| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Да уж... интересный поворот.
* * *
— Уезжаете, царь?
Сегест, царь хавков, замирает. Тяжелая, крупная спина. Он медленно поворачивается.
— Да. Подальше от духоты, поближе к дому.
Нумоний, легат Восемнадцатого легиона, смотрит на германца в упор.
— Что ты хочешь этим сказать, варвар?
Варвар? Грубовато.
Сегест вздергивает подбородок. Ноздри раздуваются, глаза потемнели.
— Вы, римляне, пришли к нам с оружием, — говорит Сегест медленно. — Вы подкупили одних, уговорили других, перессорили третьих, а четвертых вмяли в грязь своими легионами. У вас отличная пехота. У вас отличные судьи. Германия стала вашей провинцией. Но вы все равно ничего не понимаете. Германцы — свободные люди. И мы будем сражаться за свою свободу.
— Свобода? Ты говоришь о свободе, варвар? — легат Восемнадцатого раздувает ноздри. — Какая это свобода, позволь спросить? Свобода убивать, грабить и насиловать?! — он подается вперед. — Ответь мне на один вопрос, свободный германец. Сколько раз ты был за Рением? Молчишь?! Хорошо, я не буду спрашивать, что ты там делал. Думаю, если я зайду в твой дом, то твоя жена подаст на стол стеклянную посуду. Или даже серебряную? Откуда она у тебя? Или вернее... — он на мгновение замолкает, но глаза сверкают по-прежнему ярко. — Скольких римлян ты за нее убил?
Сегест делает шаг к нам.
Сейчас он ударит того, кто задает эти вопросы.
— Что ты хочешь сказать? — спрашивает германец.
— Ничего, что ты хотел бы услышать. Почему ты бреешь бороду? Какого врага ты убил?
— Хочешь послушать?
— Еще бы! Сделай мне приятное.
Сегест бледнеет, затем краснеет.
— Мой первый враг... я убил его в шестнадцать лет, еще мальчишкой.
— Оставь эти воспоминания при себе! Ты был за Рением, царь хавков? Ответь на вопрос. Был?
Сегест выпрямляется. Глаза сверкают. Подбородок гладко выбрит, смягченная возрастом линия челюсти открыта. Царь хавков не раз убивал, поэтому имеет право брить бороду.
— Был ли я за Рением? Хороший вопрос. Конечно. Вот правильный ответ на правильный вопрос. Я там был, римлянин. И я убивал других римлян.
Напряженное молчание.
Как будто мы раньше этого не знали? Правда, после этого Сегест храбро сражался за Рим в Паннонии и получил римское гражданство.
Отлично.
— Не испытывай мою верность, римлянин, — говорит он хрипло и устало. — Моя дочь сейчас в руках мятежников. Я должен ее вернуть.
Туснельда! Я сжимаю зубы.
...Это значит, что верность Сегеста под вопросом.
— Я отпущу тебя, царь, — говорю я.
— Что? — он тянется к мечу. — А кто сказал, что ты можешь меня задержать, легат?
Он выше меня на голову и намного крупней. Германцы, его телохранители, начинают смеяться...
Я молчу.
И перестают, когда острие меча упирается Сегесту под подбородок.
— Я сказал.
Германцы молчат. Замерев в странных позах, они переглядываются.
Сегест смотрит на меня. Лицо не дрогнуло ни единым мускулом. Затем царь хавков отводит пальцами клинок от своей шеи. Да, в храбрости Сегесту не откажешь.
— Чего ты хочешь, легат? — он совершенно спокоен.
— Дай слово, что не повернешь оружие против Рима.
Сегест молчит. Затем говорит: хорошо.
Когда приходит время уезжать, он оборачивается в седле:
— Легат!
— Да, царь?
— Не доверяй Арминию. Не верь ни единому его слову.
* * *
Арминий делает шаг вперед. Он высокий, мужественный и — в меру почтительный.
Варвар и римский всадник одновременно.
