Уроки ирокезского 28

— Понятно. То есть как раз непонятно: почему вы, Владимир Николаевич, даже указ о моем назначении не прочли?

— Даже если бы и захотел, не смог бы не прочесть! В любой газете...

— Владимир Николаевич, вы же профессиональный бюрократ — а делаете вид, что не знаете чем манифест отличается от указа. Поясню: манифест — это, скажем, декларация о намерениях. А указ — это закон, подлежащий точному исполнению. Который, кстати, каждому министру — в том числе и вам лично — был под роспись вручен.

— Ах, вот вы о чем... Ну да, конверт я тот не вскрыл, но разве в нем что-то отличное от?...

— В указе Император конкретизировал... в смысле, подробно расписал то, что мне можно делать и что нельзя.

— То есть, я понимаю, в работу министерства финансов вам дозволяется...

— Все же почитайте, как к себе вернетесь — меньше будет подобных недоразумений. А пока, чтобы время не терять, расскажу о четвертном пункте указа: все действия, предпринимаемые Канцелярией, проводятся без любого вида финансирования, кредитования или предоставления любого вида финансовых гарантий со стороны бюджета Державы, прямого или косвенного. Так что вы, Владимир Николаевич, не волнуйтесь. Я знаю, что в бюджете денег нет, но на строительство это из бюджета ни копейки и не прошу. На электростанцию я уж сам как-нибудь денег наскребу, у меня, думаю, хватит. И со сбытом все решаемо: поставлю отпускную цену в четыре копейки за киловатт, и сбыт сразу появится.

— Но ведь такая цена... зачем вам-то такие деньги вкладывать?

— Такая цена обеспечит полную окупаемость станции менее чем за пять лет. Прибыль больше двадцати процентов годовых — разве это не выгодно? А если посчитать, сколько угля она нам сэкономит! Сейчас уголь британский мы по двадцать две копейки за пуд закупаем? А за год станция позволит сэкономить угля более двенадцати миллионов пудов, то есть два с четвертью миллиона рублей. Немного, конечно — но ведь в бюджете лишних денег нет, а курочка по зернышку, как известно... впрочем, вы правы: в бюджете у нас просто дыра какая-то, денег ни на что не хватает, а с электричества от станции они появятся нескоро. Поэтому мы с вами доходы государственные должны как-то увеличить. Я подумаю, как это сделать. Но пока я думаю, что волноваться за прибыли торговцев углем, причем торговцев британских, не входит в обязанности министра финансов России... — вдруг мне пришла в голову одна мысль, старая, которую я думать начинал лет так...

— Тем не менее, должен признать, вы правы в одном: слишком много денег из бюджета тратится вообще неизвестно на что. Так что я вас попрошу при случае очень убедительно разъяснить нашим академикам, что если в июне, скажем, Дмитрий Иванович Менделеев не станет академиком, государству будет незачем давать Академии хоть копейку. Вы подготовьте на всякий случай указ, я подпишу...

Да, волноваться за прибыли иностранцев в обязанности министра не входит, зато входит в мои. Двадцать шестого мая в газетах был опубликован указ о введении экспортных пошлин на нефть в размере полтинника за пуд и на светлые нефтепродукты в размере семидесяти пяти копеек. А экспорт мазута запрещался полностью.

Слава зашел ко мне двадцать восьмого. То есть он и раньше захаживал: некоторые вопросы в моей тетрадке были изложены не очень понятно, причем даже для меня — я же просто записывал "желаемое" по разделам экономики, о которых знал лишь то, что они есть, и вместе мы пытались разобраться, что же из этих "пожеланий" на самом деле имеет смысл учитывать. Но двадцать восьмого он впервые зашел не с вопросом, а с предложением, причем срочным:

— Александр Владимирович, я должен сказать, что вы, вероятно, делаете огромную ошибку.

— Присаживайтесь, уважаемый господин Струмилло-Петрашкевич Станислав Густавович, ваш визит очень важен для нас и мы с огромным вниманием и интересом выслушаем ваши, как я понимаю, бесценные замечания. Не желаете ли чаю? Или предпочитаете кофе? В такую погоду так хорошо посидеть у самовара... где-нибудь на даче, в беседке под раскидистой липой...

— Я серьезно... — вид у Славы был очень смущенный.

— А если серьезно, то давай, как договорились, по имени.

