|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Рим-2 (общий файл)Доп.материалы и аудиокнига http://vk.com/rome2v Глава 11. Заложницы
Оптион третьей когорты Девятнадцатого Счастливого легиона Фанний выпрямился, шею холодило утренним ветерком. Зябко со сна. Он втянул голову в плечи, обхватил себя руками, чтобы не трястись. Не помогало. Дрожь била такая, что зуб на зуб не попадал.
Невдалеке часовой окликнул кого-то, ему ответили. Тессера, пароль. Обычное дело. Все-таки зря я задремал, подумал Фанний. Теперь вряд ли согреешься. С недосыпа самый лютый холод... А мне еще караулы проверять.
В полумрак, в туман, скрадывающий расстояния и звуки, уходила и растворялась без следа вереница обозных повозок. Она тянется отсюда на милю, не меньше. Обоз трех легионов готовится к выходу вслед за воинами.
А здесь — особый груз, нуждающийся в особой охране.
Фанний протянул руку, провел по ткани плаща. Посмотрел на ладонь. Мокрая. Ночной туман, что ж ты хочешь. Ветер донес до оптиона запах торфяного болота, влажный переквак лягушек... Будь проклята Германия, подумал Фанний. Я-то что здесь забыл?
Рядом рассмеялись. Тихими женскими голосами, словно рассыпались в траве мелкие колокольчики.
Фанний мгновенно проснулся. Вскинулся, как охотничий пес на добычу. В полутьме за повозкой возникла темная фигура, двинулась к оптиону.
— Эй, солдат, — сказали негромко, женским голосом. — Подойди, солдат.
Фанний сглотнул.
Проклятые варварки! Гемки. Заложницы. Все высокого рода, дочери и племянницы царей германцев. И все — высокие, красивые. Трахнуть их порой хотелось так, что зубы сводило.
Чтобы не смотрели на солдата, как на коровье дерьмо.
Оптион решился, шагнул вперед... Остановился. За это могут и кастрировать. Не про тебя, оптион, этот кусок. Не про тебя.
— Боишься, солдат?
Голос волновал, словно водили по затылку мягкой женской ладонью.
Девушка шагнула на свет, и оптион, наконец, ее разглядел. Высокая германка с суровым, полумужским лицом, изуродованным множеством шрамов. С длинными светлыми волосами, заплетенными в две косы. Куртка-безрукавка, штаны... На бедрах — пояс с ножом. Что?!
Это не заложница! Это... Оптион потянулся к мечу, но не успел. Германка оказалась совсем близко.
Хррр. Аа!
Оптион замер. В следующее мгновение горячее и соленое наполнило рот, хлынуло на грудь. Фанний закашлялся. Что за... ерунда... к воронам! Сделал шаг, чтобы ударить мечом...
Мокрые от крови пальцы заскользили по рукояти гладия.
— Отдохни, солдат, — сказала германка. Светлые глаза ярко блестели в полутьме. Черные капли на лице.
Резкая боль пронзила живот оптиона.
Германка вырвала нож. Кровь метнулась следом и залила весь мир. Море крови. Океан крови, блестящей под лунным светом.
Оптион начал падать. Тонуть. Медленно, преодолевая сопротивление тягучей черной жижи.
— Тре... — хрипнул он. Фанний опустился на самое дно, ударился мягко, почти невесомо. — Тре... во...
"Тревога". Но его уже никто не услышал.
* * *
Виктор зевнул, расправил плечи. Затем вспомнил о вчерашнем и почесал затылок. Дела... Легат вручил ему записки. Верно. А срок, когда их нужно отдать адресатам, он разве назвал? Виктор наморщил лоб.
Нет, кажется...
Не назвал.
Получается, можно отложить наказание на далекое-далекое будущее? Виктор хмыкнул. Хороший фокус, но, боюсь, легат его не оценит...
Ох, задачка. Кому вообще охота попадать к палачу?
Оптион второй когорты только присвистнул, когда Виктор объяснил, что у него за дела. "Приказ легата, значит?" Оптион посмотрел с сочувствием. Понятно, понятно. "Держись, арматура. И топай, куда велено".
Виктор кивнул. Он бы с большим удовольствием перекинулся бы сейчас парой слов с Титом Волтумием, но центурион умотал в конец легионной колонны. И пока даже не думал возвращаться. Подождать? Виктор почесал затылок в очередной раз.
Только хуже будет, честно признал он. Я просто тяну время.
