Xxi век не той эры

Глава2. Пробуждение.

Нет никаких деревьев, никакого дома,

сумрачных тихих аллей, никаких знакомых собак.

Цветы в ухоженных клумбах; всё совсем по-другому,

незнакомей и новей, словно всегда было так

Это, конечно, то место, только время не это.

Не то время года, не то время суток....

Flёur, "Ремонт"

Сознание в тело возвращалось неохотно, настороженно, почти испуганно.С одной стороны, состояние напоминало тяжелейшее похмелье,случившееся со мной всего раз в жизни, но запомнившееся надолго. А сдругой, меня окутывал несвойственный похмелью липкий страх, похожийна остатки ночного кошмара.

Окончательно в реальность меня подтолкнули странные ощущения. Аименно понимание, что я сижу на чём-то твёрдом и шершавом. Частопоморгав, — почему-то в глазах было темно и сухо, — я огляделась.

Что я там вспоминала про остатки кошмара? Кажется, он продолжался. Нотеперь, кажется, наяву.

Крошечная, два на два, комнатушка напоминала не то палату строгогорежима, не то келью помешанной монахини, не то... На этом я предпочлаостановить собственное воображение, потому что оно разом вспомнилакучу мерзких кровавых триллеров из разряда фильмов "Пила","Куб" и ещё десятка столь же бессмысленных и беспощадныхвыкидышей кинематографа.

Положение моё осложнялось тем, что я совершенно не помнила, как здесьоказалась, и не понимала, где именно — здесь. Более того,немного углубившись в воспоминания, я обнаружила в них полную кашу, итак и не смогла сообразить, что было вчера, когда это самое "вчера"было и вообще, что было в моей жизни последним?

От осознания этого факта меня накрыло жутью ещё большей, чем привоспоминании о фильмах, но я поспешила запретить себе бояться. Вконце концов, трогательные мелодрамы про амнезию я тоже смотрела,так, может, это всё и есть — она? В смысле, амнезия.

Тем более, на палату комната походила больше всего. Хотя скупостьмеблировки (одни только нары, торчащие из стены) и отсутствие явновыраженного выхода наталкивали на мысль всё о той же палате длябуйных из какого-то сежепостроенного сумасшедшего дома. У меня что,случилась белая горячка, и я кого-то покусала?!

Чтобы хоть как-то отвлечься, я протянула руку и потыкала пальцем крайнар. Поверхность была довольно мягкой и приятной на ощупь. Тогданепонятно, а почему я на полу?

Слегка мутило, волнами накатывала слабость, так что вставать я началапо стеночке, аккуратно, медленно... и только тут заметила, что одеждына мне нет. Причём нет совсем, даже серебряного кулончика со знакомзодиака и серёжек. Я рефлекторно попыталась прикрыться, но потоммахнула рукой: чувствуется, санитаров я уже развлекла на полнуюкатушку, чего теперь-то стесняться!

С трудом перебравшись на нары (сидеть на них оказалось действительногораздо удобнее), я зябко обхватила себя руками за плечи и вновьвнимательно огляделась. Ни-че-го! Всё те же стерильные белые стены,пол, потолок и ни одного пятнышка. Я бы не удивилась скрытой камере,но где их тут скрывать? Если только каких-нибудь невидимых простомуглазу фантастических нано-роботов с нано-мозгами!

Однако собственная нагота здорово напрягала. Я чувствовала себясовершенно беззащитной, и от этого было ещё страшнее. Не знаю, что сомной делали, пока я была во сне, но кроме тошноты и слабостисимптомов не наблюдалось, да и синяков на руках или ногах не было.Наверное, если бы меня кто-то изнасиловал, где-то ещё в теле были быдругие, гораздо более неприятные ощущения, или нет?

Успокоив себя, что никто меня, бессознательную, не насиловал (вот женашла о чём думать; главный вопрос бытия, подумать только!), я вновьобвела взглядом унылые белые стены.

Пока версия была одна. Меня накачали какими-нибудь наркотиками(отсюда все неприятные симптомы плюс провалы в памяти), приволоклисюда и раздели. Может быть, разные действия совершали разные люди.

В то, что я где-то когда-то по собственной воле приняла какой-тотяжёлый наркотик (не поверю, что с обыкновенной анаши такое бывает;знаю я укурков, они порой из жизни выпадают, но так, не смертельно, ив белых комнатах не очухиваются), я бы не поверила никогда жизни.Значит, кто-то накачал и раздел, а потом меня спасли и принесли сюда.Этот вариант понравился мне больше всего, поэтому за него я ипостаралась уцепиться. Будем надеяться на лучшее.

А ещё ведь есть вариант, что меня до сих пор плющит. Но тогданепонятно, с чего у меня такие видения?

Мои размышления прервал тихий шорох. Я вздрогнула и, подтянув коленик груди, вжалась в угол, наблюдая за типом, вошедшим черезобразовавшийся в противоположном углу проём.

Тип своим видом меня несколько успокоил, заставив опять вспомнить"дурку", пусть и со странными порядками (кажется, буйныхв смирительные рубашки упаковывают). Приличный такой азиат в беломхалате; не то китаец, не то японец, не то кореец, не то вообщекакой-то близкий и понятный эвенк с севера моей необъятной родины.Никогда не умела различать монголоидов разного происхождения, за чтомне всегда бывало перед ними неловко. Единственной странностью в егоуютном и понятном облике была сложная серебристо-бледная татуировкана пол лица не то африканского, не то индейского вида, с рядамипараллельных линий, изломанных под прямыми, но скруглёнными углами.Вокруг глаза было нарисовано нечто похожее на стилизованное крыло, аза кадык держалась не менее стилизованная лапа с когтями.

Подать голос я не успела, потому что монголоид вошёл внутрь и приселнапротив меня на край кровати, а дверной проём заполнил собой...

Вот честно, мне нестерпимо захотелось забиться под кровать. Илипровалиться сквозь землю. Или выскочить сквозь стену.

Никогда в жизни я не видала настолько здоровенных мужиков. Ну, илихотя бы не во всех измерениях сразу. Встречала натуральных качков, ноони обычно были среднего роста. Попадались персонажи баскетбольногороста, но по большей части они были довольно худощавыми людьми. Аэтот... шкаф двустворчатый, с антресолями. Более того, одет он был внепроглядно-чёрный костюм откровенно военного образца, щеголялкороткой стрижкой ярко-белых волос и внимательно разглядывал менянеестественно яркими голубыми глазами. И являлся обладателемквадратной грубой физиономии, описать которую я не могла, но затовспомнила расхожее выражение "так и просит кирпича".

Мама, я теперь знаю, как в представлении Адольфа, чёрт его побери,Гитлера выглядели истинные арийцы! Можно, я развижу его обратно изабуду точно так же, как вчерашний день?

Добил меня этот двух-с-чем-то метровый великан выражением лица.Ледяной изучающий взгляд, подходящий больше роботу, чем человеку, ибрезгливо поджатые губы. Немного выбивалась из облика эдакогоклассического дойч наци точно такая же, как у первого, татуировка, ноэто я отметила мельком. Мне стало настолько непередаваемо жутко подэтим взглядом, что меня начала бить мелкая предательская дрожь,ладони вспотели, а сердце бешено заколотилось в горле.

Вот почему нельзя было ограничиться на первый раз визитом этогоинтеллигентного азиата, взирающего на меня со спокойным любопытством?Да, он тоже может быть маньяком-садистом, но при взгляде на неговсё-таки не возникает этого сосущего под ложечкой ощущения загнаннойжертвы. А двустворчатому, который с антресолями, — и я готова была зато голову отдать на отсечение! — убить что высморкаться.

Гигант что-то пророкотал весьма подходящим его наружности басом, явнообращаясь не ко мне, а к своему спутнику. Когда пронзительный взглядоставил меня в покое, мне будто бы стало легче дышать. Язык прозвучалудивительно знакомо, похоже на немецкий, но это точно был не он;немецкий, а ещё английский и французский я знала в совершенстве,профессия переводчика-синхрониста обязывала. Ну, ещё моглаобъясниться на итальянском. Нидерланды? Дания? Или, если поддатьсястереотипам и принять во внимание голубоглазую белобрысость великана,Норвегия?

