Ave Dominus Nox

Он склонил голову. Но Император оставался немым.

— Ты сделал меня таким, Повелитель человечества. Ещё один просчёт с твоей стороны. Ты мог сделать меня безжалостным, но вместо этого дал мне чувство справедливости. Подарил ненависть к человеческой порочности. Все твои планы такие грандиозные! Но им не хватает тонкости. — Фигура примарха опустилась на корточки. — Я не знаю, когда понял, что являюсь чудовищем. Но помню, когда подумал, что могу им быть. Бедный мерзкий Конрад Кёрз. Какой выбор у него был? Злодей от и до. Созданный, чтобы нести правосудие и обречённый умереть за свои преступления.

Границы помещения, где происходил монолог, прорисовывались всё чётче. Стали видны пятна кровавого льда на полу, отрезанные конечности разной степени разложения, разбросанные тут и там кучки полупережёванного мяса. Потолок, с которого свисали цепи. Трупы на этих цепях. И фигуры космодесантников, что подобно мне стояли за границами комнаты, в тенях.

— Я убил очень многих, — тихо произнёс Кёрз. — Часто мне это нравилось. Почти все они были виновны. Интересно, сколько людей погибло бы от моей руки, если бы Империум оправдал твои ожидания? Скольких ещё я убил бы, полный праведного отвращения к их неполноценности? Это было бы справедливо, не находишь?

Его вопрос остался без ответа. Снова.

— Я часто размышляю, последовал бы Коракс за мной в ту же тьму, если бы не война. Мы с ним так похожи, почти близнецы. Из всех он и Сангвиний были мне ближе всех. Ничего личного, никто из них не был мне другом, у меня никогда не было друзей. Но они были похожи больше всех, хоть и по разным причинам. Коракс и я, оба создания тьмы. Я — садист, он — убийца и диверсант, оба озабочены правосудием, оба выросли среди преступников.

Призрак вздрогнул и провёл чёрными ногтями по бледной коже. Очень грязной коже, покрытой биологическими отходами, кровавой коркой и кусочками плоти. В комнате было холодно.

— Мы шли похожими путями. У нас должно было быть столько общего, и всё же Коракс всегда ненавидел меня. Он считал меня жестоким варваром. Он! Благородный борец за свободу, который сжёг бесчисленные тысячи в атомном огне ради собственной моральной победы. Он отлично понимал важность зверств, пусть и притворялся, что это не так.

Кёрз покачал головой и засмеялся.

— Видишь, чего я не понимаю. Зачем ты породил такой выводок лицемеров?

Он обнял длинными костлявыми руками колени и уткнулся в них лицом.

— Я расскажу тебе кое-что ещё, — продолжил Кёрз. — Я тоже его ненавидел. Ты можешь подумать, что я ненавидел всех моих братьев. Это не так. Это они ненавидели меня. Я не мог ненавидеть их в ответ. Большинство из них я мог терпеть, нескольких уважал. Пару из них любил, хотя и безответно. Но Коракса я ненавидел.

Примарх отвернулся от застывшего собеседника и прислонился к стене. Его лицо потеряло звериную жестокость и позволило увидеть проблески несгибаемой воли, что некогда так меня вдохновляла. Отец, что ты делаешь?

— Я так сильно ненавидел его. Я ненавидел его не за то, что мы были похожи и не зато, что он был лучше. Ведь если мы были аспектами одного принципа, Коракс был лучше, совершеннее. Мы так похожи по твоей задумке, — подчеркнул Кёрз. — Разве он не вырос в ужасном месте? Разве его не преследовали? Не угнетали? Но он не убивал, как я. Он использовал страсть и аргументы там, где я пускал кровь. Я ненавидел себя за то, что был не похож на него, но я не мог презирать кого-то, кто был тем, кем я быть не мог. Зачем мне ненавидеть его за это? Может за то, что он, подобно мне, не смог усмирить свой мир, смиренно передав его Культу Машины? Может я ненавидел его за то, что он был слабым? Нет. Я не мог ненавидеть его и за это.

