Пир знати состоялся во "дворце" (пока что большом доме) графа Таррисаня. Самым большим зданием в строящемся городе был белокаменный храм, но в освящённом месте устраивать такое было нельзя, а у гетер неприлично. Царь Атар оглядывал пиршественный стол. Вперемежку с родовитыми особами из союзных государств сидела его знать. Конечно, род самого Атара был высочайшим: прямой потомок Императоров и королей. Но из остальных знатью, причём низшей, в Империи считался только барон Тринь Таррисань, да и он потерял свои владения в результате того, что попал под Имперский суд. Все другие были вновь выдвинувшимися. Принцы Лиговайи, братья царицы, в Старквайе считались дворянами достатка ниже среднего. Граф Лазанский Урс Ликарин, Гроза Гор, вообще по происхождению крестьянин-гражданин. Бароны вышли из мелкого дворянства или из простых граждан-воинов. Правда, бывших крестьян среди них больше не оказалось. А вот среди новых дворян крестьян было большинство. Горожане показали себя не столь доблестными бойцами. Да, впрочем, цеховых мастеров и подмастерий по приказу царя всячески берегли, ставили в задние шеренги строя, а купцы по природе своей трусоваты. А вот крестьяне стояли впереди, и случаев отличиться у них было намного больше.
Первоначально, как и полагалось по старкским обычаям, мужчины и женщины пировали в соседних залах. Пока вино не особенно ударило в голову, мужчины могли обсуждать серьёзные государственные дела, а женщины — свои не менее важные женские проблемы. Затем начинались пение и танцы, и в значительной степени обе залы смешивались. Гетеры и художницы даже имели право возлечь за пиршественный стол рядом со своими избранниками, со стороны дам такое поведение считалось слишком откровенным и в большинстве случаев постыдным.
* * *
В числе дам были также две дочери князя Лангиштского, четыре дочери агашского царя и ещё четыре девушки из его рода, которых он привёз с собой. Их история и родство в принципе типичны для агашских порядков, и Ашинатогл не был здесь чем-то особенно выделяющимся среди других царей. Скорее он оказался даже более гуманным, поскольку был уверен в своей силе, воле, харизме и уме.
Когда Ашинатогл бежал из заточения и поднял восстание, чтобы вернуть себе трон, который, как считали почти вся армия и население, принадлежал ему по праву, его поддержал младший брат Турнготлин. Брат особенной волей и умом не отличался, он просто любил Ашинатогла и ненавидел ничтожного Турнгоклитла, которого знать посадила на трон. Кроме того, сразу же присоединился к восставшему его дядюшка Тукультининур, по возрасту не намного его превосходивший. Повстанцы легко заняли столицу, пытавшийся бежать братец-царь был схвачен. Ашинатогл лично убил всех его детей (включая девочек, чтобы не было семени от подлеца и труса), а затем снёс голову неудавшемуся царю. Такой исход считался в Агаше почётным. Все считали, что новый царь поступил правильно. Царствующий братец уже убил большинство братьев, а оставшихся, кроме Турнготлина, царь и два его союзника также обезглавили лично.
Как и полагалось, Ашинатогл затем дал союзным принцам командование южной и северной провинциями: наиболее угрожаемыми направлениями. Тукультининур, отправленный на север, показал себя бездарным полководцем при набеге Единобожников. Ашинатогл отругал дядюшку, хлестнул раза три плетью и сместил его, но казнил всех ничтожных взрослых двоюродных братьев, которые разбежались в первой же битве. Самого дядюшку он заточил в горной крепости, в прекрасном месте, с отличным садом внутри крепостных стен, оставив ему лишь семь красивейших жён.
