Книга 3. Южный мир

Рождение народа

Книга 3

Южный мир

Юрий Ижевчанин

С использованием стихов Несущей Мир

Оглавление

0. Что было до начала

1. Пир победителей

2. Похмелье

3. Мир вокруг

4. Месяц тайфуна

5.Закон не должен быть дурацким

6. Vox populi

7. Узлы развязали, узлы завязали

8. Империя: время наблюдений

9. Канрайское посольство

10. Время решений

11. Первые последствия

12. Реализация развилок

13. Книга пальмового сада

14. Передышка

15. Имперское посольство

16. Взлёт и падение Йолура

17.Народ родился

18. Эпилог

Империя старков

Глава 0. Что было до начала

Аристократическая и прочно устроенная Империя Старков была безусловным гегемоном на трети самого большого материка Родины Победителей — Земли. Выборный Император служил арбитром между семью королями Империи и республикой Хиррой. Два королевства выделялись в Империи величиной и силой. Это Старквайя и Валлина. В Старквайе больше года бушевал рокош девяти принцев, сменившийся внешней войной: соседи, решив, что страна ослаблена мятежом, попытались ворваться в её зону контроля. Вторжение сразу привело к концу рокоша и к бесславному поражению королевств Тромы и Зинтриссы.

Героем рокоша и войны стал принц Клингор, который затем превратил свой лен Карлинор в практически независимое княжество под формальным сюзеренитетом Старквайи. Другим героем оказался дядя короля, принц Атар, который в тяжелейшей битве убил Ляна Жугэ, полководца царства Шжи, союзного с Зинтриссой. Жугэ был исключительно хитрым и осторожным военачальником, и считался непобедимым. Правда, в этой битве Атар потерял почти всю свою армию, но, лишённое всех высших командиров, войско шжи откатилось и рассеялось.

Поскольку принц Атар оказался в исключительно натянутых личных отношениях с королём Красгором, тот, демонстративно щедро вознаградив Клингора, унизил дядюшку, пожаловав ему знаки отличия воина-рубаки, а не полководца. Обиженный принц решил уехать из Империи и основать новую колонию на дальних землях. Короля это в высшей степени устраивало. Он сменил гнев на милость. Поддержка князя Клингора и короля дала возможность Атару хорошо снарядить экспедицию.

А сам Атар использовал время подготовки, чтобы обучить людей принципиально новому поведению и в жизни, и в военном строю. Ведь горстка имперцев ехала не на пустынные земли, заселённые немногочисленными отсталыми племенами "дикарей", а в самое осиное гнездо. Вокруг были сильные противники: на востоке — могущественное царство Агаш, на западе — неукротимые и воинственные горцы Ссарацастра, на севере — бескрайние степи с кочевыми племенами, ближайшим из которых было сильное племя тораканов.

Здесь нужно применять и военное, и дипломатическое искусство. Царь Атар и старки проявили его в полной мере.

Ещё будучи в Империи, колонисты прекрасно вооружились и до седьмого пота тренировались в новых тактических приёмах битвы: ведь им необходимо на первых порах не просто побеждать, а практически без своих потерь громить наголову превосходящие силы врага.

Далее, Атар потребовал от своих людей овладеть всеми необходимыми знаниями и навыками поведения аристократии, чтобы на новой земле их без возражения признавали знатью. И, наконец, он приложил все усилия, чтобы захватить с собою старкскую культуру: художников и гетер.

В это же время Атара вовлекли в свои ряды Каменщики, тайное общество, стремящееся ускорить прогресс и проповедующее идеалы равенства всех людей, независимо от происхождения (правда, неясно, всех ли или только избранных Каменщиков).

Уже в первом военном столкновении на полпути к будущей колонии старки проявили свое мастерство: они ложным бегством разрушили строй горцев-ихлан и, моментально построившись в непробиваемую фалангу, просто смяли их. Половина ихлан попала в плен, половина была убита: бежать было некуда. Горцы отказались выкупать почти всех своих пленников. Захваченные ихлане стали вспомогательными войсками старков. В результате битвы Атару достался богатый и исключительно хорошо расположенный остров Агоратан, правители которого выродились, стали ничтожными трусами и предали старков в момент решающей битвы. Это их не спасло: ихлане не намерены были с ними делиться и убили почти всю царскую семью. Выжил лишь один царевич, но здесь проявили своё искусство старкские гетеры: Ириньисса настолько подчинила его волю, что слабодушный вырожденец продал себя в рабство.

Оставив на Агоратане в качестве наместника сына бывшего царя Кирса Атарингса, в раннем детстве захваченного пиратами, проданного в рабство и ассимилировавшегося среди старков, Атар возложил на себя древнюю королевскую корону Лиговайи, которую носили цари острова, и двинулся к намеченному месту колонизации.

По дороге Атар заключил союз с агашской колонией Лангишт и вместе с князем Лангишта посетил Южный Великий Монастырь. А старки совместно с лангиштцами разбили войска соседей, желавших воспользоваться отсутствием монархов.

На новой земле старки основали крепость Арканг и город Дилосар. Сразу же пришлось решать многие внутренние и внешние проблемы.

Занятые земли несколько лет назад принадлежали Проклятым Древним, иначе называемыми Гадкими, или Ненасильниками. Этот народ очень давно полностью и безусловно отказался от любого применения силы. Он развил исключительно тонкую систему хозяйствования на базе симбиоза с биоценозами. Идея гармонии и везения пронизывала весь их менталитет. А для того, чтобы выжить в окружении насильников (которые на самом деле спасали их, не давая размножиться неограниченно и прийти к кризису и вырождению), Древние разработали целую систему ловушек и социальных воздействий. Они внедрялись в качестве советников и ростовщиков, менеджеров и художников. Их женщины проникали повсюду, промышляя гаданиями, отворотом и приворотом, мелкими торговлей, мошенничеством и воровством, развратом.

Атар заключил с выжившими Древними договор, по которому они очистили землю колонии от ловушек и проклятий и получили права резервации для оставшихся своих деревень. Тем самым одна из внутренних проблем была решена.

Но тут же с трёх сторон появились грозные и во много раз превосходящие числом враги. Горцы Ссарацастра решили сразу же захватить очищенную от ловушек землю. Степняки без лишних слов просто атаковали. Агашцы потребовали от Атара признать себя вассалом и отдать им на службу наследника и знатнейших юношей в качестве отборного военного отряда.

Атар воспользовался давними раздорами между Агашом и княжествами Аникар и Логим, в решающий момент захватил врасплох на стоянке агашский флот, тем самым поставив войско и царя в полное окружение и перед перспективой уничтожения. После чего отправился на встречу с царём Ашинатоглом и предложил ему, чтобы показать подавляющее превосходство в боевом мастерстве и оружии, поединок своего наследника с семью его сыновьями. Все семь голов оказались на земле. Ашинатогл согласился заключить союз, если Атар отдаст ему своего наследника для усыновления в качестве выкупа за кровь сыновей. Старкский принц согласился пожертвовать собой ради своего народа и получил агашское имя Тлирангогашт. Княжествам Логиму, Аникару и Лангишту ничего другого не оставалось, как присоединиться к этому союзу на правах младших членов.

После этого обстановка сразу изменилась в пользу Лиговайи. Старки вместе с союзниками разгромили Ссарацастр и тораканов и заключили выгодный мир. Бывший царь царей Ссарацастра Куструк, низложенный за поражение, в котором на самом деле был виноват не он, а недальновидные и жадные члены Совета Царей, бежал в Лиговайю и получил гражданство.

На Юге наступило время мирного строительства.

Схема: Лиговайя и окрестности

* * *

А в Империи события развивались не столь быстро. Король Старквайи Красгор заметил необыкновенные способности своего сына Картора (сына по крови Мастера Тора Кристрорса и Высокородной гетеры Толтиссы, на которой женился король, но в Империи такие усыновления ребенка ещё в чреве матери были в порядке вещей для обновления крови аристократов и предупреждения вырождения). Князю Клингору предложили корону Императора, но он отказался, поскольку реальной власти у Императора не было, а играть роль бессильного арбитра Клингору не хотелось. Сын Тора Лир (на самом деле сын по крови князя Клингора и жены Тора Эссы) тоже был очень многообещающим. Отец по крови признал его, сделал основателем нового благородного рода Клинагор и запланировал забрать себе после завершения обучения. Этим Мастер Тор был поражён в самое сердце, потому что он очень любил своего первенца. А тут ещё погиб во время учебного боя второй его сын Линс. И у Тора наступил духовный коллапс.

Полноправная гетера Аргирисса Тургинар Каррина хотела провести тайный обряд, восстановив дух Тора. Но в ходе обряда она вошла с ним в соитие, что было строжайше запрещено. Ей пришлось предстать перед судом своего цеха, который предложил ей выбор между смертью и тяжким испытанием. Но исполнение приговора было отсрочено из-за того, что Аргирисса забеременела от Тора.

Древу подобно,

Новый отводок пустил

Этнос имперский.

Укоренился

Ныне на Южной Земле

Глава 1. Пир победителей

Город Дилосар расположился на берегах реки, которую старки назвали Дилотара. Эта короткая полноводная река вытекала с восточных отрогов ссарацастрских гор, прорезала возвышенности предгорий по землям Ицка и Лазики и около города была уже спокойной и чистой. Выше города по её берегам расстилались густые леса, которые сразу же были объявлены неприкосновенными. В них разрешалось небольшим группам охотиться и собирать лесные плоды и ягоды, но деревья можно было брать лишь по благословению священницы.

Река непосредственно после Дилосара образовывала широкую и глубокую лагуну, открывавшуюся в пролив Локара проходом шириной в полверсты, и предоставлявшую большую прекрасную гавань.

Сам город стоял на слегка всхолмлённой местности, плавно поднимаясь на возвышенности с берегов реки и лагуны. Он выглядел большой строительной площадкой: готово было меньше четверти зданий. Хозяева просто не имели времени заниматься строительством вплотную, поскольку всё время шли военные действия. Зато городская стена уже была полностью оборудована, а на холме в центре города возвышался большой храм Торгита Правящего. Он отмечал место главной площади: Форума. Почти достроен был и амфитеатр, где должны были происходить торжественные церемонии и всенародные представления во время праздников. Самым обустроенным выглядел припортовой квартал, где разрешали селиться заезжим купцам и ремесленникам. В дальнейшем большая его часть, судя по опыту других крупных портовых городов, должна была превратиться в сборище притонов и подонков общества. Но пока что его жители были приличными людьми: преступников немедленно казнили, обращали в рабство или изгоняли.

Вокруг города оживали практически полностью уничтоженные при разрушении государства Древних пригородные хутора. Из-под власти тораканов к старкам перебежало несколько сотен крестьянских семейств, на эти земли посадили часть ихлан, а заодно под надзор граждан и ихлан выселялись средне неблагонадёжные семьи из захваченных царств Ссарацастра: Алазани, Ицка и Кратавело, где всё время тлела партизанская война. Кроме того, в Лиговайю потянулся ручеёк крестьян-перебежчиков из Ссарацастра, привлечённых тем, что старки по своим законам сразу же определяли крестьянам фиксированные поборы и повинности, а не накладывали произвольные, как горцы. Этих тоже осаживали подальше от гор, на прибрежной равнине. А господином каждого такого хутора из десяти-двадцати дворов был старкский гражданин-крестьянин, теперь дворянин в южном царстве. Многие из крестьян демонстративно взяли себе наделы, хотя сажали на них теперь уже не продукты первой необходимости, а пряности, деревья, цветы и прочую "роскошь". Но виноградники, конечно же, сразу же заводили, поскольку окрестные места славились вином и виноградом. Такой же пояс пригородных хозяйств, только намного меньше, создавался вокруг крепости Арканг.

Царский дворец был ещё не достроен, и царское семейство жило в маленьком домике на его территории. Зато все Высокородные гетеры уже возвели себе временные дворцы: комплексы домов, рассчитанных на большие приёмы, на много рабов, слуг и клиенток. Другие готовые дома в основном принадлежали тем, у кого жёны отправились в колонию вместе с мужьями: пока мужчины воевали, женщины вкладывали военную добычу в обустройство на новом месте. Поэтому агашский царь остановился в полностью оборудованном городском доме графа Таррисаня, Убийцы Ханов.

В гавани Дилосара уже стоял целый флот: десяток купеческих судов, корабли агашского царя (царский шлюп и десяток кораблей, доставивших наследника Тлирангонгашта и знатнейших воинов армии, воевавшей в Ссарацастре), верховного князя Аникара, князей Логима и Лангишта, часть лиговайского флота, спущенная на воду и служившая в патрулях и в защите от пиратов. В принципе в лагуне хватало места для всего флота, но корабли после длительного похода и боевых действий нужно было поправить, да и просто обсохнуть им необходимо, так что они были в основном вытащены на берега лагуны.

Остальной агашский флот, чуть постояв возле крепости Арканг, расположенной в полусотне вёрст южнее, двинулся домой. А на подходе были семнадцать кораблей, что везли для старков агашских невест. Агашский царь не желал терять времени. Он хотел как можно быстрее и основательнее связать союзные народы родственными узами.

Меньше четверти граждан обосновались в городе. Остальные расселялись по деревням и крепостям на занятых территориях. В целом предприятие, на которое пошли колонисты, с точки зрения здравого смысла казалось безнадёжным. Восемь тысяч граждан, к которым добавилось затем ещё пара тысяч бывших слуг и отличившихся освобождённых рабов, высадились на перекрёстке нескольких сил, каждая из которых могла сразу же выставить в несколько раз большее войско. А теперь эти десять тысяч осваивали занятые земли.

Потери граждан во время дороги и во всех четырёх войнах оказались исключительно маленькими: меньше чем пятьсот в общей сложности. Но, учитывая ничтожную численность колонистов, полтысячи человек были очень большой утратой. По оценкам, на территориях, которыми владела теперь Лиговайя, проживало порядка восьмидесяти тысяч Древних и более восьмисот тысяч обычных людей. Словом, старков было столь же ничтожное меньшинство, как рыцарей в средневековой Европе или спартиатов в Спарте. Но боевая выучка у них стояла не ниже, а общая культура намного выше.

* * *

Первый день последнего месяца года синего ворона оказался исключительно благоприятным для начала праздника: умеренно прохладный и ясный. Праздник в честь победы начался с освящения нового храма и благодарственной молитвы. Затем состоялось Народное Собрание, с приветствиями выступили цари и князья-союзники, после чего началась раздача наград и титулов отличившимся в войнах гражданам. На этом же собрании в гражданство был принят бывший царь царей Ссарацастра. Закончив приятную процедуру наград, горожане и их гости разошлись пировать и веселиться вовсю.

Пир знати состоялся во "дворце" (пока что большом доме) графа Таррисаня. Самым большим зданием в строящемся городе был белокаменный храм, но в освящённом месте устраивать такое было нельзя, а у гетер неприлично. Царь Атар оглядывал пиршественный стол. Вперемежку с родовитыми особами из союзных государств сидела его знать. Конечно, род самого Атара был высочайшим: прямой потомок Императоров и королей. Но из остальных знатью, причём низшей, в Империи считался только барон Тринь Таррисань, да и он потерял свои владения в результате того, что попал под Имперский суд. Все другие были вновь выдвинувшимися. Принцы Лиговайи, братья царицы, в Старквайе считались дворянами достатка ниже среднего. Граф Лазанский Урс Ликарин, Гроза Гор, вообще по происхождению крестьянин-гражданин. Бароны вышли из мелкого дворянства или из простых граждан-воинов. Правда, бывших крестьян среди них больше не оказалось. А вот среди новых дворян крестьян было большинство. Горожане показали себя не столь доблестными бойцами. Да, впрочем, цеховых мастеров и подмастерий по приказу царя всячески берегли, ставили в задние шеренги строя, а купцы по природе своей трусоваты. А вот крестьяне стояли впереди, и случаев отличиться у них было намного больше.

Первоначально, как и полагалось по старкским обычаям, мужчины и женщины пировали в соседних залах. Пока вино не особенно ударило в голову, мужчины могли обсуждать серьёзные государственные дела, а женщины — свои не менее важные женские проблемы. Затем начинались пение и танцы, и в значительной степени обе залы смешивались. Гетеры и художницы даже имели право возлечь за пиршественный стол рядом со своими избранниками, со стороны дам такое поведение считалось слишком откровенным и в большинстве случаев постыдным.

* * *

В числе дам были также две дочери князя Лангиштского, четыре дочери агашского царя и ещё четыре девушки из его рода, которых он привёз с собой. Их история и родство в принципе типичны для агашских порядков, и Ашинатогл не был здесь чем-то особенно выделяющимся среди других царей. Скорее он оказался даже более гуманным, поскольку был уверен в своей силе, воле, харизме и уме.

Когда Ашинатогл бежал из заточения и поднял восстание, чтобы вернуть себе трон, который, как считали почти вся армия и население, принадлежал ему по праву, его поддержал младший брат Турнготлин. Брат особенной волей и умом не отличался, он просто любил Ашинатогла и ненавидел ничтожного Турнгоклитла, которого знать посадила на трон. Кроме того, сразу же присоединился к восставшему его дядюшка Тукультининур, по возрасту не намного его превосходивший. Повстанцы легко заняли столицу, пытавшийся бежать братец-царь был схвачен. Ашинатогл лично убил всех его детей (включая девочек, чтобы не было семени от подлеца и труса), а затем снёс голову неудавшемуся царю. Такой исход считался в Агаше почётным. Все считали, что новый царь поступил правильно. Царствующий братец уже убил большинство братьев, а оставшихся, кроме Турнготлина, царь и два его союзника также обезглавили лично.

Как и полагалось, Ашинатогл затем дал союзным принцам командование южной и северной провинциями: наиболее угрожаемыми направлениями. Тукультининур, отправленный на север, показал себя бездарным полководцем при набеге Единобожников. Ашинатогл отругал дядюшку, хлестнул раза три плетью и сместил его, но казнил всех ничтожных взрослых двоюродных братьев, которые разбежались в первой же битве. Самого дядюшку он заточил в горной крепости, в прекрасном месте, с отличным садом внутри крепостных стен, оставив ему лишь семь красивейших жён.

С младшим братом Ашинатогл поступил более жёстко. Как только дошли смутные слухи о том, что тот готовит заговор, он велел ослепить Турнготлина (тем самым лишив его возможности занимать престол), но также оставил в живых и поселил вместе с семью жёнами в тщательно охраняемом дворце в горах вблизи от Калгашта. Детей своего брата Ашинатогл, пока у него самого не родилось четыре сына, забирал себе, как только их отрывали от груди, но затем всех сыновей брата казнил, чтобы не было проблем с престолонаследием. Так же он поступил и с детьми дядюшки. Девочки же воспитывались в царском гареме, а затем царь, если сам не соблазнялся своей племянницей либо двоюродной сестрой, выдавал их замуж. Вновь родившихся сыновей охранники везли к царю и по дороге "нечаянно" роняли в пропасть, после чего хоронили со всем почётом. Это избавляло царя от неприятной обязанности самому отрубать головы младенцам.

Вот теперь две племянницы и две кузины царя прибыли вместе с ним, поскольку выдать свою дочь за Атара Ашинатогл не мог: жениться на племянницах у старков было нельзя. Но накрепко привязать два царства друг к другу династическими браками он был твёрдо намерен.

Желая показать уважение старкским обычаям, князья Аникара и Логима также привезли с собой по жене (независимо друг от друга выбрав ту, с которой развестись было не жалко) и по дочери. Захватил две жены и пару дочерей с собой также союзник Атара, верховный хан пуников Чюрююль, прибывший на празднество с целью войти полноправным членом в союз. Так что женское общество тоже оказалось смешанным. Позади пиршественных столов стояли переводчицы: священницы и даже трое Древних, которые справлялись с этим делом гораздо лучше.

Женщины агашцев были одеты по немного смешанной моде: головы не были повязаны платками, лица открыты, платья без рукавов и с умеренно широким вырезом для шеи. В женском обществе они такого наряда не стеснялись, но кто со стыдом, а кто в нетерпеливом ожидании, думали о том моменте, когда начнутся взаимные визиты и танцы и они предстанут в открытой красоте перед чужими мужчинами. Горянки сняли лишь платки. Их длинные платья были с рукавами и полностью закрытыми, но изящного покроя, подчёркивавшими стройность стана, пышность бёдер и грудей. Степнячки были в шароварах, блузках и коротких халатах без рукавов. Обнажать руки и плечи им было привычно, так что они чуть-чуть стеснялись лишь непокрытой головы и полностью открытого лица.

* * *

Во время разговоров старкские женщины и девушки больше всего интересовались, а бывает ли у их новых знакомых любовь? Агашки и горянки стеснялись даже говорить на эту тему. Агашки из состоятельных семей всю жизнь проводили в гаремах, из мужчин видели лишь отцов, братьев, мужей и сыновей. В знатных семьях даже братьям не разрешали видеться с сёстрами и разговаривали они лишь через занавес из материи. Горянки же просто были шокированы откровенностью вопросов северянок. А вот степнячки неожиданно оказались словоохотливыми. Ведь в быту кочевников женщину не запрёшь в гарем, как запирали все состоятельные семьи в Агаше. В горах и в Агаше считалось, что женщина обязана хранить девственность до свадьбы и абсолютную верность своему мужу. На практике, конечно, всё было не совсем так, но все делали вид, что другого просто не бывает, а когда всё-таки случается, виновниц побивают камнями либо сдирают с них кожу заживо. Такие случаи, естественно, тоже время от времени происходили...

У кочевников женщину не изолируешь от жизни. И мужчины вынуждены часто отлучаться из стойбища: то пасти скот, то в набег, то пытаться отбить скот и добычу после удачного набега на их стойбище. И обеспечить охрану стойбища даже самый грозный воин не может: хитрые соседи могут подстеречь тот момент, когда он со своими нукерами отлучился. Так что захват жён и невест друг у друга был обычным явлением.

Степнячки рассказали, что в степи спокойно относятся к тому, что невеста ещё до свадьбы предаётся любви со своим женихом, и даже калым за это не снижают. А вот если жених, побывав в лоне невесты, попытается увильнуть от свадьбы, тут уж весь род невесты, а то и всё её племя восстанут на такого. Более того, не очень осуждается, даже если девушка отдаст девственность доблестному батыру, а не её жениху. Правда, семья её в этом случае ругает и наказывает, но в основном потому, что размер калыма резко снижается.

А если возлюбленный не угоден родителям, но любовь глубокая и взаимная, он чаще всего может умыкнуть девушку. Умыкают иногда даже чужих жён. Правда, при этом, если похитителя настигнут во время погони, родичи девушки либо женщины имеют полное право его убить, и никто им мстить не будет. Но такая опасность не останавливает степных удальцов.

И по поводу верности жён постоянные набеги заставили сделать большие оговорки. Если ватага, совершившая набег, забирает женщину либо девушку с целью получить за неё выкуп, то они отрывают клок её одежды и привязывают к юрте либо повозке похищенной. Если же один из удальцов желает её взять себе, то клока одежды не оставляют. Насиловать пленниц противоречит степной чести, но женщины знают, что удальцам полагается уступать.

У кого украли жену либо невесту, для восстановления чести должен выкупить её либо отбить. Если клок одежды не оставлен, то единственный путь: отбить. Правда, после провала пары попыток ответного набега степняки больше не осуждают незадачливого мужа или жениха и лишь немного подсмеиваются над ним.

Даже с мужем, собравшим выкуп и приехавшим возвращать жену, порой происходит конфуз. Хозяин юрты угощает его кумысом, качая головой, благодарит за выкуп и отказывается его принять:

— Твоя жена уже заплатила мне достойный выкуп своей нежностью и лаской.

В этом случае муж имеет право получить, наоборот, небольшой выкуп с похитителя, и новый брак считается состоявшимся. Но, если он всё-таки берёт жену назад, то не имеет права её упрекать и ребёнок, зачатый в плену, считается законным. Тем более так происходит с отбитой назад женой или невестой.

Так что любовь у степняков есть. Иногда очень бурная и трагическая, иногда спокойная и ласковая. Слишком много жён даже у ханов не бывает: нукеры и батыры будут смеяться, и мобильность при перекочевке потеряешь. А у обычного батыра, почти как у знатного старка: не более двух жён. Иногда случается и больше, но это когда приходится взять себе жён убитого брата.

И неожиданно для всех любимая жена хана Айгунь попросила принести саз и спела проникновенную, целомудренную и нежную песню о любви батыра и прекрасной дочери враждебного хана. Высокородная поэтесса Рустансса сразу же переложила её на старкский.

Два племени могучих рядом жили,

И в вечной распре меж собою были.

Старейшин мудростью Совы слывёт орда,

Батыров доблестью вся Ворона орда.

У хана Сов Газель прозвали дочь,

Увидевший лицо её — не спит всю ночь.

Средь Воронов храбрей бойца нет, чем Домбай,

Акынов песнями прославленный Домбай.

Газель идёт — как бабочка летит,

А улыбнётся — всех как солнцем озарит.

Как тополь, строен, крепок стан Домбая был,

В движениях, как эфа, быстр он был.

За Вепря Чёрного просватали Газель,

Бойца великого и страшного, как зверь.

И вот красавицу отправили к нему,

С богатой свитою отправили к нему.

Застал в степи врасплох их доблестный Домбай,

И клич победный вновь услышал край.

Герой увидел вдруг прекрасную Газель,

От гнева побледневшую Газель.

"Ты рви лоскут моей одежды, честный враг,

Тебе служить не стану я никак!"

"Готов я быть всегда рабом твоих очей,

Готов на всё, сражён огнем твоих очей,

Женой единственной ты станешь, госпожой"

Ей ласково сказал Домбай герой.

"Когда на самом деле мною ты пленён,

Всех отпусти, сегодня кто пленён.

Пойду к тебе я выкупом за всех,

Но не надейся мой услышать смех!"

"Я отпускаю всех, любя навек тебя,

И с раной в сердце отпускаю и тебя!"

И, поражённая, смутилась вдруг Газель,

Не зная, что же делать ей теперь?

И повернул кортеж назад к её отцу,

Суровому и строгому отцу.

"Я не могу теперь женою Вепря быть,

Душою рвусь другому я служить!"

"Коль был бы он нам друг, не худший враг,

Тебя отдал бы сразу: дочке я не враг!

Отправлю сына я с дарами, пусть Домбай

К нам перейдёт, и славит пусть наш край.

Тогда ему отдам без выкупа тебя,

Он сам пусть будет выкуп за тебя!"

"Любимый брат, не медль, скорее поезжай,

Батыру милому волос прядь передай,

И расскажи ему, навек его люблю,

Отныне до смерти лишь одного люблю!"

Расцеловал любимой дар Домбай,

Но не согласен он предать свой край.

И помрачнел лицом отважный брат:

Сестру свою жалел всем сердцем брат.