Монголоид ответил, и вот тут я опознала совершенно точно: говорил онпо-японски! Может, на каком-нибудь диалекте, но за диагноз я былауверена, хотя, увы, не поняла ни слова.

Они что-то коротко обсудили между собой, причём достижениювзаимопонимания совершенно не мешал тот факт, что говорили каждый насвоём языке. В итоге японец задумчиво пожал плечами и обратился комне на своём родном.

— Не понимаю, — виновато покачала я головой, разводя руками. Еслиглядеть только на монголоида, можно было почти убедить себя, чтобелобрысого гиганта в комнате нет. Почти, потому что он со своимигабаритами заполнял половину тесной каморки; и это хорошо, чтопотолок тут довольно высокий.

А дальше случилось чудо.

— А, всё-таки русичи, — удовлетворённо заключил японец на чистом"великом и могучем" без малейшего акцента. — Как вы себячувствуете, кириа? — вежливо уточнил он, а я не могла ответить:ошарашенная резкой и уверенной сменой языка общения, только хваталартом воздух, на этот раз действительно сумев забыть о присутствии вкомнате третьего.

Который такого пренебрежения своей персоной не потерпел. Короткийшаг, и беловолосый навис надо мной, подавляя, заполняя всё окружающеепространство, вселяя животный ужас. Схватил за предплечье, стиснувтак, что рука моментально онемела от прекращения доступа крови, ивздёрнул в воздух, как будто я была воздушным шариком. Без малейшегонапряжения держа меня в таком положении на удобной для себя высоте,рявкнул мне в лицо:

— Какое задание тебе дали циаматы? Ну? — и для острастки встряхнул.

— Кто? — сиплым от ужаса голосом с трудом выдохнула я. Всякуюсоображалку моментально отбило, остался только дикий, паническийстрах. Все мои стремления и помыслы свелись к тому, чтобы оказатьсякак можно дальше от этого двустворчатого кошмара. Но при этомтрепыхаться я и не подумала: всё равно вырваться не получится, а вотдополнительно злить его не хотелось совершенно.

— Создатели твои, тварь!

— Кириос чёрный трибун, вы же не ударите женщину? — робко инеуверенно проговорил японец. Кажется, ему тоже было страшно.

Я-то была свято уверена: не то что ударит, а сделает это с превеликимудовольствием, да ещё ногами попинает для острастки, и плевать ему намой пол с высокой колокольни. Впрочем, нет, я к нему несправедлива.Первый же удар этой ручищей с такой силой, и пинать ему придётся мойхладный труп. И по глазам гиганта я поняла: сделает он это безмалейшего намёка на угрызения совести. Впрочем, может быть, и безудовольствия. Вообще у меня сложилось впечатление, что этот тип -не совсем человек. Универсальный солдат там, киборг или терминаторкакой-нибудь, и с эмоциями у него жуткий напряг.

Спокойней от этой мысли не стало.

— Нет, — губы сложились в усмешку, и от этой гримасы меняокончательно парализовал ужас. Я могла только таращиться в голубыемёртвые глаза, как кролик на удава, и мелко-мелко трястись. СлаваБогу, что ещё не обделалась с перепугу; но, наверное, просто нечембыло. — Я просто сломаю ей руку, — процедил гигант, подтверждая, чтоправильно я не придала значения этому многообещающему "нет".— Говори! — рявкнул он мне в лицо.

И я особенно ясно поняла: сломает. Вот прямо сейчас, спокойно глядя вглаза, он сломает мне руку. Легко и не напрягаясь, той самой лапищей,которой держит в воздухе. Да и что ему напрягаться? Он просто сожмёттиски пальцев чуть посильнее, и раздробит хрупкую косточку на многомаленьких частей.

Не иначе, инстинкт самосохранения сработал, потому что голос у менявсё-таки прорезался. Трясущийся, неуверенный, но слова хлынулисплошным потоком, остановить который я вряд ли смогла бы при всёмжелании.

— Я п-понятия не имею, кто вы и о чём вы говорите! Никто меня нес-создавал, мама с папой только, и цианидов я ваших не знаю, или какони там правильно? Где я, что вообще происходит, что я вам сделала?!— вместе со словами из глаз хлынули слёзы, и за их пеленой я почтиперестала видеть лицо белобрысого.

— Кириос чёрный трибун, пожалуйста, она не врёт, — вновь вступился заменя японец. — Проверьте показания приборов, она очень боится идействительно не врёт ни словом, вы ничего не добьетесь, покалечивеё. Кириос трибун Наказатель, она в самом деле простая женщина, есличто-то и есть, то оно зарыто глубоко в подсознании! Надо попробоватьгипноз и психотропные препараты, это должно помочь!

Наказатель — это его зовут так, что ли? Очень подходящееимечко, ничего не скажешь! Или это должность, а зовут его Кириос?

А трибун? Знакомое слово. Ассоциации такие... трибун, манипула,сестерции... кажется, это откуда-то из Римской Империи, да?

Про психотропные препараты, упомянутые японцем, я старалась недумать. И так непонятно, почему до сих пор от страха в обморок неупала. Подумать, какая крепкая оказалась психика! Да и, честноговоря, хоть морфий с галоперидолом, только бы этот маньяк держалсяот меня подальше.

Через пару бесконечно долгих, тянущихся жидким стеклом мгновений, вкоторые я мысленно прощалась с собственной рукой, а заодно и жизнью,двустворчатый гигант, похоже, решил внять словам человека в беломхалате, и швырнул меня обратно на кровать. Я приложилась затылком остену так, что натурально увидела небо в алмазах, но и этот вид былпрекрасней, чем близость "истинного арийца".

— У тебя три дня. Делай с ней что хочешь: коли, пытай, вскрывай черепи разбирай мозг на нейроны, но когда мы прибудем в сектор временногорасположения легиона, я должен знать, чем циаматы её напичкали.

И с этими словами великан нас покинул. Надеюсь, навсегда. Сжавшись вуглу кровати, я тряслась от пережитого страха и пыталась привыкнуть кмысли, что всё ещё жива.

— Сп-пасибо, — сумела выдавить я, переводя взгляд на сидящего рядомна нарах мужчину. Он тоже выглядел бледным и напуганным, и японимала: шкаф с антресолями вполне мог и его разорвать на многомаленьких японцев за то, что полез под руку. И тем не менее, полез,здорово рискуя, и спас мне если не жизнь, то уж здоровье точно.

— Вы хорошо держались, — неожиданно похвалил меня он. И в ответ намой недоверчивый взгляд пояснил: — Трибуна Наказателя боятся все. Отрядового до легата легиона. Его... сложно не бояться.

— Да уж, хорошо, — я нервно хихикнула. — Чудом лужу не сделала.

— Поверьте, это была бы не такая уж предосудительная реакция. И нетакое бывало, — чуть поморщился он. — Меня зовут Нобоюки Исикава.

— Ольга В-высоцкая, — икнув, представилась я. — Чего он от меняхотел? И что вообще произошло? Где я нахожусь? — сумев немного взятьсебя в руки, задала я самые животрепещущие вопросы. — Исикава-сан, иможно мне во что-нибудь одеться? — робко попросила я. Кажется,вежливое обращение страны Восходящего Солнца вспомнила правильно;тогда почему он так озадаченно нахмурился?

— Сан? Что-то... ах да, это же древнее обращение, совсем забыл, -лицо японца просветлело. — Я не силён в древней истории, -извиняющимся тоном добавил он.

— В древней? — машинально уточнила я и шумно сглотнула, озарённаявнезапной жуткой догадкой. — А... какой сейчас год?

— Две тысячи сорок четвёртый, — спокойно ответил Исикава.

— Это я без малого тридцать лет... Стоп! — я тряхнула головой,отгоняя мрачные мысли. — За тридцать лет вежливые обращения нестановятся древними.

