|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
ТЕТРАДЬ СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
* * *
В конце февраля на Колумбию ливнями обрушилась весна. Изредка проглядывало солнце, но небо снова затягивало серыми тучами, и шли тёплые безостановочные дожди. В общем, Найфа это устраивало. Правда, погода его интересовала редко, и интерес этот был специфическим. Сегодняшний дождь не мешал и не помогал, и потому Найф его попросту не замечал.
Войдя в дом, он велел Джеку опустить и расправить шторы, плотные как светомаскировка. Джек, как всегда, послушно отправился выполнять поручение, но по дороге наткнулся на торшер и занялся выключателем — шариком на шнурке. Лёгким подзатыльником Найф оторвал его от этого интригующего занятия и терпеливо повторил:
— Иди, опусти шторы.
— Ага, — согласился Джек, с явным сожалением расставаясь с торшером.
Но, опустив шторы на обоих окнах, к торшеру не вернулся — забыл про него — и стал бесцельно бродить по гостиной, бездумно ощупывая всё, что попадалось под руку. Найф не останавливал его — и без толку, и дурак всё равно в перчатках, не наследит. За перчатками Найф следил строго, и здесь его старания, в общем, увенчались успехом. Джек даже научился сам их натягивать, не разрывая.
Дом был старый, чуть ли не довоенной постройки, без газа и центрального отопления, а вода, как сразу проверил Найф, отключена, так что дурака можно оставить без присмотра: ничего не натворит.
— Ложись и спи.
— Ага.
В спальню Найф его не пустил: всё-таки хоть и в перчатках, но чем меньше дурак перетрогает, тем лучше. Убедившись, что Джек заснул, Найф ушёл.
Андрей слышал, как щёлкнул замок во внутренней двери. Это значит, что Найф ушёл в гараж, так, включил мотор, открылась гаражная дверь, выехал, дверь опустилась, уехал...? Уехал. Ну, передохнём малость.
Он лежал на диване в холле, на боку, лицом к спинке, одеяла нет, не завернуться, но хоть как-то прикрыться.
Ну что, день за днём, а шанса всё нет, надо ждать, ты в засаде и не дёргайся. Не торопись и ты увидишь, как мимо твоего дома несут труп твоего врага. Надо ждать. СБ — противник, нет, враг и враг серьёзный, с ним на абы и авось не проскочишь. Уходить от таких надо чисто, не оставляя ни подранков, ни следов. А сволочь эта — эсбешник, и не в "тёмную" на СБ работал, этих бедолаг тоже навидался, СБ таких использованных в лагерь скидывало. Для гарантии молчания. Нет, этот знал, чьи заказы выполнял. И сейчас что-то готовит. Так что жди. Через тошноту у горла, через... через всё. Ты — недоумок, придурок, Джек-Чурбан, жди. Он уже дал тебе в руки нож. И тут же забрал. И ещё раз даст. Знать бы, где ты, что это за город, улица... не спросишь и не подсмотришь. Ты — послушный придурок и помни об этом. Сколько дней я у него, месяц, больше? Увёз он меня после Нового года, а уже весной пахнет. Ничего. Я дождусь, я упрямый. Настырный. И ни хрена он со мной не сделает. Лежи и не открывай глаз, ты спишь, морда должна быть заспанной. И не вспоминай, воспоминания оставь на потом, когда всё будет сделано. Ты уже столько раз продумывал разные варианты, подумай ещё, всего предусмотреть невозможно, но стремиться к этому нужно. Что ты будешь делать потом...? Но это уже другой вопрос, не тянись за дальним, пока ближнего в руках нет. Ни алиби, ни обоснования у тебя нет, в тюрьму... сильно неохота, значит, смываться, рвать когти, а как... посмотрим по обстоятельствам. "Я от лагеря ушёл, я от...", — а вот когда уйдёшь, тогда и споёшь. Пушки сволочь не носит, только нож. Из принципа. Но в морду мне он тогда из пушки засадил, это точно. Так что на принципы его можно накласть. Думай, парень, у тебя будет только один шанс. Думай. Продумай всё заранее и действуй по обстоятельствам. Лучший экспромт готовится заранее, но вот когда его выложить... думай, продумай всё, просчитай. Не ты умный, а он, он — волк, травленый, стреляный, а ты — щенок ещё, ну, волчонок, так что думай...
Андрей лежал неподвижно с застывшей на лице глуповато-блаженной улыбкой. За эти недели она стала ему настолько привычной, что не требовала особых усилий. Лежал и спал. Продолжая и во сне обдумывать и просчитывать. Он должен быть готов ко всему, к любому варианту.
Загнав машину в гараж, Найф сразу заменил номер: завтра с утра он уедет, а если кто сегодня и положил глаз, то пусть ищет. Прежде чем войти в дом, прислушался. Тихо. И, войдя, убедился: чутьё его не подвело — дрыхнет придурок. Ну, пусть пока дрыхнет. Неохота, конечно, его показывать, чем меньше знающих о твоём оружии, тем лучше, но тут... взял деньги — покажи товар. Этот закон нарушать нельзя, чего другое и очень многое простят, а за такое... нет, слишком рискованно.
Сквозь сон Андрей слышал его шаги, но глаз не открывал и не шевелился. Понадобится — так разбудит.
Джимми поставил на стол бутылку виски и шесть стаканов. Пить никто не будет, но антураж надо соблюсти. Заказчику положен почёт и уважение. Ну вот, всё как надо. Пора придурка будить, а то ещё обделается спросонок.
Он подошёл к дивану и потряс Джека за плечо.
— Просыпайся.
Джек всхрапнул и повернулся на спину, с трудом разлепил веки и непонимающе уставился на Найфа.
— Вставай.
Джимми прошёл в ванную и включил воду, вернулся в гостиную и прогнал придурка приводить себя в порядок. Хоть здесь за ним присмотр не нужен. Даже бреется сам и довольно ловко. Как и с ножом управляется. Ну, ещё... сегодня двадцать седьмое, съедутся второго, первая игра в ночь, так что три дня. Как раз смотаться на последнюю проверку, а заодно и след зачистить, а там... возни-то с придурком уж слишком много и второй раз использовать может и не получиться.
Чак выехал из Колумбии засветло. Маршрут был несложный, но уж слишком точно надо было выдерживать время. Сегодня утром он, как каждый день, если не был в поездке, пришёл в контору, и, опять же как всегда, мисс Джулия Робертс, плоская, бесцветная и высохшая, бесцветным равнодушным голосом сообщила ему дневное задание. Куда ехать, что забрать, куда отвезти. И дополнительно, что его ждёт ещё и вечерний маршрут. Где в конце быть в тринадцать минут второго ночи у отеля "Голубая звезда" в Коркитауне. Про дальнейшее она не сказала, и Чак понял, что продолжение будет на месте. Как всегда, он чётко по пунктам повторил задание и ушёл, не попрощавшись, как вошёл, не здороваясь.
Тогда после имения, подписав контракт, он привёз Джонатана и Фредди в Колумбию, ему ещё на въезде назвали этот адрес, и, когда он притормозил у указанного, Джонатан кивком велел следовать за ними.
Большой дом в деловом квартале, битком набитый различными конторами. Безлично аккуратные лестницы и коридоры, снующие по ним озабоченные только своими делами люди, ничем не выделяющаяся среди прочих дверь под номером сто сорок восемь и аккуратной стандартной вывеской с одним словом "Октава" — явно названием фирмы. Стандартная приёмная. Секретарша за столом с телефоном и машинкой, а в углу для посетителей два лба в креслах, положив ноги на журнальный столик, пьют пиво из банок, разглядывая журнал. Две двери. Одна — матового стекла, а другая — глухая, полированного дерева. Секретарша равнодушно посмотрела на вошедшего первым Джонатана.
— Добрый день, мисс Робертс, — приветливо улыбнулся ей Джонатан и, не дожидаясь ответа, распорядился: — Через три минуты зайдите ко мне.
На парней он даже не посмотрел, но те заёрзали, снимая ноги со стола. Шедший последним Фредди скользнул по ним холодным невидящим взглядом, и они сразу вскочили, пряча свои банки за спины и уронив журнал. И не новый порнушник, а старый паласный каталог — успел заметить Чак, проходя вслед за Джонатаном в дверь тёмного дерева.
Письменный стол, сейф, окно закрыто белой плотной шторой, собранной фестонными складками, перед столом два стула для посетителей, в углу вешалка, на стене картина — морской пейзаж, на столе массивный письменный прибор из серого мрамора и хрусталя... Всё как обычно и как положено.
Джонатан быстро снял и повесил, вернее, бросил шляпу и плащ на вешалку. Фредди отошёл к окну и остался там стоять, засунув руки глубоко в карманы плаща.
— Чак.
— Да, сэр.
— Фирма называется "Октава".
— Да, сэр, — конечно он успел прочитать вывеску, но и показывать это тоже не нужно.
Вошла без стука мисс Робертс, держа наготове секретарский блокнот и ручку.
— Мисс Робертс, — Джонатан не дал ей и рта раскрыть. — Это Чак, шофёр и автомеханик. Пишущие машинки, профилактика и мелкий ремонт, тоже на нём, — бесцветные от равнодушия и застарелой усталости глаза мисс Робертс скользнули по указанному объекту. — Чак, машину подготовишь и оставишь в гараже. Завтра в девять на машине сюда, примешь задание у мисс Робертс.
Он всё понял: между ним и хозяином ставят буфер, нормально.
— Можешь идти.
— Слушаюсь, сэр, — и как положено он повторил задание.
— До свидания, Чак, — улыбнулся Джонатан.
— До свидания, сэр, — он раздвинул губы в вежливой улыбке и вышел.
Всё ещё стоявшие у столика парни встретили его настороженными взглядами. Не глядя на них, он прошёл к выходу. Может, они и хотели его остановить, но за его спиной уже прозвучал голос мисс Робертс:
— Пройдите.
Чак знал, что это относится не к нему, и не обернулся.
Так и пошло. Лбов тех он больше не видел. Если Фредди и пристрелил их прямо на месте, то с трупами управился без него, и вообще это не его проблема. Ему своих хватает. Хорошо, что зима кончилась, даже если и похолодает, то льда всё равно не будет. Ничего нет хуже обледенелой дороги.
Джек опять шлялся по холлу, всё трогая и ощупывая, когда Джим услышал затормозившую у дома машину.