"Ты в полнолунье приезжай один,

Пусть дева разрешит раздор мужчин"

И поскакал к возлюбленной батыр,

Увидел вновь бесценную батыр.

Стоял с ней рядом брат и им сказал:

"Отец мой нынче курултай собрал.

Я убедил его, что нужен честный мир,

И свадьбой вашей закрепим мы мир!"

Но Чёрный Вепрь потребовал отмстить,

И курултай не смог мир утвердить.

Решил тогда Домбай: "На свете мне не жить,

Когда должны мы с милой розно жить"

Любимой брат им согласился помогать,

Батыр отправился невесту умыкать.

И скачет с милым в ночь теперь она,

Великим счастьем переполнена она.

Но увидал побег их верный раб,

Донёс всё Вепрю неразумный раб.

И скачет за влюблёнными погоня,

Но не нагнали бы влюблённых кони,

Когда бы не вмешалась тут Судьба:

Нору сурка подставила Судьба,

Сломала ногу вдруг кобыла, подхватил

Батыр Газель и сзади усадил.

Погоня стала милых настигать,

Безжалостно и быстро настигать.

Вот на пригорок их скакун вознёс,

И стук копыт им острый слух донёс.

"Смотри и радуйся, любимая, теперь:

Моя дружина скачет к нам теперь!"

Отец стрелу в батыра вдруг пустил,

И прямо в грудь невесте угодил.

И запылала горем воина душа,

И отлетает в небо девичья душа.

"Своею грудью я прикрыла твою грудь,

Не мсти, живи, люби, меня лишь не забудь".

Поцеловал любимую свою батыр,

И бросился один на всех врагов батыр.

Копьём он сразу Вепря выбил из седла,

И тотчас смерть к жестокому пришла.

Отца-убийцу саблей острой зарубил,

Но брат любимой тут стрелой его сразил.

Поднял клинок свой кверху новый хан,

Батырам двух племён промолвил слово хан:

"Пусть эта кровь навеки распрю смоет,

Пусть к дружбе путь всем нам она откроет.

Тела влюблённых честно вы омойте,

И тело хана тоже вы омойте".

Брат отпихнул ногою Вепря труп,

И разрубил на части этот труп.

"Виновник смерти доблестных людей

Останется лежать поживою зверей.

В одном кургане всех троих похороню,

И с ними всю вражду племён похороню".

В степи курган доныне тот стоит,

Весною весь тюльпанами покрыт.

Мужчины стали прислушиваться к тому, что делают женщины, пока ещё не входя в их зал. Племянница агашского царя Штлинарат спела, аккомпанируя себе на арфе, агашскую песню о любви соловья к розе и о коварной пери, разлучившей влюбленных. Её тоже немедленно переложили на старкский.

В саду тенистом царского дворца

Раскрылись три душистые венца:

Людского не видавшая лица,

Созрела средь кустов цветущих роза.

И, привлечённый чистою красой,

Влюбился всей невинною душой,

Рождённый этой радостной весной

Певец пернатый, незаметный, серый.

Любимую он приобнял крылом,

Согрел её своим живым теплом,

И всей земле запел певец о том,

Как он безумно обожает розу.

Прильнувши к телу нежного певца,

Готовая быть рядом до конца,

Забыв о том, что рядом сад дворца,

Красавица садов раскрылась в счастье.

Но песнь любви до неба донеслась,

До облаков бегущих поднялась,

И в души горних духов полилась,

Прелестницу пери она пленила.

Сокровище небесной красоты,

Затмившая все смелые мечты,

Раздвинув все колючие кусты,

Пери с небес в дворцовый сад спустилась.

Очарованием пери пленён,

Небесной красотою поражён,

Её рукою нежной привлечён,

Певец замолк, совсем забыв о розе.

"Не расточай зря здесь любовь свою,

Достоин петь в предвечном ты раю,

Я страстью неземной тебя залью,

В небесный сад ты улетай со мною".

Завяла роза в грусти и тоске,

Лишь лепестки остались на песке,

Казалось ей: в небесном далеке

Певца любимый голос уловила.

Затем Ириньисса спела свою песню о далёком возлюбленном. Тут из зала мужчин донеслось сначала пение графа Ликарина, а затем бас царя Ашинатогла, переложившего песню Ликарина о рабе царствующем на агашский. Это послужило сигналом к началу взаимных визитов и танцев.

* * *

Мужчины тем временем, как и обычно, одновременно с пиром пытались решить некоторые политические или торговые вопросы. Цари быстро договорились, что недалеко от порта в Дилосаре будет агашский квартал, где агашцы смогут жить по своим обычаям и судиться между собой по своим законам. Сразу же к Атару подступили князья-горцы, стремясь добиться того же, но царь отшутился, поскольку место для агашцев он, на самом деле, уже присмотрел и предусмотрел, а здесь надо было ещё подумать. Впрочем, соглашение об агашском квартале требовалось подробно обсудить в более подходящей обстановке. Время для этого было: Ашинатогл не собирался уезжать по крайней мере ещё дней десять. Хан Чюрююль тоже доволен: завтра пуников торжественно примут в союз. А о том, что сначала надо было бы согласовать все условия, он по степной простоте не подумал: ведь ему гарантировали, что степняки будут иметь полный почёт и равноправие с другими членами союза (правда, не оговорив при этом, со старшими или же с младшими).

Хан тораканов Улугай получил на пиру место не гостя, а полководца армии: он вместе с тремя своими беками нёс почётный караул около стола высшей знати. Им иногда подносили лучшие вина и изысканные блюда, но понемногу. Четыре степняка выглядели очень эффектно: все они действительно были богатырями и красавцами, в честь победы царь Атар попросил лучших мастеров сковать им лёгкие парадные доспехи и подарил шёлковые халаты, а самому Улугаю халат из шерстяного шёлка, который на Юг попадал исключительно редко. На халатах была вышита эмблема тораканов: лис, поймавший волка, а выше маленькая эмблема Лиговайи: мужчина с мечом и женщина с лютней. У беков шитьё было серебром, а у хана — золотом и жемчугом.

Среди веселящихся горцы выделялись громкими голосами и размашистыми жестами, агашцы какой-то растерянностью и порывистостью, а старки и степняки — естественным и спокойным поведением. Глядя на празднующих, Ашинатогл с некоторой ехидцей спросил своего названного брата:

— Ты, наверно, всю лучшую знать вывез из Империи?

— Нет, брат. Знатью в Империи считались лишь я и барон Таррисань, Убийца Ханов. Просто все наши граждане ведут себя как знать, потому что с детства и даже с утробы матери учатся чести, достоинству и правилам поведения.

— Интересно! Ещё с утробы матери! То есть, когда беременность уже невозможно скрывать, вы начинаете учить ребёнка?

— Это у вас на Юге беременность считается нечистым и постыдным состоянием женщины. У нас же затяжелевшим, наоборот, оказывается уважение и почёт. Поэтому женщина как можно быстрее объявляет о своей беременности, и немедленно ребёнка представляют отцу и семье, пытаясь объяснить ему положение его семьи. А принца или сына владетеля, как ты догадываешься, брат, ещё в утробе матери представляют подданным.

— Интересные у вас обычаи! Кое-что я бы взял для своих людей, точнее, для знати. Представить сына ещё в утробе матери как будущего властителя — это замечательно!

— Да. А мастер представляет сыну свою мастерскую и подмастерий. Крестьянин — свою землю. Купец — свою лавку и свои товары.

— А вор — свои отмычки? — с хохотом уточнил Ашинатогл.

— Всё верно! Ведь воры всегда были, есть и будут, и чаще всего сын вора станет тоже вором. Пусть уж лучше он с детства впитает правила чести этой бесчестной профессии, чем станет беспредельщиком, не признающим никаких норм и законов.

— Я чувствую, что так вы из воров скоро выведете что-то необычное, как из шлюх вывели своих гетер и художниц.

— Ну не из шлюх их вывели, а из куртизанок высокого полёта. И разве плохо получилось?

Ашинатогл уже посмотрел перед пиром на Высокородных гетер, которые, конечно же, сразу продемонстрировали свое искусство обаяния и впечатлили царя. Атар же специально перевёл разговор на женщин, поскольку в Империи был клан ниндзя, который произошел именно от воров. Легенды о ниндзя ходили и в других странах, но имперцы старались, чтобы никаких достоверных сведений о них не проникало никуда. В первую партию колонистов ни один ниндзя не записался.

— Ты, брат, прав, — продолжил агашец. — Один взгляд этих женщин прожигает до самых костей. Но я теперь не отступлю и докажу, что настоящего мужчину такие особы не согнут. А какое наслаждение я от этой борьбы получу, я уже с дрожью представляю себе. Наверно, хилый телом может вообще умереть в их объятиях?

— Хилый душой тоже, или выйти из них презренным рабом, как тот, что нёс опахало за Ириньиссой. А ведь был царевичем. Но стал предателем и выродком.

— Немного слышал я об этой истории. Это урок всем царствам Юга. А то наши царьки ведут себя как внезапно разбогатевшие мужики: обставляют всё вокруг нелепой роскошью и перестают заниматься делами, только развлекаются и наслаждаются. Но я-то уверен, что сегодня получу такое наслаждение и развлечение, что они и представить себе своим убогим умишком не могут.

— Не сомневаюсь, брат, что ты с честью проведешь сражение ночью.

— Я слышал, что через некоторое время, когда все перепьются, у вас женщины и мужчины смешиваются прямо на пиру?

— Ты путаешь царский двор с борделем, брат! — расхохотался Атар. — Мы станем ходить друг другу в гости, будем танцевать, и наши обольстительницы будут искушать своих жертв. Но у нас есть свои приличия, и очень строгие.

Тут из комнаты женщин донеслось пение на пуникском языке. Все посмотрели на царей. Ашинатоглу явно хотелось послушать песню поближе и посмотреть на певицу, но он не знал, прилично ли это? Атар улыбнулся, взял побратима за руку и повёл к широкому проходу в залу женщин. За ними сразу же потянулись и другие со стола высшей знати. Горцы с нижнего стола хотели было двинуться вслед за титулованными, но старки удержали их, объяснив, что это неприлично. Мужчины остановились у входа в другую залу и стали наслаждаться пением и видом красавиц.

Выслушав песню и полюбовавшись на женщин, мужчины сдержанно поаплодировали и вернулись за свой стол (поскольку вернулись два царя: оба они считали, что переходить ко второй части пира ещё рановато).

— Когда я гляжу на твоих людей, брат, — продолжил беседу Ашинатогл, — я понимаю, что с ними действительно можно советоваться. Они в беде не бросят, не станут усугублять твои ошибки своей лестью, а если ты занесёшься, прямо скажут тебе об этом. Счастлив царь, имеющий вокруг себя такую знать.

Атар внутри себя порадовался, что побратим, не задумываясь, употребил слово "знать" для всех старкских граждан. Ведь именно такое отношение было сейчас единственным спасением для колонистов и одновременно залогом процветания в будущем.

— Но, брат, ведь эти люди способны сказать мне, чтобы я снял корону и уходил, если я буду править плохо, а если заупрямлюсь, то скинуть меня и мой род, — слегка возразил Атар.

— Моя знать и мой народ тоже способны на это. Но знать скорее будет желать скинуть того, кто правит слишком хорошо, и посадить вместо него безвольную куклу. А народ тупо поддержит любого смутьяна. Хорошо, что у нас все накрепко поверили, что трон отдан Судьбой нашему роду, и лишь мы способны сидеть на нём. Однако из-за этого же мне приходится уничтожать слабых сыновей и родственников.

— У нас в королевствах иногда нового короля выбирают. Первого нашего короля поставил народ. И при восстановлении царства, которое затем стало Империей, тоже выбрал короля народ. В королевстве Айвайя каждого нового короля избирают.

— Не понимаю, как они живут с выборными королями. Такое кое-как можно представить здесь. Твои люди соберутся и выберут достойного властителя, потому что сами достойны лишь такого.

— Нет. Этого не будет. Ведь мой род не выродился, как ты сам видишь по моим детям. А, значит, чтобы всё было законно, честно и правильно, я представлю наследника и народ просто примет его.

— А ты можешь представить любого сына?

— По нашим законам и обычаям я имею право представить народу предложение лишить старшего сына положения наследника и низвести его до обычного принца. Но это будет скорее похоже на суд: я должен всё тщательно обосновать и убедить народ. После этого наследником становится второй по старшинству. У нас в королевствах обычно расписано по крайней мере пять наследников, чтобы даже в самых страшных ситуациях корону немедленно поднял тот, кому она должна принадлежать по закону. Но часть из этих наследников заведомо не будут брать корону, если останутся в живых следующие: это почтенные старцы, не имеющие своих детей.

— Значит, у вас корону берет практически всегда старший сын, а если он не сможет её взять, то уже известно, кому она достанется в этом случае. А второй наследник не может разве убить своего брата и захватить престол?

— В этом случае Монастыри объявят коронацию не освящённой, поскольку убийца осквернён кровью родственника, а народ скинет его и в самом лучшем случае отправит каяться в Великий Монастырь.

— Значит, у вас народ следит за наследованием? Весь народ или только знать?

— Весь.

И тут Ашинатогл расхохотался.

— Я уже вижу, что вы, старки, стремитесь не лгать без необходимости и в особенности избегаете такой лжи, которая очевидна, однако её все говорят вслух, поступая на самом деле по-другому. Но сейчас ты сказал нелепицу. Народ у вас в Империи слишком большой, чтобы весь следить. На самом деле могут делать это лишь знать и жители столицы.

Атар тоже расхохотался в ответ. На самом деле агашец затронул больную точку. Двоемыслие в Империи считалось страшнейшим пороком. Все знали, что народы и цивилизации, прибегшие к такому внешне очень удобному и на первых порах кажущемуся выгодным и практически безвредным способу манипуляции сознанием, умирают в медленных мучительных конвульсиях и заражают трупным ядом всё вокруг.

— У нас у всех граждан есть право рокоша. Если правители нарушают законы и обычаи, народ может подняться против них. Я был одним из вождей такого рокоша несколько лет назад.

— Значит, и здесь без знати не обойтись! Но насчёт столицы я беру свои слова назад. Сколько я понимаю, вы восстали не в столице, но все вожди были высшей знатью?

— Брат, ты проницателен. Народ с детства воспитан в военной дисциплине и сразу выдвигает достойных военачальников, поднявшись на борьбу. А ведь все предпочитают подчиняться тому, кто с чрева матери подготовлен в искусстве повелевать и управлять людьми.

Тут Атар заметил, что следящий за их разговором граф Лазанский Урс Однорукий слегка ухмыляется, и решил не давать ему повода для иронии. Но беседу вновь прервала песня на ту же мелодию, на сей раз на старкском языке. Опять мужчины вышли послушать и полюбоваться, тем более что немедленно после этого запела агашская принцесса Штлинарат, со значением глядя на царя Атара. Атар, заметив, что художницы внимательно прислушиваются и намерены эту песню тоже переложить на старкский, решил пока им не мешать, и увлёк мужчин вновь на свои места, что они проделали уже с некоторой неохотой.

— Но я одного не понимаю, — вернулся агашец к теме, судя по всему, глубоко захватившей его. — Всё-таки народ в Империи слишком большой. Собраться в одном месте может лишь его случайная группка, как же она может решать за всех?

— В Империи есть Сейм, а в королевствах Советы. В эти собрания простые граждане избирают достойнейших из равных себе, а высшая знать входит по сану своему. Сейм и Советы служат голосом всего народа.

— Ну не могут они быть голосом всего народа! Вот я и нащупал слабое место у вас. На Юге, ты, брат, как мне кажется, можешь воплотить идеалы вашей Империи, ведь граждан здесь немного и они смогут прямо участвовать в совете и в случае необходимости в правлении. А все остальные будут обычным народом, который должны пасти добрые пастыри и который сам не способен ничего решить.

Атар вновь поразился логике и уму побратима. Неявный второй слой его фразы был в том, что перенимать обычаи гражданской свободы, не имея достаточно граждан, воспитанных с утробы в строжайшей самодисциплине и ответственности, гибельно. Третий: не принимайте в граждане кого попало, а то я лишусь ценного союзника! Четвёртый: если я сам решу в своем царстве делать что-то подобное, я сначала выращу слой высшей знати, в воспитание которого заложу всё лучшее, что увижу у вас, друзья... А, может, здесь были и другие слои.

— Достойнейшие чаще всего у нас, действительно, высокородные, — несколько сменил направление разговора Атар. — И лишить высокородную персону достоинства царь в одиночку не может. Нужно сразу четыре решения: самого короля или Императора, если титул имперский, суда равных, народа в лице Сейма или Совета, благословение Храма или Великого Монастыря. Единственное исключение, если такой высокородный оказался по уши замешан в богомерзостях и признан виновным Имперским Судом, но и в этом случае решение формально утверждается Императором и Сеймом. Но иногда в высшую знать выдвигаются достойные из самой глубины граждан. Сидящий рядом с нами знаменитый покоритель горцев, граф Урс Однорукий, был простым крестьянином-гражданином по происхождению. Подвиги, мудрость и достойное поведение подняли его в ранг высшей знати.

— Ну и что здесь удивительного? — искренне возразил Ашинатогл. — Я всегда могу достойного поднять в самую высшую знать. И низвести знатное семейство я тоже не могу без совета знати и благословения Храма. Вот снести голову знатному подонку — в любой момент!

Неожиданно для Атара Ашинатогл показал преимущество деспотизма: нет формальных препятствий для возвышения достойных.

— Ты, брат, мудр и благороден. Но ведь бывают царьки такие, что лучше бы они рабами были. Урс насмотрелся на подобных и сложил про них прекрасную песню. Сейчас, я чувствую, наши художницы исполнят на старкском вашу агашскую песню о соловье, розе и небесной разлучнице, а после этого Урс споёт свою и мы начнем визиты и танцы.

Ашинатогл попросил Урса потихоньку сказать ему через переводчика (которым сделал своего наследника Тлирангогашта) слова песни и стал напряжённо думать, что-то записывая прямо на столе палочкой с соусом. Атар, посмеявшись, велел принести побратиму бумагу, тушь и кисть.

И, когда художницы спели свои две песни о любви, Урс запел о рабе царствующем, а царь вслед за ним повторил понравившуюся ему песню своим громовым басом на агашском, где она прозвучала как грозное предупреждение и проклятие всем таким подонкам, которые залезли на трон, лишь чтобы пользоваться своим положением.

После этого цари подняли руки, запели трубы, и полились навстречу друг другу два потока, а музыканты выстроились у стены, разделяющей два зала.

* * *

Музыканты заиграли плавную мелодию песни о Габриэли, и все старки запели эту песнь, которая в некотором смысле считалась знаковой для всего народа. Её учили ещё в раннем детстве. Ашинатоглу переводили слова со Среднего языка. И, когда дошли до последнего куплета:

Три сына с нами рядом стоят богатыря,

Налились урожаем цветущие поля.

С тобою вместе, радость, земной круг завершил.

Глядим мы вместе с башни на наши города,

Народ наш процветает теперь, как никогда.

Прекрасной Габриэли последнее прости,

Достиг великой цели, достиг конца пути,

Пришла пора с тобою из жизни уходить,

Всем показав, как верить, как жить и как любить.

суровый агашский царь даже немного прослезился.

— Да, как разумно у вас! Три-четыре сына как раз достаточно для поддержания династии. И конец песни настолько замечательный, что мне самому захотелось уйти из жизни именно так: рядом с любимой женой и тремя достойными наследниками, глядя на процветающую страну.

Теперь наступило время первых танцев. Вначале старки станцевали спокойный и изящный танец типа кадрили, после чего царица, жена графа Таррисаня и лангиштские жёны принцев крови возлегли рядом с мужьями. Их примеру последовали жёны князей и хана. Горцы сплясали огненный танец типа лезгинки, где мужчины стремительно вились вокруг изящно плывущих в своих длинных платьях женщин. У агашцев такого общего танца для знатных мужчин и женщин не было, и агашские юноши станцевали военный танец с воинственными кличами. Степняки прошлись в пляске типа хоровода.

В промежутках между танцами мужчины подходили в женскую комнату к гетерам, девушкам и дамам не самого высшего ранга. Атар сказал Ашинатоглу, что даже сам Император в такой момент не чурается зайти в зал женщин, и сам вместе с ним прошел туда. Ашинатогл хозяйским взглядом оглядел Высокородных гетер, подарил каждой из них янтарное ожерелье на золотой цепочке, чему певица Астарсса Иллинор, бывшая его любовницей в прошлый приезд, отнюдь не была рада, поскольку поняла, что сейчас ей не светит продолжение романа. Высокородные немного посмеялись (то ли от радости, то ли иронично), после чего Ириньисса произнесла на Древнем языке:

Приходит великий властитель любви настоящей искать,

Но выбрать никак не желает, кому предпочтенье отдать.

И даже столь мощному мужу не стоит всех нас обольщать:

Ведь мы тогда сможем на части и сердце, и ум разорвать.

Царь расхохотался, почувствовав, что от него ждут достойного ответа, и что Атар готов подстраховать его, выдав свой экспромт и переключив огонь на себя. Но убегать от вызова воину не пристало, и Ашинатогл пропел двустишие:

Я всеми цветами сейчас полюбуюсь, гуляя в саду,

Покуда ту розу, что шип в моё сердце вонзит, не найду.

Женщины облегчённо рассмеялись. Иолисса продолжила полушутливую перепалку:

Не может столь низко и мощно свистать нежный птах соловей,

Напоены розы в саду соком крепких, глубоких корней.

Шипы столь длинны и остры, что носящий корону удод

Всем телом к бутону прильнув, копьём своё сердце проткнет.

Цари развеселились окончательно, да и вся компания вокруг них тоже. И агашец ответил:

Судьбою родиться дано мне не нежным певцом, а орлом,

И воина не испугаешь ни острым мечом, ни копьём.

В грядущем сраженьи мне равно почётно тебя полонить,

Иль, в плен твой попавши, сполна сладкий выкуп платить.

Гетеры вместе со своими клиентками в восхищении встали из-за стола, образовали круг и закружились вокруг царей и князей, пока у тех глаза окончательно не разбежались. Наконец, Атар взмолился:

Стойте, прелестницы, и пощадите несчастных владык и царей!

Быстро сгораем в огне ваших дивных и страстных очей!

Жёны князей и хана сокрушённо смотрели на мужей, которые совершенно подпали под очарование этих прелестниц и возвращались на свои места гораздо более пьяными, чем уходили. Ашинатогл ещё раз поровну одарил всех Высокородных и раздал подарки также их клиенткам. Что творилось в душе агашца, никто не мог сказать: шёл он ровным шагом, но со слишком непроницаемым лицом. Так что и ему нелегко пришлось. Лишь привычные к такому Атар и старкская знать возвращались, всего-навсего счастливо улыбаясь.

Кутиосса Алангита и её сестра Эриосса Алангита, княжны Лангишта и жены принцев Лиговайи, с завистью смотрели на гетер. Свобода, предоставляемая женщинам у старков, уже вскружила им головы. Их переполняло желание новых приключений. А преподать им жёсткий курс духовной и телесной тренировки, который проходили женщины у старков, никто не потрудился.

На некоторое время цари вновь уселись за стол, и, по временам улыбаясь подходившим женщинам, продолжили разговор.

— У вас эти женщины имеют колоссальные права, — задумчиво заметил Ашинатогл. — То, как на равных, без всякого подобострастия и без всякого неуважения, держатся с властителями, показывает, что они действительно привыкли считать себя независимыми ото всех. Но, насколько я уже понял вас, северян, эти права неразрывно связаны с жесточайшей ответственностью и с обязанностями.

— Они связаны и с серьёзнейшими ограничениями. Например, нельзя ни одного слова говорить о политике и других государственных делах в присутствии гетер и художников, — сказал Атар и тут заметил, что рядом с ними проходит Кисса и с улыбкой слушает эти слова, — Так что сейчас я не знаю, не опозорился ли я смертельно, сказав слово "политика" в присутствии гетеры, — полушутливо завершил Атар.

Ашинатогл рассмеялся:

— И, насколько я представляю вас, мужчина, нарушивший это правило, опозорен настолько, что ему лучше побыстрее умереть?

— Именно так, брат. А на гетере вины в этом случае нет. Даже между воюющими армиями они ходят свободно, никто не обвиняет их в шпионаже. Далее, у них есть суд своего цеха, и его приговоры часто абсолютно безжалостны за, казалось бы, малейшие нарушения их обязанностей и обычаев. Подсудны гетеры также обычному суду, но, учитывая их исключительное положение, судят их не столько по закону, сколько по справедливости, и они имеют право апелляции к Императору или королю. И, наконец, духовный Имперский Суд властен над ними, если они вдруг впадут в гибельный грех ведовства.

— А я думал, что вы помешаны на законах и молитесь им, как торговые республики Рултасла, что северо-восточнее нас. Но тихо. Мимо идёт художница!

И оба побратима рассмеялись.

— Готовят гетер и художников в школах, которых очень мало по всей Империи. Из девочек, обучающихся на гетер, почти треть умирает или становится калеками и их отдают в монашки. А выжившие проходят жестокие испытания на последнем году обучения. Тех, кто не смог их выдержать, продают в рабство, невзирая на происхождение. Обучение у гетер длится с восьми до шестнадцати лет, а у художников с пяти-шести до пятнадцати. В это сословие можно попасть и сбоку, практически миновав школу, но только в его низший или средний слой. Например, любовницу исключительно высокородной персоны наши гетеры имеют право принять для обучения за два года, но лишь если сами установят, что у этой женщины есть задатки гетеры. И стать выше, чем полноправной, она не может. Оплачивает обучение её любовник, а это отнюдь не дёшево даже для принца. Или актёр, попавший в труппу знаменитого театра и поднявшийся в ней до ролей первого плана, может пройти ускоренный курс обучения в школе художников, — продолжал свой рассказ Атар.

— Намерены ли вы здесь, на Юге, создать такие школы? — с живым интересом спросил агашец.

Другие властители разговор царей почти не слушали. Их опьянила женская красота, и они с нетерпением ожидали, когда же цари кончат болтать и можно будет вновь поухаживать за женщинами?

Атар призадумался: раскрывать ли свои планы и мечты? Но потом понял, что можно сказать почти правду.

— Очень трудно будет это сделать. А мечта у меня такая была, но, чем больше смотрю вокруг, тем меньше верю в неё. Слишком здесь всё другое.

— Насколько я понимаю, большинство Высокородных гетер действительно происходят из знати? — продолжил Ашинатогл.

— Это так. Даже дочери королей и Императоров среди них бывают. Но ты точно сказал: большинство. Впрочем, наша знать уже ёрзает на своих ложах, не может дождаться, когда же мы их отпустим к женщинам. Я сейчас к ним обращусь.