— Ну, насколько я знаю, подобное обращение было принято ещё допришествия Древних, — осторожно поправил меня японец.

— Древних? — тупо переспросила я, глядя прямо перед собой. — Какихдревних?

— Древних богов, — охотно пояснил доктор.

Хм. Может, зря он этого двустворчатого остановил, и надо былопозволить тому меня убить?

Короткая беседа, прервавшаяся на появление застенчивого молодогопарня с торчащими во все стороны чёрными вихрами и большими тёмнымиглазами, принёсшего мне непонятную белую робу и миску с едой (то ли яправа, и за нами кто-то постоянно наблюдает, то ли они тут как-тотелепатически общаются), доставила мне много неприятных минут. Ихотелось бы во всё это не поверить, но не получалось.

В общем, если вкратце, оказалось, что меня и привычную мнедействительность разделяли две с лишним тысячи лет. В серединедвадцать второго века на задыхающуюся в человеческих миазмах Землюявились древние языческие боги, и устроили всем большой христианский"апокалипсец". Христианам особенно; очень уж невзлюбилиих древние, и это можно было понять, вспоминая, как насаждаласьрелигия "терпения и всепрощения".

Порядок боги наводили железной рукой, не размениваясь на мелочи.Каждый из богов сохранил свой народ (явились почему-то не все), иплюс ещё пожалели (а, может, не заметили) всякие мелкие дикие племенав глухих лесах и на островах, которые теперь не то вымерли, не тоассимилировались, не то продолжали жить в своём каменном веке. Но вгенеральном плане обустройства нового светлого будущего народовосталось всего восемь.

Восемь.От этой цифры мне ощутимо поплохело, когда я её осознала. Отмногосотенного многообразия, пусть и покалеченного в последнее времякультурой фастфуда и бессмысленного потребления, осталось всеговосемь народов.

Это шокировало меня сильнее, чем две тысячи лет. Я ведь не с пустогоместа пошла на языковое направление. Мне всегда было безумноинтересно узнавать разные культуры, а ещё я всегда считала, что всепроблемы человечества возникают именно из-за нежелания понимать чужиепривычки и обычаи, принимая их право на жизнь. И я мечтала узнаватьновое и помогать договариваться хоть кому-то, хотя бы в мелочах.Многообразие человеческих традиций, представлений и культурзавораживало своей неисчерпаемостью.

Я после посещения Казани "заболела" татарским, я пыталасьосвоить арабскую вязь и мечтала когда-нибудь добраться до такогомистически прекрасного восточного искусства каллиграфии.

А теперь малодушно радовалась, что меня никуда не выпустят ни сейчас,ни, скорее всего, в ближайшем будущем, и я не увижу новую Землю;точнее, как её теперь называли, Терру. Потому что совершенно нехотела знать, во что превратились любимые, и каждый по-своему -прекрасные города. Хитроглазая татарская Казань, хмурый туманныйспрут-Лондон, противоречивый Хабаровск, жизнерадостный Париж,великолепная Венеция, строгий Санкт-Петербург, яркий Самарканд игорячий Каир...

Мой мир остался в прошлом, и мне сейчас было глубоко плевать, что сомной будет дальше. Меня всегда называли чёрствой, потому что к людямя была зачастую более безразлична, чем к домам. И я действительнопринимала гибель людей спокойнее, а смерть каждого старого домаказалась мне личной трагедией.

На этом фоне известие о том, что человечество уже две с лишним сотнилет ведёт войну с агрессивными инопланетянами, и мы сейчас находимсяна флагманском корабле одного из легионов Империи Терра, воспринялосьсовершенно спокойно. Как и перспектива стать подопытным кроликом, иизвестие о том, что подобрали меня в непонятной полузаброшеннойлаборатории Иных на одной из возвращённых Империей колоний. Мнепросто нечего было терять. Родных нет, привязанностей нет, и цели вжизни теперь тоже нет, потому что моя работа здесь не имеет смысла.Не пользуются нынешние люди услугами переводчиков, потому что каждаядомохозяйка прекрасно знает оставшиеся в живых восемь языков икультуру всех этих восьми народов, а переводчики с мёртвых языковдаром никому не нужны. В пору было радоваться: мечты сбываются, улюдей всеобщее взаимопонимание.

Но только ощущение всё равно такое, будто кто-то в душу нагадил.

— А в чём именно меня подозревает этот добрый доктор Менгеле? -наконец, заставила я себя отвлечься от уныния.

— Кто, простите? — Исикава озадаченно вскинул брови. За моей реакциейна собственный рассказ он наблюдал с живым интересом, и первый вопросне о делах давно минувших дней, а об объективной реальности, засталего врасплох.

— Ну, этот, большой и страшный, — я кивнула на дверь. Из головы подвоздействием глобальных новостей совсем вылетело, как именно называлего японец.

— Кириос чёрный трибун?

— Ага. Кириос, — кивнула я, мрачно косясь на дверь. Как будто всерьёзопасалась, что он действительно сейчас вломится, если помянуть еговсуе.

— Простите, почему... — начал он, нахмурившись. Но запнулся ипосветлел лицом, явно самостоятельно найдя ответ на свой вопрос. — Вырешили, что кириос — это имя? — спросил он. Я медленно кивнула.Не угадала? — Нет, что вы, это просто принятое вежливое обращение,как "сан", которое вы упоминали. Только оно калька сэллинского, и обычно не переводится, так уж повелось. Кириос -обращение к мужчине, кириа — к женщине, не удивляйтесь. Апочему вы назвали его доктором и этим именем? — полюбопытствовал он.

— Да была такая... историческая личность, — поморщилась я. -Прославился зверскими экспериментами над людьми, пытал детей и вообщестал синонимом бесчеловечной жестокости. Я подробностей, к счастью,не знаю.

— Кхм, — смущённо кашлянул Исикава. — Трибун Наказатель человекгрозный и жуткий, но я думаю, в нём сейчас говорили эмоции, и он нестал бы вас пытать.

— При всём моём уважении, кириос Исикава, я вам сейчас совсем неверю, — от одного воспоминания о беловолосом психе меня передёрнуло,и коленки предательски затряслись. Хорошо, что я сидела. — Руку онмне собирался сломать совершенно точно.

— Скорее, просто пугал, — в голосе мужчины не было той уверенности,которую он хотел показать.

— И у него это получилось, — уверенно закивала я. — Так что именноон, то есть вы все, хотите у меня узнать?

— Видите ли, до сих пор мы не сталкивались со случаями проведенияИными экспериментов над людьми, и просто не знаем, чего от вас можноожидать. Есть предположение, что с вами не всё в порядке, и чёрныйтрибун подозревает подвох. Это его долг, по правде сказать, аподозрения его вполне обоснованы. Вы неглупая женщина, подумайтесами: сначала циаматы делают с вами что-то непонятное в единственнойна множество звёздных систем лаборатории. Потом вдруг пять лет назадбросают всю планету своим союзникам, хильтонцам, вывозят частьлабораторного оборудования, а вас оставляют на месте. И все эти пятьлет новые владельцы базы почти не используют лабораторию, а выпо-прежнему находитесь на том же самом месте ровно до тех пор, покатуда не приходит Империя. Учитывая, что эта планета — бывшаяколония Империи, с которой и началась война, и мы, давно перешедшие внаступление, не могли не отбить её обратно, напрашивается вывод: васнам подкинули. И непонятно, то ли циаматы так уверены в своихтехнологиях, то ли надеялись на тщательно культивируемое последнеевека трепетное отношение к женщинам, — он развёл руками

— Вот это было трепетное отношение?! — вытаращилась я, вновь кивнувна дверь.

— Кхм, — опять смутился японец. — Он вас действительно здоровонапугал. Это, наверное, с непривычки. Видите ли, наш чёрный трибун -он абсолют, как и все Наказатели, и прожил он уже довольно долго...

— Простите, что опять перебиваю, но что вы вкладываете в это понятие?"Абсолют", — вмешалась я. Надеюсь, тут просто подменапонятий, и этот угрюмый ариец не имеет никакого отношения к томусамому, первоначальному, вечному и неделимому, который был вфилософии?

