Уроки ирокезского 34

Береговые батареи там строил контр-адмирал Семенов. Дедам я звания присвоил заслуженно, пахали они во славу России как карлы наемные. Женжурист, правда, получив полковника за проект Волго-Донского канала, принимать звание генерал-майора через месяц отказался. Впрочем, я все равно присвоил, пояснив, что "иначе на Иртыше вас никто слушаться не будет". А вот дед отказался от повышения наотрез, даже пообещал смертельно обидеться. Ну да ладно, он, вроде бы, пока на здоровье не жалуется... думаю, что сумею его убедить в том, что командиром военно-морского училища должен быть все же адмирал.

Но это — мечты о будущем. Настоящее же времени на мечты практически и не оставляло.

Первого июля утром ко мне прибежал довольный, хотя и сильно запыхавшийся Степка. И поставил передо мной... электрический девайс. Точно электрический: на боковой стенке металлического, крашеного молотковой эмалью ящика, виднелся гальванометр.

— Доброе утро! А что это за прибор, которым ты собрался хвастаться?

— Это батарейка!

— Какая батарейка? — удивился я. Ящик был не сильно маленький, судя по тому, с каким пыхтением Степка его тащил, довольно тяжелым — на батарейку не был похож совсем.

— Это батарейка для радио! — в голосе Степана звучала величайшая гордость. — Она заряжается от ветра!

— И внутри у нее аккумулятор?

— Там можно ставить до сорока штук... ну, которые Ольга Александровна делает.

Ольге Александровне моя бритва, похоже, покоя не давала. То есть ей, как химику, было очень интересно узнать, как в бритве электричество хранится. Свинцовый аккумулятор она видела, но во-первых, в бритве явно не было серной кислоты, а во-вторых, уронив ее на ногу человек не попадал сразу в больницу с многочисленными переломами. В общем, когда мне окончательно надоело рассказывать ей о том, чего я и не знал никогда, я просто отдал один из аккумуляторов от дрели. Ну а она его изучила и сумела повторить.

Вообще-то никель-кадмиевые аккумуляторы были изобретены еще в прошлом веке, но куча "мелких мелочей" не позволила им стать популярными. Ольга Александровна после дотошного изучения "образца" добавила туда литий, что увеличило емкость, инженеры из ее лаборатории смогли повторить герметичный корпус... Ну а я, вспомнив, что такие батарейки обладают "памятью" при неполном разряде, в общих чертах рассказал Степану о принципах использования этого накопителя электричества. Очень нужного в одном важном деле — и он, правда провозившись почти год, все сделал.

— А зачем тут сорок батареек?

— А это если ветер редко. Для работы радио хватает двенадцати элементов в сутки... в день. А если на следующий день ветра нет, то для этого ставится двадцать элементов, их уже хватает. Если ветра совсем нет, то можно, конечно, и ручку крутить — он передернулся, видимо вспомнив, как ему самому приходилось работать "зарядником". Но проще иметь второй комплект...

Хитрый прибор, который придумал приемный сын, был ламповым контроллером зарядки аккумуляторов от ветрогенератора. Во-первых, контроллер не давал заряжать непустые батареи, во-вторых, хотя напряжение на генераторе и гуляло в широких пределах, на заряднике оно было практически стабильным. Ну и последний штрих — это включаемая отдельной кнопкой функция полного разряда и заряда батареи в случаях, если по каким-то причинам батарея все же "запомнила" недоразряд. Ну и прямое питание "внешнего потребителя" — то есть радиоприемника — при достаточном ветре...

— И сколько такой прибор у нас стоит?

— Саш, даже если не считать элементы, то дорого, почти тридцать семь рублей. Без генератора — но ты же сказал, что главное его сделать...

— Ты все правильно сделал. Приемник, хоть и стоит семь рублей, без этой штуки в селе работать не будет, а нам нужно, чтобы такой приемник работал в каждой деревне. Твой завод сколько таких зарядников делать сможет?

— Считай, что нисколько. Учебное производство седьмой школы — там девочки только гальванометры собирают, по десятку в день. Больше-то их пока не нужно! Сам прибор — то есть электрическую схему — у меня собрать человек пять, наверное, смогут, а наладить... я могу и Петя Ефимов, всё. А еще корпус... мне его знакомые ребята с трамвайного завода сделали, один всего.

— Так, с зарядником понятно. А с генератором?

— Динамки делают в школе в Симбирске, в городке нашем. Они могут сколько угодно делать, у них все есть, только провода не хватает. А пропеллеры мне на мебельной фабрике делают, но их— то хоть их полена строгать можно...

— Ясно. Значит так: за неделю постарайся посчитать, сколько чего нужно чтобы выстроить и запустить фабрику по выпуску гальванометров, это раз. Два — вечером придешь, прикинем схему производства прибора на конвейере. Три — сам не справишься, попроси Иконникова, пусть он с другими инженерами поговорит, чтобы тоже за неделю прикинули что нужно для завода, на котором корпуса для зарядников делать. И последнее: сколько радиоприемников ты сейчас делать можешь?

— Для трансляции?

— Нет, именно для радио.

