Семь тысяч сто с хвостиком

— Не томи, Захар! — громко за всех сказал старик, что отругал Андрея. Его звали Никонор Дыбин. Ему уже не долго оставалось служить, так как в будущем году он собирался выставить за себя подрастающего сына. — Сказывай, что стряслось!

— Щас, Никонор... дай мыслями собраться! — неуверенно отозвался десятник, он вновь помолчал, накаляя напряжение, но, наконец, продолжил. — В городе видать крамола... Все мы думали, что это тати пожар устроили, но это не так... Разбойный приказ прислал из Москвы особого обыщика, а человек воеводы сейчас сидит в избе и ждет его. Он щас уже у воеводы нашего. Наша десятка передается в распоряжение этого обыщика, есть на то письменный наказ воеводы...

— Да кто эти душегубы, что сотворили бесчиние?! — заговорили стрельцы. Их не взволновали слова десятника о том, что им придется столкнуться с разбойниками. Они привыкли исполнять все приказы и слушаться своего десятника. Их больше волновал вопрос кто такие эти люди, что пошли супротив установленного порядка. — И что произошло?!

— Разбойников с десяток, васнь два... они запалили склады и хотели поднять смуту в городе среди посадского люда. Меж них есть беглые, но во главе у них шляхтичи и украинцы. Несколько весей они сожгли, а пришли со стороны Смоленска...

— А что с дозором? — крикнул Ванька Чернобров, беспокоясь за своего приятеля.

— Дозор столкнулся с ними. Но те, пуляя из самопалов, гоньзнули, ушли из города в гай. Нашей сотне велено выловить всех супостатов. Но мы переходим в распоряжение обыщика, а что он прикажет мне покамест не ведомо. Так что, братцы, получайте порох и свинец и ступайте по домам за бердышами своими, саблями и пищалями! Инда прощайтесь с домочадцами своими, поскольку не знаю долго ль будем служить обыщику, и какие тяжкие испытания нас подстерегают. Таче приходите скоро сюда!

Десятник замолчал и первым направился в пороховую избу за боеприпасами, показывая пример своим подчиненным. Толпа хмуро пошла за ним.

Ванька, получив положенное количество пороха и свинцовых пуль, почти побежал домой. Времени на сборы было мало, а он хотел проститься с сыном и женой, как он завсегда делал, мало ли что могло случится. На улицах слободы царило оживление. Казалось, что все стрельцы тульского приказа не спят и готовятся к ратным делам. Окна домов, и низеньких, и теремов, и новых и старых хоромов были полны света. По пути ему встречались стрельцы из других десятков, но в основном все из их сотни. Так получилось, что сотня его проживала в одном месте города и слободы. Он на ходу здоровался со встречными, но ни с кем, ни о чем не говорил, да встреченные стрельцы и не стремились к разговорам досужим, сами спешили.

Пелагея с тревогой и нетерпением ждала мужа. Он отсутствовал довольно долго. Она сменила лучину в камельке раз пять, а то и больше. Васька спокойно спал в своей люльке наевшись и устав от младенческих игр с матерью. Женщина ходила из угла в угол горницы и не находила себе места. Спустя какое-то время после ухода мужа, Пелагея увидела в окнах, выходивших на улицу поздних прохожих с факелами. Она бросилась к окошку и стала всматриваться в происходящее за мутным стеклом. То были стрельцы, спешащие одни по своим домам, другие, наоборот, выбегающие с бердышами и саблями на боках, из ворот своих домов. Ой, не к добру все это! — сердце Пелагеи сжалось от страха и беспокойства за мужа. Мимо ее окна пробежали братья Сквородниковы, они жили через три дома от Чернобровов. На них были серые кафтаны через плечи накинуты берендейки с висящими пороховыми пинальчиками, сумками для пуль и фитилей, а на поясной портупее болтались широкие сабли. Ой, не к добру они нацепили оружие! Ой не к добру все это! — словно с детства заученные молитвы проносились слова в голове молодой женщины. Так в мирное время стрельцы одевались только в дозор. Пелагея отошла от окна и подошла к люльке. Васька спал безмятежно и крепко, не заботясь о дне грядущем.