С младшим братом Ашинатогл поступил более жёстко. Как только дошли смутные слухи о том, что тот готовит заговор, он велел ослепить Турнготлина (тем самым лишив его возможности занимать престол), но также оставил в живых и поселил вместе с семью жёнами в тщательно охраняемом дворце в горах вблизи от Калгашта. Детей своего брата Ашинатогл, пока у него самого не родилось четыре сына, забирал себе, как только их отрывали от груди, но затем всех сыновей брата казнил, чтобы не было проблем с престолонаследием. Так же он поступил и с детьми дядюшки. Девочки же воспитывались в царском гареме, а затем царь, если сам не соблазнялся своей племянницей либо двоюродной сестрой, выдавал их замуж. Вновь родившихся сыновей охранники везли к царю и по дороге "нечаянно" роняли в пропасть, после чего хоронили со всем почётом. Это избавляло царя от неприятной обязанности самому отрубать головы младенцам.
Вот теперь две племянницы и две кузины царя прибыли вместе с ним, поскольку выдать свою дочь за Атара Ашинатогл не мог: жениться на племянницах у старков было нельзя. Но накрепко привязать два царства друг к другу династическими браками он был твёрдо намерен.
Желая показать уважение старкским обычаям, князья Аникара и Логима также привезли с собой по жене (независимо друг от друга выбрав ту, с которой развестись было не жалко) и по дочери. Захватил две жены и пару дочерей с собой также союзник Атара, верховный хан пуников Чюрююль, прибывший на празднество с целью войти полноправным членом в союз. Так что женское общество тоже оказалось смешанным. Позади пиршественных столов стояли переводчицы: священницы и даже трое Древних, которые справлялись с этим делом гораздо лучше.
Женщины агашцев были одеты по немного смешанной моде: головы не были повязаны платками, лица открыты, платья без рукавов и с умеренно широким вырезом для шеи. В женском обществе они такого наряда не стеснялись, но кто со стыдом, а кто в нетерпеливом ожидании, думали о том моменте, когда начнутся взаимные визиты и танцы и они предстанут в открытой красоте перед чужими мужчинами. Горянки сняли лишь платки. Их длинные платья были с рукавами и полностью закрытыми, но изящного покроя, подчёркивавшими стройность стана, пышность бёдер и грудей. Степнячки были в шароварах, блузках и коротких халатах без рукавов. Обнажать руки и плечи им было привычно, так что они чуть-чуть стеснялись лишь непокрытой головы и полностью открытого лица.
* * *
Во время разговоров старкские женщины и девушки больше всего интересовались, а бывает ли у их новых знакомых любовь? Агашки и горянки стеснялись даже говорить на эту тему. Агашки из состоятельных семей всю жизнь проводили в гаремах, из мужчин видели лишь отцов, братьев, мужей и сыновей. В знатных семьях даже братьям не разрешали видеться с сёстрами и разговаривали они лишь через занавес из материи. Горянки же просто были шокированы откровенностью вопросов северянок. А вот степнячки неожиданно оказались словоохотливыми. Ведь в быту кочевников женщину не запрёшь в гарем, как запирали все состоятельные семьи в Агаше. В горах и в Агаше считалось, что женщина обязана хранить девственность до свадьбы и абсолютную верность своему мужу. На практике, конечно, всё было не совсем так, но все делали вид, что другого просто не бывает, а когда всё-таки случается, виновниц побивают камнями либо сдирают с них кожу заживо. Такие случаи, естественно, тоже время от времени происходили...
У кочевников женщину не изолируешь от жизни. И мужчины вынуждены часто отлучаться из стойбища: то пасти скот, то в набег, то пытаться отбить скот и добычу после удачного набега на их стойбище. И обеспечить охрану стойбища даже самый грозный воин не может: хитрые соседи могут подстеречь тот момент, когда он со своими нукерами отлучился. Так что захват жён и невест друг у друга был обычным явлением.