— О, да, простите, забываю, что вам тяжело с некоторыми терминами. Унас так называют детей богов, то есть — полубогов; кажется, этоопределение более древнее, да? — неуверенно предположил Исикава.

— Геракл, мать его, — пробормотала я себе под нос, нервно растираяладонями лицо. Это по крайней мере объясняло его силищу инаплевательство на общепринятые нормы. В самом деле, какое делополубогу до привычек и традиций людишек? Бр-р-р! Что бы такоесотворить, чтобы никогда больше его не видеть? — И кто же егобожественный родитель? Так, для справки.

— Ульвар — сын Тора, — невозмутимо пояснил учёный.

У-у-у! Ульвар! Полный и окончательный. Вот это объясняет вообще всё,и обещает мне потрясающие перспективы! Что я знаю про викингов?Суровые прямолинейные варвары, презирающие слабость во всех еёпроявлениях, не знающие страха и почитающие смерть в бою единственнодостойной. Я, похоже, пала в глазах этого Ульвара не то что нижеплинтуса, а в полуплоскость отрицательных комплексных чисел.Учитывая, что я и в самом деле слабая женщина, а страх -реакция спонтанная, и пугает меня этот полубог одним своим видом дочёртиков, шансов на налаживание диалога нет совсем.

Поэтому будем делать что? Правильно, стараться не привлекать к себевнимание и прятаться поглубже. Впрочем, учитывая, что на этих четырёхквадратных метрах особо не спрячешься, нужно просто как можно скореедать этому их чёрному трибуну то, что ему нужно. И дальше меня либобыстро пристрелят (что, в общем-то, всяко лучше, чем пристальноевнимание Ульвара сына Тора), либо оставят в покое (надежда умираетпоследней).

— Ладно. Я всё поняла. Действительно, сложно поверить в моюнеприячастность и безобидность, — я глубоко вздохнула. Молчаниездорово тяготило; уж очень мерзкие мысли заползали в мою голову втишине. — И как нам теперь разбираться в моём состоянии? Хотелось быпоскорее прийти к каким-то результатам. А то, боюсь, ещё однойвспышки раздражения вашего трибуна я просто не выдержу. И вы ещё,чего доброго, пострадаете, — я попыталась весело улыбнуться.Подозреваю, получилось плохо. Но мне действительно не хотелось, чтобыу этого доброго и героического мужчины (я бы на его месте и словобоялась пикнуть, а он вступился за чужую жизнь!) были проблемы.

— Действительно, не будем злить кириоса чёрного трибуна, — Исикаваизобразил такую же вымученную улыбку. Взаимопонимание былодостигнуто, что не могло не радовать. — Первым делом мы провеливсевозможные анализы физического состояния. Вы совершенно здоровы, иникаких инородных включений или новообразований в вашем теле нет, всеклетки соответствуют вашему генному коду. Никаких странностей иотклонений в характере развития тканей тоже нет. Единственное, несовсем понятно, как удалось сохранить всё это в настолько хорошемсостоянии, если долгое время вы провели в том резервуаре. У насимеются подобные технологии, но как это делали циаматы, было быинтересно узнать. Но я отвлёкся. Главное, мы не нашли ничегонеобычного в вашем теле, и, соответственно, остаётся только самыйнеприятный вариант: разум. Для начала нам придётся поработать надвашей памятью; вы ведь, кажется, упоминали, что последние события какв тумане? На этот счёт не волнуйтесь, гипноз и иные психотехники унас отработаны великолепно, а препараты, принимаемые под строгимконтролем, не причинят вреда вашему организму.

— А если это не поможет? — мрачно уточнила я, решив сразуподготовиться к худшему.

— Тогда придётся заглядывать глубже, — пожал плечами мужчина. — Да выне волнуйтесь, вам это ничем не грозит.

— Подозреваю, мне совершенно не понравится то, что я вспомню, — неудержалась я от печального вздоха. С оптимизмом смотреть в будущеевсё никак не получалось, и мысль, что лучше бы мне было непросыпаться, настойчиво свербела в мозгу. — Давайте уже начнём,ладно? Мне и так страшно и тошно, а дальше лучше не будет.

Исикава, одарив меня долгим внимательным взглядом, слегка склонилголову. Больше это было похоже не на утвердительный кивок, а наобозначение уважительного поклона.

— Позвольте вашу руку, — проговорил он, вставая с койки. Я подняласьвслед за ним, протягивая ладонь, но мужчина аккуратно прихватил меняза локоть и отодвинул к самому выходу. Дверь, впрочем, не открылась;кажется, кроме этой каморки мне ничего показывать не собирались.

Зато обстановка начала быстро меняться. Койка втянулась в стену,вместо неё из пола выдвинулся странный гибрид зубоврачебного игинекологического кресла. Когда я рассмотрела скобы креплений наподлокотниках, подпорках для ног и где-то в области шеи, мнекатегорически расхотелось продолжать этот эксперимент. Носнисхождения ждать не приходилось, и оставалось только надеяться напорядочность доктора, что он не обманул меня с программой дальнейшихисследований. И я ему верила. Конечно, всё произошедшее могло бытьотрежиссированным спектаклем, но зачем? В это кресло меня можно былозапихнуть и без добровольного согласия; не для красоты же там кандалыприделаны.

Когда кресло обросло непонятными матовыми белыми пирамидками ихрустального вида сферами с клубящейся внутри мутью, я держаласьнормально, а вот когда из пола выдвинулись два белых толстыхщупальца, похожих на шланг от душа, с трёхпалыми манипуляторами наконцах, у меня затряслись коленки.

Но тем не менее я заставила себя держаться в вертикальном положении,и когда Исикава потянул меня к пыточному приспособлению, покорноповиновалась.

— Присаживайтесь, кириа.

— Называйте меня Ольга, ладно? — со вздохом попросила я. Во-первых,этот мужчина был раза в два меня старше, а, во-вторых... я всегдалюбила своё имя, так почему не послушать перед смертью хоть что-топриятное?

— Хорошо, — с лёгким удивлением согласился японец. Кажется, у этойнации обращение по имени означает определённую степень близости, едвали не дружбу. Или я путаю?

Какая всё-таки каша в голове! Некоторые вещи помнятся отлично, анекоторые расплываются, причём вне зависимости от важности. Может,это связано с тем, когда то или иное знание было почерпнуто? Поздние,как и воспоминания, подёрнуты дымкой, а ранние ясно видны? Ладно, мнеже обещали вернуть память. Надеюсь, в этих воспоминаниях будет хотьчто-то светлое, а не только откровенные гадости, которыепредчувствует мой детектор неприятностей, расположенный пониже спины.

При помощи Исикавы я устроилась в кресле. Оно оказалось неожиданноудобным, само подстроилось под все выпуклости и вогнутости организма.Я наконец-то вспомнила и оценила по достоинству ещё одно благодеяниедоктора: предоставленную мне длинную свободную робу из какой-топлотной немнущейся белой ткани, на ощупь похожей на чистый лён.Предоставленная возможность прикрыть наготу грела душу. Представляю,что было бы со мной, окажись я в этом кресле в том виде, в какомочнулась! Психологический комфорт штука такая; понимаю же, чтозащитить меня эта роба ни от чего не сможет, но всё равно чувствуюсебя уверенней и спокойней.

— Это чтобы вы не выпали и не навредили себе, — пояснил доктор,закрывая фиксирующие браслеты. Они обхватывали конечности плотно, нодискомфорта не доставляли. — Мы погрузим вас в состояние, близкое ксомнамбулическому, и возможны какие-нибудь рефлекторныенеконтролируемые жесты. Или, чего доброго, вы выпадете из кресла,прерывая контакт, а это очень опасно. Так, позвольте, — он аккуратноприподнял мою голову с подголовника, собрал волосы наверх и закрепилна горле ещё одну фиксирующую конструкцию, напоминающую широкийшейный корсет. Плотно облегая с боков и под ушами, он совершенно недавил на горло и позволял свободно дышать. — Для той же цели, -пояснил Исикава с извиняющейся улыбкой. — Головой вертеть тоже оченьопасно.