— Сядь и не шевелись! — рявкнул он на Джека.
— Ага-а, — по-алабамски протяжно согласился Джек и сел на диван.
Надолго его послушания не хватит, памяти-то нет, но хоть на первое время. Джим поправил прозрачные пластиковые перчатки, чтобы белые резиновые краги не вылезали из-под манжет рубашки. А в гостиную уже входили. Впереди Гаммэн, рядом и на полшага сзади Поул и две "шестёрки" по бокам. Шофёр, значит, в машине остался.
— Привет, — Найф улыбнулся с максимальным дружелюбием.
— Рад тебя видеть, — расплылся в улыбке Гаммэн.
— Приветствую, — проскрипел Поул.
"Шестёрки" молча улыбались: им без приказа говорить не положено.
Найф коротким жестом пригласил к столу. Гаммэн изобразил немой вопрос. Найф пожал плечами и кивнул. Гаммэн посмотрел на своих лбов, и те сразу разошлись. Один пошёл проверять кухню, а другой спальню и ванную. Джим усмехнулся: будто эта страховка может помочь, если действительно... Трусоват Окорок, что и говорить. И недаром его не Хэмом, а Гаммэном прозвали, дурак он, Вздор. Но пока его чурбаны всё не осмотрят, он за стол не сядет. Подождём.
Возились "шестёрки" недолго — дом-то на одну спальню всего. Вернувшись в холл, они прочно сели на диван, зажав Джека между собой. И только тогда Окорок и Жердь сели к столу. Все гости были в кожаных чёрных перчатках и не снимали их. Бутылку и стаканы никто не трогал. Джек, по-детски приоткрыв рот, оглядывал гостей бездумно любопытными глазами.
Джим улыбнулся и начал с вопроса о дороге, как добрались. Гаммэн посетовал, что просёлки развезло. Найф сочувственно кивнул, хотя отлично знал, что просёлками Гаммэн пользуется только у себя. А в Луизиане дороги не просыхают. Там болота. Гиблый край — Луизиана. А весна всегда то ранняя, то поздняя.
— Да, всё хорошо, когда вовремя.
Дружные кивки.
— Согласен. Зажился Игрок.
— Игрока взять непросто.
— Непросто капитал его взять, а самого... — Найф насмешливо хмыкнул.
— Бесхозный капитал, — скрипит Поул, — оформляется как выморочное имущество и проводится в соответствии с актами...
— Твоя доля по уговору, — перебивает Гаммэн. — Думаешь, Игрока легко взять?
— Игра серьёзная, — Найф самодовольно ухмыляется и тут же становится серьёзным. — А тут плутуют в наглую. Ему доверие оказали, безголосого допустили, а он...
— Понятно, — кивает Гаммэн.
— Ковбой — совладелец, — подаёт голос Поул. — Он Игрока не сдаст.
— Ковбоя не будет, — твёрдо отвечает Найф.
Секундная пауза, и Гаммэн заливается хохотом, хихикает Поул, даже "шестёрки" ухмыляются, радостно смеётся вместе со всеми Джек. Только Найф серьёзен.
— Думаешь, твой нож длиннее его пули? — вытирает выступившие от смеха слёзы Гаммэн.
— Зачем мой? — хитро удивляется Найф. — Вот его, — и кивком показывает на Джека.
Гаммэн, ещё улыбаясь, внимательно рассматривает Джека.
— Думаешь, придурка подпустит? — вполголоса спрашивает он.
— Этого подпустит, — так же вполголоса отвечает Найф.
— А он сработает? Хватит у него ума?
— На это хватит. Ум-то мой будет.
— Покажи, — требовательно сказал Гаммэн.
Помедлив, Найф кивнул. За такие деньги Гаммэн имеет право.
— У тебя есть ручка?
— Что? — удивился Гаммэн.
— Можно и на ноже показать, — пожал плечами Найф. — Которого из двух тебе не жалко?
"Шестёрки" напряжённо притихли. Жердь достал из кармана и протянул Найфу длинную шикарную авторучку. Найф взял её, поблагодарив кивком, и встал.
— Ты, — ткнул он пальцем в сидевшего слева от Джека, — иди к двери.
Побледнев, тот встал и занял указанное место.
— Джек, держи.
Джек взял ручку, удивлённо повертел её.
— Это нож, Джек, — ласково сказал Джим.
— Нож? — непонимающе переспросил Джек.
— Нож, — терпеливо повторил Найф. — Это нож, — и вдруг тихо рявкнул: — Нож!
Неуловимо быстрое движение кисти, и авторучка почти исчезла в костистом кулаке.
— Иди, Джек, — Найф жестом показал направление.
Джек послушно встал и пошёл к двери, держа сжатый кулак у бедра так, что если бы это в самом деле был нож, то лезвие было бы скрыто штаниной.
— Обними его, — бросил Найф "шестёрке".
Растерянно улыбаясь, парень поднял руки и обнял Джека. Тот ответно обхватил его левой рукой. И в напряжённой тишине показавшийся громовым щелчок языком. Опять неуловимо быстрое движение кулака Джека и его удивлённое:
— Не входит.
— Иди на место, Джек.
— Не входит, — обиженно повторил Джек, ещё раз ткнул авторучкой под левое ребро бледного как молоко парня и совсем по-детски надул губы.
Джимми за руку оторвал его от несостоявшейся жертвы, отобрал авторучку и отвёл к дивану.
— Садись. И держи, — вытащил из кармана и дал ему конфету в блестящей обёртке.
Глядя, как Джек упоённо играет фантиком, Гаммэн покачал головой.
— Нет слов, Джим. Ну, просто нет слов, — и хлопнул ладонью по столу. — Решено! — и счастливо хихикнул: — Без Ковбоя Игрок голый, как устрица без раковины.
— Ну, насчёт устриц тебе виднее, — подыграл Найф.
Окорок начинал с контроля над устричным промыслом и любил, когда ему напоминали о молодости.
— Удача не бывает вечной, — кивнул Поул.
Обговорили детали, сигналом будет появление Найфа.
— И его приведёшь? — Гаммэн кивком показал на Джека, затеявшего игру с бахромой на абажуре торшера.
— Это моя проблема, — пресёк Найф.
Гаммэн задумчиво кивнул.
Ночных перевозок у Чака ещё не было. Но... но как всегда, всюду его ждали, нигде не пришлось ни стучать, ни звонить, и даже уже не уточняли, от Бредли ли он, видимо, тоже всё знали. Пустынные тёмные улицы, опущенные на витрины стальные жалюзи, уже ни одного окна не светится — давно за полночь перевалило. Ещё одна перевозка, и в Коркитаун к "Голубой звезде".
Он пролетал эти маленькие спящие городишки на предельной скорости: никакой полиции в такое время уже не бывает, дрыхнут по своим участкам. Но как точно всё рассчитано, днём на обычной скорости он бы столько не успел.
Закрыв за гостями дверь, Найф ещё немного постоял сбоку, слушая удаляющийся шум мотора, и вернулся к столу. Откупорил бутылку и налил полный стакан. Поедет он завтра на рассвете, от запаха пожуёт чего-нибудь, а... да к чёрту! Полиция всё равно дрыхнет.
— Тебе не даю, — сказал он Джеку. — Тебе нельзя. Возись потом с блевотиной твоей. Понял? Нельзя.
— Нельзя, Джимми, — Джек снова играл с выключателем торшера.
Джим сел и положил ноги на стол, благодушно отхлебнул. Ну, можно обмыть и расслабиться. Всё задуманное сделано, всё идёт чётко по плану. Недаром столько обдумывал и выверял, с умными людьми советовался, а потом советчиков убирал, чтобы с кем другим так же дельно не поговорили. Умные, а дураки. Так ведь никто и не понял, что это он их использовал, а не они ему приказывали. Тоже — он хихикнул — салфетки бумажные. Красивые, слов нет, сморкнуться приятно. А потом скомкать и в урну. А ещё лучше в камин на растопку, чтоб и следов не осталось. Нет, заваруха — золотое время. Во всех смыслах. Было и прошло. Но зато и задел сделан, и хвосты все подчищены. И задатки славные. Эти дураки думают, что расплатились. Ну-ну, это только задатки, все расчёты у нас впереди. Будете ко мне бегать защиты от Паука просить, у меня же одного канал на него будет, а я добрый, помогу, конечно, и не за бесплатно, само собой. И у Паука другого канала на Систему нет и не будет, уж я об этом позабочусь. Экономка у него — баба умная, сразу просекла, с кем и против кого надо играть. А с остальными... тоже без проблем. Пусть живут. И платят. Мне платят. И живут, пока платят.
Найф снова отхлебнул, погонял жгучий горький напиток во рту и проглотил. По телу разливалось приятное тепло, и хотелось поговорить. Обычно он предусмотрительно давил такие желания, ограничиваясь внутренними беззвучными монологами, но сейчас... ни опасаться, ни, тем более, стесняться некого.
— Дурак ты, Джек, и пользы от тебя... Ну, послушай, дурак.
— Ага-а, — как всегда согласился Джек.
— Вот поедем мы в Кингслей к этой шлюхе. Надоела она мне, да и тебя видела, — Джим заржал, — и во всех подробностях рассмотрела. Ты с ней обнимешься, а я щёлкну.
— Ага-а, — Джек дёргал бахрому на абажуре.
— И вернёмся сюда, в Колумбию, и будем Ковбоя встречать. Рассопливился Ковбой, краснорожего как увидел, так аж слеза его прошибла. Жалко, я того упустил, хотя и тебя хватит, а краснорожий по всему через границу ломанул, ну и хрен с ним, с напарником твоим, верно, Джек?
— Ага-а.
Торшер уже надоел Джеку, и он опять отправился бродить по гостиной.
— А Джонни-Счастливчик спёкся, считай. Счастье, Джек, это штука ненадёжная. Счастье его в Ковбое, кабы не его кольт, хрен бы их обоих терпели. Заигрались они, а тут и я подоспел. Ловко придумано, а, Джек?
— Ага-а, — Джек перебирал занавески, будто искал что-то.
— Штору не трожь, — строго сказал Джим и, когда Джек послушно отошёл от окна, продолжил: — Слишком он на Ковбоя положился, друг , видишь ли. А друг — это кто? Кто тебя первым предаст и выдаст, понял, Джек?
— Ага-а.
— Вот он, — Джим извлёк из-под пиджака и положил на стол свой нож. — Вот. Он меня не предаст. Понял?