Интересно, что в записке? Розги? Или плеть?
Или — лишение на время воинского ремня?! Виктор невольно схватился за кингулум, вздохнул. Это позор. Да нет, стал бы легат отправлять к палачу за этим...
Ну, всыплют десяток ударов розгами. Или палкой. И гуляй, арматура, дальше.
Всего лишь самоволка! Кто из "мулов" хотя бы раз не ходил в самоволку?!
Как, оказывается, утомительно быть другом легата.
Виктор пожал плечами.
Ладно, что будет, то будет. Но сначала — за наградой.
* * *
Корникуларий, он же начальник над писцами, он же казначей легиона, внимательно оглядел Виктора, но ничего не сказал.
Он ковырнул печать темным от чернил ногтем, остался доволен.
— Приказ легата, говоришь? — казначей близоруко прищурился. А когда прочел записку, засмеялся: — Ты уверен, что этого хочешь, солдат?
Виктор переступил с ноги на ногу. Та-ак. Кажется, накрылась его награда.
— А что там?
Старик мелко затрясся от смеха, поманил легионера узловатым пальцем.
— Пошли. Сам все увидишь.
Свободное пространство повозки занимали ящики с записями, стопки бумаги, полки с табличками, несколько абаков разного размера. Корзина темных и светлых псифосов — счетных камней. Старик, кряхтя, словно тащил на себе все серебро легиона, дошел до нужной полки, остановился.
Виктор, и без того нервный, насторожился. Старик открыл огромный кодекс, нашел страницу. Провел пальцем по строчкам — и постучал черным ногтем.
— Вот здесь. Распишись в получении. У Дентера Стацилия все точно.
Одна строчка — приход. Сколько?! Виктор похлопал глазами.
— Как вернемся в Ализон, деньги вручу аквилиферу, — старик мерзко захихикал. Словно передача мешка с серебряными монетами была чем-то ужасно неприличным. Что-то вроде изнасилования ослицы на центральной площади.
Виктор кивнул. Аквилифер, орлоносец, заведовал деньгами тех ветеранов, что уходили со службы в положенный срок.
Легионер расписался, где показали. Вот это да, вот это легат учудил. Кстати...
— А что в записке было?
Любопытство — словно противный зуд. Пока не почешешь, как следует, никакого покоя.
Старик опять захихикал. Виктор едва преодолел желание свернуть корникуларию тощую шею.
— А ты умеешь читать, мул? — сказал старик.
— Умею.
— Ну, читай тогда.
Записка гласила:ПОКАЖИ~ЕМУ~ВСЕ
Вот и ответ. Не давай в руки, а покажи. Двадцать пять тысяч сестерциев. Будущая пенсия легионера Секста Виктора — теперь она стала в два раза больше. Легат дорого ценит свою жизнь.
Виктор почесал затылок. Отлично. Награда получена — только я ее увижу через двенадцать лет, не раньше. Эх, было бы на что отметить это дело! Как назло, ни асса сейчас нет. Ладно, что-нибудь придумаю...
— Двадцать пять тысяч ровно, — повторил он. Прямо не верилось.
— Почему ровно? — старик удивился. Морщинистая рука потянула на себя книгу...
— Эй, мул и его уши! — старик бросил Виктору золотой аурей. Тот от неожиданности еле поймал. — Двадцать пять тысяч сестерциев плюс золотой — лично в руки... Дентер Стацилий ничего не забывает! У Дентера Стацилия все точно. Распишись вот здесь, солдат. Получил один аурей, ага. Молодец, ага. И проваливай, ага. Дентер Стацилий занят.
Виктор вышел из повозки казначея, ухмыляясь. Золотой холодил ладонь и грел сердце.
Вот теперь можно и к палачу.
* * *
Спекулатор, дознаватель, специалист по разведке и пыткам. Самый странный офицер легиона.
И один из самых пугающих.
Обычно спекулаторами становились доверенные люди Августа, первого сенатора и Отца Отечества. Формально они подчинялись легату, но имели прямой выход на принцепса, дабы сообщать Августу, как ведет себя, о чем думает, с кем спит и кого оскорбляет в пьяном виде назначенный в легион командир.
Да уж. Интересная работа.
Виктор оглядел сидящего за столом человека.
Спекулатор из особого отряда преторианцев, приближенный Августа. Но ни следа пурпурного цвета, которым щеголяли преторианцы, охраняющие Вара и легатов, Виктор не заметил.
