| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
‒ Во-первых, я не "кто", а "что". Явление в процессе... ‒ он покрутил кистью в воздухе, подбирая слово, ‒ самосборки...
Сейчас, Украина-1
‒ Я решил. Март семьдесят седьмого, в меня.
Сразу резко полегчало. Я махнул в себя рюмку и впился в сочное бёдрышко цыплёнка. Голова мигом опустела, и теперь в ней вертелось навязчивое: "Сегодня я в последний раз побрился".
Минут через пять тщательно протёр руки салфеткой и с тщательно скрываемой опаской посмотрел на существо напротив:
‒ Готов.
‒ Не будем тогда затягивать. Удачи нам, ‒ улыбнулось оно уголками рта, театрально развело руки, слегка хлопнуло в ладоши и начало быстро блекнуть. Сквозь его тело проступила стенка, подушка и смятое одеяло на полке, как будто кто-то оконтурил изображение фигуры в фотошопе и потянул за бегунок прозрачности. Я удивлённо моргнул, и через мгновение в купе не осталось никого, кроме меня.
Чёрт! Захотелось завыть от отчаяния. Спину сгорбило навалившейся тяжестью, и резкая колющая боль раскалённым жгутом прошила левую руку от плеча до мизинца так, что перехватило дыхание и выдавило слезу.
Не повезло. Чудо прошмыгнуло мимо, лишь чуть заметно колыхнув воздух вокруг. Мне выпала горькая доля доживать здесь. Представил тянущиеся теперь передо мной глухие окольные тёмные тропы и разочарованно вздохнул поглубже: "Что ж... Пусть так, принимаю жребий".
Подвигал плечом, пытаясь разогнать отголоски боли, подрагивающей рукой вылил в рюмашку остатки янтаря, поднял и повернулся к зеркалу:
‒ За тебя, Андрюш. Пусть тебе там повезёт. Прозит.
Сейчас, Украина-2
‒ Не будем тогда затягивать. Удачи нам, ‒ улыбнулось оно уголками рта, театрально развело руки, слегка хлопнуло в ладоши, и всё вокруг начало быстро блекнуть. Я с изумлением увидел, как сквозь стенку купе и тело напротив стремительно проступает какой-то наплывающий рисунок.
"Словно в фотошопе прозрачность..." ‒ начала формироваться мысль, но в этот момент нечто, несущееся навстречу, шмякнуло в лоб, вышибая сознание. Последнее, что ощутил, ‒ задирающиеся вверх ноги и неловкое падение в какой-то провал.
Глава 1
15 марта 1977 года.
Ленинград, Измайловский проспект
Сквозь царящий в голове болезненный гул тяжело продавливались какие-то звуки. С трудом приоткрыв глаза, вгляделся, пытаясь разобраться в плавающих передо мной пятнах тёмно-оливкового цвета. Ничего не разглядел. В памяти всплыла цитата: "Трясущейся рукой провёл по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и не определил".
"Если могу мыслить цитатами, значит, существую". ‒ Я криво усмехнулся и попытался различить, где верх и где низ. Внезапным рывком, словно кто-то крутанул объектив, окружающая реальность приобрела пугающую резкость и глубину. Я, голый и мокрый, лежу на полу, словно запутавшаяся в своих лучах морская звезда. Тёмная шероховатая поверхность перед глазами ‒ дно чугунной ванны, вот ножка торчит, а дальше ‒ кусок линолеума и подёргивающаяся дверь. Значит, верх ‒ вон там...
Шипя, расплёл ноги, выдернул из-под себя руку и предпринял попытку сесть. Голова резко, до темноты в глазах, налилась тяжестью, и навалилась дурнота. Спустя пару мгновений мир ещё раз сжалился надо мной, и стоявший в ушах шум расслоился на узнаваемые звуки. Кто-то дёргал с той стороны дверную ручку и испуганно, на грани паники, кричал:
‒ Андрюшенька, что с тобой?!! Господи, открой дверь!
‒ А-а-а... ‒ Я попытался подать признаки жизни. Из горла вырвался какой-то хрип. ‒ Сейчас... ‒ Со второй попытки удалось произнести слово громче.