— Ага-а.
— Дурак ты, Джек, — засмеялся Джим, допивая стакан и наливая ещё. — Если б ты знал, каких денег твой удар стоит. Дурак ты, дурак, ты вкалывать, — он снова заржал, — будешь, а денежки мне пойдут. Сначала ручейками, а там и речками польются. Дружочки мои. Игрок — дурак, с камнями вяжется, а камни — они приметные, памятные, и Лига Ювелирная бдит, следит за ними, а деньги что? Сор бумажный. Вон были имперские доллары, сила силой, а русские раз и бумагой их сделали, своих напечатали и пустили, и что, трепыхнулся кто? Нет. А они вот, в ход пошли и силой стали.
Хихикая, он доставал и выкладывал на стол пачки в банковских перевязках.
— Вот они, рабы мои верные. В ленточках. Ленточку снял, и привет. Никакой Бульдожинка опознание не проведёт.
Устав бродить по гостиной, Джек отправился на кухню. Дверь он за собой не закрыл, и Джим благодушно следил, как тот роется в шкафах.
— Дурак ты, Джек, и помрёшь дураком. Кончишь Ковбоя, и на хрен ты мне нужен тогда. А повозился я с тобой. Мне ж на тебя ещё когда Пит наводку дал. Русские его кончили, за меня работу сделали. И Тушу к ногтю взяли. И Пауку — он снова заржал, — ноги подкоротили. И ни цента мне это не стоило. И выгоды не дало, только хвосты подчистило. А тут... ты ножичком потыкаешь, а денежки мои. Эта за Фредди Ковбоя, эта, — он любовно перебирал пачки, — эта за Джонни Счастливчика, эта... ну, скажем, за тебя. Вот за шлюху мне получить не с кого, никому она не нужна, ну, да я не жадный. Я добрый, Джек. И ласковый.
Джим поставил стакан на стол, попытался встать, но забыл снять ноги со стола и чуть не упал, выругался и тут же снова захихикал.
— Джек, а ну, пойди сюда, дурак.
— Ага-а.
И, когда Джек вошёл, скомандовал:
-Сними мне ноги.
Было такое не один раз, и Джек уже твёрдо помнил, что и как надо делать. Он послушно снял и поставил на пол ноги Джимми и помог тому встать.
— А давай я тебя трахну напоследок, дурак, — пришла в голову Джима новая идея. — Хочешь трахнуться, Джек?
— Ага-а.
Джимми засмеялся и отпустил его шею. Особо пьяным он себя не чувствовал. Полбутылки — не его доза. Это дураку много. Тогда он в самый первый день для пробы дал тому отхлебнуть, и парня развезло с одного глотка, ругался, вслепую швыряя всё, до чего дотягивались руки, ничего не узнавал, и тут же его вывернуло, свалился, и сутки от дурака ничего добиться было нельзя. Дурак — он во всём дурак. Ну, эта ночь не в счёт, а третьего марта, через три дня, дурак рядом с Ковбоем будет лежать. А пока... получим немного удовольствия.
Джимми засмеялся, потянулся, расправляя мышцы, и...
Чужая жёсткая сила рванула его за горло, Джим даже не сразу понял, что это Джек, стоя сзади, захватил его за шею сгибом левой руки.
— Ты, — захрипел Джимми, шаря вдруг ставшими скользкими из-за перчаток пальцами по необычно твёрдому локтю, — ты чего?
И удар под дых, несильный, но от которого сразу перехватило дыхание, а тело стало безвольным.
— Ты кого на понт брал, падла? — насмешливый голос Джека над ухом. — За фрайера меня держал, сука?
Как сами собой расстегнулись и свалились вниз, спутав ноги, брюки, сползли трусы, и холод прижатого к животу лезвия.
— Лагерник тебе нужен? — ласково спросил Андрей. — Получай лагерника.
Боли не было, был холод, медленно пересекающий живот от левого паха к правому подреберью.
— Пощади, — из последнего, безнадёжно цепляясь за зажимающую горло руку, прохрипел Джим. — Деньги... возьми все...
— За кровь друга западло, — и поучающим тоном. — Что за предательство положено, забыл, охранюга? — и насмешливо копируя его собственные слова: — Ох, и повозился я с тобой. В расчёте, падла? Не слышу.
Животу уже горячо, по ногам течёт горячая жидкость. Кровь? Это его кровь?! Не хочу! Нет! Не-ет!
Чужая рука властно поднимает за подбородок, запрокидывает назад его голову.
— Привет из Хаархана!
И опять этот холод, уже на горле. Не-е...
Булькнув, Джимми Найф захлебнулся собственной кровью.
Плавно, медленно, чтобы не набрызгать кровью, Андрей попятился, опуская сразу отяжелевшее тело на пол. Положил рядом с ним нож, отступил на шаг и оглядел руки. Нет, вроде нигде не запачкался. Проверим. Он быстро прошёл через спальню в ванную, оглядел себя в большом трёхстворчатом зеркале. Чист. Теперь... рвать когти. Но по-умному.
Погасив в спальне свет, он вернулся в гостиную. Уверенно, как давно продуманное, взял со стола две больших пачки. Ту, что Найф называл "за Джонни", бросил плашмя на грудь лежавшего навзничь трупа, а вторую, которая "за Фредди", точным броском вогнал в уже разошедшийся и заполненный кровью разрез на животе. Третью, что "за тебя, дурака" сунул в карман брюк. Нож трогать не стал: Найф много хвастал, что нож его приметный и его все знают, вот и оставим ему его примету. Ушёл на кухню. Где эти банки? Чёрный молотый перец, красный сладкий, красный жгучий... табака нет, жаль. Он высыпал содержимое всех трёх банок в большую фарфоровую тарелку, аккуратно потряс, перемешивая. Крышки завинтил и поставил банки на место, закрыл дверцы, вернулся в гостиную, щёлкнув по дороге выключателем. Всё засыпать — не хватит, конечно, но... вокруг на ковре, и за собой. Он, пятясь, пошёл к выходу, рассыпая перец. Сдёрнул с вешалки и натянул куртку-ветровку, замок на задвижке, так, а "собачку" сдвинем, чтоб сама захлопнулась. Чем позже найдут, тем лучше. И перед тем, как выключить свет, оглянулся. Удовлетворённо улыбнулся хищным оскалом, оглядев труп. Здорово получилось! Кому надо — тот поймёт.
Андрей выключил свет и вышел, мягко без стука захлопнул за собой дверь. Глубоко вдохнул запахи влажной земли и ещё чего-то, пересёк крохотную веранду и стал спускаться с крыльца, по-прежнему рассыпая за собой перец. Дорожка через узкий газон к калитке. А дождь нехилый, смоет весь перец. Ну, так и запахи со следами заодно.
Закрыв за собой калитку, огляделся. Тихо, темно, ночь сейчас, ни одно окно нигде не светится, сейчас любой патруль его приметит. Ладно, уйти подальше от этого дома, а там... Колумбия... Наслышаны, как же, большой город, вторая столица, а это, значит, окраина, а то и пригород. Надо на вокзал, самое верное. И вроде вон там как зарево над домами, там, значит, фонарей больше, центр там, многолюдье. Ну, тогда туда. Записку прячем среди бумаг, бревно под павшими листьями, а человека в толпе.
Он высыпал остатки перца перед калиткой и пошёл прямо по мостовой: у шин запах сильный, сам временами чувствовал, если что, перебьёт его ботинки. На углу у решётки водостока он задержался. Аккуратно разбив тарелку, сбросил все осколки в канализацию и пошёл уже свободно, чутко прислушиваясь к окружающему.
В двенадцать минут второго Чак подъехал к "Голубой звезде" — отелю с рестораном, слишком, пожалуй, большому для такого захолустья, как Коркитаун. На вывеске были заметны следы переделки: раньше гостиница называлась "Пурпурной звездой", и после капитуляции название высшего имперского ордена владельцы посчитали неуместным, но закрасили слабо. На всякий случай — усмехнулся Чак. Слышал он об этом... притоне-пристанище, но работать не доводилось ни разу. И одновременно он затормозил, и открылась дверь отеля, выпустив двоих. В два шага они пересекли тротуар, хлопнули дверцы "ферри", и Чак стронул машину. Всё вместе заняло несколько секунд, не больше.
— В Колумбию, Чак, — спокойно распорядился Джонатан и улыбнулся. — На квартиру.
— Слушаюсь, сэр, — невозмутимо ответил Чак. — В Колумбию, на квартиру.
Сегодня Джонатан и Фредди сели сзади. В зеркальце над ветровым стеклом Чак видел их спокойные усталые лица. "Есть ситуации, когда за рулём должен быть третий". Да, именно так и сказал тогда Джонатан, отвечая на его дерзкий вопрос.
Незаметно для себя Чак старался вести машину очень плавно, чтобы не потревожить сидевших за его спиной. Доверившихся ему.
Дождь то ослабевал, становился моросью, то снова припускал почти ливнем. И автовокзал, к радостному удивлению Андрея, был битком набит ожидавшими своих рейсов и, как и он, промокшими людьми. Так что внимания на него никто не обращал: у всех своих забот полно.
В уборной Андрей закрылся в кабинке и первым делом снял с пачки денег банковскую ленту, прочитал — на всякий случай — всё написанное на ней, изорвал, как можно мельче и бросил в унитаз. Сто сотенных, а тех пачках были тысячные. Тысячную разменивать — запомнят, он ещё и потому бросил те там, а себе взял эту, так сказать — он ухмыльнулся — "заработанную". Одну сотенную сунул в карман, остальные завернул в туалетную бумагу и засунул опять под рубашку. Ну вот, остальное потом.
Он вышел из кабинки, вымыл руки. Хорошие какие перчатки, прозрачные, совсем незаметные, и отпечатков не оставляют. Где только эта сволочь раздобыла такие? Жаль, теперь не узнаешь, а то бы прихватил тройку-парочку про запас. Но сейчас и от них надо избавиться. Так что осмотримся, обнюхаем, что можно, и продолжим.
Одежду ему дал Найф, и Андрей быстро убедился, что никак и ничем в толпе не выделяется. Правда, куртка-ветровка тонкая и промокла насквозь, пока он блуждал по улицам, но это не самое страшное. Не сахарный — не растает.
