— Ты не понимаешь...не понимаешь... Ты же для него кукла. Он наиграется тобой, а потом открутит ножки, ручки, голову, и выкинет как непотребство. Он всю жизнь ненавидит меня.

— Кто?

— Верховный жрец Амона.

Медленно пятясь назад, Анкесенатон упрямо твердила:

— Это неправда! Он хочет спасти Кемет от тебя! Он хочет спасти всех нас от тебя! Ты даже урода травила, чтобы он сошел с ума, чтобы самой царствовать!

Нефертити зашаталась, оперлась на спинку кресла стоявшего рядом. Когда же она упустила свою дочь? Когда ее потеряла? Да... да...в ту ночь, когда Эхнатон силой взял ее, маленькую, худенькую девочку...да, она звала ее...звала...

-Отчего же я не царствовала, — с трудом выдавила из себя царица, — у меня было столько возможностей? Не повторяй глупости. Твой отец болел, а потом сошел с ума.

— Нет, нет! Я не верю ни единому твоему слову! Не верю тебе, слышишь! — завизжала Анкесенатон. — Ты подлая! Гадкая! Ты умерла для меня!

Нефертити плохо помнила, что было потом. Впрочем... ничего уже и не было.

Царица резко встала с кресла, чтобы успокоиться и унять внутреннюю дрожь, прошлась по залу.

Тутмос, прекратив делать наброски, внимательно наблюдал за ней. Сегодня она была не в себе, еще более угнетенной чем обычно.

— Божественная, позвольте мне продолжить свою работу позже?

— Что? — Нефертити рассеянно посмотрела на него, потом три раза хлопнула в ладоши.

В зал вошел писарь Ани.

— Я весь внимания, царица.

— Я...Ани...Повелеваю...

Нефертити явно колебалась, каждое слово давалось ей с трудом.

— Божественная, я внимательно слушаю вас, — повторил Ани.

— Любой, кто хочет покинуть город Ахетатоне, благодать Атона и царицу Верхнего и Нижнего Кемета по своему желанию, дабы переехать ко двору фараона Тутанхатона и царицы Анкесенатон в Фивы, может сделать это в любое время, не опасаясь гонения и наказания. Вот так...

На какое-то мгновение в зале повисло молчание.

Ани невозмутимо смотрел на царицу.

— К вечеру, жители города будут оповещены о вашем распоряжении.

Поклонившись, главный писарь вышел.

— Ты тоже можешь идти Тутмос, — обратилась Божественная к скульптору. — Потом...я позову тебя потом.

Оставшись одна, Нефертити закрыла лицо руками, ее плечи затряслись от беззвучных рыданий. Сколько боли и раскаяния вмещает в себя ее сердце. Как оно еще не разорвалось. Выплакавшись, царица вернулась в свои покои. Вечер она решила провести с дочерьми: Нефернеферуатон, Сетепенатон и самой любимой из них, Бактатон.

Глава 2.

Над ней склоняется лицо Эхнатона, узкое, красивое с чувственными губами, любимое, родное. Он жарко шепчет:

— Я обожаю тебя моя царица! Ты сегодня подарила мне самую волшебную ночь!

Нефертити счастливо улыбается, бесконечная любовь переполняет ее сердце, ее тело. В этот миг она как никогда верит, так будет вечно.

— Я всегда, ты слышишь? Всегда буду делать только то, что хочешь ты, о, моя любовь!

Нефертити прижимается к нему всем телом. Его запах, его биение сердца...

— Любовь моя..., — тихо шепчет она.

Нефертити резко поднялась с подушек. Рядом с кроватью стояла испуганная Мерита.

— Госпожа, что с вами? Вы так страшно рыдали!

Царица поднесла руки к лицу, оно было мокрым, и горло болело, будто действительно она рыдала: страшно и безнадежно.

Нефертити бессильно откинулась на подушки, тихо прошептала:

— Я не знаю Мерита... Мне снился Эхнатон...наша любовь...то, что было...то чего никогда больше не будет...

Голос предательски дрогнул, на глаза набежали слезы, нестерпимая боль сдавила сердце. Нефертити боролась с нахлынувшими чувствами, понимая, что с каждым разом ей становится все сложнее это делать. В этом суть ее падения, крах жизни, пребывая на самом дне, суметь сохранить царское достоинство. Смочь перебороть постыдное чувство — чувство жалости к самой себе.

