Распахни своё сердце

Уведя его в один из закутков, Сизов, не церемонясь, как и всегда, толкнул мужчину к стене и опустился перед ним на колени, руками оглаживая бёдра и область паха через грубую джинсу.

— Решил закрепить наше знакомство? — Толик хмыкнул, но не отстранился.

— Не вижу препятствий, — Дмитрий уверенно приблизился, проворно расстёгивая ширинку на чужих джинсах.

Коротко хохотнув, Щербатый накрыл его руки своими и оттолкнул, быстро приводя себя в порядок.

— В чём дело? — Сизов был растерян, смотря снизу вверх на нового знакомого.

— Побудь сегодня девочкой для кого-нибудь другого, — ласково потрепав мужчину по волосам, что добавляло унижения к мерзкой фразе, он ушёл, оставив Дмитрия в одиночестве.

Сизов покинул клуб раздражённым, злым и жаждущим проломить лысый череп нового знакомого. Он не попрощался с Леонидом, которого видеть хотелось меньше всего, ведь именно он, несомненно, будет в этот вечер "девочкой" его несостоявшегося любовника.

Обида за унижение не проходила, а образ Щербатого, звериный, сексуальный, грубый, не покидал его мыслей.

И теперь, спустя неделю, эта скотина стоит перед ним и смотрит так, будто впервые видит. И в этом взгляде тёмных глаз лишь равнодушие и абсолютное отсутствие хоть какого-то интереса.

— Ты? — Дмитрий сглотнул и резко поднялся, сжимая кулаки. В несколько шагов он приблизился к Толику, злобно зыркнув на него сверху вниз. Щербатый задрал тяжёлый щетинистый подбородок и вопросительно выгнул густую бровь.

— Дим, ты чего? — Рома подошёл к другу сзади и положил руку ему на плечо.

— Уволен, — процедил сквозь зубы Сизов. — Пошёл вон!

Щербатый хмыкнул, круто развернулся, задев близко стоящего генерального, и вышел из кабинета, не удосужившись закрыть за собой дверь.

— Сука! — Дмитрий скрипел зубами, глядя вслед удаляющейся фигуре, будоражащей его воображение.

Выдохнув, он сбросил с плеча руку Смирнова и вернулся на своё место, нервно постукивая пальцами по столу. Говорить и объяснять что-либо совершенно не хотелось. Лысая скотина, неожиданно появившаяся в его кабинете, разом спутала в голове все мысли, отчётливо выделив только раздражение и острое сексуальное желание, скручивающееся внутри.

Глава 2

Толик Финогенов в свои тридцать четыре года не считал себя неудачником из-за того, что не имел банковского счёта с кучей нулей и гонял на старенькой, но такой родной "девятке". Он просто жил, не сетуя на суку-жизнь, а выжимая из неё всё, что она позволяла выжать.

Отца своего он никогда не видел, да и не хотел, боясь не сдержаться и навешать папаше за все материны слёзы, пролитые в подушку. Ещё подростком он остался единственным мужчиной в семье, потому что дед и дядя сгорели в старом деревенском бараке в компании своих собутыльников. Бабушка после этого замкнулась в себе и не вылезала из огорода, стараясь занять себя работой, чтобы не вспоминать лишний раз о трагедии. Мать смотрела на бабкино затворничество несколько лет, а потом, оставив московскую квартиру на Толика, забрала его младшую сводную сестрёнку Ирину и уехала в родительский дом. Рядом с внучкой старушка оживилась и будто помолодела, нянчилась с девочкой, а когда та подросла, вбивала в её светлую головку знания, вспомнив о своём двадцатилетнем учительском стаже.

Щербатый, тогда только вернувшийся из армии и ощутивший свободу, не забыл об ответственности и, подавшись в органы, помогал своим любимым женщинам всем, чем мог. В сестре он души не чаял и старался чаще бывать в деревне, чтобы видеть, как она растёт. Ирина, в противовес многим поздним детям, росла послушной, исправно училась, скандалов не закатывала, а старшего брата, заменившего ей отца, боготворила. Мать, Антонина Ивановна, о втором родителе девочки умалчивала и на вопросы о нём только качала головой.