Потолкавшись у одного из передвижных лотков, купил себе хот-дог и картонный стаканчик кофе, благополучно разменяв сотенную. И уже — сытым не назовешь, но по телу пошло тепло от съеденного — пошёл смотреть карту маршрутов и расписание.
В Кингслей ни одного маршрута не было. Прямого. Но если с пересадкой в Диртауне, оттуда до соседнего местечка Бредфорда, а там что... на попутке? Рискованно. Э, нет, вот ещё через, да, три без малого часа рейс, кружной с остановками и можно будет сойти по требованию, а там напрямик. И здесь не светиться, а спать и в автобусе можно.
Он пробрался к кассе, купил билет, потолкался ещё, купил в одном лотке сигарет, а в другом зажигалку. Как ни тянуло в зал для цветных, Андрей держался: нельзя, здесь его не знают и это даже не засветиться будет, а нарваться. Он же сейчас без документов, "беспаспортный" по-русски, а это — лакомая добыча для любого патруля, хоть полицейского, хоть комендантского. А ему надо добраться до Элли, забрать у неё удостоверение и рассчитаться, а там... там прямым ходом до ближайшей комендатуры. Всё, с этим. Теперь перчатки.
Он снова пошёл в уборную, в кабинке стянул перчатки, разорвал их. В унитаз? Забьёт, начнут прочищать и найдут. Значит, в комок и в карман, и... тоже в водосток? Неохота опять под дождь, только-только куртка подсыхать стала. Ладно, найдём по дороге удобное местечко.
Мучительно хотелось купить газету, но пришлось опять же сдержаться: с газетами только пожилые, а выделяться нельзя. Ладно, так походим...
...Когда объявили его рейс, Андрей уже можно сказать высох, выкурил две сигареты, выпил ещё кофе с гамбургером и сока с пирожным и был вполне доволен жизнью. Даже если его сейчас и заметут, он, по крайней мере, сыт.
Не слишком довольный временем и погодой немолодой шофёр принял у него билет, и Андрей прошёл в середину автобуса, сел к окну. Попутчиков немного — рейс не слишком удобный. Ну, и к чёрту всё. Нестерпимо хотелось спать. Но он дождался, пока шофёр займёт своё место, закроет дверь и стронет машину. И только когда за забрызганном дождём как слезами окном побежала назад предрассветная улица, Андрей откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, мгновенно провалившись в черноту настороженного опасливого сна.
На выезде из Колумбии ярко-красный рейсовый автобус разминулся с тёмно-синей "ферри". Ни шофёры, ни пассажиры не заметили этого.
* * *
На масленицу выходных не дали, и гулял, в основном, Старый город, где заводчан было немного. Но суббота и воскресенье — это ж... широкая масленица, все удовольствия. Это надо отпраздновать. И погода как на заказ — солнце и мороз несильный, и без ветрие. Ну, гульнём, так гульнём!
Блины Женя отложила на выходные. В будни-то некогда.
— Эркин, я сегодня блины делать буду.
— Мм, — Эркин, обжигаясь, торопливо, как всегда по утрам, пил чай.
— Так ты с работы когда пойдёшь, купи сметаны, рыбы там хорошей.
— Ага, обязательно.
Эркин снизу вверх посмотрел на Женю.
— Женя, в субботу я в Старый город пойду.
— На кулачный бой? — лукаво улыбнулась Женя.
— Женя! — изумился Эркин. — Ты знаешь?!
— Загорье — маленький город, — смеялась Женя. — Здесь все всё всегда знают. Иди, конечно.
— Ага! — Эркин вскочил на ноги. — Я побежал, Женя, да?
Привычный вихрь утренних сборов, прощальный поцелуй в прихожей, и он уже бежит по коридору и вниз по лестнице.
А в воскресенье открытие Культурного Центра и приглашают всех-всех-всех. И они пойдут всей семьёй. Хорошо, когда праздники.
В бытовке, как всегда по пятницам, шумно и весело.
— Гульнём, братва!
— Кому что...
— Шелудивый о бане, а Ряха о выпивке.
— А что?! Я, братцы, любого перепью. Спорим? — Ряха задиристо озирается по сторонам. — Ну, с кем?
— Халявщик ты, Ряха, — хмыкает Геныч.
— Всё, мужики, — Медведев стоит в дверях бытовки. — Айда.
И все с шумом и гомоном валят следом во двор.
Работа привычна и потому несложна. Контейнеры, коробки, ящики, мешки — не всё ли равно, он со всем справится. Бегает, тащит, толкает, перекликается с остальными и думает о своём.
Завтра, как говорят, кулачки, кулачный бой. Уже не в "стенке", а один на один, но без борьбы, объясняли ему, чистые кулаки. Что ж, если не против Тима, то он любого вырубит. А с Тимом... там и повозиться придётся. И ещё неизвестно, как обернётся. И ещё есть... эти, со второго рабочего двора, да нет, этих он запросто вырубит, трепыхнуться не успеют...
...Он шёл из столовой.
— Хей! — гортанный возглас за спиной заставил его обернуться.
Трое индейцев в рабочей, как и у него, робе грузчиков настороженно, но без особой неприязни осматривали его. Ну, что ж, поговорим. Он ответил столь же внимательным взглядом и решительно подошёл. На последовавшую непонятную фразу ответил сдержанно:
— Не понимаю. Говори по-русски или по-английски.
— По-английски? — переспросил стоящий в центре. — С той стороны?
— Да.
— Давно племя потерял?
— Мои проблемы, — не будет он им объяснять про питомник и прочее.
— А мы вот месяц как уехали. Ты давно здесь?
— Третий месяц скоро.
— И как?
— Мне хорошо!
Из троих говорил только один, остальные, похоже, русский знали плохо. Задираться никто, похоже, не хотел, расспрашивали вполне дружелюбно. И он улыбнулся уже помягче.
— Ты один? Перебирайся к нам.
— Ну, в бригаду, — разжал губы самый молодой. — И живём мы вместе, — и старательно по слогам: — Вск-лад-чи-ну.
Он покачал головой. — У меня семья. И в бригаде всё нормально.
— Если будут... — следующее слово непонятно, но догадаться несложно, — прибивайся к нам.
— Одному совсем плохо, — улыбнулся молодой.
Третий, всё время молчавший, кивнул. И он кивнул и улыбнулся в ответ...
...И хотя расстались вполне дружелюбно, но что-то царапало, не давало Эркину отнестись к ним, как к своим, но и забыть тоже не получалось. Был разговор дня три назад, при встречах теперь обменивались кивками, но... чужаки они ему. Как говорят? От добра добра не ищут? Да, так. Ему в бригаде хорошо. И вообще хорошо. И ничего менять он не собирается.
— Мороз, на кулачки придёшь?
— Приду. А там как, по жребию?
— По вызову! — хохочет Серёня. — Ох, я в прошлом году вмазал...!
— Тебе вмазали, — поправляет его Антип. — А так-то всё верно.
— Ври, да не завирайся, — кивает Геныч. — Старшой, шабашим?
— Кто на контейнерах, валите, а это докидать надо.
Эркин кивает и переходит в пару к Кольке. Тот радостно ухмыляется.
— Во! Ща мы мигом!
А когда они уже идут к бытовке, Колька негромко спрашивает:
— После кулачков ко мне?
— А то! — улыбается в ответ Эркин.
— И своих бери, придут они на кулачки смотреть.
Колька не спрашивает, но Эркин неуверенно пожимает плечами, входя в бытовку.
— Не знаю. Я не говорил, чтобы пришли.
— Чего ж так? — вмешался в их разговор Тихон. — Бабы завсегда, хоть издаля, но посмотрят.
— А уж визжат-то! — засмеялся Петря.
— Это ж не драка, а гуляние, — объяснил Саныч. — Милиция и то...
— Ага, ага, — в один голос заржали Петря и Серёня. — Третьего года помню, было. Ага, участковый наш... переоделся и в круг вышел... Ага, а раз без погон, то и накостыляли ему... Теперь только смотрит... Ага, как это, ну, когда без формы?
— В цивильном, — хмыкнул Геныч. — Я тоже помню, как вы, храбрецы, с берёзы свистели.
Теперь ржали все. Эркин задумчиво кивнул. Ну, если так положено, то и он не против. Но в гости идти, это надо будет купить...
— А в воскресенье чего? — разговор уже ушёл в сторону.
— Этот, Культурный Центр открывают?
— Ага, в полдень.
— А крепость когда?
— Сходим, посмотрим, и в крепость.
— Ошалел? Завтра крепость.
— А кулаки?
— Там же, на пруду. А в воскресенье масленицу жечь будем.
— Они ж хотели первого открыться.
— На воскресенье перенесли, чтоб в праздник.
— Да уж, в понедельник не попразднуешь.
— Понедельник — день тяжёлый.
И все дружно хохочут.
— А уж для Ряхи-то...
Петря от хохота складывается пополам и садится на пол.
— Не, братцы, не сдаётся Ряха, — кому туда надо, так вождю, культура, братцы, она...
Тебе всё не впрок, — осаживает его Саныч.
Эркин с наслаждением, не обращая внимания на Ряху, растёрся насухо полотенцем и стал одеваться. Креповую рубашку и полотенце в сумку, портянки перемотать под бурки, робу в шкафчик, а на следующую зиму он себе тоже другую ушанку купит, а эта только для работы будет, как и роба.
— Завтра в полдень?
— Можно и пораньше.
— До завтрева, мужики.
— Ох и гульнём!
— Серёня, зубы береги!
— А то Машутка любить не будет.
Коридоры заполнены идущими со смены весёлыми, перекликающимися и договаривающимися на завтра людьми. И Эркин идёт в этой толпе как все. Он один из них, из многих. Не притворяется, не подлаживается, но он со всеми. Те трое, вроде и ничего парни, но... но не нужны ему. Они сами по себе, и он сам по себе.
Жмурясь от яркого, уже вроде и не зимнего солнца, Эркин шёл по центральной улице. Рыбу он купил, трёх сортов, и маленькую баночку, смешное название — икра, интересно, какова на вкус. Джонатан тогда говорил, что из русской кухни знает только водку и икру. Ну и попробуем. А сметану он у Мани с Нюрой купит. И...
Впереди показалась знакомая фигура в чёрном полушубке. Эркин улыбнулся и негромко свистнул по-питомничьи.
Тим вздрогнул и обернулся.
— А, ты! Привет.
— Привет. Домой?
Тим кивнул и показал глазами на плотно набитую сумку в руках Эркина.