Вдруг она услышала, как отворилась в сенях дверь, потом раздались шаги на лестнице и в горницу вошел, вернее вбежал Ванька.

— Слава Богу! — облегченно выдохнула Пелагея и перекрестилась. — Я так волновалась за тебя! Все? Вас отпустили? Почему ты молчишь?

Ванька подошел к молодой жене и обнял ее за плечи, потом прижал к своей груди сильно, как это делал всегда, когда был сам взволнован.

— Нет, Поля. Надо собираться. Пришел за пищалью...

— Ванюшка, что случилось? Я сижу и слышу по улицам стрельцы в суматохе снуют. Светло от факелов словно днем. Что случилось? Куды вас посылают?

— Полюшка, все обойдется... в гай щас идем, татей ловить, что склады запалили. Гутарют мало их. Что они супротив нас могут? Не кручинься, бог убережет! — сказал Иван и стал гладить жену по голове. Потом он наклонился к ее шее и поцеловал ее так, как она любила. Он узнал это как-то случайно и с тех пор всегда так целовал жену в важные моменты жизни, когда уходил в дозор, когда ходил сотней против поляков, прорвавшихся в Смоленск, когда вызывали на тушение пожаров. Пелагея прижалась к мужу крепко-крепко и когда тот стал аккуратно высвобождаться от ее объятий, она поначалу не разжимала своих рук. — Пора мне Полюшка... ждут уже зараз...

Пелагея разжала руки и выпустила Ивана словно на волю любимую птицу. А он быстро направился к своему боевому снаряжению. Уже через мгновение он был готов выбежать на улицу. Жена проводила его до сеней, где они присели на лавку.

— Пора! — Ванька стукнул ладонями по коленкам и встал.

— Ванюша, береги себя! — прошептала Пелагея, слезы душили ее, и она поэтому не смогла говорить обычным голосом.

— Не кручинься, все обойдется, — Ванька поцеловал жену и вышел из дома.

ГЛАВА 2.

Тимофей Романцев полусидел, полулежал в кибитке, которая кряхтела, скрипела, сотрясалась и пронзительно визжала на несметных кобылинах, коими дорога из стольного града к южным рубежам царства изобиловала словно они специально предназначались для проверки прочности телег или для затруднения передвижения вражеских полчищ. От пронизывающего холода его спасал огромный овчинный тулуп, которым он укрылся по грудь. Возница, бородатый мужик тоже в теплом овчинном тулупе сидел впереди и что-то тихонько и протяжно выл себе под нос. От его нудного и печального завывания Тимофею становилось не по себе. Во-первых, он знал куда и зачем едет, а во-вторых он не ведал, что у этого мужика на уме. От этих двух противоположностей — знаний и незнаний Тимофей был чрезвычайно напряжен и ощущал щекочущее чувство внизу живота, такое он испытывал всегда в минуты опасности. Мужчина положил рядом слева от себя свою острую саблю, а справа пистолет с кремневым замком. Конечно, новое иностранное изобретение не было такой же надежности, как фитильный, отечественный пистолет, но зато оно не требовало поддерживать всю дорогу тление фитиля и могло использоваться в любую минуту.

