| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Если он видел, что Ирем обходит стороной дворового цепного пса, то спрашивал, сможет ли Ирем принести ему стоявшую у будки миску. И когда он возвращался, улыбаясь и подняв миску над головой, как боевой трофей, в глазах у Яррена на одну краткую секунду вспыхивало восхищение. В подобные моменты Ирему было плевать, что он хромает, а его штанина превратилась в измочаленный и окровавленный лоскут. Яррен научил его наслаждаться ощущением азарта, показал самое сладкое на свете чувство — упоение одержанной победой. Это делало их отношения похожими на отношения двух заговорщиков. Наемник мог спокойно, как о чем-нибудь обыденном, спросить, не хочется ли Ирему проехаться на злющем сером жеребце, только что купленном его отцом. А если Ирем отвечал, что ему запретили даже близко подходить к отцовскому коню, то Яррен ухмылялся — "я не спрашивал у тебя, разрешили тебе или нет. Я хотел знать, рискнешь ли ты попробовать". Его беспечность восхищала Ирема. Яррен не мог не понимать, что, если с сыном лорда что-нибудь случится, то ему это даром не пройдет — но, тем не менее, готов был рисковать ради того, чтобы научить Ирема не пасовать перед опасностью. Поэтому в тех редких случаях, когда Ирем все-таки попадался на нарушении какого-то отцовского запрета, он никогда ни словом, ни намеком не давал понять, что делал это с ведома и одобрения своего воспитателя.
Отец погиб в сражении с такийцами, когда Ирему было девять лет. Весь замок погрузился в траур. В день, когда пришло известие о гибели отца, бледная и испуганная мать обняла Ирема больше раз, чем за всю его прежнюю жизнь, и щеки у нее были холодными и мокрыми от слез. Ирем чувствовал себя предателем из-за того, что он не мог заплакать вместе с ней. Мысль о случившемся с отцом не вызывала ничего, кроме тупого удивления — возможно, потому, что Ирем ни разу разговаривал с отцом дольше пяти минут подряд. Потом Ирем полночи проворочался без сна, ломая голову над тем, что нужно сделать и сказать, когда мать снова позовет его к себе. Но ни на следующий день, ни на второй и третий мать его не позвала, и Ирем понял, что ее первый порыв предназначался вовсе не ему — для матери подросший Ирем оказался просто символом ее утраты и последней связью с мужем.
Сразу после похорон Яррен сказал ему, чтобы он собирался в путь — они покинут крепость на несколько дней. Ирем не удивился — они часто совершали дальние поездки, в которых наемник обучал его вещам, необходимым будущему воину — ночевать, не разводя огня, находить воду для себя и своей лошади, охотиться и проводить в седле по много дней подряд. Покинуть замок, погрузившийся в безмолвие и траур, показалось ему очень соблазнительной идеей, и Ирем решил, что Яррен задумал эту новую поездку специально для того, чтобы помочь ему отвлечься и развеяться. Немного удивило его только то, что Яррен оседлал для него лучшего отцовского коня, но тот сказал, что теперь, после гибели отца, ему не подобает ездить на своей прежней лошади. Ирем не очень понимал, зачем брать лучшего коня из замковых конюшен, но решил, что Яррену, в конце концов, виднее. Он уже заметил, что солдаты и прислуга, которые до смерти отца даже не останавливались, чтобы посмотреть на Ирема, теперь при встрече с ним почтительно здоровались и кланялись, как будто бы он разом повзрослел на десять лет.
Во время их последнего похода в горы они добрались до отрогов Бронзовой гряды, а затем повернули на восток и, сделав крюк, вернулись к замку через удивительно красивую холмистую долину. Но на этот раз его наставник повернул на запад, словно его совершенно не заботило, что эти земли оставались спорной территорией, и там легко можно было наткнуться на такийские разъезды или даже на большой и хорошо вооруженный вражеский отряд вроде того, в стычке с которым был убит его отец.
