Тетрадь 74

— Ой, как интересно! — восхитилась Джинни.

Норма счастливо улыбалась. Господи, как хорошо, что они уехали.

За ужином Женя сказала Эркину о беженском новоселье.

— В эту субботу и сделаем.

— Хорошо, — кивнул Эркин и улыбнулся. — Хороших людей сразу видно, так?

— Ну конечно, — улыбнулась Женя. — Мы сегодня с бабой Фимой всё посмотрели, обговорили. Ремонта там не надо, только кладовку оборудовать, повесить всё, ну, и...

— И полы сделать, — тихо засмеялся Эркин.

Его умение мыть и, особенно, натирать полы было уже хорошо известно всему дому. А для многих здесь паркет внове. Так что в этом вопросе авторитет Эркина непоколебим. Засмеялась и Женя. Ну, слава богу, Эркин отошёл. А то после того вечера, когда к ним приезжал отец Андрея, даже спал плохо, стонал во сне, переживал.

Женя повела Алису укладываться спать, а Эркин остался сидеть за столом, разглядывая газету. "Загорская искра". Женя говорит, что газету можно выписать, и тогда её будут приносить им домой. Хорошо, конечно, удобно. Но... но ему нравится покупать её. Вместе со всеми. Женя просила его не молчать, а говорить ей. Но... но если Жене так хочется, то пусть, конечно, выписывает. Или... да, а почему "искра"? Странно. И вон под большим названием мелкими буквами: "Из маленькой искры большое пламя". Это, конечно, так, но зачем это здесь? У кого бы спросить, чтоб не высмеяли?

— Эркин, — позвала его Женя.

— Да, иду, — сразу откликнулся он и встал.

Алиса уже лежала в постели. Он, как обычно, наклонился и коснулся плотно сжатыми губами её щёчки. Алиса вздохнула, не открывая глаз.

— Э-эрик. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, маленькая.

Эркин выпрямился, оглядел комнату. Тишина и спокойствие. И... да, здесь спокойно, Алиса защищена, вот, ей ничего не грозит. Вот что это такое. И защищена им. Эркин внезапно понял, вернее, ощутил это. Что он — главная, да и единственная защита Алисы. Он — отец. Вот что такое отец. И потому никогда и не знал этого, потому что у самого не было. Вот только... Зибо... Зибо же защищал его. Как мог. Он же, как здесь говорят, ни уха, ни рыла в дворовой работе не знал. И Зибо ни разу не подставил его. Всему научил. Так научил, что и сам, уже в одиночку, смог работать. И в горячку он орал, о нары бился, так Зибо ни разу не попрекнул его. А он... с Зибо не расплатился и Андрея...

Эркин тряхнул головой, осторожно поправил свесившийся угол одеяла и бесшумно вышел из спальни Алисы, плотно закрыв за собой дверь.

На кухне его уже ждала Женя за накрытым для второй "разговорной" чашки столом.

— Спит?

Эркин с улыбкой кивнул и сел за стол. Но его улыбка не обманула Женю. Правда, он особо и не старался.

— Что с тобой, Эркин?

Женина ладонь легла на его сжатый кулак, и Эркин, нагнувшись, потёрся лбом о её пальцы и, не поднимая головы, глухо ответил:

— Я об Андрее думаю. Всё равно я виноват. Моя вина, Женя.

— Эркин, не мучай себя. Ты же ничего не мог сделать.

— Мог, — упрямо повторил Эркин. — Женя, пойми.

Свободной рукой Женя погладила его по голове. Он снова потёрся лицом о её руку и выпрямился.

— Женя, я ведь и по нему ударил. Он из-за меня теперь один. Понимаешь?

Женя кивнула.

— Понимаю. Ты о Бурлакове, да? Но нет, Эркин, ну, нельзя так изводить себя.

Он прерывисто вздохнул, как всхлипнул. Женя давно уже не слышала от него этого звука. Она порывисто встала и обняла его. Эркин моча обхватил её, уткнувшись лицом в её халатик. Он молчал, но Женя чувствовала, что он сдерживает себя, не давая прорваться каким-то, видимо, казавшимся ему очень страшным словам. И она тоже молча гладила его по голове и плечам.

