| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Ректор склонился ближе ко мне, взгляд его из веселого стал задушевным:
— О принадлежности своей к римской церкви больше не говори, все равно никто не поверит. Ни отпущения грехов, ни причастия при таких мыслях ксендзы не дадут. Ты Господа Христа почитаешь?
— Н-ну, на свой лад...
— Это как?
— Помилуй, святой отец, негоже с такого похмелья богословские беседы вести. Мысли в разные стороны разъезжаются. Еще впаду в ересь...
— Свой лад — это всегда ересь и есть.
— А если человек своим умом думает, так мысли у него непременно будут отличные от чужих.
— Не скажи! Дважды два для всех четыре. У кого иначе — не об уме, а о глупости говорить должно.
— Четыре! Как бы не так! В теологии вечно у одного три, у другого — пять, у третьего — девяносто девять с половиной! Я уж и лезть в эти дебри не хочу, ибо слабым своим разумением определить, кто прав, не в силах.
— Так доверься разумению знающих людей! Поможем...
— Прости, почтенный: ты знающий, спору нет, — а Гиньотти? Тоже ведь не дурак безграмотный?! Я, конечно, тебя не в пример больше уважаю — но Платон, как говорится, друг... а где истина, хрен его знает. Знаешь, отче, кто мой любимый святой?
— А я уж, грешным делом, думал, не афеист ли ты. Ежели есть таковой, то Святой Фома, несомненно!
— Точно! Это ведь ему Спаситель сказал: 'Аз есмь путь и истина и жизнь'?
— Именно так!
— А почему Пилату смолчал? Почему на его: 'Quid est veritas?' не ответил: 'Аз есмь'? Сдается, не любил Он нашего брата! Воинских начальников, разумею. Мне в сей истории Пилат всего понятней. Верный слуга, пес империи... Чин, по нынешним аналогиям, генеральский, хотя не из самых высших...
Дверь хлопнула, впустив клубы морозного пара: зима в Станиславове стояла почти московская. Ванька-денщик потопал на пороге, отрясая снег с башмаков, приблизился и с поклоном подал немалого размера жбан.
— Чего так долго?! Тебя за смертью посылать!
— Дак из постели жиденка поднял, хворает... А квасу, как ваша милость приказывали, в евонном трактире нет. Не прогневайтесь, господин генерал, вот пива принес...
— Заплатить не забыл? Ступай пока. — Откинув крышку, я жадно припал к настывшему на морозе сосуду под насмешливым взглядом ректора. Когда отвалился, в изнеможении переводя дух и прислушиваясь к ощущениям в желудке, с раздражением узрел, что денщик тоже на меня пялится, вставши на пороге.
— Какого пса, дурак, двери расхлебенил?! Не лето красное!
— Тут, господин генерал, девка...
— Ты еще и девок сюда таскаешь?! По розгам соскучился?
— Не я, она сама пришла... До вашей милости...
— Что ты врешь?! Не помню, чтоб на утро этакое затевал... — Хотя Феофан мне, собственно, никто, выказывать перед ним приуготовления к блуду казалось как-то неудобно. — Пусть войдет!
Потупив глазки, загадочная девица бочком протиснулась мимо Ивана — рослая и довольно фигуристая, хотя не первой свежести. В немецком платье, явно перешитом с чужого плеча. И с чужой, хм... В общем, прелести первой владелицы оного были куда обширней.
— Как тебя зовут и чего хочешь?
— Фрау Шульц послала... А звати мене Ганна.
Только теперь вспомнил вчерашнюю полковницу. Слава Создателю, гостья не для амуров пришла!
— Та самая Анхен? Так ты наша? Думал, у нее немка в камеристках.
— Не так, милостивый пан. Нимкени гроши люблять.
— А русские одними подзатыльниками бывают сыты? Садись, признавайся: кто тебя обидел? Ванька, пошел вон и к дверям не липни, а то накажу! Святого отца, девушка, не стесняйся: ему на исповеди и не такое рассказывают.