Когда Ирем сказал об этом Яррену, наемник, как всегда, насмешливо прищурился — "ты что, боишься?". Обычно это заклинание действовало безотказно, но в тот раз Ирем впервые не поддался на привычную уловку. "С моим отцом было пятьдесят всадников. Из них домой вернулось только семь. Боюсь я или нет — это здесь совершенно не при чем, — сердито сказал он. — Надо быть круглым дураком, чтобы не понимать, что глупо лезть вдвоем туда, где только что погибло сорок человек. Либо мы едем на восток, либо я поверну домой".
Ирем почувствовал, что его упрямство разозлило Яррена, и был готов к тому, что тот примется сквернословить и браниться, как всегда, когда Ирему случалось вывести его из себя. Но, к его удивлению, Яррен не стал ругаться, и даже заставил себя растянуть губы в улыбке. "На восток так на восток, — ответил он покладисто. — Но сперва сделаем привал".
Это был первый раз на его памяти, когда наставник уступил ему, но Ирем не почувствовал ни радости, ни удовлетворения от этой неожиданной победы.
Что-то было не так. Яррен был недоволен, но при этом сдался сразу и без долгих споров — это было совершенно не похоже на него. Улыбка, которую он выдавил из себя, пытаясь изобразить непринужденность, тоже мало походила на его обычную широкую усмешку. Да и само предложение встать на привал, когда до ночи оставалось еще несколько часов, звучало откровенно странно.
Они нашли каменный навес, под которым можно было с удобством расположиться на ночлег, и Ирем, отстегнув седельные сумки, скрепя сердце взялся за подпругу.
Яррен всегда помогал ему седлать коня, поскольку взгромоздить на спину лошади тяжелое седло Ирем не смог бы даже под угрозой смерти. Но, когда необходимо было расседлать коня, Яррен предоставлял воспитаннику заниматься этим в одиночку, наотрез отказываясь помогать, даже если он мучился с подпругой четверть часа кряду. Обычно к тому моменту, когда ему наконец-то удавалось дернуть ремешок подпруги с нужной силой, чтобы расстегнуть застежку, Ирем успевал отчаяться и взмокнуть от усталости, но он не обижался на наставника за то, что тот отказывается помочь. "Если мужчина может сделать что-то сам, пусть даже со стотысячной попытки — то он должен делать это сам" — твердил наемник. Ирем был с этим согласен, и ему было приятно, что Яррен не сомневается в его способности поступать так, как полагается мужчине.
Но на сей раз Яррен подошел к нему, как будто собирался помогать, и Ирема снова кольнуло ощущение неправильности. Ирем удивленно обернулся, но увидеть наемника не успел. Удар по голове был так силен, что Ирем ткнулся носом в лошадиный бок — и сразу же почувствовал, что Яррен заломил его руки за спину и крепко связал ему запястья. Ирем попытался вырваться, но Яррен держал крепко.
— Тихо! — злым, свистящим голосом приказал он. — Успокойся; никто тебя убивать не собирается. Если будешь вести себя по-умному, то мы...
Но Ирем вовсе не намерен был вести себя по-умному. Он попытался пнуть наемника ногой — и тут же полетел на землю, ободрав щеку и подбородок о мелкие камешки. Его кобыла шумно выдохнула и встревоженно переступила с ноги на ногу.
— Ну извини, — без всяких признаков раскаяния или сожаления заметил Яррен. — Я тебя предупреждал. Какого Хегга тебе вздумалось геройствовать?
Ирем перевернулся набок и сплюнул попавший в рот песок. Он чувствовал, что его бывший — да, теперь уже определенно "бывший" — воспитатель ждет от него глупых детских криков наподобие "Что ты задумал?!", и решил не доставлять наемнику такого удовольствия.
— Сейчас я подсажу тебя на лошадь, и мы поедем на запад, — сказал Яррен после недолгой паузы. — Если бы ты не умничал, то мог бы еще пару дней ехать с полным комфортом. Хотя это, в принципе, неважно. Я не думаю, что Альто Кейру есть до тебя хоть какое-нибудь дело, но и отказаться платить выкуп за племянника он не сможет. Так что не волнуйся, через пару месяцев сможешь вернуться к мамочке. Но если попытаешься удрать, я тебе не завидую. Ты меня понял, парень?..