Атар объявил союзникам и знати, что сейчас можно потанцевать и поговорить с женщинами, а затем будет женский танец. После него можно будет общаться без ограничений. Если какая-то пара придёт к взаимному согласию, она может покинуть пиршественный зал в любой момент. До восхода солнца ей предоставляется полная свобода по случаю великого праздника. Услышав это, Ашинатогл улыбнулся. На самом деле все применяли законы и обычаи с разной степенью строгости в разных обстоятельствах, но старки предпочитали говорить здесь без обиняков и привычной лжи.

— Друг и брат, у нас в Агаше тоже есть женский танец. Как ты предпочитаешь: чтобы наши женщины и девушки станцевали до ваших прелестниц или после них? — спросил Ашинатогл.

— Как ты сам предпочтёшь, брат.

— Тогда после. Надеюсь, что они не посрамят честь Агаша в этом трудном состязании.

— Я тоже этого хотел бы, — сказал Атар, в душе не веря, что после танца гетер какие-то женщины смогут показать что-либо сравнимое по воздействию на мужчин.

* * *

Кутиосса с восторгом отдавалась танцам, прижимаясь к мужчинам весьма откровенно, так что Атар и муж с всё возрастающим неодобрением смотрели на неё, а сестра тоже поддалась такому порыву и стала вести себя похоже. Перед очередным танцем Кутиосса увидела, что Тлирангогашт смотрит на неё пристальным и желающим взглядом, и, как жаба к ужу, сама в каком-то гипнотическом трансе пошла к нему. Тлирангогашт сделал пару шагов навстречу, обнял её своими железными руками и вдруг в ходе танца на глазах у всех страстно поцеловал, лаская её грудь и зад. Кутиосса прямо растаяла. Ашинатогл хотел было возмутиться таким поведением своего приёмного сына, но вдруг что-то (может быть, холодный и жестокий взгляд, который Тлирангогашт бросил на него, проходя в танце мимо) подсказало, что сын разыгрывает комбинацию, чтобы спасти всех союзников от позора, в который вовлекают их эти распоясавшиеся княжны, не умеющие сохранить достоинство. Ведь гетеры вели себя весьма прилично, хотя одновременно и весьма провокационно. А старкские дамы, хоть и подбирали себе любовников на ночь свободы, тоже не позволяли себе откровенных выходок и таких непристойных действий со стороны ухажёров.

Эриосса вела себя несколько по-другому. Она смотрела на богатыря Улугая и вся её душа и тело тянулись к этому хану-батыру. Она даже подошла к нему, приглашая на танец, тот остолбенел, не зная, что делать, но нашёл верное решение: временно сдал командование одному из беков и неумело, но изо всей силы стараясь, повёл прекрасную княжну в танце. А та демонстрировала ему свои груди в вырезе платья и томно раскрывала губы, так что Улугай совсем потерял голову. Но тем не менее после танца он сдержанно поклонился и вернулся на свой пост.

Атар прокомментировал поведение Улугая:

— Он поступил правильно по нашим понятиям. Мужчина, отвергнувший призыв женщины, не опозоренной и равной ему по положению, опозорен сам как трус. Так что он нашёл грань между военным приказом и честью мужчины.

— Вы, старки, мне всё больше и больше нравитесь. — Ашинатогл огляделся по сторонам, и, не заметив вблизи художниц и гетер, которые куда-то исчезли, продолжил. — Значит, у вас человек должен сам решать, что делать. Даже если законы и обычаи против, он должен поступать по чести.

— По чести, совести и справедливости. Если он будет придерживаться законов и обычаев, никто его не осудит, могут только упрекнуть, что он поступил глуповато и трусовато и презирать за это. Если же решает сам, он берёт на себя всю ответственность за все последствия своих поступков. Окажется, что последствия нормальные — хвала ему и честь. Если нет — вот тут и вступает в силу вся строгость закона!

— Эта история с княжнами кажется мне очень важной. Они сошли с ума от вашей свободы. И я боюсь за наших женщин и девушек.

— Я тоже, — сказал Атар.

— И я, — вдруг прервала молчание царица, которая, чтобы уважить обычаи южан, не вступала в разговор мужчин.

— Царица и жена брата моего! Я гость на вашей земле, и ты должна вести себя по вашим обычаям, — с упрёком сказал ей Ашинатогл. — Я, зная брата, не мог бы поверить, что, имея право лишь на две-три жены, он выбрал в качестве главной жены и коронованной соправительницы дуру.

— Ну, это тебе судить, друг наш, — ответила царица, а сам Атар улыбнулся.

— И я не верю, что ты не подумала о том, как на будущее предотвратить такой позор или хотя бы уменьшить число таких случаев, — жёстко сказал агашец.

— Подумала и кое-что подготовила, — столь же непреклонно ответила царица Арлисса.

Но тут художники заиграли медленную музыку, которая сразу же стала действовать на уже и без того возбуждённые чувства мужчин, и в залу вошли обнажённые гетеры и художницы. Они запели любовную песню, и начался все убыстряющийся и убыстряющийся танец, воздействовавший на мужчин почти гипнотически.

Страстный танец любви... Музыканты, сыграйте поярче!

Пусть мелодия льется чарующим ритмом в крови,

Чтоб объятия наши были и крепче, и жарче,

А в душе до рассвета пели нежную песнь соловьи!

Мы под созвездием Стожар

Новой любви зажжем пожар!

Грациозность осанки и плавность движений,

Взгляд искрящихся глаз, нежность рук, персик щек,

Взмах ресниц, томный вздох... и от наваждений

Ни один равнодушным остаться не смог.

Мы под созвездием Стожар

Новой любви зажжём пожар!

Феромоны любви заструит обнажённое тело,

Облака ароматов прольются душистым дождем.

И ворвёшься ты в танец легко, сокрушительно смело,

Чтобы страсти отдаться и уже не жалеть ни о чем .

Мы под созвездием Стожар

Новой любви зажжём пожар!

Страстный танец любви... Музыканты, сыграйте поярче!

Пусть мелодия льется чарующим ритмом в крови,

Чтоб объятия наши были и крепче, и жарче,

А в душе до рассвета пели нежную песнь соловьи!

И звуки музыки вольются в наши души,И никого здесь не оставят равнодушным!

(Несущая Мир)

Но не только мужчины попали под власть этого танца. Обе сёстры-княжны в экстазе сорвали с себя платья и присоединились к танцующим. Их движения были намного менее изящны и отдавали грубой эротикой.

Последним аккордом танца был страстный вскрик женщин, застывших в красивых позах, и многие мужчины под воздействием гипнотического танца упали на колени. Женщины выбежали из зала, и через минуту вернулись обмытые от пота благовонной водой. В облаке дразнящих ароматов нагие женщины приблизились к мужчинам.

Ашинатогл уже раньше понял, что самые красивые из гетер невысокая, золотокожая, кареглазая, темноволосая Кисса и высокая, светлокожая, голубоглазая, светловолосая Ириньисса. Но намётанным глазом он заметил, что все женщины в некоторых эпизодах беспрекословно слушались Иолиссы, гетеры лет под сорок, но сохранившей великолепные формы и свежее лицо. И царь, не задумываясь, встал и набросил на шею Иолиссы золотую цепь с изумрудами и рубинами, приговорив:

— Владыке царства подобает любить только владычицу гетер!

Иолисса не ожидала такого решения, но, как было видно из стихотворного диалога, царь также произвёл на неё очень глубокое впечатление, и она без долгих церемоний ответила ему:

— Я уже увидела тебя и в разговоре, и в обхождении, великий царь и наш друг! Моё сердце стремится к тебе. Не будем тратить слов на то, что и так ясно.

Иолисса, пользуясь правом гетер, возлегла на ложе рядом с царём. Тот взял её за руку и они посмотрели друг в другу в глаза, забыв обо всём остальном на несколько минут.

Таким поведением Ашинатогл подал сигнал другим знатным южанам, и все они вели себя из последних сил весьма прилично. Лишь Тлирангогашт почти демонстративно на глазах у всех тискал грудь обнажённой Кутиоссы и даже её интимные органы, а Улугай подвергся буквально атаке сошедшей с ума от страсти Эриоссы.

Тут вдруг резко сменилась музыка, и в залу вошли агашские женщины и девушки в лифах и шароварах. Они начали исполнять виртуозный танец, который больше всего похож на наш танец живота. Старкские женщины этого стиля танца не знали, поскольку у них всё было связано с первоклассной физической и гимнастической подготовкой, гибкостью всего тела, а не только бёдер. И оказалось, что этот танец стал последней каплей, превратившей пир в праздник любви. Принцессы и здесь "проявили себя", встав в ряды танцовщиц обнажёнными и расцвечивая танец откровенно эротическими движениями.

Князь Лангиштский Тлиринташат не знал, куда девать глаза от стыда. Ириньисса, вспомнив Лангишт, стала его просто утешать и обнимать, чтобы отвлечь от великого срама, что ей, конечно же, удалось и перешло в ночь страсти. Она объяснила князю, что у старков не считается позором, если мужчина в тяжких духовных муках плачет на груди у женщины и ищет у неё утешения, поскольку спасать в такой ситуации — естественное дело женщин. И в эту ночь князь всласть выплакался на груди у гетеры, после чего встал утром возрождённым и собранным, готовым к самым суровым, но справедливым, решениям.

Мужья княжон, переглянувшись с Атаром и своей сестрой-царицей, начали ухаживать за дамами, полностью игнорируя своих жён, все более позоривших себя на глазах у всех.

И Тлирангогашт первым унёс на руках из зала княжну, кивнув Улугаю, который, сдав командование, тоже подхватил втюрившуюся в него женщину и двинулся вслед за царевичем.

Все вздохнули с облегчением, и остаток вечера превратился в праздник любви, с красивыми песнями и танцами. Влюбленные постепенно расходились. Ашинатогл тоже в некоторый момент подхватил на руки возлюбленную и унёс её в свои покои, больше не имея сил ограничиваться лишь рукопожатиями, взглядами и тихими словами. А царь Атар с царицей ушли почти последними, чтобы своим присутствием остужать горячие головы.

Словом,

Нет, не подарок

Слабой порочной душе

Ветер свободы:

Несёт соблазны

Тем, кто в неволе рожден.

Глава 2. Похмелье

На самом рассвете, примерно за час до восхода солнца, царя Атара разбудил извиняющийся дежурный гражданин (наёмной охраной царь не пользовался, а без охраны было и неприлично для монарха, и глупо в не полностью замирённой стране).

— Принцы-шурины требуют приёма и справедливости.

Царь понял, что план Тлирангогашта, грубые контуры которого он просчитал, успешно осуществляется.

— Свиньи они, а не принцы! Не могли подождать до восхода солнца! — пробурчал Атар, накинул гиматий и вышел в утреннюю прохладу.

Почти беззвёздное небо Юга резко отличалось от северного, где полнеба занимало исключительно красивое зрелище Галактики. В черноте виднелись лишь два пятна Магеллановых Облаков, которые народ иногда называл Глазами Всевышнего. Восток слегка начал белеть.

— Царь, мы приносим тебе жалобу на страшное неприличие и беззаконие, которое совершилось сегодня ночью. Когда мы пришли к нашим домам, у ворот на страже стояли друзья Тлирангогашта и не пустили нас, заявив, что наши жёны в эту ночь спят на своих супружеских ложах с любимыми, и наследник Агаша велел никому не давать тревожить любовников, — сказал принц Чусс.

— Это серьёзное преступление против нравственности. Но вы имеете право простить своих жён. Если же вы отказываетесь это сделать, я должен немедленно собрать суд равных. И он будет публичным: ваш позор будет выставлен на обозрение всем гражданам.

— Наш позор уже вчера вечером был выставлен на обозрение всем гражданам! — отрезал Сир, а Чусс согласно кивнул головой и добавил:

— Мы не требуем суда над Тлирангогаштом и Улугаем. Все видели, что наши бывшие жёны сами соблазняли их.

Царь посмотрел на обоих принцев и промолвил:

— Да, мы все допустили ошибку в Лангиште. Завтра в Арканге начнем её исправлять. Суд назначим прямо с утра. Я пошлю граждан к вашим домам, и сразу после восхода солнца они схватят любовников.

Атар вдруг понял, как беспощадно и коварно Тлирангогашт завлёк в ловушку обеих женщин. И он увидел своим натренированным многоуровневым мышлением, что тем самым тот, кто был (теперь уже именно был!) его любимым сыном желает продемонстрировать Ашинатоглу и союзникам беспощадность старкского суда и старкских законов, заранее оправдать жёсткие и даже жестокие действия, которые предпримут старкские женщины по отношению к кандидаткам в жёны (о некоторых приготовлениях Атар уже слышал от жены, но она ему не говорила всего подробно), показать Ашинатоглу процедуру старкского суда равных с тем, чтобы затем ввести в Агаше нечто подобное, но приспособленное к агашской культуре и мировоззрению. Словом, агашский наследник воспользовался неожиданной возможностью, но последствия рассчитал на много шагов вперёд и постарался выжать из нее всё. Атар вновь вздохнул, ещё раз осознав, какого наследника он потерял и какого приобрели агашцы...

И тут у него в голове возник ещё один слой: стихийное возмущение знати и народа Агаша против слишком выдающегося и выпячивающего свою исключительность царевича, умело подогревающие бунт и разлагающие силы порядка интриганы-кукловоды, труп сына, лежащий в чужом дворце чужой страны... Это тоже было вероятно. Ещё одна возможность была такой, что Атар со смешанным чувством ужаса и гордости не осмеливался произнести её даже мысленно. Но, во всяком случае, одна опасность, на которую его буквально все подталкивали, теперь становилась вполне избегаемой, причем при почти любом повороте линий Судьбы.

Насчёт процедуры суда равных... немного поразмыслив, Атар вдруг сообразил, как использовать её для укрепления союза. Решение было необычным, но на Юге все время приходилось действовать не по канонам Империи.

Тут на плечи ему легли руки жены, и любимая мудрая супруга ласково поцеловала озабоченного царя.

— Я слышала и тоже многое поняла. Я чувствую, что и нам, женщинам, придется поправить то, что мы решили. Иолисса была права: здесь нужно стать на некоторое время абсолютно безжалостными. А мы пытались сохранить побольше гуманности... Вчера все увидели, чем это обернётся потом, и как это может сказаться на новом поколении. Утром мы решим окончательно и отбросим любую мягкость.

— Жена, если это действительно так, ты не будешь против того, чтобы показать начало обучения и перевоспитания царю и князьям?

— После суда — как раз уместно.

Царь поцеловал свою неразрывную с ним половину. А в душе он собирался, чтобы в ближайшие два-три дня выглядеть големом, а не человеком. И желательно титановым, как обзывал старков Ашинатогл. Он должен стать олицетворением холодной справедливости, равно чуждой и жалости, и жестокости.

* * *

Эта ночь для Ашинатогла действительно была ночью битвы. Он стремился хотя бы начать подчинять себе Иолиссу, а та ловко уклонялась от любых соблазнов или попыток давления, и порою сама демонстрировала свои возможности психически атаковать царя, но весьма тонко: давая ему возможность тоже устоять. Сначала Ашинатогл был доволен, что он оказался столь сильным мужчиной в духовном отношении, но под утро начал понимать, что с ним просто играли как кошка с мышкой. Заметив искры гнева в его глазах, Иолисса ответила столь бурной страстью, что любовник после этого порыва моментально заснул. Перед восходом солнца она его нежно разбудила и вновь слилась с ним. Удивлённый Ашинатогл почувствовал, что силы возвращаются к нему (он-то был готов, что физически он будет полностью выжат после этой ночи, и совсем не считал это позором; но восстановление сил в результате телесной близости... он был полностью уверен, что это — привилегия женщин, и в основном куртизанок и ведьм). Неожиданно для себя он понял, что этой женщине можно задавать очень серьезные вопросы.

— Я представляю, как женщина, подобная тебе, милая, может восстановить истощённые духовные силы мужчины, если пожелает. Но как ты добилась того, что после такой страшной любовной битвы я чувствую себя освежённым физически?

— Мы умеем не только брать. Тогда мы были бы всего лишь куртизанками или, ещё хуже, ведьмами. Мы научились усиливать отданную мужчиной энергию и возвращать ему назад с лихвой. День сегодня, я предвижу, у нас всех будет тяжёлый. Вот я и применила тайное умение.

— Теперь я ещё глубже понял, что такие женщины — действительно открытие северян! И я правильно выбрал именно тебя и теперь не отпущу тебя от себя!

— Не опасно ли такую женщину пытаться насильно удержать?

— Я не собираюсь насильно. Обласкаю тебя, осыплю дарами, открою тебе такие возможности, что в Империи и не снились, несмотря на всё ваше исключительное положение там. Ты станешь основательницей нового цеха или, скорее, полусекретного женского ордена. Я увидел, что наши женщины умеют кое-что, чего нет у вас. А ты из лучших сделаешь новых гетер, агашских! Неужели ты устоишь? Я ведь вижу, как загорелись твои глаза. Но солнце встаёт, нам нельзя вызывать улыбки других властителей тем, что мы полностью отдадимся любви, а не делам.

— Почему ты меня назвал властительницей?

— Я не настолько наивен, чтобы предлагать тебе сесть на трон рядом со мной. Наши агашцы сочтут тебя ведьмой и колдуньей. Но я хочу сделать тебя властительницей дум и затаенных мечтаний всех женщин Юга.

Иолисса обняла Ашинатогла всем телом и поцеловала его сразу и вверху, и внизу так, что царь чуть не потерял сознание от наслаждения, после чего любовники разъединились. Ашинатогл хлопнул в ладоши трижды. Вошли служанки с роскошным шёлковым платьем, сшитым по старкской моде, и со шкатулками для драгоценностей. Ашинатогл отобрал украшения. Служанки обтёрли тело Иолиссы кошачьими шкурками с душистой мазью, причесали ей волосы на агашский манер и закрепили наверху причёски платиновую диадему с бриллиантами. В уши вдели небольшие серьги с изумрудами, подходившими к зелёным глазам гетеры. На грудь прикрепили золотую брошь с чароитовым агашским львом. Витые браслеты из редчайшего красного золота обвили запястья и голени. На ноги надели сандалии с жемчужинами. Костюм завершили поясом из лучшей яшмы, обрамлённой платиной. Посмотрев на себя в зеркало, Иолисса поразилась преображению. Богатство наряда было потрясающим, но не вульгарным и кричащим. Она выглядела действительно как царица.

Когда царь говорил гетере о том, что не отпустит её от себя, задарит, улестит, она внутренне посмеивалась. Теперь Иолисса немного призадумалась. Он действительно способен поймать её в драгоценные сети! Её-то, которая до сих пор сама ловила мужчин! Но ведь и правда, пора карьеру заканчивать, а такой финал будет высшим взлётом и легендой.

Долго размышлять не пришлось. Попросил разрешения войти дворянин Крин Таролингс и передал царю приглашение Атара позавтракать с ним. Почтительный тон приглашения не скрывал настоятельности, между строк читалось, что разговор будет наедине между двумя главами союза. Ашинатогл вздохнул:

— Хотел сегодня позавтракать с тобой, царица женщин. Но Судьба решает по-другому. Трудный день начался. Тебе сейчас подадут трапезу, прошу тебя, не пренебрегай ею. Я буду мысленно завтракать с тобой.

— Я знаю, царь, что сразу после завтрака и мне предстоят трудные дела. Вижу посланницу от нашей царицы, которая не осмелилась войти в шатёр и просит передать мне какой-то свиток.

В письме оказалось приглашение от царицы на завтрак в компании женщин. Очевидно, это тоже был не просто завтрак. Так что изысканнейшие блюда, приготовленные по приказу Ашинатогла, достались слугам.

* * *

Тлирангогашт всю ночь накалял ненасытное чрево Кутиоссы, так что любовники даже проспали восход. Сразу после того, как краешек солнца показался на востоке, его и любовницу решительно потребовали к царям на суд равных. Царевич одним словом остановил своих друзей, вознамерившихся искрошить в капусту дерзких посланцев, и, сохраняя достоинство, молча, отправился вместе с посланными. Из соседнего дворца вышел, громко возмущаясь, Улугай. Увидев, как ведет себя царевич, от тоже гордо выпрямился, убрал руку с сабли, замолчал и пошёл на суд. Женщины, заметив, что любовники ведут себя бесстрашно, тоже осмелели и стали осыпать ругательствами сопровождающих, угрожая им местью своих возлюбленных. На секунду на губах Тлирангогашта промелькнула жёсткая и циничная улыбка, и он сразу же спрятал её под маской полного равнодушия. А хан не знал, то ли ему поддерживать неожиданную любовницу, то ли проклинать её.

Сначала четырёх обвиняемых доставили во временный "дворец" Атара, затем во дворе здания к присоединили по две доверенных рабыни женщин и их служанок из Древних. Кроме того, двух друзей Тлирангогашта, назначенных старшими в караулах, также привели и пропустили внутрь дома как знать. Задержанным выдали скудный завтрак, но разный: служанкам и рабыням по куску хлеба, кувшин воды и чашку бобов на всех, а знатным по чашке бататовой каши с блюдечком лучшего риса и по чашке чая.

Тем временем во внутренние комнаты прошли союзные князья. Вскоре вышел граф Таррисань и велел дежурным гражданам идти объявлять всем гражданам, что они приглашаются на форум для того, чтобы присутствовать на суде равных над принцем Тлирангогаштом, ханом Улугаем, принцессами Кутиоссой и Эриоссой Алангита и их подчиненными и слугами, замешанными в преступлении против нравственности.

Через полчаса вышли цари, князья и граф Таррисань с жёлтой лентой судьи через плечо. Чуть помедлив, повели и подсудимых. Знатных сопровождали граждане, остальных волокли слуги-воины.

* * *

На форуме на возвышении, называвшемся курией, восседал в кресле граф Таррисань. Его жёлтая лента теперь была закреплена пряжкой с символом Лиговайи. Перед судьёй была тумба, на которой стояли песочные часы и молоток, а также лежал фолиант законов Империи. Сзади была конторка, за которой примостились два секретаря из граждан. Там, помимо листов бумаги, туши и кистей, лежал ещё один фолиант законов, чтобы в случае необходимости секретари могли точно переписать формулировку.

Рядом с судьёй на скамье сидели два царя и четыре князя. Видно было, что процедура забавляла Ашинатогла, и он ухмылялся в бороду. Народа собралось на площади несколько тысяч. Граждане занимали ближайшую к курии часть площади, образуя народное собрание, за ними теснились любопытные из иностранцев и неграждан. Женщины на суд допускались лишь в качестве причастных к делу, но они наблюдали из окон и с крыш соседних домов.

Таррисань подвёл итог состоявшегося.

— Итак, единогласным голосованием Народного Собрания утверждена рекомендация нашего царя Атара о назначении меня судьёй Высшего суда равных Лиговайи и предоставлено гражданство нашим друзьям и союзникам царю Агаша, верховному князю Аникара, верховному хану пуников, князьям Лангишта и Логима. Напоминаю, что по нашим законам это гражданство автоматически распространяется на детей от их жён-гражданок или от полноправных гетер и художниц, а также от любого брака, заключённого по лиговайским законам и обычаям полномочным на это магистратом Лиговайи. Теперь наши почтенные друзья могут судить наших граждан. Предлагаю народу утвердить предложенный мною состав суда: Ашинатогл Агашский, царь Агаша, друг и союзник нашего народа и царства, глава союза, в гражданстве именуемый Шин Агашинг, первый в своем славном роде...

Далее в столь же торжественном стиле были представлены царь Атар, князья и хан. Собрание единодушно отошло влево на несколько шагов, вновь проголосовав единогласно. Всем не терпелось закончить формальности и перейти к разбирательству.

Убийца ханов стукнул молотком, требуя тишины.

— Кто сегодня требует справедливости и суда равных? Я предупреждаю, что за мелочное сутяжничество полагается штраф, а за повторное — лишение голоса.

— Я, принц Лиговайи Чусс Тронаран, тридцать третий в своём благородном роде и первый в своем знатном роде, требую суда равных над моей женой, принцессой Лиговайи по праву государственного брака и княжной Лангишта по рождению. Она неоднократно нарушала святость государственного брака, вчера вечером откровенно позорила меня, весь наш род и род своего отца своим бесстыдным поведением, а сегодня ночью осквернила супружеское ложе с царевичем Тлирангогаштом, который вдобавок приказал своим личным гвардейцам не пускать меня в дом, пока этот позорный акт не будет завершён. Мой иск связан с иском моего младшего брата принца Сира.

— Я делаю замечание принцу Канчуссу, что он не назвал себя полным благородным именем. Я также должен заметить неполноту его иска. Он потребовал суда лишь над развратницей, но не над её любовником, который тоже явился осквернителем его супружеского ложа и над теми, кто не пустил его домой. Он не назвал также тех, кто мог способствовать падению его жены и кто поэтому тоже может считаться сопричастным к делу, — официальным тоном обратил внимание на процедурные упущения граф.

— Равный мне судья, я признаю твои замечания. Я не назвал имени Тлирангогашта, потому что видел, что та, которая пока что считается моей женой, сама бросилась ему в объятия и он без позора не мог уклониться от них. Но, конечно же, он прикосновенен к делу и я вношу его в свой иск, одновременно ходатайствуя о снисхождении. К жене я приставил двух доверенных рабынь Анкир и Суланг, а также принёсшую мне вассальную присягу верности служанку из Древних Иолаиэ. Поскольку они не сообщили мне о происходящем бесчестии и ранее покрывали все развратные деяния той, которая пока что называется женой мне, я прошу привлечь к разбирательству и их также.

— Надеюсь, секретари записали. Итак, первый иск принца Канчусса по обвинении в неоднократном нарушении святости государственного брака, позорящем высокородную особу поведении, осквернении супружеского ложа и самовольном захвате принадлежащего ему дома принимается. Ответчиком является принцесса Кутиосса Алангита. Суд также должен исследовать роль в этом деле принца Тлирангогашта, сына Ашинатогла, знатного гражданина Империи, а также его гвардейца Тирантолота, сына Карут-Анлиля, высокородного агашца и нашего союзника. Кроме того, суд призывает на боковые места тех, кто ниже по сословию: служанку Иолаиэ, рабынь Анкир и Суланг. Все исследуемые могут быть в любой момент объявлены обвиняемыми. Точно так же суд может поступить и с другими, чья роль пособников либо исполнителей будет доказана.

После этого аналогичная же процедура была проделана с иском принца Кансира. Оба принца потребовали, чтобы иски рассматривались вместе.

Пока что лангиштские развратницы чувствовали себя нормально. Они слышали, что у старков муж не имеет власти над жизнью жены, а при разводе должен выделить достаточное по её положению имущество. Развод не пугал: погуляют ещё, а потом женят на себе кого-нибудь. Они слушали всё происходящее со скрытой улыбкой.