Каждое слово из уст Ганны пришлось клещами тянуть, и ничего бы у меня, наверно, не вышло, когда б Феофан не помог. Матерому попу чужую душу вывернуть наизнанку — что опытному повару куренка распотрошить. Да и мешаное польско-малороссийское наречие, привычное камеристке, он понимал без труда. Исчезли последние опасения, не наши ли гвардейцы уестествили девку. Насильники 'розмовляли по-козацьки'!
Мелочь, конечно; но ткнуть высокомерных ляхов носом в дерьмо, за то что слуг в руках не держат — все ж душе отрада.
— Как думаешь, дивчино, чьи то холопы?
— Не хлопы, милостивый пан: уси ухватки инши. Яко вовк рознится ото пса. Нэ бачила я их преже.
Я выловил в кармане новенький талер, покрутил между пальцами:
— Ну так пошукай. Походи меж людьми. Найдешь казачков — твой будет. Ванька!
— Слухаю, господин генерал!
— Сию девку пускать ко мне в любое время! А пока — проводи!
Оставшись вдвоем с игуменом, переглянулись.
— Чем обеспокоен, отче?
— Да вот, задумался: что то за волки? Не мазепиной ли стаи? То бишь, по-нынешнему, орликовой? В поле противустать русскому оружию иудино семя не может, а вот из-за угла пальнуть... Город сей — вотчина Потоцких. Здесь вражьих глаз бесчисленно, и любого ненавистника нашего примут как родного. Сноситься с предводителями легко: до турецкой границы семьдесят верст, венгерская — и того ближе. Одвуконь за ночь доскачешь. Ты воеводу киевского, пана Юзефа Потоцкого, не имел чести знать?
— Воеводу? Имел, некоторым образом. На Пруте перестреливались с ним и его людьми через речку. Положили скольких-то; жаль, что самого не удалось упокоить.
— Так вот, смотри. Сколько лет, как ляхов из Киева вышибли, однако ж оные до сей поры смириться не могут. Убогой городишко Житомир — стольный град воеводства... Какого? Киевского, само собою! А воевода, ярый партизан Лещинского, сражался против Августа, был разбит под Конецполем, ушел в Турцию и оттуда свои ядовитые тентаколи к нам запускает! И не он один: много таких, которые мечтают вновь забрать под себя Малороссию и православную веру в ней истребить! Им союз с Россией, как нечистому святая вода!
— Это понятно, только ведь нет у нас ничего, кроме голой хипотезы. Должны быть вражьи происки — и, наверно, есть... Но кого бить, кого хватать?! Коли к государю идти — там надо товар лицом показывать!
— К государю, и верно, не с чем. — Честолюбивое сожаление промелькнуло в глазах монаха. Ух, как хотелось ему, расправив ангельские крылья, подлететь спасителем от цареубийственных замыслов! — Вот служителей по тайной части, при нем обретающихся, надо на всякий случай уведомить...
— Андрюху, что ли, Ушакова со товарищи? Давай, но будет ли прок... Все, что они умеют — взять человека в застенок, да поспрашивать. Когда спрашивать некого, так чисто бараны.
По правде говоря, опасения Феофана мне показались не весьма убедительными: десять против одного, что таинственные казаки состоят в службе кого-то из магнатов. И уж, в любом случае, ловить их — не моя забота. Иные, более важные дела закружили в бесконечной круговерти. Не знаю, как Петру удалось, но он вытянул-таки из Августа согласие включить войска Речи Посполитой в состав союзных сил. Пришлось отбросить личину бездельника и в поте лица обсуждать военные статьи трактата с королевским главнокомандующим, генералом Флемингом. На представленные монарху резоны, что сие соглашение лишено смысла, ибо попытка короля исполнить его в обход сейма непременно окончится шляхетским бунтом, царь отвечал с усмешкою:
— Бунт и без того случится. Полагаю, не позже весны увидим конфедерацию против нашего любезного брата. Будут требовать, чтобы убрал своих саксонцев.
— Если его положение столь шатко... Прости, государь, может я чего-то не понимаю... Зачем же тогда ему обещана Рига? Да по нынешнему трактату — Очаков, со всей землею между Днестром и Бугом?
