Ливонская война в мире князя Барбашина

Первый звонок прозвенел уже в 1522 году, когда до Ливонии наконец-то докатилась волна реформационных идей из Германии, найдя массу пламенных сторонников среди бюргерства, и даже дворян, которые видели в новом учении возможность ослабить над собой власть ландсгеров и захватить церковные земли. Уже в октябре-ноябре 1522 года рижский рат, нарушив прерогативы архиепископа, назначил своим решением двух церковных проповедников из приехавших из Германии протестантов, а в 1523 году сторонники учения Лютера разрушили францисканский монастырь в Газенпоте. В марте 1524 года в Риге, в церквях св. Петра и св. Иакова, разрушены были священные предметы, в мае все обитатели монастырей изгнаны из их обителей (за исключение благородных девиц из цистерианского монастыря), в августе произошли новые беспорядки, затронувшие даже городской Собор, где были разбиты алтари. Летом того же года рижский рат и бюргерство решили создать церковное учреждение и выбрали с этой целью верховного пастора (Oberpastor), в сферу обязанностей которого входила забота о чистоте проповедей и ведение кадровой политики новой церкви, и который должен был вершить суд независимо от совета и церковной общины, "руководствуясь лишь Библией и совестью".

В сентябре 1524 года вспыхнуло иконоборческое движение в Ревеле; в церквях были разбиты все духовные предметы и украшения. Спасти удалось лишь церковь св. Николая, староста которой успел залить свинцом замки, благодаря чему экзальтированная толпа не смогла проникнуть внутрь храма. И хотя городской рат смог остановить дальнейшее насилие, но требование магистра и епископа о восстановлении старого порядка остались неисполненными. Дошло до того, что монахини покинувшие монастыри, совершенно открыто выходили замуж, проповедниками при церквях назначались сторонники реформации, а в 1525 году город принудил доминиканцев удалиться.

И насилие продолжало нарастать. В январе 1525 года Дерпте, при попытке властей арестовать протестантского проповедника, дошло до схватки между сторонниками последнего и слугами епископа, в результате которых разгрому подверглись не только католические и православные церкви, но горожанами был захвачен епископский замок. И для подавления этих волнений епископскому фогту пришлось вызывать войска из Ревеля. По всей стране разрушались церкви и часовни, происходили беспорядки в Вендене, Феллине и Пернау.

Всеобщее религиозное возбуждение распространилось и на сельскую местность. В деревнях часть крестьян, прослышавших о требованиях восставших немецких крестьян, прекращали работу на барщине, отказывались платить долги и подати. Неурожай и голод 1525 года ещё более усилили брожение среди "низов".

В 1525 году эстонские крестьяне заявили о своём желании самим избирать проповедников чистого Евангелия и отстранять их, если они придутся им не по вкусу. Содержать проповедников они намеревались на собственные добровольные взносы, а излишек направлять в пользу вдов и сирот. Со ссылкой на Библию, они требовали отмены крепостного права, гражданского равенства, которое распространяли и на занятие общественных должностей.

Крестьянские волнения приняли такой размах, что в октябре 1525 года ландмейстер писал: "Мы озабочены тем, что в Ливонии из-за лютеранства и других обстоятельств может вспыхнуть восстание, так что мы все пребываем теперь в довольно большой опасности".

К счастью для Ливонии, крестьянское возбуждение не переросло в восстание по типу Крестьянской войны в Германии — реформационное движение ливонских ремесленников и крестьян было разгромлено общими усилиями католической церкви, прибалтийского дворянства и богатых немецких купцов. Напуганное угрозой бунта "черни", в некоторых регионах местное рыцарство само силой изгоняло приходивших к ним протестантских проповедников, обвиняя тех в том, что они "предатели и обманщики, которые хотят лишить их, дворян, земли и сервов"!

Сам магистр Плеттенберг, хотя и оставался католиком и главой военно-религиозного ордена, но не спешил предпринимать меры против протестантов, неоднократно заявляя, что не чувствует себя вправе вершить суд в делах веры. Он разрешал протестантское богослужение при условии, чтобы проповедники не призывали к раздорам, не поливали грязью монахов и монахинь и не подстрекали крестьян к неповиновению господам. Впрочем, возможно, подобная его позиция была вызвана не столько веротерпимостью, а желанием использовать последователей Лютера в своих раскладах, в борьбе с другим противником, который к середине 1520-х годов стал представлять для Ордена нешуточную опасность.

Когда в 1514 году выходец из влиятельной бранденбургской патрицианской семьи Иоганн Бланкенфельд занял епископскую кафедру в Ревеле, мало кто догадывался, как далеко может пойти этот честолюбивый и целеустремлённый человек. Уже спустя четыре года он, в дополнение к прежней должности, стал главой ещё и Дерптской епископии, которая, помимо обширного владения между Чудским и Вирзейским озёрами, включала в себя управление церковными делами в орденских землях западной части Ливонии. Но и этого ему показалось мало, после чего он нацелился на самый главный приз в виде кафедры рижского архиепископа. Умело использовав возникшее в стране брожение умов, на вольмарском ландтаге 1522 года, Бланкенфельд энергично поддержал тогдашнего архиепископа Каспара Линде, объявившего сочинения Лютера еретическими, соблазнительными и порочными, после чего они совместно предали их анафеме.