— Купил кое-чего к блинам, — ответил на непрозвучавший вопрос Эркин.
— У нас тоже блины, — с секундной заминкой сказал Тим и перевёл разговор. — Идёшь завтра в Старый город?
— На кулаки? Иду. А ты?
— Я тоже. Если в пару попадём, — Тим усмехнулся, но продолжил серьёзно: — не заведёшься?
— Удержусь, — так же серьёзно ответил Эркин. — А с крепостью я что-то не очень понял.
— Я тоже, — кивнул Тим. — Ну, там разберёмся. Да, а Культурный Центр что обещает?
— На воскресенье или потом?
— Про воскресенье я слышал.
— Школа для взрослых, библиотека, концерты, кино будут показывать. А потом ещё всякое, когда достроятся.
— Угу, — Тим явно обдумывал что-то своё. — Ну, ладно, посмотрим.
Но Эркин всё-таки спросил:
— Пойдёшь в школу? — и, чтобы Тим не подумал чего, улыбнулся. — Я пойду.
— Ты же вроде того, читаешь по-русски? — чуть подчёркнуто удивился Тим.
Эркин быстро искоса посмотрел на него, отвёл глаза, притенив их ресницами, и ответил:
— Я хочу школу кончить, — и повторил вычитанное в газете: — Иметь законченное среднее образование.
— Ишь ты какие слова знаешь, — насмешливо хмыкнул Тим и повторил: — Посмотрим.
За разговором они уже подходили к "Беженскому Кораблю". Особого мороза нет, и дети — у кого с одеждой получше, и присмотреть есть кому — гуляли на улице. Визг, детский гомон, смех...
— Папка-а-а-а!
К Тиму со всех ног бежал Дим, волоча за собой быстро перебирающую тоненькими ножками Катю.
— Здрасть! — бросил он, не оборачиваясь, Эркину, с ходу ткнувшись в ноги Тима. — Пап, а мамка в магазине, а нам гулять сказала, пап, а ты принёс чего?
Эркин попрощался кивком и пошёл к себе. Алиска-то дома одна сидит.
И, уже открывая дверь, вспомнил, что забыл купить сметану. А, так вот они сейчас и сходят за ней.
— Э-эрик! — встретил его ликующий вопль Алисы. — Ты пришёл!
— Пришёл, — не стал спорить с очевидным Эркин. — Алиса, хочешь со мной за сметаной?
— Ага!
— Тогда одевайся. Я пока выложу всё.
Он быстро скинул полушубок и ушанку и, не разуваясь, прошёл на кухню. Покупки на стол. А грязное рабочее в ванную, в ящик...
Алиса, сопя, воевала с непослушными рейтузами. Эркин помог ей одеться, оделся сам, и они пошли за сметаной.
— А санки? Эрик, мы санки не взяли, — сказала Алиса, спускаясь по лестнице.
— А зачем санки? — удивился Эркин. — Мы же не на рынок.
— Ну да, — согласилась Алиса. — И не гулять идём, а по делу.
— Ну да, — кивнул Эркин.
Алиса ненадолго задумалась и на улице решительно сказала:
— Я с тобой.
— Как хочешь, — довольно улыбнулся Эркин.
Ему и в самом деле нравилось ходить с Алисой. Приятно было чувствовать в своей ладони её ручку, отвечать на её вопросы... и знать, что никто не осудит, не посмотрит косо, что это не опасно ни ему, ни Алисе.
В магазине им обрадовались.
— За сметаной никак? — улыбаясь, Нюра ловко подвинула бидон.
— А что за блины без сметаны? — подхватила Маня. — А банку не забыла, хозяюшка?
— Не-а. Вот.
Алиса взяла у Эркина банку и поставила её на прилавок, привстав для этого на цыпочки.
— Ай да умница, — восхитилась Маня.
Эркин уже хорошо догадывался о цели этого восторга, но не устоял и купил ещё и икры. Маня называла её паюсной и говорила, что к блинам ничего лучшего и не бывает. Что икра бывает разных цветов и одна дороже другой, Эркин знал и раньше по Паласным угощениям, но никогда не пробовал — икру беляшки всегда всю сами сжирали — а вот такой никогда не видел.
С покупками пошли домой. Эркин нёс банку со сметаной, а Алиса баночку с икрой. Здоровались со встречными, поздравляя с Масленицей и принимая поздравления. И только вошли в квартиру, только положили покупки и стали раздеваться, как пришла Женя.
— А нас сегодня раньше отпустили, — Женя, подставив Эркину щёку, отдала ему сумки, чмокнула Алису в щёчку и стала раздеваться. — Я даже по магазинам пробежалась.
Обычная вечерняя — за окном уже наливающиеся синевой сумерки — суета сегодня дополнялась блинами. Оказалось, что это очень интересно, а особенно Алисе понравилась процедура переворота блина в воздухе, а потом выяснилось, что и необыкновенно вкусно.
Эркин передал Жене приглашение Кольки.
— Конечно, пойдём. Я думаю, сделаем так, Алиса, не вози по тарелке, мы пойдём пораньше сразу к ним. Ты с Колей пойдёшь на бой, а мы... мы что-нибудь придумаем.
Эркин вопросительно посмотрел на неё, но Женя уже занималась Алисой, и он понял, что сейчас продолжать не стоит. Но... но почему?
И заговорил об этом, когда Алиса уже давно спала, на завтра всё приготовлено, а они были в спальне. Он лежал на кровати, а Женя расчёсывала на ночь волосы.
— Женя, — тихо позвал Эркин.
— Да, милый, — откликнулась она, не оборачиваясь.
— Ты не хочешь идти. Почему?
— Куда? К Коле?
— Нет, на кулаки.
Женя положила щётку а подзеркальник, тряхнула головой, рассыпая волосы по спине и плечам. Эркин молча ждал. Женя подошла к кровати, откинула на своей стороне одеяло и легла, потянулась погасить лампу и уже в темноте наконец ответила.
— Я боюсь, Эркин.
— Боишься? — он порывисто приподнялся на локте. — Чего, Женя? Да я...
— Я за тебя боюсь.
— За меня?! Что ты, Женя, да я их всех пораскидаю. Веришь?
Женя тихонько засмеялась и погладила его по плечу.
— Конечно, верю. Но... но а вдруг... вдруг кто ударит тебя?
— Женя, это... — он запнулся, подбирая слова, и повторил услышанное сегодня в бытовке: — Это же не драка, а гуляние.
Женя снова засмеялась и, мягко притянув к себе, поцеловала в щёку.
— Посмотрим, милый, давай спать.
— Давай, — согласился Эркин, вытягиваясь рядом и обнимая Женю за плечи.
На улице солнечно, людно и весело. Казалось, весь город вышел на прогулку. Масленица! Это ж не чего-нибудь, а... а ну чего объяснять, каждый сам понимает. И в Старом городе шум, веселая беготня... Эркин уверенно вёл Женю и Алису, здороваясь и обмениваясь поздравлениями со встречными. Оказывается, многие его помнили по святочной "стенке" и теперь желали победы.
В Колькин двор он и вошли именно в тот момент, когда тот в одной рубашке выскочил за чем-то на крыльцо.
— О! Здорово, Мороз! — радостно заорал он и тут же поперхнулся, увидев Женю и Алису. — Ух ты-и! — и прокашлялся. — Вот это здорово, заходите, милости просим.
И, пока они раздевались в сенях и Эркин помогал Жене и Алисе, как-то шмыгнул мимо них в кухню, и Эркин успел услышать:
— Мама Фира, гости пришли.
Эркин поглядел на Женю, и она с улыбкой кивнула, показывая, что услышала и поняла. Так что они помедлили в сенях, дав хозяевам время навести самый необходимый порядок.
Когда они вошли и поздоровались, мама Фира обрадовалась им, но извинилась, что не прибрано, Женя сказала, что это пустяки, Колобок, цепляясь за юбку мамы Фиры, исподлобья смотрел на Алису. Из горницы вышел Колька и, глядя на маму Фиру, еле заметно кивнул. Эркин заметил и спросил:
— Семён спит?
— Нет, проснулся давно, — улыбнулся Колька и Жене: — Идёмте, познакомлю вас.
Семён в свежей рубашке уже ждал. Он поздоровался за руку с Женей, потрепал по голове Алису и нарочито громким шёпотом сказал Эркину:
— Ну, Мороз, ты и хват! Такую красавицу умыкнул.
Женя рассмеялась вместе со всеми. Немного поговорили о всяких пустяках и погоде. Колобок притащил кошку, зажав её поперёк живота, и Алиса занялась ею. А Женя очень просто сказала, что пусть Коля и Эркин идут, а они с мамой Фирой подойдут потом. Мама Фира горячо согласилась, и Колька кивнул:
— Пошли, Мороз. Пока заведёмся да разогреемся, они как раз подоспеют. А то чего им лишнего на холоде.
И Эркин не стал спорить. Может, и впрямь так лучше будет.
Они оделись и пошли.
Как и на святках на пруду было много народу. А на дальнем конце пруда, где берег был заметно круче, возвышалась сложенная из снега...
— Крепость это, — объяснил Колька, заметив удивлённых взгляд Эркина. И засмеялся: — Штурмом брать будем.
Они подошли к одной из групп мужчин. Эркин узнал светлоусого вожака "стенки, Рябыча, Леонтия, стоявшего против него на "стенке", и улыбнулся, подходя.
Внизу, на пруду ещё бестолково сшибались мальчишки, но уже колготились на склонах, залихватски сплёвывая и ругаясь, парни. Эркин заметил среди полушубков рабскую куртку. Да... да это тот самый малец, джи. Значит, прижился. Здорово, молодец!
Продолжая степенные разговоры о том, какую весну и лето обещают приметы и как на хозяйстве и урожае скажется, мужчины изредка посматривали на пруд, отпуская краткие и очень точные замечания и характеристики драчунам.
— Смотри-ка, ловок, — обмолвился кто-то, когда смуглый парнишка в тускло-чёрной куртке метким ударом вышиб очередного противника.
— Это Новик-то?
— Чей пацан?
— Да старика, у Ключинихи квартирует.
— Из беженцев, значит?
— Ну да.
— Смотри-ка, увернулся.
— На встречный поймал. Ловок.
— Да, не ломит дуром.
— В силу войдёт, крепкий боец будет.