После этого на голову мою была надета... корона? Диадема? На приборэта ажурная вещь не походила совершенно. Широкий резной обруч изочень похожего на серебро материала плотно обхватил голову, но тожесовсем не мешал.

— Понимаю, что это трудно, но постарайтесь расслабиться, будет легче.Хотя бы поначалу, — он тепло улыбнулся и ободряюще сжал мне плечо.Или он гениальный психолог и актёр, или действительно за меняпереживал. Я предпочла поверить во второе, и даже сумела улыбнуться вответ и выдавить:

— Постараюсь.

— Всё будет хорошо, Ольга. Всё под контролем.

И он вышел, оставляя меня в одиночестве. А потом навалилась темнота.

Гулкая, жадная, голодная, она кружила вокруг, выбирая место дляудара. Я кричала, звала на помощь, но никто не приходил; толькотемнота омывала руки и заглядывала в рот. Она казалась кошкой,играющей с полудохлой мышью, которой была я.

Потом из темноты посыпались образы. Стремительно пролетела передомной вся недлинная жизнь: детство, школа, институт, первая работа,вторая работа, третья, смерть мамы, и опять работа. Бесконечныеразъезды, притупившие боль потери и вернувшие вкус к жизни. Лицанемного повзрослевших, но почти не изменившихся однокурсников -десять лет выпуска. Предложенная кем-то идея отдохнуть на природе, впещере возле города.

Та самая пещера; сырая, гулкая, холодная и тесная. Парни дурачились,рассказывали страшилки, пытались пугать девчонок, и у них это неплохополучалось. Потом Вася Шаврин, наш бывший староста, серьёзный молодоймужчина в строгих очках, пожалев запуганных нас, показал всем картупещеры. Там при всём желании было негде теряться, цепочка из трёхпещер мал мала меньше заканчивалась глухим крошечным лазом, и всё этобыло истоптано и исхожено вдоль и поперёк сотнями любителей острыхощущений.

Ночевать остались в пещере, и было уже нестрашно; пятнадцать человеквзрослых людей, из которых восемь — мужчины. Что с нами моглослучиться?

Среди ночи нестерпимо захотелось в кустики. Некоторое времяпроворочавшись, поняла, что терпеть до утра — плохая идея. Явыбралась из спального мешка, натянула кроссовки, штормовку и,вооружившись фонариком, двинулась в темноту, прислушиваясь к хоровомусопению друзей. Аккуратно выбравшись на свежий воздух, судовольствием подышала и, сделав свои дела, отмахиваясь отобрадованных моим появлением комаров, полезла обратно в пещеру.

Луч фонаря высветил совершенно пустое пространство: ни людей, нивещей, ни звуков.

-Эй, народ! — настороженно позвала я. — Ребят, это правда не смешно!Ну и прячьтесь, идиоты, — буркнула раздражённо, оборачиваясь квыходу. И замерла в ужасе, потомучто выхода за моей спиной небыло. Того самого, через который я только что пролезла. Широкойнизкой щели, из которой тянуло сквозняком. Опять развернувшись кцентру пещеры я вдруг осознала: это была не та пещера.Не та — в том смысле, что ни на одну из трёх нашихпещер она не походила ничем, кроме темноты и прохлады.

Пытаясь сдержать подступающую панику, я обошла пещеру по кругу,уговаривая себя, что выход где-то рядом, просто я проскочила нужнуюпещеру, ошиблась, брежу, сплю или просто спросонья плохо соображаю.

Обнаружилось целых три прохода. И сквозняком, на который я отчаяннонадеялась, не тянуло ни из одного. И спёртый тяжёлый воздух утверждалво мнении: если выход где-то есть, то он не рядом.

Первое время я честно не поддавалась панике. Шла, старательно выбираямаршрут, отдавая предпочтение наиболее широким и будто бы идущимвверх коридорам. Я выберусь, говорила я себе. Не может же это быть насамом деле, это просто какой-то сон, всё будет хорошо. Но ногиуставали, дышать было тяжело, сырость и холод пробирались под тонкоетермобельё, а выхода всё не было.

А потом, мигнув напоследок, погас фонарик, последнее время не столькоосвещавший мне путь, сколько позволявший сохранять надежду.

Я ведь не экстремал, совсем. Я пусть и довольно непривередливая, носовершенно городская девочка. Я люблю гулять по лесу, но нестрашному,близкому к городу и в сопровождении человека, умеющего отличноориентироваться на местности. Я никогда не умела действовать вчрезвычайных ситуациях, навыки выживания ограничивались прочнозабытым школьным курсом ОБЖ. Может быть, я сумела бы сохранитьприсутствие духа, случись со мной что-нибудь... обычное, нормальное,пусть и страшное, о чём рассказывают в новостях. Крушение поезда,землетрясение, пожар, террористы. Да окажись тут лес, я бы, наверное,придумала, что делать. В конце концов, я же не какой-нибудь задохлик,я бы и на дерево смогла влезть, чтобы оглядеться.

Но в кромешной темноте, в одиночестве, под землёй, не имея нималейшего понятия, где я нахожусь и как вообще сюда попала, и есть лииз этих пещер выход?

Я плакала, кричала до хрипоты, кого-то звала и, держась за стену,таращась в темноту бесполезными слепыми глазами, брела куда-тонаугад. Спотыкалась, иногда падала. Но упорно брела вперёд,протискивалась куда-то, содрогалась от омерзения, когда руканаталкивалась на что-то мокрое, холодное или склизкое. А темнотасмотрела на меня, населённая кошмарами моих фантазий, и чего-тождала.

Нестерпимо хотелось пить и проснуться. А потом я упала, и то лимгновенно уснула, измученная страхом, то ли просто потеряла сознание.

Пробуждение не принесло неожиданных открытий, я вновь куда-то брела.Окончательно одурев от жажды, судорожно вылизывала какие-то мокрыекамни.

В какой момент разум оставил меня, я так и не поняла. Потом темнотапроклюнулась какими-то мутными гротескными образами: то ли людей, толи животных, а, вероятнее всего, тех самых тварей, которых порождаломоё собственное воображение. Непонятные существа со щупальцами,зеленоглазые люди с красной кожей, какие-то белыеаморфно-человекообразные облака. Но уцепиться ни за что так и неполучилось. Потом я очнулась в углу знакомой маленькой комнаты, ичерез пару мгновений вновь ухнула в темноту.

Но даже испугаться не успела, потеряв сознание.

Из небытия меня вывел знакомый уже встревоженный голос.

— Ну, тихо, Оленька, тихо, всё хорошо. Ноги освободил? — это ужекуда-то в сторону. — Просыпайтесь, просыпайтесь, всё уже в порядке, -мягко, но настойчиво продолжал звать меня голос.

Открыв глаза, попыталась сфокусировать взгляд. На периферии всё плылои кружилось, прямо перед лицом прыгали чёрные мушки, но постепеннокартина начала проясняться. Надо мной склонилась пара встревоженныхлиц: пожилой японец и какой-то мужчина средних лет с красивым строгимлицом индейского вождя.

— Как вы себя чувствуете, Оля? — проговорил индеец. Я уже неудивилась чистоте произношения и тому, что за две тысячи лет языкпочти не изменился. Я наслаждалась. У вождя был потрясающе красивыйнизкий баритон, и беспокойство в нём отзывалось мягкими мурлычущимиинтонациями.

— Жить буду. Наверное, — честно призналась я, удивившись лёгкойхрипотце в собственном голосе.

— Вставайте, только аккуратно, — обратился ко мне Исикава,придерживая за локоть. От слабости меня потряхивало ещё сильнее, чемв первое пробуждение в этой самой комнате, и я бы наверняказавалилась на полпути. Но мужчины в четыре руки практически поднялименя с кресла, удерживая с двух сторон под локти. Я почти висела наих руках.