Подобная старательность не осталась незамеченной руководителями католической Церкви, и в 1523 году Бланкенфельд стал коадъютором рижского архиепископа, а после кончины последнего в конце июня 1524 года и новым главой епархии.

Таким образом, летом 1524 года Иоганн Бланкенфельд объединил в своих руках три наиболее значимые ливонские церковные кафедры, став, после Ордена, крупнейшим землевладельцем и влиятельнейшим человеком в стране.

Разумеется, подобное никак не могло понравиться Вальтеру фон Плеттенбергу, который прилагал немало усилий для того, чтобы заставить епископов признавать свою верховную власть. И теперь, с появлением столь могущественной фигуры, чьи владения теперь охватывали более четверти ливонских земель, подчинённость епископий орденскому руководству ставилась под сомнение. И даже самому наивному человеку было понятно, что такое положение дел, рано или поздно, но обязательно приведёт к столкновению между Орденом и архиепископом, тем более, что подобных прецедентов в истории Ливонии хватало, поэтому, с самого начала, взаимоотношения между ландмейстером и новым архиепископом стали складываться далеко не самым лучшим образом.

В такой ситуации, каждая из сторон старалась заручиться поддержкой некой третьей силы, которая помогла бы им справиться с противником. И хотя формальное преимущество было на стороне Ордена, за архиепископом стоял Святой Престол в лице папы Климента VII, а также была возможна его поддержка со стороны императора Карла V. Так что вероятное стремление Плеттенберга использовать реформаторское движение в борьбе с нежелательным соперником за власть над Ливонией, с целью подорвать его позиции, было вполне понятным. И на первых порах, как казалось, ему сопутствовал успех. Рижане вообще отказалась признавать нового архиепископа своим сюзереном, и обратились к Плеттенбергу с просьбой пересмотреть условия Кирхгольмского договора и стать единственным ландсгером города. После недолгих колебаний он в сентябре 1524 года согласился с их предложением, выдав городу грамоту, в котором гарантировал тому религиозную свободу.

Следом полыхнул уже упомянутый мятеж в Дерпте в январе 1525 года, который хотя и был подавлен, но спровоцировал выступление против епископа в Ревеле, где взбунтовавшиеся бюргеры вынудили архиепископа отказаться от духовной власти над городом. После чего вновь начались волнения в Дерптской епископии, где вассалы отказались признавать Бланкенфельда своим сеньором, а Дерпт сделал магистру предложение установить с ним те же отношения, какие имелись у магистра с Ригой.

Не стоит удивляться, что чувствуя себя слабейшей стороной в этом конфликте, и оказавшись в подобном положении, Бланкенфельд попытался найти поддержку среди соседних государей. Первоначально он обратился к польскому королю, который считался одним из официальных протекторов Рижского архиепископства. Но, получив отказ со стороны Сигизмунда, решил запросить подмогу у русского царя.

В 1524 году, через псковского дьяка Михаила "Мисюря" Мунехина, "просиша арцыбискуп ровеньский у великого князя силе на своего князя местера Ливоньские земли". Прошение архиепископа как раз пришлось на период обострения русско-ливонских взаимоотношений, и в этой просьбе в Москве увидели возможность решить "ливонский вопрос" так сказать "малой кровью" — не войной, а поддержкой "своего" человека на вершине тамошнего властного Олимпа. И один из самых могущественных ливонских ландсгеров, согласно этим замыслам, должен был стать российским "агентом влияния", фигурой, которая сможет оказывать изнутри давление на ливонские власти, вынуждая тех отказаться от конфронтационной политики и идти на уступки.

Вряд ли тогда в Кремле понимали, какую цепную реакцию они запустили этим своим решением, последствия которого оказались для Ливонии воистину роковыми! Хотя в подобном желании русских властей не было ничего особенного, и было вполне обыденной практикой в то время, но при этом необходимо учитывать, как оно было воспринято в находящейся в состоянии военной тревоги Ливонии. Так, сохранившаяся переписка магистра с некоторыми гебитигерами свидетельствует о том, что сам Плеттенберг был уверен в том, что соглашение Бланкенфельда с царём Василием однозначно является подготовкой к русскому вторжению, которое он ожидал уже в 1525 году. Это и подвигло обычно осторожного магистра на столь решительные действия, окончательно поссорившие его с архиепископом, и которые он рассматривал как необходимость для недопущения попадания Риги под власть иноземного государя.

Сейчас, из русских документов, а также записок австрийского посла Сигизмунда фон Герберштейна, который неоднократно бывал в Москве и имел информацию, как говорится, "из первых рук", нам известно, что ничего подобного на тот момент времени в Москве не планировали. Выступавшая за самые жёсткие меры в отношении Ливонии "партия войны" в Думе, возглавляемая князем Василием Шуйским, не получила поддержку большинства членов правительства, да и самого государя, и была вынуждена временно отступить. Но, поддавшись своим страхам (как реальным, так и мнимым), Вальтер фон Плеттенберг буквально спровоцировал Иоганна Бланкенфельда на радикальные шаги, толкнув того в объятия русского царя.