Он ухмыльнулся, кусая нижнюю губу, пока не пошла кровь. Тёмные, почти чёрные капли разбивались о мрамор пола и застывали скорбными бриллиантами.

— Я скажу тебе, почему я ненавидел его. Зависть к его мастерству стояла за ненавистью. Я скрывался в ночи, но Коракс владел ею. Мои тупые сыновья думают, что способности Ворона исходят от какой-то технологии, дарованной Девятнадцатому. Я же видел, что они были врождёнными. Представь, чего бы я добился, если бы ты наделил такими же дарами меня? Насколько более совершенным чудовищем я мог бы стать, если бы тени любили меня так же, как они любили Коракса!

Кёрз замолчал и рывком открыл собственное сознание. Я всё ещё стоял вне комнаты, но теперь мог видеть глазами примарха. Вместе с другими Легионес Астартес я застыл немым зрителем развернувшихся перед взором картин.

Конрад вспоминал пытки. То, как он наслаждался болью других существ. Так было всегда. Поступал ли он так потому, что должен был, или потому, что хотел? Разве сомнения всегда были там, на задворках разума, до того, как Сангвиний попытался переубедить его? Его брат Ангел: проклятый так же, как и он, видеть будущее, но такой чистый, такой благородный. Такой уверенный, что ход событий можно изменить.

— Такой мёртвый, — захихикал примарх, но смех был горький, в нём чувствовалась боль утраты.

Если бы только у него была сила, смог бы он стать таким, как Ангел? Однажды Кёрз сказал своему брату, что их разделяет лишь случайность, которая забросила их на родные планеты. Но сомнения съедали его. Жил бы Ваал Секундус в страхе перед демоном из пустыни? Возрадовался бы Нострамо ангельскому спасителю?

— Нет, — Кёрз покачал головой. — Он бы умер, выпотрошенный, ослеплённый, с ощипанными крыльями. Он бы не пережил то, что пережил я.

"Твой брат Жиллиман говорил, что правосудия недостаточно. Помнишь?"

Кёрз насторожился и огляделся. Мысль была не его, но она пришла не из внешнего источника, насколько он мог судить.

"Милосердие — это необходимое дополнение правосудия. Без милосердия правосудие сурово и жестоко. Аморально."

— Правосудие сурово и жестоко, и я такой же! — Обвиняюще прорычал примарх на скульптуру. — Это то, чем я являюсь. По-другому быть не может.

"Это действительно так?"

Конрад пристально посмотрел на сидящую статую. Он не мог сказать, был ли голос его собственным, или это говорила фигура.

Нет, Восьмой вспомнил эти слова. Их произнёс Ангел тогда, когда под давлением судьбы его собственные убеждения ослабли. Эти слова Сангвиния снова потревожили разум примарха Повелителей Ночи.

— Милосердие это роскошь, — пробормотал Кёрз. — Правосудие должно быть несгибаемым. Правосудие необходимо для правления закона. Люди — это звери, неспособные следовать законам. Они пытаются нарушить их на каждом шагу, снять с себя ограничения, которые возлагают на других. Люди врут или подкупают, убеждённые в том, что они и только они являются особенными и находятся за пределами правил, которые должны быть применимы ко всем, кроме них самих. Им нужен страх, чтобы повиноваться. Им нужно преподать урок боли, чтобы они узнали, что ответственность лежит на всех. На всех! — Выпалил он. Его плечи вздрогнули, встряхнув изорванный плащ. — Не может быть правосудия без страха, не может быть страха без страданий!

Примарх снова начал возбуждённо шагать по комнате, расшвыривая куски плоти ногами и раскачивая подвешенные трупы. Некоторые из них были слишком большими, чтобы принадлежать человеку. Некоторые явно были остатками ксеносов — эльдар, странных обезьян, человекоподобных ящериц, кого-то совсем несуразного. Побродив некоторое время вокруг трона, Конрад подошёл к своей коллекции и, следуя собственной логике, вырвал несколько органов. После чего вплотную подошёл к статуе Императора и начал с хрустом трапезничать.

