1918 год:расстрелянное лето

"Только не сегодня. Сейчас на его опухшее от побоев лицо клюнет лишь подзаборная шалава и то потребует деньги вперед".

Все они смотрели на меня с удивлением и надеждой. И то, и другое, я мог понять. Какое-то время назад я умирал, а затем взял и ожил, потом голыми руками убил двух тюремщиков, и вот они на свободе и с оружием в руках. Так кто я: ангел или черт?

— Господа, у нас совсем нет времени, тем более на знакомство, поэтому пока обойдемся именами. Меня зовут.... — я специально сделал паузу.

Первым отозвался полный мужчина, подсказав имя и отчество: — Вадим Андреевич. Меня зовут Никита Васильевич Заболоцкий. Военврач.

"Тевтон" отрапортовал четко, по-военному: — Штаб-ротмистр Михаил Генрихович фон Клюге!

Бритоголовый крепыш оказался подполковником Владимиром Андреевичем Донским, а красавчик представился подпоручиком Василием Аркадьевичем Збышевым.

— Какие будут предложения, господа? — спросил я их.

— В отряде должен быть только один командир. Вам и решать! — сказал, как отрезал штаб-ротмистр.

— Хорошо. Господа, вы слышали старика. Все, кто может сейчас поднять тревогу, сидят в местной комендатуре. Там у них пулемет и пост. Первым делом мы должны устранить эту опасность, после чего будем строить свой план, исходя из новой инф... новых сведений. Кто знает, где она находится?

— Вы совсем ничего не помните? — неожиданно задал вопрос военврач.

— Ненужный вопрос. Так кто?

— А по нам не видно, поручик? Мы все там были, — с кривой ухмылкой ответил мне красавчик.

— Владимир Андреевич, снимите с трупа одежду. Переоденьтесь. Поведете меня в комендатуру на допрос. Все остальные остаются здесь. Штабс-ротмистр будет изображать часового. Деда возьмите к себе в компанию.

Пока шло переодевание, я поинтересовался у крестьянина, который уже уселся на солому, недалеко от двери: — Митрич, сейчас кто-нибудь сюда может прийти?

— А я ведаю, вашбродие? Могут прийти пьяные из камандатуры, но скорее, будут песни свои орать, так как над ими акромя комиссара начальства нет. Товарищ Варкин только своими бойцами командует.

— А где сейчас товарищ Варкин?

— Мабуть у Ефросиньи — старостихи. Как ейного мужика повесили, так она вдова, стало быть. Вот он к ней на постой....

— Где ее дом стоит?

— Так, посредине. Крыльцо у него большое, да резное. Не пройдете мимо. Там солдат стоит.

— Где еще посты стоят?

— Так в той самой камандатуре. Больш нигде.

Спустя десять минут Донской переоделся в форму красноармейца, взял винтовку и мы пошли, провожаемые взглядом фон Клюге, изображавшего часового. Тихий летний ветер опускался на деревню. Из степи потянул свежий ветерок, неся с собой сочный и ароматный запах разнотравья. Пока мы шли, я силой вдохнул в себя несколько раз свежий, напоенный ароматом степи воздух и подумал, как же здесь легко дышится. Шли мы по тропинке, вдоль околицы, которая то и дело терялась в густой траве. По дороге мы не встретили ни одного человека, хотя в центре села было довольно оживленно, оттуда слышались мужские голоса и женский смех. Пару раз лениво лаяли собаки, да где-то поблизости заблеяла коза. Минут через семь мы подошли к местной комендатуре, впрочем, о том, что мы дошли куда нужно, стало слышно еще на подходе. Несколько пьяных голосов нестройно тянули песню "Смело, мы в бой пойдем за власть Советов". Я остановился, чтобы осмотреться. Изба, в которой красные сделали комендатуру, была когда-то крестьянским жилищем, это можно было судить по затоптанному огороду и саду. Подошли мы удачно, со стороны глухой стены, к которой раньше примыкал сарай или какая-то пристройка и от которой теперь практически ничего не осталось.