Наконец справившись с собой, Нефертити приказала:

— Открой окно, приготовь ванну, разбуди детей, и пусть подают завтрак, ...я ...пойду сегодня в Большой храм Атона.

Но зачем? Тут же спросила она себя. Зачем ворошить прошлое, когда будущее так ужасно? Даже ее корона больше не является символом царской власти и не прикосновенности. Любой может ее обидеть, любой может ее убить. От этих мыслей стало еще нестерпимей. Как противна и невыносима жизнь! Как все ненавистно! Но, в конце концов, она еще царица и пока жив великий визирь Айя, ее верный защитник, этот титул никто не посмеет у нее отобрать. Может быть, утешится этим?

— Жизнь во дворце должна идти своим ходом Мерита, — обратилась царица к служанке, но на самом деле она говорила это себе самой, в который раз убеждая себя в правильности своего поведения.— И никакие превратности судьбы не должны этот ход нарушить. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, госпожа, — склонившись в поклоне, Мерита поцеловала руку,— живи вечно царица.

Ближе к полудню Нефертити вышла в сад. Ей было неловко идти в храм с пустыми руками. Бог жизни и солнца Атон любил цветы, жизнь в любом ее проявлении и обличии. Впрочем, какой бог этого не любит?

С цветами для жертвоприношения, Нефертити вошла под сумрачные своды Большого храма Атона. Когда-то здесь проходили пышные торжества, шумно и весело отмечались праздники, вино и пиво лилось рекой. Стоя рука об руку с Эхнатоном она, мелодичным и красивым голосом, пела хвалебные оды Атону. Сотни жрецов, в святилище храма, исполняли службу, тысячи людей славили возлюбленного сына бога — фараона Эхнатона в 'Доме ликования'.

Теперь храм приходил в упадок, несколько жрецов, сохранившие верность культу Атона мало что могли изменить. Фараон Тутанхатон, принимая вассальную дань, ничего на храм не выделял, хотя все свое детство провел в его стенах. Нефертити расценивала это как трусость. Мальчишка явно боялся и стыдился своего прошлого, которое было связано с поклонением Атону, а теперь всеми силами пытался убедить жрецов, что это он только внешне воздавал почести и пел гимны, на самом деле он всегда верил в старых и мудрых богов Кемета — Амона-Ра, Гора, Осириса, Изиду...

Пройдя аллею пилонов, Нефертити вошла в святилище. Справа и слева были расположены десятки маленьких алтарей. Между монументальными колоннами в виде связок папируса высились четыре громадные статуи фараона. Нефертити невольно замедлила шаг, ей стало не по себе, каменные глаза Эхнатона следили за ней. По ее проекту фараон установил эти статуи, и вот теперь, когда она желает избавиться от них, даже некому приказать.

Встав лицом к солнечному диску Атону, царица оказалась под его лучами-руками, под божьей благодатью. Одна из рук Атона протягивала ей анх — символ жизни. Под другим анхом всегда стоял Эхнатон. Божественная зажгла ладан. Вьющийся благоухающий дым создавал мистическую атмосферу и изгонял злых духов. Возложив цветы на жертвенный алтарь, Нефертити воздела руки. Сильный мелодичный голос нарушил гробовую тишину.

— О, прекраснейший!

Ты сияешь на небосклоне, о вечно живой Атон, даритель жизни!

Ты взошел на восточном склоне неба и всю землю наполнил своей красотой.

Ты прекрасен, велик, светозарен!

Ты высоко над всей землею! Лучи твои обнимают все страны, до пределов того, что сотворено тобою.

Ты Ра, ты достигаешь границы мира.

Ты подчиняешь дальние земли сыну, любимому тобою.

Нефертити запнулась.

— Любимому...

Ее взгляд встретился с каменным взглядом Эхнатона. Как талантливо и верно Тутмос изобразил его. Родные горячо любимые и самые ненавистные черты лица, родные плечи, руки. Когда его тело, изуродованное болезнью, превратилось в нечто бесформенное, уродливое и отталкивающее, Нефертити не смогла отказаться от плотской любви. Это значило бы предать его, когда он нуждался в помощи и поддержке. Эхнатон прогнал ее, чтобы привести во дворец другую женщину — Кэйе, чтобы ему никто не мешал делить постель с дочерьми — Меритатон и Анкесенатон. С позором выгнал из дворца, крича ей в спину, гордую и прямую, что особенно в тот момент выводило его из себя, дурные грязные проклятия. А потом она вернулась, он уже совсем не мог ходить и говорить, задыхался. Она тихо сидела возле его постели, а он держал ее руку в своей, и в тот момент она поняла, что ничего вечного нет — ни любви, ни ненависти.