Эркин невольно кивнул. Да, от ударов уходит хорошо и сам бьёт неплохо, разумно. Но это пока противника серьёзного нет. А мужчины уже тоже спускаются, сплёвывая и растирая подошвами бурок окурки. Парни расступаются, образуя круг. Так, мальцу пора уходить. Эркин сумел перехватить его взгляд и кивком показал — отваливай. Понял, подобрал сброшенную в горячке боя облезлую ушанку и вышел из круга. Кто-то из мужчин с одобрительной насмешкой крепко хлопнул парнишку по плечу. Смотри-ка, покачнулся, но устоял.
В круг вошёл кряжистый рыжеусый мужчина в ярко-рыжей лисьего меха ушанке.
— Ну, мужики, — он хохотнул, оглядывая круг, — кто рисковый?
И в круг шагнул Леонтий.
Эркин, стоя со всеми, в полурасстёгнутом, чтоб в случае чего быстро сбросить, полушубке, внимательно следил, как один за другим выходили мужчины против рыжеусого и вылетали, выбитые его ударами. А бьёт... сильно, но одинаково, нет, можно выбить, выбьет...
— Ну чё, мужики, неужто бойцы повывелись? — смеётся Рыжеусый.
Эркин уже дёрнулся было вперёд, но на его плечо легла широкая ладонь Рябыча и слегла отодвинула.
— Успеешь, молодой, — Рябыч вышел в круг. — Давай, что ли, Мефодий, давно мы не бились.
— Давай, — кивнул Рыжеусый.
Эркин уже заметил, что от ударов почти не уклоняются, главное — самому ударить сильнее, выбить противника. А это кто, чуть выше по склону встали? Никак те трое с завода. Ты смотри, как вырядились.
Эркин следил уже не столько за боем — здесь всё ему ясно, а за ними. Кожаные куртки, нет, рубашки, обшитые по рукавам бахромой, на груди нашиты кусочки меха и бусины, и штаны с бахромой, надо же, без шапок, и как у тех в резервации ремешки поперёк лба, и перья воткнуты. Ну... ну, чудаки — пришло ему на ум недавно усвоенное слово. Уж если решили из племени уйти, то на хрена такое, ходили бы, как все, а то выпендриваются.
Выбив рыжеусого, Рябыч ещё немного постоял в кругу и вышел сам со словами:
— Пускай молодые ещё порезвятся.
А в круг одновременно шагнули двое. Эркин их не знал и, когда один из них вылетел, дёрнулся было войти, но его опередил Колька.
Колька бился совсем по-другому, с хитрыми вывертами и не выкинул противника сразу, а поиграл с ним, заставляя промахиваться, под радостный гогот толпы.
Биться против Кольки Эркину не хотелось, и он подождал, пока Колька тоже, как Рябыч, выбив ещё двоих, выйдет сам.
— Здорово ты! — сказал он раскрасневшемуся взлохмаченному Кольке.
— А! — польщённо откликнулся тот. — Не велика мудрость.
Эркин задумчиво кивнул. И тут в круг вышел старший из индейцев, сбросив на снег свою куртку и оставшись полуголым. Уклонился от кулака выскочившего из толпы белобрысого парня, обхватил того поперёк туловища, приподнял и бросил, прочно впечатав спиной в утоптанный снег, и колено к горлу... Круг взволнованно загудел: по правилам или не по правилам. Отпустив поверженного, индеец улыбнулся с насмешливым презрением, и Эркин решительно шагнул вперёд, одним движением откинув назад полушубок и ушанку.
Их схватка оказалась слишком быстрой для зрителей. Выкинув индейца из круга так, что тот в палении сбил с ног ещё двоих и проехался голой спиной по снегу, Эркин кивнул двум другим индейцам.
— Оба идите! Ну?!
Они бросились на него с двух сторон и тут же отлетели, отброшенные сильными точными ударами.
— Ага-а! — злорадно взревел кто-то.
Эркину показалось, что это кто-то из бригады, но думать некогда: на него уже шёл кряжистый, чуть не шире себя самого русобородый мужик.
Эркин слегка отклонился, ровно настолько, чтобы дать его кулаку коснуться своего плеча, чтоб не подумали, что он удара боится, и сам ударил его в грудь против сердца, и тут же вдогон уже только кос тяшками в основании шеи. Грузное тело тяжело рухнуло на снег.
— Ух ты-и-и!
— Ну, силён парень!
— Ты смотри, как он!
— Под Кувалдой устоять, это ж...
— Мешок с дерьмом, Кувалда твоя, силы много, а ума...
Под этот гомон Кувалда продышался, но встать не смог и на четвереньках выполз из круга. Эркин, стоя в центре, выглядывал следующего противника. Вышел... Сеньчин?! Бригадир со второго рабочего! В распахнутом вороте рубашки виднелась такая же полосатая, как у Кольки, фуфайка.
— Во!
— Ну, индея щас вырубят.
— В десантах учат!
Что такое десант и чему там учат, Эркин не знал, но насторожился. А тут ещё краем глаза поймал встревоженное лицо Тима и услышал щелчок языком — питомничный сигнал тревоги.
Он выжидал, давая противнику право первого удара. Чтоб раскрылся, показал себя. Но тот тоже медлил. Они стояли друг против друга в настороженно замолчавшем кругу и медлили. Каждый хотел, чтобы первым пошёл другой. Сеньчин расставил ноги и как бы слегка присел, пружиня полусогнутыми коленями, руки тоже полусогнуты и чуть разведены в стороны, не то краб в боевой стойке, не то... Крабов Эркин никогда не видел и стоял внешне спокойно, и только плечи приготовлены дать руке большую силу, и ноги тоже поставлены для удара. Тим, видавший в такой стойке спальников, еле заметно улыбнулся. И так же улыбнулся, предвкушая позор беляка, бронзовокожий парнишка в рабской куртке и с выбившейся из-под старой ушанки чёрной кудрявой прядью.
С коротким резким выдохом Сеньчин прыгнул наконец на Эркина и... и он бы врезался в обступивших круг, если бы Эркин не поймал его сзади за пояс, посадив на снег.
Смех грохнул с силой ружейного залпа. Растерянно моргавший Сеньчин, густо покраснев, вскочил на ноги и снова, уже без подготовки, кинулся на Эркина. На этот раз Эркин, уклонившись, ударил. Не в полную силу, не вырубить, а отбросить.
Когда Женя с Алисой и мама Фира с Колобком подошли к пруду, там уже толпилось много женщин. Ахали, охали, переживали за своих, покрикивали на мальчишек, чтоб не лезли к взрослым: мужики-то вона как раззадорились, зашибут, не глядя. Женю встретили приветливо, тут же оказались знакомые по празднику у Медведева.
— Смотри-ка, против своего встал, — удивлялись, когда Эркин вышел против индейца.
А когда он выбил Кувалду, восхитились:
— Ну, смотри, как ловок.
— Да уж.
Алиса нетерпеливо дёргала Женю за руку, просясь вниз, Женя с трудом удерживала её.
Бой Эркина с Сеньчиным сначала здесь тоже вызвал смех, но после второго падения Сеньчина высокая худая старуха в чёрном платке покачала головой.
— Завёлся Митька.
— Да уж, характерный он, — поддержали её.
— Напролом пойдёт.
— А положит его индей, так мстить будет.
— А то! У них вся семья такая.
— Да уж, род известный.
Старуха зорко посмотрела на Женю.
— Не бойсь, молодка. Мишка за своего вступится.
И опять с ней согласились.
— Медведев бережливый, не потерпит урона.
И мама Фира тихо сказала Жене.
— Не бойся. Если что всерьёз, остальные разведут.
Женя только вздохнула в ответ.
После второго падения Сеньчин разозлился всерьёз. Эркин ел успел увернуться от летящего ему в горло каблука армейского ботинка и ударил тоже ногами. По правилам нельзя, так не он первым нарушать начал. Как ударили, так и ответил. И, чтоб не вывихнуть ногу, тоже упал.
— Ничья! — сразу крикнули из круга.
— Ничья, расходитесь... Митька, не заводись... Осади, Мороз, ничья... Хватит, мужики, ничья... Стоп, машина... Разводим...
Встав, Эркин быстро оглядел круг, встретился глазами с Колькой, Рябычем... и вышел из круга. Что ж, всех здешних правил он не знает, да и Сеньчин — бригадир всё-таки, тоже... начальство, слишком его позорить не стоит. Помедлив, вышел из круга и Сеньчин. Ему сейчас спорить нельзя, приговорят по-другому, Мороз-то его дважды уже положил, так что...
— Ладно, — Сеньчин натужно улыбнулся. — Ещё не вечер.
— Ага, — кивнул, надевая полушубок, Эркин.
Колька хлопнул его по плечу.
— Здоровско бьёшься. Я таких приёмов не знаю. Там учился?
— Угу, — вспоминать прошлое Эркину сейчас никак не хотелось, и он перевёл разговор. — А он что, тоже моряк? Смотрю, полоски...
— Не, — понял его Колька. — Он в десанте служил, они тоже тельники носят. Смотри-ка, силён мужик.
В круге стоял Тим. Бился он расчётливо, явно не в полную силу и без злости. Его сдержанность была замечена, понята и одобрена.
— Держит себя мужик.
— Да уж.
— А видно, в раж войдёт, пришибёт на месте.
— Меру знать — великое дело.
Чётко выбив троих, Тим вышел из круга. И это тоже одобрили. Круг стал рассыпаться, пошли уже разговоры о другом, кулачный бой завершился. Снова завертелись под ногами мальчишки, спускались с берега женщины, говоря, что сегодня-то совсем хорошо, без крови обошлось, честно бились, и вровень, не пёрли дуром на слабого.
— Э-эри-и-ик! — Алиса наконец вывернулась из рук Жени и побежала к Эркину.
Мама Фира, по-прежнему державшая на руках закутанного Колобка, кивком поблагодарила помогавшую ей спуститься Женю и тихо спросила:
— Не зовёт папой?
Женя вздохнула и попыталась не то, что объяснить, она и сама не задумывалась над тем, как это получилось, но надо же что-то сказать.
— Мы там скрывали, что... семья. Она и привыкла.
— Ну, понятно, — кивнула мама Фира.
Подходя к Эркину, уже державшему Алису на руках, Женя улыбнулась его вопрошающему взгляду, и Эркин сразу улыбнулся в ответ.
Общий шум, разговоры, смех, и звонкие мальчишеские вопли и свист.