— Ригу еще заслужить надо. А Очаков — завоевать. Посмотрим на августово старание... Тебе известно, сколько он военных обязательств на себя взял, против моих гарантий. Не сможет исполнить — и я ему ничем не повинен. Главное, сия алианция суть мост между нами и кесарем, коий обязан польскому королю против турок помогать. Теперь свояк наш любезный не отвертится, casus foederis налицо!
Царь улыбался. Дело, еще недавно казавшееся безнадежным: превозмочь турок и шведов одновременно — становилось реальным в союзе с императором. Открыто пока ничего не говорилось, но мне явно предназначали некое место в предстоящих негоциациях, и недавнее столкновение с аббатом Гиньотти весьма походило на проверку. Задним умом ясно виделось, что нас с ним стравили, как псов на собачьих боях. Обижаться не на что: прежде, чем облечь высочайшим доверием, Петр хотел выведать всю подноготную доверенного лица. Разгадав сей интерес, я попробовал ему подыграть.
— Ваше Величество, раз республику ожидает смута, не будет ли уместно воспользоваться ею для расширения границ в Литве и польской Украине? Ваши права несомненны: даже здесь, заехав чуть не к венгерскому рубежу, мы обретаемся в воеводстве Русском, населенном малороссиянами, еще не простившими ляхам насильственного приобщения к унии. Почти половина коронных земель и три четверти Литвы — изначально православные.
— Сие когда-нибудь исполнится. Но еще, пожалуй, не скоро. А сейчас прибавить третью войну к двум возгоревшимся — смерти подобно. Не время с поляками разбираться.
— Я думал, государь, о возможности взять верх над ними мирными способами. Если мы приобретем устье Днепра, добьемся в будущем свободного мореплавания и устроим судовой ход через пороги, то сможем взять под себя вывозную торговлю всей области Припяти и Березины. Примерно до линии Ковель-Минск-Орша. Еще бы Ригу себе оставить, тогда в торговом отношении восточная половина Речи Посполитой — наша! Отменно прочная опора выйдет в этих землях!
— Не слишком далеко заглядываешь?
— Видеть дальше других — значит иметь преимущество над ними.
— Под ноги тоже не забывай смотреть. Не то залюбуешься на светлые дали — да мордой в грязь! Помнишь, насчет Молдавии ты говорил, что на сем пункте легко поссориться с союзниками? Правильно говорил. Торговые дела — еще одно больное место. На первый взгляд, хорошо бы взять себе всё. Ну вот, получим порт на Черном море. Дальше-то что? Выход в Медитерранию непременно нужен.
— Понимаю, Ваше Величество. Буде у Польши тоже появится черноморский порт, и кесарь добьется свободного плавания по Дунаю, коалицию сплотит общий интерес — принудить султана к открытию проливов.
— Верно. В одиночку можно лет двадцать этого добиваться, и все без толку. А если с поляков старые долги править, хотя бы и трижды законные, то все надежды на союз против турок порушим.
Трактат был готов, оставалось оный ратификовать — и, по обычаю, буйно сие отпраздновать. Бомбардирский капитан-поручик Алексеев готовил к заключительному балу грандиозный фейерверк. Вообще-то, огненная потеха считалась вотчиной Василия Корчмина; но тот был ныне далеко, среди финских скал, — воевал шведов под началом Голицына. Накануне праздника преемник славного инженера явился ко мне.
Казалось бы, разница в чинах разводила нас очень далеко. Нет, не так все просто! Бомбардирская рота Преображенского полка — не какая-нибудь другая. Ее капитаном числится сам Петр: так что капитан-поручик, по этой линии, первый после царя! Посему я принял тон дружеский и слегка покровительственный.
— Что, помощь нужна? Проси, не стесняйся: посодействую. Только государю о том не рассказывай, а то наложит на меня фейерверочную повинность. Говори, будто сам все сделал.