— Думаю, в месяц и две тысячи сможем, или даже две с половиной. Ну две точно сможем...

— Антоневича ты поймать не сможешь, он занят сильно... попробуй с Юрой Луховицким поговорить. Нам нужно выпускать минимум по десять тысяч приемников в месяц. Только учти: заводы будем ставить в других городах. Ничего не забыл?

— Вроде ничего. Только ты тогда сам скажи Ольге Александровне, что нам будет нужно много батареек.

— Скажу... а сколько она сейчас делает?

— Ну, когда я прошу сделать быстро, то двадцать штук она через неделю отдает...

— Степан! Из тебя вырастает — прямо на глазах вырастает — очень неплохой, я бы даже сказал хороший радиоинженер. Радиоконструктор — но... Пока все задания, что я выдать успел, отменяются. Будет время — поговори с сестрой, она тебе лучше расскажет, как устроено современное производство. А я тоже подумаю, чем смогу помочь тебе в его наладке. Договорились? Давай, через неделю жду с планами.

Планы — это хорошо. Правильные планы — вообще замечательно. Вот только для производства небольших динамо-машинок есть все: и умелые руки, и станки, и... Всё есть, вот только провода не хватает. Медного...

А в стране, между прочим, бродит по рукам миллиард медных копеек. Три с небольшим грамма каждая — немного. А в сумме — три тысячи тонн. Тоже немного... Интересно, а сколько меди Петр собрал из церковных колоколов? Да, что-то мысли в голову приходят... странные. Когда ничего нет, то только и остается, что странные мысли в голове ворочать. А ведь я знаю, где этой меди чуть больше, чем дофига! Точнее, знал, но забыл, а теперь опять вспомнил! И сейчас это место точно никому не принадлежит... то есть государственная собственность. И называется это место Джезказган.

То есть будет называться, а есть у него какое-то название сейчас?

Однако долго раздумывать на эту тему у меня не вышло. Ламздорф свою зарплату получал отнюдь не за красивые глазки, дело он знал и болел за него. Кстати, он мне "напомнил" о предложении некоего Бакунина — не анархиста, а дипломата, бывшего еще консулом в Батавии — которое тот сделал Николаю, в смысле, царю. Царю предложение не понравилось, а мне — так наоборот, поэтому консул Бакунин был срочно отозван из Копенгагена и послан — после краткого инструктажа — в Амстердам, но уже в роли Чрезвычайного Посла. Ламздорф своих людей конечно же тиранит, но результат поездки меня более чем порадовал, хотя Модест Модестович и оставил у голландцев денег (моих, между прочим, денег) полтора миллиона, и не рублей, а фунтов! Но деньги-то еще найти можно...

Однако Владимир Николаевич не ограничился рассказами об идеях своих подчиненных, он и сам рук не покладал — и выполнил самую важную на сегодняшний момент работу просто на отлично, так что пришлось буквально "все бросать и бежать покупать велосипед". То есть не сразу покупать, сначала поторговаться, конечно: Владимир Николаевич договорился о моей встрече с господином Бернгардом фон Бюловым, тоже занимавшим должность канцлера, но в Германии. Конечно, поговорить с коллегой — оно всегда полезно, однако обычно встречи такого уровня имеют в виду подписание заранее согласованных документов — и как раз с этой частью Ламздорф справился просто блестяще. Хотя задачка была из разряда "практически невыполнимых".

Еще Александр Третий начал с немцами активную "таможенную войну", так что торговля между странами была более чем скромной. То есть торговали очень много чем, и торговали много — вот только по моим прикидкам объем ее составлял хорошо если треть от возможного — в смысле, от возможного с моей стороны. И я предложил германцам подумать насчет "зоны свободной торговли", то есть о взаимном снятии таможенных пошлин. Немцам-то это было очень выгодно, ведь в России только кос, лопат и граблей германских даже с высокими пошлинами продавались миллионы ежегодно, а если учесть, что даже простые часы-ходики у нас имелись в продаже только немецкого производства...

А Россия могла немцам предложить лён, пеньку и мёд. Ну, еще керосин — времена-то нынче иные наступили, железный конь приходит на смену... деревянному — в общем, Ламздорф немцев уговорил. Хотя, честно говоря, они и сами очень хотели "уговориться" — в особенности, после того, как был пущен слух, что завод в Череповце американский стальной монстр строит в качестве взятки за беспошлинный экспорт рельсов, а сколько этих рельсов ввозилось — легко мог узнать любой. И в результате в крошечном приграничном городке Врешине был подписан "Врешинский таможенный договор" сроком, правда, на пять лет. Городок выбрал я: уж не знаю, что об этом подумал фон Бюлов, но мне он запомнился прекрасной гостиницей, в которой мы останавливались на ночь перед "Гонкой века" — и в которой я впервые выяснил, что Васька не обычная неграмотная деревенская девица, а свободно владеет немецким. В "прошлой жизни" правда выяснил. Хозяину гостиницы наш визит — уже нынешний — запомнился гораздо сильнее: на следующий день над входом висела новая, сияющая электрическими огнями (если не путаю, то двумя сразу) кованая вывеска "Канцлер-палас", я ее еще увидеть успел.

