Уроки ирокезского 28

Генри Роджерс в этот теплый полдень собрался прочитать присланный Сэмом только что напечатанный рассказ. Честно говоря, рассказ Сэм ему уже сам читал, еще на прошлой неделе — но текст на бумаге позволяет лучше заметить какие-то, на первый взгляд может и незначительные, детали и поэтому Генри предпочитал неторопливо пролистать — как, например, в этот раз — газету и подумать над каждый абзацем. Рассказы Сэма того стоили...

Но насладиться ему не удалось: лишь только он уселся поудобнее в кресле, вошел дворецкий и, протягивая поднос, доложил:

— К вам приехал мистер Бариссон, Демиан Бариссон. Просит принять по важному делу.

Генри взял с подноса карточку. То есть то, что Бариссон называл своей визитной карточкой, задумчиво покрутил ее в руках...

— Проси, приведи сюда, в кабинет.

Про "визитные карточки" книготорговца ходили легенды. Правда обычные золотые карточки — по слухам, сделанные из двадцатки — были всего лишь одним из дешевых, как считал сам Генри, способом пустить пыль в глаза. Но, по тем же слухам, те, кому Чёрт присылал именно такую карточку — золотую пластину толщиной в четверть дюйма с набранными из ярко-оранжевых сапфиров именем (просто именем, без фамилии) — обычно за год удваивали свое состояние.

— Что же, есть возможность проверить слух — подумал Генри. Правда, более глубоко обдумать эту мысль он не успел — в кабинет вошел владелец золотой безделушки:

— Добрый день, мистер Роджерс, я тут шел мимо вашего дома и подумал, что имеет смысл зайти к вам и познакомиться.

— Прогуливались из самого Балтимора?

— Да, что-то засиделся я за столом. А еще мой — и, как понимаю, и ваш тоже — хороший приятель попросил передать вам вот это письмо.

"Дорогой Генри, если ты читаешь это письмо, то, вероятно, уже в курсе что я нашел новую работу. Работа интересная, но мне очень пригодилась бы твоя помощь. Я знаю тебя как доброго христианина, у которого чужие страдания вызывают яростное желание оказать помощь страждущим, а поэтому я бы попросил сделать мне небольшой подарок..." — прочитал Роджерс.

— Да уж, приятель у меня действительно хорош... вы знаете, о чем это письмо?

— Должен признаться, что знаю. Он просит о небольшом подарке, и я бы на вашем месте с радостью и восторгом сделал его. Но если вам сейчас несколько затруднительно немного помочь нашему приятелю, я готов оплатить его каприз.

— Вы готовы оплатить всю сумму? — Генри изобразил на лице удивление, быстро пробежав глазами до конца страницы.

— Да, и готов выписать чек прямо сейчас. Но на вашем месте я бы дочитал и вторую страницу: свое я и так получу, а вот вы...

На несколько минут воцарилось молчание: Генри Роджерс, хотя и читал довольно быстро, очень не сразу понял, что же хотел сказать это "хороший приятель" в своем письме. Точнее говоря, написанное он понял — но разум отказывался принимать написанное всерьез. Но постепенно кое-что из написанного стало до него доходить:

— Почему мне?

— Он сказал, что с островитянами можете справиться только вы.

— Но сроки...

— У моего злейшего конкурента мистера Истмана пара дюжин сухогрузов по десять тысяч тонн будет простаивать еще месяц — ну, если их никто не захочет зафрахтовать, конечно, что маловероятно.

— Мне будет довольно трудно договариваться с акционерами...

— Мистер Роджерс, вы слышали когда-нибудь, что тем, у кого есть моя сапфировая карточка, Торговый банк Бариссона дает беспроцентный кредит на год?

— По слухам, до ста тысяч...

— Вам я могу дать кредит на всю сумму на срок до пяти лет под три с половиной процента — а это, согласитесь, тоже практически бесплатно. Ведь если не считать прибыли, то этого должно хватить? И в любом случае в убытке Ю-Эс Стил не останется.

— Мне надо подумать...