Ирем волком посмотрел на Яррена — и промолчал. Он был уверен, что теперь наемник пнет его ногой, но тот внезапно ухмыльнулся.
— Вот только не нужно снова мне показывать свой несгибаемый характер. Я последние пять лет смотрю, как ты из кожи лезешь вон, пытаясь меня впечатлить. Так что навряд ли ты меня чем-нибудь удивишь.
Насмешка обожгла его, словно удар хлыста. От ярости Ирем забыл все бранные слова, которые ему хотелось бросить в лицо Яррену — и крепко прикусил губу, чтобы сдержаться и не выпалить в ответ что-нибудь глупое, бессильное и жалкое.
Яррен пожал плечами и рывком поставил его на ноги.
— Как пожелаешь... Нравится дурить — продолжай в том же духе. Захочешь воды — заговоришь.
Он подсадил его в седло — не на его коня, а на ту лошадь, на которой раньше ехал сам — и связал ноги пленника веревкой, протянутой под конским животом. Ирем, который как раз размышлял о том, есть ли у него шанс сбежать от похитителя, если он спрыгнет с лошади на всем скаку, отвел глаза, чтобы не видеть понимающей, насмешливой улыбки Яррена. Конечно, как он мог забыть... Это ведь Яррен научил его соскальзывать с седла и несколько секунд бежать рядом с рысящей лошадью, а потом снова забираться ей на спину. И он, конечно, знал, что Ирему хватит решимости на то, чтобы повторить этот трюк со связанными за спиной руками.
В начале поездки Ирема немного отвлекала непривычная посадка — связанные руки почему-то сильно осложняли дело, хотя Ирем, как и всякий уважающий себя наездник, держал равновесие осанкой и коленями. Но через полчаса, когда он смог приноровиться к ходу лошади и перестал раскачиваться взад-вперед, бежать от осаждавших его мыслей стало некуда.
Яррен, должно быть, рассудил, что мать Ирема — не из тех женщин, кто способен управлять делами после смерти мужа, и вместо того, чтобы принять доставшуюся ей ответственность, она напишет Альто Кейру, умоляя избавить ее от этой ноши. Было совершенно очевидно, что до появления нового лорда в замке, да и во всей приграничной марке воцарится хаос — и Яррен наверняка решил, что это уникальный шанс, подобного которому ему никогда больше не представиться.
Ирем даже не мог, положа руку на сердце, назвать поступок бывшего наставника предательством. Чтобы кого-нибудь предать, сначала нужно быть кому-то верным — а Яррен едва ли был способен на такое чувство. Ему было просто-напросто плевать на всех и вся, помимо самого себя. Теперь Ирем со всей отчетливостью понимал, что Яррен вовсе не стремился научить его быть смелым или сильным. Он попросту забавлялся с ним, как со щенком, которого хозяин может смеха ради натравить на дичь, которая ему не по зубам. Мысль о последствиях наемника не беспокоила — он был решителен, удачлив и нахален, и прекрасно знал, что в случае чего Ирем его не выдаст. А если бы с Иремом все же случилось что-нибудь по-настоящему серьезное, то Яррен, вероятно, просто-напросто сбежал бы, не желая отвечать за гибель или за увечье подопечного. И то сказать — человек вроде Яррена не станет дорожить однообразной, не особо прибыльной и совершенно бесперспективной службой в бедной приграничной марке.
Яростно сверля глазами спину ехавшего впереди наемника, Ирем с каким-то наслаждением растравлял свои раны, выворачивая и растаптывая все, на чем еще вчера держался его мир. Это не Яррен постоянно был с ним рядом, это он повсюду следовал за Ярреном. А тот всего лишь позволял ему таскаться за ним следом — при условии, что Ирем сможет не мешаться под ногами и не станет доставлять ему особых неудобств.