— Никуда не годится, — качнув головой, индеец поморщился. Я уженабрала воздуха на отповедь, — этого я по крайней мере небоялась, и если уж кривит на меня рожи, пусть узнает, что я о нёмдумаю, — но вождь меня приятно удивил. — Цепляйтесь, — проговорил он,приобнял меня чуть повыше талии, наклонился и подхватывая под коленивторой рукой. — Нобо, приведи тут всё в порядок, ладно?

— Кичи, ты куда? — встревожился японец.

— Недалеко. Нобо, девочке надо привести себя в порядок, ей и такдосталось, — нахмурившись, возразил индеец.

— Но это не по правилам. Чёрный трибун...

— Ничего не узнает, — спокойно оборвал его Кичи. — А если узнает -это его дело. Я не учу сына Тора убивать людей, а он не должен учитьменя их исцелять.

— Ты, конечно, храбрый, но Ульвар не будет разговаривать, — совздохом проговорил Исикава.

— Теояомкуи не мой бог, но встретит меня с улыбкой, — невозмутимопроговорил индеец и со мной на руках направился куда-то за пределыузилища.

Выйдяв неширокий и такой же белый коридор, он повернул направо, потом ещёраз направо, потом налево. Мы попали в небольшой и очень уютный заложидания с расположенными по кругу диванчиками и фонтаном посередине(и они серьёзно хотят сказать, что это у них помещается на военномкорабле?!), выполненный в тёплыхкофейно-бежевых тонах. Нырнув в ещё один коридор, немного прошли изашли в ещё одну белую стерильную комнату немного больше моей камеры.Посередине возвышался большой белый параллелепипед, похожий наалтарь, только с невысокими каменными бортиками. Кичи посадил меня наэтот стол.

— Не бойся, это просто устройство для мытья, — ободряюще улыбнулсяон.

— А почему такое странное? — хмыкнула я.

— Оно автоматическое. Тебе нужно будет просто лежать, а аппаратуравсё сделает сама.

— Такое сложное устройство ради такой простой функции? — озадаченнопробормотала я. Впрочем, чего от них ожидать после холла с фонтаном!Но чувство моей признательности к этому вождю достигло апогея. Кудатам, я, несмотря на весь идиотизм и ужас собственного положения, ужеготова была влюбиться в этого мужчину! Тактичный, предупредительный,храбрый, на руках носит, а уж голос — вообще без комментариев.И это я ещё не говорю про высокие скулы, тёплые карие глаза исовершенно сногсшибательную улыбку, от которой так и хочетсярасплыться расплавленной лужицей.

— Мытьё — это не единственная функция, — сверкнул белыми зубамив весёлой улыбке индеец. — Кроме того, оно обрабатывает ожоги до стапроцентов поверхности тела, позволяет восстановиться послепереохлаждения и спасти обмороженные конечности, а также можетосуществлять различный лечебный массаж для реабилитации, например,сложных переломов или атрофии. Ну, и ещё кое-что по мелочи. Например,облегчает родовспоможение, — и он рассмеялся, глядя на моювытянувшуюся физиономию.

— Последнее-то зачем на военном корабле? Здесь что, есть женщины?

Кичи перестал смеяться и, поморщившись, вздохнул.

— Сейчас нет, но порой такое случается. Давай помогу с одеждой, — ион принялся осторожно высвобождать меня из складок безразмерной робы.

— И они вот прямо на военном корабле рожают? А воспитывать как? Ичто, это позволяется уставом? — вытаращилась я на мужчину. Странно,мне всегда казалось, что военные категорически против "неуставныхотношений" на военных объектах, и должны на подобное ругаться.

-Оля, идёт война, — сдержанно и очень тихо проговорил он, помогая мнеулечься. — Уже десять поколений. А Империи нужны солдаты, чтобывоевать. Сейчас очень редко где можно встретить нормальные,как до войны, семьи. Да и то, о какой норме может идти речь, еслитвои дети один за одним уходят на огневые рубежи, чтобы не вернуться?К твоему возрасту почти у всех женщин уже не меньше восьми детей.Никто не осудит за отказ от такой жизни, но... это вопрос выживаниявида.Трое старших сыновей Императрицы погибли, ещё пятеро сейчас где-товоюют, а остальные заканчивают военные училища. Не просто так напрестоле Империи сейчас женщина: все двадцать четыре её братапогибли. Отдыхай. Тебе надо набраться сил, воспользуйся этойвозможностью.

Ласково погладив меня по голове, мужчина моей мечты вышел, а тело моёначало погружаться в вязкую гелеобразную субстанцию, слегка пахнущуючем-то свежим. Но я почти абстрагировалась от ощущений, занятаямрачными раздумьями.

Когда Исикава говорил мне про войну, я была слишком подавленаизвестием о кардинальном изменении мира, чтобы всерьёз осознать этуновость. А вот сказанное сейчас Кичи повлекло за собой ворохассоциации, предположений и выводов один другого хуже.

Двадцатьчетыре брата Императрицы.Наследники. Каждый наследовал предыдущему, а в итоге на престолвзошла женщина. Сомневаюсь, что если правящая семья относится ксвоему долгу и своей Империи подобным образом, простые люди избираютдругой путь.

Минимум двадцать пять детей (это если у неё не было сестёр), и почтивсе погибли. Даже мысль о таком количестве детей пугает, а как можновсех их похоронить и не тронуться умом, я просто непредставляла.

Нельзясказать, что я не люблю детей. Мне действительно хотелось нормальнуюсемью, чтобы был хороший добрый мужчина рядом, чтобы радовали глазапара спиногрызиков. Не сложилось, да, не получилось, и я не слишкомстрадала от этого. Но, повторюсь, пара.Ладно,трое. Но двадцать пять?!

Эта цифра совершенно не укладывалась в голове. Как же они вообщеживут в этом мире, эти несчастные люди? И куда смотрят их боги, такбодро и невозмутимо переделавшие мир под свои понятия о прекрасном?

Пожалуй, я уже не удивляюсь, что этот их чёрный трибун такой психотмороженный. Я удивляюсь, что рядом с ним есть такие, как Исикава иКичи! Впрочем, объяснение может быть простое; эти двое явно медикиили учёные, а двустворчатый викинг с антресолями — воин. Незнаю уж, что значит его звание; я помню, что трибуны были офицерами,но какого ранга в пересчёте на привычные категории — непонятно.Судя по поведению — генерал армии, не меньше. Но вряд лигенерал армии стал бы лично возиться с какой-то подозрительнойдевицей, так что будем считать его полковником.

Так вот, полковник он явно боевой, дослужившийся от рядового, и, яуверена, занимается всю жизнь тем, что много и часто убивает. Причёмпод воздействием собственных впечатлений от этого человека я готовабыла поверить, что он рвёт нелюдей на ленточки для бескозырокисключительно голыми руками. Ну, а мало ли? Кто знает, какое у нихтут оружие, и как эти нелюди выглядят!

А когда всю жизнь занимаешься только тем, что убиваешь, и кромесмертей своих товарищей и врагов ничего не видишь, сложно несвихнуться. Значит, план на будущее начинает вырисовываться: избежатьугрозы со стороны полубога, минимизировать собственные контакты ссолдатской частью экипажа, ограничившись исключительно учёными, и...

Впрочем, это я забегаю вперёд. Я вообще не уверена, что даже еслиУльвар сын Тора узнает то, что хочет знать, меня оставят в живых.Если эти цианиды действительно меня чем-то напичкали (пронейролингвистическое программирование даже в моё время слышали, а тутмогли что-нибудь похуже придумать), люди могут и не "разминировать",и тогда мне только одна дорога. Тут гадать бессмысленно, начальствоотдаст приказ о немедленной утилизации опасного объекта.

Да и в случае успешного "разминирования" вряд ли меняждёт что-то хорошее. Ведь не поверят же, что это -действительно весь сюрприз, и действительно разберут мой мозг нанейроны. Этот их чёрный трибун вообще ни во что хорошее в отношениименя никогда не поверит, я уже прочитала в его глазах собственныйприговор, который не подлежит обжалованию.