Процесс разворачивался. Выступали граждане-свидетели, сообщавшие о похождениях принцесс, блудивших и вместе, и по отдельности. Их любовники сознавались и вступали в ряд прикосновенных к делу. Народ уже начал заключать пари, у какой принцессы окажется больше соблазнённых мужчин? По ходу дела были вынесены первые определения. Под ехидными взглядами Атара и Ашинатогла Текоттет Аникарский поднялся и заявил, что он тоже был любовником обеих княжон. Остальные судьи проголосовали, что, поскольку он не сильно замешан в дело и, самое главное, полностью непричастен к основному его эпизоду, он может оставаться в числе судей, но по его поводу в конце также может быть вынесено решение. А затем поднялся Линтиронт Логимский и заявил, что Кутиосса была и его любовницей тоже. Собрание расхохоталось, и теперь остальные пять судей решили, что и Линтиронт может оставаться в их составе. А по любовникам в конце концов победила та же Кутиосса со счетом 17:14. Собрание уже веселилось: "Да, всего за полгода! За пару лет они бы всех граждан и союзную знать перепробовали!".

Наконец, спросили Тлирангогашта, как он докатился до такого оскорбления приличий?

— Высокий Суд Равных! Державный народ Лиговайи! Я не мог без ущерба для чести и моего престижа среди гвардейцев отказаться, когда княжна предложила мне себя. Я не мог струсить, когда она направила меня на своё супружеское ложе. Я передал моим гвардейцам пожелание женщины, чтобы нас никто не беспокоил всю отданную нам ночь. Для них любое моё пожелание — закон и приказ, так что я настаиваю на том, что оба моих друга, привлечённых как прикосновенные, ни в чём не виновны и должны быть немедленно отпущены из числа исследуемых судом. Вся вина за их действия лежит на мне.

— По-твоему, царевич, получается, что женщина во всём виновата, а ты лишь угождал ее желаниям? — уточнил судья. — Мы сейчас её спросим под контролем священника-менталиста, кто подал ей мысль осквернить супружеское ложе? А может, сам первый высказал желание предаться удовлетворению страсти именно на нём?

Кутиосса почувствовала, что это может быть достаточно серьёзная защита и закричала:

— Высокий равный мне судья! Высокий суд равных! Тлирангогашт так посмотрел на меня, что я не смогла устоять перед его взглядом. Он так ласкал меня, что я полностью забыла обо всём. Он подал мне мысль, что заниматься такой сильной и долгой страстью, которая нам предстояла, нужно на широкой и роскошной постели. Он спросил меня, желаю ли я, чтобы мой муж мог нарушить наше уединение? Он меня соблазнял и намеренно вел к проступкам. Он коварен, как Кришна!

Кутиосса хотела бы соврать очень многое, но два менталиста всё время держали её под контролем и она не могла сказать ничего кроме того, что сама считала правдой. Она не заметила, что последнее высказывание вызвало резкое недовольство всех членов суда.

— Ну что же, по числу любовников я склонен верить, что ты, Кутиосса Алангита, действительно готова броситься на призывный взгляд любого красивого и знатного мужчины. Но ответь мне: говорил ли царевич тебе что-либо до того, как ты оказалась в его объятиях?

— Нет, ни слова.

— Тогда первое твоё выражение отводится. Ты сама пылала от похоти, как я видел на пиру, и не была соблазнена вступить в связь. Теперь рассмотрим второе. Он так ласкал тебя при всех, как можно ласкать лишь наедине. Возражала ли ты?

— У меня не было сил возражать. Он властно делал со мной всё, что хотел, и при этом так, что я вся изнывала от наслаждения и желания ещё большего наслаждения.

— Значит, ты подтвердила, что в этом случае ты вела себя не как высокородная гражданка, которая должна сохранять достоинство даже в страсти, а как блудница-служанка из таверны или, ещё хуже, рабыня из публичного дома. Ведь именно они бросаются на первый же призывный взгляд мужчины и отвечают на любые его ласки, особенно если они приятны.

В этот момент Кутиосса в первый раз почувствовала, какая пропасть разверзлась перед нею. Она заплакала, следя при этом за изяществом движений и стремясь разжалобить судей своим видом. Судья непреклонно продолжал:

— Рассмотрим третье твоё возражение. Он подал тебе мысль, что приятнее всего любиться всю ночь на роскошной постели, а не на циновке в походном шатре царевича. Но ведь тебе эта мысль понравилась? Ты высказала согласие с нею? Я спрошу теперь того, кто был свидетелем всего этого. Хан Улугай, что сказал царевич и что ответили женщины?

— Я точно не помню, что сказал царевич, поскольку был опьянён ароматами и поцелуями. Но он действительно сожалел, что придется нести возлюбленных на неподходящие для их сана и страсти ложа и что лучше всего было бы на широкой и роскошной кровати. Кутиосса закричала, что и она этого хочет, и чтобы принц нёс её в её дворец, а Эриосса прошептала мне на ухо что-то типа: "Неужели ты такой трус, что отнесёшь меня на жёсткое военное ложе, когда сестрица будет наслаждаться на настоящем ложе любви?"

Собрание не смогло подавить смех. Обе сестрицы действительно были достойны друг друга.

— А теперь я задам ещё один вопрос: как случилось, что вы, четыре любовника, пропустили даже льготный срок? Ведь вас вытащили из объятий друг друга после восхода солнца.

— Я ничего не видела и не слышала, кроме ласковых слов любимого и его глаз. Я ничего не чувствовала, кроме его железных объятий и его сладчайшего копья, пронзавшего меня, — плача, сказала Эриосса.

— Я тоже, — сквозь слезы согласилась Кутиосса.

— А я каюсь, что потихоньку подсказал Улугаю, что надо бы задержать этих развратниц в объятиях после восхода солнца. Мне хотелось, чтобы они навсегда лишились возможности позорить нас всех, — неожиданно жёстко ответил Тлирангогашт.

— Я подтверждаю, — сказал хан. — Но я не думал ни о чём, кроме страсти. Я совсем потерял голову и сам пропустил бы солнце.

— Аватар Кришны! — прошипела на Тлирангогашта Кутиосса.

А вот народу такой ход царевича понравился.

— Военная хитрость! — закричали граждане, и судье пришлось пустить в ход молоток.

Доволен был и царь Ашинатогл. Наследник ещё раз проявил себя прекрасно. Царь лишь мысленно добавил: "Хитрость не только военная, но и политическая".

Князь Тлиринташат Лангиштский сидел на скамье судей, как на раскалённой печи. У себя он давно снял бы головы обеим дочкам. Здесь надо было мужественно выносить всё это позорище, потому что у старков такие законы, что в мирное время даже раба неопозоренного нельзя убить без разбирательства!

— Что вы требуете в качестве наказания для своих жён? — обратился судья к мужьям, после заявления иска стоявшим с каменными лицами, поскольку к ним не обращались.

— Позорнейшего из видов развода. Того, который мы сами имеем право дать, не хватает для их пакостей, — сказал Чусс.

— Того же, — присоединился Сир.

— Что вы требуете для их любовников?

— Ничего, как я уже говорил, — на сей раз первым высказался Сир. — Мне даже жалко было Улугая, когда эта бесстыдница его атаковала, Очищение им назначайте сами. Мы отказываемся от права поединка со всеми признавшимися любовниками, но сохраняем его, если кто-то из их любовников по трусости не сознался и не встал в число исследуемых.

— Эти трусы все сознались! — прошипела Эриосса.

— А я ещё назову генерала Асретина, наставника Элитайю... — заговорила Кутиосса, но восстановившие контроль над ней священники жёстко сказали:

— Смертный грех лжи, дочь моя! Отягощённый тем, что ложь явилась лжесвидетельством.

Судья одёрнул свою тогу, поднялся и заявил:

— По нашим законам, самый позорный из видов развода состоит в полном лишении жены либо мужа всего имущества, так что она либо он уходит без одежды и украшений, полном лишении всех прав на недвижимое имущество и детей, всех званий и привилегий, полученных в результате брака. Супружество объявляется недействительным с самого начала. Этот развод возможен лишь по решению суда равных. Таким образом, если вы, равные мне судьи, проголосуете за предложение истцов, эти женщины теряют титулы и гражданство, должны немедленно раздеться и снять все украшения. Суд после этого может исследовать дополнительные обстоятельства и обязан вынести решение по поводу всех, вовлеченных в процесс. Утверждаете вы такой развод, судьи?

— Да, — ответил Ашинатогл.

— Да, — припечатал Атар.

— Да, — сказал аникарец.

— Да, — согласился логимец.

— Да, — ухмыльнулся хан Чюрююль.

— Я считаю, что нужно было бы не только раздеть их, но и шкуру с них содрать, а потом уж пусть идут на все четыре стороны, — выдавил Тлиринташат.

— Наказание, предложенное князем Тлиринташатом, у старков за такие дела не применяется. Таким образом, решение утверждено пятью судьями при одном сомневающемся, — подытожил граф.

— Не сомневаюсь я! — воскликнул лангиштец. — Это было не предложение, а пожелание! Так что я тоже сказал "Да".

Княжны (теперь уже бывшие, поскольку лишались всех титулов) не ожидали, что отец отнесётся к ним строже всех. Последняя надежда (на возвращение домой) исчезла: ведь как только ступишь на землю Лангишта, отец теперь должен по законам чести содрать с них кожу живьём. Женщины принялись раздеваться.

— Принцы, вы в последний раз имеете право простить их, — сказал судья, когда бывшие аристократки сняли одежды и украшения.

— Нет, — в один голос ответили принцы.

— Приговор вступил в силу, — заявил судья. — Но теперь предстоит исследовать бывших гражданок наравне с другими прикосновенными к делу.

Началось рассмотрение с мужей. Они сразу признали себя виновными в том, что не потрудились как следует обучить жён правилам поведения гражданок и недостаточно строго следили за их поведением. Им предложили выбор: пять лет безбрачия и полного отказа от общения с женщинами или пятьдесят ударов плетью. Они, конечно, выбрали плети. Атар, из уважения к обычаям союзников, лично отсчитал им удары, нимало не щадя. Остальным любовникам предложили год очищения или десять плетей. Они все с радостью приняли по десять плетей от своих друзей, а князья друг от друга. Две женщины, выглядевшие теперь не соблазнительными, а жалкими, дрожали, глядя на всё это и понимая, что суд над ними ещё не закончен.

Затем рассмотрели вопрос об агашских воинах и полностью оправдали. Улугаю назначили покаяние в монастыре или семьдесят плетей. Он подставил свою спину хану Чюрююлю. Тлирангогашту тоже покаяние или сто плетей, которые отсчитал ему отец.

Затем привели рабынь и задали принцам вопрос, подарили они рабынь своим жёнам или же приказали им повиноваться? Принцы ответили, что приказали повиноваться.

— Значит вы, рабыни, потакая своим хозяйкам, на самом деле подводили своего настоящего хозяина. Но он сам виноват, что не объяснил вам, варваркам, кого вы и когда должны слушать. Поэтому вас просто конфискуют и продадут в пользу царства, — заявил судья, и рабынь увели.

Наконец настала очередь служанок. Граф неожиданно задал вопрос: почему ни одна из княжон не забеременела? Служанки стали говорить, что ничего не знают. Священники заявили, что не могут различить, правда это или ложь: слишком мощный ментальный щит. Тогда закричали сами бывшие хозяйки: они, желая насладиться свободой старкских женщин, попросили у служанок противозачаточного, и те им давали всё время. Заодно обучали технике любовных сношений.

За поведение, провоцирующее хозяек на разврат, служанок решили заклеймить и продать в рабство. После работы татуировщика их увели к рабыням.

После завершения разбирательства судьёй был задан вопрос:

— В ходе исследования остальных участников процесса мы убедились ещё раз, насколько глубоко порочны и низки эти женщины. Нам надо определить их новое социальное положение. Мы спросим мужчин, пострадавших по их вине: какой статус им больше всего подходит?

— Рабыня для них слишком почётно, позорная рабыня или позорная блудница подошло бы, но за такое не полагается, — жёстко сказал Тлирангонашт, одеяние которого на спине промокло от крови. — Простые шлюхи.

— Шлюхи, — согласились остальные.

Судьи единогласно проголосовали за.

— Тогда слушайте, шлюхи Кутио и Эрио. Сейчас на вас наденут пояса шлюхи, которые являются знаком вашей новой профессии и социального положения. Объясняю вам ваши обязанности и права. Вы обязаны отдаваться любому мужчине за сребреник или натуральную плату, ему соответствующую. Вы не имеете право снимать пояс шлюхи, кроме как во время соития или мытья в бане. Вы обязаны носить его поверх одежды. Вы имеете право позвать на помощь и потребовать наказания, если некто попытается совершить с вами соитие калечащим способом либо другим способом будет пытаться искалечить вас или убить. Такой человек несёт ответственность как за нападение или убийство парии. Вы можете пожаловаться ближайшему магистрату, если кто-то без вашего прямого согласия имел с вами сношение, не заплатив установленной платы. В этом случае вы получаете с него пятерную плату, и столько же он платит в качестве штрафа. Вы не можете владеть недвижимостью, обрабатывать землю и заниматься ремёслами, кроме как чинить себе одежду. Вы не имеете права зачинать детей, и имеете право ежемесячно требовать себе бесплатного противозачаточного. Вы не имеете права пользоваться общими банями, только банями публичного дома или теми, которые вы и ваши товарки сняли себе в складчину. Если вы перестанете платить аренду за такую баню, она должна быть сожжена и разрушена, как осквернённая, либо продана хозяину публичного дома. Пока вам не исполнится тридцать три года, вы не имеете права просить милостыню. Если вы нарушите эти правила, вас посадят на кол. Вы не должны общаться с детьми и женщинами, кроме других шлюх либо рабынь из публичного дома. За разговор с женщиной или ребёнком вы подлежите наказанию ста плетьми. Посуда, из которой вы едите, и одежда, которую вы надели, считается осквернённой, ими могут пользоваться только деклассированные. Если вы надели одежду или воспользовались посудой самовольно, без явного разрешения её хозяина, одежда должна быть сожжена, посуда уничтожена, все ваши деньги конфискованы, а вы получите сто плетей. Пояс с вас может снять лишь священник перед смертью в случае вашего искреннего покаяния, либо хозяин, если вы продадитесь в рабство либо за очередной проступок будете обращены в рабство, но в качестве рабынь вы будете считаться опозоренными и не иметь права отпуска на свободу, — объяснил новое положение женщин граф.

Шатаясь, морально раздавленные, две бывших княжны и принцессы пошли куда глаза глядят, а поскольку легче всего идти вниз, ноги понесли их к порту. Встреченные женщины отшатывались, мужчины плевали в них.

— Да, вы гораздо более жестоки, чем мы... — задумчиво сказал Ашинатогл Атару. — Мы снесли бы им головы, и всего-то делов. Ну максимум, кожу бы содрали. А вы приговорили их к тому, что хуже смерти. Но суд равных — прекрасная штука. Придётся тебе, брат, по временам к нам приезжать, если мне надо будет знать как следует окоротить. И мстить им будет некому: несколько властителей вместе решили. Конечно, у нас этот суд будет судить по нашим законам и обычаям, так же как у вас он судил по вашим.

— Согласен, брат, — устало ответил Атар. — Приглашаю вас, владыки и союзники, на небольшой пир, и сразу после него отправимся в Арканг, чтобы завтра с утра заняться ещё одним очень важным делом. Твой флот, брат, вошёл в Локару, и мы должны будем многое решить с вашими невестами, которых ты имел честь привезти нам.

— Я чувствую, что моих царевен надо будет тоже послать в Арканг. Вы не намерены допускать повторения подобного позора. И я тоже очень не хотел бы оказаться в положении моего племянника князя Лангиштского, — ответил агашец.

Слово "племянник" в данном случае подчеркивало не родственные связи, а дружбу и более низкий статус Лангишта.

Вслед за агашцем и другие союзники решили немедленно послать своих привезённых невест в Арканг. Так что обоз из крытых возков под охраной сотни конных граждан немедленно двинулся на юг. Цари и старкские женщины собирались ехать верхом, у них ещё было время пообедать. В последний момент к старкским женщинам присоединилась Айгунь, тоже прекрасно ездившая верхом и уговорившая мужа взять её с собой. А хан Чюрююль отослал в племя нескольких батыров со срочным тайным поручением.

* * *

Обед на сей был раз во дворце высокородной гетеры Киссы, что подчёркивало его характер как места отдыха. Поскольку говорить о делах в таком месте было строжайше запрещено старкскими обычаями, знать наслаждалась песнями и музыкой, но в первую очередь отличными винами Алазанской долины и Древних, а также необычными блюдами Древних. Иолисса возлежала в парадном платье, подаренном ей царём, рядом с Ашинатоглом. Ашинатогл по временам победно поглядывал на своего наследника и свою любовницу. Пока что он был весьма доволен, как разворачиваются дела. Когда царь наказывал сына, он дал ему несколько сильных ударов, чтобы спина была в крови, но уже под конец, а в основном бил весьма умеренно, показывая, что одобряет комбинацию, проделанную Тлирангогаштом. Агашец, улыбаясь, обратился к Киссе и Иолиссе.

— Высокородные прелестницы, я уже понял, что у вас признаком настоящего человека является не бежать от страстей, а быть властелином их. Как вы думаете, этого можно достичь лишь обучением с самого чрева матери или же можно овладеть этим искусством и попозже?

— Не тебе, царь, такое спрашивать! — улыбнулась Иолисса. — Ты-то тоже господин своих незаурядных страстей.

— Но у нас такие люди редкое исключение. Большинство может, столкнувшись со страстями, лишь удариться в одну из крайностей: полного аскетизма и бегства от них или же отчаянного броска в самую пучину потока страстей, который их увлечёт за собой в водопад, если не повезёт случайно прибиться к одному из берегов. А у вас многие могут переплыть этот бурный поток.

— Не зря у нас мальчики и девочки учатся плавать с раннего детства, — улыбнулась Кисса. — И плавают вместе, так что мальчики знают, что в случае чего должны спасать девочек, а девочки — ободрять мальчиков, подвигать их на дерзания и одновременно удерживать от явных глупостей.

— Плавание тоже тренировка в человеческих отношениях! В некотором смысле и в военном искусстве, — улыбнулся царь. — Впрочем, молчу, а то меня тоже превратите в позорного раба за нарушение правил поведения в обществе гетер.

Все рассмеялись.

— С раннего детства можно воспитать многих, но опять-таки не всех, — проговорила царица Арлисса. — Обычно те, кто не могут справиться со своими страстями либо же слишком бесцветны, чтобы их иметь, отбрасываются в подонки общества.

— В этом вы крайне безжалостны, как я сегодня убедился, — сказал князь Тлиринташат. — Наверно, правильно. Лучше пусть выживет половина детей, но не выродков. Лучше пусть будут полноправными половина взрослых, но достойные. Остальным дорога в отбросы общества, слуги и рабы, либо прямо в могилу.

Вдруг в залу вбежал гонец и, поклонившись царям и князьям, попросил срочно выйти к нему царя Атара, поскольку донесение не может быть прочитано в таком блестящем обществе. Царь вышел, через несколько минут к нему позвали наследника престола, принца Алазанского Лассора. За ним вызвали четырёх баронов Ицка и графа Однорукого. Через некоторое время царь вернулся без наследника, Однорукого и барона Южного Ицка генерала Асретина, и как ни в чём не бывало продолжил обед.

Гонец сообщил, что в Алазани вырезано целое семейство старкского крестьянина, а в Южном Ицке совершено дерзкое нападение на поместье старкского дворянина. Его удалось отбить без жертв среди граждан лишь по счастливой случайности: крестьянин-лазанец из числа воинов Урса, выйдя в отхожее место, заметил подозрительные тени и шорохи и, не выдавая себя, предупредил дворянина и других воинов деревни. Отряд нападающих был достаточно большим: около полусотни джигитов. Говорят, что среди них был и сам бывший царь Цацикот.

Но больше всего встревожило царя Атара не столько само нападение, сколько слова Урса:

— Если бы ты отдал мне во владение все четыре бывших царства, я быстро порядок там навёл бы. Можно было три, оставив Ицк как мальчиков для битья.

Если, предположим, Урс не занёсся, действительно нашёл бы общий язык с горцами и навёл бы порядок, это означало создание настоящего княжества, население которого в разы превышало бы население всего оставшегося царства. Сам мужик-граф, наверно, не стал бы отделяться, но его сын уже потребовал бы равноправия и возникло бы самостоятельное царство. Даже Однорукий с его железной башкой и дубовыми понятиями о справедливости мог бы отделиться, если бы его народ твёрдо высказался за независимость.

Поэтому царь разрешил Урсу без дополнительных согласований ходить своими силами по территории всех бывших ссарацастрских владений и не стал прямо ему запрещать совершать в качестве отмщения и ударов по базам партизан набеги на ссарацастрскую землю, твёрдо и безусловно запретив при свидетелях лишь набеги без предварительных вылазок враждебных джигитов на землю Лиговайи и любые новые завоевания. Остальным владетелям он приказал подчиняться Урсу в военных вопросах в тот момент, когда он ведёт операции на их земле. На это Урс ухмыльнулся и ответил:

— На один набег я буду отвечать лишь тремя ударами, так что не бойся, царь!

После этого Урс с двумя другими владетелями немедленно отправились на запад. Для них праздники закончились.

Через полчаса после завершения обеда кавалькада переодевшихся в дорожное платье знати союзников и знатнейших женщин двинулась на юг, к Аркангу, куда три часа назад отправились на повозках те из невест, которые были на пире победителей.

Конники двигалась несколько неравномерно. Женщины то догоняли мужчин, то приотставали, давая возможность им поговорить о мужских делах, а самим заняться женскими. Вечером властители и наездницы догнали женский обоз. Штлинарат выглянула из своего возка с открытым лицом и без платка и кокетливо улыбнулась Атару. Ашитнатогл придержал коня и заявил ей:

— Ты видела, что северяне делают с ведущими себя постыдно?

— Царь, не бойся, я тебя не посрамлю, — неожиданно серьёзно и уверенно заявила принцесса. — Но царицей я должна стать. И не думаю, что мне удастся легко достичь этого. Почему-то мне кажется, что мне придётся управляться с нашими женщинами, не видевшими суда и не представляющими, как жестоко их теперь будут приучать к свободе и дисциплине.

Ашинатогл расхохотался.

— Да, наше семейство не вырождается, если даже женщины у нас такие! Желаю тебе успеха! И помни: если другая агашка из царского рода выйдет за лиговайца, я тебя буду чтить и осыплю подарками. Если ты сама станешь царицей, буду уважать, а мои подарки тебе не будут нужны. А если Атар женится не на агашке, подошлю убийц!

Аориэу тоже оказался в кавалькаде с царями. Он был отпущен Урсом, когда тот неожиданно для всех ускакал и передал через дежурных граждан советнику, что ему разрешается ещё несколько дней быть в распоряжении царя. Царь, ценя ненасильника как одного из лучших переводчиков, приказал ему следовать в Арканг вместе с кавалькадой властителей.

В обозе женщин ехала доверенная переводчица царицы Иониао.

* * *

В эту ночь Великий мастер Тор из Колинстринны тоже спал неспокойно, но не потому, что лежавшая рядом с ним наложница Ангтун донимала его страстью. Рабыня, конечно же, вовсю пользовалась тем, что госпожа забеременела и не могла обнимать мужа. Но её самым горячим желанием было тоже забеременеть, и, наконец-то, понести мальчика. Желание-то осуществилось, но предсказывали ей вновь девочку. А даже рабыне не полагалось совершать соития во время беременности и после родов вплоть до очищения.

Ночью в голове Мастера стала складываться в голове ещё неясная, но уже интуитивно прозрачная, идея, как же выстроить технологию для той структуры сплава, которую он с товарищами по открытию тщетно пытался уже три года достичь. В идею нового сплава все три вовлечённых в работу Великих Мастера и молодой способный бронник-подмастерье Сунг Тахиркин, которому оказали честь войти в их компанию и который надеялся в случае успеха тоже достичь звания Великого Мастера, верили свято. Но реализация её оказалась исключительно трудной. Посреди ночи Тор вскочил, ножом набросал на дощечке несколько знаков и формул, чтобы не забыть, затем опять попытался заснуть... Словом, утром он поднялся с первыми признаками рассвета и отправился в пустую мастерскую, где уселся за свою конторку и начал, сверяясь с нацарапанными на дощечке записями, чертить какие-то сложные схемы. Как только появился ученик, чья очередь была убрать в мастерской, Мастер велел ему бросить заниматься чепухой, быстрее бежать к алхимику Кару Урристиру, рудознатцу Хою Аюлонгу и броннику и звать их к Тору. Словом, когда подмастерья пришли с завтрака, в неубранной мастерской уже ругались четверо соавторов. Подмастерья немедленно велели ученикам всё-таки прибраться, а сами потихоньку подошли к погрузившимся в свои расчёты Мастерам. Слушать препирательства было крайне интересно, к подмастерьям Тора подтянулись подручные его товарищей, а учеников, кроме сына Тора Лира Клинагора, не подпускали, опасаясь за их психическое здоровье и не желая, чтобы те видели, как в азарте Мастера обзывают сами себя и друг друга последними словами и костерят за тупость. Подмастерья-то уже понимали, какая напряжённая работа ума за этим стоит.

Через три часа мастера наконец-то подняли головы, увидели толпу подмастерий и ругнулись на них, что те забросили работу. Подмастерья понимали, что выговор сделан для порядка, и тоже для порядка стали оправдываться, дескать, они не хотели Мастеров отвлекать в такой момент. Что момент действительно важный, стало ясно после того, как многие работы было велено отложить, подмастерьям было выдано аж по золотому, а ученикам по десять сребреников с требованием убираться прочь и гулять до вечера. Правда, в последний момент некоторых подмастерий вернули обратно, чтобы помогать. Тор взял с собой одного из лучших подмастерий и сына Лира. Рудознатец тоже выбрал себе помощника. Все мастера направились в алхимическую мастерскую, заперлись там, обед получили через окошко в двери и вышли лишь поздним вечером, полуотравленные, но счастливые.

— Не только сделали, но и записали! Завтра займёмся продолжением у тебя в кузнице, Тор! — заявил победно алхимик.

Но Лира стало рвать, к нему вскоре присоединились алхимик и пара подмастерий. Да и остальные чувствовали себя весьма муторно.

— Кришна побери твои зелья! — полушутливо ругнулся на алхимика Тор. — Приказываю: неделю лечимся, потом в кузню. Ждали три года, ещё недельку подождем. Впрочем, подмастерьям задание можно раздать прямо сейчас. Точнее, завтра утром, а то многие из них под мухой.

Подмастерья в этот вечер ликовали. Они понимали, насколько важно для всей их будущей жизни оказаться причастными к открытию и первыми овладеть его секретом. Тем более, что признание открытия одновременно давало право мастерам взять ещё по одному Первому ученику, и шансы стать Великими Мастерами у подмастерий сразу увеличивались.