— Пацаны, айда в крепость!
Видимо, кто где и кто с кем было обговорено заранее, как и заготовлены снежки.
Мужчины в этом бою не участвовали, стоя на льду и подзадоривая подростков и парней, кто помоложе и неуёмнее. Эркин, разумеется, тоже остался на льду. Сидя на его плече, Алиса упоённо визжала, болея сразу за всех.
Глядя на них, Тим даже пожалел, что не взял Дима с собой. Да, его же все дома, ждут его. И распрощавшись со знакомыми, Тим ушёл.
Колька тоже взял Колобка на руки.
— Во, юнга, смотри. Подрастёшь, тоже на штурм ходить будешь. А то и на абордаж.
Лёгкую горечь последней фразы в его голосе, никто не заметил. Наверное, потому, что не поняли.
К тому же вмешалась Алиса.
— А я? — сразу повернулась она к нему.
— Не девчоночье это дело, — засмеялся Колька.
Алиса хотела было обидеться, но зрелище уж слишком интересное, не до обид тут.
Смеялась и даже как-то взвизгивала Женя, держась за руку Эркина.
Снежки летели так густо и часто, что попадало и по зрителям. Правда, веселья от этого только прибавлялось. И наконец под оглушающий визг и крик, крепость была взята штурмом.
Они шли к дому хохоча и дурачась. Женя и мама Фира ахали и говорили, как они переживали за них. А Колька и, глядя на него, Эркин шутливо пыжились и храбрились.
А потом, уже дома у Кольки, ели блины со сметаной, с рыбой, с вареньем, с икрой. Увидев икру, Колька раскрыл было рот, но только восхищённо покачал головой.
После блинов посидели в горнице, и Эркин играл на гитаре и пел. И все пели. И Колька учил Эркина песне про море и чаек, что плачут над волнами. И мама Фира слушала их, покачивая в такт головой, а в её глазах стояли слёзы...
Когда они уже в сумерках шли домой и Эркин опять нёс Алису, Женя сказала:
— Какие хорошие люди, правда, Эркин?
— Да, — кивнул он, очень довольный тем, что Колька и его семья понравились Жене. — Колька — хороший парень. И... и всё хорошо, правда, Женя?
— Правда. Конечно, всё хорошо.
Под ногами мягко поскрипывал снег, светились в домах окна, и загорались уличные фонари. Голоса, чьё-то далёкое пение, лай собак в Старом городе. И такое спокойствие во всём...
Возле самого дома Алиса проснулась, и Эркин спустил её с рук. Теперь они с Женей шли рядом, а Алиса вприпрыжку бежала впереди. "Беженский Корабль" сиял всеми огнями, звенел песнями и музыкой. Широкая масленица, гулять — так гулять, последнюю копейку ребром и чтоб память осталась. И Эркин с наслаждением вбирал в себя эти огни, и музыку, и пение. Он никогда не думал, что праздники могут быть такими.
И, когда они уже вошли в свою квартиру, он сказал Жене:
— Женя, я никогда не думал, что праздник — это так хорошо.
Женя рассмеялась и поцеловала его в щёку.
— А мне и будни нравятся.
— Ага, — сразу радостно согласился Эркин.
Женя только вздохнула. Ну, что с ним делать, если всегда со всем согласен, что бы она ни сказала. Она потому и промолчала, что умирала со страху за него, когда он бился в кругу. Но скажи она это, ведь он сразу расстроится и лишит себя этого. А она видела, как он радовался каждой победе, что сильнее всех. Ну, её страхи — это всё пустяки. Главное... главное — что всё хорошо, всё так, как она и мечтала. А с понедельника уже весна, да, в понедельник — первое марта, с ума сойти, как время бежит. Вроде только вчера они приехали и стояли посреди пустой квартиры с ободранными стенами в лохмотьях обоев и с полусорванными дверями, а теперь... а когда ещё большую комнату сделают, то будет совсем здорово.
Вечер катился своим чередом: ужинали, играли, читали вслух...
— Пора спать, зайчик, — встала из-за стола Женя.
Алиса, сидя на коленях у Эркина, рассматривала вместе с ним картинки в книге сказок Андерсена.
— Алиса, слышишь? — чуть строже повторила Женя.
— Ага-а, — вздохнула Алиса.
Рассчитывать на заступничество Эрика не приходится: он с мамой всегда заодно. Алиса закрыла книгу, но с колен Эркина не слезала, сидела, прислонясь к его груди, будто спала. Женя засмеялась.
— Ах ты, притвора. Давай, Алиска, не тяни время.
Алиса нехотя слезла и отправилась в ванную. Эркин остался за столом, перелистывая страницы. Книга на английском, и текст он даже не разглядывал, смотрел только картинки. И сидел так, пока Женя не уложила Алису, и уже тогда пошёл к ней, чтобы выполнить вечерний ритуал.
— Э-эрик, — удовлетворённо вздохнула, засыпая, Алиса. — Спокойной ночи, Эрик.
— Спокойной ночи.
Эркин выпрямился и постоял над спящей Алисой, осторожно поправил зачем-то угол одеяла. Оглядел комнату. Весёлые, усыпанные цветами и бабочками шторы, стол с куклами, кукольной мебелью и посудой, стол для рисования и чтения, шкаф для одежды и шкаф для книжек... Нет, конечно, это правильно, что у Алисы всё это есть, так и должно быть, но... но у него ничего такого, даже похожего не было, Женя рассказывает Алисе о своём детстве, как была маленькой, и Андрей вспоминал, и... и Джонатан, даже Фредди, и в лагере он слышал, и здесь, а ему что вспоминать? Даже не то, помнить-то он помнит, да не расскажешь об этом никому, ни в шутку, ни всерьёз. Даже Жене, нет, Жене-то в первую очередь нельзя об этом слышать.
Эркин тряхнул головой и вышел из комнаты Алисы, выключив по дороге свет.
Женя ждала его на кухне, в чашки уже налит чай, варенье в блюдечках-розетках. И он улыбнулся ей, улыбкой предупреждая вопросы.
— Всё хорошо, Женя.
И Женя приняла это, хотя видела, что он чем-то... не то недоволен, не то встревожен. Но он ведь такой: если решил промолчать, то спрашивать уже бесполезно. И за чаем заговорила о другом, о хозяйстве. Эркин с жаром поддержал тему. И обсуждая, что ещё нужно из всяких кухонных мелочей, он совсем забыл то, о чём думал в комнате Алисы. Пока забыл. И спать пошёл, совсем успокоившись.
А воскресным утром поднялся ветер и понеслись облака мелкой снежной пыли. Но они всё-таки решили сходить посмотреть открытие Культурного Центра.
— Не каждый день и не каждый год такое бывает, — Женя завязала на шее Алисы длинные уши от шапочки, натянула поверх шапочки капюшон шубки и ещё повязала сверху шарфик. — Вот так.
Алиса мужественно терпела, опасаясь, что при малейшем намёке на сопротивление её попросту оставят дома. А раз это такая редкость...
Убедившись, что Эркин закрыл горло шарфом и уши у шапки опустил, Женя быстро оделась сама. Эркин поднял её сзади воротник пальто, чтобы не задувало, и они наконец пошли.
Многие в их доме решили так же, и от "Беженского Корабля" к Новой площади двигалась густая толпа. И почти все с детьми.
Закутанную в платок, толстую от множества одёжек, Катю Тим нёс на руках.
— Обревелась вся, — с притворной строгостью пожаловалась Жене Зина. — Возьми да возьми её.
— А как же, — кивнула Женя.
Зине явно хотелось о чём-то с ней поговорить, но, видимо, из-за народа вокруг так и не решилась.
На Новой площади было уже не протолкнуться. Зина взяла Дима за руку, чтоб — упаси бог! — не потерялся, а то он шибко шустрый, когда не надо. Эркин поднял Алису и посадил себе на плечо.
— Тебе не задувает? — забеспокоилась Женя.
Внизу, в толпе, ветра почти не чувствовалось, но наверху резкий холодный, как называли, ножевой, он гулял свободно. Алиса стала так многословно объяснять, что ей тепло и даже жарко, что Женя махнула рукой.
— Ладно-ладно, только молчи.
Тим тоже посадил Катю себе на плечо, а на другое Дима. А то ещё, в самом деле, полезет вперёд посмотреть и потеряется.
Играл маленький духовой оркестр, городской голова, председатели городских комитетов ветеранов, беженцев и жертв Империи, ещё кто-то выступали с речами, а после них всех — директор Центра. Она говорила чуть дольше, и слушали её внимательнее. Что с понедельника будут записывать всех желающих и детей, и взрослых в кружки, секции и классы, что будут кино и лекции. А сегодня кино бесплатно. И первый сеанс для тех, кто с детьми, а остальные пока погуляют по Центру и посмотрят, а потом поменяются.
Толпа оживлённо и одобрительно гудела, тут же обсуждая услышанное.
Потом торжественно разрезали ленточку, перегораживающую вход, и все дружно повалили к дверям.
Входили медленно, тщательно обтирая обувь о жёсткие мохнатые коврики-щётки. Просторный светлый вестибюль, хлопотливые дежурные с красными повязками на рукавах. С детьми... налево... да, в зал... проходите, занимайте места... нет, зал большой... ничего страшного, посмотрите на следующем сеансе... направо, пожалуйста... да, там классы для занятий... запись? Запись завтра... нет, всю неделю в канцелярии... библиотека на первом этаже... нет, второй блок к лету обещали, там и спортзал будет... нет, это ещё не школа, а классы развития... для взрослых занятия тоже... нет, к сожалению, гардероб пока не работает... туалеты внизу... буфет вон там...
На входе в зал Эркин опять увидел того парнишку-джи. Сегодня рядом с ним держался не достававший ему до плеча мальчишка в синей куртке угнанного до колен и ушанке, а за руку цеплялась закутанная в платок девчонка. Увидев Эркина, парень улыбнулся и стал пробиваться к нему, волоча за собой своих... брата с сестрой, как догадался Эркин.
— Здорово, — улыбнулся парень.
— Здорово, — ответил так же с улыбкой Эркин. — Всех своих привёл?
— Не, деда дома.
— Прострел у него, — вставил мальчишка, уважительно глядя на Эркина. — А Ларька мал больно. И пока они в общей толпе входили в зал, Эркин услышал на камерном шёпоте, что всё путём, документы выправили, и он уже и по бумагам с именем, Артём, ну и по-простому Тёмка, и громко, что устроился на "Флору", это хозяйство такое, там цветы, овощи, фрукты круглый год растят, даже зимой.