С виду — простой офицер. Центурион, может быть. Лицо обычное, круглое. А глаза маленькие и умные. Разговаривает скороговоркой, с восточным акцентом.
Спекулатор протянул руку.
— Давай.
Виктор отдал записку. Спекулатор пробежался глазами, хмыкнул. Посмотрел на Виктора.
— Секст Анний, прозванный так же Виктором. Помню тебя.
Легионер испугался, что спекулатор продолжит экскурс в историю его прозвища, но тот ограничился многозначительным хмыканьем.
— Поступил на службу в... году, в консульство Божественного Августа. Арматура. Хороший, умелый, храбрый, но временами недисциплинированный солдат. Любит выпить.
Спекулатор явно цитировал по памяти. Однако.
Виктор опасливо покосился на коллекцию плетей, висящую за спиной спекулатора — на стене повозки почти не осталось свободного места.
— Однохвостая, простая, для обычных наказаний, — заметив его взгляд, пояснил спекулатор. — Рядом — многохвостая, с кусочками свинца на кончиках — такая превратит твою спину в кровавое месиво. Следующая — толстая, с крючками — они раздерут тебе шкуру и вырвут кусочки кожи. Выглядеть будет пострашнее, чем со свинцом, но — если будешь выбирать, выбирай с крючками, мой тебе совет. Не пожалеешь. Крови с виду много, но больше для виду. А свинцовой можно с одного удара вышибить дух. Тебе какая больше нравится?
Виктор похолодел.
— Ээ... так сразу и не выберешь.
— Ты прав. Из чего тут выбирать? — спекулатор почесал лоб. — Ничего особо интересного. Пошли, я тебе такое покажу!
— Ээ...
Показать, действительно, было что. Тиски для ног и зажимы для промежности. Деревянное седло и медный "барашек". Молотки для коленей и локтей, маленькие молоточки для пальцев (для каждого свой), различные иглы, прутья, клещи, ножи. Набор инструментов полевого хирурга — в нем нашлось место сверлу для черепа, пилам для костей и ложечке для мозга. Крошечные тисочки для ногтей, медные...
— А вот смотри, еще интересное! Обожаю эту штуку!
Спекулатор явно гордился своими "игрушками". И многое мог о них рассказать.
— Я сам из перегринов, из Александрии Египетской. Теперь-то меня кличут Спурий, а раньше звали Спиридоном — на греческий манер. Что означает "плетеную корзину"... или ублюдка, который в эту корзину положен. Рос, света не видя. Вот эти "игрушечки" вывели меня в люди. Спасибо им... и Божественному Августу!
— Хватит уже издеваться!
Пауза.
— Издеваться? — спекулатор медленно повернул голову. — Что ты имеешь в виду?
Виктор больше не мог сдерживаться.
— Что в записке? Что написал легат?
Брови спекулатора поползли вверх, отчего его круглое лицо стало выглядеть как личико огромноголового младенца.
— Хмм, ээ... нетерпеливый какой. На, читай.
Текст записки оказался лаконично короток.ОТДАЙ~ЕМУ~ВСЕ
— Все? — Виктор помедлил. — И что мне положено?
Плетка со свинцом или тиски для ногтей? "Только не тиски для ногтей, пожалуйста!", мысленно попросил Виктор. "Что угодно, только не это!" Эх, легат, легат...
Спекулатор непонимающе посмотрел на легионера, затем хлопнул себя по лбу.
— Ах, да! Прости, увлекся, запамятовал... Так. Где же оно?
Виктор почувствовал, как между лопаток собрался ледяной комок. Похоже, для него приготовили нечто особенное.
Спекулатор начал искать в ящиках, затем ушел куда-то вглубь повозки, за перегородку, долго громыхал там. Вернулся и поставил на стол перед Виктором это.
— Вот, держи.
Виктор увидел потертую деревянную тубу, запечатанную восковой печатью. Печать была сломана.
— Что это? — голос легионера дрогнул. Какое страшное орудие пытки приготовлено для него, легионера Секста Анния?!
Спекулатор поднял брови и снова стал похож на удивленного грудного младенца.
— А ты разве не знаешь?
— Н-нет.
Спекулатор почесал лоб.
— Хмм, странно. Это письмо легату от его младшего брата. По личному приказу Божественного Августа вся переписка с префектом Квинтом Деметрием Целестом идет через службу спекулаторов. В прошлом его брат натворил дел, так что мы теперь за ним присматриваем. Чего смотришь? Бери и неси легату.