Нефертити тяжело вздохнула. Что толку тосковать о прошлом? Когда в ее руках была власть и могущество Двух земель, все ждали от нее решительных действий: что она провозгласит себя царем царей и тем самым станет второй Хатшепсут. Все ждали, что она наконец-то положит конец войне с хеттами, что она восстановит гармонию Маат и порядок в ослабевшей стране, в которой царствовал произвол чиновников, взяточничество и раздоры. Хаос стал следствием бездарного и безвольного правления Эхнатона. Фараон предпочитал жить в фантазиях, всячески избегая реальности. Но она не смогла. Быть может, она не так сильно жаждала власти, как думала? Быть может, ее подвела простая человеческая порядочность? Что уж говорить о ее сегодняшнем положении! Теперь-то что она может изменить? Ее старшая дочь Меритатон, став царской супругой юного соправителя Эхнатона, Сменкхары, отобрав у матери, власть и славу, не погнушалась забрать и личный эскадрон. Теперь царица Кемета жила без личной охраны.

Выйдя из храма, Нефертити присела на ступеньки. В звенящей голубизне неба парил сокол, белоснежные облака образовывали причудливых животных. Царица думала о своем одиночестве, о том, что когда-то здесь толпились тысячи людей, у нее просили благодать и помощь, к ее ногам бросали цветы и славили, славили. А теперь пустота и тишина. Нехорошая тишина, тревожная. Одинокая слабая женщина среди монументальных храмов и скульптур, словно песчинка в мрачной бездне космоса. Что она может сделать? Кто ей сумеет помочь? Как жестоко расправились с ней боги Кемета, обидчивые и мстительные. И словно в ответ ее черным мыслям она четко и явственно услышала саркастический голос своего главного и злейшего врага верховного жреца Амона, Птахотепа: 'Что же твой Атон не помогает тебе? Тоже бросил? Сбежал в Фивы?'. Нефертити резко поднялась и испуганно оглянулась. Он никогда сюда не приедет, успокаивала она себя. Как бы люто он ненавидел ее, но глумиться над царицей, над женщиной, не стал бы. Еще раз взглянув на храм возносящийся к небу Нефертити направилась во дворец фараона. Он встретил ее гробовым молчанием, открытыми воротами, выломанными главными дверями. 'Опять грабители побывали здесь. И даже стражу не поставишь, мне ей совсем нечем платить', — сокрушенно думала царица. Ей бы сейчас хоть немного того золота, которое она когда-то так бездумно раздаривала и она бы здесь все привела в порядок.

С болью и удивлением Нефертити осматривалась вокруг. Как же все изменилось после смерти Эхнатона и Сменкхары. Словно с их кончиной ушла благодать царского рода, и торжество жизни уступило место гниению смерти. От былого великолепия и сказочной роскоши, вызывавшей зависть и кривотолки не осталось и следа. Только разгром и запустение. Слишком многим оно кололо глаза, раздражало, наводило на черные мысли. Ее любимые цветочные клумбы были вытоптаны, поющие фонтаны, созданные Тутмосом и его учениками — разбиты; пруды, где беззаботно и лениво плавали золотые рыбки, замусорены до безобразия; клетки, в которых когда-то жили редкие животные, специально доставленные из всех уголков мира, открыты и разломаны. А ведь все это сказочное великолепие создавалось с любовью, каждая деталь тщательно продумывалась, по задумке царской четы, дворец должен был пережить их и достаться в наследство детям.

Войдя во дворец, Нефертити замерла от ужаса и боли поразивших ее в самое сердце. Изображения животных и растений на стенах инкрустированные малахитом, ляпис-лазурью, бирюзой, сердоликом и другими драгоценными камнями были разбиты. Расписанный потолок осыпался, а большая часть пола, когда-то покрытого золотыми плитами, безжалостно вскрыта грабителями. Царице стало нехорошо. Дурнота, слезы, горечь подкатили к горлу. Думала ли она, что помимо своей разбитой жизни ей придется пережить еще и разорение собственного дома? В ушах зазвучал голос Эхнатона: 'Мир наполнен любовью'. Где же эта любовь, когда вокруг столько ненависти и зла?