Договор был простым: на пять лет снимались все таможенные пошлины на станки и машины, металл в слитках и изделиях, изделия из стекла и керамики, продукцию сельского хозяйства и рыбу в любом виде, а так же на живую скотину и птицу — правда, при соответствующем ветеринарном контроле. Поэтому первый, кого я увидел в Зимнем дворце — теперь используемым как "временная резиденция Канцлера" — был Коковцев. Министр финансов подал мне прошение об отставке:

— Александр Владимирович, в сложившихся условиях я не имею более возможности управлять финансами Империи!

— И почему же, Владимир Николаевич, позвольте вас спросить? Что произошло?

— Этот ваш таможенный договор с Германией... бюджет России потеряет как бы не четверть поступлений!

— То есть четверть бюджета, вы хотите сказать, поступала с таможенных пошлин на германской границе?

— Ну на германской не четверть... просто сейчас многие купцы вместо товаров из иных стран предпочтут германские, и простые расчеты показывают, что сбор пошлин снизится на три четверти как минимум. Если же учесть, что платежи эти собирались исключительно золотом, это...

— Подождите, Владимир Николаевич, подождите. Я понимаю, получение золота в казну — это весьма важно. Но кто нам теперь запретит получать это золото непосредственно в Германии, продавая наши товары? Причем товары, производимые предприятиями государственными. По моим расчетам, поступление золота из Германии превысит все недоборы с таможенных пошлин.

— И что мы собираемся продавать в Германию? Зерно, которое не смогли продать во Францию? — да, когда "царское величие" на Коковцева не давило, он мог быть весьма саркастичен.

— Ну давайте посчитаем. Торговый оборот с Германией, точнее наш экспорт туда составляет сейчас около двухсот миллионов рублей, с которых казна выручает хорошо если миллион и его считать для простоты не будем. Импорт же превышает триста миллионов и платежи в казну выходят около восьмидесяти, так?

— Примерно так, а общие таможенные сборы превышают двести пятьдесят миллионов! Которые мы потеряем!

— Да. Потеряем. Если не считать того, что таможня собирала деньги, с наших же покупателей и полученные: ведь это наш, русский, покупатель платит за товар цену, пошлину эту включающую. Что мы получим взамен? Возьмем мою механическую бритву, которую отныне я смогу продавать немцам по сорок марок. Фон Бюлов, вероятно, не посчитал заранее, сколько немцев хотят такую бритву купить — а я посчитал. Германия в состоянии купить этих бритв миллионов десять, не меньше. Да, я столько им сразу поставить не смогу, но только в этом году я смогу продать им чуть меньше миллиона этих забавных машинок: завод уже переведен на круглосуточную работу и здесь сомнений в успехе нет. Сорок миллионов марок Россия получит только с одного-единственного товара. Восемнадцать миллионов рублей — можно считать, что семь процентов... нет, столько за полгода же, а в год выходит, что процентов пятнадцать якобы потерь мы уже отбили. Если мы найдем таких товаров еще шесть, то уже будем в прибыли.

— И где мы их найдем?

— Да, это дело непростое... но два миллиона складных зонтов немцам тоже придется купить, никуда они не денутся — а это еще миллионов двенадцать. Стекла всякого я им продам миллионов уже на тридцать, я про бытовые товары говорю, стаканы там, графины-кувшины, оконное стекло... бижутерии столько же. Две трети уже закрыты. Ну а остальное будем добивать уже продуктами. Не зерном — зерно слишком дешево, а продукцией животноводства. Мясом, птицей, яйцами и маслом — это гораздо выгоднее.

— И мы найдем столько продуктов?

— Найдем, Владимир Николаевич, найдем. Не сразу, конечно — я улыбнулся, поскольку одну "великую тайну" на самом деле сумел сохранить в секрете. — Но где-то с середины сентября, думаю, размеры наших поставок продуктов в Германию вас смогут приятно удивить. Так что я вас очень попрошу заявление об отставке забрать обратно и немного подождать — тем более что увидеть, как все это теперь будет работать, вы сможете уже на этой неделе. Пока я с Бернгардтом пил шампанское, отмечая наше достижение в торговой политике, мои сотрудники подписали торговых договоров на семьдесят миллионов марок — и это лишь начало...

Псковская губерния бедна полезными ископаемыми. Если не считать глины и песка, то их и вовсе нет... ну, гипс еще есть. И — всё. А народу в ней живет много — при том, что земля очень бедная, и не только ископаемыми, а вообще. То есть урожаи здесь порой ниже, чем в какой-нибудь засушливой Самарской губернии. Если мне память не изменяет, то это единственная губерния в России с отрицательным приростом населения, причем еще с середины прошлого века отрицательным. Нет, дети рождаются как и везде, но народ из губернии бежит, и жителей тут становится все меньше и меньше. А земля — все хуже и хуже — ее, земличку-то, даже под залежь оставить не могут, мало ее, вот урожаи и падают год от года. Хотя того же торфа в губернии — завались. А ещё завались ценнейшего сапропеля — но как его крестьянину-то добыть? Достают потихоньку, но разве что в огороды...