Дама инкогнито

Это была неправда.

Некоторые пропавшие мальчики сбегали во флот, другие тонули в болоте. Одного до смерти забили бродяги.

Тайну дома знали девушки, да-да, приличные девушки из хороших семей. Они шептались об этом перед зваными вечерами, обсуждали, что там происходит, в комнате для рукоделия, делились тайнами Проклятого дома перед сном. Секрет состоял в том, что раз в сколько-то лет — когда вокруг луны три дня держится дымка, — всегда летом, всегда в ясные ночи, двенадцать девушек и ещё одна тайком покидали свои дома. Никто им не мешал: родители, слуги, все спали. Они собирались у Дома. Исчезали доски с заколоченных окон, горел свет, звучала музыка, но музыкантов нигде не было видно. Зато были кавалеры, и их было всегда двенадцать и один. Одетые по последней моде, галантные и приветливые, они ждали девушек, чтобы пригласить их танцевать.

Волшебный бал, из тех, о котором мечтает каждая.

Музыка, улыбки, танцы...

Сказка, которая случается только раз в жизни. В следующий раз сюда придут другие.

Правил всего два. Первое простое: ничего не есть и не пить. Даже если проголодалась. Даже за весь день во рту и крошки не было. Даже если разгорячилась от танца. Второе... второе было сложнее. Ровно в полночь часы начинали бить. Тогда умолкала музыка, стихали разговоры, распадались пары. Надо было простоять, пока не пробьют все двенадцать ударов и тогда — бежать. Бежать со всех ног. У девушек была всего минута, чтобы выскочить за дверь. Удрать и тогда всё будет хорошо. Проклятый дом останется запертым и сохранит свои тайны. Девушки вернутся домой и никто не узнает, куда они ходили. Всё будет хорошо, надо только дождаться двенадцатого удара и пуститься бежать.

Энн — её действительно звали Энн — нарушила правило.

Она пришла последняя, едва не опоздав. Ей было дальше всех добираться.

Для Дома это не имело значения.

Если бы у тринадцатого кавалера не было бы партнёрши, они все вырвались бы наружу, не дожидаясь полуночи.

Но Энн всё-таки пришла.

Её кавалер был прекрасен.

Они все был прекрасны, но этот — лучше всех.

Хотя, быть может, так считала каждая девушка.

Танец сменялся танцем. Кавалер — один и тот же, что было бы невозможно на обычном балу — что-то шептал ей на ухо, приближая свои губы так близко, что это было неприлично. Энн не слышала, что он говорил, она наслаждалась одним только звуком его голоса, волнующим ощущением его дыхания на груди и шее. Его горячий взгляд будоражил, и Энн отводила глаза. Один только раз, когда смолкли звук вальса и кавалер, закрутив, прижал Энн к себе крепче, чем должен был бы, она, не удержавшись, заглянула ему в глаза. Там полыхало адское пламя. Взвизгнув, Энн вырвалась. Раздавшийся в тот же миг бой часов ударил по нервам, и Энн кинулась бежать, не дожидаясь, когда бой смолкнет. Погас свет. Праздничный зал заполнился женскими воплями и жутким злорадным хохотом. Сильные руки удержали Энн за талию, прижали к горячему мужскому телу. Девушка закричала от ужаса...

И проснулась.

Она спала в своей постели.

В доме было тихо.

О таком не принято было говорить после того, как всё случилось, и Энн молчала. Та ночь тяжело далась ей, она слегла в нервической лихорадке. Такая же лихорадка трепала и её подруг. А потом у одной из них, самой младшей, голубоглазой Лиззи, начались загадочные припадки. О них говорили шёпотом, выставив незамужних барышень из комнаты. Лиззи пыталась раздеться посреди гостиной. Лиззи говорила мужским голосом на латыни, которую не знала. И изрыгала на этом языке ужасные непристойности, о которых тоже ничего не могла знать. По ночам Лиззи билась в судорогах и выкрикивала чьё-то имя.