— Не важно, — сказал он, прожёвывая мясо. — Мне нужно о многом тебе рассказать. О судьбе и о том, как мы должны ей следовать. Будущее предопределено, и ты знал. Ты знал, что Империум обречён. Я не знаю, зачем ты вообще пытался. Это была дурацкая мечта, и мы проснулись в кошмаре.

С каждым словом изо рта Конрада Кёрза вылетали куски плоти и брызги крови, иногда попадающие на статую.

— Ты как я, отец, видишь ясно. Ты, я, Сангвиний — мы видим мир без фальшивой дымки, которой люди так старательно загораживают собственное зрение. Скажи мне, провидя столь многое, как ты можешь доверять человеческой натуре? Она тёмная, мрачная и полностью лишена достоинств. Там есть только тени. Ты дал мне этот дар предвидения. Почему ты не обсудил его со мной или с другими? Почему ты не объяснил? Почему мы должны так страдать?

Снова настала тишина, изредка прерываемая хрустом разгрызаемых костей. Завершив своё пиршество, примарх продолжил разговор.

— Видишь? Видишь! — обвинял Кёрз, тыча окровавленными пальцами в отца. — Ты ведь видишь. Ты положился на лучшую сторону людей, которой не существует. Я лучше тебя, потому что видел её ясно, без глупой наивности. А они говорят, что я безумен! Я взял себе невероятный титул? Нет! Я пытался подчинить человеческий вид своей воле? Нет! Я отдавал приказы о геноциде целых рас, сжигании цивилизаций, уничтожении миров, полных жизни, чтобы исполнить свою мечту? Нет, нет и нет!

Тишина, холод и тьма этого места вновь не дали ответа. Кёрз, я и остальные наблюдатели слушали темноту.

— Я убивал, пытал и калечил, это правда. Но не всех. Лишь определённое количество, чтобы заставить тупое стадо остановиться, чтобы их ножи остались в ножнах. Я сказал им правду. Я сказал им: "Прекратите кровопролитие, и я остановлюсь". Я сказал: "Прислушайтесь к страху в своём сердце, и останетесь в живых". В то время как ты, хитрый и злой отец, продавал ложь о золотом будущем до момента, когда зеркало треснуло и вся тьма, скрытая за ним, выплеснулась наружу. Полагаю, ложь — это небольшое преступление, если и сама ложь небольшая. Но какую ложь ты рассказывал! Какую! Невероятную! Наглую! Ни одно учинённое мной зверство не сравнится с ложью такого масштаба. Каждый мёртвый ребёнок, каждое сожжённое общество, каждый вид, который я искоренил, чтобы ублажить тебя... Что значат эти преступления по сравнению с правдой, которую ты скрывал от нас?

Конрад съёжился, закутываясь в плащ из перьев, будто холод наконец проник в его тело.

— Я был правосудием, каким ты меня создал, я купил миллиарды жизней болью нескольких миллионов, в то время как мои братья убивали, бомбили и уничтожали. Но чудовищем являюсь я. Я был существом в ночи, меня презирали и боялись в равной степени, в то время как они были твоими сияющими паладинами. Великий Хорус! Великолепный Фулгрим! Красноречивый Лоргар! Их предательство ты либо проглядел, либо солгал нам всем об этом.

Он посмотрел в глазницы скульптуры, которую создал.

— Ты знал, всегда знал.

Кёрз отвернулся и кашлянул, достав ногтем кусочек сердца, застрявший в зубах, затем задумчиво прожевал его.

Наконец, я смог рассмотреть окружающую обстановку во всём великолепии. Комната, где находился мой примарх, была примечательной во многих смыслах. Довольно просторный зал без видимого входа и с небольшим окошком под потолком был наполнен посетителями. Обычные смертные, уже не ведавшие страха, заполонили всё помещение — из каменных стен торчали кости тысяч жертв. К острым, как бритва, ребристым узорам на железном полу примёрзли кровавые кляксы. Несчётное множество человеческих тел свисало с крюков в стенах, на их лицах посмертной маской застыла агония. В единственном чистом месте зала стоял отлитый в виде раскрытых крыльев летучей мыши железный аналой. На нём лежала книга в переплёте из человеческой кожи.

