Волчье время, прода 20.07.21

Яррен вообще всегда вел себя так, как будто полагал, что Ирем сам вполне способен о себе позаботиться. Утром, когда они спускались в кухню, где обедали солдаты из замковой стражи, Яррен брал поднос и собирал на него все, что собирался есть на завтрак — водружал в центр подноса миску с кашей, отрезал ломоть хлеба, мазал золотистую горбушку маслом и накладывал в тарелку остатки жаркого с ужина. На Ирема он при этом даже не смотрел. Если тот ограничивался ломтиком поджаренной ветчины или каким-то другим лакомством, то Яррен, в отличие от его бывшей няньки, не обращал на это ни малейшего внимания. Но если днем Ирем начинал ныть, что он проголодался, то наемник поднимал его на смех и советовал в следующий раз поесть нормально, а не строить из себя знатную леди, которая боится располнеть.

С Ярреном Ирем наслаждался ощущением свободы и мужского братства. С того дня, как он избавился от няньки и перешел под надзор наемника, никто больше не говорил ему, что следует тепло одеться или что пора ложиться спать. Ирему ему льстило. Иногда ему казалось, что они заключили безмолвный уговор — Яррен обращается с ним, как со взрослым, а в ответ он должен вести себя соответственно. То есть не ныть, не жаловаться, не быть чересчур назойливым и не мешать Яррену развлекаться.

Вот и теперь Яррен торчал на кухне и играл в пинтар с парой своих друзей, а Ирем сидел рядом с ним и чувствовал, что, несмотря на все свои старания держать глаза открытыми, вот-вот заснет прямо на табурете, уронив голову на руки. С ним подобное уже случалось, и он знал, что, если он действительно заснет, то пробуждение будет не из приятных — в лучшем случае, Яррен без лишней нежности встряхнет воспитанника за плечо и посоветует идти к себе, а в худшем — кто-то из солдат треснет ладонью или кружкой по столу, заставив его подскочить от неожиданности. Лучше уж встать и дотащиться до кровати.

— Я пойду спать, — объявил Ирем вслух.

— Давай, — небрежно согласился Яррен, бросив кости. И, покосившись на единственный светильник на столе, спросил — Тебе ведь не нужна свеча?..

Ирем представил темноту на лестнице, пугающее ощущение, что в каждом углу затаились какие-то призрачные чудовища... До спальни он, положим, доберется, но потом придется лежать одному, вдали от кухни и от караульных помещений, в абсолютном мраке. Ирем по опыту знал, что ему будут мерещиться движения и шорохи в каждом углу, и это будет продолжаться до тех пор, пока он не намучается страхами настолько, чтобы у него не осталось сил бояться — и только тогда ему удастся провалиться в сон.

Но Яррену определенно не хотелось расставаться со свечой. При свете очага гораздо хуже видно фишки, значит — больше риска, что кому-то из противников удастся потихоньку смухлевать. Если Ирем заявит, что ему нужна свеча, то Яррен будет недоволен — и наверняка поймет, что дело тут не в том, что он не хочет разбить лоб на лестнице.

Яррен не должен думать, будто он чего-нибудь боится... а тем более — что он может бояться темноты.

— Конечно, нет, — ответил он, слезая с табурета. Ноги Ирема не доставали до пола, так что ему пришлось буквально сползти вниз.

Ирем гордился тем, что все солдаты гарнизона уважали и побаивались Яррена — вероятно, потому, что сам наемник не боялся никого и ничего, и ко всему на свете относился, как к безделице, не стоящей внимания. Отца Ирем видел не чаще раза в месяц — лорду приграничной марки некогда рассиживаться дома. Мать, которую Ирему полагалось ежедневно навещать в ее покоях, была озабочена, по большей части, качеством его рубашек, чистотой ногтей и колтунами в волосах. Но Ирема все это совершенно не смущало, потому что Яррен всегда был с ним рядом и, казалось, искренне хотел, чтобы Ирем вырос таким же сильным, ловким и бесстрашным, как он сам.