А потом заболела и Мэри.

Страшная болезнь поражала девушек одну за другой.

Не помогали ни холодные ванны, ни обливания, ни молитвы сельского священника.

Поговаривали, что в Лондоне будто бы есть какой-то специалист, который может остановить загадочную напасть.

Простые люди в округе заговорили о дьяволе, ведьмах и сглазе.

Девушек даже водили к деревенской ведьме, но и она не могла помочь.

А потом умерли Лиззи, Мэри, Джейн и Кэти. Девушки, заболевшие первыми.

И Шарлотта, Эмили, Джоана и Люси начали кричать на четыре голоса каждая. Свой собственный, два мужских и... один женский. Со слезами родные погибших узнавали в воплях безумных девушек голоса своих дочерей.

Эти умерли ещё быстрее.

И тогда четыре из оставшихся стали кричать на три мужских и три женских голоса. Потом умерли и эти...

Девушки таяли.

Не спасали никакие лекарства.

Не спасали воды, на которые их возили. Море тоже не помогало.

Родные отказались отправлять несчастных в сумасшедший дом и девушки угасали в родном краю. Их осталось всего двое, когда в графство Л

приехал доктор Мур, назвавшийся специалистом по душевным болезням.

В ту ночь Энн сбежала из дома.

Никто, конечно, не знал, что она тоже была в том доме. Но она была знакома с заболевшими девушками, одного возраста с ними... конечно, к ней присматривались. И всё ждали — когда? Иногда мать заводила разговоры. Мол, ты скажи, доченька, ты признайся, может быть, это лечится... Энн качала головой. С ней всё было в порядке.

Почти.

Он появился в первую же ночь. Соткался из ничего в полумраке её спальни. Одетый в старинный наряд, ещё более бесстыдный, чем нагота. Энн хотела кричать, но от страха у неё перехватило дыхание. Она натянула одеяло до самых ушей, а он... он посмотрел на неё своими пугающими глазами... и исчез.

Потом он появлялся не раз. Ночью. Она даже попросилась ночевать в комнате старшей сестры, но он пришёл и туда, а сестра спала так крепко, что её не удавалось добудиться до самого утра. Иногда он был одет в старинный наряд, иногда наряжался как джентльмен, приехавший из столицы. Когда она привыкла и перестала натягивать на себя одеяло, он стал приходить обнажённый. Энн никогда не видела мужчин не то что голыми, а даже в одном белье и не сразу поняла, что же такое она видит и почему оно так устроено. Небрежно присев на край постели, он объяснил. К концу его объяснений Энн была пунцовая от стыда и ужаса. Никто никогда не рассказывал девушкам об... об этом. Всё, что знала сама Энн о строении человека, ну, в этой области, это не очень внятное объяснение матери, что ежемесячные кровотечения и боль — знак того, что её тело постепенно готовится к будущему материнству.

Он, однако, говорил отнюдь не о детях.

Не о детях, не о браке, не о приличных для разговора с девушкой вещах.

Говорил он с такой откровенностью, что Энн снова свалила нервическая лихорадка. Три дня опасались за её жизнь, три дня ждали припадков вроде тех, которые поразили остальных девушек.

И... ничего не произошло.

Энн поправилась.

Всё изменилось, когда умерла первая из девушек. Разговоры тогда пошли такие, что скрыть их от Энн было невозможно. Благодаря Терреллу — она уж и не помнила, когда он открыл ей своё имя — она знала, что за странные припадки были у её несчастных подруг, какие судороги их терзали и чьи имена они выкрикивали в ночи. И всё ждала. Когда?

Когда с ней произойдёт то же самое?

Или всё начнётся только когда умрут остальные?

Или Терреллу нужно от неё что-то другое?..

А может?..