Дверь перестала дёргаться, и мамин голос (ну конечно, как я сразу не узнал?) взволнованно зачастил:
‒ Ну что там у тебя случилось?! Ты упал? Давай открывай скорее! Ничего себе не сломал?!
‒ Подожди... Сейчас, ‒ повторил я, борясь с подступающей дурнотой. Наконец удалось неловко сесть, привалившись спиной к холодному кафелю, и подтянуть под себя непривычно безволосые ноги.
"Ну да, ‒ обвёл я глазами помещение, ‒ узнаю. Ванная на старой квартире. Всё верно, без обмана". С облегчением на секунду прикрыл глаза и, криво улыбаясь, перевёл дух. Потом поднял руку и сорвал с трубы висевшее надо мной полотенце.
‒ Сейчас, мам, ‒ произнёс уже окрепшим голосом. ‒ Сейчас...
За дверью притаилась встревоженная тишина. Мама прислушивалась, пытаясь определить тяжесть полученных мной повреждений и их совместимость с жизнью.
Встать удалось неожиданно легко. На пару секунд замер перед зеркалом: там кривилось в гримасе смутно узнаваемое детское лицо. Справа на лбу ‒ косая ссадина, на глазах набухающая кровью. Длинные тёмные сосульки мокрых волос, узкие плечи и худая шея над выступающими ключицами.
"Да уж, красавец... Ладно, потом налюбуюсь. ‒ Повернулся к двери и запахнул вокруг себя полотенце. ‒ Чёрт, защёлка как неудобно высоко висит..."
Наконец удалось справиться с замком, и в ванную ворвался перевозбуждённый вихрь. Меня за пару секунд осмотрели, ощупали, встряхнули, отругали, пожалели и попытались опросить. Организм возмутился. Почувствовав неладное, я прошмыгнул мимо мамы, сделал, придерживая полотенце левой рукой, несколько быстрых шагов по коридору, рванул дверь ‒ только бы успеть! ‒ и согнулся над унитазом.
"Молодца?, ‒ оторвавшись на пару секунд от увлекательного занятия. ‒ Успел".
Спустя минут пять меня водворили в койку. Ссадина под горестные мамины причитания смазана йодом и залеплена лейкопластырем, а поверх расцветающего синеватым великолепием шишака возложена обёрнутая вафельным полотенцем грелка с ледяной водой. Мама удалилась, и я с интересом приступил к изучению своей комнаты.
На стене над кроватью ‒ тёмно-багровый ковёр с абстрактным рисунком и кисточками по краям. Пылесборник, надо будет избавиться при случае. На противоположной стене уступом расположились три книжные полки, на нижней из них ‒ горшок с тощим аспарагусом. На полках выстроились узнаваемые корешки, среди которых разноцветным орнаментом выделяется "Тысяча и одна ночь" и монументальностью ‒ "Одиссея". Сверху ‒ истёртая стопочка "Искателя". Под полками на свисающей холстине наколота коллекция значков с гербами городов СССР. Периметр высокого потолка обрамлён золотисто-бронзовым резным багетом, а в центре, под фигурной розеткой, повисла трёхрожковая люстра. Всё узнаваемо, особенно запах родного дома.
Расслабившись, устало закрыл глаза и стал перебирать в уме события последних часов. Ну что ж, теперь я точно знаю, что небывалое бывает.
Из плюсов ‒ чудесное перемещение в детство, как и обещали. Мне сейчас сколько? Мм... Четырнадцать, через пару месяцев будет пятнадцать. Чудный возраст, здоровое тело, хорошая социальная среда, любящие родители, полное отсутствие серьёзных проблем. Как я это не ценил! Мечтал побыстрее окончить школу. Казалось, что жизнь в школе неполноценна, а вот потом...
"Идиот. Был идиотом, ‒ мечтательно улыбнулся я. ‒ Теперь встал на путь исправления".
Ещё один плюс ‒ способ внедрения. Володе лобовое столкновение со стеной прощаю, так и быть. На сотрясение мозга спишу неизбежные ляпы при адаптации и внезапное повзросление. Ну не смогу я, старый циник, достоверно отыгрывать ребёнка. Буду крутить хвостом, заметая следы, и кивать на травму.