Если он видел, что Ирем обходит стороной дворового цепного пса, то спрашивал, сможет ли Ирем принести ему стоявшую у будки миску. И когда он возвращался, улыбаясь и подняв миску над головой, как боевой трофей, в глазах у Яррена на одну краткую секунду вспыхивало восхищение. В подобные моменты Ирему было плевать, что он хромает, а его штанина превратилась в измочаленный и окровавленный лоскут. Яррен научил его наслаждаться ощущением азарта, показал самое сладкое на свете чувство — упоение одержанной победой. Это делало их отношения похожими на отношения двух заговорщиков. Наемник мог спокойно, как о чем-нибудь обыденном, спросить, не хочется ли Ирему проехаться на злющем сером жеребце, только что купленном его отцом. А если Ирем отвечал, что ему запретили даже близко подходить к отцовскому коню, то Яррен ухмылялся — "я не спрашивал у тебя, разрешили тебе или нет. Я хотел знать, рискнешь ли ты попробовать". Его беспечность восхищала Ирема. Яррен не мог не понимать, что, если с сыном лорда что-нибудь случится, то ему это даром не пройдет — но, тем не менее, готов был рисковать ради того, чтобы научить Ирема не пасовать перед опасностью. Поэтому в тех редких случаях, когда Ирем все-таки попадался на нарушении какого-то отцовского запрета, он никогда ни словом, ни намеком не давал понять, что делал это с ведома и одобрения своего воспитателя.

Отец погиб в сражении с такийцами, когда Ирему было девять лет. Весь замок погрузился в траур. В день, когда пришло известие о гибели отца, бледная и испуганная мать обняла Ирема больше раз, чем за всю его прежнюю жизнь, и щеки у нее были холодными и мокрыми от слез. Ирем чувствовал себя предателем из-за того, что он не мог заплакать вместе с ней. Мысль о случившемся с отцом не вызывала ничего, кроме тупого удивления — возможно, потому, что Ирем ни разу разговаривал с отцом дольше пяти минут подряд. Потом Ирем полночи проворочался без сна, ломая голову над тем, что нужно сделать и сказать, когда мать снова позовет его к себе. Но ни на следующий день, ни на второй и третий мать его не позвала, и Ирем понял, что ее первый порыв предназначался вовсе не ему — для матери подросший Ирем оказался просто символом ее утраты и последней связью с мужем.

Сразу после похорон Яррен сказал ему, чтобы он собирался в путь — они покинут крепость на несколько дней. Ирем не удивился — они часто совершали дальние поездки, в которых наемник обучал его вещам, необходимым будущему воину — ночевать, не разводя огня, находить воду для себя и своей лошади, охотиться и проводить в седле по много дней подряд. Покинуть замок, погрузившийся в безмолвие и траур, показалось ему очень соблазнительной идеей, и Ирем решил, что Яррен задумал эту новую поездку специально для того, чтобы помочь ему отвлечься и развеяться. Немного удивило его только то, что Яррен оседлал для него лучшего отцовского коня, но тот сказал, что теперь, после гибели отца, ему не подобает ездить на своей прежней лошади. Ирем не очень понимал, зачем брать лучшего коня из замковых конюшен, но решил, что Яррену, в конце концов, виднее. Он уже заметил, что солдаты и прислуга, которые до смерти отца даже не останавливались, чтобы посмотреть на Ирема, теперь при встрече с ним почтительно здоровались и кланялись, как будто бы он разом повзрослел на десять лет.

Во время их последнего похода в горы они добрались до отрогов Бронзовой гряды, а затем повернули на восток и, сделав крюк, вернулись к замку через удивительно красивую холмистую долину. Но на этот раз его наставник повернул на запад, словно его совершенно не заботило, что эти земли оставались спорной территорией, и там легко можно было наткнуться на такийские разъезды или даже на большой и хорошо вооруженный вражеский отряд вроде того, в стычке с которым был убит его отец.

Когда Ирем сказал об этом Яррену, наемник, как всегда, насмешливо прищурился — "ты что, боишься?". Обычно это заклинание действовало безотказно, но в тот раз Ирем впервые не поддался на привычную уловку. "С моим отцом было пятьдесят всадников. Из них домой вернулось только семь. Боюсь я или нет — это здесь совершенно не при чем, — сердито сказал он. — Надо быть круглым дураком, чтобы не понимать, что глупо лезть вдвоем туда, где только что погибло сорок человек. Либо мы едем на восток, либо я поверну домой".

Ирем почувствовал, что его упрямство разозлило Яррена, и был готов к тому, что тот примется сквернословить и браниться, как всегда, когда Ирему случалось вывести его из себя. Но, к его удивлению, Яррен не стал ругаться, и даже заставил себя растянуть губы в улыбке. "На восток так на восток, — ответил он покладисто. — Но сперва сделаем привал".

Это был первый раз на его памяти, когда наставник уступил ему, но Ирем не почувствовал ни радости, ни удовлетворения от этой неожиданной победы.

Что-то было не так. Яррен был недоволен, но при этом сдался сразу и без долгих споров — это было совершенно не похоже на него. Улыбка, которую он выдавил из себя, пытаясь изобразить непринужденность, тоже мало походила на его обычную широкую усмешку. Да и само предложение встать на привал, когда до ночи оставалось еще несколько часов, звучало откровенно странно.