Седок кибитки не сомкнул за весь путь глаз, он не столько боялся мужика и дрожал за свою жизнь, сколько беспокоился за выполнение государева поручения, кое получил в Москве пару дней назад. Тимофей Ромнацев представлял собой образец честного и исполнительно служаки, который мог исполнить любую волю вышестоящего головы, не считаясь ни с трудностями и сложностями, встающими на его пути, ни со своими потребностями, коих было немного, ни с людишками, которым, возможно, его задание могло быть не по нутру. Государеву чиновнику совсем недавно исполнилось тридцать пять лет. Ни жены, ни семьи у него не было. Да и как мог он завести домочадцев, если бывал в своем большом доме, гордо стоящем на тверском тракте, от силы несколько дней в лето. Был Тимофей из детей боярских, но не из городовых или дворовых, а из кормовых. Род его не вел свое начало ни от князей, ни от бояр. Романцевы были потомками боярских послужильцев, упомянутых еще новгородскими бумагами посадниками, сотоварищами посадника Федора Тимофеевича. Романцевы и их многочисленные потомки служили верой и правдой своим господам, а за это получали и поместья, и денежные награды. Вот только в смутные времена его отец Андрейка Романцев сделал неправильный выбор и выступил на стороне Лжедмитрия второго. Но слава Богу смутные времена они во всём смутные, для всех они смутные, и для власти, и для бунтовщиков, и для простых обывателей, кои запутались и уже не знают, где правда, а где ложь. Уже через несколько лет никто и не вспомнил Романцева Андрея, что был тот главою сотни стрельцов, поддержавших бунт супротив Шуйского и затопленных тем в Туле. Этот отцовский конфуз, слава Богу, не отразился на судьбе Тимофея. И сын продолжил служить уже новому государю, получая милости уже от нынешнего царя. Помимо непосредственного участия в боевых действиях, малых и больших, которые на протяжении всей его взрослой и детской жизни велись в стране, на Тимошку в последнее время стали возлагать и другие задачи. В наступившее относительно мирное время, кое пришло с царствованием Михаила Федоровича, Тимофей стал отправлять разные полицейские должности. Был Тимофей и приставом, и земским, и даже губным старостой. А в настоящий момент, сидя внутри кибитки, трясущейся в сторону Тулы, он исполнял обязанности особого обыщика, посланного государем бороться с назревающей на окраинах державы смутой.

— А что батюшка, мы так без остановки до самой Тулы будем ехать? — спросил возница, прекратив выть и не поворачиваясь к своему седоку, а оставаясь сидящим к нему широкой и немного сгорбленной спиной.

— А сколько нам осталось? — живо отозвался государев посланник.

— Да ешо верст полста!

— Сдюжит твоя кобыла?

— Ну, если не гнать, то сдюжит...

Тимофей задумался. Полста верст они преодолеют часов за пять. Темнело уже рано и большую часть оставшегося пути им суждено будет ехать впотьмах. А это и опасно, и замедлит езду. По пути они уже пару раз останавливались в ямских постоялых дворах, но те были близко к белокаменной и значит безопасные.

— А что, милейший, есть ли по близости ям?

— Так вот скоро будет...

— Ладно! Давай остановимся в нем и заночуем, — решил особый обыщик. Он на самом деле вымотался за эту дорогу и облегченно вздохнул, приняв решение переночевать в безопасном месте. Он изрядно проголодался, а все припасы, захваченные на предыдущим постоялом дворе, были съедены им еще утром.

Остаток пути до яма они преодолели в полной тишине. Тимофей и так молчал всю дорогу, а Федот — возница особого обыщика, молчал и больше не пел свои странные песни. Он только чаще стал хлестать по горбу свою лошадку, и та побежала быстрее, тоже ожидая корма и отдыха, словно подслушав разговор своих захребетников и предвкушая ночь в теплом стойле.

Через несколько верст пути впереди справа показался постоялый двор, окруженный высоким забором. Его ворота были открыты, будто приглашая путников заглянуть и остаться на ночь. Из труб терема и трактира, избы поменьше, поднимались столбы белого дыма. Странно, но в тот миг Тимофею эти обычные для Москвы виды и запахи, здесь на просторах тракта, где опасность таилась под любым кустом, показались самыми милыми и желанными. Кибитка вкатилась во двор и к ней моментально подбежал мужичок, который метнулся помогать седоку встать на землю.

— Здравствуй, барин. Не изволишь ли откушать? Или ешо и комнату на ночь? — вежливо осведомился он, но без особого подобострастия, что Тимофей расценил, как популярность этого постоялого двора, поскольку людишки в нем не лебезили перед столичными гостями.