"На дрова, что ли растаскали, — предположил я, осторожно выглядывая из-за угла избы. Часовой был. Точно, как дед сказал. Сейчас он сидел на лавочке, рядом с открытой дверью, из которой, как и из открытого окна, доносилось хоровое пение комендантской команды. Винтовка, стояла рядом с бойцом, прислоненная к стене. В одной руке часового была половина ломтя хлеба, а в другой вареное яйцо. Ел красноармеец аккуратно, попеременно откусывая, а затем тщательно пережевывал еду. Он так углубился в этот процесс, что, похоже, ничего и никого не замечал. После того, как он закончил есть, вытер руки о гимнастерку, взял винтовку и вошел в избу. Спустя минуту пьяные комендантские парни дружно проорали последний куплет песни, затем кто-то пьяно заорал: — За революцию, братва!!

Братва подхватила тост дружным криком: — Ур-ра!!

Следом послышалось звяканье стаканов. Потом, кто-то воскликнул: — Ух, забористая!

Несколько минут длилось молчание, видно товарищи закусывали, затем, несколько неожиданно для меня, начался спор на политические темы. Часовой снова вышел из избы, опять что-то жуя. Дожевав, постоял несколько минут, потом снова прислонил винтовку к стене и направился в нашу сторону. Завернул за угол.... Так как с перебитыми шейными позвонками люди долго не живут, вот и он не стал исключением. Спустя пять минут сквозь пьяный спор пробился чей-то командный голос: — Петро! Ты хде?! А ну ходь сюды!

Так как часовой не отозвался на приказ начальства, то оно само за ним явилось, в лице коменданта или его помощника, так как на поясе у него болталась желтая кобура с револьвером и немецкий штык — нож. Его жизнь, как и у часового, закончилась там же, за углом избы, в лопухах. Примерив к руке штык-нож, я решил, что пришла пора действовать. Осторожно, чуть ли не на четвереньках, прокрался под окном, встал у двери. Прислушался. Снова звякнуло и забулькало. Шел процесс разлива сивухи по стаканам. Когда глухой стук возвестил, что пьяная компания поставила стаканы на стол, я в ту же секунду перешагнул через порог. В комнате стояла ядреная смесь из запаха пота, табака и плохого, неочищенного самогона. В глаза сразу бросалась беленая печь, занимавшая почти треть избы и прислоненный к ней ухват. За столом, где стояла наполовину ополовиненная бутыль с мутной жидкостью и немного закуски, сидело четверо. Матрос в тельняшке и в бескозырке с надписью "Громовержец" в этот самый момент громко и самозабвенно начал вещать о победе пролетариата над мировой буржуазией, при этом, не забывая с силой махать в воздухе сжатым жилистым кулаком, словно молотком гвозди вколачивал. Трое его подчиненных, тараща пьяные глаза, внимали своему начальнику с большим вниманием. В первые несколько секунд на меня никто даже не обратил внимания, но только они начали поднимать на меня глаза, как нож уже сидел в шее, сидящего ближе всех ко мне, солдата. Резкий взмах рукой и на голову второго красноармейца обрушилась рукоять револьвера. В следующую секунду нога с размаху ударила по табурету, на котором сидел матрос и тот со всей дури грохнулся на пол, а на последнего солдата я просто направил ствол, после чего тот, с выпученными от удивления и страха глазами, быстро поднял руки. Спустя несколько секунд в комнату вбежал подполковник, который, с ходу сообразил, что ему надо делать. Сначала он врезал по голове прикладом матросику, который был настолько ошеломлен и пьян, что даже не пытался подняться, а только тупо таращил на нас глаза, лежа на полу. Комендант не успел еще закатить глаза, как Донской подскочил к солдату и сбил его с табурета ударом приклада, при этом бросив на меня вопросительный взгляд. Я ответил ему резким жестом, быстро проведя пальцем по горлу. Подполковник подскочил к стонущему солдату и с силой ударил тому прикладом в горло. Короткий хрип — и все кончено. Тем временем, я добил ударом ножа оглушенного солдата, после чего быстро подойдя к окну, стал сбоку так, чтобы видеть пространство перед входной дверью. С минуту вслушивался и всматривался. Вокруг было тихо. Отошел от окна, затем тщательно стер с лезвия кровь грязным полотенцем, лежащим на столе. Остатки закуски, оставшиеся от пьяной компании, вызвали у меня обильное слюнотечение, но сейчас было не до еды. Повернулся к Донскому, который в этот момент подошел к лежащему в беспамятстве коменданту:

— Мы проделали все тихо. Вот только все ли здесь люди? Нет ли....