— Безусловно, мистер Роджерс, безусловно. Вот вам моя карточка — Бариссон протянул уже бумажную — если вы согласны с просьбой нашего приятеля, пошлите по этому адресу телеграмму со словом "благотворительность", если же вы предпочтете заключить контракт со мной, за деньги — со словом "признательность". Ну а если нет... как писал уже ваш друг мистер Клеменс, раз в жизни Фортуна стучится в дверь каждого человека, но человек в это время нередко сидит в ближайшей пивной и никакого стука не слышит. Будем считать, что вы предпочли пиво.

— Вы знаете, Черт, я все же предпочту благотворительность — внезапно произнес Роджерс, уже в спину покидающего кабинет Бариссона. — И чертовски рад, что случай познакомил меня с вами.

Тот обернулся, широко улыбнулся:

— Я тоже чертовски рад познакомиться именно с Адской гончей. Кстати, мой чек на кредит у вас на столе, но мне уже действительно пора идти. Чтобы много зарабатывать приходится много бегать, причем даже сидя в кресле. Но, надеюсь, вскоре мы все же сможем увидеться и просто поговорить никуда не спеша. Я слышал, что и так бывает, и хочется когда-нибудь попробовать...

Когда Черт ушел, Роджерс еще раз взял в руки тяжелую золотую пластину. И, почувствовав пальцами неровность на обратной стороне, он перевернул ее и с некоторым удивлением прочитал выгравированную надпись:

Baltimore 666-666

Any day, anytime

Just for holder

Война закончилась в июне, но закончилась она практически без меня — ну чего я реально-то понимаю в военном искусстве? Так что пока солдаты, офицеры и генералы громили японцев, я занимался совсем другими, совершенно не героическими делами. И дел этих было много...

Понятно, что самому всех этих дел не переделать — но для некоторых исполнители были уже "заготовлены". Правда, этих некоторых найти иногда получалось довольно непросто, взять хотя бы Вениамина Горянина. Удивительный инженер, мнение о котором у меня сложилось еще пару жизней назад: "может сделать всё, но не хочет". Он ведь на самом деле мог разработать все, что угодно — но единственным интересом в его жизни было коллекционирование каких-то средневековых миниатюр. Собственно и за работу он брался только когда какую-то интересную миниатюру ему удавалось найти и требовались деньги для ее приобретения.

В этой жизни поиском нужных людей у меня занялся Аркаша Мельников — сын царицынского предводителя дворянства. Юноша гимназию окончил средненько, однако все же не последним и положенными языками овладел — то есть мог как-то объясняться с французами и германцами. А еще овладел и неположенными: оказавшись восторженным почитателем рыцарских романов, он самостоятельно изучил испанский (чтобы прочесть в подлиннике "Дон Кихота") и английский (ради Вальтера Скотта). Ну а я "осуществил" его мечту "своими глазами увидеть места, где все это происходило" — и Аркаша с радостью мотался по Европам в поиске нужных мне людей. Горянина он разыскал в Гренобле, где тот торговался с местным музеем по поводу приобретения некоего манускрипта. Вероятно, инженер уже совершенно достал смотрителей этого музея и те (вероятно, чтобы настырный русский просто отстал) назвали Горянину совершенно неподъемную цену.

Аркаша мне об этом сообщил в телеграмме, а через день вместе с выкупленной у музея рукописью и инженером Горяниным в качестве "бесплатного бонуса" выехал в Петербург, где я с инженером и пообщался. Вениамин Александрович выслушал условия, при выполнении которых он манускрипт получит в собственность (в качестве премии за выполненную работу)... Ну а в том, что "премию" он получит, не сомневались ни я, ни он сам. "Особые условия" же его вообще не взволновали — по сравнению с обретаемой миниатюрой для него они казались незначащей мелочью.

Ну а Слава Петрашкевич практически не изменился с нашей предыдущей встречи. Ну, слегка, конечно, "помолодел", однако других существенных отличий я не увидел. И даже во время нашей первой встречи девятнадцатого мая он — в отличие от большинства прочих, с кем мне пришлось разговаривать — ни малейшей робости или настороженности не демонстрировал. Разве что немного удивился, увидев за столом в кабинете канцлера — еще в "Англии" — практически ровесника...