Женщины возле Финогенова никогда не задерживались. Первая невеста испарилась, узнав о том, что у него не может быть детей, а остальные жаловались на недостаток внимания. Мужчины в жизни Щербатого появились в армии. Точнее, там появился только один, а потом захотелось попробовать ещё и ещё.

Застукав в каптёрке вертлявого салагу Лёньку Костенко, отсасывающим у прапора, от недотраха забывшего запереть дверь, Толик был в шоке. Он, конечно, слышал о зоновских петухах и армейских невестах, но сам никогда не сталкивался с такими и даже не подозревал, что спит в одной казарме с подобным отродьем. Только Костенко, судя по его нетерпеливым ёрзаниям, кажется, не принуждали, а скорее наоборот, что вызывало ещё больше отвращения. Финогенов не стал поднимать шум, молча прикрыл дверь, а ночью выловил сопляка в сортире и хорошенько помял рёбра. Лёня на все вопросы упорно твердил, что упал на скользкой плитке, Толика не сдавал, но обиду на него затаил.

Оправившись от побоев и убедившись, что Щербатый его тайну никому не выдал и не собирается этого делать в дальнейшем, Костенко начал осаду крепости. Месяц он вертел задницей перед своим сержантом, вешался на него по углам и норовил влезть в штаны. Финогенов готов был придушить тощего назойливого голубка, но руки больше не распускал, опасаясь увлечься и действительно отправить доходягу на тот свет. Лёня не был бы Лёней, если бы не добился своего — крепость пала. В той же каптёрке, где началась их общая тайна, появилась ещё одна.

Толик был здоровым молодым парнем, которого в службе напрягало только отсутствие секса, но напрягало так, что он уже почти поддался на провокации и откровенные заигрывания необъятной медсестры из санчасти, любящей молоденьких солдат. И всё-таки он предпочёл тощую задницу рядового Костенко, а не лишнюю тонну жира в белом халате, трескающемся по швам.

Оторвался Щербатый на салаге по полной, не сдерживаясь, тиская, сжимая и вдалбливаясь в податливое тело. С девушками он никогда не позволял себе грубости, а новые горизонты, открытые ему Лёней, манили своей свободой, раскрепощённостью и отсутствием тормозов. Костенко убивал в Финогенове предрассудки и брезгливость, приучая к своему телу. Толик не хотел только получать, так что быстро освоил нехитрые действия, доводящие его сослуживца до полного изнеможения и кучи внеочередных нарядов за сонливость в неположенное время. О прапорщике салага быстро позабыл, а на попытки того возобновить былую связь лишь отмахнулся и приврал, что у его нового любовника звание повыше будет, и он очень расстроится, если узнает, что его мальчика кто-то домогается. Прапор был не идиот, к тому же жуткий трус, дрожащий за нагретое местечко, так что отвалил и Костенко по возможности обходил стороной.

Красивым или симпатичным Щербатого можно было назвать, только порядком напившись палёнки, но Лёня млел от его звериной внутренней притягательности, от его резких грубых движений и пугающей отчуждённости. Выпросив у демобилизующегося Финогенова домашний адрес, Костенко снова появился в его жизни, когда уже сам стянул к чертям кирзовые сапоги и вдохнул воздух свободы. Встречались они в те периоды, когда от Щербатого уходила очередная разочарованная баба, не сумевшая нацепить ему кольцо на безымянный палец. Единственным мужчиной в его жизни Лёня не был, да и не претендовал, потому что сам больше всего на свете ненавидел обязательства.

Первые годы после армии Финогенов не отказывал себе в удовольствиях, а потом будто пресытился и стал разборчивее. Только Костенко получал доступ к телу в любое время на протяжении уже почти пятнадцати лет, когда Щербатый не состоял в отношениях с какой-нибудь бабёнкой.