Эркин разжал руки и снизу вверх посмотрел в лицо Жени.

— Женя... спасибо.

Она, по-прежнему молча, кивнула. И Эркин улыбнулся, натужно, через силу, улыбнулся. И встал.

— Уже поздно, да? Пора спать.

Он старался говорить как обычно. И Женя поддержала его. Да, пора спать. Завтра им обоим на работу с утра. Что бы ни случилось, надо жить. Просто жить. Как это было вчера и будет завтра.

И когда они легли спать, Эркин осторожно мягко обнял Женю.

— Женя... ты... ты не сердись на меня, ладно? Мне просто... — он запнулся.

— Надо выговориться, ведь так? — пришла ему на помощь Женя.

— Да, Женя...

А дальнейшее, что ему не с кем выговориться, как не стало Андрея, он сказать не мог. Не Жене же о питомниках, о торгах, о всей этой рабской грязи слушать. Не знает она этого, и пусть не знает. Он сам зачастую не может понять, что с ним, а уж сказать... Рука Жени на его груди, её дыхание на его щеке. Он — муж и отец. Защитник и добытчик. Он должен быть сильным, ради них. Женя и Алиса доверились ему.

— Прости меня, Женя, — беззвучно шевельнул он губами, засыпая.

Показалось ему, что Женя погладила его, или нет, уже неважно.

* * *

Ничего нет хуже одинокого больничного вечера. Симон Торренс вечерами даже жалел, что не захотел в двухместную палату. Было бы, по крайней мере, с кем-то поговорить. Да и дешевле бы обошлось. Но... но любой сосед вызвал бы и целый ряд осложнений. Прежде всего ненужными неизбежными вопросами. Да и в конце концов, одиночество — удел любого человека. Встретить любящего и любимого — свою пару, свою половинку — слишком большая удача. Встретить, узнать и удержать. Слишком много. Три сразу всегда неисполнимо. От чего-то надо отказаться. И от чего же он откажется?

Симон усмехнулся. Да, он встретил. Даже дважды. Узнал. Особенно во вторую встречу. И... и не удержал. Чёртов мальчишка. Надо же такому случиться?! Влюбиться, да нет, к чёрту, полюбить спальника! Классический треугольник. Он любит парня, а парень по уши втрескался в этого чёртова доктора. А доктор... доктор — не гей, любовь парня ему не нужна, вряд ли тот даже понимает происходящее. А парень тем более. И значит, к доктору должен идти он сам. Идти, и объяснять, и просить. Неохота. Да и опасно. Гея только гей и поймёт. Серьёзного ничего не будет, разумеется, но... но одна необходимость говорить об этом — уже неприятна.

Симон встал и подошёл к окну. Нога совсем не болит. Обещали через три дня снять гипс, и тогда ещё неделя — и выписка. Он вернётся домой, в пустой и холодный дом. Вряд ли Малыш ждёт его возвращения, если за всё время ни разу не удосужился навестить его здесь. Малыш себе цену знает и наверняка уже пристроился самым удачным образом. Парнишка дьявольски смазлив и оборотист. Смешно, ещё месяц назад от одной мысли, что Малыш с кем-то другим, с ума бы сошёл от ревности, а сейчас... сейчас даже доволен. После парня — здесь его называют Андре — на Малыша можно и очень хочется наплевать. Честно и искренне. Как на любую продажную, что сама себя на торги выставляет... С Андре всё по-другому. Что же нам делать, Андре? Смешно, но русские всем парням разрешили называться именами, ходить не в форме. Хотя... Русские официально отменили рабство, так что им приходится держать марку. И сообразили сделать из спальников санитаров и массажистов. Здорово придумано!

Ну что ж. Решил — делай. А то доктор уйдёт, и всё отложится ещё на день. И ещё... А там и выписка. И придётся уйти, так и не... К чёрту!

Симон решительно оттолкнулся от окна и вышел из палаты. Вечернее время перед ужином, прогулки по Цветочному проспекту, беседы в зале отдыха...

Лечебный корпус был пуст и тих, даже лампы горят через одну. Вот и нужный кабинет. Вдруг Симон понял, что надеется на то, что доктора уже нет и тогда разговор отложится сам собой. И, злясь на самого себя, он решительно, может, даже излишне резко постучал.