- Что тебе нужно? — спросила она следующей ночью. Террелл, по-прежнему обнажённый, обворожительно улыбнулся и накрыл её руку своей. Энн попыталась отдёрнуть руку, но Террелл легонько сжал пальцы. От них расходилось будоражащее тепло, и Энн стало неуютно под тяжёлым одеялом.

- Ты знаешь, — ответил он. Голос у демона был глубокий, чуть-чуть хрипловатый, завораживающий.

Энн попытался отползти на другой край постели, но Террелл держал её крепко.

- Тогда почему... — краска залила её лицо и шею, — почему ты не... ну, не трогаешь меня?

Террелл выпустил её руку так резко, что Энн чуть не скатилась с кровати. Надо было, наверное, вскочить, но ведь на ней была только сорочка, а задрапироваться в одеяло она, наверное, быстро не сумеет.

Одеяло отлетело в сторону. Террелл подтолкнул Энн подальше от края и накрыл её своим телом. Она натянула сорочку пониже на ноги, но демон бережно взял её за запястья и завёл за голову.

- Я закричу, — прошептала Энн. Террелл довольно улыбнулся.

- Хочешь, чтобы в округе судачили ещё и о твоих припадках? Могу устроить.

Он склонился над ней и коснулся губами её губ. Энн зажмурилась, но... ничего не произошло. Не загремел гром, не ударила молния и вообще не произошло ничего такого, что в сказках происходит после первого поцелуя. Мягкое прикосновение мягких губ — и ничего больше. Сердце Энн билось, казалось, у неё в горле, но ничего не происходило. Девушка рискнула открыть глаза. Демон мирно лежал рядом с ней и улыбался.

- Не всё сразу, — пояснил он. — Я хочу, чтобы ты прожила долго, очень долго. В моих объятьях ты сгоришь слишком быстро.

Энн сглотнула.

- Но почему?

- Узнаешь. В своё время ты всё узнаешь. Нам ведь с тобой некуда торопиться, а?

Он протянул руку и осторожно снял с её головы ночной чепец. Придвинулся ближе и второй рукой принялся очень медленно комкать и задирать её сорочку.

- Н-н-некуда, — согласилась Энн, как зачарованная глядя в огненные глаза демона.

Энн проснулась вскоре после рассвета. Ещё в детстве она привыкла вставать рано и с тех пор ни разу не изменила этому правилу. Ещё не открывая глаза, она ощутила запах свежего кофе. Улыбнулась. Служанка, которой удивительно не шло строгое платье, принесла ей поднос с яичницей, горячими тостами с мармеладом и чашечкой кофе, в которой было ровно столько сахара, сколько Энн любила. Женщина села в постели. Отворилась дверь и вошёл Террелл, одетый в пунцовый домашний халат. Он привычно подоткнул Энн подушки и служанка поставила перед ней поднос. Окинув их обоих зазывным взглядом, таким привычным, что Энн даже не обратила внимания, служанка вышла за дверь.

— От леди К

* * *

прислали записку, — небрежно сообщил Террелл. — Она придёт около одиннадцати часов. Можешь встречать её в утреннем платье.

Энн не ответила. Всё внимание её занял завтрак.

Террелл уселся на диван и развернул газету. Энн расправлялась с мармеладом и тостами, искоса поглядывая на демона. Тот скинул домашние туфли и уютно шуршал утренней газетой.

— Однажды я попробовал создать газету, как создаю одежду, — сообщил Террелл. — Если бы мне удалось зафиксировать страницы хотя бы на сутки, мы бы озолотились. Там были все события Лондона в день прибытия Великой армады.

Он вздохнул и снова зашуршал.

— Гладстон всё твердит о равенстве наций, — вздохнул он. — Стремление к свободе — такие красивые слова. Что скажешь, дорогая?

Энн закатила глаза. Политика её не интересовала.

Террелл отложил газету и встал, скидывая с себя халат. Тот пунцовой лужицей стёк на пол... и исчез. Демон остался в одной ночной рубашке, которую тут же снял с себя через голову.