Облегчение было таким сильным, что Виктор едва не бросился спекулатору на шею. Только тот вряд ли оценил бы этот жест.
— А зачем... — Виктор обвел рукой пространство повозки. Все плетки, палки с шипами, розги, тиски и медные иглы. — ... Зачем вы мне все это показали, господин спекулатор?
— Я думал, тебе будет интересно.
* * *
Наконец, легионы собраны, орлов поздравили с новым днем, а утреннее гадание получено. Отправляемся. И как всегда, в последний момент, случается непредвиденное...
И, конечно же, неприятное.
— Сегест уезжает?
— Так точно, легат, — говорит Метелл, мой префект конницы. — Уже седлают коней.
Я кручу головой. Шея занемела, словно от огромной тяжести. Громко щелкает позвонок, вставая на место.
— И пропретор ему это позволил? — спрашиваю я.
Прежде чем я успеваю получить ответ, меня окликают:
— Легат!
Я оборачиваюсь. Передо мной бенефициарий, порученец — молодой легионер, приписанный к штабу легиона.
— Что еще?
— Вестник прибыл, легат. Похоже, в обозе что-то случилось.
* * *
Квинтилий Вар смягчает повелительные складки своего лица. Лицо его обмякает.
— Говори.
Гонец, молодой всадник, четко салютует Вару. На лбу у него слипшиеся пряди темных волос.
— Пропретор!
— Ну же, — подбадривает Вар. — Говори.
— Нападение на обоз, пропретор. Варвары напали... и бежали.
— Опять бежали? — Вар улыбается. — Прекрасно! И сколько человек они потеряли?
Гонец поднимает голову. Смотрит прямо и дерзко на повелителя провинции Великая Германия.
— Они убили нескольких солдат, пропретор. И... и увели с собой всех германских заложниц.
Долгое мгновение до Вара не доходит истинный смысл сказанного.
Потом вдруг — доходит.
— Что-о?! Как?!
Шумят трибуны. Я дергаю щекой. Проклятье! Без германских заложниц мы практически остаемся один на один с варварскими обычаями германцев. Вот теперь наша прогулка уже не кажется такой веселой...
Гемы огрызаются.
И очень толково это делают.
— Обходной маневр. Они отвлекли наше внимание. Напали на передовой отряд, затем перебили охрану заложниц. И увели их с собой. Всех, — он смотрит на нас. — Всех до одной.
Неожиданно я слышу воробьев.
* * *
Германия — провинция, которая считается не до конца покоренной. Поэтому ею управляет пропретор, что подразумевает — полководец, военачальник. Не самая подходящая роль для Вара. Хотя надо признать, во время мятежа в Иудее, он действовал уверенно и эффективно...
Но здесь — не Иудея.
Здесь Германия. Провинция, где мы вынуждены брать в заложницы женщин.
Думаю ли я о Туснельде?
Теперь, когда она свободна, и над ней больше не висит меч возмездия за действия ее отца... Что мне делать?
Сегест — царь хавков, отец Туснельды.
Я собираюсь жениться на дочери человека, обвинившего моего брата в измене.
Да уж... интересный поворот.
* * *
— Уезжаете, царь?
Сегест, царь хавков, замирает. Тяжелая, крупная спина. Он медленно поворачивается.
— Да. Подальше от духоты, поближе к дому.
Нумоний, легат Восемнадцатого легиона, смотрит на германца в упор.
— Что ты хочешь этим сказать, варвар?
Варвар? Грубовато.
Сегест вздергивает подбородок. Ноздри раздуваются, глаза потемнели.
— Вы, римляне, пришли к нам с оружием, — говорит Сегест медленно. — Вы подкупили одних, уговорили других, перессорили третьих, а четвертых вмяли в грязь своими легионами. У вас отличная пехота. У вас отличные судьи. Германия стала вашей провинцией. Но вы все равно ничего не понимаете. Германцы — свободные люди. И мы будем сражаться за свою свободу.
— Свобода? Ты говоришь о свободе, варвар? — легат Восемнадцатого раздувает ноздри. — Какая это свобода, позволь спросить? Свобода убивать, грабить и насиловать?! — он подается вперед. — Ответь мне на один вопрос, свободный германец. Сколько раз ты был за Рением? Молчишь?! Хорошо, я не буду спрашивать, что ты там делал. Думаю, если я зайду в твой дом, то твоя жена подаст на стол стеклянную посуду. Или даже серебряную? Откуда она у тебя? Или вернее... — он на мгновение замолкает, но глаза сверкают по-прежнему ярко. — Скольких римлян ты за нее убил?