У сестрицы Яры в первый раз за её жизнь появился опыт "ухода за мужем, пришедшим с мужского собрания в плачевном состоянии": Лира всю ночь выворачивало, мать приготовила для него лучшие очищающие настои, Яра успокаивала его, отпаивала настоями и убирала за ним.

* * *

На мини-аукционе, состоявшемся тем же днём, продавались шесть новоиспечённых рабынь. Всех их купил солидный купец-гражданин Клунг Торритор. Он уже построил большой дом вблизи порта. Рядом была его лавка. Вернувшись с аукциона, купец продал свою лавку за очень низкую цену своему приказчику (правда, товары были практически все распроданы, но само место обещало быть весьма бойким). Сам негоциант начал отдавать приказания своим слугам, которые закупали яркие ткани, эротические статуэтки и рисунки старкских и Древних мастеров, вина и многое другое.

Получив от одного из слуг сведения, Клунг вышел с парой охранников на тёмную улицу. Видимо, он искал встречи с кем-то, пройдясь по ней несколько раз. И, наконец, дождался нужного момента. Низкого вида личности стали выходить из ворот дома, а вслед за ними раздался женский плач, протест, что выставляют на улицу, глядя на ночь, и из дверей вылетели все в синяках полурастерзанные бывшие княжны, зажимая в руках по нескольку сребреников.

Как только сёстры свернули на эту улочку, к ним подошла пара мужиков, по виду слуг-грузчиков из порта. Они сунули опозоренным в руки по сребренику и потащили за собой в дом, где дожидалась целая компания. Удовлетворив своё желание, они, сказав: "А мы передохнём", уступили очередь следующим, тоже аккуратно заплатившим. А когда первые подошли по второму разу, Кутио попыталась запротестовать, но мужики расхохотались ей в лицо: "Они же не сказали, что закончили. Они заплатили, у них просто был перерыв". Словом, бывшим княжнам пришлось подчиняться всем извращённым желаниям вонючих и грязных мужиков, а когда те их щипали либо хлестали, и шлюхи пытались протестовать, мужики опять смеялись: "Мы же вас не калечим! Если бы до крови или органы повреждали. А так мы в своем праве". Так что развратницы в первый же день ощутили, в какую пропасть они упали.

— Теперь вы заработали достаточно, чтобы купить себе одёжку. Убирайтесь вон, шлюхи! — наконец-то заявил главный, детина с уродливым шрамом на лице и гориллообразной внешности.

— Куда мы пойдём на ночь?

— Ваше дело, бесстыдницы! Выпроводите их пинками!

На улице поджидал человек с хорошими манерами, благоухающий дорогими ароматами, который дал несчастным женщинам плащи, немного вина и еды (мужчины покормить их так и не удосужились, лишь чуть попоили их водой, причём не давая прикоснуться к кружке, а поливая сверху). Он посочувствовал, ужаснулся и предложил женщинам пойти под его защиту, заявив, что он немедленно снимет с них пояса шлюх и больше не допустит таких издевательств над ними. Уже ничего не соображающие, женщины согласились. Они со спасителем вышли на портовую площадь, где вокруг них собрались зеваки. Тогда мужчина предложил сыграть в игру: он подбрасывает золотой, если выпадает орёл, то с женщины снимают пояс и она получает пять золотых, если решка — проигрывает и ничего не получает. Первый раз Эрио получила пять золотых, а Кутио проиграла, оставшись в поясе. Но Кутио попросила сыграть во второй раз, и на сей раз тоже выиграла. После чего купец Клунг нашёл в толпе шесть граждан и торжественно произнёс:

— Подтверждаете ли вы, граждане, что на ваших глазах эти шлюхи проиграли себя мне в рабство и я законно снял с них пояса?

— Всё точно, — отозвались граждане.

— Итак, теперь вы теряете свои имена и становитесь моими позорными рабынями низшего класса. Храните деньги, которые у вас есть, поскольку к другим вы теперь прикасаться не имеете права. Я с этой минуты полный хозяин над вами, вашими телами и вашей жизнью. Граждане и гости! Я открываю первый публичный дом в нашем столичном городе. Через неделю, когда я приведу этих женщин в порядок, вы сможете выбирать, кого вам нанять: княжну, служанку или рабыню княжны. А красивых рабынь я уже накупил.

На этом историю падения бывших княжон закончим...

* * *

Тем временем агашские женщины были высажены на берег с кораблей. Их сразу повели в бывший военный лагерь, где были устроены палатки. В каждую палатку поселили четырёх женщин, разрешив им оставить только одежду, бывшую на себе, деньги, драгоценности и мелкие вещи, умещающиеся в маленьком ящике под изголовьем ложа. Кроме этого, дозволялось взять лишь музыкальный инструмент. Ложа оказались деревянными, покрытыми циновкой и тонкой подстилкой, которую даже матрасом-то не назовешь. Под голову дали подушку, набитую сухими душистыми травами, но тоже жёсткую. Покрывало было тонким и грубым. Зато в каждой палатке стояли по две прялки и заготовлены для прядения прекрасный шёлк и тончайший лён.

Служанок и рабынь запретили брать с собой в лагерь, их отвели в город. Заодно служанки унесли тюки добра каждой девушки, опечатав и написав на них имя владелицы. Вещи должны были храниться в кладовых крепости до тех пор, пока девушка не выйдет замуж.

Такое обхождение возмутило изнеженных лилий гаремов, они заплакали и запротестовали. Тогда почтенные дамы и гетеры, которым предстояло наставлять новых гражданок, взяли розги и стали безжалостно стегать плачущих и кричащих, пока те не утихли и не забились на свои постели. Обед и ужин оказались крайне скудными: на обед рис с кусочком рыбы, маринованной сливой в качестве приправы и чашка чая, на ужин по чашке молока с малюсеньким куском кукурузной лепёшки и душистыми травами.

Лагерь был окружён деревянной оградой. За оградой стояло несколько сторожек, вдоль неё патрулировали молодые холостые старкские парни, отличившиеся в войнах, которым была поручена почётная служба охранять невест и предоставлена возможность попытаться первыми выбрать себе жён. Девушки-агашки страшно стеснялись, что они на виду у мужчин, и закрывали лица. Правда, некоторые приоткрывали покрывала, улыбались юношам и стреляли глазками, после чего сразу же закрывали лицо вновь. Юноши слегка улыбались, разглядывали девушек, но не допускали никаких вольных разговоров и слишком пристальных взглядов. Девушки-то ещё не поняли бы слов, но могли понять тон. А уж наставницы немедленно поучили бы охранников розгами как следует. Помимо этого, сказывалась дисциплина общения, к которой детей приучали с самого раннего возраста.

Юноши не носили доспехов. Некоторые были в военной одежде: сапогах, штанах и рубашке. Некоторые в мирной: гиматии, плаще и сандалиях. Зрелище мужчин без штанов или юбок ещё больше смущало агашских девиц.

Лагерь дежурных охранников размещался в сотне саженей от забора и ничем не был обнесён. Там стояли палатки юношей, добра в которых намного больше, чем то, что разрешали держать девушкам. И слуги там ходили. Но приближаться к лагерю девушек слугам и рабам строго запрещалось.

В первый же день девушек стали немного обучать старкскому языку, называя основные предметы и действия и показывая, как составлять простейшие фразы. Перед тем, как зайти в палатку, нужно было произнести слово "палатка, мой дом", перед тем, как лечь на ложе, сказать: "ложусь в постель" и так далее. После обеда девиц собрали на площади перед входом, велели потанцевать, затем учили языку одновременно с тем, чтобы, произнося действия, сразу их выполнять: например, сесть, встать, пококетничать, смутиться, петь, плясать, улыбаться, хмуриться, согласиться, отказаться... Агашки вообще не были приучены прямо говорить "нет" и отказываться. Зато они хорошо умели увиливать. А то, что они будут говорить совершенно одинаково с мужчинами, и слуги будут отвечать так же, как было отдано приказание, их вообще шокировало. Одна из девушек, Лильнинуртат, оставившая себе арфу, даже спросила, ужаснувшись собственной дерзости:

— А как же различать повеление и исполнение?

— Для приказания есть специальная форма. Но проще всего выразить так. Говори: "Сделай!" или "Приказываю!", а потом обычную фразу. Обычные слова одинаковы для высших и для низших. То, что говорит высший, если он специально не подчеркнул повеления, такие же слова, и на них можно возражать. В награду за умный вопрос тебе чашка шоколада, — сказала дама Акорнинсса Кусрион.

Она была женой потомственного дворянина Онса Аконгнина, который обеднел и поэтому отправился искать счастья, славы и богатства в колонию. Хотя в боях мужу не удалось сильно отличиться, две дюжины крестьянских дворов в Кратавело, несколько рабов и слуг, четырёх воинов-лазанцев и ихланина он получил. Муж был на празднике в столице, а жена его стала одной из старших наставниц невест, поскольку знала от царицы, что эта служба будет зачтена их семейству наравне с военной.

Девушки были удивлены, что за вопрос наставнице их подругу не наказали, а наградили. Лильнинуртат хотела было поделиться шоколадом с соседками, которые смотрели на неё голодными глазами, но наставницы строго запретили ей это: "Они должны награды заслуживать сами. Подарками можешь делиться".

То, что разрешение спрашивать неясное не означает разнузданности, быстро выяснила на своей спине Клуллираст, которая, пытаясь заработать себе чашку шоколада, спросила:

— Значит, с мужчинами можно говорить обо всём, не стесняясь?

— Женскую стыдливость забывать нельзя. Её лишены только шлюхи и рабыни. Да и то вторые лишь потому, что у них своей воли нет и они обязаны повиноваться всем приказам хозяина или того, кого хозяин велел слушаться, — отрезала Акорнинсса и четыре раза как следует хлестнула нахалку.

Начали немного учить писать и читать по-старкски: показали знак "старк", которого не было в Древнем языке, и три буквы, которыми он может записываться: "стр", "а", "к". После ужина танцы, пение и одновременно занятия заняли ещё пару часов. Лишь затем агашкам разрешили лечь спать.

Чуть не до рассвета из многих палаток доносилось хныканье девиц, которые не могли уснуть на жёстких ложах. Когда кто-то начинал слишком громко скулить, дежурные дамы заходили в палатку и учили розгами всех четырёх. Скулёж утихал.

Лильнинуртат тоже не спалось. Она взяла арфу, вышла из палатки, уселась на скамеечку на площади и тихонько стала петь, подбирая мотив. Она вспоминала жениха, оставшегося в Агаше, поскольку отец не осмелился возразить евнухам царя, отбиравшим невинных красивых девушек, чтобы отдать в невесты старкам. Проходившие мимо наставницы похвалили её за поведение, достойное высокородной дамы, и дали в награду ещё немного лукума. Осмелевшая девушка негромко спела сложенную ею песню.

Жалость к последним остаткам весны

С каждым днём мои чувства все больше в расстройстве,

И все мысли мои в прошлых днях и ночах обитают.

Становлюсь я безумной от вечной досады и боли,

Хризантемы цветы не красой, а тоской опьяняют.

Навевает печаль кипарис, вместе с ним над ручьем плачет ива,

Как деревья в огне, так страдает в разлуке душа,

А тоска как бамбук: лишь сорвёшь её, вновь вырастает,

И пронзает мне сердце мечами ростков не спеша.

Как расстались мы, милый, небосвод туча вздохов закрыла,

Солнца свет не пропустит и самым безоблачным днем.

Я с утра до заката всё смотрю вдаль в бесплодном волненье,

А тоска всё внутри мне расплавленным жжёт серебром.

Вдаль цветы унесли из лесов горных вешние мутные воды,

Наигравшись, на грязной дороге оставили их увядать,

На постели душистой всё время под лёгким мечусь одеялом:

Спать хочу, но от мук по ночам не придется мне спать.

Ведь как год длится час этой ночи бездонной и тихой,

Протекут десять лет, постареет любая краса.

Потому-то часы разрывают несчастную душу на части,

И о встрече с тобой я молю по ночам небеса.

(вольный перевод стихотворения Пу Сун-лина)

Дамы ещё больше похвалили её и даже чуть всплакнули над печальной мелодией (хотя слов, конечно, они не поняли). Юноши, собравшиеся возле ограды, сдержанно поаплодировали (чтобы не будить всех) и рассыпались в похвалах. Всё это помогло Лильнинуртат расслабиться и уснуть

На самом рассвете девицам стало мешать спать другое. В лагерь вошли парни-охранники, что вообще заставило агашек забиться в свои палатки (конечно же, порою кокетливо выглядывая из них), и стали разбивать более богатые шатры на свободном месте. Но ложа и ящики туда поставили точно такие же.

Перед восходом загудела труба в лагере охранников, и тут же наставницы, которые уже поднялись и умылись, безжалостно заставили девиц тоже подняться и умываться холодной водой. Девушки заметили, что полку наставниц прибыло. Очень красивая женщина лет сорока в богатейшем, но не кричащем, одеянии с браслетами красного золота на руках и ногах, с агашским чароитовым львом на груди была здесь самой главной. Рядом с ней держалась молодая женщина в тонком шерстяном пеплосе и с эмблемой Лиговайи на груди, иногда тоже распоряжавшаяся властным голосом. "Две царицы", — подумали девушки. Одна из них, ясно, старкская. Но вот откуда здесь агашская царица в старкском одеянии? Может, великий царь уже женился на старкской женщине? Но тогда почему он выбрал женщину, а не девушку?

Скудный завтрак не был неожиданностью для девушек. Тем временем в лагерь вошли агашские принцессы и союзные княжны, уже оставившие свои вещи в крепости. Они, со значением глядя на расстроенных девиц, без всяких возражений занимали места в двухместных палатках (ведь суд они все наблюдали и прекрасно понимали теперь, что им грозит в случае недостойного поведения). Всего одна соседка в палатке да шёлковые покрывала на постели были для них единственными привилегиями.

Всем девушкам раздали бамбуковые дощечки, велели записать на них свои имена и положить перед палатками. Треть из лилий гарема оказались неграмотными, им пришлось просить сделать это подруг, а наставницы прошлись по их спинам розгами за невежество. У принцесс и княжон уже были такие дощечки. И тут Штлинарат сказала:

— Уже идут!

Девушки остолбенели: к лагерю приближались цари, князья и принцы. Наставницы велели невестам выйти на середину обширной площадки перед воротами лагеря с дощечками в руках. Вслед за властителями в лагерь вошла группа художниц с музыкальными инструментами и встала в стороне.

Раздалось повеление властительницы с агашским львом на груди, сказанное не очень громким, но исключительно полётным и властным голосом по-агашски:

— Девушки! Сейчас вы займётесь физическими упражнениями. Следите за музыкой и повторяйте движения наставниц Ариоссы и Лайройссы.

Ашинатогл усмехнулся в усы: эту фразу Иолисса выучила из его уст сегодня ночью. Услышав знакомый повелительный язык, девушки притихли. И вдруг они завизжали: Ариосса и Лайройсса бесстыдно разделись донага на глазах у царей. Иолисса сказала, а Иониао перевела:

— Раздевайтесь! Одежду сложите на краю площади и положите сверху свою дощечку!

Штлинарат уже стала раздеваться чуть раньше, поняв, что здесь необходимо беспрекословно повиноваться, тем более что цари не возражают. За ней стали это делать другие, а кто медлил, тех угощали ударами розги.

— У нас плеть может быть применена к свободному лишь по его явному желанию, — сказал Атар Ашинатоглу, чуть лукавя: к негражданам иногда допускалось применять её и без желания.

— Розги тоже неплохо, — улыбнулся Ашинатогл, глядя, как наставница расставляют девушек в свободные ряды. — Я вижу, ваши женщины решили за невест сразу беспощадно взяться. Одобряю и ещё раз разрешаю обходиться с девушками моего семейства по всей строгости.

Князья и хан Чюрююль вынуждены были присоединиться к одобрению. Хан тоже не выказывал недовольства, ему было скорее любопытно. Князья оказались шокированы, но сдерживались.

Заиграла музыка, начались упражнения в полутанцевальной форме. Наставницы следили за невестами. Кого похваливали, кого "поощряли" лёгкими ударами. Примерно через час взмокшие от пота девицы смогли чуть передохнуть: музыка кончилась, и наставницы поклонились царям. Девицы тоже поклонились. Часть из них попадала на землю от усталости, часть вдруг осознала, что они голые, и стали прикрываться руками, а часть бросилась к одежде. И тут раздался истошный визг и плач: одежд не было. На их месте лежали полотнища из холста и войлока и сандалии с ремешками.

— Молчать! — строгим голосом заговорила Иолисса, Иониао вновь стала переводить. — Ведите себя достойно и прилично. Ваши старые одежды мешают вам приучиться к новой жизни. Их вернут, когда будете выходить замуж или же тем, кого за тупость и упрямство выгонят и превратят в рабынь. Вы сами спрядёте, соткёте и сошьёте себе новые одежды: шёлковую и льняную — по старкскому образцу, а затем уже сможете заказывать и покупать другие. А пока вам для укрытия от солнца, дождя и ветра холстинное покрывало, для плохой погоды, на случай болезни или месячных войлочное. Возьмите себе по покрывалу и войлочное подстелите под себя. Сегодня же вышейте на них свои имена.

— Но мы же не умеем шить. Мы не простолюдинки, умеем только вышивать, — вдруг осмелела Клуллираст, решив ещё раз попытать счастья.

— Вам придётся не в гареме сидеть, а управлять женщинами поместья. Более того, когда муж будет уезжать по государственным делам или уходить на войну, вы должны будете править всеми делами вместо него. Как вы сможете это делать, если сами ничего не умеете? — жёстко ответила Иолисса. — А сейчас приятное. Тем, кто лучше всего упражнялся и вёл себя, мы раздадим сладости.

Царица и Иолисса лично обошли девушек, наградив примерно половину.

— Мне рассказали, что одна из вас сегодня ночью уже вела себя так, как подобает знатной даме в печали. Учитесь не хныкать, а встречать удары Судьбы достойно. А ты, Лильнинуртат, спой свою песню царям и князьям.

Девушка в завязанном вокруг шеи покрывале побежала к себе в палатку, вернулась с арфой и запела свою печальную песню. Царь Ашинатогл даже прослезился и снял с пальца драгоценный перстень, одарив певицу. Атару нельзя было отставать, и он подарил ей кулон с бриллиантом. Князья вынуждены были тоже присоединиться. И тут Лильнинуртат неожиданно упала ниц перед царями.

— Ваши величества! Разрешите мне вернуться домой. Там меня ждёт жених, которому меня обещал отец. Я люблю своего жениха и готова отдать голову, лишь бы выйти замуж за суженого.

— Недостойно старкской женщины падать ниц перед кем-то, кроме Пресветлого Настоятеля или Патриарха, — строго сказала царица Арлисса. — Встань, поклонись с достоинством и повтори.

— Слушайся царицу! — решил чуть смягчить обстановку Ашинатогл, глядя на девицу, которая всё ещё лежала в земном поклоне. — Я не понял, что ты сказала. Ты так красиво выставила свои прелестные ягодицы, что я смотрел лишь на них.

Совсем смутившаяся девушка поднялась, поклонилась сдержанно и повторила просьбу.

— Почему твой отец не возражал? Я приказывал никого насильно не брать, — сурово спросил агашец.

— Он не осмелился, — произнесла девушка.

— Почему твой любимый жених не припал к моим ногам и не попросил тебя? — ещё строже спросил царь.

— Не знаю, — робко ответила, вся раскрасневшись от стыда и смущения, девушка.

— Тогда слушай мое решение. Я вижу, что тебя хвалят наставницы. Ты имеешь право вернуться в Агаш, когда они разрешат тебе выйти замуж, причём с похвалой.

— Я буду изо всех сил стараться! — расцвела девушка.

Тлирангогашт, следивший за всем происходящим, чувствовал себя не очень хорошо. Спина, обработанная болеутоляющим, заживляющим и целительницей, адски чесалась. Переводы Иониао не очень нравились наследнику, казались несколько неточными и почему-то в одну и ту же сторону: больше говорить о правах и наслаждениях, меньше об обязанностях и скромности. Но за это он не мог обвинить чужую служанку.

Царица Арлисса обратилась с маленькой речью к девушкам, которые никак не могли найти себе места, шокированные всем происходящим.

"Девушки! Вы ведёте себя непристойно. Нагота сама по себе не позорит ни женщину, ни мужчину. Их позорит поведение. Нельзя обнажаться без серьёзной причины, и нельзя стесняться наготы, если вы оказались нагой".

"Ваше тело является прекрасным вместилищем для вашей души. Если вы должны быть нагими, надо вести себя так, как будто на вас надета самая лучшая одежда. Сейчас вы стремитесь натянуть на себя покрывала, которых всё равно не хватит, чтобы прикрыть всё тело, а то и похуже: прикрываетесь руками, ещё сильнее привлекая внимание к вашей груди и женским прелестям. Эти места являются частью вашего тела и вашей красоты. Их нельзя ни прикрывать намеренно, ни выпячивать. Покачивать бёдрами и грудью можно, когда вы в платье, но не когда вы нагие. В этом случае нужно тем более вести себя естественно и сдержанно. Конечно же, все запреты снимаются, если вы наедине с вашей любовью и стремитесь в объятия друг друга. Но это право ещё нужно заслужить, и отдаваться кому угодно нельзя. Вы должны выбрать себе достойного жениха, а затем мужа. Ведь мужчина делает предложение девушке, а она принимает либо отклоняет его".

Вдруг раздался вопль. Тлирангогашт неистово стегал плетью Иониао.

— Ты что, с ума сошёл, царевич? Забыл, что ты не в Агаше? Как ты посмел наказывать мою служанку? — возмутилась царица Арлисса.

— Я виноват, царица! Но не смог сдержать негодования. Гадкая всё время неправильно переводит на агашский, причём так, что ни ошибками, ни глупостью это объяснить нельзя. Представляешь себе, она переводила вот так:

"Ваши груди, ягодицы и женские прелести являются лучшей частью вашего тела и вашей красоты. Их нужно не прикрывать, а выпячивать. Покачивать бёдрами и грудью можно, и когда вы в платье, и когда вы нагие".

Тлирангогашт перевёл дух.

— И всё остальное так же. Она их учит быть шлюхами, а не дамами.

— Так ли это? — грозно спросила Арлисса служанку.

— Я могла ошибаться, но намеренно я ничего неправильно не говорила, — плача, ответила Иониао. — И я ошибалась во все стороны.

Аориэу, глядя на всё это, понял, что Иониао поступила весьма негармонично и очень грубо, тем самым вызвав свою неудачу. Невезучую и примитивную нужно удалить из сообщества настоящих людей, чтобы она их не подводила.

— Я подтверждаю, что Тлирангогашт почти прав. Иониао почти всегда ошибалась в одну и ту же сторону, — спокойно сказал ненасильник, презрительно глядя на неудачницу.

— Ну что же, я принимаю свидетельство почтенного наследника Агаша и честного слуги. Прошу назначить судей для моей бывшей служанки, — безжалостно отрезала царица. — И я прощаю законный гнев Тлирангогашта.

Собранный суд из шести юношей под председательством принца Лиговайи за десять минут приговорил служанку к клеймению и продаже в позорное рабство. Царица демонстративно купила её за два золотых. После этого велела своей новой рабыне Калгор (Лгунье на среднем языке) продолжать переводить, предупредив, что теперь будет при любом подозрении наказывать её как позорную рабыню. А заодно приказала опозоренной по первой просьбе юношей-охранников помогать им снимать напряжение, вызванное общением с девушками. Царица и Иолисса остались с девушками ещё на некоторое время, а мужчины удалились по своим делам.

Тем временем девушки вынуждены были ещё раз подняться, обнажиться, полчаса танцевать и делать гимнастические упражнения. После этого им велели надеть сандалии, повязать вокруг шеи покрывала и бежать к морю. Оно было в полуверсте от лагеря. Рядом с девушками бежали практически все дежурные юноши, оставив лишь пару охранять опустевший лагерь.

— Вы будете купаться и учиться плавать! — жёстко сказала Иолисса девушкам. — Старкская женщина должна хорошо плавать, это помогает выносить ребёнка, а часто просто спасает жизнь.

Девушек шокировало, что юноши разделись, большинство их бросилась в море и стала плавать вдоль того участка берега, где должны были купаться и учиться плавать невесты, время от времени меняясь с теми, кто остался на берегу.

— Юноши охраняют и от нападений с суши, и от акул в море, если, не дай Судьба, они появятся. А самое главное, если кто-то из вас станет тонуть, они будут спасать, — пояснила Иолисса.

Штлинарат стремилась отличиться. Чуть научившись держаться на воде, она оттолкнулась от дна и нечаянно оказалась на глубоком месте. Принцесса стала тонуть и закричала в истерике. И вдруг она почувствовала на своём теле сильные руки двух юношей, её подхватили и вытащили на берег. Неожиданно агашка заплакала:

— Моё тело обнимали нагие парни! И сразу двое! Теперь я не смогу стать женой царя!

— Успокойся, — улыбнулась на такую откровенность Арлисса, — Они обнимали твоё тело не из-за твоей порочности, а ради твоего спасения. Их объятия были чистыми и целомудренными. И, по нашим обычаям, ты должна их обоих поцеловать в благодарность за помощь. А ты, если останешься целомудренной и скромной, можешь выходить замуж за сколь угодно высокую персону: твоё происхождение позволяет.

Штлинарат, дрожа от пережитого страха и от необычного поступка, предстоявшего ей, поцеловала одного из парней, посмотрела на другого, сдержанно улыбавшегося ей, поцеловала и его и вдруг почувствовала, что ей не хочется отрываться от губ юноши, а ему от её губ тоже. Поцелуй продлился на несколько секунд дольше, её тело стало тянуться к мощному телу юноши, и она оторвалась от него с некоторым усилием. Её залила жаркая волна стыда и она отбежала в сторону, кутая лицо в покрывало. Но вдруг боковым зрением она заметила, что парень, посмотрев ей вслед, неожиданно схватил за руку новоиспечённую рабыню и утащил её в кусты. Тут Штлинарат охватили противоречивые чувства: она и стеснялась своего порыва, и дико ревновала парня к этой низкой особе, и кричала самой себе, что нельзя пленяться низшим, когда она поставила цель овладеть высшим. А царица хладнокровно прокомментировала девушкам:

— Девушки, у нас мужчина опозорен, если он поднял свою толстую боевую дубину публично или без недвусмысленного предложения со стороны девушки. Вы заметили, что все наши юноши не проявляют никакого неприличного возбуждения, хотя находятся рядом с вами, а вы красавицы как на подбор. Твой слишком жаркий поцелуй, спасённая, был последней каплей. Так что сын графа Арс Таррисань поступил правильно, не желая умереть от разрыва сердца из-за сдерживаемых чувств. Ты, принцесса, можешь гордиться: он, кажется, начинает влюбляться в тебя. Тебе ещё придется немало потрудиться, чтобы завоевать право на замужество. За это время многое может произойти. Пока что тебе нельзя позволять и себе, и ему разжигать огонь в сердцах. Не занимайся глупой ревностью к недостойной и низшей.

