Тетрадь 77

Ночных перевозок у Чака ещё не было. Но... но как всегда, всюду его ждали, нигде не пришлось ни стучать, ни звонить, и даже уже не уточняли, от Бредли ли он, видимо, тоже всё знали. Пустынные тёмные улицы, опущенные на витрины стальные жалюзи, уже ни одного окна не светится — давно за полночь перевалило. Ещё одна перевозка, и в Коркитаун к "Голубой звезде".

Он пролетал эти маленькие спящие городишки на предельной скорости: никакой полиции в такое время уже не бывает, дрыхнут по своим участкам. Но как точно всё рассчитано, днём на обычной скорости он бы столько не успел.

Закрыв за гостями дверь, Найф ещё немного постоял сбоку, слушая удаляющийся шум мотора, и вернулся к столу. Откупорил бутылку и налил полный стакан. Поедет он завтра на рассвете, от запаха пожуёт чего-нибудь, а... да к чёрту! Полиция всё равно дрыхнет.

— Тебе не даю, — сказал он Джеку. — Тебе нельзя. Возись потом с блевотиной твоей. Понял? Нельзя.

— Нельзя, Джимми, — Джек снова играл с выключателем торшера.

Джим сел и положил ноги на стол, благодушно отхлебнул. Ну, можно обмыть и расслабиться. Всё задуманное сделано, всё идёт чётко по плану. Недаром столько обдумывал и выверял, с умными людьми советовался, а потом советчиков убирал, чтобы с кем другим так же дельно не поговорили. Умные, а дураки. Так ведь никто и не понял, что это он их использовал, а не они ему приказывали. Тоже — он хихикнул — салфетки бумажные. Красивые, слов нет, сморкнуться приятно. А потом скомкать и в урну. А ещё лучше в камин на растопку, чтоб и следов не осталось. Нет, заваруха — золотое время. Во всех смыслах. Было и прошло. Но зато и задел сделан, и хвосты все подчищены. И задатки славные. Эти дураки думают, что расплатились. Ну-ну, это только задатки, все расчёты у нас впереди. Будете ко мне бегать защиты от Паука просить, у меня же одного канал на него будет, а я добрый, помогу, конечно, и не за бесплатно, само собой. И у Паука другого канала на Систему нет и не будет, уж я об этом позабочусь. Экономка у него — баба умная, сразу просекла, с кем и против кого надо играть. А с остальными... тоже без проблем. Пусть живут. И платят. Мне платят. И живут, пока платят.

Найф снова отхлебнул, погонял жгучий горький напиток во рту и проглотил. По телу разливалось приятное тепло, и хотелось поговорить. Обычно он предусмотрительно давил такие желания, ограничиваясь внутренними беззвучными монологами, но сейчас... ни опасаться, ни, тем более, стесняться некого.

— Дурак ты, Джек, и пользы от тебя... Ну, послушай, дурак.

— Ага-а, — как всегда согласился Джек.

— Вот поедем мы в Кингслей к этой шлюхе. Надоела она мне, да и тебя видела, — Джим заржал, — и во всех подробностях рассмотрела. Ты с ней обнимешься, а я щёлкну.

— Ага-а, — Джек дёргал бахрому на абажуре.

— И вернёмся сюда, в Колумбию, и будем Ковбоя встречать. Рассопливился Ковбой, краснорожего как увидел, так аж слеза его прошибла. Жалко, я того упустил, хотя и тебя хватит, а краснорожий по всему через границу ломанул, ну и хрен с ним, с напарником твоим, верно, Джек?

— Ага-а.

Торшер уже надоел Джеку, и он опять отправился бродить по гостиной.

— А Джонни-Счастливчик спёкся, считай. Счастье, Джек, это штука ненадёжная. Счастье его в Ковбое, кабы не его кольт, хрен бы их обоих терпели. Заигрались они, а тут и я подоспел. Ловко придумано, а, Джек?

— Ага-а, — Джек перебирал занавески, будто искал что-то.

— Штору не трожь, — строго сказал Джим и, когда Джек послушно отошёл от окна, продолжил: — Слишком он на Ковбоя положился, друг , видишь ли. А друг — это кто? Кто тебя первым предаст и выдаст, понял, Джек?

— Ага-а.

— Вот он, — Джим извлёк из-под пиджака и положил на стол свой нож. — Вот. Он меня не предаст. Понял?