Сегест делает шаг к нам.
Сейчас он ударит того, кто задает эти вопросы.
— Что ты хочешь сказать? — спрашивает германец.
— Ничего, что ты хотел бы услышать. Почему ты бреешь бороду? Какого врага ты убил?
— Хочешь послушать?
— Еще бы! Сделай мне приятное.
Сегест бледнеет, затем краснеет.
— Мой первый враг... я убил его в шестнадцать лет, еще мальчишкой.
— Оставь эти воспоминания при себе! Ты был за Рением, царь хавков? Ответь на вопрос. Был?
Сегест выпрямляется. Глаза сверкают. Подбородок гладко выбрит, смягченная возрастом линия челюсти открыта. Царь хавков не раз убивал, поэтому имеет право брить бороду.
— Был ли я за Рением? Хороший вопрос. Конечно. Вот правильный ответ на правильный вопрос. Я там был, римлянин. И я убивал других римлян.
Напряженное молчание.
Как будто мы раньше этого не знали? Правда, после этого Сегест храбро сражался за Рим в Паннонии и получил римское гражданство.
Отлично.
— Не испытывай мою верность, римлянин, — говорит он хрипло и устало. — Моя дочь сейчас в руках мятежников. Я должен ее вернуть.
Туснельда! Я сжимаю зубы.
...Это значит, что верность Сегеста под вопросом.
— Я отпущу тебя, царь, — говорю я.
— Что? — он тянется к мечу. — А кто сказал, что ты можешь меня задержать, легат?
Он выше меня на голову и намного крупней. Германцы, его телохранители, начинают смеяться...
Я молчу.
И перестают, когда острие меча упирается Сегесту под подбородок.
— Я сказал.
Германцы молчат. Замерев в странных позах, они переглядываются.
Сегест смотрит на меня. Лицо не дрогнуло ни единым мускулом. Затем царь хавков отводит пальцами клинок от своей шеи. Да, в храбрости Сегесту не откажешь.
— Чего ты хочешь, легат? — он совершенно спокоен.
— Дай слово, что не повернешь оружие против Рима.
Сегест молчит. Затем говорит: хорошо.
Когда приходит время уезжать, он оборачивается в седле:
— Легат!
— Да, царь?
— Не доверяй Арминию. Не верь ни единому его слову.
* * *
Арминий делает шаг вперед. Он высокий, мужественный и — в меру почтительный.
Варвар и римский всадник одновременно.
— Пропретор, — говорит Арминий, — позвольте взять вспомогательную когорту. Я знаю местность, я знаю местных. Мы накажем предателей и вернем заложниц. Я обещаю.
Вспомогательная когорта — это почти тысяча солдат. А если учесть, что германские когорты наполовину состоят из конницы, это очень серьезная сила. Впрочем, в племени марсов воинов все равно больше...
— Это возможно? Вернуть заложниц? — спрашивает Вар.
Арминий спокойно кивает.
— Да, пропретор.
— Пропретор, — вмешивается Нумоний Вала. — Совсем недавно этого человека обвиняли в измене. Разумно ли поручать такое дело... хмм, человеку, в чьей верности один раз уже усомнились?
— Префект? — Вар поворачивается к моему брату.
Арминий пожимает плечами.
— Это всего лишь слова, пропретор. Слов на свете много.
— То есть, ты не изменник, хочешь сказать? — Нумоний язвителен, как никогда. Я вижу его затылок, изуродованный толстым шрамом. Странно, он же всегда хорошо относился к Арминию, и вдруг... Неужели поверил Сегесту?
— Я — солдат. Я сражался за Рим в десятках сражений, проливал за него кровь. И слова одного старика ничего в этом не изменят...
Нумоний хочет что-то еще сказать, но Вар поднимает руку:
— Довольно, легат!
Пропретор смотрит на царя херусков.
— Вы сможете это сделать, префект?
Арминий склоняе т голову.
— Я справлюсь, пропретор, — говорит он низким приятным голосом. — Я — всадник Рима и римский гражданин. Я исправлю все, что сделано не так. А все, что еще не сделано, сделаю, как следует. Верьте мне, пропретор.