Штлинарат поняла, что царицей ей теперь, скорее всего, не стать. Но кандидат в мужья у неё появился у первой. Осталось только выдержать это жестокое обучение и не дать другой перехватить сердце Арса.

А после этого, вернувшись в лагерь, девушки получили неожиданно для себя праздничный обед. Зато потом они вынуждены были вытащить наружу прялки, прясть и вновь учить язык и грамоту. Половина пряла, половина писала, потом менялись.

* * *

Вечером, во время ужина в Арканге, Ашинатогл вдруг сказал Арлиссе и Иолиссе.

— Женщины, вы полностью отрезали всем невестам путь к отступлению. Когда по Агашу пройдут слухи о том, что они нагими пляшут перед красивыми юношами, а потом в том же виде купаются вместе с ними, им станет невозможно выйти замуж за агашцев, а если какая-то из них будет иметь глупость возвратиться, то её убьют отец, братья или жених. В крайнем случае продадут в рабство, сначала хорошенько выпоров.

— Почему же ты разрешил певице вернуться?

— Может быть, за время обучения она поумнеет и поймёт, что её женишок просто трус. А если нет, то её судьба будет уроком всем остальным. Так что я прошу вас ничего не говорить ей по поводу участи, ожидающей её в Агаше, пусть думает сама.

— Я ещё после суда понял, какое почётное положение у вас занимают женщины, и послал за нашими степными девушками-красавицами, чтобы они тоже присоединились к числу невест. Они нашу честь не посрамят! — уверенно сказал хан Чюрююль.

Князья-горцы теперь тем более решили не посылать своих женщин в Лиговайю, за исключением тех, кто уже был отдан в учение. Жён, привезённых ими, они отпустили на свободу и отправили в лагерь невест искать себе новых мужей. Как горцы считали, им хватит в Лиговайе гетер, художниц и красивых рабынь. Ашинатогл продолжил разговор.

— Брат, был ли у тебя суд равных до вчерашнего дня?

— На войнах граждан не пришлось судить. Порою наказывали за мелкие проступки, но ни разу ни один не нарушил закон серьёзно. Других иногда судить приходилось, — похвастался Атар.

— Не бойся, брат! Теперь напряжение войны спало, скоро у тебя и поединки между гражданами начнутся, и суд придется тебе собирать многократно, — ехидно "успокоил" агашец. — Ведь они тоже люди, а не големы.

* * *

Чанильтосинд, изгнанный царевичем Тлирангогаштом из отряда его друзей за попытку насилия над женщиной, а затем ликинским князем из его княжества за интриги и обман, ехал по горам Локасника, не зная, куда же направиться. Взошла луна. Чанильтосинд вспомнил, что на ней по легендам обитают Победители, и вдруг сердце его взорвалось ненавистью:

— Вы, равнодушные твари, обитающие на луне! Вы должны были нас охранять, а вы нас забыли! А ты, Кришна, бессильный прорвать их оборону, тоже недостоин поклонения! Я иду к Богу Единому!

И Чанильтосинд направился в Канрай с твёрдым намерением перейти в единобожие.

А его брат Чанильштолот, который охранял Тлирангогашта во время его ночи на чужой супружеской постели, испытывал громадные колебания: то ли убить царевича прямо там, то ли продолжать верно ему служить? После суда, увидев, что все единодушно считают царевича героем, он вдруг решил, что перед ним будущий император Юга, рядом с ним можно добиться такого положения, какое отцу и не снилось. Чанильштолот подумал: "Я должен либо добиться положения названного брата Тлирангогашта по матери, либо всё-таки его убить. Если я стану его названным братом, я уйду из своего рода и клятва, данная отцу, станет недействительной. А вот царство либо княжество я тогда получу". На душе у "друга царевича" стало полегче: появилась ясная цель, не было больше сомнений, когда служить, а в каком случае убить.

Словом,

Войны затихли.

В мирной богатой стране

Люди вздохнули.

Но после пира

Вскоре похмелье придёт.

Глава 3. Мир вокруг

Высокие минареты виднелись из-за белокаменных стен Кунатала, религиозной столицы Единобожников всего мира, местопребывания их Первосвященника и главного из дворцов императора (где сам светский Император Правоверных старался бывать пореже). Сейчас эти посты занимали разные люди, как чаще всего бывало в истории Единобожников. Если что-то случалось со светским Императором Правоверных и его родом, Первосвященник временно брал сан императора себе и должен был как можно скорее короновать нового достойного властителя. Поэтому Империя Правоверных существовала без перерыва дольше всех других. По легендам, дворцу императора и Великому Собору было более двадцати тысяч лет, они были построены сразу после того, как Лакмтайр Благословенный убил Рмлункутру Проклятого, восстановил многообразие законов и свободу веры, предав проклятию само понятие общечеловеческих ценностей. Циклические изменения климата то превращали земли Канрая в цветущие саванны, то выжигали их до пустыни. Но оазисы, обрабатываемые крепко сидящими на своих наделах крестьянами, оставались одними из самых плодородных мест всего населённого мира. В этих оазисах, на их границе, чтобы не занимать самые ценные земли, стояли два древних и славных города Канрая: Кунатал и обычная резиденция светского императора Ломканрай.

Кунатал был городом монахов и купцов. Двадцать пять монастырей стояли в городе и вблизи его стен (нищенствующие монашеские ордена считали великим грехом для монахов укрываться за стенами и за спинами воинов: если приходят захватчики или разбойники, монахи должны выходить им навстречу, увещевать их прекратить кровопролития и смилостивиться над мирными людьми; даже самые жестокие победители щадили, во всяком случае, этих монахов и некоторых из тех, за кого они сильнее всего просили). Девятнадцать городских монастырей отличались богатством, резко контрастирующим с демонстративной скромностью и бедностью шести внешних. Нищенствующие монахи не могли иметь хоть что-то сверх необходимого, и даже этим должны были делиться со всеми нуждающимися. Может быть, из-за их бедности и бескорыстия захватчики и разбойники обходились с ними лучше всего. Тем более что среди разбойников-Единобожников было в ходу поверье, что отмолить грехи перед смертью они могут лишь в качестве нищенствующих монахов. Понятия отпущения грехов без искреннего и деятельного раскаяния в обеих религиях не было, хотя возникающие секты то и дело скатывались к такому соблазну.

Караван-сараев в городе было видимо-невидимо. Только больших рынков было пять. Из Кунатала расходились торговые пути во все места Великой Степи, лишь частью которой был Кампатар, поражавший старков необъятными просторами. Другие тропы шли в торговые порты Союза Рултасл верстах в трёхстах на юге от столицы. Из городов Рултасла купеческие корабли часто достигали даже Восточного и Южного материков, предпочитая опасности пересечения открытого океана встрече с пиратами, вовсю безобразничавшими в прибрежных водах Юга.

Обычное местопребывание императора Единобожников, Ломканрай, считался городом ремесленников и воинов. Стена, окружавшая его, была высокой и сложена из серого камня. Минареты низкими, потому что по обычаю не должны были превосходить по высоте стен Запретного Дворца императора, который одновременно являлся неприступной внутренней цитаделью. По легендам, всего два раза за два десятка тысяч лет захватчики овладевали Запретным Дворцом, и лишь в результате предательства.

Структура религиозной иерархии Единобожников являлась в принципе централизованной. В мире был один Первосвященник. Ему помогал конклав из настоятелей столичных монастырей и такого же числа кардиналов, посылавшихся со всего мира. На самом деле состав кардиналов был практически всегда неполон, поскольку даже добраться с Южного материка или с Малых Островов на противоположном конце Родины было очень тяжело. После смерти Первосвященника конклав избирал его преемника. Если же Первосвященник желал быть уверенным в том, кто станет новым главой вселенской церкви, он объявлял об уходе в отшельники и лично возглавлял выборы.

Примерно раз в тысячелетие проходили Вселенские соборы. По традиции состоявшихся соборов насчитывалось двадцать девять. Последний был десять лет назад. На нём основным вопросом было отношение к тому, кто такой Дзен Й'Лур с Южного Материка: новый пророк или лжепророк?

В религии Единобожников считалось, что после Кунга Великого и Соу Заблудившегося к Богу может прорваться лишь один человек в мире, поскольку, когда прорвались двое, они стали мешать друг другу. Из-за этого один из них сбился с пути, впал в грех уныния и отчаяния и стал молиться мамлюкам Господа, отбывающим тяжкую службу во искупление своих страшных грехов и помогающих людям лишь личным примером, что, сколь тяжкие грехи ни были совершены, деятельное раскаяние и честная служба Богу Единому может их искупить. Но, когда появляется или должен вот-вот появиться пророк, Кришна сбивает с пути истинного одного из ищущих Божественного Откровения и превращает его в лжепророка. Часто лжепророк даже сам не понимает, кому он служит теперь. Он искренне считает, что показывает лёгкий и быстрый путь к искуплению грехов и к блаженству в духовных объятиях Бога Единого или же, наоборот, начинает неистово бороться против всех грехов, забывая, что человек грешен по природе своей и что нужно не только осуждать, но и увещевать, и прощать.

Когда появляется священник, аскет или монах потрясающей духовной мощи, приходится разбираться, настоящий ли это пророк или коварнейший из духовных сыновей Князя Мира Сего. На последнем соборе было постановлено, что Й'Лур — лжепророк. Но, поскольку людям свойственно ошибаться, собор мог вынести лишь предостережение, а окончательный вывод делался на следующем соборе или же на поместных соборах не ранее, чем через век, чтобы страсти успели утихнуть. Появление лжепророка означало появление пророка и наоборот. Практически никогда они не появлялись одновременно, поскольку Кришна понимал, что при личной встрече его агент будет разбит или, ещё хуже для Князя, переубеждён и обращён настоящим Пророком Господа. Лжепророк приходил либо несколько раньше, либо несколько позже с тем, чтобы либо отвратить людей от настоящего Пророка, либо исказить его откровения. И после сравнения плодов деятельности двух духовных вождей становилось окончательно ясно, кто из них был настоящим.

Осуждённый на соборе, Й'Лур обвинил иерархов в симонии, гедонизме, извращениях, лжи и гордыне. Он вместе со своими сторонниками ушёл в окрестности Великих Озер и там, под именем Йолур-хаджи из Южан, проповедовал и успешно перетянул под знамена своей секты несколько племён и государств.

На соборе Йолур настаивал: пора начинать священную войну против впавших во все смертные грехи почитателей Победителей. Оказавшись же главой своей секты, он завёл сношения с Великими Монастырями по всем канонам правил взаимодействия двух религий. Последней пришла новость, которая переполошила весь Канрай: еретик послал на Имперский Суд своих монахов, а эти свихнувшиеся северяне приняли их в качестве наблюдателей с полным правом совещательного голоса, обосновав тем, что пока неясно, какая из сект в конце концов окажется правоверной.

Первосвященник Алий XXXII был крайне расстроен этим известием.

— Эти наши унылые братья совсем не понимают реальности. Ведь, победив, он начнет их просто резать. И весь мир окажется охвачен огнём страшного джихада, как уже бывало.

Между собой иерархи Единобожников называли приспешников Победителей "унылыми братьями". Простой народ, особенно купцы, бывавшие в Империи и в Агаше, подсмеивались над этим. По слухам и по рассказам купцов, жилось заблуждающимся куда веселее, чем "правоверным".

В Канрае представления допускались лишь на строго ортодоксальные религиозные темы и лишь один раз в год, во время Дней Великого Пророка. Посты разной степени строгости занимали больше половины года. Четырежды в день (а во время постов семь раз в день) надо было обязательно молиться, и лучше всего публично, чтобы тебя не заподозрили в нечестии. Вино разрешалось лишь в дни праздников, из-за чего по праздникам большинство напивалось до упаду. За азартные игры отрубали кисть руки, наказывая строже, чем за воровство: вору отрубали лишь большой палец, чтобы лишить его возможности ловко воровать. На открытую женскую красоту можно было полюбоваться лишь на невольничьем рынке. За прелюбодеяние мужчин кастрировали, а женщин убивали. Правда, это несколько смягчалось тем, что разрешались временные браки. А в Ломканрае нравы были намного свободнее, поскольку императорский двор, как правило, особым аскетизмом не страдал, и молились по три раза, как было принято у большинства Единобожников.

Сейчас в Канрае было время тишины. Соседи, будучи правоверными, не трогали священной обители главы религии. Агаш, который был единственным соседом с верой Победителей, уже двадцать лет с Канраем не воевал. Но ведь еретик может поднять степь и двинуть её на пристанище отступников, которые, как известно, хуже гяуров. Поэтому Первосвященник и Император Правоверных Шаран Эш-шаркун, заслышав о том, что на юге появились дерзкие пришельцы и ухитрились войти в союз с Агашом и более мелкими государствами, решили послать своих эмиссаров (а заодно и миссионеров) к новым поселенцам и торжественное посольство с богатыми дарами в Агаш. Сейчас два посольства собирались в путь. Они должны были дойти до рултаслского города Курст, там сесть на корабли и плыть сначала в Калгашт, где останется посольство, а затем в пролив Локара, где обосновались новые пришельцы.

Первосвященник проинструктировал послов и эмиссаров. Он обратил внимание послов на необходимость весьма вежливого поведения с главой нового союза, не допуская, однако, умаления достоинства веры и самой Империи Правоверных. С пришельцами рекомендовалось сразу взять наступательный тон, поскольку в союзе они младшие, а затем, по просьбе агашского царя, если он соизволит заступиться, смилостивиться и передать (конечно, гораздо более скудные) дары. В обоих случаях надо было передать описание деяний и ругательств лжепророка и попытаться разъяснить его опасность для неверных, напирая на то, что именно на них этот фанатик бросит свою орду.

* * *

Королевство Киска славилось среди земледельческих государств Великих озёр прекрасной конницей и ортодоксальностью в вере. Молодой царь Диритич уже успел провести пару маленьких победоносных войн, послал богатый караван с добычей Первосвященнику и получил в обмен весьма почётное посольство, которое обещало предоставить митрополиту Киски сан патриарха Озёр, но недвусмысленно намекало на то, что сначала нужно разделаться со лжепророком, который вовсю соблазняет народ.

Диритич получил известие, что Йолур с полутысячей верных приспешников решил направиться к хану Комсакрая и проходит практически через его территорию. В Комсакрае свары между сторонниками и противниками Йолура дошли до ожесточённой распри. Лжепророк явно рассчитывал на то, что его личное участие окончательно перетянет как орды Комсакрая, так и соседние с ними государства на сторону его лжеучения.

Король быстро собрался и с четырьмя тысячами своей отборной тяжёлой конницы помчался наперерез лжепророку. Он боялся лишь одного: не сбежит ли сам прельститель? Надежду внушало главным образом то, что лжепророк практически не признавал верховой езды и повозок, передвигаясь пешком, как он сам говорил, из смирения перед Господом. Оглянувшись, король остался доволен: суровые воины с белыми плюмажами на шлемах, а над отрядом развеваются белые знамена королевства с вышитым на них изречением Великого Пророка: "Сила угодна Всевышнему, если она служит Истине".

На третий день король нагнал лжепророка в открытой степи. В отряде был всего десяток конных, остальные наполовину пешие воины, наполовину монахи. И действительно примерно полтысячи.

— Выдайте нам лжепророка и расходитесь, обманутые правоверные! — повелительным тоном потребовал Диритич.

— Попробуйте возьмите! Оглянулись бы на ваши собственные знамена! — дерзко ответил главный в отряде после Йолура: здоровенный детина, по виду мужик-воин, вооружённый палицей и одетый в хорошую броню, видно, захваченную у какого-то владетеля.

Ни один из отряда лжепророка не поколебался. Они выстроились вокруг своего кумира, а тот расстелил молитвенный коврик, почему-то из каучуковой материи, и начал истово молиться. Король пожалел, что потерял время и утратил внезапность, пытаясь обойтись без лишнего пролития крови.

Как ни странно, первый натиск конницы был отбит. Пехотинцы не побежали и не дрогнули, но около сотни из них уже лежали на степной траве. Жалко, конечно, было потерянных людей и лошадей, но такова уж доля воина. Ясно стало, что ещё пара атак, и отряд лжепророка будет просто перебит.

Но тут Йолур громким голосом велел своим расступиться и не защищать его:

— Пусть король сам снесёт мне голову, если желает. А Бог Единый, если нам суждена победа, сам меня защитит. А если нет, вы разойдётесь и будете нести свет веры и рассказывать о моей мученической кончине.

Король, ожидая подвоха, осторожно приблизился. Люди лжепророка настолько верили своему кумиру, что послушно расступились. В такой ситуации просто отрубить голову было недостойно короля, и он решил сначала попытаться поговорить с вождем секты.

— Мутанабби (так именовался лжепророк на новом священном языке Канрая), ты соблазнить меня пришёл? Но мы всегда были крепки в вере. Я вижу, что ты достойный человек, только сбившийся с пути. Покайся, и я приближу тебя к себе. Ты сможешь распространять свои мнения и новации, но не претендовать на то, что они истинны.

Вообще говоря, у правоверных не существовало понятия ереси. В принципе каждый духовный лидер мог высказать своё мнение, и часто несколько формально противоречащих друг другу мнений в конце концов признавались равно допустимыми и равно ортодоксальными. Главное было, чтобы они не искажали основ веры и не вредили духовной чистоте верных. А люди всё равно не идеальны, и каждый может увидеть лишь часть Божественного Света. Так пусть воспринимает её способом, который больше подходит ему.

Даже пересмотр сказанного предыдущими пророками не считался ересью. Время от времени Бог присылает нового пророка поправить то, что начало приводить к заблуждениям. Новации, если не признаны вредными, лишь помогают в этом. А вот если признаны вредными... Имперский суд был здесь бессилен, но сами правоверные в таких случаях становились беспощадными: отступник хуже язычника.

Йолур поднял глаза на короля и сказал:

— Благословляю тебя, благородный властитель. Если так повелит Господь, то один взмах твоего меча, и я уйду на покой. Освобожусь от тяжкого труда, что присудил мне Создатель. Но сначала скажи, перед Ним, всё ли в порядке в нашей духовной империи?

Король растерялся. Конечно, многое его возмущало. Но вот высказать всё прямо?

— Ты прав в том, что слишком много у нас стало грязи, греха и неверия. Поэтому я и предлагаю тебе стать моим личным священником. Всё, что нужно: отказаться от претензий, что ты пророк, что ты Рассул.

— Ты думаешь, что загноившиеся раны и застарелые болезни лечатся святой водичкой и сладкими речами? Целение их тяжкий труд и нелегкий выбор. Я не побоялся стать врачом правоверных. А ты смог бы понести это бремя? Можешь ли ты исправить нашу веру и нашу Империю? Скажи "да", и получишь Его благословение на мою отрубленную голову. И мою благодарность заодно. Или, если ты прикажешь, я покорно признаю себя твоим рабом и буду в меру сил помогать тебе врачевать пороки. Ну что, берёшь это бремя на себя?

Диритич вздрогнул и пару минут не мог решиться ни на что. Но через некоторое время он собрался и сказал:

— Лжепророки обычно правильно критикуют пороки верных, но выход, который они предлагают, хуже болезни, которая лечится. Ты умрёшь, чтобы не соблазнять достойных людей. А я буду исправлять то, что могу, выносить то, что не могу исправить, и молить каждый день Господа, чтобы Он помог мне отличить первое от второго.

— Ну что ж, король. Ты сделал свой выбор. А теперь последнее слово скажет Создатель. Я помолюсь ему и с покорностью приму любой его выбор.

Лжепророк вновь погрузился в молитву.

— Хоть ты и стал орудием Князя мира сего, но выбрал достойную смерть. Я буду молиться за лучшую участь для твоей души и за прощение твоих грехов, — произнёс король и стал дожидаться, обнажив меч, когда Йолур кончит молитву.

Страшное напряжение сгущалось вокруг. Конечно, многие из людей Йолура уже навсегда уверовали в него, но часть других помнила истории о лжепророках, в гордыне своей полагавшихся на защиту Господа и не находивших её.

И вот, наконец, Йолур произнёс:

— Нет Бога, кроме Бога единого, Двенадцать рабы его, Кунг пророк его и я молю Всевышнего, чтобы он ещё раз подтвердил, что я, Йолур, верный слуга Его.

Услышав столь кощунственное извращение символа веры, Диритич взмахнул саблей. Но рука короля всё-таки немного дрожала: он не был уверен в правильности решения. Вдруг нечто типа молнии проскочило между приближавшейся к шее святоши саблей и его спиной. Удар неизвестной силы заставил Диритича разжать руку, сабля оцарапала шею Йолура-хаджи и упала на землю. Диритич, поражённый очевидным знамением, соскочил с коня и пал ниц перед пророком, произнеся:

— Свидетельствую, что нет Бога, кроме Бога Единого, Двенадцать рабы его, Кунг и Йолур пророки Его, а я слуга Его.

Йолур торжественно завершил молитву, трижды поклонившись и поцеловав землю, сотворённую Господом. Затем он поднялся, возложил руки на голову Диритича, благословив его и подтвердив королевское достоинство. Тут обе армии пали на колени и стали согласно произносить новый символ веры.

Когда король возвращался в свою столицу, демонстративно пешком, рядом с пророком, он вдруг во время вечерней молитвы воздел руки к небу, на котором виднелись Магеллановы облака, или Глаза Всевышнего, как их называли в этих местах.

— Господи, я счастлив, что ты оказал мне высшую честь, явив мне чудо и вразумив меня!

— Не кощунствуй, царь, и не впадай в грех гордыни. Не думай, что Бог явит чудо ради тебя. Он просто дал знак нам, что пришла пора вновь поправлять искажённую ожиревшими и ослабевшими духом священниками религию. А чудеса бывают гораздо реже, чем нам кажется. Главное, что у тебя в душе была искренняя вера, и поэтому законы мира, установленные Творцом, помогли тебе очистить эту веру от повисших на ней заблуждений, — ответил Йолур.

Он-то знал, что действительно рисковал очень сильно, положившись на Господа, а молния была обычным электричеством. На Южном материке умели делать сильные компактные гальванические элементы и ёмкие маленькие конденсаторы. Но ведь разряд мог произойти слишком поздно... А дальше уже вступила в силу действительно колоссальная духовная мощь и убеждённость самого Йолура.

Многие, кто страдал болезнями, собрались на пути, прося благословения и втайне надеясь на исцеление. Других вынесли к дороге родные и близкие. Йолур, иногда оборачиваясь на неприметного желтолицего монашка, как-то державшегося в тени, несмотря на то, что шёл все время рядом с пророком, на некоторых возлагал свою руку, и внезапно, после удара божественной силы и молитвы пророка, больному становилось намного лучше. Даже расслабленный, который уже три года не вставал, встал, взял свою подстилку и хотел было упасть на колени, но Йолур сказал:

— Иди в дом свой и молись там. Ты ещё слаб, а чистую веру твою я и так вижу.

Но не со всеми Йолур так поступал. Некоторым он просто давал благословение, немного утишая боли, и советовал достойно готовиться к смерти. Некоторых он публично отчитывал за грязные мысли и намерения в голове и требовал покаяться по-настоящему. А одной женщине он прямо сказал:

— Ты хотела исцелиться и взять моё благословение затем, чтобы получить силы до смерти сделать злое дело. Кайся быстрее! Сегодня ты предстанешь перед ангелами Господа!

Поражённая в самое сердце женщина заплакала и начала публично каяться, что действительно хотела последний раз встать, чтобы отравить любовницу мужа и самого неверного. Тогда Йолур благословил её и пожелал ей достойно отойти в мир иной.

Пять дней пути превратились в триумфальное шествие. Король хотел было одеть рубище кающегося и спать перед шатром пророка, но пророк строго велел ему спать в своем шатре и не идти рядом с ним всё время, чтобы не запустить дела царства. Королём пророк Диритича почему-то не называл, всё время говоря "царь".

* * *

Шокированный внезапным отпадением короля и массы воинов в ересь, митрополит Киски и Артиллогва Саркит Уш-шуджум, прямой потомок последнего Пророка Шуджума Уль-Макита, встретил процессию, к которой по дороге присоединились многие жители, в воротах города.

— Остановитесь, несчастные, и покайтесь, пока не поздно! Разве вы не видите тёмной ауры, исходящей от этого орудия Кришны? Повторите настоящий Символ веры и попросите прощения у Господа за то, что вы поддались соблазну! И тогда Бог Единый вас простит, и спасёт от огненной бездны мира Кришны, куда вас тянет этот лжеучитель!

— Посмотри на меня, несчастный, гордящийся своим происхождением и не желающий видеть того, что творится вокруг! Разве вокруг меня чёрная аура? Ты, погрязший в гедонизме, гордыне, лжи и лени, давно уже утратил способность видеть ауры и потерял духовное совершенство! Смотри мне в глаза, несчастный, не отводи! Я вызываю тебя на поединок духа! — не очень громко, непреклонным голосом произнёс Йолур.

Митрополит хотел было приказать схватить дерзкого, но сила была явно не на его стороне, и сочувствие народа тоже. Осталось принять духовный вызов. Иерарх, который на самом деле давно уже расслабился и лишь изредка вспоминал о духовной тренировке, сразу оказался, говоря борцовскими терминами, поставлен в партер. Теперь он лихорадочно вспоминал приёмы, как ускользнуть от духовной атаки диавольского отродия, которым его обучали во время суровой аскезы в монастыре. Молитвы не помогали: видимо, веры в них иерарх вкладывал мало. Он схватился за священную реликвию Престольного Храма Киски: частицу мощей самого Уш-Шуджума, с которой он почти никогда не расставался. Но помощь от реликвии оказалась недостаточной. Через пять минут владыко на глазах у всех упал на колени, делая знаки отвращения зла, а через десять минут расплакался и произнёс новый символ веры. Народ возликовал.

Саркит ожидал, что Пророк Йолур благословит его и подтвердит сан, но пророк лишь произнёс формулу малого облегчения грехов, велел снять облачения митрополита, надеть ризы отшельника и предаться суровому покаянию. Лишь через год бывший митрополит имел право на исповедь и прощение. Пророк вместе с сопровождающими его, распевавшими молитвы и гимны, двинулся к собору.

Через несколько минут произошел ещё один эпизод. Человечек невзрачного вида подставил вместе с другими свою голову под благословение. Почувствовав толчок желтолицего, Йолур мельком глянул на него и вдруг выпрямился в негодовании (этих тонкостей не заметил никто, кроме бывшего митрополита, который, оставшись в нижних ризах, плёлся за пророком).