— Я постараюсь... Саша, ты делаешь огромную глупость.

— Это уже слышал, а теперь изложи детали.

— Эта экспортная пошлина на нефть...

— Стоп. Понял. А теперь почитай вот это — я протянул ему тоненькую папку.

— Что это?

— А ты неграмотный?

— Честно говоря, я не совсем понял — негромко произнес Слава пару минут спустя. — Ведь это...

— Интересно, как тебя англичане на работе-то держали? Ладно, перевожу с английского...

— Я знаю английский!

— Перевожу с английского на экономический: Юнайтед Стейтс Стил строит мне металлургический завод по выпуску миллиона двухсот тысяч тонн стали в год. Причем строит она его безвозмездно, то есть даром.

— Почему...

— Потому что председатель совета директоров ЮС Стил Генри Роджерс является председателем совета директоров Стандард Ойл, которая — сразу после введения мною пошлин на нефть — приберет к рукам европейский рынок и заработает на нем за год примерно пятьдесят миллионов долларов. Завод — это взятка мне за введение этих пошлин.

— Но тогда мы в Европе этих пятидесяти миллионов сами-то не получим.

— Мы бы и не получили, максимум, что нам светило — миллионов пятьдесят, но рублей. То есть даже чуть меньше, чем стоит этот завод — да и то, деньги бы ушли как раз Ротшильдам с Нобелями, а нам ничего бы из них не перепало. А если бы мы даже их ограбили, то сами бы завод строили года два, а Роджерс его поставит за девять месяцев — то есть мы просто за деньги, которые не украдет у России Ротшильд, строим завод себе. Который за наши деньги нам вообще никто бы строить даже не взялся. Мало того, Генри присылает две тысячи человек, которые на этом заводе целый год будут работать, причем две тысячи квалифицированных рускоговорящих рабочих. Ну а как сделать, чтобы они не захотели через год вернуться обратно в Америку — это моя забота. Поверь, не вернутся...

— Но рынки-то мы потеряем!

— Ротшильд рынок потеряет. Но об этом пусть у него голова и болит. Главное же — нам этот рынок сейчас вообще не нужен, у нас внутри страны нефти не хватает. Точнее, нефтепродуктов не хватает. Заводы Ротшильда, Нобеля и Манташьянца встанут, они с экспорта кормятся, внутренний рынок для них невыгоден. Кто останется, Лианозов? Он хорошо если Москву с Питером керосином насытит, да и то вряд ли — он к переработке нефти только еще приступает. Мои заводы сейчас керосином для ламп страну напоят, но нам же хлебушек растить надо, причем растить много — а это трактора. Которым топлива нужно в разы, на порядки больше чем всем керосиновым лампам страны. Поэтому мы цену внутри страны на керосин опустим, нефть проклятым капиталистам станет добывать вовсе невыгодно, и мы — то есть государство — все это дело заберем себе и все доходы с нефти пойдут только нам.

— Интересно... монополизируем отрасль, а затем цены поднимем и...

— Я тебе говорил, что ты идиот? Нет? Это правильно, что не говорил, потому что ты у нас умный. Вот только мусора в голове у тебя еще лишку. Посему сообщаю: нам нужно нефтяное топливо для тракторов. Чтобы выращивать много зерна. Чтобы в стране больше не было голода. Чтобы меньшее число крестьян могло всю страну прокормить. Чтобы те, кто остается без работы в деревне, шел в город и становился рабочим, чтобы строить трактора, которые будут пахать больше полей чтобы было больше зерна — так понятно?

— А что, у крестьян есть деньги на покупку тракторов?

— Слава, я сказал, что собираюсь продавать трактора крестьянам?

— Нет, но...

— Я организую машинно-тракторные станции, которые будут крестьянам оказывать услуги по вспашке полей, по посеву, по уборке и вывозу урожая — за что крестьяне будут расплачиваться зерном, причем после того, как соберут этот самый урожай. Богатый урожай, поэтому государство зерна получит много. Запасет часть на случай неурожая, рабочих в городах накормит... если что останется — в другие страны продаст, но важно не это. Важно то, что керосин, топливо для тракторов мы сами употребим. Вопрос: зачем нам увеличивать цену на это самое топливо? Чтобы больше денег перекладывать из правого кармана в левый?

— Крестьяне не захотят делиться урожаем, потому что никто не знает, какой он будет.