Раньше Ирем не сомневался в дружбе Яррена, а теперь в первый раз задумался о том, а были ли у того вообще когда-нибудь друзья?.. Своих приятелей, с которыми он выпивал и играл в кости в замке, Яррен забыл с той же легкостью, с какой решился продать Ирема такийцам. Казалось, он просто сбросил с себя всю прежнюю жизнь, как змеи сбрасывают кожу.
"Я его убью, — мысленно твердил Ирем про себя. — Сегодня, или завтра, или ещё через десять лет — но я его убью!"
В первую ночь Ирем почти не спал, пытаясь освободиться и сбежать. По ощущениям, он стесал на запястьях мясо до костей и ободрал всю кожу с пальцев о щебенку, но от хитро завязанной веревки так и не избавился.
Увидев его руки утром, Яррен выразительно присвистнул.
— Продолжай в том же духе, — посоветовал он Ирему. — От грязи рана воспалится, останешься без руки.
Если бы Яррен стал грозить ему побоями, Ирем бы его не послушал, но слова наемника заставили его содрогнуться. Ирем уже видел загноившиеся раны, и он знал, что Яррен прав.
Такийскому разъезду, встретившемуся им на четвертый день их путешествия, Яррен сказал, что ему надоело иметь дело с "имперскими крысами".
— С твоими шэддерами, думаю, будет повеселее, — дерзко сказал он такийскому вождю. Ирем не видел его лица, но по голосу понял, что его бывший наставник, как обычно, широко и белозубо ухмыляется.
— А мне-то зачем брать тебя к себе? — холодно спросил предводитель айшеритов. Но наемника неласковый прием немало не смутил.
— Затем, что, уезжая от имперцев, я забрал себе самого лучшего коня из замка, а тебе привез племянника наместника. Лорд Кейр даст вам за него хороший выкуп — а ты, думаю, поделишься со мной по справедливости.
В старых легендах вождь, услышавший такую речь, сказал бы, что человек, который обокрал и предал прежнего хозяина, предаст и всякого другого, и послал бы голову предателя в замок его отца. Но Ирем уже понял, что жизнь не похожа на легенды, и не слишком удивился, что такиец отнесся к речи Яррена благосклонно и позволил ему ехать с ними.
В крепости, куда они приехали два дня спустя, Ирем провел не пару месяцев, как предсказал ему наемник, а целых полгода — переговоры насчет выкупа изрядно затянулись. Впоследствии Ирем понял, что цена, запрошенная за него, и вправду была непомерно высока — особенно если учесть, что речь шла не о взрослом рыцаре, а о мальчишке девяти лет от роду, вся значимость которого состояла в том, что он носил звучное имя "Кейр". Можно себе представить, как бесился Альто, получив от жены брата письмо с просьбами о помощи. Отказать было невозможно — вся Калария бы поразилась такой черствости и стала обсуждать этот поступок за его спиной. Но и платить целое состояние за постороннего мальчишку, которого он в глаза-то никогда не видел... Да уж, Альто, вероятно, прямо-таки лопался от злости. Но в те месяцы, которые Ирем провел среди такийцев, он не размышлял о выкупе и не томился ожиданием.
В детстве одни впечатления легко сменяются другими. Пока Яррен вез его навстречу неизвестности со связанными за спиной руками, мысли Ирема вертелись вокруг похитителя и планов побега. Но в такийской крепости, когда его развязали и он получил возможность ходить куда пожелает — разумеется, внутри кольца крепостных стен, — Ирем быстро забыл о том, что он в плену. Жизнь в новом месте оказалась неожиданно захватывающей. В отличие от отцовского замка, где жили одни только солдаты, а единственными женщинами были мать самого Ирема с ее служанками, такийцы жили вместе со своими семьями. Впервые в жизни Ирем оказался в месте, где, помимо взрослых и скучных младенцев вроде его младших братьев и сестёр, имелась целая компания его ровесников.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