— Да, милейший, дайка мне комнату и размести моего возницу. А посля и в трактир загляну.

— Не изволь сомневаться! У нас очень даже приличные комнаты, чистые, без клопов, в трактире очень вкусно кормят! Останешься довольный!

Тимофей, встав обеими ногами на твердую землю, потянулся и от удовольствия улыбнулся. Хозяин заметил его улыбку и тоже растянул рот в подобие улыбки, но она у него получилась довольно жуткой, поняв это он вернул губы в обычное положение.

— Не изволишь пройти в комнату? — пригласил он гостя осмотреть угол, где тому предстояло заночевать.

— Пойдем!

Вдвоем они поднялись по лестнице наверх и, пройдя по узкому коридору, остановились перед третьей дверью. Хозяин отворил ее и сначала зашел сам, а после впустил гостя. Комната показалась Тимофею вполне годной для ночлега. Лестница, ведущая на второй этаж немного скрипела, но этот громкий звук даже понравился гостю. Можно услышать, когда кто-то будет подниматься на второй этаж, промелькнуло у него в голове. Весь терем был протоплен и немного пропах еловой смолой, видать от того, что бревна использовались не совсем просохшие. В комнате было также тепло, как и везде. Дверь была крепкой и надежно запиралась на засов. Окно выходило во двор постоялого двора. Внизу Тимофей увидел свою кибитку и Федота, который ласкал уставшую кобылу, вытирал ее влажные бока пучком сена и что-то той говорил, ласково, словно любимой супруге. Его кормилица трясла головой, словно отвечала ему. Гость отошел от окна и осмотрелся. У стены стояла большая кровать, рядом с ней резная лавка. Посреди комнаты на четырех львиных лапах полуприсел дубовый стол, на котором лежала домотканая скатерть.

— Остаюсь, — бросил Тимофей хозяину и тот, поклонившись вышел, оставив гостя наедине с собой и с государственными мыслями.

Перед тем, как отправиться в трактир, Тимофей спустился во двор и нашел там Федота.

— Что, барин, принести коробья? — спросил тот.

— Да, милейший. Отнеси их в мою комнату.

— Не беспокойся, щас принесу.

Тимофей немного прогулялся по двору, а его возница тем временем перенес из кибитки его дорожный скарб: два плетеных короба и большой узел с носильными одеждами. Никого кроме них из гостей особый обыщик во дворе не увидел. Правда и день еще не перекатился в вечер. Путники, коих было немного, еще колесили или копытили тракт, преодолевая версту за верстой, приближаясь к цели своего путешествия. Тем не менее, пока Федот поднимался с вещами в комнату, Тимофей засунул свое оружие в мешок и постарался нести его так, чтобы ни хозяин постоялого двора, ни его служки не поняли, что в мешке. Подальше от греха, — так подумал Романцев, пряча свое оружие. На первом этаже он встретил возвращающегося Федота и дал тому несколько мелких монеток, чтоб тот тоже поел, но строго настрого запретил ему употребить хмельные напитки. Тимофей сам не любил ощущать себя во хмелю и был строг к другим, считая употребление этих напитков возможным только на великие праздники.

Когда стемнело ворота постоялого двора закрылись, оберегая хозяев и их гостей от лихих людишек, что нет-нет, да шалили на всех без исключения трактах государства. Во дворе кроме романцевской кибитки появились еще две телеги, а в конюшне ржали лошади, выпряженные из своих повозок и седловые скакуны, красавцы и красавицы. Все они с большим удовольствием поглощали овес и сено, щедро наваленные в ясли. Боярский сын, прогулявшись по двору, зашел в трактир. Заняв столик у окна, он запросил у человека квашеной капусты с сельдью, потом попросил принести жареную стерлядку, расстегаев и сыта, а на запитие — немного темного кваса. Когда на столе появилось первое блюдо, он с жадностью набросился на еду, внезапно почувствовав страшный голод.