Главной достопримечательностью помещения являлся величественный золотой трон с тем, что изначально принималось за статую Императора. Хотя почему принималось, это и была статуя Императора. Просто изготовленная не из мрамора. На троне неподвижно, с отрешённым видом, восседал человек. Его руки мёртвой хваткой сжимали подлокотники, а тело покоилось в стальных объятиях трупного окоченения. Вокруг этой основы бледный скульптор слой за слоем создавал произведение искусства. Глиной ему служила принадлежавшая когда-то живым людям плоть. Любой, кто хоть раз видел Повелителя человечества, смог бы оценить невероятное мастерство творца.

Тело, что служило основой статуи, претерпело много изменений. Многие части были заменены. Руки удлинились за счёт дополнительных суставов, к ногам были пришиты чужие голени, тело разорвано, увеличено и снабжено ещё одним позвоночником. Голова собралась из четырёх черепов. Голосом статуи стала тишина. Вокруг трона лежал сваленный кучками строительный материал: руки, ноги, туловища, головы, мозги, сердца, опорожнённые от дерьма кишки.

Обычному человеку комната показалась бы пристанищем демона, темницей ужаса, насквозь провонявшей смертью. Мне? Родным домом, уютным и достойным самого примарха.

Внимание так же притягивали фигуры других космодесантников, что подобно мне застыли в тенях зала. Без сомнений, все они принадлежали к Восьмому легиону Повелителей Ночи или варбандам, что оттуда вышли. Геральдика, символы устрашения, куски людей на доспехах — всё знакомо. Некоторые космодесантники несли на себе символы Хаоса Неделимого или конкретного бога, но ничего более определённого сказать было нельзя — всех нас скрывал туман. Я мог рассмотреть лишь соседей слева и справа, точнее, увидеть несколько деталей. Один из них сжимал в руках цепную глефу весьма искусной работы, а второй — рукоять силового меча, украшенную символикой Кровавых Ангелов, с куцым огрызком золотого лезвия. Куда остальной меч подевался, оставалось неясным.

— Но хватит о примархах. Отец, я всегда хотел спросить тебя о том, как воспитывать собственных детей. Воины, которые вернулись после уничтожения Нострамо, оказались испорченными. Лучшие из них заблуждались, худшие были просто жестокими тварями. Я не знаю, когда мой Легион начал своё падение, знаю лишь то, что когда это стало заметно, было слишком поздно.

Он почесал под рёбрами, которые выступили из-за постоянного недоедания.

— В свою защиту могу сказать, что чрезвычайно сложно сконцентрироваться на настоящем, когда будущее постоянно является к тебе незванным гостем. Как я должен был заметить гниль Нострамо, когда все мои дни заполнялись отравляющими видениями будущего? Ты снова потерпел неудачу, отец, дав мне силу предвидения. Правосудие абсолютно, и благодаря тебе я очень рано узнал, что отклонюсь от его стандартов и стану преступником, который не заслуживает ничего, кроме смерти. Можешь себе представить? Быть созданным для выполнения определённой функции и выполняя её узнать, что сам являешься враждебным для этой функции, каждый день видя свою смерть по приказу собственного отца в качестве наказания. Наказания за то, что просто следовал путём, проложенным для тебя этим самым отцом. Ты создал меня арбитром правосудия. А ещё ты создал меня чудовищем. Примирение того и другого невозможно. Стоит ли удивляться, что я обезумел? — Прошипел он сквозь заострённые зубы. — Я ни в чём не виноват. Во всём виноват ты. Кровь миллиардов невинных на твоих руках, не на моих.

Лицо примарха стало мрачным, его голос приобрёл вкрадчивые нотки.

— Ты сделал меня судьёй. Это моя цель. Я оцениваю души. Хочешь узнать, отец, как я буду судить тебя?