— Могу я поинтересоваться, чем обязан вашему вниманию? — спросил он первым делом после взаимного представления.

— Поинтересоваться можете, но я сохраню интригу.

— То есть? — удивленно поинтересовался Слава.

— То есть не скажу — засмеялся я. — Господин Петрашкевич, чтобы вы не начали задавать более идиотские вопросы, я очень вкратце ознакомлю вас с теми задачами, которые предстоит решить мне, а затем, когда вы представите их масштаб, обрисую ваше место в общей картине. Годится?

— Что — годится? А... да.

Я протянул ему довольно пухлую папку:

— Здесь эти задачи расписаны более подробно, но прежде чем вы займетесь чтением, я пройдусь по верхам. Это — план развития отечественной промышленности примерно на десять лет. И за эти десять лет нам нужно достичь производства стали и чугуна по тридцать миллионов тонн, то есть увеличить производство по сравнению с нынешним в десять раз. Производство зерна довести до не менее чем ста пятидесяти миллионов тонн, то есть в два с хвостиком раза больше нынешнего. Выстроить нужно будет с полсотни крупных машиностроительных заводов, сотни полторы помельче, но выпускающих высокоточную продукцию. С полсотни крупных химических заводов, прочего всякого фигову тучу... очень много в смысле, и проложить примерно тридцать тысяч километров магистральных железных дорог. Для всего выстроенного нужно будет подготовить рабочих, обучить их, обеспечить жильем, медицинским обслуживанием, я уже не говорю об одежде и обуви. Это я пока только по крупным проектам прошелся, но там обязательно всплывет раз в двадцать больше мелких, вспомогательных — и вы, Станислав Густавович, именно вы определите каких именно, затем мне все эти планы свяжете в единую систему, подсчитаете, откуда брать ресурсы и сколько их потребуется — в общем, придумаете, как эти планы воплотить. Понятно, что не в одиночку: наберете специалистов, распределите между ними задачи... разработаете методики расчетов...

Слава попытался осмыслить услышанное, но, похоже, пока картинка в голову ему не вмещалась — ведь великого волшебника, который мог взмахнуть своей палочкой и все описанное как-то устроить, на картине не было.

— А почему вы хотите поручить эту работу мне? — произнес он, скорее всего для того чтобы просто не молчать.

— Потому что все это строить будет такой же шалопай как и вы — господин Антоневич, я с ним вас чуть попозже сегодня познакомлю... надеюсь, что познакомлю. Потому что этот разгильдяй даже к канцлеру вовремя приехать не может, гад! Зато строит он все быстро, часто даже быстрее задуманного — правда, из-за того сметы постоянно превышает. Вы ему сможете объяснить, в чем он не прав, а мне просто некогда будет.

— Почему...

— Потому что я буду ругаться лишь с вами. Не может же канцлер ругаться со всеми — всех много, а канцлер один. Так что я для ругани выбрал вас, а уж вы ее далее по нисходящей сами спускать будете. Да, там, в папке, уже отмечено то, что уже строится. Это тоже нужно будет как-то в общую картину вставить... — дверь в кабинет распахнулась и вошел Саша Антоневич. — Станислав Густавович, знакомьтесь: господин Антоневич, Александр... Саш, извини, как тебя по отчеству? А то никогда не знал и вдруг забыл.

— Можешь называть меня просто "господин Антоневич" или даже проще: "мой господин". На худой конец "ваше превосходительство"... чего, точно не знал? Андреевич я. А почему задержался: папаше Мюллеру на цементный завод уголь нужен, по карте Ламанского вот тут на Мсте уголь есть... село Белое называется. Я к чему: раз уж ты канцлер, то напиши указ о принудительном выкупе земли на нужды державы. Село нищее, народу много а земли мало, ее никто продавать не хочет.

— Вот ведь сволочи, да? Других мест для шахт не нашел?

— Я на всякий случай спросил. Тогда подписывай выделение казенной земли вот здесь, тут и глина огнеупорная неглубоко, и уголь под ней — правда, чуть поглубже, чем в Белом. Мне потребуется четыреста тысяч на следующей неделе и два эшелона цемента.

