Восхождение

Светлое здание встретило тишиной. Пройдя к огню, я просто на него посмотрел. Произнес краткую молитву, вбитую в меня еще в детстве. Помолчал.

— Здравствуй, Радомир. Давно я тебя здесь не видел. Стало тяжело на душе? — я не заметил, как подошел священник. Мобед Йоханаан. Когда-то я регулярно с ним общался. Отличный мужик, хотя и с некоторыми прибабахами. Но у кого из нас нет своей шизы?

— Есть такое дело.

— Могу я узнать, почему? — когда-то жрецы и волхвы были единственными "штатными психологами". Сегодня, не смотря на расцвет прогресса, они все еще оставались лучшими врачами человеческих душ.

— Я бы и сам хотел знать ответ на этот вопрос.

— Ты совершил грех?

— Разве только ложь. Да и то немного. Просто сейчас... — и тут меня прорвало. Видимо последняя неудача с девчонкой сорвала внутри какие-то тормоза.

— Я устал, батюшка. Устал от всего. Устал от постоянных неудач, от отсутствия в жизни тепла, от того, что мне не везет в любви. Зато я "отличный работник", — это передразнивание одного из моих многочисленных знакомых получилось особенно хорошо. — И знаете, что самое противное? Каждый раз, когда мне кажется, что еще чуть-чуть — и все, я схвачу птицу счастья за хвост, меня ждет огромная жительница из Императорского Парка Асгарда.

Последней метафоры священник явно не понял.

— Розовая птица Обломинго. Провал. Поражение. Неуспех. Иногда мне кажется, что демоны вокруг словно сговорились.

— Тебе страшно? — вопрос заставил меня усмехнуться.

— Уже нет.

— Все будет хорошо, Радомир. Морановой сущности победы не увидеть. Свет Творца изгонит ее тьму.

— Хотелось бы верить.

Не знаю как, но еще полчаса спустя нашего разговора я вдруг осознал, что действительно стало легче — не было той ноющей боли где-то глубоко внутри. Точнее, она была — но болело уже не так сильно. Что ж, тем лучше. Попрощавшись со стариком, я вышел на улицу и, сделав глубокий вдох, продолжил свой путь к комиссариату.

Мрачное монументальное здание, еще один привет из времен Железного Аскольда, встретило молчанием и тишиной — хотя народу тут хватало.

— Радомир Сегой, принят сегодня, — молоденькая девчонка, заполняющая документы, бросила на меня раздраженный взгляд.

— Вещи сдать, потом пройдете в семнадцатый кабинет, — мда, теплоты в этом голосе явно не доставало.

Так как никаких сумок у меня с собой не было, я отправился прямиком к означенному кабинету.

— Имя, — рявкнул молодой лейтенант, едва я переступил порог.

— Радомир Сегой.

— Место рождения?

— Итиль.

— Местный значит. Хорошо. Образование?

— Высшее. Но ведь все есть в бумагах... — в ответ на эту ремарку офицер посмотрел на меня так, словно я только что признался в предательстве.

— Здесь. Я. Решаю. Что. Спрашивать. Ясно? — выплевывая слова сквозь сжатые губы, произнес лейтенант.

— Так точно.

— Из умных, значит. Ладненько... — как-то нехорошо улыбаясь, офицер извлек с полки красную папку. Чувствую, я себя еще не раз прокляну за свое решение пойти в армию. — Умные нашим вооруженным силам всегда нужны. Поэтому пойдешь ты, гражданин, в самую замечательную часть. В пятую дивизию. Получи предписание, — и, хлопнув печатью, он протянул мне лист плотной бумаги.

— И куда мне с этим, господин лейтенант?

— В двадцать четвертый кабинет. Это во втором корпусе. Там все объяснят. Свободен.

Кивнув, я отправился на выход.

Второй корпус находился в глубине квартала, прячась за основным зданием военкомата. Топая к нему по раскисшей от дождя земле — ибо выложенная булыжниками дорожка была как бы не из времен самого Основателя — я вдруг подумал, что это одна из причин наших вечных проблем. Хамство высших по отношению к низшим. Везде и постоянно. Разрушенные дворы прячущиеся за величественными фасадами.