— Ты хотел благословиться, чтобы лучше красть! Сейчас уходи и даю тебе три дня, чтобы покаяться. Если ты заупрямишься, на четвёртый день ты окажешься проклят и ноги твои сами приведут тебя к позору и на виселицу.

Поражённый вор упал на колени и стал истово каяться, выражая готовность уйти в нищенствующие монахи, но неожиданно для всех Йолур простил его грехи при условии, что тот немедленно запишется в войско и будет храбро сражаться.

Толпа была просто в экстазе. Все пели религиозные гимны и повторяли новый символ веры. Король, который по-прежнему шёл рядом с пророком (по-другому поступить сейчас было бы исключительно глупо) в некотором отчаянии подумал, что теперь пророк может всех подвигнуть на любые дела, а руководить людьми придётся ведь монарху. Сам блаженный будет лишь молиться за всех и давать указания.

Подойдя к собору, Йолур посмотрел на росписи, украшавшие его стены, на пышное внутреннее убранство, и демонстративно воздел руки к небу:

— Господь, посмотри, во что превратили храм твой эти падшие! Он выглядит как кумирня и ювелирня, а не как пристанище духа!

Толпа хотела немедленно разбивать фрески, но Йолур запретил:

— Разрушение — дело Дьявола, а не Бога. Мы должны картины заменить строгими узорами, которые будут направлять мысли к Богу и покаянию, а не к тому, как откупиться от грехов своих и ещё сильнее грешить дальше.

Йолур сам отслужил праздничную службу, которая сопровождалась новацией, вызвавшей бы толки среди прихожан и священничества, если бы не была совершена в момент столь явного торжества нового пророка.

Из тюка на спине осла достали двенадцать коленопреклонённых фигур Победителей, поставили их сбоку от входа в храм и натянули над ними полог из материи. На службу Йолур пригласил бывших в городе купцов и рабов веры Победителей, велев им собраться под пологом. Там же он велел собраться рабам, которые по традиции не входили в храм, а молились на его крыльце. А после службы Йолур произнес проповедь.

"Верные слуги Господа! Духовные дети мои! Свет, который затмили жадность и невежество священников, вновь воссиял над Киской. Как вы знаете, пророки возвещают людям слово Божие, а затем люди по греховности и невежественности своей постепенно его искажают, и должен прийти новый пророк, вновь возвестить слова веры и спасения. Каждый раз, с каждым новым пророком, Господь открывает верным новые страницы своей высочайшей мудрости".

"Мир наш сейчас погряз в грехах. Заблуждающиеся и отчаявшиеся братья наши ударились в самый дикий разврат. Гадкие Проклятые помогают им в этом, засылая своих пауков-ростовщиков и шлюх. А самое страшное, что погрязли в лени, чревоугодии и разврате даже мы, верные слуги Господа. Когда я был в Кунатале, я поразился роскоши монастырей, превосходящей даже великолепие Храма Первосвященника. Я плакал, видя жирных, самодовольных монахов, скупо отмеривающих по полмиски жидкой похлебки нищим. Я рыдал, видя, как священники, не довольствуясь одной законной женой, бегают к наложницам, а то и просто к шлюхам. Я был близок к греху отчаяния, когда видел, как во время молитв на Вселенском Соборе объевшиеся и опившиеся "пастыри" засыпали, и как они потом истошно визжали во время моей речи, когда я требовал соблюдать чистую бедность и раздать излишние богатства нуждающимся либо пожертвовать на Великий Джихад. Я возмущался, когда видел, как художники малюют свои картины на стенах домов священной столицы, забывая строгие предупреждения о том, что нельзя сотворять себе кумиров. Я негодовал, когда видел лицедеев, представляющих неприличные позорища. Я горевал, когда заметил, что среди этих выродков появились уже сыновья и дочери нас, верных".

"И поэтому я пошёл к тем, кто чище, кто легче проникнет душой к Господу. И я рад, что не ошибся, духовные дети мои!"

"Наши иерархи восприняли ошибки заблуждающихся и стали совместно с ними преграждать людям путь к знанию. А Бог есть Истина. Бог есть Высший Разум. Разум ведет человека к Богу, а невежество и полузнание — в объятия Отца Лжи. Я объявляю греховной каждую попытку ограничить знания и секретить их. Я объявляю великим хаджем любое путешествие, из которого вынесено новое знание. Даже в так называемые "великие монастыри" заблуждающихся. Даже к дикарям-идолопоклонникам. Если человек сохранил свет Божьей веры в своем сердце и вынес свет знания для верных, он поступил правильно".

"Я возвещаю царство Веры и Разума. Бог сотворил мир для человека, а человек всё время боится это признать. Наши предки создали из людей демонов, но даже тогда лучшие из этих демонов покаялись и стали рабами Божиими. Разум не даст нам поддаться лжи, главному орудию Князя мира сего. Разум не может ошибаться, когда он слит с чистой и глубокой верой. А наши трусливые иерархи боялись света Разума. В результате мерк свет Веры".

"Я возвещаю благословение Господа всем честным труженикам, всем доблестным воинам, всем справедливым правителям, всем чистым и верным жёнам, всем монахам и священникам, которые откажутся от мирских богатств. Все драгоценности, собранные здешними монастырями и церквами, которые не нужны для богослужения, пойдут на джихад".

"Я объявляю джихад. Завтра честные священники и монахи нашего города изберут местоблюстителя Первосвященнического престола, поскольку из-за того, что нынешний восседающий на нём епископ погряз в грехах гордыни, лжи, симонии и чревоугодия, он потерял право на престол, и я объявляю его расстригой. Я провозглашаю вашего крепкого в вере, великого доблестью и справедливостью своею короля Диритича вице-императором и наследником престола Империи правоверных и сегодня же пошлю нынешнему Императору предложение узреть свет Божий и перейти на нашу сторону".

"А теперь я перейду к тому, что вас поразило: я допустил на молебен заблуждающихся и даже вроде бы разрешил им поклониться их кумирам".

"Вы знаете, что семь лет я провел в строгом отшельничестве, пока не услышал глас Господа. Мне велели идти и попытаться исправить грехи нас, верных, а заодно и направить на стезю служения Богу заблуждающихся. Поэтому я сегодня подпустил их к храму".

"Вы знаете, что Господь может простить людям очень и очень многие грехи. Но простить не значит попустительствовать. Грех отчаяния, когда люди считают себя слишком ничтожными, дабы обращаться к Богу, и начинают молить о заступничестве рабов Его, простителен, но тяжек. Люди эти сами считают себя рабами. Именно так мы и должны рассматривать их теперь. А чтобы отвратить от желания сотворять себе идолов из картин и изваяний, я разрешу этим рабам рабов рисовать и ваять только рабов. И все будут знать: если мы видим картину, то на ней изображён раб. Если мы видим изваяние, то это раб".

"А что касается рабов из верных, я объявляю противоречащими божественному праву все законы и обычаи, препятствующие их отпуску на волю. Более того, я требую, чтобы каждый хозяин перед смертью отпускал раба, не виновного в преступлениях, совершённых во время рабства, на волю. Верный должен успеть помолиться полной молитвой и получить полное помазание и напутствие от священника. Умирать верный должен как свободный человек, даже если в жизни он по прихоти Судьбы либо из-за грехов своих попал в неволю, и перед смертью иметь право произнести полный символ веры, назвав себя слугой Господа, а не рабом слуг Господа. А если раб крепок телом и душой и пожелал идти в джихад, хозяин должен не только освободить его, но и омыть ноги его, поклониться ему и дать ему оружие".

"Рабы имеют право молить Двенадцать, но только об одном: чтобы они своим примером утвердили их в необходимости стойко переносить рабское служение и заслужить в конце концов свободу, которую даст Господь этим рабам своим после их победы над Кришной, в момент Страшного Суда".

"Возблагодарим Господа, который проливает свой свет и благодать на весь мир, даже на самых недостойных, если они начинают каяться и служить ему. И отречёмся еще раз от врага его, побитого камнями и выпоротого рабами Божиими".

Народ воспринял все эти вести с ликованием.

А Йолур запел гимн, который он сложил во время похода на Киску.

Смотри на солнце и на небо в звёздах,

Смотри на рыб, на птиц и на зверей.

Ты осознай, что Божий мир был создан

Для нас: разумных, верящих людей.

Не увлекайся суетою мира,

Должны понять мы замысел Творца.

Невежды поклоняются кумирам,

Страшит их свет Господнего лица.

Сквозь крики лжи лишь шёпот истин слушай,

И постигай весь мирозданья план,

Ведь истин Божьих не боятся души,

Коль Князя не проник в них злой обман.

Из башен и дворцов глядят со страхом,

Как поднялась за правду Верных рать.

Рассыпалась вся ложь их ныне прахом,

Пришёл час детям Кришны умирать.

Весь мир пройдём мы, жизнь благословляя,

А если встретим застарелый грех,

Мечом и словом землю очищая,

К Высокой Истине мы возвращаем всех.

Поймём устройство всей нашей Вселенной,

И Божий план её в себя вместим.

Для нас Он создал мир благословенным,

Мы замысел Его осуществим!

И овладев всем нашим мирозданьем,

Мы царство Божие повсюду водворим.

Вооружённый Верою и Знаньем,

Слуга Господень стал непобедим.

И закончил пророк строками из Притч:

Есть Бог, есть мир; они живут вовек

А жизнь людей мгновенна и убога,

Но всё в себя вмещает человек,

Который любит мир и верит в Бога.

(Н. Гумилев)

Закончив пение, Йолур переглянулся с невысоким узкоглазым монашком, все время державшимся в тени невдалеке от пророка, и ушёл вместе с ним в покои митрополита. Этот монах был самым ценным приобретением, которое Йолур вынес из тайного визита в Великий Монастырь: менталист высшей категории, которого пророк убедил в своей миссии и обратил в Единобожие.

— За одну неделю мы обратили сильную страну. Теперь настала пора распространять свет веры в Бога и в Истину и словом, и мечом, — устало проговорил Йолур-рассул, как его называли теперь.

— Отец мой! Я пойду с тобой до конца. Но нет у меня уверенности, что линии Судьбы ведут нас к победе.

— Так что, мне надо было ещё этих проклятых Богом предсказателей и звездочётов увести от унылых рабов? Если ты думаешь про них, то я понимаю, что наши иерархи так усердно проповедовали блаженство нищих духом и разумом, что мы отстали от рабов рабов чуть ли не на тысячелетие. Те хоть избранным давали возможность думать и творить, а эти ко всему новому относились как к ереси.

— Йолур-Рассул, да благословит тебя Господь и да приветствует! Дюжина рабов рабов упала на землю перед твоим домом и молит, чтобы ты хоть на минуту вышел к ним, — прервал беседу дежурный монах.

— Сейчас выйду, — ответил пророк, довольный тем, что имя "рабов рабов" уже прилипло к почитателям Победителей.

От имени лежавших на земле заблуждающихся заговорил их священник:

— Пророк, сегодня мы увидели свет истинной веры и высшего разума! Прими нас под свою духовную сень и назначь нам покаяние, дабы мы искупили грех поклонения недостойным.

— Им вы будете поклоняться ещё некоторое время, чтобы уговаривать их вразумить остальных заблуждающихся. Я принимаю вас под духовную сень и как покаяние назначаю вам рабское служение слугам Господа до тех пор, пока хозяин не отпустит вас на волю. После этого вы будете считаться полноправными свободнорожденными Верными.

Внимательно присмотревшись к священнику, Йолур сказал ему:

— А ты будешь моим личным рабом.

И бывшие свободные почитатели Победителей произнесли символ веры в рабском варианте.

Через неделю Йолур освободил священника, дал ему имя Джихар-Хаджи и сделал своим советником.

А царь Диритич не знал, радоваться или бежать быстрее из города. Его поставили руководителем громадного мятежа, и через день ему уже не останется выхода, кроме победы и позорной смерти.

* * *

Император Юга Кароль, Четырнадцатый этого имени, перелистывал страницы исторических хроник, уже второй месяц всё время лежавших в его личном кабинете. Эти пришельцы показали, насколько сильнее воинственный дух Северной Империи, чем Южной. Но ведь на стороне южан многовековые традиции и опыт дипломатии. История подтверждает, что сила и ярость всегда в конце концов уступали сладким речам, выгодной торговле, подкупу и искусно составленным договорам. Предлагать старку королевскую корону Кароль не стал, узнав из донесений путешественников, расспросов купцов и приходивших поторговать степняков, что Атар всё время утверждает: новое государство подчиняется лишь северному императору. Подсылать убийц теперь уже поздно, надо было делать это ещё в Лангиште, когда дошли первые вести с Агоратана, как теперь этот остров называют. Остаётся надеяться, что вызванные появлением этих чужаков волны не пройдут дальше Ссарацастра и Агаша, утихнув в бескрайних просторах Кампатара, отделяющих Благодать от побережья Пурпурного Моря. А заодно, может, это и к лучшему. С востока доходят вести о то ли пророке, то ли лжепророке. Император предпочёл не ссориться с новой силой, допустив наблюдателей от нового духовного лидера Единобожников в состав Южного Имперского Суда. Сколько он знал, Первосвященник скрипнул зубами, но стерпел, тем более что так же поступил и северный император. Теперь главное, чтобы замятня развернулась вокруг Канрая и Агаша, чем дальше от Благодати, тем лучше.

Размышления прервал первый министр.

— Ваше величество, гвардия требует жалования. А казна пуста. Должен был заплатить за титул короля хан Шильрунстии, но он всё тянет.

— Послать гвардию на него и заставить заплатить! — в сердцах закричал император, но тут же осознал всю абсурдность своего предложения. — Я, конечно, пошутил. Пошлите ему пару красавиц из моего гарема вместе с Ауристом. Он, кажется, у нас самый льстивый и сладкоязычный. А я отдаю наложниц Арои и Уллои. Они самые страстные, должны хану понравиться. Надеюсь, что степняк придёт в доброе расположение духа и заплатит причитающееся.

— А с гвардией что делать?

— Этот самый посланник то ли лжепророка, то ли пророка неоднократно намекал нам, что может две тысячи имперских золотых заплатить за разрешение открыть миссию. Возьми их в обмен на мой рескрипт с разрешением. Его подготовь сегодня же и деньги постарайся взять не позже чем завтра. А затем потяни с выбором земельного участка, сколько возможно. Не мне тебя учить, как волокитить дела.

Реально власть императора давно уже распространялась лишь на княжество Имашанг в Благодати. Даже соседние королевства Отлап и Шиналь были намного сильнее, и какие-то подношения от них бывали лишь при восшествии на престол нового монарха. Считалось, что намного почётнее, когда коронует сам император, за это можно и заплатить. В наших терминах, император играл в основном роль свадебного генерала на чужих пирах. А наглый царь Чиланшата вообще отказался от королевского титула, заявив, что эта побрякушка только унижает его. Теперь он демонстративно посылал свои средства лишь Имперскому Суду в собственные руки двух главных судей, чтобы не потерять представительства в этом важнейшем органе. На Юге Имперский Суд был намного слабее, чем на Севере, и поддерживали его в основном авторитет и средства Южного Великого Монастыря, хотя формально суд существовал при императоре. Даже право голоса при назначении нового Патриарха императоры Юга давно уже продали Монастырю.

Словом,

Страстный отшельник,

Выйдя из пЩстынь своих,

Мир поджигает.

Все в ожиданьи...

Кто же потушит пожар?

Глава 4. Месяц тайфуна

Царь Атар ворочался с боку на бок. Он не мог спать уже третью ночь. Ехидные слова Ашинатогла о том, что люди Лиговайи не големы и резко расслабятся, когда прошло напряжение войны, не давали покоя.

Последние два дня были посвящены большой охоте: непременному элементу развлечений и одновременно общения собравшихся монархов.

В первый день была охота с гончими. Собаки старков показали себя прекрасно. Южане считали их нечистыми животными и относились к ним, как к зверям. А старки давно уже относились к ним, как к друзьям, и всячески развивали у них умения быть верными слугами. Для старков было самым обычным делом послать собаку искать хозяина за двадцать вёрст, и ведь обычно находила! Точно так же хозяин мог послать собаку домой или к другому члену своей семьи, с которым она была связана. А уж тело хозяина, в случае несчастья или преступления, искал прежде всего его четвероногий друг. Достоинства всегда неотлучно сопровождают недостатки. Собаки входили с хозяевами в настолько крепкую эмоциональную и духовную связь, что передать их другим было почти невозможно. Смерть верного друга была тяжким духовным потрясением для хозяев. А то, что собака оставалась до самой смерти охранять могилу хозяина, было самым обычным явлением.

Принц Лассор застрелил трёх оленей и трёх волков. Последнее было почётнее: осторожных и умных животных, становившихся ещё умнее из-за происходивших временами скрещиваний с собаками, выследить и убить было труднее всего. Другие высокородные охотники тоже в грязь лицом не ударили. Ашинатогл, к великой радости своей, выследил зубра и завалил его несколькими стрелами, обработанными сонным зельем. Теперь домбая везли на корабль, чтобы агашец с торжеством водворил его в свой зверинец. А вот Атар довольствовался парой лисиц: даже в лесу не мог отвлечься от мыслей о том, что же делать дальше?

Точнее, что делать, было ясно до начала колониальной экспедиции: строить гражданское общество (вайю). Но только сейчас царь понял, насколько по-другому придется всё выстраивать здесь и насколько быстро надо успеть заложить прочные основы, пока общество спаяно единой целью, едиными ценностями и вдохновением от одержанной победы. Естественно, под обществом Атар понимал граждан, остальные были тяглым народом. Но с ними тоже надо было разбираться и включать их в общую систему...

Атар вновь выругал про себя Урса: "Железная башка! Однорукий болван! Завоевал места, которые и отдавать теперь нельзя, и хлопот с ними не оберёшься! Я-то думал, что неграждан будет десять на гражданина, а не под сотню. А главное, сам-то ухитрился найти общий язык со своими людьми. Они теперь за него горой стоят и как на своего героя смотрят". Успокоившись, он решил, что Урса надо как можно чаще вызывать в узкий совет царства. И на глазах будет, и может подсказать, как с горцами управляться, и в азарт не успеет войти и новые завоевания затеять, и почёт ему по заслугам.

Вечером, как и полагалось на охоте, все пировали прямо в лесу, готовя дичь на кострах и, соблюдая меру, запивали её вином. Ночевали там же.

На другой день охотники сражались с вепрями, которых гнали на них загонщики. Всё обошлось прекрасно. Пара слуг получили травмы, но никто не был убит или покалечен, хотя кабаны всегда были опасной дичью.

После охоты опять последовал вечерний пир в лесу, на сей раз с неумеренными возлияниями, поскольку завтра уже планировалось возвращение в Арканг.

Утром князь Текоттет ругался и смеялся. Он не обнаружил своего кошеля и поднял скандал. Вдруг один из граждан увидел кошель на верхушке княжеского шатра, пришпиленный стрелой с надписью на ней: "Пей, да меру разумей!" Действительно, ночью мертвецки пьяного князя принесли на постель.

Происшествие показало Атару, что у некоторых из воров, амнистированных по случаю записи в колонисты, уже чешутся руки вернуться к своему ремеслу. Пока что они ещё держатся, но это ненадолго.

Атар вычислил шутника. Это был вор из Карлинора Кун Тростинкар, один из отпущенных князем Клингором заключённых. Ныне Кун, конечно же, был уже не вором. Сражался он смело, был разведчиком у Лассора, получил пятьдесят дворов крестьян, пять дворов воинов и дворянский титул. Но ведь руки старые умения не забыли, и привычки остались... А какой позор будет, если дворянин попадёт под суд за воровство! Или, ещё хуже, избежит суда, хотя все будут знать, что он виновник дерзких краж.

Тянуть не стоит... Но и привлекать внимания к этому человеку нельзя... А ведь собаку свою он успел обучить просто великолепно! Ну да, ведь воры умеют обходиться с собаками. Вот и повод.

Атар подозвал к себе Тростинкара, рядом с лошадью которого бежала молодая сука.

— Молодец! Неплохо выучил собаку. Сколько я помню, взял ты её щенком в Карлиноре, когда мы собирались уезжать.

— Да. Ей восемнадцать месяцев.

— От кого она?

— У меня записано, да подбирал я не по родословной, а по уму и характеру.

— Не теряй записи. Родословные всех наших людей нам придется здесь вести, как родословные лучших собак, — пошутил Атар.

— Да уж чувствую, царь. Я вот из тюрьмы в дворяне теперь попал. А думал, на галеры или в каменоломню упекут. В рабское служение меня побоялись бы отдавать: сбёг бы.

— И ты не стыдишься болтать о таком при монархах? — нахмурился Атар, но тон его показывал, что он не очень разгневан.

— А чего стыдиться! Ты нам всем дорогу показал. В Империи мы выхода себе не находили, а здесь всё ясно и всё от тебя зависит.

— Сколько у тебя наложниц?

— Я же знаю, как смеются над теми, у кого много или одна. Две, конечно.

— Детей уже сделал?

— Уже представлял своим людям чрево одной из них. Лохи эти горцы. Она, царь, стыдилась беременности. Только не умирай со смеху, а то меня пацаны замочат.

Царь внутренне поморщился от того, что Тростинкар начал слишком уж вольно себя вести. Но тем более нужно сейчас делать дело.

— Чем больше смотрю я на твою суку, тем больше она мне нравится. А вот сама найти дичь без твоего указания пути она сможет? И осторожно привести нас к ней? Сейчас мы останавливаемся передохнуть, как раз и проверим.

— Сможет, твоё величество! Ищи, Аcтор!

Сука не побежала сразу, стала прислушиваться и принюхиваться, забралась на пригорок и вдруг без единого звука помчалась к кустам и исчезла в них. Через четверть часа она вернулась с победным видом.

— А ну-ка, сходим с тобой посмотрим! А то два дня мне на охоте не везло! А вы оставайтесь, — прикрикнул царь на остальных дружинников. — На двоих и то там добычи будет мало!

Ашинатогл, оценив ситуацию, переглянулся с Тлирангогаштом и они улыбнулись друг другу. А принц Лассор не понял, с чего это отец помчался продолжать охоту. Ему показалось, что он хочет оценить собаку, чтобы заказать от неё щенков для себя.

Сука нашла в камышах ни много, ни мало — тигра. Она осторожно вывела охотников прямо к его лежбищу, две стрелы вонзились в два глаза, и Атар, подскочив к умирающему зверю, кинжалом вскрыл вену на шее и отскочил вновь. Сука, умное существо, была настороже и в драку без нужды не полезла, а победные звуки стала издавать, лишь когда тигр упал без сил.

— Быстро мы его завалили! Молодчина, Аcтор! Ты стоишь нас двоих, — вырвалось у Тростинкара.

— А ты, оказывается, шутник! Я сегодня твою шуточку с кошельком увидел. И знаю, что это не первая у тебя, — сказал царь, на самом деле предполагая, что подобные выходки Кун проделывал и раньше.

— Ну да. Пацаны прикалывались, как над лохами, кто дупло раззявил, стебался.

— Не "пацаны", а "граждане". У нас тут не банда, а царство, — вдруг серьёзно заметил царь. — И ты теперь не вор, а дворянин.

— Ну корень у слова один и тот же! — попытался стебаться дальше Кун.

— Учти, если у тебя корень один и тот же, его вырвать надо, и вместе с яйцами, — жёстко сказал Атар. — А вот Лассор говорит, что ты прекрасно воевал, к вражинам в лагеря и в деревни бегал, как к себе домой.

Тут Кун понял, что разговор предстоит серьёзный.

— Так там война была. У чужих взять, не украсть, а добыть называется, — ответил Кун.

— Вот и будешь добывать дальше для царства. И не сам. Надо будет тебе обучать детишек своему военному ремеслу, — подчеркнул слово царь.

Царь почувствовал, что что-то стоит в горле и в мыслях у Куна, и применил способ ментальной атаки, сопровождаемой словесными угрозами.

— Учти, теперь за каждый проступок с тебя спросится вдесятеро! Не только за деяние, но и за позор всему гражданству и дворянству! Руки бы тебе надо бы заранее отрубить, а то они уже чешутся, ночью показал! И как ты осмелился со мной разговаривать, как с бандитом из вашего круга! Недолго тебе осталось благоденствовать, раз государству помочь не хочешь. Всё равно ведь не сможешь тихо сидеть в своём имении, а так засветился, что, когда кого-то для примера надо будет казнить как следует, лучшего не найдёшь!

И вдруг Кун проговорился:

— Тебе, Атар, надо с Чоном Сибарингом говорить. Он у нас смотрящий. А я рад буду. Только подумать надо, как всё сделать получше.

Атар заметил, что Тростинкар старается говорить на чистом классическом языке. Он ослабил давление, и сказал ему:

— Не бойся. Я же знаю, что ты сейчас думаешь, что своих выдал. Но вы ведь всю войну дрались прекрасно и вели себя отлично. Теперь надо, чтобы вы свои способности применили на благо граждан. Нас слишком мало, чтобы воровать друг у друга. Но, как сказал наш Патриарх, умирает та нация, где не остаётся искусных воров. Нам надо будет встретиться там и так, чтобы никто не знал об этом. Ох, внимание! К нам ломятся остальные!

Действительно, на торжествующий лай собаки сбежались остальные и стали поздравлять царя с прекрасной добычей.

— От этой суки трёх щенков дашь мне! — повелительно сказал царь, как будто именно это его больше всего интересовало.

— Только тебе, твоё величество, — ответил Кун. — Остальным пока раздавать не буду, я сам от нее псарню завести хочу.

* * *

Когда Атар набирал колонистов, к нему явился потомственный учёный, бакалавр Сур Хирристрин. Его семья сумела развить сов настолько, что вместо глупых голубей и на всю жизнь привязанных к хозяину собак можно было использовать в качестве посыльных умных и быстрых птиц. Не желая, чтобы в Империи это открытие либо затоптали в грязь недоброжелательные учёные мужи, либо присвоили себе, семейство уже три поколения вело опыты в тайне. Тем более что глава их семейства в своё время поссорился с королём, и удалиться подальше от возможных неприятностей было тогда вполне логичным поступком. А затем отшельничество и скрытность вошли в привычку, и Хирристрин с большим трудом заставил себя показать свое открытие Атару. Но результат демонстрации вышел столь жалким, что Атар с позором выгнал учёного, причём они оскорбили друг друга. Тут у Хирристрина взыграла гордость, и он решил покончить с собой путем полного голодания у ворот дворца Атара, если принц не примет его извинения и вновь не выслушает его. Второй показ оказался удачным, и Атар оценил потенциальную силу открытия Хирристринов. Всё семейство и две супружеских пары доверенных слуг направились в колонию.