Я смотрю на Квинтилия Вара. Он — верит.
Пропретор говорит:
— Прекрасно, царь. Возьмите свою когорту и найдите похитителей. Нет, лучше возьмите все три вспомогательных когорты! И сделайте, что обещали.
Я хочу возразить. Сказать, что без ауксилариев мы потеряем мобильность, что варвары не так надежны, лучше бы их держать поближе к себе, что...
Я молчу.
Луций.
Мой старший брат. Он знает лучше. Верно?
* * *
Старший центурион Тит Волтумий опустился на колено. В хлюпающей тишине — шагают тысячи людей, кожа скрипит, металл позвякивает, легионеры сопят, чешутся, портят воздух и сквернословят — он внимательно рассмотрел собственное отражение в грязной луже. Ужасающе суровое лицо, морщины — он помедлил, затем ребром ладони разогнал мусор с поверхности воды. Затем еще раз и еще. Вода на мгновение оголила дно — и Тит вздрогнул.
Показалось?
Он еще раз проделал фокус с расступившейся водой. "Интересно, будь у меня ладони величиной с гору, смог бы я проделать подобное с морским дном?"
Тит отряхнул руки, растер остатки грязной воды между ладонями. Поднялся.
Мимо шли легионы. "Мулы" топали, повесив шлемы на грудь. Тусклый блеск поцарапанного железа. Центурион проводил взглядом одного из "мулов" — голова замотана бинтом. На белой повязке расплылось темно-красное пятно.
Тит выпрямился.
Поправил меч и пошел к легиону.
Шаг его был быстрым и спокойным. Никто из "мулов" не заподозрил бы, что Тит спешит. Ноги бывалого пехотинца, исходившие сотни миль, больше, чем могут представить себе гражданские, уверенно несли центуриона. Сегодня даже бедро почти не беспокоит. Тит обогнал проходящую центурию — не ускоряя темпа, мельком оглядывая идущих и кивая знакомым.
Чтобы догнать центр Семнадцатого, где находилось командование — центуриону понадобилось чуть больше времени, чем требуется чайке, чтобы пролететь походную колонну легионов от начала до конца.
Привычно он оглядывал идущих "мулов" и кивал знакомым.
Пока никто ничего не заподозрил.
Они ехали верхом — трибуны, канцелярия и охрана из эквитов. В повозках везли бумаги, печати и казну легиона. Аквилифер в львиной шкуре неторопливо шагал, держа шест спокойно и уверенно. Орел летел над легионом, забранный в специально сшитый для него меховой плащ — для тепла. Рядом шагал имагифер, несущий изображение Августа. Грязь хлюпала под ногами.
Буцинатор, трубачи и рожкист. Военные музыканты.
Выгнутые в форме "G" огромные медные буцины.
Центурион догнал штабных, пошел рядом. Один из трибунов поднял брови — Тит выдержал пристальный взгляд и кивнул. Трибун нахмурился. "Где же легат?", подумал Тит. Префект лагеря Эггин одарил центуриона холодным взглядом. Лицо каменное. Тит помотал головой. Если легата здесь нет, придется доложить заместителю командира легиона — а это Эггин. Ни одному из них этот разговор удовольствия не доставит.
Но это придется сделать. Времени совсем нет, похоже.
Тит продолжал шагать. Как опытный пехотинец, он мог идти так весь день, держа ритм, который выматывал лошадей.
Где же легат?
Один из трибунов, старый и опытный, обернулся. На белой тунике у него было две узких полоски. Ангустиклавий. Трибун по выслуге, а не из-за высокого происхождения.
— Что случилось, Тит? — спросил трибун.
— Где легат? — Тит продолжал шагать. Калиги проваливались в грязь. Спасибо инженерной команде, они проложили на топких местах навесы из веток, связанных между собой. Сейчас саперы идут впереди легионов и наводят переправы, вырубают просеки, прокладывают путь. Они — голова змеи. Ощетинившаяся топорами, мотыгами и лопатами. Огромная змея легионов ползет следом, растянувшись на несколько миль.
Трибун прищурился.
— Наш-то? Уехал к пропретору. Вар опять затеял совещание. Что случилось, Тит?
Понятно. Если хороший вариант не проходит, всегда есть плохой.
— Гемы рядом, Авл.
Трибун моргнул, но тут же взял себя в руки.
— Ты их видел?