Из минусов ‒ ничего из обещанных способностей. Глухо как в танке. Я сосредоточился и попробовал ещё раз толкнуть несколько образов, как делал тогда, в купе. Ничего, пусто. Абсолютно. Ни возможности обращения к памяти реципиента, ни брейнсёрфинга.
Уже пора паниковать или ещё немного подождать? Что это ‒ неудачная пересадка сознания или временный сбой из-за травмы?
Без памяти реципиента я буду первые недели выглядеть полудебилом. Как бы из одной спецшколы, с углублённым изучением английского, не загреметь в другую, для дефективных. Вот будет начало карьеры, зашибись...
За тридцать пять лет из памяти выпала масса сведений. Ну, предположим, в районе не заблужусь. В школе ‒ тоже. Но, черт побери, я не помню имена и отчества половины учителей, большую часть нынешних кличек одноклассников и их привычки, особенности отношений. Не помню свою одежду и где она лежит... Какая из зубных щёток в ванной ‒ моя? Блин... А почерк? Если почерк изменился, то пиши пропало. Учителя наши каракули узнают влёт.
А самое палево ‒ не помню, чего в восьмом классе категорически не мог знать. К примеру, английский язык... Сейчас я им владею явно лучше, чем в конце восьмого класса, ‒ несколько лет жизни за границей даром не прошли. Эльвира же мой текущий уровень представляет хорошо. У учителя английского от силы сорок учеников зараз, видимся каждый день да не первый год, всю подноготную мою помнит, все любимые ошибки. А вот я ‒ нет. И как объяснить резкий скачок в разговорном английском, изменение произношения ‒ а вот фиг его знает. Зато грамматику сейчас завалю ‒ сложно завёрнутые фразы в реальной жизни встречаются редко. Ума не приложу, что делать, ни одной разумной версии...
Дверь приоткрылась, в проёме возникла мама с подносом:
‒ Сынуля, может, пообедаешь? Супчик куриный погрела. А я в поликлинику потом сбегаю, вызов участковому оставлю. Как ты себя чувствуешь? Не тошнит больше? Как голова?
Пока мама хлопотала вокруг, пытаясь помочь усесться, вгляделся в её черты. Она же сейчас, получается, младше меня лет на пятнадцать. Если взять те критерии, по которым я оценивал женщин ещё сутки назад, ‒ молодая красивая женщина. Очень необычно, очень непривычно, особенно если учесть, что я видел её всего неделю назад.
‒ Спасибо, мам, поем. Вроде ничего, голова побаливает, да кружится немного. Но хуже не становится ‒ это главное. Отлежусь за два-три дня.
‒ Ох, а контрольные четвертные? ‒ Мама испуганно округлила глаза. ‒ У тебя же завтра физика и сочинение? Как же тебе оценки за четверть выставят?
‒ Ну, представь, что у меня аппендицит случился. Или ногу бы сломал. Как учился в четверти, так и выставят, ‒ ответил я, лихорадочно соображая: "Точно, последняя неделя марта ‒ каникулы. Раз мне предстоят в ближайшие дни четвертные контрольные, значит, сейчас идёт неделя перед каникулами. Надо косить до них ‒ чем больше времени будет на адаптацию, тем лучше. Интересно, какой сегодня день недели?"
Мама расстроенно покачала головой и оставила меня наедине с обедом.
Так-с, куриный супчик с лапшой, картошкой и морковкой ‒ первая проба пищи в двадцатом веке. Повёл носом, втягивая туманящий разум аромат, одновременно прислушиваясь, не усиливается ли дурнота. Вроде таможня даёт добро ‒ вон как живот голодно заурчал. И я замолотил ложкой.
Минут через десять довольно потянулся, сыто откинувшись на подушку. Молодой организм с энтузиазмом метнул в себя две порции супа и не отказался закусить булкой с плавленым сыром "Янтарь".
Ну что я могу сказать... Никакого сравнения, конечно: все вкусы и запахи стали ярче и объёмнее, чем были ещё сутки назад. Случайно раскушенная горошинка перца взорвалась во рту таким болезненным жжением, что пришлось быстро захлёбывать её бульоном. Значит, это не еда стала лучше, а обострилась чувствительность. Правы те, кто говорят о притуплении с возрастом вкусовых и обонятельных рецепторов. Видимо, именно поэтому с годами люди постепенно переходят на всё более крепкий чай, кладут больше специй и могут смаковать коньяк и виски.