— Сразу все — точно не захотят. Но на всех у меня и тракторов нет. Поэтому обслуживать эти самые МТС будут только крестьян передовых, объединенных в колхозы — съездишь скоро ко мне на Волгу, посмотришь, что это такое. Пока новых тракторов понаделаем — народ поймет, что лучше отдать часть большого урожая, чем рыдать над маленьким. Умные — поймут, а дураки нам и нафиг не нужны.

— Думаешь, сработает?

— Знаю. Еще вопросы на сегодня есть?

— Нет... то есть... слушай, но ведь ты Антоневича услал металлический завод строить, нет? Мне завод в Старом Осколе из плана снимать теперь? — он кивнул на контракт с Роджерсом.

— Роджерс другой завод будет строить, в Череповце.

— Это где? Под Вологдой что ли? Там же вроде нет ни угля, ни руды...

— Нету. Но завод будет строиться именно здесь. Я самодур или как? А руду и уголь мы туда привезем.

— Откуда? На чем?!

— На поезде привезем. А откуда... об этом я еще и не подумал... давай посмотрим — и я подошел к висящей на стене карте России. Уголь, я думаю, лучше всего будет возить вот отсюда — я ткнул пальцем в верховьях Воркуты, — а руду... сколько тут до Воркуты километров-то? Тысячи полторы? Значит руду будем добывать вот тут — и палец уткнулся где-то в районе Костомукши. Честно говоря, я довольно долго вспоминал это карельское название, но не вспомнил бы, если на карте его не увидел — давно еще, тогда же и записал, чтобы не забыть.

— На санном поезде? — не преминул съехидничать Слава.

— Нет, по железной дороге. Придется выстроить.

— Завод, ты говоришь, Роджерс построит к весне... а тут, выходит, чугунки тысячи три верст нужно. И когда ты ее думаешь выстроить? И, что интереснее, на чем завод будет работать до того, как мы железные дороги запустим?

— Ну, сроки ты сам назвал: до следующей весны дорога должна быть построена. А тебе придется вот еще о чем подумать: для дороги потребуются вагоны, локомотивы — которые я тоже не собираюсь закупать за границей. Где бы их нам тогда взять?

— Сначала нужно откуда-то взять рельсы. На три тысячи километров... каким рельсом дорогу класть думаешь? Как на других твоих дорогах американским тридцатишестифунтовым? Это же полтораста тысяч тонн, их-то ты где взять собираешься? Даже если их у Роджерса заказывать, то разве что через год столько получим! — да, считать в уме Слава умел быстро. Только сейчас он посчитал что-то неверно.

— Дорога будет двухпутная, там же ежегодно возить минимум по семь миллионов тонн, так что рельсов потребуется вдвое больше. Но рельсы у меня уже есть, этим не заморачивайся. А вот насчет вагонов... поговори с Ильей Архангельским, у него есть очень дельные мысли по этому поводу. И с Антоневичем тоже — заводы-то ему поднимать. Но это не к спеху, можешь хоть целую неделю думать, а вот планы по машиностроению ты мне обещал уже сделать. Сделал?

— Я просчитал начерно два десятка заводов — те, которые уже начинают строиться, но, должен предупредить, у меня цифра довольно сильно не сходятся с указанными вами... тобой.

— Ну, они и не должны, наверное, сходиться: я указал сколько хочу потратить, а ты считал сколько нужно. Давай так сделаем: через неделю у меня назначено совещание, ты к нему принеси все что уже успеешь сделать, а после совещания все заинтересованные лица сядут и внесут свои уточнения по планам. Видишь ли, любой план изначально суть описание светлой и высокой мечты, но суровая реальность мечту не только опустит на землю грешную, так еще и грязью измажет. А на совещании я как раз и соберу тех, кто в этой грязи на земле и работает...

Через час после того, как Слава покинул мой кабинет, приехал Вячеслав Константинович. Вид у него был ну очень сердитый, однако после разговора со мной он немного повеселел. Ну как повеселел: встречающие его в коридоре старались сделаться невидимыми и просочиться сквозь стену, однако на душе у него стало гораздо спокойнее.

И у меня — тоже. Вызвав дежурную секретаршу, я отдал ей для перепечатки и рассылки в газеты очередную бумажку. Очередной, но давно уже обдуманный и заготовленный указ...