Они нашли каменный навес, под которым можно было с удобством расположиться на ночлег, и Ирем, отстегнув седельные сумки, скрепя сердце взялся за подпругу.

Яррен всегда помогал ему седлать коня, поскольку взгромоздить на спину лошади тяжелое седло Ирем не смог бы даже под угрозой смерти. Но, когда необходимо было расседлать коня, Яррен предоставлял воспитаннику заниматься этим в одиночку, наотрез отказываясь помогать, даже если он мучился с подпругой четверть часа кряду. Обычно к тому моменту, когда ему наконец-то удавалось дернуть ремешок подпруги с нужной силой, чтобы расстегнуть застежку, Ирем успевал отчаяться и взмокнуть от усталости, но он не обижался на наставника за то, что тот отказывается помочь. "Если мужчина может сделать что-то сам, пусть даже со стотысячной попытки — то он должен делать это сам" — твердил наемник. Ирем был с этим согласен, и ему было приятно, что Яррен не сомневается в его способности поступать так, как полагается мужчине.

Но на сей раз Яррен подошел к нему, как будто собирался помогать, и Ирема снова кольнуло ощущение неправильности. Ирем удивленно обернулся, но увидеть наемника не успел. Удар по голове был так силен, что Ирем ткнулся носом в лошадиный бок — и сразу же почувствовал, что Яррен заломил его руки за спину и крепко связал ему запястья. Ирем попытался вырваться, но Яррен держал крепко.

— Тихо! — злым, свистящим голосом приказал он. — Успокойся; никто тебя убивать не собирается. Если будешь вести себя по-умному, то мы...

Но Ирем вовсе не намерен был вести себя по-умному. Он попытался пнуть наемника ногой — и тут же полетел на землю, ободрав щеку и подбородок о мелкие камешки. Его кобыла шумно выдохнула и встревоженно переступила с ноги на ногу.

— Ну извини, — без всяких признаков раскаяния или сожаления заметил Яррен. — Я тебя предупреждал. Какого Хегга тебе вздумалось геройствовать?

Ирем перевернулся набок и сплюнул попавший в рот песок. Он чувствовал, что его бывший — да, теперь уже определенно "бывший" — воспитатель ждет от него глупых детских криков наподобие "Что ты задумал?!", и решил не доставлять наемнику такого удовольствия.

— Сейчас я подсажу тебя на лошадь, и мы поедем на запад, — сказал Яррен после недолгой паузы. — Если бы ты не умничал, то мог бы еще пару дней ехать с полным комфортом. Хотя это, в принципе, неважно. Я не думаю, что Альто Кейру есть до тебя хоть какое-нибудь дело, но и отказаться платить выкуп за племянника он не сможет. Так что не волнуйся, через пару месяцев сможешь вернуться к мамочке. Но если попытаешься удрать, я тебе не завидую. Ты меня понял, парень?..

Ирем волком посмотрел на Яррена — и промолчал. Он был уверен, что теперь наемник пнет его ногой, но тот внезапно ухмыльнулся.

— Вот только не нужно снова мне показывать свой несгибаемый характер. Я последние пять лет смотрю, как ты из кожи лезешь вон, пытаясь меня впечатлить. Так что навряд ли ты меня чем-нибудь удивишь.

Насмешка обожгла его, словно удар хлыста. От ярости Ирем забыл все бранные слова, которые ему хотелось бросить в лицо Яррену — и крепко прикусил губу, чтобы сдержаться и не выпалить в ответ что-нибудь глупое, бессильное и жалкое.

Яррен пожал плечами и рывком поставил его на ноги.

— Как пожелаешь... Нравится дурить — продолжай в том же духе. Захочешь воды — заговоришь.

Он подсадил его в седло — не на его коня, а на ту лошадь, на которой раньше ехал сам — и связал ноги пленника веревкой, протянутой под конским животом. Ирем, который как раз размышлял о том, есть ли у него шанс сбежать от похитителя, если он спрыгнет с лошади на всем скаку, отвел глаза, чтобы не видеть понимающей, насмешливой улыбки Яррена. Конечно, как он мог забыть... Это ведь Яррен научил его соскальзывать с седла и несколько секунд бежать рядом с рысящей лошадью, а потом снова забираться ей на спину. И он, конечно, знал, что Ирему хватит решимости на то, чтобы повторить этот трюк со связанными за спиной руками.