— Ага-а.

— Дурак ты, Джек, — засмеялся Джим, допивая стакан и наливая ещё. — Если б ты знал, каких денег твой удар стоит. Дурак ты, дурак, ты вкалывать, — он снова заржал, — будешь, а денежки мне пойдут. Сначала ручейками, а там и речками польются. Дружочки мои. Игрок — дурак, с камнями вяжется, а камни — они приметные, памятные, и Лига Ювелирная бдит, следит за ними, а деньги что? Сор бумажный. Вон были имперские доллары, сила силой, а русские раз и бумагой их сделали, своих напечатали и пустили, и что, трепыхнулся кто? Нет. А они вот, в ход пошли и силой стали.

Хихикая, он доставал и выкладывал на стол пачки в банковских перевязках.

— Вот они, рабы мои верные. В ленточках. Ленточку снял, и привет. Никакой Бульдожинка опознание не проведёт.

Устав бродить по гостиной, Джек отправился на кухню. Дверь он за собой не закрыл, и Джим благодушно следил, как тот роется в шкафах.

— Дурак ты, Джек, и помрёшь дураком. Кончишь Ковбоя, и на хрен ты мне нужен тогда. А повозился я с тобой. Мне ж на тебя ещё когда Пит наводку дал. Русские его кончили, за меня работу сделали. И Тушу к ногтю взяли. И Пауку — он снова заржал, — ноги подкоротили. И ни цента мне это не стоило. И выгоды не дало, только хвосты подчистило. А тут... ты ножичком потыкаешь, а денежки мои. Эта за Фредди Ковбоя, эта, — он любовно перебирал пачки, — эта за Джонни Счастливчика, эта... ну, скажем, за тебя. Вот за шлюху мне получить не с кого, никому она не нужна, ну, да я не жадный. Я добрый, Джек. И ласковый.

Джим поставил стакан на стол, попытался встать, но забыл снять ноги со стола и чуть не упал, выругался и тут же снова захихикал.

— Джек, а ну, пойди сюда, дурак.

— Ага-а.

И, когда Джек вошёл, скомандовал:

-Сними мне ноги.

Было такое не один раз, и Джек уже твёрдо помнил, что и как надо делать. Он послушно снял и поставил на пол ноги Джимми и помог тому встать.

— А давай я тебя трахну напоследок, дурак, — пришла в голову Джима новая идея. — Хочешь трахнуться, Джек?

— Ага-а.

Джимми засмеялся и отпустил его шею. Особо пьяным он себя не чувствовал. Полбутылки — не его доза. Это дураку много. Тогда он в самый первый день для пробы дал тому отхлебнуть, и парня развезло с одного глотка, ругался, вслепую швыряя всё, до чего дотягивались руки, ничего не узнавал, и тут же его вывернуло, свалился, и сутки от дурака ничего добиться было нельзя. Дурак — он во всём дурак. Ну, эта ночь не в счёт, а третьего марта, через три дня, дурак рядом с Ковбоем будет лежать. А пока... получим немного удовольствия.

Джимми засмеялся, потянулся, расправляя мышцы, и...

Чужая жёсткая сила рванула его за горло, Джим даже не сразу понял, что это Джек, стоя сзади, захватил его за шею сгибом левой руки.

— Ты, — захрипел Джимми, шаря вдруг ставшими скользкими из-за перчаток пальцами по необычно твёрдому локтю, — ты чего?

И удар под дых, несильный, но от которого сразу перехватило дыхание, а тело стало безвольным.

— Ты кого на понт брал, падла? — насмешливый голос Джека над ухом. — За фрайера меня держал, сука?

Как сами собой расстегнулись и свалились вниз, спутав ноги, брюки, сползли трусы, и холод прижатого к животу лезвия.

— Лагерник тебе нужен? — ласково спросил Андрей. — Получай лагерника.

Боли не было, был холод, медленно пересекающий живот от левого паха к правому подреберью.

— Пощади, — из последнего, безнадёжно цепляясь за зажимающую горло руку, прохрипел Джим. — Деньги... возьми все...

— За кровь друга западло, — и поучающим тоном. — Что за предательство положено, забыл, охранюга? — и насмешливо копируя его собственные слова: — Ох, и повозился я с тобой. В расчёте, падла? Не слышу.

