Маэрс-сити. Рождение охотника

— Убирайся! Катись! — звучали крики.

Малыш не плакал.

Чужак улыбнулся.

Скрипнули старые петли, прозвенел медный колокольчик и в приюте вновь повисла гнетущая, даже вязкая тишина. Мужчина не видел, что происходит за дверью, но чувствовал, что все будет хорошо. Настолько хорошо, насколько это вообще возможно в подобной ситуации.

Вновь подняв воротник, чужак поспешил скрыться. Он пробежал мимо помойки, служившей временным пристанищем ютящимся бомжам. Те, стремясь хоть как-то согреться в пасмурную ночь, жались к блохастым котам и крысам. Увы, животные и сами не обладали хоть частичкой тепла.

Мужчина миновал бандитское кабаре, в которое совсем скоро нагрянут фараоны. Они стрясут с держателя несколько сотен "вечно хрустящих", а потом направятся в бордель, так же скрывшийся за поворотом.

В этом борделе, по слухам, если у тебя есть достаточно денег, то не важно, кто представлен на витрине. Захочешь и тебе доставят десятилетнюю девочку или мальчика — в зависимости от вкусов. А если денег и вовсе не жалко, то в комнатку приведут обоих.

Бары, притоны, заброшенные больницы и родильные дома, все это оставалось за спиной чужака. Развевался потрёпанный плащ, дорогие ботинки чуть причмокивали каждый раз, когда под подошву попадала грязная лужа с радужными разводами.

Мужчина все бежал, по привычке придерживая рукой фетровую шляпу без ленты у тульи.

Очередной приступ кашля скрутил чужака. Тот схватился за грудь и рухнул на разбитый асфальт. Удивительно, но это покореженное полотно, давно уже обзаведшееся колдобинами и трещинами, как нельзя точно обрисовывало судьбу мужчины. Некогда ровное — сейчас же как после бомбежки.

Все так же сотрясаясь от очередного приступа, мужчина, держась за стену дома, свернул в темный тупичок.

Раздался гром.

— "Нашли" — подумал мужчина.

Трясущейся рукой чужак достал из внутреннего кармана пальто помятую пачку сигарет. Выудив ракового солдатика, мужчина ловко закинул его в рот и прикурил от молнии, ударившей прямо перед ним.

Столп белого света, по недоразумению явившийся после, а не перед оглушительным громовым ударом, взорвал и без того многострадальный асфальт. Раскаленные капли брызнули на кирпич и чью-то столь неудачно припаркованную машину. Видимо хозяину придется раскошелится на перекраску.

— Ты заставил меня побегать, — произнес высокорослый джентльмен, вышедший из молнии словно та была обычной дверью в какой-нибудь дешевый кабак. Высокий, на две головы выше чужака, он что-то придерживал у пояса. Толи тубус, толи трость. В такой темноте, разгоняемой лишь тлеющей сигареткой, сложно было разобрать даже собственные пальцы, не то что чью-то фигуру.

— Закончим, — прокряхтел чужак, сплевывая скопившуюся во рту кровь.

— Ты проиграл, — произнес джентльмен, поправляя вычурную шляпу котелок. Нет, мода на головные уборы бессмертна, но вот котелок — это уже слишком. Чужак ухмыльнулся. — Мы все равно добьемся своего. Ты лишь не более, чем помеха на пути нашего господина.

— Твоего, — прокряхтел чужак. — Твоего господина.

Повисла тишина. Её, впрочем, буквально разрывал все нарастающий гул, схожий с волной увеличивающегося цунами. Люди включали маговизоры или радио и слушали объявление о конце войны. Кто-то кричал, иные смеялись, утирая слезы радости и считали дни, до возвращения родных; иные проклинали магов, большая часть которых вскоре вернется. Но, так или иначе, Маэрс-сити неожиданно для себя проснулся в этот темный час, освещая ночь мириадами электрических огней.

Чужак поднял голову и подставил лицо каплям дождя.

Интересно, а как сейчас выглядит остров из глубин бесконечного космоса?

— Приготовься.