В начале поездки Ирема немного отвлекала непривычная посадка — связанные руки почему-то сильно осложняли дело, хотя Ирем, как и всякий уважающий себя наездник, держал равновесие осанкой и коленями. Но через полчаса, когда он смог приноровиться к ходу лошади и перестал раскачиваться взад-вперед, бежать от осаждавших его мыслей стало некуда.

Яррен, должно быть, рассудил, что мать Ирема — не из тех женщин, кто способен управлять делами после смерти мужа, и вместо того, чтобы принять доставшуюся ей ответственность, она напишет Альто Кейру, умоляя избавить ее от этой ноши. Было совершенно очевидно, что до появления нового лорда в замке, да и во всей приграничной марке воцарится хаос — и Яррен наверняка решил, что это уникальный шанс, подобного которому ему никогда больше не представиться.

Ирем даже не мог, положа руку на сердце, назвать поступок бывшего наставника предательством. Чтобы кого-нибудь предать, сначала нужно быть кому-то верным — а Яррен едва ли был способен на такое чувство. Ему было просто-напросто плевать на всех и вся, помимо самого себя. Теперь Ирем со всей отчетливостью понимал, что Яррен вовсе не стремился научить его быть смелым или сильным. Он попросту забавлялся с ним, как со щенком, которого хозяин может смеха ради натравить на дичь, которая ему не по зубам. Мысль о последствиях наемника не беспокоила — он был решителен, удачлив и нахален, и прекрасно знал, что в случае чего Ирем его не выдаст. А если бы с Иремом все же случилось что-нибудь по-настоящему серьезное, то Яррен, вероятно, просто-напросто сбежал бы, не желая отвечать за гибель или за увечье подопечного. И то сказать — человек вроде Яррена не станет дорожить однообразной, не особо прибыльной и совершенно бесперспективной службой в бедной приграничной марке.

Яростно сверля глазами спину ехавшего впереди наемника, Ирем с каким-то наслаждением растравлял свои раны, выворачивая и растаптывая все, на чем еще вчера держался его мир. Это не Яррен постоянно был с ним рядом, это он повсюду следовал за Ярреном. А тот всего лишь позволял ему таскаться за ним следом — при условии, что Ирем сможет не мешаться под ногами и не станет доставлять ему особых неудобств.

Раньше Ирем не сомневался в дружбе Яррена, а теперь в первый раз задумался о том, а были ли у того вообще когда-нибудь друзья?.. Своих приятелей, с которыми он выпивал и играл в кости в замке, Яррен забыл с той же легкостью, с какой решился продать Ирема такийцам. Казалось, он просто сбросил с себя всю прежнюю жизнь, как змеи сбрасывают кожу.

"Я его убью, — мысленно твердил Ирем про себя. — Сегодня, или завтра, или ещё через десять лет — но я его убью!"

В первую ночь Ирем почти не спал, пытаясь освободиться и сбежать. По ощущениям, он стесал на запястьях мясо до костей и ободрал всю кожу с пальцев о щебенку, но от хитро завязанной веревки так и не избавился.

Увидев его руки утром, Яррен выразительно присвистнул.

— Продолжай в том же духе, — посоветовал он Ирему. — От грязи рана воспалится, останешься без руки.

Если бы Яррен стал грозить ему побоями, Ирем бы его не послушал, но слова наемника заставили его содрогнуться. Ирем уже видел загноившиеся раны, и он знал, что Яррен прав.

Такийскому разъезду, встретившемуся им на четвертый день их путешествия, Яррен сказал, что ему надоело иметь дело с "имперскими крысами".

— С твоими шэддерами, думаю, будет повеселее, — дерзко сказал он такийскому вождю. Ирем не видел его лица, но по голосу понял, что его бывший наставник, как обычно, широко и белозубо ухмыляется.

— А мне-то зачем брать тебя к себе? — холодно спросил предводитель айшеритов. Но наемника неласковый прием немало не смутил.

— Затем, что, уезжая от имперцев, я забрал себе самого лучшего коня из замка, а тебе привез племянника наместника. Лорд Кейр даст вам за него хороший выкуп — а ты, думаю, поделишься со мной по справедливости.

В старых легендах вождь, услышавший такую речь, сказал бы, что человек, который обокрал и предал прежнего хозяина, предаст и всякого другого, и послал бы голову предателя в замок его отца. Но Ирем уже понял, что жизнь не похожа на легенды, и не слишком удивился, что такиец отнесся к речи Яррена благосклонно и позволил ему ехать с ними.