Дворец делился на три части: личные покои фараона, ее покои и дома чиновников. Дома чиновников уже давно были ими оставлены. В свои личные покои Нефертити идти не хотела. Боялась, что воспоминания надолго выведут ее из хрупкого равновесия, которое она с большим трудом обрела и в котором сейчас пребывала. К тому же, стены ее комнат все еще хранили память о необыкновенной любви и сказочном счастье пережитом ею в молодости. Осторожно обходя места, где был вскрыт пол, Нефертити направилась в покои фараона.

Переходя из галереи в галерею, бродя по комнатам, с черной тоской и безысходной грустью царица рассматривала уцелевшие скульптуры и фрески, вслушивалась в непривычное молчание дворца, когда-то наполненного всевозможными запахами, суетой и счастливыми детскими голосами. Она совсем не боялась встретить здесь нежданного гостя. Собственная жизнь уже давно не представляла для нее особой ценности.

Охваченная сумрачными тяжелыми чувствами, Нефертити вошла в тронный зал и замерла. Ее взгляд наткнулся на пустое возвышение возле стены, когда-то там стояли два трона, изготовленные из чистого золота на львиных лапах и инкрустированные драгоценными камнями. Их красота и роскошь вызывали восторг и восхищение у любого заморского гостя и подданного. Теперь на ее троне восседала ее третья дочь Анкесенатон. Старшая, Меритатон, после смерти мужа, соправителя Эхнатона Сменкхары, переехала в Фивы. Нефертити не видела ее несколько лет, а та совсем не интересовалась судьбой матери. До царицы доходили слухи о том, что Меритатон процветает, постоянно устраивает шумные праздники, и уже сбилась со счета побывавших в ее спальне мужчин. Определенно, своей любвеобильностью она пошла в отца.

Нефертити подошла к возвышению и долго стояла возле него. На сердце была пустота и отчаяние. Именно в это мгновение она окончательно поняла, что все потеряла. Все. Безвозвратно. Навсегда. Царица сжала кулаки и заорала истошно, страшно, будто кто резал ее по-живому:

— Нет! Нет! Все мое, мое! Я царица! Я! Я!

Эхо пронеслось по комнатам, анфиладам, и затихло в мрачных галереях.

Нефертити всхлипнула, оглянулась, словно ища помощи или поддержки, закрыла лицо руками. Ее плечи опустились, казалось еще немного, и корона окончательно упадет с ее головы. Но прошло мгновение, и царица вновь взяла себя в руки. С какой-то отчаянной решимостью она направилась в торжественный зал приемов. Здесь ее ждало такое же разорение, как и во всем дворце. Грабители не пожалели даже стен, во многих местах мозаика была полностью соскоблена. Но что это? Обернувшись, Нефертити в изумлении смотрела на чудом сохранившуюся расписанную стену. На ней была изображена ее семья. По какой-то счастливой случайности грабители обошли ее стороной. Нефертити осторожно провела пальцами по счастливому лицу Эхнатона. Его руки были подняты к небу, он пел гимн Атону, который простирал над ним лучи-руки. Болезнь только начиналась, поэтому его тело все еще было хорошо собой, правда ноги были слегка полноваты, да и бедра немного походили на женские. Даже сейчас, несмотря на все то дурное, что было между ними, Нефертити не могла не согласиться с тем, что Эхнатон необыкновенный человек выдающегося ума. Мало кто мог понять царя, любящего правду больше жизни и вознесшего любовь к истине выше всех законов. Нарушая тысячелетние традиции, он провозгласил, что бесчисленное множество египетских богов, выдумка жрецов, химера. Истинный бог один, и он для всех, и имя ему — Атон, утешающий и согревающий всех своих детей. 'Это я виновата в его безумии, — вдруг подумала Нефертити, — слишком многое я взвалила на него, такого слабого и безвольного, и он не справился. Надо было действовать так, как учил Айя — решительно. Не делить с ним трон, а сидеть на нем одной. Используя его идеи и свое благоразумие, я смогла бы разрушить узел предопределенности нависший над нами, и все было бы иначе'.