Шансов на долгую счастливую жизнь у меня нет по определению. Всёравно в итоге пристрелят как потенциально опасное существо.Единственный шанс как-то продлить агонию будет только в том случае,если местные учёные поймут, что со мной сделали, но не поймут, какименно. Тогда можно будет немного пожить подопытным кроликом. Была быя каким-нибудь ценным членом общества, ещё был бы шанс, что менярискнули бы оставить в живых где-нибудь на окраинах обитаемого мира,а так...

Все мои знания и умения могли бы пригодиться где-нибудь всредневековье. С натяжкой, но ладно; я по крайней мере умеюпользоваться блочным луком, увлекалась одно время. А сейчас я простозабавная диковинка. Даже как переводчик с мёртвых языков вряд ликому-то пригожусь. Что-то мне подсказывает, эти суровые ребята большеозабочены военными действиями, чем памятниками письменной истории. Даи что им эти мои знания? Не такие уж древние языки я знаю, в моёвремя большинство ценных книг выходило на разных языках, в том числеи тех, что сохранились до настоящего времени.

Только в книжках так бывает, что обычная девочка вдруг начинает всехвокруг поражать. Силой духа (или дуростью), знаниями, умениями,талантами, неземными очами и красивой жоп... фигурой. А жалко! Мне бысовсем не помешала "неземная любофф" какого-нибудьсурового влиятельного генерала.

Вспомнивединственного "сурового влиятельного", которого я видела,я передёрнулась от ужаса и отвращения. Не-не-не, лучше под расстрел,чем с этим попытатьсязаигрывать. Хорошо, если не получится, и он просто брезгливопоморщится. А если, не дай бог, получится? Ох, представляю ятрепетные чувства в исполнении викингов! Читала я в далёкой юности и"Младшую Эдду", и "Старшую Эдду"; ничегосейчас толком не вспомню, но впечатлений была масса. Незатейливыйюморок и романтические устремления простых парней из Асгарда ещётогда пробрали до печёнок. У нас такое в ужастиках показывают ибоевики про такое снимают, а им — смешно и мило. Тут, конечно,далёкое просвещённое будущее, а не махровое средневековье, но Ульварсын Тора по всем статьям больше походил на тех самых викингов, изнакомиться с ним ближе не хотелось.

Хотя, даже если бы чёрный трибун не вселял в меня такой ужас, да ещёкаким-то чудом воспылал бы ко мне страстью неземной (ибо мы всё равнов космосе), ничем бы это мне не помогло. Это, опять же, в книжкахгерои влюбляются со страшной силой, и почему-то забывают о такихранее незыблемых понятиях, как "долг и честь", да ещёокружающие скопом начинают восторгаться этими глобальными переменамив жизни бывшего крутого коммандоса, хором умиляясь прорезавшейсябелой пушистости. Тут же ему долг офицера повелит меня пристрелить, ау самого рука не поднимется — друзья помогут. И как бы хорошо итрепетно ни относились ко мне господа учёные, но прикажут им, и меняпо-тихому пристукнут. Пожалеют, конечно, но жизнь мне это не спасёт.

Так что вариант один: получить заступничество кого-то, чей авторитетнепререкаем и превыше всех приказов.

Во-первых, есть боги. Если они, конечно, действительно есть, и еслиони действительно боги. Впрочем, второе неважно; главное, чтобы ониимели реальную власть. Если они хоть чем-то похожи на своилегендарные образы, шанс на спасение у меня есть. Но для того их ещёнужно найти!

А, во-вторых, хвала абсолютной монархии, у них есть Императрица. Незнаю, насколько она самодержавная, а насколько правит сворасоветников, но прямой приказ даже марионеточного правителя вряд ликто-то нарушит из-за такой мелочи, как я. А для того, чтобы его(приказа) добиться, надо знать законы. Монархи любят красивые жесты,так неужели нет никакой возможности простым подданным живьём увидетьсвою возлюбленную Императрицу и попросить об исполнении скромногожелания? Наверняка есть, не может не быть, просто способ старый иглупый, и им никто не пользуется. Да и неловко беспокоить самодержицупо пустякам. А у меня не пустяки, мне жить хочется.

Хочется-хочется, ещё как хочется! Это я в первый момент мечталаумереть, а сейчас шок прошёл, и главное правило я вспомнила. Пока тыжив, нужно бороться, а помереть никогда не поздно. И ведь не каких-топлюшек просить буду, вроде кучи денег и загородной виллы. Просто шансжить, а как и где — это уж я сама придумаю, это не таксложно, как кажется. Можно научиться, можно приспособиться; должны жеу них тут сохраниться хоть какие-нибудь ручные работы, не требующиевысокой квалификации!

Ав идеале было бы неплохо заручиться поддержкой и богов, и смертнойвладыки. Пусть в существование этих самых богов как неких вполнеопределённых личностей я толком не верю, а пробиться к Императрицебудет явно непросто (до неё ещё добраться надо, а кто меня на Землюповезёт?), но наличие конкретной цели в жизни здорово поднимаетнастроение. А мотивация у меня и так зашкаливает.

В общем, за время гигиенических процедур расслабиться и отдохнуть,конечно, не получилось, но зато удалось собрать мысли в кучку. И дажепод конец немного насладиться процессом. По ощущениям было чем-топохоже на джакузи, только приятнее. Как будто все тело аккуратно трутмягкими губками по меньшей мере сотня человеческих рук. Мне даже лицо— единственную торчащую над поверхностью часть тела, -аккуратно "умыли".

Когда гель выплюнул меня на поверхность, и я опять оказалась лежащейна ровной твёрдой поверхности, я чувствовала себя прекрасно.Настроение было радужным вопреки всему, ощущение свежевымытого телаприводило в восторг, и даже слабость рассосалась. Поэтому ясамостоятельно села и самостоятельно сползла с "алтаря".

Вот тут и начались трудности. Вернее, они просто не кончались, атеперь о себе напомнили. Как бы хорошо я себя ни чувствовала, а сил ворганизме после косметической процедуры совсем не прибавилось. Ногиподкосились, дрожащие руки упёрлись в бортик, но тоже не удержаливес. И я аккуратно сползла по стеночке "алтаря" на пол,обессиленно привалилась к тёплой стенке прибора и принялась ждать,пока придёт добрый дядя и оттащит меня обратно в камеру.

Пол, кстати, тоже был тёплый. Да и вообще, уровень вот такогомелкого, бытового удобства зашкаливал. Всё тёплое, ужасноэргономичное, нигде никакого дискомфорта. Не удивлюсь, если у них тутдаже на пыточном столе лежать удобно.

Хотя, наверное, пыточных столов у них тут нет. Есть то удобноекресло, с шариками и пирамидками. Если оно способно без проблемвывернуть наизнанку всю память, какие вообще могут быть пытки?Просто, без грязи и крови, эффективно.

— Ольга? — озадаченно окликнул меня вошедший индеец, но нашёлвзглядом прежде, чем я успела подать голос. — Что случилось? — онудивлённо вскинул брови, опускаясь рядом со мной на корточки.

Нет, всё-таки он удивительно красивый. Хотя и довольно странносмотрится в белой докторской одежде, удивительно похожей на нарядыврачей из моего мира: свободные брюки, мокасины и длинная рубашканавыпуск с коротким рукавом, только не с глубоким вырезом, а снебольшим воротником-стоечкой под горло. Зато я могу любоватьсясильными смуглыми руками, и плечи эта самая рубашка подчёркивает...Вообще как-то не похож он сложением на врача, такую мускулатурумедициной не нарастишь.

Тьфу, ну о чём я думаю, а? Не до влюблённостей мне сейчас,совсем-совсем, категорически!

— Да я встать хотела, и не рассчитала сил, — я виновато улыбнулась.Надеюсь, он не заметил моего масленого взгляда? Мужчины обычно ужаснонечуткие на такие вещи и намёков не понимают, так что шанс есть.