— Уголь с Мсты нам без надобности, у него зольность за сорок процентов, для цемента не годится, а для химии калужский и тульский дешевле встанут.

— Слушай, канцлер, ты это жене своей расскажи. А мне дай денег и прикажи Мюллеру цемент выделить — он меня уже послал... к тебе послал.

— Я же сказал: не годится уголь!

— А жена твоя говорит, что годится — если цементную печь газом топить. Мюллер с ней согласился, газовый завод ему Луховицкий уже строить там приготовился, так что подписывай указ, давай деньги и не спорь.

— Ладно, землю бери — сказал я, подписывая бумагу, — передай в секретариат, пусть нормально указ оформят. А зачем тебе столько денег на одну шахту?

— Я же говорю: огнеупорная глина. Завод огнеупоров ставить буду, лишним всяко не окажется. А завод — это рабочий городок, школа, больница. Ты же мне врачей бесплатных не дашь, им платить нужно. Учителей — тоже. А мне, если с этим считать, сколько летом городов строить? Пять?

— Я восемь насчитал, но ладно, сам разберешься. Учителей дам, а с врачами... где брать думаешь?

— Козицинских ждать не могу, по университетам с сотню набрал.

— С Женского медицинского еще человек десять минимум набери — жены рабочих к мужчинам в гинекологию не пойдут. Скажешь Лениной, что я велел тебе выделить полмиллиона...

— Извините, господин канцлер, вы все вопросы таким манером решаете? — вмешался в нашу беседу Слава.

— Нет, что вы! Обычно мы просто деремся, а сейчас Саша, видимо, вас застеснялся...

— Я тогда пожалуй приму ваше предложение.

— Думаете, что меня побьете? Договорились, вы приняты, и сразу предложу еще кое-что. Видите ли, я рос и воспитывался в дикой Австралии, а там отчеств нет, все друг друга или по имени, или "уважаемый сэр, не будете ли вы так любезны пройти в задницу". Поэтому у меня обычно с соратниками общение на "ты", вас это устроит?

— Вполне, господин... Александр?

— Саша, так короче, а времени у нас лишнего нет. Сейчас секретарь покажет ваш номер — временно поживете тут, а потом... я бы попросил черновой вариант планов подготовить недели через две. Ваше сиятельство, господин Антоневич, ты еще здесь? Найди на шахты и огнеупорный завод кого-нибудь другого, а завтра поедешь строить завод в Старом Осколе. Кузьмина захватишь... на ужин приходи, уточню задачу. А сейчас — валите отсюда, мне еще страной поуправлять немного надо.

Управлять было весело. Коковцев, министр финансов, примчался ко мне девятнадцатого мая сразу после обеда и принялся убеждать в том, что строительство ГЭС на Волхове необходимо отложить — по крайней мере на несколько лет.

— Александр Владимирович! Боюсь, что вы совершили ошибку, и необходимо отменить ваш указ о строительстве электрической станции на Волхове, поскольку бюджет просто не справится со строительством. Я уже не говорю о грядущих убытках, но в любом случае денег на строительство выделить не могу.

— Ну почему же вы говорите об убытках?

— Я посмотрел проект господина Графтио, в нем указано, что станция выйдет в шестьдесят миллионов. Я должен официально заявить, что в бюджете просто нет таких денег, и если строительство все же начнется, то все потраченные деньги не дадут никакого результата: станцию-то достроить не выйдет из-за нехватки средств! То есть много лет мы будет вынуждены просто вкладывать деньги хотя бы для того, чтобы уже выстроенное не разрушилось само по себе, а когда все же станция будет закончена, то производимое ею электричество не найдет сбыта...

— Понятно. То есть как раз непонятно: почему вы, Владимир Николаевич, даже указ о моем назначении не прочли?

— Даже если бы и захотел, не смог бы не прочесть! В любой газете...

— Владимир Николаевич, вы же профессиональный бюрократ — а делаете вид, что не знаете чем манифест отличается от указа. Поясню: манифест — это, скажем, декларация о намерениях. А указ — это закон, подлежащий точному исполнению. Который, кстати, каждому министру — в том числе и вам лично — был под роспись вручен.