Возможно, Толик мог бы назвать Лёню другом, но друзей не трахают, и такой друг был у него один. С Кириллом Антоновым они дружили с детства, живя в одном подъезде и наводя шумиху на всю округу. С робкой девочкой Таней, учащейся с ним в одной школе, Финогенов познакомил друга ещё до службы.

Кирилл был старше Щербатого на два года, поэтому сопливую девчонку, как он её называл, всерьёз не воспринимал. Кто же знал, что через год он будет обивать порог её дома и добиваться благосклонности? Антонов и сам не заметил, как васильковые глаза и родинка над губой вывернули его душу. А Таня смотрела на парня, как на божество: взрослый, красивый, с невероятно доброй улыбкой и, в отличие от большинства его ровесников, думающий о будущем. Родители девушки были категорически против их отношений, уверяли дочь, что он наиграется и вышвырнет её из своей жизни, но Кирилл, не уставая, поступками доказывал обратное. Едва его друг вернулся из армии, он потащил его к людям, с которыми планировал породниться, и сделал Тане предложение. Отец девушки, учёный-интеллигент, матерился так, что соседи повыскакивали из квартир в жажде хлеба и зрелищ. Антонов сдаваться не планировал, так что спустя две недели, дождавшись совершеннолетия своей избранницы, заявил, что Таня беременна, и под причитания её матери-переводчицы и ор отца повёл девушку в ЗАГС подавать заявление. До назначенной даты росписи родители приходили в себя, а уже после сего события узнали, что их наглейшим образом обманули, зная, что в таком состоянии им будет не до справок из гинекологии. Кирилл извинился и с ехидной усмешкой сказал, что не будет оттягивать и в кратчайшие сроки обеспечит новых родственников внуками, теперь уже точно и безо всяких шуток. Татьяну он забрал к себе, в квартиру, где жил с бабкой и дедом, отобравшими его в детстве у запойной матери. Просторная трёшка позволяла вместить в себя молодожёнов и двух стариков.

Семь лет счастья, такого, какое редко выпадает на долю человека, а потом...

Щербатый до сих пор иногда просыпался ночами в холодном поту от кошмара, в котором он видел широко распахнутые глаза лучшего друга и стекающую изо рта по подбородку кровь. Пуля, предназначенная для Толика, угодила в Антонова, закрывшего его своим телом. Финогенов выл, глядя, как из Кирилла ускользает жизнь, а всегда смеющиеся глаза становятся стеклянными и пустыми. И вместе с ним умирала какая-то часть души самого Щербатого. А смог бы он отдать жизнь за друга? Смог бы. Самый близкий, самый родной и понимающий. Такой, каких уже не будет. Мы не знаем, сколько нам отмерено, и думаем, что успеем совершить всё задуманное, но часто не успеваем. Толик не успел. Он так и не открыл другу постыдную тайну о себе, которую хранил уже несколько лет. Почему-то теперь это казалось очень важным.

Двадцать девять лет. Антонов и не пожил толком, ушёл совсем молодым, но запомнившимся навсегда.

Именно Финогенов был гонцом плохой вести для семьи друга, он успокаивал скулящую Татьяну, рвущую на себе волосы. Маленькая Алеся забилась за диван, плакала, не понимая, что происходит, и звала своего любимого папу.

Старик Антонов пережил внука на полгода, а вслед за ним ушла и бабка.

У своих родителей Таня помощи не просила. Щербатый был рядом, взяв на себя заботы о семье Кирилла, но молодая вдова собрала себя в кучу ради дочери и постаралась как-то жить, если это существование без любимого человека можно было назвать жизнью.

Соседи шушукались, поговаривая, что после гибели мужа Татьяна греет койку его друга, но ни у неё, ни у Финогенова даже мысли подобной не возникало. Да, Толик считал её красивой женщиной, одни глаза которой дух захватывали своим насыщенным васильковым цветом, а пышная грудь и округлые бёдра приковывали взгляды многих мужчин, но для него она была и оставалась маленькой девочкой Таней, о которой нужно заботиться.