— Здоровско, — одобрил Эркин.
— Ну да, — Артём подтолкнул своих вперёд. — Под крышей работа, чего уж лучше.
Но тут началась суета с местами. Детей поближе, а родителей куда? Назад? Так ведь мелюзга одна сидеть не будет. Перекликались, подзывая знакомых, рассаживались, размещая детей — кто поменьше — на коленях.
И оказались они все в одном ряду. Тим с Зиной, Димом и Катей, Женя и Эркин с Алисой, Артём со своими и Миняй с женой и двумя старшими. Женя торопливо развязала Алисе шарфик и сдвинула на плечи капюшон, но в зале было так тепло, что сняла с неё и шапочку и помогла расстегнуть шубку. Эркин, как все мужчины, снял ушанку и расстегнул полушубок. Женя расстегнула пальто и сбросила с головы на плечи платок.
Медленно стали гаснуть большие многоярусные лампы под потолком, золотистая, собранная складками, ткань, закрывавшая стену над сценой, так же медленно стала сдвигаться в стороны, открывая белую, туго натянутую ткань.
— Это экран, — шёпотом сказала Женя Эркину.
— Тём, это чего? — тихо спросили рядом.
— Экран, Лилька, — ответил Артём таким тоном, будто не сейчас услышал, а всегда знал.
Вместе с гаснущим светом затихали и разговоры в зале. И когда стало совсем темно, откуда-то сзади и сверху зазвучала музыка, а на экране засветились... большие буквы. Эркин, не удержавшись, начал их читать вслух. Но его голос тут же потерялся в общем хоре. "В-ре-ме-на го-да"... И следующая надпись: "Зи-ма". И потом каждую появившуюся картинку тут же комментировали и объясняли всем залом.
А на экране заснеженный лес, птицы, звери... Зал спорит: это синицы или снегири, называет белку, лису, зайца, а оленя узнал и назвал, правда, по-английски Тим, а Женя перевела. И волка им показали. А потом экран мигнул, и еле успели всем залом прочитать: "Ве-с-на", — как на экране уже тает снег, и льдины плывут по реке, и... и медведь спускается к реке и ловит лапой рыбу, и летят большие белые птицы, а зал снова спорит: гуси или лебеди, и на ветвях появляются листья...
Эркин впервые видел, нет, смотрел кино. Слышать он о нём слышал, ещё в Джексонвилле, да и... да и раньше, да, болтали что-то такое в Паласах, да, верно, говорили, что, дескать, беляки как-то вроде движущихся фоток делают, а потом лупятся, заводят себя, ну, и когда на Палас денег нет, но мало ли беляцких забав и причуд, его это не касалось, он и не думал об этом. А здоровская какая штука оказывается!
— Тём, это лиса, что ли, опять?
— Сань, а мы её летом видели, помнишь?
— Не, то просто собака была, Тём, да?
— Точно, лиса, согласился и Миняй.
Лисёнок, пробующий поймать бабочку, вызвал такой дружный хохот, что как-то пропустили следующую надпись. А после неё листья на деревьях уже были жёлтыми, и снова летели птицы, шёл дождь, и по реке плыли жёлтые листья, и... и первые редкие снежинки ложатся на землю.
На экране появилось слово: "Конец", потом экран погас, и стали разгораться лампы под потолком. Люди моргали, многие протирали глаза, будто просыпаясь.
— Вот это да! — вздохнул Дим. — Ну и здоровская же штука!
— Ага, — согласилась Катя.
Вставали, собирая детские пальтишки и платки. А теперь куда? Да вон же выход. Пошли-пошли, другим тоже охота посмотреть.
Эркин вёл Алису за руку, а Женя шла за ними, неся его ушанку и Алискины шапочку и шарфик.
Вышли в совсем другую, рядом со сценой, узкую дверь, над которой горела зелёная надпись. "Выход", — успел прочитать Эркин. Прошли вместе со всеми по коридору, повернули, ещё коридор, ещё одна дверь и оказались снова в вестибюле.
— Ну, пойдём теперь всё посмотрим, — сказала Женя.
Алиса согласилась и потянула её к лоткам с пирожными и конфетами. Женя засмеялась:
— Ах ты, хитрюга.
У лотков толпились многие, и Женя, оставив Алису стоять с Эркином чуть в стороне, нырнула в эту круговерть и быстро вернулась с небольшим пакетом. Пакет отправился в сумку "к чаю", а Алисе вручили бледно-зелёный полупрозрачный леденец-листик на палочке. И пошли дальше смотреть и рассматривать.
— Пошли, классы посмотрим, — Артём не дал Саньке и Лильке остановиться у лотков.
Денег-то на такое у них нет, так и глазеть, душу себе травить, нечего. Ещё — не дай бог! — за шакала-попрошайку примут. Санька, подражая Артёму, прошёл, демонстративно глядя в сторону, а Лилька не удержалась. Оглянулась и вздохнула. И тут же убежала, догоняя Артёма. Впрочем, не они одни проигнорировали распродажу. У кого совсем нет, а кто просто не взял денег, обещали же всё бесплатное.
Классами назывались светлые комнаты со столами и стульями, но не как в столовой, а все столы рядами и стулья только с одной стороны, а на стене напротив...
— Это доска, — не очень понятно объяснила Женя.
Эркин кивнул, не вдаваясь в расспросы.
В двух классах столы и стулья были маленькими. Для детей — поняли все. В одном из детских классов столкнулись опять с Артёмом. Санька, размахивая руками, рассказывал, что целых полгода учился перед тем, как их угнали.
— И всё-то ты врёшь, — завистливо сказала Лилька. — Тём, а мы будем учиться?
— Будем, — твёрдо ответил Артём. — Мы отсюда уже никуда не уйдём, так что всё будет.
Говорил, глядя на Эркина, и тот кивнул.
— Дом иметь — великое дело.
— Дом, не дом, а вроде зацепились.
Санька и Лилька рассматривали висящие по стенам картинки, Женя тоже подвела к ним Алису, а Эркин и Артём стояли у окна.
— Обошлось в Комитете?
— Пока да, — Артём сразу и улыбнулся, и вздохнул. — С работой помогли и пособие дали. По пятьсот рублей на человека. И сказали, что проверять нас будут. Ну, нет ли чего на хвосте.
— Верно, — кивнул Эркин. — Визу обычно месяц ждут, и месяц потом в лагере врачей проходят, психологов, место себе выбирают.
— Про месяц и нам сказали. И про врачей, как это, а обязательная ди-спан-се-ри-за-ци-я, — с натугой выговорил он по слогам и поёжился, как от холода. — Боюсь я.
— Я же прошёл, — просто, как о самом пустячном деле, сказал Эркин и честно добавил: — Протрясся, конечно. Но... ты трусы носишь?
— Не, исподники.
— В них и останешься. Догола не раздевают, не сортировка.
Они говорили тихо, перемешивая русские и английские слова.
— Не трусь, малец, — Эркин улыбнулся. — Меня сколько русских врачей смотрело, ни один больно не сделал.
Артём тоскливо вздохнул.
— Видно, не обойтись. А за ради семьи...
— Об этом и думай, — кивнул Эркин. — Ничего дороже нет. И не будет. С жильём-то как?
— У бабки остались. Мужская работа на мне с дедом, а бабская — на ней. И сготовить, и постирать... Лилька-то не потянет, мала ещё. А там... а там видно будет.
В класс вошёл Тим со своими и тоже стал рассматривать картинки и плакаты на стенах. Артём сразу как-то подобрался и по-камерному сказал Эркину:
— Палач, похоже. Ты осторожнее с ним, хуже цепняков такие.
— Нормальный мужик, — так же тихо ответил Эркин.
Артём несогласно мотнул головой, но спорить не стал.
— Лилька, Санька, — громко позвал он своих. — Коли посмотрели, дальше пошли.
Когда они вышли, Эркин решил, что и ему стоит всё рассмотреть получше, да и Алиса оглядывалась на него.
— Своего встретил? — насмешливо спросил его по-английски Тим камерным шёпотом.
— Да, рабом был, — ответил Эркин так же по-английски и тихо, но в голос. И добавил: — Как и ты.
— Квит, — кивнул Тим.
Женя с Зиной что-то тихо обсуждали, а они, стоя рядом плечом к плечу, рассматривали плакат, где рядом с каждой буквой была нарисована вещь или зверушка...
Азбука, — сказал Эркин, кивком показывая на плакат.
— Ага, — Алиса уцепилась за его руку. — Я все-все буквы знаю. И читать умею.
Диму на это возразить было нечего, и он молча с надеждой посмотрел на Тима. Тим тоже взял его за руку.
— Пойдём, другие классы посмотрим.
— Ага, — пискнула, ухватившись за полу его полушубка, Катя.
— Ну да, — заторопилась и Зина. — Так, Жень, я зайду.
— Прямо завтра и приходи, — кивнула Женя.
Тима с Эркином посвящать в суть не стали, но они и не настаивали.
Всё рассмотрев, перешли в соседний класс. Там среди картинок тоже была азбука, но буквы оказались Эркину незнакомыми, хотя были и похожие. Тим улыбнулся и стал показывать Кате и Диму буквы. Азбука оказалась английской. Дим, повторяя за Тимом, про эй, би, си и ди, гордо посмотрел на Алису. Женя понимающе улыбнулась.
И тут в класс вошла Джинни.
— Ой! — обрадовалась Женя. — Здравствуй, Джинни! Это твой класс?
— Оу, ну да, — так же радостно ответила сразу на двух языках Джинни.
И тут же было решено, что, конечно, Дим, Катя и Алиса пойдут в её класс. Жалко, сегодня нет записи, а то бы сразу всё и оформили.
Словом, пока обо всём договорились и всё посмотрели, то идти на сожжение масленицы было уже, разумеется, поздно. Джинни осталась в классе, куда как раз подошли ещё люди, а Женя с Эркином, Тим с Зиной и все дети пошли вниз.
Ветер, говори ли вокруг, вроде утих, но детей снова тщательно закутали. У входа в зал опять толпились люди, кое0-кто явно по второму, а то и третьему разу, но Женя решила, что пора домой, и с ней все согласились. Два дня праздновать — это уже чересчур будет.
* * *
1998; 24.10.2013
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