Тит покачал головой:
— Нет. Это их лес. Они идут рядом, но мы их не видим.
Трибун помолчал.
— Что мне сказать Эггину?— спросил наконец.
Разногласия между префектом лагеря и старшим центурионом ни для кого в легионе не были секретом.
— Скажи, что я видел след.
— След?
Момент истины. Тит вздохнул.
— Гемы не оставляют следов, иначе бы мы их давно заметили. Но один из них наступил в лужу. Там глина, на дне отпечатался след его ноги. Они рядом, Авл. Можешь мне поверить.
По лицу трибуна пробежала гримаса.
— Я тебе верю, Тит. Хорошо. Возвращайся к своей когорте. Я передам Эггину.
— Легату.
— И легату... когда он вернется. Хорошая работа, центурион.
Тит кивнул и начал отставать. Остановился, оглядел строй — шла первая когорта. Центурион помедлил — если на него смотрят из леса, не должны ничего заподозрить. Тит повернулся и пошел к своим — привычным шагом пехотинца, который исходил столько дорог, что не всякий торговец проедет за всю жизнь. И далеко не всякий мул пройдет.
Тит моргнул. Мошки вились облаком, он помахал рукой, разгоняя их. Мелкий зуд на грани слышимости. С комарами легионеры уже привыкли обходиться, а с мошкой — пока нет. Здесь все сложнее. Мошку можно только отгонять — "мулы" идут, обмахиваясь ветками — а убивать нельзя. Мошка прилетит на запах крови облаком. И все будет намного хуже.
Тит шагал. Скоро будет колонна второй когорты.
Моя когорта.
Вспомнил след от человеческой ноги на дне лужи. Разведчик-гем был очень осторожен, но тут допустил промах.
Гемы. Леса вокруг молчали, глядя на центуриона.
"Отмахнемся ли мы от этой мошки? А?"
* * *
Когда начался бой, девушки переглянулись. Все они — дочери и сестры царей. И они должны быть достойны своих отцов и братьев.
В темноте закричали люди. Звон оружия, вопли ярости. Туснельда придвинулась к выходу из повозки. Что происходит? Может, пора брать оружие и драться — как положено настоящим германским женщинам?
Когда воинам приходилось плохо, женщины брали в руки оружие. Ни один мужчина не может отступить, если женщина сражается рядом с ним, плечом к плечу.
Ни один настоящий, поправила себя Туснельда.
Крики раненых и стоны умирающих. Грохот и лязг железа. Глухие удары.
Заложницы ждали.
Из мутной, предрассветной темноты вышел танцующим шагом высокий германец. В левой руке он держал факел. Пламя потрескивало, отсветы плясали на лице. Если бы не шрамы, воин был бы красивым... пожалуй, даже очень.
Где-то она его видела. Туснельда помотала головой.
Германец оглядел заложниц. Светлые равнодушные глаза. Девушки притихли.
Губы германца искривились. То ли улыбка, то ли гримаса — не поймешь.
— Ну и цветник, — сказал он насмешливо. — Прямо хоть букет делай. Привет, девушки!
Несмотря на странности, он обаятелен. Заложницы невольно прыскают.
— Командир! Надо уходить! — воительница появилась из темноты, с другой стороны от повозок. — Они сейчас будут здесь. Быстрее!
Германец кивнул.
Когда он повернулся, Туснельда увидела, что у их спасителя (или похитителя?) нет правой руки. Культя обмотана цветной тряпкой.
Однорукий. Убийца, о котором говорил Гай!
— Ты — Тиуториг? — одна из девушек распахнула глаза. — Тот самый... ой. — Подруга толкнула ее локтем.
— Какой тот самый? — однорукий вежливо улыбнулся.
— Тот, что забрался в дом Вара... и ранил преторианца. Говорят, ты это сделал из любви к одной из... одной из нас.
Девушка замолкает. Однорукий смотрит на нее без всякого выражения. Глаза ярко-голубые. Равнодушно-стеклянные.
Девушки затихли. Почему-то вдруг становится жутковато, словно
— Из любви? — он вдруг засмеялся. — Слышали, воины? Чтобы я делал что-то из любви? Боги, какой мусор в этих маленьких прекрасных головах!
Воины послушно засмеялись.
Туснельда нахмурилась.
Ее похитили или освободили? Как понимать происходящее? А если похитили, то...
Значит ли это, что она свободна от всех обязательств?
Об этом стоит подумать.