— И куда ты спешила? — хмыкнул он, опять подбирая меня на руки иусаживая на алтарь. — Или уже научилась открывать двери силой мысли?

— А вы их открываете силой мысли? — уточнила я без особого удивления.

— Нет. Силой кацалиоцли, — улыбнулся Кичи, натягивая на меня свежуюробу. Вот странно, он ведь действительно очень мне нравится, дажепочти "слишком", но при этом я совершенно не стесняюсь нисвоей наготы, ни его взгляда, ни прикосновений.

— Это какой-то бог? — неуверенно предположила я. Вот в чём, а вмифологии индейцев я полный ноль. Никогда не могла не то чтозапомнить, прочитать все эти их зубодробительные имена!

— Нет. Это прибор, — терпеливо пояснил индеец и коснулся ладонью...татуировки. Так вот почему они тут все с одинаковыми картинками нафизиономиях! Я уж думала, у неё какое-нибудь сакральное значение, илиона определяет принадлежность к конкретномуроду/клану/кораблю/подразделению. А тут сплошной прагматизм. — У негомного полезных функций. Например, удостоверение личности и устройствосвязи.

— А мне такое, надо думать, получить не светит? — мрачнопоинтересовалась я. Что-то подсказывало, доступ в местный интернет(если таковой есть) у них организуется через эту штуку, и все моипланы по изучению местного законодательства накрываются медным тазом.Потому что найти бумажную книжку на нужном языке на космическомкорабле в боевом походе... на этом фоне иголка в стоге сена кажетсядетсадовским уровнем.

— Увы, — подхватывая меня на руки, Кичи отвёл взгляд. — Боюсь, толькопосле окончания всех исследований.

— Если жива останусь, — бодро закончила я тем, что вежливый индеецникогда бы не сказал вслух.

— Ну, мы тоже кое-что понимаем в психокодировании, — хмуро возразилмужчина.

— Да ладно тебе, — я отмахнулась. — Я же не дура, понимаю, что вживых меня оставлять глупо даже в том случае, если всё разрешитсяблагополучно.

— Ты хорошая девочка, — грустно улыбнулся он. — Не отчаиваешься.

— Ничего себе, девочка, — фыркнула я, чтобы перевести разговор. — Затридцатник уже, тоже мне.

— Учитывая, что мне сто восемнадцать, да, девочка, — Кичи слегкапожал плечами. — У нас средняя продолжительность жизни порядкадвухсот лет. Без учёта боевых потерь, — поморщившись, добавил он. — Аабсолюты вообще живут по пятьсот с лишним.

— Ты абсолют? — удивилась я. Ну, здравствуйте, приехали, конечнаяостановка. Нормальные люди-то тут есть? И вообще, я уже решила длясебя, что абсолюты — этот такие специальные жуткие монстрики,пачками убивающие врагов.

— Я сын абсолюта, — пояснил он. — Не удивляйся, и такое случается.Чоуилоу сын Кетцалькоатля возглавляет один изнаучно-исследовательских центров на Терре.

— То есть, они не все боевики?

— Зависит от генов, — улыбнулся Кичи. — Кетцалькоатль добрый бог,откуда у него возьмётся грозное потомство? Другое дело, скажем,Тескатлипока. Или тот же Тор, или Шива, или ваш Перун. Только сэллинами и романцами нельзя сказать наверняка, что получится в итоге.Даже у Марса-Ареса ребёнок может родиться с непреодолимой тягой кмузыке, а не с божественной силой.

— Как вы тут живёте, — вздохнула я. Было ощущение, что мнерассказывают какую-то сказку. — Если у вас есть боги, почему они непоубивают к чертям собачьим всех этих инопланетян?

— Боюсь, на этот вопрос я ответить не могу, — опустив меня на койку(ой, когда это мы дошли до камеры?), он развёл руками.

— А, агностицизм всякий и пути Господни, — понимающе покивала я.

— Нет, просто тогда я не удержусь, и отвечу на остальные вопросы,которые неизменно вызовет ответ на этот. И тогда совершенно точнорасстреляют и меня, и тебя, — и, насмешливо подмигнув, внукКетцалькоатля направился к выходу. — Спи. На сегодня дела окончены, -напутствовал меня он, и дверь закрылась.

Я, открывшая было рот в стремлении попросить ужин в постель, закрылаего и вздохнула. Ладно, что уж там. Помыли, обращаются хорошо... еслиещё и кормить начнут часто, окончательно решу, что я в санатории.

И тут, будто в ответ на мои мысли, из стены рядом с моим плечомвыдвинулась полочка, а на полочке стояла тарелочка, лежало несколькокусочков хлеба и стоял стакан воды. Вся посуда была из странногонетвёрдого пластика, чего-то среднего между техническим полиэтиленоми силиконом. Форму держало, не изгибалось, но оглушить кого-то этимстаканом не стоило и пытаться.

— Спасибо, — вежливо проговорила я в потолок, перетаскивая тарелку иложку на колени.

Чем меня кормили в прошлый раз, я не обратила внимания. Я вообщетогда не заметила, как съела предложенный обед: не тем голова былазанята. Сейчас же подспудно ожидала какой-нибудь однородной массы,жутко полезной и настолько же жутко безвкусной. Но реальностьоказалась даже лучше самых радужных надежд!

Хотя... зал ожидания с фонтаном. Надо постоянно себе про негонапоминать.

В общем, мне была предложена какая-то каша (похожая на ячневую, а тамкто его знает, на какой планете и из чего это выросло?) с полосочкамитушёного с луком и подливкой мяса (почти любимый бефстроганов!). Ихлеб, да; нормальный, чёрный, свежий и очень вкусный. Я не большойфанат хлеба, но организму нужны калории, поэтому хлеб я приговорила впервую очередь, а потом заела вторым, и даже ложку с тарелкойоблизала. Точно, санаторий.

Не висела бы над моей головой мрачная перспектива, я бы даже,наверное, порадовалась, в какое приятное место попала.

Полка с посудой убралась обратно в стену, и я решила воспользоватьсясоветом Кичи, а именно — поспать. Тем более в этот раз на нарахнашлась даже подушка и тонкое мягкое одеяло. Как только я легла,свет, испускаемый потолком, померк, но не погрузил меня во тьму, астал похож на ночное освещение в плацкартном вагоне. За что я былаискренне благодарна своим хозяевам: что-то подсказывало, боятьсятемноты я буду ещё очень долго.

Против ожидания, снились мне не ужасы с чертовщиной, и даже ничеготрагического, или мрачного, или даже стыдного не было. Но проснуласья всё равно с тяжёлой головой и мокрыми глазами, и долго пялилась вбелую стену напротив. Было настолько грустно, что почти больно.

Мы с Кичи гуляли по Петергофу. Индеец в потёртых джинсах и голубойрубашке с коротким рукавом с любопытством крутил головой и елмороженое в вафельном рожке. А я шла рядом в длинном сатиновомсарафане в мелкий оранжево-синий цветочек с эскимо в руках, иизображала из себя гида. Рассказывала всё, что помнила. Какие-токурьёзные случаи из истории родной страны и жизни ИмператоровРоссийской Империи, истории из жизни Петербурга и отрывки из историисамого Петергофа, в основном о его постройке и том, каксамоотверженно музейные работники пытались защитить сокровища музея ввойну. Никогда бы не подумала, что так много знаю на эту тему...

Это даже свиданием сложно было назвать; если только совсем-совсемскромным, из разряда первого свидания настоящей комсомолкисемидесятых годов или благородной девицы девятнадцатого века. Мы дажеза руки не держались. Но было настолько легко, светло и хорошо,настолько звонко журчали фонтаны, настолько чудесно звучала шумнаямногоголосая речь пёстрой толпы туристов, что ничего другого мне и нехотелось.

И утреннее осознание, что это был всего лишь сон, и в этой реальностиподобное просто невозможно, ударило очень больно, наотмашь. Лучше быприснился кошмар, я была бы хоть рада проснуться.

Глава3. Дорога.

От Земли до Беты — восемь дён,