Животу уже горячо, по ногам течёт горячая жидкость. Кровь? Это его кровь?! Не хочу! Нет! Не-ет!

Чужая рука властно поднимает за подбородок, запрокидывает назад его голову.

— Привет из Хаархана!

И опять этот холод, уже на горле. Не-е...

Булькнув, Джимми Найф захлебнулся собственной кровью.

Плавно, медленно, чтобы не набрызгать кровью, Андрей попятился, опуская сразу отяжелевшее тело на пол. Положил рядом с ним нож, отступил на шаг и оглядел руки. Нет, вроде нигде не запачкался. Проверим. Он быстро прошёл через спальню в ванную, оглядел себя в большом трёхстворчатом зеркале. Чист. Теперь... рвать когти. Но по-умному.

Погасив в спальне свет, он вернулся в гостиную. Уверенно, как давно продуманное, взял со стола две больших пачки. Ту, что Найф называл "за Джонни", бросил плашмя на грудь лежавшего навзничь трупа, а вторую, которая "за Фредди", точным броском вогнал в уже разошедшийся и заполненный кровью разрез на животе. Третью, что "за тебя, дурака" сунул в карман брюк. Нож трогать не стал: Найф много хвастал, что нож его приметный и его все знают, вот и оставим ему его примету. Ушёл на кухню. Где эти банки? Чёрный молотый перец, красный сладкий, красный жгучий... табака нет, жаль. Он высыпал содержимое всех трёх банок в большую фарфоровую тарелку, аккуратно потряс, перемешивая. Крышки завинтил и поставил банки на место, закрыл дверцы, вернулся в гостиную, щёлкнув по дороге выключателем. Всё засыпать — не хватит, конечно, но... вокруг на ковре, и за собой. Он, пятясь, пошёл к выходу, рассыпая перец. Сдёрнул с вешалки и натянул куртку-ветровку, замок на задвижке, так, а "собачку" сдвинем, чтоб сама захлопнулась. Чем позже найдут, тем лучше. И перед тем, как выключить свет, оглянулся. Удовлетворённо улыбнулся хищным оскалом, оглядев труп. Здорово получилось! Кому надо — тот поймёт.

Андрей выключил свет и вышел, мягко без стука захлопнул за собой дверь. Глубоко вдохнул запахи влажной земли и ещё чего-то, пересёк крохотную веранду и стал спускаться с крыльца, по-прежнему рассыпая за собой перец. Дорожка через узкий газон к калитке. А дождь нехилый, смоет весь перец. Ну, так и запахи со следами заодно.

Закрыв за собой калитку, огляделся. Тихо, темно, ночь сейчас, ни одно окно нигде не светится, сейчас любой патруль его приметит. Ладно, уйти подальше от этого дома, а там... Колумбия... Наслышаны, как же, большой город, вторая столица, а это, значит, окраина, а то и пригород. Надо на вокзал, самое верное. И вроде вон там как зарево над домами, там, значит, фонарей больше, центр там, многолюдье. Ну, тогда туда. Записку прячем среди бумаг, бревно под павшими листьями, а человека в толпе.

Он высыпал остатки перца перед калиткой и пошёл прямо по мостовой: у шин запах сильный, сам временами чувствовал, если что, перебьёт его ботинки. На углу у решётки водостока он задержался. Аккуратно разбив тарелку, сбросил все осколки в канализацию и пошёл уже свободно, чутко прислушиваясь к окружающему.

В двенадцать минут второго Чак подъехал к "Голубой звезде" — отелю с рестораном, слишком, пожалуй, большому для такого захолустья, как Коркитаун. На вывеске были заметны следы переделки: раньше гостиница называлась "Пурпурной звездой", и после капитуляции название высшего имперского ордена владельцы посчитали неуместным, но закрасили слабо. На всякий случай — усмехнулся Чак. Слышал он об этом... притоне-пристанище, но работать не доводилось ни разу. И одновременно он затормозил, и открылась дверь отеля, выпустив двоих. В два шага они пересекли тротуар, хлопнули дверцы "ферри", и Чак стронул машину. Всё вместе заняло несколько секунд, не больше.

— В Колумбию, Чак, — спокойно распорядился Джонатан и улыбнулся. — На квартиру.