Да и черт с ним. Плевать. Тем более что вот он, второй корпус. Куда мне, на второй этаж, судя по номеру кабинета?

Молоденький солдат на входе подтвердил мое предположение.

— Имя! — мужик был в погонах мастер-сержанта. Везет мне на них сегодня. Ему не хватало нескольких — трех — пальцев на левой руке, волос на голове и глаза. Тоже левого. Вся левая часть лица представляла собою один большой и страшный ожог, приковывающий к себе взгляд.

На правой стороне его камуфляжной куртки ("Старого образца", — автоматически отметил внутренний голос) одиноко висела Железная-Звезда-С-Топором. Ветеран очередной Южной компании, однако. Замирял горцев. Бойня тогда шла еще та — мне было лет шесть, когда все уже кончилось, но я до сих пор помню страшные передачи по государственному телевидению, которые родители старательно запрещали мне смотреть, и которые я так же старательно доставал на кристаллах у своих школьных приятелей.

— Радомир Сегой, — ответил, наконец, я и протянул бумаги.

— На стол положи. Мы здесь с тобой говорить будем, а не писаниной заниматься. Куда предписание дали?

— В пятую дивизию.

— Да ну? Интересно... А я Кузьмич. Разрешаю так меня называть. Но только здесь — и только сейчас. Садись давай уже.

И вот, сутки спустя, я трясусь в поезде вместе с целой толпой стриженных "под ноль" новобранцев. Хотя, судя по всему для многих это было даже не "ноль", а "минус один" — голову сидящего рядом со мною парня покрывали многочисленные царапины. Армейские парикмахерские никогда не заботились о качестве, в отличие от количества...

— Встать! — а вот и сопровождающий нас второй сержант Остапенко. Надо же — знаю сего товарища всего несколько часов, а уже ненавижу. Что же будет через пару недель? Я раскрою его башку чем-нибудь тяжелым?

Видимо, он заметил мой взгляд, потому как явление прилетевшего в ухо кулака явно ничем иным вызвано быть не могло.

— Не сметь так смотреть, ясно?! Вы все здесь — ничтожества, понятно?! Вы — никто! Вы — гражданские шавки, малые дети, не нюхавшие пороха и не видевшие танка! На данный момент старый одноногий калека-ветеран ценнее вас всех вместе взятых! Ясно?! Не слышу ответа! — послышались неуверенные голоса.

— Я не понял, здесь что, немые одни сидят? Я спрашиваю, ЯСНО?!

На сей раз ответ был достаточно громким. По крайней мере, сержант угомонился и, пнув меня напоследок, вернулся на свое место.

И опять накатило, как тогда, в баре.

— Выкидыш Аримана, — предусмотрительно поднявшись, прошипел ваш покорный слуга. Не знаю как у других, а в наших краях именно эта ипостась Мораны-Аримана пользовалась особой ненавистью.

Остапенко, явный выходец из скандинавских кантонов (несмотря на славянскую фамилию), остановился. Затем медленно повернул голову и, словно не верил своим ушам, уточнил:

— Щенок, это ты мне сейчас сказал?

Выглядело это, наверное, забавно. "Щенок", ага. Сержанту от силы было столько же, сколько и мне, да и весил он килограммов на десять меньше. И был почти на голову ниже.

Впрочем, себя я не обманывал, прекрасно осознавая, что шансов у меня, почитай, не было. Разве только один...

Удар снова прилетел незамеченным — и был так же хорош, как и предыдущий. Но к этому моменту я уже разогнал свою тушку в направлении сержанта и успел наклонить голову — так что кулак прошел по касательной. Драки в барах и почти полгода рукопашного боя были в сравнении с сержантскими годами тренировок ничем, но на моей стороне оставался фактор неожиданности. Остапенко явно не ожидал встретить хотя бы подобие осмысленного сопротивления.

А потому я, хоть и в полуоглушенном состоянии, успел всей массой врезаться в бывалого контрактника. Вагон не спортзал — места здесь немного. А потому шансы у меня оставались только при переводе драки в партер, где лучшая техника и больший опыт сержанта уравнивались превосходством моей массы. Относительно уравнивались, конечно, но все же...