Уши прорезал металлический лязг. Сверкнуло лезвие длинного клинка.

Наверно, как чертова задница.

Раздался свист, а затем пришла очередная молния. Белый дракон сорвался с черных небес. Он, словно жадная до плоти любовница, обнял клинок, заставив сталь сиять ярче полярной звезды. Всего одно движение и меч вспорол плащ. Изогнутое лезвие, сотканное из искрящейся молнии, прошло дальше, разрезая кирпичную стену за спиной чужака и уходя куда-то к центру авеню, корежа машины и вспарывая дорожное полотно, словно то было лишь прохудившейся половой тряпкой.

На землю упала сигарета, которую, спустя мгновение, накрыла черная, фетровая шляпа.

Больше в тупике не было ничего и никого. Исчез высокий джентельмен, а вместо трупа и крови на асфальте лежала кучка пепла. Подул ветер и не стало и её.

Крики все нарастали. Народ начал выбегать на улицы, не обращая внимания ни на грозу, ни на дождь. Крупные капли тарабанили по листовому железу, покрывшему крыши трущоб Литтл-Гардена. Молнии то и дело вонзались в громоотводы, а сам гром как-то "поскромнел" на фоне орущего людского моря.

Вдруг, неожиданно для всех, кто мог бы случайно заметить вспышки подчиненной стихии, из тьмы вышел третий человек. В его фигуре не наблюдалось ни единой черточки, за которую мог бы зацепиться взгляд и надежно запереть в памяти. Абсолютно обычная конституция, ничем не примечательная одежда. Только лицо, показавшееся в свете зажегшихся фонарей, удивляло и даже поражало какой-то детской наивностью и юношеской добротой.

Человек, встретивший этого мужчину, сам собой придумывал прозвище "Добряк", потому как иначе подобного джентльмена назвать было сложно.

Добряк, или как там его зовут на самом деле, нагнулся и поднял шляпу, с укором глянув на промокшую сигарету. Отряхнув головной убор от воды и грязи, он сделал шаг назад, растворяясь во тьме.

* * *

Закончив с бумажной волокитой, управительница небрежно подняла ребенка на руки, словно тот был кулем с одеждой, а не живым человечком. Посыпая чехоточного, личинку человека, приют, район, город и бога самыми отборным ругательствами, женщина поднималась по трескучей лестнице. Еще в прошлом месяце девочка Элис сломала здесь ногу, но ступени менять не стали. Даже дыру не заделали.

С каждым пролетом брань становилась все красноречивей и отборней. Какой-нибудь ученый, возможно, сделал бы вывод о прямой зависимости количества пройденных метров и нецензурного словарного запаса. Впрочем, сама управительница сделала лишь один вывод — этот проклятый голубоглазый мозгляк принесет ей немало бед.

Бывшая шлюха хоть и не верила в бога, зато верила в приметы. Появиться в такую мерзкую ночь, да еще и на руках чахоточного — подобной участи не очень-то и позавидуешь. Видимо сам факт того, что ребенку предстоит стать очередной сиротой Литтл-Гардена, не очень-то и волновал суеверную тетку.

Остановившись на четвертом этаже, покрасневшая хозяйка переложила ребенка на левую руку, правой стянула чепчик и принялась вытираться им, пользуя вместо платка. Жирный пот оставлял не только неприятный запах, но и столь же пакостные отметины на и без того пожелтевшем предмете ночного туалета.

— Принесли же тебя черти на мою голову, — с отдышкой, буквально задыхаясь, прорычала мадам.

Ребенок, моргнув, не подал и виду, что его как-то задели прозвучавшие слова.

— Мерзкий ублюдок, — прошипела управительница.

Что ж, несмотря на необъятные габариты и трясущийся под ночнушкой жир, диапазону её голосовых способностей мог позавидовать иной лектор. Шипя, причитая, рыча, цедя, сплевывая, гаркая, скрипя и даже шепча, она все же смогла добраться до инкубатора. Так работники "св. Фредерика" называли угол, где воспитанники жили до трех лет. Потом их разбрасывали по комнатам и переводили на другие этажи. Чем ниже — тем старше, а чем старше — тем озверелей.

