

Сознанье обретений и потерь.

От простоты он речью отделён

И иногда рассудок в нём силён.

Теперь, свой взгляд направив к небесам,

Просей его сквозь сеть из звёзд.

И там

Найдёшь пределы — сущности богов,

Живущих, но не знающих оков.

Хотя постичь их нам и не дано,

Но навсегда предопределено

Нам вожделеть к путям и силам их,

Которые превыше всех иных.

— Что ж полубоги?

— Знанья суть горька,

И к ней я подойду издалека.

Случается порою, что во сне

Пылает разум в яростном огне —

И вдруг прозренье обретает он,

И понимает, что кошмарный сон

Его поймал в ловушку грёз ночных,

И некуда бежать ему из них.

Кто удержать момент прозренья смог,

Тот и зовётся — Хафлор, полубог.

Стоило декламатору добраться до последней строчки, как пламя свечи затрепетало, стиснутое пальцами темноты, и с завершением строчки погасло".

А я — клянусь, на миг я увидел этот умирающий огонёк! И стол, и книгу, и даже... Что там было написано, на ускользавшей от взгляда странице? Ну?

А ведь я могу вспомнить, что. Закрыть глаза, вглядеться...

Если ты твёрдо решил двигаться дальше, усвой накрепко: мы все тонем.

Я тоже тону.

Конечно, я силён и не желаю сдаваться на милость неизбежному. Это не в моём характере. Я борюсь со стихией, но стихия сильнее и медленно побеждает меня. Победа эта неизбежна: мой противник неиссякаем и неуязвим. Я знаю, что должен поддаться и пойти ко дну. С той же неторопливостью, с какой покидают меня силы, мной овладевает отчаяние. Наконец чаша переполняется.

Я издаю вопль о помощи. Слышишь?

...Вместо крика изо рта вырывается бумага, озаглавленная "Свидетельство о рождении". Снабжённая всеми положенными водяными знаками, подписями и печатями. И вот: океан, против которого я боролся — не вода. Не волны меня захлёстывали, но тонны и тонны бумаг: чистых, измятых, перечёрканных, с косо нацарапанными карандашными строчками и кусками печатных текстов. Выдранных из газет, журналов и книг — и единых с газетами и книгами. Вокруг половодье бумаги, и оно пополняется теми, которые извергаю я, тонущий...

Тонущий? Утонувший!

Захлопнув книгу в раздражении и страхе, я всовываю её на первое попавшееся место, беру другую, открываю, читаю:

"Чего только не найдёшь в старых библиотеках!

Неспешно шагая между рядами заполненных стеллажей, которые кажутся не имеющими ни конца, ни начала — ещё и оттого, что я немного близорук — я то и дело снимаю с полок какую-нибудь книгу, привлёкшую...

"Я ведь уже читал что-то такое".

...взвешиваю её рукой и взглядом, потом открываю и прочитываю:

"Я тоже тону".

Захлопнув книгу в раздражении и страхе, я беру другую, но она оказывается той же самой. Тогда я бегу, а стеллажи не кончаются, и не видно начала — только пыль, пыль, пыль, и отдыха нет плотно сжатым глазам:

"Я бегу и задыхаюсь. Попавшая в нос пыль заставляет чихнуть раз и другой; дыхание сбито окончательно. Встав, я достаю карандаш и пишу на полях в надежде, что кто-нибудь другой придёт, отыщет записку и прочтёт:

"Никогда не пишите на полях: МИР ЕСТЬ ТЕКСТ. Всегда есть шанс, что написанное будет навек врезано в одну из книг жизни — вашу, например".

Пряча карандаш обратно, я закрываю книгу, ставлю её на полку и иду меж рядами пыльных стеллажей старой, очень старой библиотеки.

Потом начинаю бежать.

27-28 декабря 2000 — 5-6 мая 2001 года.