— Войдите, — удивлённо откликнулся красивый мужской голос.

Это русское слово Симон уже знал. Он толкнул дверь и вошёл.

Высокий плотный мужчина в белом халате смотрел на него удивлённо, но вполне доброжелательно.

— Добрый вечер, доктор. Извините за поздний визит, но я прошу вас уделить мне немного времени.

— Добрый вечер, — ответил по-английски Жариков, одновременно щёлкая переключателем на коробке селектора. — Конечно, проходите и садитесь.

Симон сел на стул с другой стороны стола, напротив доктора, прислонив к стулу костыли. Ну, вступление сделано, теперь к делу.

— Доктор, я пришёл к вам, как мужчина к мужчине.

Такого вступления Жариков не ждал, и это, видимо, отразилось на его лице, потому что сидящий напротив мужчина — да, правильно, третья хирургия, Торренс — невесело улыбнулся.

— Вы удивлены, доктор, не так ли? И всё же... если сразу по сути дела... Видите ли, вы, разумеется, знаете о классическом любовном треугольнике. Так вот, мы с вами — две вершины этого треугольника.

Жариков медленно кивнул. Действительно неожиданно, но вполне вероятно.

— А третья вершина?

— Третья вершина, — Симон снова и по-прежнему невесело улыбнулся, — это Андре. Чёрный мальчишка. Спальник. Здесь его используют, в основном, как санитара и массажиста.

Жариков кивком показал, что понимает, о ком идёт речь.

— Да, доктор, — Симон открыто смотрел ему в глаза, — я из тех, кого называют гомосексуалистами, или геями, ну, это мы сами так себя зовём. Да, я — гей. И я люблю Андре. Андре... тоже гей.

— Вы уверены? — мягко спросил Жариков.

Симон даже рассмеялся.

— Что Андре гей? Ну, конечно. Он... словом, это длинная история, но когда-то мы любили друг друга. Потом, как раз в заваруху, пришлось расстаться, я даже думал, что он погиб, и вот. Встретились. И... доктор, Андре любит вас. Но вам-то его любовь ни к чему. Вы же — не гей, это видно.

— Да, — кивнул Жариков, — к геям я не отношусь, в этом вы правы. А в остальном... давайте разбираться. Вы встречались с Андре раньше?

— Не просто встречался, а он полгода, даже больше, жил у меня.

Сдерживая себя, Жариков, уже не догадываясь, а зная, спросил:

— В качестве кого?

— Да, — смело ответил Симон. — Я понимаю и не отрицаю. Да, почти два года назад я купил его на торгах, купил спальника. Ему было семнадцать лет. Но эти полгода... ему не было плохо, можете сами спросить у него, не думаю, что он будет врать. Нам было хорошо вдвоём, очень хорошо. А сейчас...

— Сейчас он — свободный человек и вправе сам определять свою жизнь.

— Доктор, это слова. Что он может понимать в жизни? И потом... понимаете, он подчиняется, привык подчиняться. Он, — Симон улыбнулся, — в этом, ну, и ещё во многом, он как ребёнок. И навсегда останется им. Я обещаю вам, что ему будет хорошо. Не хуже, чем здесь, а во многом и лучше.

— В чём? — терпеливо спросил Жариков.

— Его будут любить, — твёрдо ответил Симон. — Он создан для любви. А здесь... нет, я не хочу, чтобы это прозвучало упрёком, но лучшее в нём закрыто для вас, вы — не гей и не можете ни понять, ни принять его. Вы же его не любите, он не нужен вам, не нужно лучшее в нём. А я его люблю. Я создам ему любые условия, дам всё, что ему нужно. Если я тогда шёл на нарушения инструкций по содержанию, фактически закона... поверьте, это было очень серьёзным нарушением и можно было поплатиться не только имуществом, но и свободой, а то и жизнью... Да он ночи не проспал в рабской камере, днём по всей квартире ходил, и ел...я тогда у спекулянтов для него покупал, я не хвастаюсь, нет, поймите. Ну, а сейчас-то... деньги у меня есть. Я, правда, немного поиздержался с этой аварией, но это пустяки. У парня будет всё. Всё, что ему нужно.