Вот и ещё один плюс обнаружился. В ближайшие десять лет лишний вес мне априори не грозит, можно от души пожрать. Это будет славная охота...
Хлопнула входная дверь: мама умчалась в поликлинику. Самое время выйти на разведку. Сбросил со лба грелку, надел вытянутые в коленях тёмно-синие тренировочные штаны, майку, нацепил на ноги войлочные тапки и осторожно двинулся к выходу из комнаты.
Первым делом ‒ на кухню, на холодильнике должны быть свежие газеты.
Ну вот, прикуп и определился.
15 марта 1977 года, вторник, полтретьего.
На что можно рассчитывать от медицины при сотрясении мозга? Три дня постельного режима. Среда, четверг, пятница.
Я радостно ухмыльнулся. Просто праздник какой-то, до каникул я на справке. Ха! Да не очень-то я в школу и тороплюсь.
Довольно насвистывая, огляделся по сторонам. На подоконнике рядком выстроились баночки из-под майонеза. В каждой торчит по луковице, выбросившей вверх дружные зелёные стрелки. В трёхлитровой банке с затянутым марлей горлышком медузой висит чайный гриб. Не удержавшись, я налил полстакана светло-жёлтого, шипящего пузырьками напитка, добавил пол-ложки сахара, размешал. Эх... Давно забытый вкус.
За окном непривычно пустой Измайловский проспект. За минуту, что я вглядывался в заоконье, проехали лишь четыре машины ‒ два бледных, будто выцветших, "жигуля", тёмно-зелёная хлебовозка и синяя с белой диагональю "почта" ‒ да прогрохотал жёлтый трамвай с облупившимся штурвалом тормозной колонки на задней площадке. На растяжке поперёк проспекта подёргивался на ветру красный трафаретный профиль Ленина. Проезжая часть и тротуары на удивление чисты, но фасады зданий напротив выглядят мрачновато из-за давно не крашенных темных рам. Никаких кричащих вывесок или рекламы, лишь лаконичные: "Вино-Водка", "Булочная" и вдали, почти у собора, "Диетическая столовая" и "Почта".
Оторвавшись от окна, полез с обыском в холодильник, на котором памятью о прошедшем Восьмом марта маячила в хрустальной вазе осыпающаяся веточка мимозы. Так-с, эмалированный бидон с молоком, пол-литровая банка сметаны, яйца, маслёнка, сырница, запечатанная зелёной фольгой бутылка с чем-то кисломолочным, кастрюля с уже отведанным супом, ярко-алая чугунная латка с тушёной говядиной и поставленный в кастрюльку алюминиевый дуршлаг с откинутыми отварными макаронами подозрительно серого цвета.
Не удержавшись, выудил сметану и протестировал продукт.
‒ Зачёт, ‒ промурлыкал я, довольно облизывая ложку. ‒ А жизнь-то налаживается!
В прихожей быстро провёл ревизию шкафа и вешалки. Определить, где моя одежда и обувь, было несложно ‒ я сейчас сантиметров на двадцать ниже отца.
М-да... И вот это придётся носить?! Нет, всё чистенькое, не вытертое, не заштопанное, но всё такое... такое... простое и безыскусное. Как с китайского рынка в девяностые. Закрыл дверцу шкафа и удручённо вздохнул. Придётся привыкать. Одна надежда на то, что на общем фоне не буду выделяться в худшую сторону. Насколько помню, я ещё неплохо одевался.
В комнате родителей только огляделся. В конце концов, ничего нового я там не увижу, только хорошо забытое старое. Телевизор "Рекорд" на тумбочке бара, недавно купленный чешский гарнитур с темными полированными поверхностями, пара кресел, журнальный столик и застеленная тахта. За стеклянными дверцами серванта громоздятся хрустальный сервиз и другая посуда ‒ этакая выставка достижений семейного хозяйства. И книги, книги в большом количестве ‒ обязательный атрибут "приличной" квартиры. Чем больше книг, тем она приличнее. Справедливости ради надо заметить, время покупать книги "для мебели" ещё не пришло: всё приобретённое честно читалось всей семьёй.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