— Где вы видите здесь людей, поручик?! — бросил на меня яростный взгляд Донской. — Это быдло! Озверевшие скоты! Эти....

— Вы не ответили на мой вопрос! — резко перебил я его.

Донской вздернул головой, ожог меня злым взглядом и уже, похоже, хотел сказать какую-то резкость, но опомнился, отвел взгляд, снова посмотрел на бесчувственного коменданта: — Сейчас узнаем.

Эта фраза прозвучала у него многозначительно и зловеще. Я пожал плечами, снова бросил взгляд в окно, после чего подошел к пулемету "максим", стоящему в углу. Рядом стоял короб со сложенной пулеметной лентой. Его я видел только на картинках, а на практике с ним не приходилось сталкиваться

"Вот какое оно, чудо местного оборонпрома. Ничего, и не с таким разбирались".

Посмотрел на Донского, который, с кривой улыбкой на губах, приводил в чувство коменданта и сказал: — Отлучусь ненадолго. Мне переодеться нужно.

Тот в ответ только кивнул головой. Перед тем как выйти, остановился перед открытой дверью, просеивая сквозь себя звуки. Наступали сумерки. Человеческие голоса были еще слышны, но звучали уже скорее приглушенно, чем громко. Перешагнул порог. В ближайших трех домах света не было, даже занавески были задернуты.

"Может спать легли, все-таки начало темнеть, — предположил я, но без особой уверенности, так как практической стороны деревенской жизни почти не знал. Хотя судя по звукам, доносившимся откуда-то с дальней от нас стороны деревни, там, похоже, спать еще не ложились. Снова осмотрелся. Никого. Завернул за угол избы, где лежали мертвецы. Раздев трупы, начал переодеваться, а заодно анализировать полученные мною за последний час факты: поручик, Вадим Андреевич, красные, белые, тыл красного полка, господа офицеры. Время: гражданская война. Я офицер, поручик. Образ прекрасной женщины, отпечатанный в памяти. Это моя цель? Даже если и так, то где поставленная задача?

Ведение бизнеса требует мелочей и деталей, знания человеческой психики, богатого жизненного опыта и тонкого анализа ситуации. Боевая схватка построена на инстинктах, рефлексах, знаниях рукопашного боя и оружия, богатого боевого опыта. Все эти факторы являлись кирпичиками фундамента, на котором стояла моя работа, при этом бизнесом я никогда не занимался. Передо мной ставили задачи, которые я называл иначе — цель, и только в редких случаях не удалось выполнить порученную мне работу.

"Мне надо найти эту женщину? Но она больше смахивает на ангела, чем на живого человека! Хм. Впрочем, сейчас не время над этим думать".

Привычно убрал лишние мысли. Первоочередная цель была проста и ясна: ликвидировать прямую опасность и найти место, где можно было бы обдумать свои дальнейшие действия, уже на основе конкретной информации. Опасность на данный момент у меня ассоциировалась с отрядом красных, дислоцированным в этой деревне, значит отсюда надо быстро убраться, вот только для полного представления плана бегства у меня не хватало сведений.

"Может товарищи по классовой борьбе что-нибудь подскажут?".

Переодевшись, вернулся в избу и при виде открывшейся там картины, поморщился. Донской стоял над скорчившимся на полу комендантом, который глухо мычал от боли.

— Что он сказал? — поинтересовался я, вдевая нож-штык в ножны. Кобуру застегивать не стал, так как револьвер мог понадобиться в любой момент.

— Говорит, что все его выблядки здесь, за исключением двух уродов, которые отправились забрать труп. И больше он никого не ждет.