— Тварррь... — прохрипевший Остапенко сумел-таки высвободить руку и врезал мне по скуле. Как ни странно, удар получился каким-то слабым. Я ответил ему ударом лба в переносицу.

— Что здесь происходит? Отставить... Отставить! — а вот и кавалерия. То бишь сопровождающий нашу толпу мастер-сержант Доронин. Избиение отменяется. По крайней мере, в данный конкретный момент.

— Остапенко, какого хрена? Стоп-стоп-стоп... тебя что, свалил новобранец? — от взгляда, которым меня после этих слов смерил сержант, стало жутковато. А вот офицер смотрел скорее с интересом. И как-то нехорошо при этом улыбался.

— Фамилия?

— Сегой, товарищ мастер-сержант.

— Интересно... И чего это вы второго сержанта Остапенко бить полезли?

Мда, если бы взгляд убивал, то валяться мне на полу вагона трупом. Хотя нет — скорее, от меня остались бы только маленькие угольки.

— Я защищался, господин лейтенант.

Офицер захохотал.

— Защищался... ой, не могу... Остапенко, ты у нас даже новобранца вырубить не можешь, да? Защищался...

"Ну как, все еще уверен, что поступил правильно? — внутренний голос не заставил себя ждать. — Ты в армии еще и двух дней не провел, а уже ввязался в драку, подставил свою тушку под очи начальства...и нажил себе врага — это уж к бабке не ходи".

А затем смех прекратился так же неожиданно, как и начался.

— Ну, раз ты у нас в крутышках ходишь, боец Сегой, то лежит твой путь в роту Ульмана. Ему как раз такие нужны. Отмороженные на всю голову, ха.

И вот тут взгляд Остапенко изменился. Ярость ушла, но зато появилось злорадство.

— Допрыгался, сучок, — одними губами произнес сержант и ухмыльнулся. Противно и очень-очень неприятно.

— А ты, Остапенко, смотри. То, что ты здесь перед переводом на Восток последний месяц дослуживаешь, не должно влиять на твое желание побить морды новикам. Ладно, я с тобою об этом еще поговорю. А сейчас готовь этих гавриков на выход. Мы уже подъезжаем.

Развернувшийся офицер покинул вагон.

Что за Ульман? И почему "допрыгался"?

Интерлюдия 2.

Властитель огромного государства, раскинувшегося на тысячи и тысячи километров во все стороны от столицы, расположился в удобном кресле, и, смотря в синее осеннее небо с балкона своей резиденции, думал о прошлом.

Святослав Первый... Он же Великий, он же Храбрый, он же Основатель, и еще два десятка прозвищ данных ему потомками и современниками. Каким он был, тот киевский властитель, столь сильно изменившийся в год похода на Хазарский каганат?

Почему именно его, закоренелого язычника, выбрал Ормазд? И свой выбор указал так ясно — ведь та молния, что ударила в молодого всадника и убила всех вокруг, не тронула его самого. И ударила именно тогда, когда князь, смеясь, потребовал от старого мобеда — персидского жреца — доказательств силы его Бога... Почему Святослав вообще заговорил с одним из своих пленников?

Невольно вспомнилась версия, выдвинутая кем-то из римских еретиков — якобы молния в князя попала только лишь потому, что тот был одет в кольчугу и сидел на лошади, возвышаясь над всеми остальными. Эдакий громоотвод. Но почему именно в тот момент? Не бывает таких совпадений.

Как бы то ни было, та молния значила для Основателя очень много. Каким бы он стал без нее? Таким же нетерпеливым воином, каким был до этого? И сложил бы голову в очередной битве где-нибудь в Македонии...

Но то знамение изменило все. Создало Пророка, соединившего мудрость волхвов Арконы, персидских магов и Константинопольских священников. Создало великого, нет — Величайшего лидера, принесшего на Русь свет Творца... Создало державу, еще более могучую, чем была Русь до разгрома хазар, создало императора, могучего полководца и непобедимого воина, имя которого внушало страх врагам десятилетия спустя после его смерти. Сколько их было, этих побед? Хазары, половцы, печенеги, булгары, норвежцы и шведы, непокорные славянские князья, ромеи... Воистину, не было в истории равного ему правителя.