В крепости, куда они приехали два дня спустя, Ирем провел не пару месяцев, как предсказал ему наемник, а целых полгода — переговоры насчет выкупа изрядно затянулись. Впоследствии Ирем понял, что цена, запрошенная за него, и вправду была непомерно высока — особенно если учесть, что речь шла не о взрослом рыцаре, а о мальчишке девяти лет от роду, вся значимость которого состояла в том, что он носил звучное имя "Кейр". Можно себе представить, как бесился Альто, получив от жены брата письмо с просьбами о помощи. Отказать было невозможно — вся Калария бы поразилась такой черствости и стала обсуждать этот поступок за его спиной. Но и платить целое состояние за постороннего мальчишку, которого он в глаза-то никогда не видел... Да уж, Альто, вероятно, прямо-таки лопался от злости. Но в те месяцы, которые Ирем провел среди такийцев, он не размышлял о выкупе и не томился ожиданием.

В детстве одни впечатления легко сменяются другими. Пока Яррен вез его навстречу неизвестности со связанными за спиной руками, мысли Ирема вертелись вокруг похитителя и планов побега. Но в такийской крепости, когда его развязали и он получил возможность ходить куда пожелает — разумеется, внутри кольца крепостных стен, — Ирем быстро забыл о том, что он в плену. Жизнь в новом месте оказалась неожиданно захватывающей. В отличие от отцовского замка, где жили одни только солдаты, а единственными женщинами были мать самого Ирема с ее служанками, такийцы жили вместе со своими семьями. Впервые в жизни Ирем оказался в месте, где, помимо взрослых и скучных младенцев вроде его младших братьев и сестёр, имелась целая компания его ровесников.

Ирем привык к тому, что он гораздо меньше и слабее окружающих его мужчин, и что этот досадный недостаток роста, силы рук и веса нужно постоянно компенсировать — решительностью, быстротой и удесятеренной яростью. Мальчишки из такийской крепости к такому оказались совершенно не готовы — а сам Ирем оказался не готов к тому, насколько он, оказывается, силен. Он был обескуражен и сбит с толку, когда в первой же стычке обнаружил, что поколотил противника значительно сильнее, чем рассчитывал, и напугал едва ли не до полусмерти. Вплоть до этого дня, Ирему вообще не доводилось иметь дело с кем-нибудь слабее его самого, и вид блюющего от боли сверстника вызвал в нем острое смятение и жалость. Ирем понял, что перестарался, и пообещал себе, что в следующий раз он будет осторожнее. Однако приучиться к осторожности после того, как он всю свою жизнь учился каждый раз выкладываться до конца и не щадить себя, было не так-то просто — все его привычки и инстинкты требовали совершенно противоположного. Если Яррен подначивал его продемонстрировать, как он умеет бить, то всегда останавливал удар ладонью, твердой, как кленовая доска, и хохотал. Пытаться драться с Ярреном — это было все равно, что колотить набитый землей кожаный мешок, на котором Ирем отрабатывал удары; мешку абсолютно все равно, а вот костяшки пальцев каждый раз после подобной тренировки были сбиты в кровь, несмотря на наросшие за предыдущие разы мозоли. Зато у мальчишек в крепости решительность и сила новичка вызывали благоговейный ужас.

Втайне Ирем жалел, что не может остаться с новыми товарищами насовсем. В плену у него было все, о чем он только мог мечтать — свобода делать все, что ему хочется, компания ровесников, с которыми он мог играть и бегать с утра до ночи, и полное отсутствие какой-либо учебы. Глядя на то, как он командует мальчишками из крепости, взрослые шэддеры смеялись — "Может быть, не стоит возвращать его имперцам?.. Выкуп выкупом, но как бы нам потом не пожалеть об этом!". Но, конечно же, как только выкуп был получен, Ирема отправили домой. Приехавшие за ним люди Альто Кейро обходились с ним с таким сочувствием, как будто бы шесть месяцев в такийской крепости были тяжелым испытанием, и Ирем, не желавший обижать соратников отца, предпочел сделать вид, что так оно и есть. Его попутчики смертельно оскорбились бы, если бы поняли, что после пребывания в плену Ирем не только не стал еще больше ненавидеть айшеритов, но и начал относится к ним едва ли не с симпатией.

Когда Ирем вернулся, мать расплакалась и обняла его — но вечером того же дня сказала Ирему, что их семья в долгу перед наместником, который выкупил его из плена, и поэтому Ирем должен отправиться ко двору дяди и, в знак благодарности, служить ему как можно лучше. Несомненно, это было благородно, и соратники отца восприняли поступок его матери, как проявление тонкого понимания законов куртуазности, но Ирема все же задело то, что мать была готова с такой легкостью расстаться с ним сразу же после шестимесячной разлуки. А уж раздражение наместника, который сперва должен был расстаться с крупной суммой денег, а потом еще и получил обузу в виде мальчишки, от которого нельзя было избавиться, вообще не поддавалось описанию.