— Тогда он больше не нужен, — сказал я и, отвернувшись, подошел к окну. За моей спиной раздался сдавленный хрип. Стал у окна сбоку, так чтобы меня не было видно, наблюдая за все больше темнеющей улицей. Комендант хрипел, сипел и дергался еще несколько минут, пока не замолк окончательно, после чего подполковник подошел ко мне. Несколько секунд смотрел мне в лицо, потом сказал: — Надеюсь, вы меня поймете.

— Поймете? Что именно?

— Мою ненависть.

— Зачем мне ее понимать? Отвели душу — ради Бога!

— Я не садист! У меня... эти убили дочь. Она с мужем....

— Извините, подполковник, но нам сейчас не до воспоминаний.

Донской с силой провел рукой по лицу, словно стараясь стереть липнувшие к нему воспоминания.

— Вы правы. Что дальше, поручик?

— Минут через сорок — час окончательно стемнеет. Деревня ведь рано ложиться спать? — подполковник на мой вопрос коротко кивнул головой. — Значит, у нас вся ночь впереди. Заберем лошадей и тачанки, после чего уедем, как только определимся с направлением.

— Все не так просто. Мы здесь вряд ли найдем лошадей под тачанки. В деревнях, таких как эта, уже давно реквизировали лошадей, что красные,... что мы. Вы же видели лошадь этого деда?

— Видел. Что с ней не так?

— Ей на живодерню пора, а вы хотите ее запрячь в тачанку. Это даже не смешно.

— Что вы предлагаете?

— Мы не уйдем далеко без лошадей. Может... попробовать перерезать ночью, всю эту красную сволочь?

— Помните, как тот солдат говорил про комиссара. Что тот скоро вернется и устроит пролетарский суд. Он же тоже на лошади едет.

— Две лошади — одна тачанка, а нас шесть человек. Нужно четыре лошади! Ладно! Будем думать. Кстати, пока есть время, хочу поблагодарить вас, поручик, за то, что вы для нас сделали. Если мне даже придется умереть, я сделаю это с оружием в руках. Я, как и остальные офицеры, вам очень благодарен, поручик, за эту возможность.

Я пожал плечами: — Будем ждать темноты, а потом пойдем и поговорим с их командиром.

Донской отошел к столу, зашуршал бумагой, потом вернулся и протянул мне подобие бутерброда. Большой ломоть хлеба, на котором лежали три небольших кусочка сала вместе с зеленым луком. Отдельно вручил очищенное вареное яйцо. При виде еды мой желудок жалобно завыл, а я опять сглотнул слюну.

— Ешьте, поручик, а я пока подежурю.

Я был настолько голоден, что еда кончилась раньше, чем ощутил ее вкус. Бросил взгляд на стол, но там оставалось еды только на еще один такой бутерброд. Снова сглотнул слюну и спросил: — Что там в кувшине?

— Пейте. Квас.

Чтобы хоть как-то заглушить чувство голода жадно выпил два стакана подряд, потом сказал: — Идите, поешьте, Владимир Андреевич.

Тот только кивнул головой и отошел от окна. Я занял его место. После того, как Донской поел, он какое-то время возился с пулеметом, затем легко хлопнул по защитному щитку и сказал: — Случись дело, мы с тобой, братишка, с десяток краснопузых сволочей в ад отправим.

Я уже хотел удивиться, но спустя секунду понял, что он говорил не со мной, а с пулеметом. Спустя минуту, Донской подошел и встал рядом.

— Темнеет.

— Еще полчаса и пойдем.

Время тянулось медленно, но не для меня. В такие моменты я словно выключал сознание, оставляя на страже только зрение и слух, и тогда время текло сквозь меня.

Темнота упала на землю как-то сразу. Мы вышли из дома с винтовками за плечами. Пару секунд постояли, потом Донской сказал: — С Богом, поручик, — и мы пошли. Шли, не скрываясь, прогулочным шагом. В деревне стояла тишина. Так как, ни Донской, ни я, не были дальше околицы, то шли мы, не торопясь, стараясь запомнить расположение домов, если придется отступать. За все время мы никого не встретили, только в один раз из-за забора глухо и лениво гавкнула собака.