— Слушаюсь, сэр, — невозмутимо ответил Чак. — В Колумбию, на квартиру.

Сегодня Джонатан и Фредди сели сзади. В зеркальце над ветровым стеклом Чак видел их спокойные усталые лица. "Есть ситуации, когда за рулём должен быть третий". Да, именно так и сказал тогда Джонатан, отвечая на его дерзкий вопрос.

Незаметно для себя Чак старался вести машину очень плавно, чтобы не потревожить сидевших за его спиной. Доверившихся ему.

Дождь то ослабевал, становился моросью, то снова припускал почти ливнем. И автовокзал, к радостному удивлению Андрея, был битком набит ожидавшими своих рейсов и, как и он, промокшими людьми. Так что внимания на него никто не обращал: у всех своих забот полно.

В уборной Андрей закрылся в кабинке и первым делом снял с пачки денег банковскую ленту, прочитал — на всякий случай — всё написанное на ней, изорвал, как можно мельче и бросил в унитаз. Сто сотенных, а тех пачках были тысячные. Тысячную разменивать — запомнят, он ещё и потому бросил те там, а себе взял эту, так сказать — он ухмыльнулся — "заработанную". Одну сотенную сунул в карман, остальные завернул в туалетную бумагу и засунул опять под рубашку. Ну вот, остальное потом.

Он вышел из кабинки, вымыл руки. Хорошие какие перчатки, прозрачные, совсем незаметные, и отпечатков не оставляют. Где только эта сволочь раздобыла такие? Жаль, теперь не узнаешь, а то бы прихватил тройку-парочку про запас. Но сейчас и от них надо избавиться. Так что осмотримся, обнюхаем, что можно, и продолжим.

Одежду ему дал Найф, и Андрей быстро убедился, что никак и ничем в толпе не выделяется. Правда, куртка-ветровка тонкая и промокла насквозь, пока он блуждал по улицам, но это не самое страшное. Не сахарный — не растает.

Потолкавшись у одного из передвижных лотков, купил себе хот-дог и картонный стаканчик кофе, благополучно разменяв сотенную. И уже — сытым не назовешь, но по телу пошло тепло от съеденного — пошёл смотреть карту маршрутов и расписание.

В Кингслей ни одного маршрута не было. Прямого. Но если с пересадкой в Диртауне, оттуда до соседнего местечка Бредфорда, а там что... на попутке? Рискованно. Э, нет, вот ещё через, да, три без малого часа рейс, кружной с остановками и можно будет сойти по требованию, а там напрямик. И здесь не светиться, а спать и в автобусе можно.

Он пробрался к кассе, купил билет, потолкался ещё, купил в одном лотке сигарет, а в другом зажигалку. Как ни тянуло в зал для цветных, Андрей держался: нельзя, здесь его не знают и это даже не засветиться будет, а нарваться. Он же сейчас без документов, "беспаспортный" по-русски, а это — лакомая добыча для любого патруля, хоть полицейского, хоть комендантского. А ему надо добраться до Элли, забрать у неё удостоверение и рассчитаться, а там... там прямым ходом до ближайшей комендатуры. Всё, с этим. Теперь перчатки.

Он снова пошёл в уборную, в кабинке стянул перчатки, разорвал их. В унитаз? Забьёт, начнут прочищать и найдут. Значит, в комок и в карман, и... тоже в водосток? Неохота опять под дождь, только-только куртка подсыхать стала. Ладно, найдём по дороге удобное местечко.

Мучительно хотелось купить газету, но пришлось опять же сдержаться: с газетами только пожилые, а выделяться нельзя. Ладно, так походим...

...Когда объявили его рейс, Андрей уже можно сказать высох, выкурил две сигареты, выпил ещё кофе с гамбургером и сока с пирожным и был вполне доволен жизнью. Даже если его сейчас и заметут, он, по крайней мере, сыт.

Не слишком довольный временем и погодой немолодой шофёр принял у него билет, и Андрей прошёл в середину автобуса, сел к окну. Попутчиков немного — рейс не слишком удобный. Ну, и к чёрту всё. Нестерпимо хотелось спать. Но он дождался, пока шофёр займёт своё место, закроет дверь и стронет машину. И только когда за забрызганном дождём как слезами окном побежала назад предрассветная улица, Андрей откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, мгновенно провалившись в черноту настороженного опасливого сна.