— ...Сэр Айрем Кейр, — Наин рассматривал своего гостя беззастенчиво и пристально, явно пытаясь отыскать в молодом рыцаре черты подростка, которого он когда-то знал.

Сэр Ирем занимался тем же самым — хотя и не так открыто. Энергичное и моложавое лицо Воителя ничуть не изменилось по сравнению с воспоминаниями Ирема; новой была только седина, пробившаяся в темных волосах и бороде и контрастировавшая со смуглой кожей императора.

Приветствие, которым удостоил его Наорикс, заставило мессера Ирема поморщиться. Если Наорикс не забыл о нем за пять прошедших лет — то он, конечно, знал, что его собеседника никто уже давно не называет Айремом.

— Ирем, мой лорд, — поправил он.

Наин прищурился.

— "И" вместо "ай" — звучит очень по-южному. Вас что, смущает ваше каларийское происхождение?

— Нисколько, государь, — возразил Ирем, едва удержавшись, чтобы не пожать плечами. Предположение, которое в Адели прозвучало бы довольно оскорбительно, здесь, в приграничье, выглядело просто смехотворным. Строить из себя южанина и щеголять столичным выговором в таком месте — значило не облегчать, а осложнять свое существование. И Наин это, несомненно, понимал.

— Однако вы переменили имя. Почему?..

— Ваш сын звал меня Иремом. Я предпочел сохранить это имя в память о нем.

Наин задумчиво кивнул, как будто бы только сейчас вспомнил о старой дружбе Ирема с наследником.

— Мой сын... Да, помню. Вы с ним были близкими друзьями.

"До тех пор, пока вы не решили, что вам это не по вкусу" — мысленно добавил Ирем. Но вслух, конечно же, ничего не сказал, а только слегка поклонился, признавая правоту своего собеседника.

Он стоял перед императором в той же одежде, в которой вернулся в крепость — в кожаном колете, на котором было видно оттиски кольчуги, с брызгами грязи на высоких сапогах. Когда гвардеец из Золотой сотни объявил слезающему с коня Ирему, что его хочет видеть император, Ирем не стал тратить время на поиски подходящего костюма — ограничился лишь тем, что оставил солдатам шлем, кольчугу и покрытый грязью плащ. Он рассудил, что спешка извинит его довольно-таки неприглядный внешний вид. А как же! Мелкий приграничный командир потрясен небывалой честью и считает, что мир рухнет, если королю придется дожидаться даже несколько минут...

— О ваших рейдах против нагорийцев говорят по всей Каларии, — заметил Наин благодушно. — Я был рад узнать, что не ошибся в вас. Вы еще в юности произвели на меня впечатление. Я сразу понял, что со временем из вас получится нечто по-настоящему незаурядное. И я бы не хотел, чтобы вы попусту растратили свои таланты в приграничных стычках с айшеритами. Вам нужно служить в Ордене. Это откроет перед вами совершенно новые возможности... Конечно, человеку вроде вас, неоднократно доказавшему свое умение командовать людьми, было бы глупо предлагать начинать кандидатом или даже рядовым гвардейцем. Я хочу, чтобы вы заняли пост претора в Лейверке.

"В Лейверке. Не в столице" — мысленно отметил Ирем. Даже теперь, спустя четыре с половиной года, Наин все еще хотел держать его подальше от наследника.

— Простите, государь, но я вынужден отказаться, — сказал Ирем с холодком.

Густые брови Наорикса недовольно шевельнулись.

— Отказаться?.. — повторил он с таким удивлением, как будто слышал это слово в первый раз за свою жизнь. Впрочем, возможно, так оно и было. — Неужели вы предпочитаете остаться здесь? В этой дыре?.. Только не вздумайте сказать, что вы в восторге от своей нынешней службы или от местного гарнизона, — раздраженно сказал он. — Вы не придворный, чтобы тратить мое время на расшаркивания и глупое вранье.

Ирем вздохнул. Что ж, спорить с императором, назвавшим Иллирию дырой, и в самом деле было глупо.

— Я не хочу служить в Ордене, мой лорд, — сказал он вместо этого.

Наин насмешливо прищурился.

— А что вам не по вкусу в Ордене, мессер? Обет безбрачия?

— Помимо всего прочего, — ответил Ирем. Прозвучало это откровенно вызывающе, и Ирем счел за лучшее добавить — Извините, государь. Мне очень жаль, но я действительно не представляю себя в роли орденского рыцаря.