— Пропретор, — говорит Арминий, — позвольте взять вспомогательную когорту. Я знаю местность, я знаю местных. Мы накажем предателей и вернем заложниц. Я обещаю.
Вспомогательная когорта — это почти тысяча солдат. А если учесть, что германские когорты наполовину состоят из конницы, это очень серьезная сила. Впрочем, в племени марсов воинов все равно больше...
— Это возможно? Вернуть заложниц? — спрашивает Вар.
Арминий спокойно кивает.
— Да, пропретор.
— Пропретор, — вмешивается Нумоний Вала. — Совсем недавно этого человека обвиняли в измене. Разумно ли поручать такое дело... хмм, человеку, в чьей верности один раз уже усомнились?
— Префект? — Вар поворачивается к моему брату.
Арминий пожимает плечами.
— Это всего лишь слова, пропретор. Слов на свете много.
— То есть, ты не изменник, хочешь сказать? — Нумоний язвителен, как никогда. Я вижу его затылок, изуродованный толстым шрамом. Странно, он же всегда хорошо относился к Арминию, и вдруг... Неужели поверил Сегесту?
— Я — солдат. Я сражался за Рим в десятках сражений, проливал за него кровь. И слова одного старика ничего в этом не изменят...
Нумоний хочет что-то еще сказать, но Вар поднимает руку:
— Довольно, легат!
Пропретор смотрит на царя херусков.
— Вы сможете это сделать, префект?
Арминий склоняе т голову.
— Я справлюсь, пропретор, — говорит он низким приятным голосом. — Я — всадник Рима и римский гражданин. Я исправлю все, что сделано не так. А все, что еще не сделано, сделаю, как следует. Верьте мне, пропретор.
Я смотрю на Квинтилия Вара. Он — верит.
Пропретор говорит:
— Прекрасно, царь. Возьмите свою когорту и найдите похитителей. Нет, лучше возьмите все три вспомогательных когорты! И сделайте, что обещали.
Я хочу возразить. Сказать, что без ауксилариев мы потеряем мобильность, что варвары не так надежны, лучше бы их держать поближе к себе, что...
Я молчу.
Луций.
Мой старший брат. Он знает лучше. Верно?
* * *
Старший центурион Тит Волтумий опустился на колено. В хлюпающей тишине — шагают тысячи людей, кожа скрипит, металл позвякивает, легионеры сопят, чешутся, портят воздух и сквернословят — он внимательно рассмотрел собственное отражение в грязной луже. Ужасающе суровое лицо, морщины — он помедлил, затем ребром ладони разогнал мусор с поверхности воды. Затем еще раз и еще. Вода на мгновение оголила дно — и Тит вздрогнул.
Показалось?
Он еще раз проделал фокус с расступившейся водой. "Интересно, будь у меня ладони величиной с гору, смог бы я проделать подобное с морским дном?"
Тит отряхнул руки, растер остатки грязной воды между ладонями. Поднялся.
Мимо шли легионы. "Мулы" топали, повесив шлемы на грудь. Тусклый блеск поцарапанного железа. Центурион проводил взглядом одного из "мулов" — голова замотана бинтом. На белой повязке расплылось темно-красное пятно.
Тит выпрямился.
Поправил меч и пошел к легиону.
Шаг его был быстрым и спокойным. Никто из "мулов" не заподозрил бы, что Тит спешит. Ноги бывалого пехотинца, исходившие сотни миль, больше, чем могут представить себе гражданские, уверенно несли центуриона. Сегодня даже бедро почти не беспокоит. Тит обогнал проходящую центурию — не ускоряя темпа, мельком оглядывая идущих и кивая знакомым.
Чтобы догнать центр Семнадцатого, где находилось командование — центуриону понадобилось чуть больше времени, чем требуется чайке, чтобы пролететь походную колонну легионов от начала до конца.
Привычно он оглядывал идущих "мулов" и кивал знакомым.