В феврале 1525 года в епископском замке Нойхаузен произошли тайные переговоры между архиепископом и представителем русского царя. Столкнувшись с опасностью лишиться всего, чего он достиг за последние десять лет, Бланкенфельд был готов пойти на самые крайние меры, и просил финансовой и военной помощи в борьбе с его, архиепископа, врагами. Русская сторона выражала готовность предоставить требуемое, но, в свою очередь, выдвигало тяжёлые условия, включавшие в себя признания русского протектората над Дерптской епископией, выплату с этой земли ежегодной дани в размере одной марки с подворья, и создание в Дерпте постоянного русского представительства, которое должно будет следить за выполнением указанных условий, для чего будет иметь в своём распоряжении крупный вооружённый отряд. В конце концов, между сторонами было заключено следующее соглашение: Василий брал на себя обязательство по оказанию поддержки рижскому архиепископу в борьбе с его противниками, как финансовой, так и военной; в свою очередь Иоганн Бланкенфельд признавал русского царя покровителем Дерптской епископии, в знак чего обязался наконец-то ежегодно выплачивать так называемую "Юрьевскую дань", которую ливонцы обещали платить с указанных земель, но не спешили вносить положенные платёжи. В городе Дерпте создавалось постоянное российское посольство (к которому, для охраны, придавался отряд русских войск в количестве 300 бойцов), должное поддерживать епископа в его противостоянии с местными мятежными подданными. В дополнении к этому, русским купцам Бланкенфельдом разрешался свободный торг на всех подконтрольных ему территориях.

И ещё, как говорится, не успели обсохнуть чернила на подписанных грамотах, как уже спустя два месяца жители Дерпта с ужасом наблюдали, как в их город в сопровождении большого количества воинов въехал и расположился в епископском замке русский посол Василий Юрьевич Поджогин. Утверждение, что прибывшие с ним бойцы нужны только для его охраны, никого не обмануло. Все прекрасно понимали, что в задачу прибывших солдат входит поддержание власти епископа над городом, и подавление любых волнений, направленных против его персоны. Куда менее известен был тот факт, что с Поджогиным прибыли не только вооружённые люди, но и обещанная архиепископу субсидия на набор войска. Правда, деньгами было привезено лишь чуть более одной тысячи рублей, а остальное "меховой казной", от реализации которой Бланкенфельд и должен был получить необходимые ему средства. Но даже этого хватило, чтобы вдохновлённый полученной помощью Бланкенфельд решил атаковать мятежную Ригу, для чего начал собирать войска.

Ранним утром 27 июня 1525 года, под прикрытием ещё не успевшего окончательно развеяться тумана, в устье Западной Двины вошли корабли, на борту которых располагалось 2 тысячи набранных архиепископом кнехтов-пехотинцев. Пройдя прямо к орденской крепости Дюнамюнде, корабли, прямо на глазах немногочисленного гарнизона, причалили к берегу, начав выгрузку войск. А спустя примерно пару часов ничего не подозревающие жители Риги были встревожены грохотом пушечных выстрелов, когда армия архиепископа начала артиллерийский обстрел Дюнамюнде. Несмотря на свою малочисленность, гарнизон стойко бился три дня, и только на четвёртые сутки комендант согласился сдать крепость, с условием свободного пропуска людей.

Вдохновлённый этой победой, архиепископ двинулся уже непосредственно к Риге, где объединившись с пришедшим к нему отрядом в 600 всадников, начал осаду этого 12-тысячного города. Свои шансы на успех он оценивал весьма высоко. Хотя Ригу окружали толстые стены протяжённостью около двух километров, с 21 сохранившейся башней (ранее их число доходило до 28), отстоявших одна от другой на 70-100 метров и обеспечивающих фронтальный, фланкирующий и перекрёстный огонь из установленных в бойницах пушек, фальконетов и аркебуз по противнику, штурмующему стены, но вот уже несколько десятилетий эти стены не только не ремонтировались, но и были частично разобраны на строительство домов. Были у города проблемы и с защитниками. Не ожидавший нападения город располагал всего лишь двумя сотнями кнехтов. Плюс, в случае военных действий, на службу призывалось чуть более тысячи бойцов городской милиции. Но боеспособность последних всеми оценивалась весьма низко.

Однако архиепископ недооценил готовность горожан отстоять свой город, и свои вольности от его притязаний. Ополченцы были сплочены корпоративной гильдейской дисциплиной. Отказавшиеся нести повинности по защите города с лопатой или аркебузой в мирное время быстро исключили бы из их гильдий, лишили бюргерских прав, превратили в презренных изгоев и вышвырнули с семьёй за городские ворота жить в предместье. В военное время с подобными уклонистами поступали ещё более жёстко, не стесняясь предавать их смертной казни прямо на месте, без процессуальных формальностей.