Я вас не обману, сказав, что некоторая, не самая малая часть криминала Литтл-Градена, некогда обиталась именно в этом приюте.

Малыш, кажется, даже не удивился очередному дверному скрипу. Но стоило только прозвучать первой ноте, как небольшая комнатушка, которую иные постеснялись бы пристроить под чулан, взорвалась гвалтом детского крика и писка. Кто-то кричал потому что хотел есть, иные потому что их разбудили, а последние, как считала управительница, из вредности и за компанию. Что ж, возможно она была права.

— Поганые отродья, — каркнула хозяйка.

Женщина, скривившись, сбросила с небольшого столика соски, бутылочки, пеленки и прочие атрибуты ухода за ребенком. Пока те падали на пол и куда-то резво укатывались, женщина с отвращением скинула новенького на столешницу, а потом ушла, громко хлопнув дверью.

Дети все продолжали кричать, а Джоли так и лежал. Молча. Он смотрел на низкий потолок, и спокойно посасывал большой палец. Скорее всего маленький разум ребенка не мог осознать, как сильно за последние дни изменилась окружающая его реальностью. Не осознал он и появления самого обычного, ничем не примечательного человека.

Вот только стоило этому джентльмену появится в комнатке, как тут же смолкли детские крики. Джоли же, словно по волшебству, переместился в непонятно откуда появившуюся кроватку. Пусть плохонькую, местами подгнившую, но все же кроватку. Сверток накрыло дырявое одеяльце, а на недавно оккупированный столик взлетели соски, пеленки, бутылочки и прочий инструментарий нянечек.

Добряк, а именно им и оказался наш незнакомец, положил в ноги мальчику черную фетровую шляпу без ленты у тульи и исчез. Джоли же, все так же посасывая большой палец, прижимал к себе небольшую белую визитку, появившуюся вместе с шляпой.

На карточке красовались лишь красные чернила, складывающиеся в две буквы — "D.H." и больше ничего.

Глава 2. Блюз бродячих собак

1951 г, Арбиген, Маэрс-сити, приют "св. Фредерика"

Джоли, обернувшись, убедился в том, что за ним никто не следит и юркнул за невысокий куст, стоявший у приютского забора. Куст, выросший со стороны улицы Роз, оказался ровно тех размеров чтобы взрослый человек не обратил на него никакого внимания, а маленький мальчик мог скрыться в листве от любого постороннего взгляда.

По стечению обстоятельств, коим поспособствовал Роджерс, за кустом образовалась дыра в заборе. Через неё Джо (имя Джоли мальчик искренне считал девчачьим) каждый день пробирался в город и возвращался тем же способом.

Чумазый парнишка, больше похожий на вороватого котенка, пролез в зазор и, прикусив кончик языка от усердия, вернул прикопанную доску на место, а в специальный паз воткнул заточенную палочку. Доска, с которой уже давно осыпалась некогда пахучая желтая краска, встала как влитая.

Джо, поправив черную фетровую шляпу, оказавшуюся слишком большой для мальчишеской головы, гуськом добрался до небольшого холма.

Здесь росло, пожалуй, единственное дерево, не занятое тарзанками или сиротскими тайниками. А за каждый тайник, если быть откровенным, шли нешуточные разборки. Как несложно догадаться, в подобных баталия верх одерживали старшие. Куда молодым тягаться с шестнадцатилетними лоботрясами, изведавшими все тяготы и относительные радости жизни босяка.

Джоли разлегся под раскидистым деревом, чья листва не могла спасти от июньского зноя. Солнце, словно рассердившись на смертных, неутомимо метало лучи света, споря в меткости с самим Аполлоном.

Мальчик, сощурившись, забрался в тенек и вытащил из под шляпы белую визитку. Карточку, казалось, не трогало время, заботливо обходя стороной. Края визитки все так же могли порезать тонкие пальцы Джоли. Красные буквы "D.H." как и раньше напоминали застывшие брызги крови.