— Ах, вот вы о чем... Ну да, конверт я тот не вскрыл, но разве в нем что-то отличное от?...

— В указе Император конкретизировал... в смысле, подробно расписал то, что мне можно делать и что нельзя.

— То есть, я понимаю, в работу министерства финансов вам дозволяется...

— Все же почитайте, как к себе вернетесь — меньше будет подобных недоразумений. А пока, чтобы время не терять, расскажу о четвертном пункте указа: все действия, предпринимаемые Канцелярией, проводятся без любого вида финансирования, кредитования или предоставления любого вида финансовых гарантий со стороны бюджета Державы, прямого или косвенного. Так что вы, Владимир Николаевич, не волнуйтесь. Я знаю, что в бюджете денег нет, но на строительство это из бюджета ни копейки и не прошу. На электростанцию я уж сам как-нибудь денег наскребу, у меня, думаю, хватит. И со сбытом все решаемо: поставлю отпускную цену в четыре копейки за киловатт, и сбыт сразу появится.

— Но ведь такая цена... зачем вам-то такие деньги вкладывать?

— Такая цена обеспечит полную окупаемость станции менее чем за пять лет. Прибыль больше двадцати процентов годовых — разве это не выгодно? А если посчитать, сколько угля она нам сэкономит! Сейчас уголь британский мы по двадцать две копейки за пуд закупаем? А за год станция позволит сэкономить угля более двенадцати миллионов пудов, то есть два с четвертью миллиона рублей. Немного, конечно — но ведь в бюджете лишних денег нет, а курочка по зернышку, как известно... впрочем, вы правы: в бюджете у нас просто дыра какая-то, денег ни на что не хватает, а с электричества от станции они появятся нескоро. Поэтому мы с вами доходы государственные должны как-то увеличить. Я подумаю, как это сделать. Но пока я думаю, что волноваться за прибыли торговцев углем, причем торговцев британских, не входит в обязанности министра финансов России... — вдруг мне пришла в голову одна мысль, старая, которую я думать начинал лет так...

— Тем не менее, должен признать, вы правы в одном: слишком много денег из бюджета тратится вообще неизвестно на что. Так что я вас попрошу при случае очень убедительно разъяснить нашим академикам, что если в июне, скажем, Дмитрий Иванович Менделеев не станет академиком, государству будет незачем давать Академии хоть копейку. Вы подготовьте на всякий случай указ, я подпишу...

Да, волноваться за прибыли иностранцев в обязанности министра не входит, зато входит в мои. Двадцать шестого мая в газетах был опубликован указ о введении экспортных пошлин на нефть в размере полтинника за пуд и на светлые нефтепродукты в размере семидесяти пяти копеек. А экспорт мазута запрещался полностью.

Слава зашел ко мне двадцать восьмого. То есть он и раньше захаживал: некоторые вопросы в моей тетрадке были изложены не очень понятно, причем даже для меня — я же просто записывал "желаемое" по разделам экономики, о которых знал лишь то, что они есть, и вместе мы пытались разобраться, что же из этих "пожеланий" на самом деле имеет смысл учитывать. Но двадцать восьмого он впервые зашел не с вопросом, а с предложением, причем срочным:

— Александр Владимирович, я должен сказать, что вы, вероятно, делаете огромную ошибку.

— Присаживайтесь, уважаемый господин Струмилло-Петрашкевич Станислав Густавович, ваш визит очень важен для нас и мы с огромным вниманием и интересом выслушаем ваши, как я понимаю, бесценные замечания. Не желаете ли чаю? Или предпочитаете кофе? В такую погоду так хорошо посидеть у самовара... где-нибудь на даче, в беседке под раскидистой липой...

— Я серьезно... — вид у Славы был очень смущенный.

— А если серьезно, то давай, как договорились, по имени.

— Я постараюсь... Саша, ты делаешь огромную глупость.

— Это уже слышал, а теперь изложи детали.

— Эта экспортная пошлина на нефть...

— Стоп. Понял. А теперь почитай вот это — я протянул ему тоненькую папку.

— Что это?

— А ты неграмотный?

— Честно говоря, я не совсем понял — негромко произнес Слава пару минут спустя. — Ведь это...