— И вы уверены, что знаете это?

— Разумеется. Поймите меня. Я не знаю, как это произошло, могу только догадываться. Скорее всего, он попал к вам больным, и вы его вылечили. Все спальники очень отзывчивы на заботу, а уж он... — Симон улыбнулся немного смущённо. — Он очень нежный, очень ласковый. Доктор, он не нужен вам, а мне... я не смогу жить без него.

Жариков кивнул.

— А с ним самим вы говорили?

— Зачем? — искренне удивился Симон. — Он говорит то, что ему велели вы. Или... или то, что, по его мнению, понравится вам. Отпустите его, доктор. Массажистов здесь и без него хватает.

— Его никто насильно не удерживает здесь, — терпение Жарикова было неистощимо. — Он свободен.

— Тогда почему он отказывается? — насмешливо спросил Симон.

— Может, потому, что не хочет, — с той же интонацией ответил Жариков.

— Да, — нехотя кивнул Симон, — он говорил это. Но... но он же не понимает, что не нужен вам. Кто он для вас? Объект исследований?

-А для вас?

— Я люблю его! — выдохнул Симон.

Жариков понял, что придётся идти на крайние меры.

— Я предлагаю вам, — очень спокойно начал он, — пригласить его сюда. Он — полноправный участник этого разговора, не так ли?

— Да, — решительно кивнул Симон и с вызовом продолжил: — Если он сможет при вас говорить откровенно.

— Мы можем пригласить кого-то на роль третейского судьи, — улыбнулся Жариков.

Он уже прикинул, что в случае согласия позовёт Аристова, тётю Пашу и кого-то из парней. Скажем, Эда или, что ещё лучше, Майкла, тот тоже джи.

— Мне не нужна огласка, — сердито ответил Симон.

— Как хотите, — Жариков щёлкнул переключателем на селекторе, дождался ответного сигнала и спросил по-английски: — Кто дежурит? Леон?

— Да, я, — удивлённо и тоже по-английски откликнулся динамик. — Что-то случилось, Иван Дормидонтович?

Русские имя и отчество странно прозвучали в английской речи.

— Ничего особого, — успокоил Леона Жариков. — Найди, пожалуйста, Андрея, и пусть он сейчас придёт ко мне в кабинет.

— Ага, мигом.

Жариков отключил селектор, и они стали ждать.

Андрей пришёл вскоре, но не один. Вместе с ним в кабинет вошли ещё трое: Крис, Эд и Майкл.

— Здрасте... Чего он натворил?... Что случилось?... Иван Домидонтович, если что, так он же малец ещё... — заговорили они все сразу, перемешивая русские и английские слова.

И так же сразу замолчали, увидев Торренса. Секундная пауза, быстрый обмен взглядами, и... и Крис влепил Андрею такую оплеуху, что тот отлетел к стене.

— Ах ты, погань рабская! Самому придушить кишка тонка, так других впутываешь?!

С изумившей Торренса ловкостью Жариков вылетел из-за стола и встал между парнями.

— Стоп, — тихо сказал он.

Парни послушно замерли.

Или все вон, или сели, и вас не слышно.

Не подчиниться этому голосу было невозможно. Парни отошли к стене и сели рядом на кушетку. Андрей, потирая затылок, тоже сел на стул, поставленный Жариковым у стола напротив Торренса. А сам Жариков вернулся на своё место. Несколько томительных секунд тишины, и Жариков заговорил по-английски:

— Вы не хотите огласки, — обратился он к Торренсу. — Огласки не будет. Дальше этого кабинета ни одно слова не уйдёт.

Парни, сразу став серьёзными, закивали. Кивнул и Андрей.

— Это первое. Второе, — продолжал Жариков, — решаем эту проблему окончательно. Продолжения не будет, — снова дружные кивки.

Симон, не отрываясь, смотрел на сидящего напротив... да, пусть будет Андре. Прежнее, по-мальчишески округлое лицо, пухлые, нежные даже на взгляд губы. Дешёвая сине-красная клетчатая рубашка, армейские брюки и ботинки. Мой бог, да он как куклу оденет мальчика, теперь-то, когда всё можно...