Степнячки рассказали, что в степи спокойно относятся к тому, что невеста ещё до свадьбы предаётся любви со своим женихом, и даже калым за это не снижают. А вот если жених, побывав в лоне невесты, попытается увильнуть от свадьбы, тут уж весь род невесты, а то и всё её племя восстанут на такого. Более того, не очень осуждается, даже если девушка отдаст девственность доблестному батыру, а не её жениху. Правда, семья её в этом случае ругает и наказывает, но в основном потому, что размер калыма резко снижается.
А если возлюбленный не угоден родителям, но любовь глубокая и взаимная, он чаще всего может умыкнуть девушку. Умыкают иногда даже чужих жён. Правда, при этом, если похитителя настигнут во время погони, родичи девушки либо женщины имеют полное право его убить, и никто им мстить не будет. Но такая опасность не останавливает степных удальцов.
И по поводу верности жён постоянные набеги заставили сделать большие оговорки. Если ватага, совершившая набег, забирает женщину либо девушку с целью получить за неё выкуп, то они отрывают клок её одежды и привязывают к юрте либо повозке похищенной. Если же один из удальцов желает её взять себе, то клока одежды не оставляют. Насиловать пленниц противоречит степной чести, но женщины знают, что удальцам полагается уступать.
У кого украли жену либо невесту, для восстановления чести должен выкупить её либо отбить. Если клок одежды не оставлен, то единственный путь: отбить. Правда, после провала пары попыток ответного набега степняки больше не осуждают незадачливого мужа или жениха и лишь немного подсмеиваются над ним.
Даже с мужем, собравшим выкуп и приехавшим возвращать жену, порой происходит конфуз. Хозяин юрты угощает его кумысом, качая головой, благодарит за выкуп и отказывается его принять:
— Твоя жена уже заплатила мне достойный выкуп своей нежностью и лаской.
В этом случае муж имеет право получить, наоборот, небольшой выкуп с похитителя, и новый брак считается состоявшимся. Но, если он всё-таки берёт жену назад, то не имеет права её упрекать и ребёнок, зачатый в плену, считается законным. Тем более так происходит с отбитой назад женой или невестой.
Так что любовь у степняков есть. Иногда очень бурная и трагическая, иногда спокойная и ласковая. Слишком много жён даже у ханов не бывает: нукеры и батыры будут смеяться, и мобильность при перекочевке потеряешь. А у обычного батыра, почти как у знатного старка: не более двух жён. Иногда случается и больше, но это когда приходится взять себе жён убитого брата.
И неожиданно для всех любимая жена хана Айгунь попросила принести саз и спела проникновенную, целомудренную и нежную песню о любви батыра и прекрасной дочери враждебного хана. Высокородная поэтесса Рустансса сразу же переложила её на старкский.
Два племени могучих рядом жили,
И в вечной распре меж собою были.
Старейшин мудростью Совы слывёт орда,
Батыров доблестью вся Ворона орда.
У хана Сов Газель прозвали дочь,
Увидевший лицо её — не спит всю ночь.
Средь Воронов храбрей бойца нет, чем Домбай,
Акынов песнями прославленный Домбай.
Газель идёт — как бабочка летит,
А улыбнётся — всех как солнцем озарит.
Как тополь, строен, крепок стан Домбая был,
В движениях, как эфа, быстр он был.
За Вепря Чёрного просватали Газель,
Бойца великого и страшного, как зверь.
И вот красавицу отправили к нему,
С богатой свитою отправили к нему.
Застал в степи врасплох их доблестный Домбай,
И клич победный вновь услышал край.
Герой увидел вдруг прекрасную Газель,
От гнева побледневшую Газель.
"Ты рви лоскут моей одежды, честный враг,
Тебе служить не стану я никак!"
"Готов я быть всегда рабом твоих очей,
Готов на всё, сражён огнем твоих очей,
Женой единственной ты станешь, госпожой"
Ей ласково сказал Домбай герой.
"Когда на самом деле мною ты пленён,
Всех отпусти, сегодня кто пленён.
Пойду к тебе я выкупом за всех,
Но не надейся мой услышать смех!"