Пока никто ничего не заподозрил.
Они ехали верхом — трибуны, канцелярия и охрана из эквитов. В повозках везли бумаги, печати и казну легиона. Аквилифер в львиной шкуре неторопливо шагал, держа шест спокойно и уверенно. Орел летел над легионом, забранный в специально сшитый для него меховой плащ — для тепла. Рядом шагал имагифер, несущий изображение Августа. Грязь хлюпала под ногами.
Буцинатор, трубачи и рожкист. Военные музыканты.
Выгнутые в форме "G" огромные медные буцины.
Центурион догнал штабных, пошел рядом. Один из трибунов поднял брови — Тит выдержал пристальный взгляд и кивнул. Трибун нахмурился. "Где же легат?", подумал Тит. Префект лагеря Эггин одарил центуриона холодным взглядом. Лицо каменное. Тит помотал головой. Если легата здесь нет, придется доложить заместителю командира легиона — а это Эггин. Ни одному из них этот разговор удовольствия не доставит.
Но это придется сделать. Времени совсем нет, похоже.
Тит продолжал шагать. Как опытный пехотинец, он мог идти так весь день, держа ритм, который выматывал лошадей.
Где же легат?
Один из трибунов, старый и опытный, обернулся. На белой тунике у него было две узких полоски. Ангустиклавий. Трибун по выслуге, а не из-за высокого происхождения.
— Что случилось, Тит? — спросил трибун.
— Где легат? — Тит продолжал шагать. Калиги проваливались в грязь. Спасибо инженерной команде, они проложили на топких местах навесы из веток, связанных между собой. Сейчас саперы идут впереди легионов и наводят переправы, вырубают просеки, прокладывают путь. Они — голова змеи. Ощетинившаяся топорами, мотыгами и лопатами. Огромная змея легионов ползет следом, растянувшись на несколько миль.
Трибун прищурился.
— Наш-то? Уехал к пропретору. Вар опять затеял совещание. Что случилось, Тит?
Понятно. Если хороший вариант не проходит, всегда есть плохой.
— Гемы рядом, Авл.
Трибун моргнул, но тут же взял себя в руки.
— Ты их видел?
Тит покачал головой:
— Нет. Это их лес. Они идут рядом, но мы их не видим.
Трибун помолчал.
— Что мне сказать Эггину?— спросил наконец.
Разногласия между префектом лагеря и старшим центурионом ни для кого в легионе не были секретом.
— Скажи, что я видел след.
— След?
Момент истины. Тит вздохнул.
— Гемы не оставляют следов, иначе бы мы их давно заметили. Но один из них наступил в лужу. Там глина, на дне отпечатался след его ноги. Они рядом, Авл. Можешь мне поверить.
По лицу трибуна пробежала гримаса.
— Я тебе верю, Тит. Хорошо. Возвращайся к своей когорте. Я передам Эггину.
— Легату.
— И легату... когда он вернется. Хорошая работа, центурион.
Тит кивнул и начал отставать. Остановился, оглядел строй — шла первая когорта. Центурион помедлил — если на него смотрят из леса, не должны ничего заподозрить. Тит повернулся и пошел к своим — привычным шагом пехотинца, который исходил столько дорог, что не всякий торговец проедет за всю жизнь. И далеко не всякий мул пройдет.
Тит моргнул. Мошки вились облаком, он помахал рукой, разгоняя их. Мелкий зуд на грани слышимости. С комарами легионеры уже привыкли обходиться, а с мошкой — пока нет. Здесь все сложнее. Мошку можно только отгонять — "мулы" идут, обмахиваясь ветками — а убивать нельзя. Мошка прилетит на запах крови облаком. И все будет намного хуже.
Тит шагал. Скоро будет колонна второй когорты.
Моя когорта.
Вспомнил след от человеческой ноги на дне лужи. Разведчик-гем был очень осторожен, но тут допустил промах.
Гемы. Леса вокруг молчали, глядя на центуриона.