И теперь Роман, Стальной Император, в чьих жилах все еще течет кровь могучего воина и пророка, должен вновь защитить кантоны от внешнего врага.

Война неизбежна. Ибо ресурсные богатства кантонов слишком привлекательная награда. Вода и лес, нефть, рений, титан, да что там говорить и перечислять — вся периодическая таблица Всеславиной. Награда, которая позволит протянуть до создания "прыжка"...

Глава 3.

— Последний километр пошел! Поднажали! Давай, давай, давай, давай...

Крики сопровождающего нашу колонну майора Ульмана доходили до сосредоточившегося на беге мозга с трудом. Оцепеневшее сознание, отключившееся еще километров восемь назад, разобрало только словосочетание "последний километр" — и ничего больше.

Хотелось упасть и умереть. А перед этим сбросить с себя все это нереально тяжелое барахло — особенно бронежилет и шлем — по ощущениям весившее уже около тонны. Но это означало признать поражение, значило, что все мучения прошли зря. А повтора сего увлекательного марафона как-то не хотелось. Совсем.

— Стоим! — команда офицера прозвучала очень кстати. — Вот видите, сегодня уже лучше получилось. А вы боялись. А ведь еще и полугода не прошло!

Действительно лучше — полгода назад я бы просто умер где-нибудь эдак километре на пятом. Сегодня дошел до конца.

Причина памятной нехорошей улыбки Остапенко стала понятна почти сразу — Ульман был садистом. Ну, в хорошем смысле этого слова. Он относился к тем командирам, что свято исповедовали принцип "тяжело в учении — легко в походе". И считал, что одно находится в обратной зависимости от другого — чем тяжелее первое, тем легче второе. А значит, всех новичков ждал самый настоящий кошмар.

Сие было понятно — штурмовые роты механизированных дивизий всегда находились на острие удара. Мы были как тяжелая кавалерия времен дружин Святослава Первого, но проще от осознания данного факта не становилось. Учитывая, что пехотинец в современной войне гораздо больше напоминает вьючную лошадь, чем самый что ни на есть тяжело вооруженный катафракт ромеев тысячелетней давности, основой физической подготовки становилось развитие выносливости.

Конечно, сегодня в нашем распоряжении и бронетранспортеры, и БМП (включая штурмовые), и даже вертолеты — но их наличие никак не отменяло нужность умения подолгу таскать на себе двадцать-тридцать килограммов снаряжения в случае необходимости. Ибо мало ли...

— Что, рядовой, тяжело? — я даже не сразу понял, что майор обращается ко мне.

— Тяжело, господин майор. Но жить можно, — мама мне всегда говорила не терять оптимизма.

Реакция командира была довольно неожиданной — обычно суровый Ульман вдруг улыбнулся и, хлопнув меня по плечу, одобрительно кивнул.

— Молодец, рядовой. Так держать, — после чего поднял голову и рявкнул:

— Полчаса отдыхаем, потом стрельбы. Начали.

Эта команда буквально выключила ноги — я рухнул на траву прямо там, где стоял. С наслаждением расстегнул ремень шлема и стащил его с головы, подставив мокрые от пота волосы прохладному апрельскому ветерку. Стало так хорошо, что даже на контроль дыхания ваш покорный слуга слегка подзабил. Мне-то стрельбы особых проблем не доставляли — все же в своем звене именно я был носителем "ушкуя".

"УШК-20". Универсальный штурмовой комплекс калибра двадцать миллиметров. В эту штуку я влюбился почти сразу, как увидел. Плавные очертания, удобные рукоятки — пистолетная и тактическая для второй руки. Восемь выстрелов в магазине. Фактически — полуавтоматический гранатомет, с лазерным дальномером и умной машинкой в прицеле, способной рвануть мощный снаряд рядом с врагом. И с дробовыми патронами для ближнего боя — "окопные метлы" времен Аскольда отдыхают.