"Я отпускаю всех, любя навек тебя,
И с раной в сердце отпускаю и тебя!"
И, поражённая, смутилась вдруг Газель,
Не зная, что же делать ей теперь?
И повернул кортеж назад к её отцу,
Суровому и строгому отцу.
"Я не могу теперь женою Вепря быть,
Душою рвусь другому я служить!"
"Коль был бы он нам друг, не худший враг,
Тебя отдал бы сразу: дочке я не враг!
Отправлю сына я с дарами, пусть Домбай
К нам перейдёт, и славит пусть наш край.
Тогда ему отдам без выкупа тебя,
Он сам пусть будет выкуп за тебя!"
"Любимый брат, не медль, скорее поезжай,
Батыру милому волос прядь передай,
И расскажи ему, навек его люблю,
Отныне до смерти лишь одного люблю!"
Расцеловал любимой дар Домбай,
Но не согласен он предать свой край.
И помрачнел лицом отважный брат:
Сестру свою жалел всем сердцем брат.
"Ты в полнолунье приезжай один,
Пусть дева разрешит раздор мужчин"
И поскакал к возлюбленной батыр,
Увидел вновь бесценную батыр.
Стоял с ней рядом брат и им сказал:
"Отец мой нынче курултай собрал.
Я убедил его, что нужен честный мир,
И свадьбой вашей закрепим мы мир!"
Но Чёрный Вепрь потребовал отмстить,
И курултай не смог мир утвердить.
Решил тогда Домбай: "На свете мне не жить,
Когда должны мы с милой розно жить"
Любимой брат им согласился помогать,
Батыр отправился невесту умыкать.
И скачет с милым в ночь теперь она,
Великим счастьем переполнена она.
Но увидал побег их верный раб,
Донёс всё Вепрю неразумный раб.
И скачет за влюблёнными погоня,
Но не нагнали бы влюблённых кони,
Когда бы не вмешалась тут Судьба:
Нору сурка подставила Судьба,
Сломала ногу вдруг кобыла, подхватил
Батыр Газель и сзади усадил.
Погоня стала милых настигать,
Безжалостно и быстро настигать.
Вот на пригорок их скакун вознёс,
И стук копыт им острый слух донёс.
"Смотри и радуйся, любимая, теперь:
Моя дружина скачет к нам теперь!"
Отец стрелу в батыра вдруг пустил,
И прямо в грудь невесте угодил.
И запылала горем воина душа,
И отлетает в небо девичья душа.
"Своею грудью я прикрыла твою грудь,
Не мсти, живи, люби, меня лишь не забудь".
Поцеловал любимую свою батыр,
И бросился один на всех врагов батыр.
Копьём он сразу Вепря выбил из седла,
И тотчас смерть к жестокому пришла.
Отца-убийцу саблей острой зарубил,
Но брат любимой тут стрелой его сразил.
Поднял клинок свой кверху новый хан,
Батырам двух племён промолвил слово хан:
"Пусть эта кровь навеки распрю смоет,
Пусть к дружбе путь всем нам она откроет.
Тела влюблённых честно вы омойте,
И тело хана тоже вы омойте".
Брат отпихнул ногою Вепря труп,
И разрубил на части этот труп.
"Виновник смерти доблестных людей
Останется лежать поживою зверей.
В одном кургане всех троих похороню,
И с ними всю вражду племён похороню".
В степи курган доныне тот стоит,
Весною весь тюльпанами покрыт.
Мужчины стали прислушиваться к тому, что делают женщины, пока ещё не входя в их зал. Племянница агашского царя Штлинарат спела, аккомпанируя себе на арфе, агашскую песню о любви соловья к розе и о коварной пери, разлучившей влюбленных. Её тоже немедленно переложили на старкский.
В саду тенистом царского дворца
Раскрылись три душистые венца:
Людского не видавшая лица,
Созрела средь кустов цветущих роза.
И, привлечённый чистою красой,