— Как скажете, господин генерал. Я хочу Порту Оттоманскую изобразить в виде огнедышащего змия с ужасной пастью, потом явятся два орла. Один польский, другой — наш, двуглавый, и оного дракона перунами поразят. А по бокам будут огненные фонтаны и колеса крутящиеся.
— По-моему, неплохо задумано. И чем тебе пособить?
— Слышал, вы походную лабораторию с собою взяли. Не найдете ли заимообразно быстрого фитиля, аршин хотя бы сотню?
— Фу ты, вздор какой! Готового нет, но велю сделать. А ты что же, не запасся?
— Запасся, да вот... Тоже, господин генерал, не говорите никому, ладно? Цельный моток пропал куда-то. Может, просто потерялся, может — солдаты пропили...
— Ох, ничего себе! А ты подумал, кому и зачем здесь пороховой фитиль понадобился? И чем твое потворство может обернуться?! Сам голову потеряешь — черт бы с ней... Ванька!
— Слухаю!
— Перо и бумагу! — Денщик вспугнутым зайцем порскнул к столу и обратно, чуя по голосу, что мешкание грозит нешуточным битьем. Я быстро нацарапал несколько строчек. — Гвардейского капитана Ушакова знаешь? Бегом! И на словах передай, что дело отлагательства не терпит!
Капитан не заставил себя ждать. Через недолгое время мы все вместе, в сопровождении преображенских бомбардиров, вломились в населенные многочисленной прислугой подвальные каморки дворца Потоцких. Прибежавший на шум немец-мажордом вначале пытался возражать, но поневоле смирился с вторжением и безропотно отпирал все двери, какие прикажут.
— А тут что? Ну-ка отвори!
— Айнц минуте, майне херрен... — Теребя дрожащими руками связку ключей, старик никак не мог найти подходящий.
— Капрал! Ломай, я отвечаю!
— Панове, здесь просто кладовая... — Кто-то из холуев сунулся было выручать начальство.
— Брысь!
Замок повис на изувеченных петлях, из тьмы дохнуло плесенью. Тусклый свет масляного фитиля выхватил рогожные кули, темные от времени бочки, ломаную мебель, еще какой-то хлам...
— Что в бочках?
— Херр генераль, их вайс нихт...
— Откройте.
Обруч слетел под обухом, клепки расселись — и в щели хлынули темные струйки. Слава Богу, лампу держал бывалый артиллерист: будь на его месте человек более пугливый, мог бы уронить...
— Порох...
— Андрей Иваныч, распоряжайся.
— Да, господин генерал. Капитан-поручик, поставь караулы у всех дверей. Никого не выпускать...
Молодец: ни секунды замешательства. Бровью не повел, когда ему подарили дело, способное составить счастье и обеспечить карьеру всякого, кто мечтает о высших чинах. Или погубить навеки, если оное дело провалишь. Можно бы себе оставить, начать командовать... Нет. Не хочу. Во-первых, на всякое ремесло нужен мастер. Ушаков, хоть и записан в Преображенском полку, давно употребляется государем преимущественно для тайных дел. В розыске мне с ним тягаться — примерно как ему со мною на поле боя. К тому же, я брезглив. Допрашивая захваченного 'языка', стесняться в средствах не стану: он сам дал мне это право, взявши в руки оружие. Но дворцовая челядь — мирные и в большинстве верные люди. Вероятно, среди них только один изменник, пытать же придется многих. Пачкать сею мерзостью свою честь даже по государственной необходимости не желаю. Да и без нужды: мечтающих посвятить свои дни подобному занятию всегда больше, нежели вакансий по этой части.
К тому же, совсем не исключено, что бочки с порохом стоят здесь со времен пана Юзефа, с тех самых пор, когда Потоцкие начинали свою приватную войну, — а никакого заговора нет вовсе. И все ж государю доложить надо.
Я направил было стопы к обывательскому дому возле ратуши, где квартировал царь (жить во дворце он отказался, не любя обширных помещений), но меня догнал запыхавшийся Алексеев. Капитан-поручик дрожал, как в лихорадке; хладный пот струился по лбу.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