— Интересно, как тебя англичане на работе-то держали? Ладно, перевожу с английского...

— Я знаю английский!

— Перевожу с английского на экономический: Юнайтед Стейтс Стил строит мне металлургический завод по выпуску миллиона двухсот тысяч тонн стали в год. Причем строит она его безвозмездно, то есть даром.

— Почему...

— Потому что председатель совета директоров ЮС Стил Генри Роджерс является председателем совета директоров Стандард Ойл, которая — сразу после введения мною пошлин на нефть — приберет к рукам европейский рынок и заработает на нем за год примерно пятьдесят миллионов долларов. Завод — это взятка мне за введение этих пошлин.

— Но тогда мы в Европе этих пятидесяти миллионов сами-то не получим.

— Мы бы и не получили, максимум, что нам светило — миллионов пятьдесят, но рублей. То есть даже чуть меньше, чем стоит этот завод — да и то, деньги бы ушли как раз Ротшильдам с Нобелями, а нам ничего бы из них не перепало. А если бы мы даже их ограбили, то сами бы завод строили года два, а Роджерс его поставит за девять месяцев — то есть мы просто за деньги, которые не украдет у России Ротшильд, строим завод себе. Который за наши деньги нам вообще никто бы строить даже не взялся. Мало того, Генри присылает две тысячи человек, которые на этом заводе целый год будут работать, причем две тысячи квалифицированных рускоговорящих рабочих. Ну а как сделать, чтобы они не захотели через год вернуться обратно в Америку — это моя забота. Поверь, не вернутся...

— Но рынки-то мы потеряем!

— Ротшильд рынок потеряет. Но об этом пусть у него голова и болит. Главное же — нам этот рынок сейчас вообще не нужен, у нас внутри страны нефти не хватает. Точнее, нефтепродуктов не хватает. Заводы Ротшильда, Нобеля и Манташьянца встанут, они с экспорта кормятся, внутренний рынок для них невыгоден. Кто останется, Лианозов? Он хорошо если Москву с Питером керосином насытит, да и то вряд ли — он к переработке нефти только еще приступает. Мои заводы сейчас керосином для ламп страну напоят, но нам же хлебушек растить надо, причем растить много — а это трактора. Которым топлива нужно в разы, на порядки больше чем всем керосиновым лампам страны. Поэтому мы цену внутри страны на керосин опустим, нефть проклятым капиталистам станет добывать вовсе невыгодно, и мы — то есть государство — все это дело заберем себе и все доходы с нефти пойдут только нам.

— Интересно... монополизируем отрасль, а затем цены поднимем и...

— Я тебе говорил, что ты идиот? Нет? Это правильно, что не говорил, потому что ты у нас умный. Вот только мусора в голове у тебя еще лишку. Посему сообщаю: нам нужно нефтяное топливо для тракторов. Чтобы выращивать много зерна. Чтобы в стране больше не было голода. Чтобы меньшее число крестьян могло всю страну прокормить. Чтобы те, кто остается без работы в деревне, шел в город и становился рабочим, чтобы строить трактора, которые будут пахать больше полей чтобы было больше зерна — так понятно?

— А что, у крестьян есть деньги на покупку тракторов?

— Слава, я сказал, что собираюсь продавать трактора крестьянам?

— Нет, но...

— Я организую машинно-тракторные станции, которые будут крестьянам оказывать услуги по вспашке полей, по посеву, по уборке и вывозу урожая — за что крестьяне будут расплачиваться зерном, причем после того, как соберут этот самый урожай. Богатый урожай, поэтому государство зерна получит много. Запасет часть на случай неурожая, рабочих в городах накормит... если что останется — в другие страны продаст, но важно не это. Важно то, что керосин, топливо для тракторов мы сами употребим. Вопрос: зачем нам увеличивать цену на это самое топливо? Чтобы больше денег перекладывать из правого кармана в левый?

— Крестьяне не захотят делиться урожаем, потому что никто не знает, какой он будет.