Из органов он ушёл сразу после смерти Антонова, потому что без него всё было пустым и напоминало об утрате. Тогда он и попал в компанию Кондратенко, сына которого вытащил в своё время по доброте, появившейся откуда-то, из грязной истории. Костя по дурости оказался не в том месте и не в то время, а Щербатый пожалел молодого пацана, напомнившего ему Костенко, когда тот только прибыл в их часть на службу.

От места начальника охраны Финогенов отказался, но на предложение об удвоенной зарплате, не ломаясь, дал согласие. Это в сказках все бескорыстные и благородные, а в жизни нужно вертеться волчком, чтобы прокормить себя и своих близких.

Юрий Фёдорович доверял единицам, и Толик входил в число этих нескольких людей, поэтому, когда место секретаря оказалось свободным, генеральный без колебаний пригласил на собеседование Татьяну по совету охранника и ни разу не пожалел об этом.

Но жизнь идёт, многое меняется, и теперь вместо Кондратенко, такого привычного, директорское кресло занимает какой-то хлыщ.

На память Щербатый никогда не жаловался, поэтому ему было достаточно нескольких секунд, чтобы узнать человека, с которым его познакомил Леонид. Выдержки хватило, и ни один мускул на лице не дрогнул, а взгляд остался равнодушным.

Финогенов внутренне усмехнулся, подумав о том, что неделю назад он мог бы нагнуть своего начальника, когда тот так откровенно напрашивался, предлагая себя. Он и воспользовался бы таким щедрым предложением, если бы не обещание, данное Костенко очень давно, что первая ночь после расставания Толика с очередной несостоявшейся невестой принадлежит ему. В такие моменты Щербатому нужно было выплеснуть скопившееся напряжение, а Лёня, как никто другой, справлялся с поставленной задачей.

Дмитрий, конечно, привлёк его внимание, но проверенный временем любовник заслуживал больше доверия, чем незнакомец. К тому же холёный моложавый Леонид будто был вылеплен специально для крепких рук Финогенова. За столько лет они изучили друг друга вдоль и поперёк, узнав все привычки и предпочтения.

Но глупо было бы не признать, что Сизов приглянулся Щербатому. Такие мужики на дороге не валяются и не каждый день готовы раздвинуть перед кем-то ноги. Сногсшибательным красавцем новый знакомый не был, но умение держать себя, дополненное внимательным взглядом серых глаз, крепким телосложением и едва заметной ямкой на слегка выпирающем подбородке, привлекали. Дмитрий напоминал Толику породистого норовистого коня, подтянутого, ухоженного и очень дорогого. Финогенов любил простоту, считая, что пёстрые обёртки обычно служат для привлечения к пресным просроченным начинкам, но Сизов пустышкой не казался.

Вспыхнувший в серых глазах гнев принёс Щербатому массу удовольствия, потому что истинные эмоции прекрасны, когда они не скрыты слоем фальши.

Второй субъект, находившийся в кабинете, несомненно, обращал на себя внимание. Вот уж кто мог похвастаться внешностью, но не смазливой, как у того же Костенко, а суровой, зрелой, выдержанной, как хорошее вино. Перед такими женщины падают штабелями, мечтая однажды из воздыхательниц перейти в любовницы, а из любовниц вырасти до законных супруг. Только вот ледяные тёмно-зелёные глаза были способны заморозить всех воздыхательниц в радиусе километра. Толику стало интересно, любовники ли эти двое, но мысль казалась столь абсурдной, что отпала быстрее, чем пришла.

Он не любил пользоваться благосклонностью Кондратенко, но сейчас иного выбора не было, поэтому один звонок и пара фраз, брошенных в трубку, стали необходимостью. После короткого разговора с Юрием Фёдоровичем, Финогенов спокойно вернулся на рабочее место к заскучавшему Стрельницкому и внутренне усмехнулся, представив, как разозлится его новый знакомый, поняв, что уволить обычного охранника ему будет сложнее, чем выпихнуть с насиженного места Захарову.