— Умывайся, — приказал он и щёлкнул пальцами.

На нём появились кальсоны и белоснежная рубашка. Чуть позже к этому добавились полосатые сине-красные носки.

Энн отодвинула поднос, выбралась из постели и отошла к умывальнику в углу комнаты. Наполнила раковину из кувшина и в самом деле умылась. В чём демонам не откажешь — они умели нагреть воду до точно такой температуры, которая нравилась их хозяйке.

Когда она повернулась к Терреллу, он как раз прицеплял подтяжки к мешковатым, по нынешней моде, брюкам, и морщился: эта одежда оскорбляла его чувство прекрасного. В его юности штаны плотно обтягивали ноги. Энн сняла ночную сорочку и потянулась за дневной, нательной, а после за панталонами.

Террелл отвлёкся от своей одежды и подошёл к Энн с чудесным, серым с серебристыми розами корсетом. Женщина покорно выдохнула, и демон принялся затягивать шнуровку. На этот раз он не слишком усердствовал и вскоре набросил на плечи Энн её любимое бежевое в крапинку с оборками утреннее платье. Женщина села к трюмо. Демон за её спиной материализовал на своём теле роскошный бордовый жилет с золотой вышивкой.

— Куда ты так наряжаешься? — спохватилась Энн.

— Тебе нужен секретарь, — заявил демон. Энн не сдержала смешок.

— А не камеристка? — уколола она. Демон бросил на неё разъярённый взгляд.

— Нет, моя дорогая, не камеристка, — ледяным голосом отозвался он.

Как и все демоны такого рода, Террелл мог становиться как мужчиной, так и женщиной, но его человеческое прошлое подчас играло с ним дурные шутки. В юности он играл в театре женские роли и как-то подзабыл, что с тех пор его лицо утратило мягкость, плечи стали шире, а голос грубее. Он, конечно, прекрасно понимал, чем мужчина отличается от женщины, но кроме самого необходимого, не потрудился никак изменить своё тело. Камеристка из него, помнится, вышла страхолюдная: широкоплечая дылда с резкими движениями, низким голосом и тяжёлой квадратной челюстью.

— Зачем мне секретарь? — спросила Энн устало.

— Должен же кто-то был вести дела твоего покойного мужа. — хмыкнул Террелл.

Дальше спрашивать не имело смысла. Если Террелл хочет встретиться с человеком, он знает, что делает. Лучше не уточнять, сон будет крепче.

— Если ты представишься секретарём моего покойного мужа и вместе со мной встретишься с леди К

* * *

, она решит, что ты мой любовник, — откровенно заявила Энн.

— А так? — спросил Террелл и немедленно постарел лет на тридцать. Энн закатила глаза.

— На что ещё рассчитывать бедной вдове? — отозвалась она.

— Не такой уж и бедной, моя дорогая, — засмеялся Террелл, стремительно молодея. — Юнец... сирота... без видов на будущее... безнадёжно влюблённый в жену своего покойного патрона? А?

Он бросил на неё пылкий и одновременно застенчивый взгляд. Энн поперхнулась. Это был взгляд юнца до того стеснительного, что над ним смеялись даже проститутки.

— И ты собираешься изображать его в этом жилете? — подняла брови женщина.

— Ах да, — спохватился демон. — Убогий век. Сплошная серость.

Жилет немедленно выцвел и превратился в чёрный со светло-серой вышивкой. Энн кивнула. На демоне сама собой появилась застёгнутая на все пуговицы строгая чёрная визитка, а под ней на шее сам завязался галстук. Энн снова кивнула.

— Туфли! — спохватилась она. Домашние туфли поменяли свой вид.

— Посмотри на меня, — приказал демон. Энн повиновалась, и Террелл покрутился перед ней как перед зеркалом, придирчиво разглядывая свой внешний вид. В зеркалах он, к сожалению, не отражался.