Теперь Наин смотрел на него с неподдельным интересом.

— Что ж... А если я предложу вам стать одним из моих знаменосцев?

Ирем подавил тяжелый вздох, мысленно проклиная день и час, когда Наину вздумалось осыпать незначительного приграничного военачальника своими милостями.

— Государь, это большая честь, но я...

— "Вынужден отказаться", — досказал Наорикс за него. — Иначе говоря, дело совсем не в том, что вы не хотите служить в Ордене. Вы просто не хотите служить мне. Настолько сильно не хотите, что готовы без малейших колебаний отказаться от самых блестящих перспектив и продолжать возиться с иллирийскими крестьянами.

Ирем молча смотрел на императора, не зная, что сказать. Наин всегда вел себя так импульсивно и порывисто, что, наблюдая за резкими переменами в его настроении, легко было забыть о том, что эта видимость скрывает трезвый и холодный ум. Сэр Ирем слишком поздно вспомнил, что сидящий перед ним мужчина был талантливым стратегом, который не проиграл ещё ни одного сражения.

Наорикс усмехнулся, глядя на своего собеседника с насмешкой — но одновременно и с чем-то похожим на досаду.

— Хорошо, сэр Ирем, думаю, что я вас понял, — сказал он, выделив слово "Ирем" чуть заметной интонацией. — Не стану больше вас задерживать. Можете быть свободны.

Наин дернул подбородком в сторону двери — и отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена. Выходя из покоев Альто Кейра, которые тот отдал в распоряжение знатного гостя, Ирем с мрачной веселостью подумал, что он только что застрял в Каларии на следующие тридцать лет. Наорикс отличался замечательным здоровьем, и, судя по многочисленным победам на турнирах, был по-прежнему очень силен. Наверняка не только молодость, но даже зрелость Ирема — во всяком случае, значительная ее часть, — пройдет под властью нынешнего императора. И это будущее рисовалось Ирему достаточно отчетливо.

Отец Вальдера не был мелочным и мстительным болваном, готовым возненавидеть всякого, кто задел его самолюбие. Но и уважать Ирема за проявленную независимость такой, как Наорикс, не станет. Императору под пятьдесят, и Ирем в его глазах должен выглядеть мальчишкой. В девятнадцать лет махнуть рукой на своё будущее ради детской дружбы относительно легко — блага и почести все еще выглядят слишком абстрактно, чтобы о них пожалеть, и можно упиваться необычностью своих поступков. Наорикс наверняка считает, что через пару недель Ирем начнет раскаиваться в своем безрассудном поведении, через два года — будет кусать локти, а через пять лет придет униженно просить о милости, которую сегодня так решительно отверг.

А вот Вальдер — во всяком случае, такой, каким он был пять лет тому назад — наверняка сказал бы своему отцу, что тот совсем не знает Ирема, и что такого никогда не будет.

Ирему очень хотелось верить, что воображаемый Вальдер был прав.

Лорд Альто Кейр так спешил поговорить с племянником, что даже не дождался, когда тот сам явится к нему, и разыскал его на кухне, где Ирем пытался пообедать.

— Ну что? Можно тебя поздравить?

— С чем? — рассеянно спросил сэр Ирем, наслаждающийся сочетанием холодной оленины, пива и горчицы, и успевший с головой уйти в процесс еды. Как и большинство его ровесников, сэр Ирем отличался волчьим аппетитом. Правда, он способен был неделями существовать на самом скудном рационе — без такого навыка в Такии долго не протянешь — но, когда была возможность, предпочитал наедаться про запас.

Вчерашний пир в честь Наина Воителя он пропустил, но холодных закусок, оставшихся после окончившегося далеко за полночь застолья, было столько, что Ирем не чувствовал себя хоть сколько-нибудь ущемленным. Он даже успел подумать, что есть в одиночестве, за кухонным столом, не тратя времени на разговоры и на соблюдение приличий, не в пример приятнее, чем торчать на пиру в честь императора и его спутников — и тут, словно в насмешку, появился Альто Кейр.

Симпатичная светловолосая служанка, приносившая Ирему вина и закуски, и все время норовившая заглянуть рыцарю в глаза, едва он поднимал их от тарелки, испуганной мышкой юркнула в ближайший коридор — но Альто ее даже не заметил. Ответ Ирема, похоже, был совсем не таким, которого ждал его бывший сюзерен.

— Я слышал, император вызывал тебя к себе...

Ирем начал догадываться, в чем тут дело.