— Сразу все — точно не захотят. Но на всех у меня и тракторов нет. Поэтому обслуживать эти самые МТС будут только крестьян передовых, объединенных в колхозы — съездишь скоро ко мне на Волгу, посмотришь, что это такое. Пока новых тракторов понаделаем — народ поймет, что лучше отдать часть большого урожая, чем рыдать над маленьким. Умные — поймут, а дураки нам и нафиг не нужны.

— Думаешь, сработает?

— Знаю. Еще вопросы на сегодня есть?

— Нет... то есть... слушай, но ведь ты Антоневича услал металлический завод строить, нет? Мне завод в Старом Осколе из плана снимать теперь? — он кивнул на контракт с Роджерсом.

— Роджерс другой завод будет строить, в Череповце.

— Это где? Под Вологдой что ли? Там же вроде нет ни угля, ни руды...

— Нету. Но завод будет строиться именно здесь. Я самодур или как? А руду и уголь мы туда привезем.

— Откуда? На чем?!

— На поезде привезем. А откуда... об этом я еще и не подумал... давай посмотрим — и я подошел к висящей на стене карте России. Уголь, я думаю, лучше всего будет возить вот отсюда — я ткнул пальцем в верховьях Воркуты, — а руду... сколько тут до Воркуты километров-то? Тысячи полторы? Значит руду будем добывать вот тут — и палец уткнулся где-то в районе Костомукши. Честно говоря, я довольно долго вспоминал это карельское название, но не вспомнил бы, если на карте его не увидел — давно еще, тогда же и записал, чтобы не забыть.

— На санном поезде? — не преминул съехидничать Слава.

— Нет, по железной дороге. Придется выстроить.

— Завод, ты говоришь, Роджерс построит к весне... а тут, выходит, чугунки тысячи три верст нужно. И когда ты ее думаешь выстроить? И, что интереснее, на чем завод будет работать до того, как мы железные дороги запустим?

— Ну, сроки ты сам назвал: до следующей весны дорога должна быть построена. А тебе придется вот еще о чем подумать: для дороги потребуются вагоны, локомотивы — которые я тоже не собираюсь закупать за границей. Где бы их нам тогда взять?

— Сначала нужно откуда-то взять рельсы. На три тысячи километров... каким рельсом дорогу класть думаешь? Как на других твоих дорогах американским тридцатишестифунтовым? Это же полтораста тысяч тонн, их-то ты где взять собираешься? Даже если их у Роджерса заказывать, то разве что через год столько получим! — да, считать в уме Слава умел быстро. Только сейчас он посчитал что-то неверно.

— Дорога будет двухпутная, там же ежегодно возить минимум по семь миллионов тонн, так что рельсов потребуется вдвое больше. Но рельсы у меня уже есть, этим не заморачивайся. А вот насчет вагонов... поговори с Ильей Архангельским, у него есть очень дельные мысли по этому поводу. И с Антоневичем тоже — заводы-то ему поднимать. Но это не к спеху, можешь хоть целую неделю думать, а вот планы по машиностроению ты мне обещал уже сделать. Сделал?

— Я просчитал начерно два десятка заводов — те, которые уже начинают строиться, но, должен предупредить, у меня цифра довольно сильно не сходятся с указанными вами... тобой.

— Ну, они и не должны, наверное, сходиться: я указал сколько хочу потратить, а ты считал сколько нужно. Давай так сделаем: через неделю у меня назначено совещание, ты к нему принеси все что уже успеешь сделать, а после совещания все заинтересованные лица сядут и внесут свои уточнения по планам. Видишь ли, любой план изначально суть описание светлой и высокой мечты, но суровая реальность мечту не только опустит на землю грешную, так еще и грязью измажет. А на совещании я как раз и соберу тех, кто в этой грязи на земле и работает...

Через час после того, как Слава покинул мой кабинет, приехал Вячеслав Константинович. Вид у него был ну очень сердитый, однако после разговора со мной он немного повеселел. Ну как повеселел: встречающие его в коридоре старались сделаться невидимыми и просочиться сквозь стену, однако на душе у него стало гораздо спокойнее.

И у меня — тоже. Вызвав дежурную секретаршу, я отдал ей для перепечатки и рассылки в газеты очередную бумажку. Очередной, но давно уже обдуманный и заготовленный указ...