"Отмахнемся ли мы от этой мошки? А?"
* * *
Когда начался бой, девушки переглянулись. Все они — дочери и сестры царей. И они должны быть достойны своих отцов и братьев.
В темноте закричали люди. Звон оружия, вопли ярости. Туснельда придвинулась к выходу из повозки. Что происходит? Может, пора брать оружие и драться — как положено настоящим германским женщинам?
Когда воинам приходилось плохо, женщины брали в руки оружие. Ни один мужчина не может отступить, если женщина сражается рядом с ним, плечом к плечу.
Ни один настоящий, поправила себя Туснельда.
Крики раненых и стоны умирающих. Грохот и лязг железа. Глухие удары.
Заложницы ждали.
Из мутной, предрассветной темноты вышел танцующим шагом высокий германец. В левой руке он держал факел. Пламя потрескивало, отсветы плясали на лице. Если бы не шрамы, воин был бы красивым... пожалуй, даже очень.
Где-то она его видела. Туснельда помотала головой.
Германец оглядел заложниц. Светлые равнодушные глаза. Девушки притихли.
Губы германца искривились. То ли улыбка, то ли гримаса — не поймешь.
— Ну и цветник, — сказал он насмешливо. — Прямо хоть букет делай. Привет, девушки!
Несмотря на странности, он обаятелен. Заложницы невольно прыскают.
— Командир! Надо уходить! — воительница появилась из темноты, с другой стороны от повозок. — Они сейчас будут здесь. Быстрее!
Германец кивнул.
Когда он повернулся, Туснельда увидела, что у их спасителя (или похитителя?) нет правой руки. Культя обмотана цветной тряпкой.
Однорукий. Убийца, о котором говорил Гай!
— Ты — Тиуториг? — одна из девушек распахнула глаза. — Тот самый... ой. — Подруга толкнула ее локтем.
— Какой тот самый? — однорукий вежливо улыбнулся.
— Тот, что забрался в дом Вара... и ранил преторианца. Говорят, ты это сделал из любви к одной из... одной из нас.
Девушка замолкает. Однорукий смотрит на нее без всякого выражения. Глаза ярко-голубые. Равнодушно-стеклянные.
Девушки затихли. Почему-то вдруг становится жутковато, словно
— Из любви? — он вдруг засмеялся. — Слышали, воины? Чтобы я делал что-то из любви? Боги, какой мусор в этих маленьких прекрасных головах!
Воины послушно засмеялись.
Туснельда нахмурилась.
Ее похитили или освободили? Как понимать происходящее? А если похитили, то...
Значит ли это, что она свободна от всех обязательств?
Об этом стоит подумать.
* * *
Туснельда, дочь Сегеста, царя хавков, 15 лет
...А где-то ждет человек, которого она назовет мужем. Настоящий мужчина и воин. Высокий, красивый, белокожий. И молодой. А не этот невысокий, смуглый и старый... конечно, старый, ему уже почти тридцать лет! Римлянин Гай, который думает только о мести.
Туснельда, сама того не замечая, облизнула губы.
Поцелуй.
Тот, что под звездным небом. Рядом с алтарем предков. Интересно, предки римлянина смотрели в это время на них? А ее предки? И что они подумали?
Боги римлянина и боги ее предков — разве они уживутся?
Гай. Как он ее обнимал. И думал при этом о другом. Он все время был не со мной, думает Туснельда рассерженно.
Как иногда трудно выбрать между мужчинами! Мужчинам всегда проще. Распушили хвосты, как тетерева на току, и довольны. А ты думай. Выбирай.
Римлянин Гай. Херуск Арминий. Один мрачный, ироничный и усталый, другой — молодой, ироничный и красивый.
Они чем-то неуловимо похожи. Оба умеют ее смешить. Оба кажутся старше, чем выглядят. Оба воины. Оба больше похожи на римлян, чем на ее соотечественников. У обоих невыносимый характер.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