— Да, — ответил он, не поднимая глаз и продолжая аккуратно срезать мясо, остававшееся на кости. — Он удостоил меня аудиенции.

Досаду Альто Кейра можно было ощутить, даже не глядя на него.

— Встань, когда я с тобой разговариваю, — потребовал он сердито.

Ирем насмешливо приподнял брови. Он мог бы напомнить лорду Кейру, что уже два с лишним года не является его оруженосцем, так что у наместника нет никаких причин рассчитывать, что Ирем будет вскакивать при его появлении. Но из уважения к тому, что Альто до сих пор заботился о его овдовевшей матери, он все-таки перешагнул через скамью и встал напротив бывшего сеньора, скрестив руки на груди и подперев стену плечом.

Не то чтобы лорд Кейр сильно выиграл от этой перемены. К девятнадцати годам сэр Ирем стал вызывающе широк в плечах и вытянулся так, что ему часто приходилось нагибаться и сутулить плечи, чтобы войти в ту или другую комнату — двери на севере делали низкими и узкими, чтобы сберечь тепло.

— Когда мы ехали сюда, Наин обмолвился, что хочет видеть тебя в Ордене. Разве он ничего не говорил об этом, когда пригласил тебя к себе?.. — Альто выглядел озабоченным. Наверное, гадал, почему император неожиданно изменил свои планы относительно его племянника, и ломал голову, не отразится ли эта внезапная немилость на всей их семье.

Сэр Ирем едва удержался, чтобы не покачать головой. Если бы Наину не вздумалось болтать о своих планах с его дядюшкой, а может быть, и еще с кем-нибудь из своей свиты, Ирем с удовольствием бы сделал вид, что Наорикс просто хотел из первых рук узнать подробности последних приграничных стычек. Многие считали Ирема невыносимым фанфароном, но не был ни настолько дерзок, ни настолько глуп, чтобы хвалиться тем, что отказал Воителю.

К несчастью, Наин не оставил ему выбора.

— Да, — признал Ирем. — Император предлагал мне место в Ордене. Но я сказал, что не могу оставить гарнизон.

— Как?! Почему?.. — возопил Альто Кейр.

Ирем повел плечом.

— Не думаю, что я смогу вам это объяснить, — устало сказал он.

— Естественно, не сможешь! Я даже не представляю, как такое можно объяснить!.. — лорд Кейр выглядел человеком, оскорбленным в лучших чувствах. Ирем с удивлением подумал, что, похоже, дядя в самом деле принял близко к сердцу новость о его успехе. Кто бы мог подумать... Впрочем, Альто, вероятнее всего, заботил вовсе не племянник и его дальнейшая судьба, а честь их родового имени.

— Только не говори, что это все — из-за наследника, — внезапно сказал дядюшка.

Ирему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы не послать своего бывшего сеньора ко всем фэйрам. Но по его взгляду Альто, видимо, сообразил, что попал прямо в яблочко.

— Ты что, вообразил, что, если принц везде таскался за тобой, когда ему было двенадцать лет — то все, вы с ним стали друзьями на всю жизнь?.. Может, ты думаешь, когда он станет королем — то даст тебе гораздо больше, чем его отец сегодня?.. Да он давно уже и думать о тебе забыл!

В начале этой речи Ирем чувствовал, что он способен сделать что-то труднопоправимое. К примеру, сгрести каларийского наместника за шиворот и посоветовать ему — для своего же блага, — больше никогда не поминать Валларикса в его присутствии. Но когда Альто заговорил о тех выгодах, которые, по его мнению, прельстили Ирема в дружбе с наследником, гнев Ирема погас. Есть некая граница, за которой относиться к чужой глупости и пошлости всерьез становится немыслимо. И когда Альто замолчал, Ирем смотрел на него так же безразлично, как всегда.

Лорд Кейр еще с полминуты сверлил собеседника глазами, словно ожидал от него оправданий или объяснений. Но сэр Ирем, разумеется, молчал.

— Никогда не понимал, что, Хегг возьми, творится в твоей голове, — с досадой сказал бывший сюзерен — и, круто развернувшись, направился к выходу из кухни. Даже его колыхающийся плащ, казалось, выражал предельное негодование.

Ирем вздохнул и опустился на скамью. Он по-прежнему чувствовал себя голодным, но кусок не лез в горло, и Ирем смотрел на стоявшую перед ним тарелку с отвращением.

Дяде все-таки удалось испортить ему аппетит — и настроение.

Наверное, гораздо проще было бы вовсе не заводить друзей. Мужчине, в общем-то, вполне довольно побратимов и соратников.