— Что же ты такое? — задумчиво произнес мальчик.

Когда-нибудь его голос станет густым баритоном, от звука которого будут млеть даже самые стойкие леди. Сейчас же мальчик пищал, как и положено любому семилетнему отроку.

Роджерс за этот год успел излазить почти весь район, но так и не нашел заведения с названием, указанным на карточке. В телефонной книге так же не значилось ничего начинающегося одновременно на D и H. Впрочем, это не останавливало сироту.

Мальчик, сколько себя помнил, всегда обожал разнообразные загадки. Благо его острый ум оказался способен не только безупречно учиться (во всяком случае, так было до тех пор, пока Джо не вырос), не получая меньше сотни баллов за все контрольные, но и решать любые головоломки.

Конечно вы можете посмеяться над подобной самоуверенностью. Ведь, если подумать, то мало кто в первом классе младшей школы умудрялся получать отметку ниже, чем девяносто. И тем не менее.

Парнишка убрал визитку обратно и вновь нахлобучил убор. При маленьком тельце, он до смешного напоминал грибную шляпку.

Убрав на бок вьющуюся челку, мальчик подложил под голову руки и прикрыл ярко-голубые глаза. На ногах сорванца красовались рваные кеды с выглядывающими грязными пальцами. Некогда хорошие бриджи цвета хаки обзавелись заплатками и многочисленными дырками. Рубашка и вовсе испытала столько иголочных уколов, что считала нитки близкими родственниками, а штопки — сутью текстильной промышленности.

— Жрать охота, — сказал Джо. Такая у него имелась привычка — разговаривать сам с собой.

Так сложилось, что Роджерс не смог завести в приюте друзей. Мальчик, даже в этом возрасте, уже был красив, словно ангел. Причем, по словам славянского священника, изредка подкармливающего шалопая — толи падший, толи недавно вознесшийся.

У Джоли были, пусть и скрытые детской пухлостью, изящные черты лица. Высокие скулы пока еще не окончательно "выросли" из хомячьих щек, но и этого, вкупе с большими голубыми глазами и волнистыми, черными волосами, хватало чтобы девочки начинали краснеть и заикаться в присутствии Роджерса.

Мальчики сверстники Джоли и вовсе сторонились его, пока еще сами не зная почему испытывая приступы зависти и зловредности. Старшие же парни не обращали на молодняк никакого внимания. Порой, правда, взрослые девушки использовали Роджерса вместо живой куклы, теша пока еще не заглушенный и подающий голос материнский инстинкт.

Но не жалейте Джо. Мальчик терпеть не мог, когда его жалели.

Как и любой приютский, да и иной сирота, Джоли часто мечтал о родителях. Его мама — конечно же добрая и красивая. Ведь иначе и быть не может. Она, мама, просто не могла быть дешевой шлюхой, избавившейся от случайного бастрада. Нет, это глупости и злоба старших и сверстников. Конечно она не такая. Просто что-то случилось и она его спрятала здесь. Спрятала, чтобы потом вернуться.

А отец. Высокий, сильный, он тоже, конечно же, вовсе не какой-нибудь забулдыга или бандит. И, конечно же, с ним тоже просто что-то случилось.

Может один из магов, коих так много на острове, стер память его родителям. И теперь он — Джоли Роджерс, должен отыскать их в бесконечном городе, где трущобы перемеживаются с высотками, пронзающими само небо. Где из баров тянет парами виски, кабаре полны неумолкающего и нестареющего блюза и дешевой, искусственной похоти. Где по дорогам тянутся бесконечные вереницы пыхтящих авто, а в телефонных будках за пару центов раздаются гудки.

— Гуд, гуд, гуд, — а потом голос. Красивый, безразличный женский голос. — Здравствуйте. С кем вас соединить? — и робкий, но пылкий и резкий, детский. — С мамой и папой. — и снова. — Гуд, гуд, гуд...

В порту кричат грузчики, с кораблей снимая товары. Скрипят краны, чьи тросы плотно облегают бесчисленные контейнеры, доставленные с большой земли.