* * *
Туснельда, дочь Сегеста, царя хавков, 15 лет
...А где-то ждет человек, которого она назовет мужем. Настоящий мужчина и воин. Высокий, красивый, белокожий. И молодой. А не этот невысокий, смуглый и старый... конечно, старый, ему уже почти тридцать лет! Римлянин Гай, который думает только о мести.
Туснельда, сама того не замечая, облизнула губы.
Поцелуй.
Тот, что под звездным небом. Рядом с алтарем предков. Интересно, предки римлянина смотрели в это время на них? А ее предки? И что они подумали?
Боги римлянина и боги ее предков — разве они уживутся?
Гай. Как он ее обнимал. И думал при этом о другом. Он все время был не со мной, думает Туснельда рассерженно.
Как иногда трудно выбрать между мужчинами! Мужчинам всегда проще. Распушили хвосты, как тетерева на току, и довольны. А ты думай. Выбирай.
Римлянин Гай. Херуск Арминий. Один мрачный, ироничный и усталый, другой — молодой, ироничный и красивый.
Они чем-то неуловимо похожи. Оба умеют ее смешить. Оба кажутся старше, чем выглядят. Оба воины. Оба больше похожи на римлян, чем на ее соотечественников. У обоих невыносимый характер.
Оба ее любят. Оба?
Она другая. Порченая. Она не может понять, кого любит. Или — может?
Может быть, стоило бы выбрать... кого-то другого?
Твой сын станет повелителем всей Германии, сказала старуха-жрица. Царем. Его будут называть Rex.
Туснельда вздохнула. Повелитель? Царь всей Германии? Rex?
Если не соврала старуха, то так и будет.
Только сделай правильный выбор, Туснельда. Сделай выбор.
Сделай.
* * *
Арминию подводят коня. Он кивает мне, садится в седло.
— Прощай, Гай.
— Удачи, брат, — говорю я.
Я не помню, как добрался до своего легиона. Сердце стучит так, что кроме толчков крови в висках, я почти ничего не слышу.
— Легат? Что с вами? — Тит останавливает меня.
Я выпрямляюсь. Еще не хватало, выдавать свои чувства. Я — римлянин. И легат Семнадцатого Морского.
— Все хорошо, Тит.
Центурион смотрит на меня с сомнением. Я говорю:
— Я слышал, ты обнаружил гемов?
Тит кивает.
— Да. Они нас преследуют.
* * *
Бешеная скачка закончилась на удивление быстро.
Заложниц снимали с коней, выгружали из повозок — словно ценный, но не особо одушевленный груз. Воины грубо хохотали, шутили. Правда, руки почти не распускали. Непривычная дисциплина в дружине, римская.
Однорукий больше не появлялся, но осталась женщина с мужским лицом в сетке шрамов. Она командовала разгрузкой. Вояки, несмотря на вид отчаянных головорезов, подчинялись ей беспрекословно.
Туснельда размяла затекшие ноги, огляделась.
Неяркий свет пасмурного дня.
Небольшая деревня, окруженная лесом. Длинный дом в центре, амбары на высоких сваях вокруг, землянки для рабов. Все это окружено частоколом.
Туснельда удивилась. Скачка через ночной лес, когда ветви норовят хлестнуть по лицу, а конь сбросить... нет, это было здорово. Но почему они отъехали так недалеко? Неужели похитители совсем не опасаются, что их будут здесь искать?
Тот, кто увел у римлян германских заложниц, или очень умный, или очень глупый.
Осталось выяснить, какой вариант — правильный. И действовать, исходя из него.
День прошел, заложницы устраивались в длинном доме. Хозяева жались в углу, смотрели на людей однорукого угрюмо и испуганно. Похоже, гостей они принимали против воли. Туснельда пожала плечами. Война. Все-таки война...
Женщина с мужским лицом окликнула ее.
— Ты дочка Сегеста? Пошли со мной.
"Что от меня нужно однорукому?", подумала Туснельда. Но это был не он. У человека, что сидел за столом, перед картой, было две здоровых руки. Ладони лежали на поверхности стола, пальцы барабанили. Тук, тук, ту-тук. Тук, тук, ту-тук.
Человек повернулся.
Туснельда попятилась. В высокой фигуре незнакомца было нечто пугающее.
— Прекрасная Туснельда, дочь Сегеста, — сказал человек с серебряным лицом. — Вот мы, наконец, и встретились.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