Учёному выделили заброшенную деревню в укромном месте предгорий, и там он продолжал свои опыты. Первые две проверки в реальных боевых условиях завершились удачно. Во втором случае там, где не прошла очень хорошо обученная собака, пролетела сова и вовремя предупредила отряд о засаде.

Сейчас Хирристрин был, как обычно, недоволен. Пришлось съездить на народное собрание и на праздник вместо того, чтобы продолжать дела. Поэтому уже через три дня учёный собрался назад, закупив немного необходимых вещей.

Основные лавки были в районах возле порта. Когда Хирристрин выходил из очередной лавки, вокруг него с пением закружились несколько Древних женщин, а одна из них стала на почти чистом старкском предлагать ему прочитать линии Судьбы. Пока он ругался и отбивался от непрошеной предсказательницы, кошелёк с пояса исчез. Хирристрин, обрадовавшись, что остановился не в гостинице, а у знакомого, отправился в "царский дворец". Из маленького домика вышла царица Арлисса, которая вела дела в отсутствие уехавших на царскую охоту с гостями царя и наследника.

— В чём дело, магистр?

— Хочу потребовать суда и справедливости. Сегодня в порту меня остановила стая Древних и обокрала.

— Я велю секретарю записать случившееся. А ты можешь пройтись с дежурными гражданами, если узнаешь кого-то из воровок, схватим для исследования.

— Да, наверно, я никого не узнаю. Они вовсю плясали, пели и кружились вокруг меня. Так что я даже ту, что мне пыталась Судьбу разгадать, как следует не рассмотрел. Только платье да бусы запомнил. Может, разве по голосу узнаю.

Царица невольно улыбнулась.

— Нельзя же быть таким рассеянным! В городах всегда бывают воры и мошенники. Обойти тебя при твоей ненаблюдательности очень легко. Мы в колонии, у нас нет стражников, и мы должны сами защищать себя. Кинжал у тебя на поясе теперь не просто знак гражданина. Да и во владении мечом необходимо потренироваться. Ну ладно, тем не менее, пройдись, может, кого-нибудь найдёшь. А я тебе подкину немного золота в награду за две успешных пробы сов и для спокойного возвращения домой. Вечером подходи ко мне, и потом сразу на ночлег, а то и новый кошелёк у тебя срежут.

И Арлисса быстрее скрылась внутрь дома, чтобы посмеяться.

Весь остаток дня ходил ученый с дежурными гражданами, видел женщин из Древних, но уверенности в том, что это те самые, у него не было. Вечером он зашел в дом к купцу Чону Сибарингу, торговавшему ювелирными изделиями. Ещё на Жиории Хирристрин познакомился с этим человеком, и тот сразу понравился ему высокой культурой, а прежде всего какой-то спокойной уверенностью и властностью, необычной для простолюдина. А Сибарингу бакалавр тоже был симпатичен своей абсолютной честностью, бескорыстием, наивностью и твёрдыми принципами. Так что они не то, что сдружились, но сблизились.

Сибаринг выслушал рассказ, откровенно посмеялся, а затем помрачнел и о чём-то задумался. Вдруг у него вырвались слова:

— Чужие! Наша земля! А показывать этому нельзя. Да чего там! Здесь всё сами решаем.

Учёный так и не понял, к чему они относились, тем более что Сибаринг налил ему вина и предложил сыграть в большой шатранг.

Большой шатранг и облавные шашки были двумя самыми сложными и тонкими играми у старков. Большой шатранг чуть-чуть напоминал шахматы, но фигуры были пятиугольниками одного цвета, различаясь тем, что они ставились острыми углами в противоположные стороны. Игровое поле делилось на три зоны: две державы и между ними пустыня. В пустыне было несколько зелёных клеток: оазисы. Фигура, кроме верблюдов и разведчиков, три хода находившаяся на пустынных клетках, снималась с доски как умершая от жажды и голода. Фигура, взятая у противника в державах или в оазисе, становилась солдатом чужой армии и могла быть выставлена любым ходом на любую клетку, кроме пустыни, на расстоянии не больше чем четыре клетки от другой своей фигуры. Фигура, убившая или захватившая чужую фигуру, повышалась в звании (для этого пятиугольную дощечку фигуры переворачивали, на обратной стороне было написано красным лаком, чем она становится). Но, захватив у противника повышенную в звании фигуру, игрок получал исходную, которая вновь должна делать карьеру. Задачей было убить чужого короля. Троекратное повторение позиции считалось проигрышем повторившего.

В игре ничья бывала очень редко. В основном, накопив резервную армию, одна из сторон начинала отчаянную атаку, прорвавшись (зачастую смертником) к чужой державе и выбрасывая в слабые пункты позиции соперника резервные фигуры. Если атака не удавалась, обычно следовала убийственная контратака. Так что комбинация была здесь обычным явлением, без которого не обходилась почти ни одна партия. А комбинации предшествовало тонкое позиционное маневрирование. Изредка встречались и ситуации типа наших шахматных окончаний, когда две армии входили в смертельную схватку в пустыне и истребляли друг друга.

Силы двух игроков были примерно равны, превосходили они в этой игре почти всех колонистов. После трёх часов упорной борьбы Сибаринг выиграл контратакой. Довольный красивой победой и тем, что он полностью отвлек гостя от мыслей о краже, Чон ещё раз выпил с гостем и поговорил на разные светские темы.

— Я слышал о лагере невест под Аркангом. Рассказывают, что там много красавиц, но пока что все они законченные варварки: ведут себя как рабыни, а не как гражданки. Тех, кто выдержит учёбу, будут раздавать в жёны нашим людям. Я сам собираюсь такую жену взять. Здесь всем нужно вести себя не так, как в Империи. Но мне пока нравится.

— Ещё бы! У тебя две серебряные пластины отличий, тебе целую деревню предлагали, да ты сам отказался, предпочел городскую жизнь, как я слышал, — ответил учёный, раздосадованный поражением, но не слишком: партия ему тоже очень понравилась, и редко удается сыграть со столь достойным соперником.

— Мне нравится, что здесь нет этих продажных стражников и взяточников-судей. Мы сами поддерживаем порядок и сами судим, когда надо. Да и законы, уже вижу, сами будем себе устанавливать, по понятиям.

— Ну на самом деле не все так хорошо. В Империи каждый мог заниматься своим делом. А стражники и судьи нас охраняли. На годик сходил гражданин в армию, постоял в строю, и уже можешь не отвлекаться ни на что. Налоги платишь и ни о чем не думаешь.

Сибаринг почему-то рассмеялся.

— Друг Сур, ну не всегда и не всех они там защищали. Ты жил на отшибе, и многого не знаешь. Но ты прав: здесь вместо того, чтобы налоги платить, приходится самому обо всём думать.

— Ну вот, и мне тоже приходится! Со смердами надо управляться. Хорошо ещё, что у меня сын деловой да ещё побратима из местных себе привёз: они вдвоём споры решают. И судить теперь самому придется вместе с моими бывшими слугами. И думать о защите своей деревни тоже самому: вдруг бандиты с гор придут, а смердам не всем доверять можно. Голова разламывается! И зачем я только сюда поехал?

— Жалеешь, что ли?

— Жалею. Но потом думаю, что второй раз решал бы, поступил бы так же.

— Чтобы совсем развеять твою грусть, я спрошу: как тебе моя рабыня-кратавелька Торан?

— Очень симпатичная!

— Сегодня она тебя будет обнимать. А сейчас мы ещё выпьем и на неё полюбуемся. Торан, заходи, раздевайся и танцуй!

* * *

Вернувшись в столицу, Атар был поражён известием. В городе нашли десяток трупов Древних, и больше половины из них женщин. На некоторых из жертв были следы жестоких пыток. Представитель Древних встретил Атара перед его "дворцом" и униженно просил расследовать преступление, примерно наказать виновных.

Немного подумав, Атар решил зайти в лавку купца Сибаринга. Тот, естественно, стал лично обслуживать высокого покупателя. Купив пару украшений для своих слуг и рабов, Атар тихонько сказал "ювелиру":

— Завтра через два часа после восхода солнца буду в заповедном лесу охотиться. Жди на второй лужайке около реки. Никому зря не показывайся.

— Не надо там, правитель. Зайдешь завтра к портному И Куринину, что через дом от меня, он поведёт тебя мерку снимать, а там буду ждать я. Никто больше знать не будет.

— Идёт!

Царь отправился дальше по своим делам: надо было оформлять союзный договор с пуниками и отправить с честью гостей. Ашинатогл уже заговаривал о том, чтобы вместе сходить в поход на Канрай. Атар отговорился убедительным резоном: надо дать время людям построить и обжить дома, наладить хозяйство, пережениться и наделать детей. Решили поход запланировать через год.

"Надо готовить новое народное собрание" — подумал Атар. Плохо, что немного дней назад люди разъехались, а теперь вновь собираться. Но затягивать нельзя.

Голова монарха разламывалась от множества проблем. Он уже видел, что сохранить старкскую культуру в неизменном виде нельзя даже надеяться. Несмотря на всё "перевоспитание", жёны-агашки внесут и половину своей крови, и свой образ мыслей и чувств. Степнячки тоже, но почему-то здесь Атар был более спокоен: как ни странно, красивая гармония прослеживалась в мировоззрении и поведении гордых и своевольных степняков и тех неукротимых старков, которые рискнули отправиться на безнадёжную авантюру. А вот в случае с агашцами музыка, которая играла в голове царя, когда он интуитивно оценивал совместимость двух народов, была совсем другая: энергичная, но построенная в основном на красивых дерзких диссонансах.

Чем дальше, тем больше Атар убеждался, что по трезвому расчёту у колонистов не было никаких шансов выжить здесь. На Агоратане — другое дело. Но старки поступили по вдохновению и, кажется, выиграли. И тут Атара пронзила ещё одна мысль: "Дети от наложниц! Ведь наложницами почти никто не занимается. Этот дубинноголовый Урс ведь сообразил: прислал в столицу свою жену-лазанку, теперь она приучается к другой жизни в свите царицы. А другие относятся к ним как к наложницам в Империи. Но там ведь узаконить сына или дочь от наложницы было отдельной серьёзной процедурой, накладывавшей ответственность на отца. А здесь это пока что будет автоматически. И по-другому нельзя. Придётся опять советоваться с женой".

Урс Ликарин был постоянной занозой в мыслях царя. Он многократно подтвердил и свои незаурядные способности лидера и полководца, и своё крайнее своеволие. Атар одновременно и уважал, и проклинал этого мужика-графа. Точно, что он мог быть вождём Жёлтых в Империи. Да и здесь он демонстративно назвал лазанские городки деревнями и джигитов сделал именно полноправными крестьянами. "Ой, Князь побери! Они ведь у него пользуются всеми правами граждан и уже начинают вести себя как граждане. Урс ничего пока не говорил об их приёме в гражданство, но ведь я сам ляпнул нечто такое, когда они меня "мирно и почтительно" осадили во дворце в Гуржаани" — подумал царь. — "Эта осада тоже показывает, что они способны на гражданское поведение: не бунт, но явственная угроза всеобщим бунтом, и вместе с тем разумные и умеренные требования. А перед этим провели ведь свои народные собрания во всех деревнях бывшего царства! Вот ещё одна головная боль: нельзя много новых граждан и нельзя закрывать дорогу достойным и готовым принять нашу культуру во всех отношениях".

Чтобы успокоиться, царь, вернувшись к себе, взял лютню, позвал дежурных и заиграл мелодию, которая родилась у него в голове при думах об агашцах. Среди дежурных граждан нашёлся владеющий музыкальной грамотой и записал импровизацию царя. Царь сам не ожидал, что в тот же вечер художники оркеструют её и исполнят перед двумя царями. Ашинатоглу мелодия "Агаш" понравилась.

— Совсем не песенная и не танцевальная, но энергичная и дерзкая. Я хочу своих людей видеть именно такими, как слышится в этой мелодии.

Ободрённый Атар заиграл другую свою мелодию: "Степные батыры". Пуникский хан расплакался, а художники тоже быстро оркестровали её и исполнили. Это было совершенно другое произведение. Гармоничная мелодия, фрагмент которой был энергичной воинственной пляской или битвой, а два других спокойной нежной песней любви и весёлым гомоном пира.

— Задал ты нам задачу! Тут две разных песни и танец. Песня женская. Песня застольная мужская и танец воинов! — улыбаясь, сказал хан Чюрююль.

Под эту мелодию и был подписан и скреплен клятвами окончательный договор о присоединении пуников к Южному Союзу. Он, в частности, включал право свободной торговли всех членов союза и взаимное признание браков. Пуники не предполагали, что свободная торговля невыгодна для них. А оба царя втихомолку были в этом уверены. Зато пуникам льстило положение о том, что они имеют право рекомендации других народов Кампатара в союз и право вето при приеме новых кампатарцев, а также вносить двум царям предложения о ведении совместных войн в степях и в случае необходимости в Благодати. Тем самым они рассчитывали, что среди кампатарских союзников будут главными. Вот здесь пуники не ошибались: именно на эту роль их и предназначали оба царя. Но ведь такое положение заодно накладывает обязанности: если появятся новые кампатарские союзники, пуникам надо будет в случае необходимости удерживать их от отпадения и помогать усмирять беспорядки. А право внесения предложений о войне заодно означает также обязательство отказаться от этого намерения, если идея не будет одобрена двумя царями.

На следующий день отплыл домой Ашинатогл, оставшись очень доволен своим визитом. Он и сам полагал, что сейчас нужно дать старкам по крайней мере год на то, чтобы укрепиться и обустроиться. А за это время можно будет не спеша согласовать план новой победоносной войны. Улучшало настроение также то, что он вез с собой всё-таки соблазнившуюся роскошью и перспективами Иолиссу и ещё десяток неукротимых воинов-старков, желавших не править своими деревнями и плодить детей, а новых приключений. Согласно соглашению о союзе, Атар не имел права препятствовать своим людям служить Агашу. Впрочем, и Ашинатогл также, но пока что агашцев, желающих служить в старкском войске, не нашлось: отпугивали совершенно другие обычаи, железная дисциплина и необходимость постоянной изнурительной тренировки. Вот несколько пуников уже присоединились к старкской кавалерии, и ещё десяток отправились искать приключений в Агаше.

Тлирангогашт пригласил к себе в переводчики и советники Аориэу. Тот с благодарностью поклонился и неожиданно ответил:

— Сейчас не могу принять твоё лестное предложение, царевич. Сначала я должен пойти к своему теперешнему хозяину Однорукому и отказаться по всем правилам от службы ему. А затем, по обычаям нашего народа, я должен полгода провести в деревне и учить наших детей тому, что сам узнал. А старейшины могут задержать меня ещё на полгода. Вот если ты будешь согласен принять меня через год с небольшим, тогда я немедленно отправляюсь к Ликарину и сообщаю ему об уходе.

— Не могу поверить! — восхитился Ашинатогл. — Древний ведёт себя по всем законам чести и благородства! Такого надо взять себе.

— Я и отец мой будем рады видеть тебя в Калгаште, как только закончишь отдавать долг чести своему народу, — улыбнулся Тлирангогашт.

Аориэу подумал: "Оказывается, я удачно угадал, какое содержание они в данный момент вкладывают в своё пустое понятие чести! Теперь надо будет понять, как лучше всего это использовать".

Чюрююль задержался ещё на день, встретив первый караван со степными невестами. Те направились в Арканг со смешанным чувством страха и любопытства. Невысокие ловкие старкские юноши их почётной охраны нравились девушкам-степнячкам, а их сдержанное и уважительное отношение к женщинам покоряло.

— Да, таким приятно будет показаться нагими! — втихомолку перешептывались девушки. — И ведь не в гарем попадём, а хозяйками станем, как у наших батыров. И мужчины они настоящие, смелые, властные и вместе с тем сдержанные. А как они крепко и нежно будут любить!

Князь Лангишта Тлиринташат отбыл домой в тот же день, что и Чюрююль. Его сын Аркоглош решил послужить в старкском войске, несмотря на то, что оставался побратимом Тлирангогашта. Аркоглош считал, что у старков есть чему поучиться, и Тлирангогашт одобрил решение названого брата. А два горских князя задержались погулять и развлечься ещё на пару деньков.

* * *

Утром в день отплытия Ашинатогла царь Атар сразу после торжественного завтрака направился "заказывать новое платье". Такое поведение царя подчеркивало простоту нравов в новом государстве: пока что нет придворного портного, и царь идёт как обычный гражданин в мастерскую.

В примерочной сзади открылась ещё одна дверь, и царя увели в потайную комнатку. Там сидел Чон Сибаринг. Хозяин мастерской сразу же удалился. Поглядев на Чона, Атар решил рискнуть, сказав то, в чём он не был уверен до конца.

— Привет коронованному имперскому вору в законе! Сколько я понимаю, таких коронованных особ у нас в Лиговайе больше нет? — Атар не смог удержаться от некоторой иронии.

Чон чуть скривился, но быстро собрался и повел разговор по-другому, чем предполагал вначале.

— Привет, твоё величество! Моя корона не сравнится с твоей. Но её заработать было тоже очень непросто.

— Я увидел, что ваши люди доблестно и хитроумно сражались в войнах.

— А по-другому нельзя было! Мы все в одной лодке, и выплыть могли, лишь действуя как одно целое.

— Я посчитал и понял, что шансов победить и даже выжить у нас не было. Но мы победили. И мы по-прежнему в одной лодке. Стоит немного расслабиться, нас съедят. Может, теперь уже не всех перебьют, а разделят как ценную добычу и развезут по местным царствам-государствам.

— Зачем ты мне это говоришь, царь? Я всё понимаю! И знаю, что мы должны показать всем местным пацанам, ворам и братве: на нашу землю им соваться не стоит! Ноги если и унесут, то с большим трудом.

— А ты зачем мне это говоришь? Я уже всё понял, когда ко мне пришли Древние жаловаться на убийства.

Тут оба рассмеялись, стряхивая страшное напряжение начала разговора.

— Я знаю, что в Империи вору нельзя было опускаться до сотрудничества с властями, — продолжил Атар. — Но здесь другой мир. У нас общее дело, дело всего народа.

— Общее дело, RzechPospolita, Res Publica, Cosa Nostra, якудза, общак. Да, у нас тут одновременно и государство, и банда. И царство, и республика. И мы все вместе победим или все вместе пропадём, — безжалостно сказал Чон. — И раз других коронованных здесь нет, решать придётся мне и тебе.

Конечно же, Чон назвал мафии своего мира, но мы передали их привычными земными словами.

Царя передёрнуло от такой прямоты. Но одновременно он почувствовал, что разговор пока что идет, как надо. Он хотел высказать свою идею, но Чон его опередил.

— Высокомерные ниндзюки с нами не поехали. Мы сможем создать гильдию, которая их за пояс заткнет. Не только разведывать и убивать, но и пускать слухи, воровать, соблазнять, перетягивать на свою сторону, компрометировать, обманывать, разорять. А заодно никого чужого не пускать безобразничать на наших землях.

— Ну насчёт соблазнять, разорять и перетягивать на нашу сторону... Здесь у нас уже есть мастерицы.

— Гетеры работают на высших уровнях. А наши женщины будут использовать низшие инстинкты. Они смогут держать на поводу и заставлять работать на нас тех, кого гетеры могли бы лишь в могилу свести или сломать, так что даже разорить не успели бы. И компрометировать гетеры не стали бы: слишком низкое занятие для этих благородных особ. Да и какое же бесчестье для мужчины стать любовником такой знаменитой женщины? А с ревностью жены он как-нибудь справится.

— Но ведь у ниндзя своя секретная система подготовки и отбор с раннего детства.

Вот тут Чон вновь рассмеялся. Он вдруг вышел, не прикрывая дверь, открыл ещё одну дверь (царь понял, что и в соседней комнате никого не было) и сказал:

— Крис, заходи, пора!

Из-за отталкивающей внешности, крайней холодной жестокости в битвах и при пытках пленников, Криса Колорина все сторонились. Поэтому его заслали в самые немирные места и как можно дальше, выделив селение в отдаленной долине Южного Ицка. Прозвали Криса Демон Пытки. Прозвищем он, судя по всему, гордился.

— Я чувствую, что сейчас я узнаю кое-что интересное про тебя, Крис, — улыбнулся Атар. — И очень важное для нас всех.

— Да, царь. Ниндзя своих, которые преступают их правила, используют в качестве тренировочных груш. Крис ухитрился сбежать, а поскольку высокомерные ниндзюки никого чужого не используют, он сумел укрыться от их гильдии и был наёмным убийцей и палачом у нас. Попался он по мелкому делу, поэтому избежал распятия и был отпущен в колонию. Так что ты правильно в Карлиноре сказал, что он даже не висельник. Но он сумеет учить ребят так же, как учили ниндзя. А для девочек создадим свою собственную систему тренировки. Только попроси гетер поделиться с нами некоторыми секретами, — спокойно ответил Чон.

— Да, поистине патриотизм — последнее прибежище негодяев. Был подонком из подонков на родине, а здесь, когда стал частью общего дела, превратился в честного человека и чуть ли не героя. А теперь и на самом деле сможет стать тайным героем и основателем гильдии, если сумеет наладить обучение. Но вот подходящих мальчиков и девочек откуда возьмете?

— Будем забирать детей из нелояльных семей горцев, — спокойно сказал Крис.

Видно было, что это он уже продумал.

— А найдётся? — несколько растерянно спросил Атар.

— У себя в деревне я уже вижу четырёх мальчишек и шесть девчонок, которые подошли бы по физическим данным и по психике. Пока что я их семьи не трогал, хотя смотрят они чуть ли не злее всех. Сейчас спровоцирую на непокорность и заберу детишек.

— Место, где твоя деревня, великолепно подходит для нового клана. Но вот всех жителей придётся оттуда убрать. А это такая потом проблема с Великим Монастырём... — стал размышлять Атар.

— Зачем проблема? Оставим в каждом дворе по мальчику или по девочке, а кое-где и по женщине, подходящих в члены гильдии либо в слуги гильдии. Формально требования храмов будут соблюдены, ведь возраст остающихся не оговорён, — сказал Чон. — Остальных выселим за непокорство. Священника и монахов подберём из доверенных людей, кто клятву молчания даст.

— Даже пару бывших месепе можно будет оставить. Они уже настолько запуганы, что пусть работают на гильдию, — уточнил Крис.

Глядя на Криса, можно было понять, что в случае непокорства он не стеснялся преподать жестокий урок остальным. Но Атар точно так же понимал, что при полной холодной безжалостности он старался лишних людей не мучить и не уничтожать.

— Всё равно нас как следует обличат, но, действительно, в этом случае реально будет замолить грех и загладить его богатыми подношениями, — улыбнулся Атар. — А другим деревням это будет урок.

Чон и Крис согласно кивнули. Видно было, что оба они пока что довольны ходом разговора. Не ясно было, что хотел предложить царь, но теперь стало видно, что вариант воров очень ему понравился дерзостью и всей направленностью. "На глазах вырабатывается дух новой колонии! Да что там скрывать от самого себя. Дух нового народа. Самые пассионарные пошли со мной. А Империя на краю глубокого надлома" — подумал царь, а вслух произнес:

— Прекрасно! Значит, твою деревню, кстати, как она называется?

— Язык вывернешь, как её называют местные. Я переделал это просто в Каратарикота.

— Так вот, деревню Каратарикота со всей её долиной изымаю из владения Асретина, а его вознагражу деньгами и почестями. Формально это ему некоторое наказание: в его владениях бандитов больше всех.

— Он жесток, но не настолько, чтобы их сломать. И вовремя начать обходиться с мужиками местными по-человечески тоже не умеет, — безжалостно подвел первые итоги правления Асретина Колорин. — Или слишком рано, и они воспринимают как заигрывание, или слишком поздно, когда они уже озлоблены до крайности.

Эти слова заставили Атара с уважением глянуть на монстрообразного палача имперской мафии. А Чон, улыбнувшись, сказал:

— Я заодно имечко подобрал нашему здешнему сообществу. Невидимая гильдия.

— По делу! — согласился Атар, — Но учти, я восстанавливаю полузабытый старый имперский закон: в момент преступления человек выходит из-под защиты всех законов. Так что если ваши попадутся...

— Справедливо! — согласился Чон. — Не попадайся. А мы, соответственно, назначим открытого человека, не из наших, но доверенного, или же из наших, но завязавшего с делами, у которого раззявы из числа лиговайцев будут за выкуп получать обратно то, что они профунькали.

— Не вы назначите. Вы скажете мне две кандидатуры, и я рекомендую Народному Собранию избрать трибуна Невидимой гильдии. Он будет иметь право заступаться за ваших, и у него будут получать обратно свои вещи и деньги обкраденные и обманутые. А вот шантаж, рэкет и бандитизм по отношению к нашим безусловно запрещаю. Всех воров и прочих не из вашей гильдии сразу к ногтю прижимайте, кто бы они ни были.

— По понятиям рассуждаешь, царь! — улыбнулся Чон. — Даже своих воров защищаешь.

— Пока они свои и работают на общее дело, конечно же!

* * *

Конечно же, жесткая психологическая перестройка, которой подвергли невест старки, не могла обойтись без жертв. Бодниданат, пухленькая блондиночка, то смеялась слишком много, то начинала плакать. А вечером, когда все улеглись в постель, она вдруг села и молча стала раскачиваться. Под утро её товарки проснулись от смрада. Она всё так же раскачивалась, глядя в одну точку ничего не выражающими глазами, а под ней растекалась лужа. Позвали врача, менталиста и целительницу. Девушку три дня приводили в себя и преуспели в этом. Но приговор специалистов был единодушен: сломалась и обучения не выдержит. По старкским обычаям, в таком случае она подлежала обращению в рабство. Ей вернули одежды, и девушка с радостью облачилась в них. Агашку хотел купить в наложницы один из юношей-дежурных, но им заявили, что они не должны искать лёгких путей, и отвезли Бодниданат в Дилосар, где её купил с той же целью почтенный воин и увёз к себе в деревню. Надо сказать, что Нидан, как её назвали, выглядела отнюдь не несчастной, родила своему хозяину пятерых детей. Положение наложницы было не хуже положения жены в Агаше. А подняться выше у неё не хватило сил.

Следующий случай был трагичнее. Тукульаштрат вдруг ночью перескочила через забор, когда охранники отвернулись, и убежала в лес. Нашли её лишь к обеду, забившуюся в чащу, всю искусанную кровососами и москитами, но в юбочке из веток и листьев деревьев. Её не стали наказывать, а попросту объяснили, что, выйдя за рамки закона, она не защищена, и любой имел право сделать с ней всё, что угодно. Её спросили, куда она хотела пробраться? Она объяснила, что к своему царю, чтобы тот забрал её от мучителей, что она предпочитает быть рабыней в Агаше, чем становиться бесстыдной гражданкой здесь. Наставницы, желая переломить её настроение, объяснили, что стыд — это очень хорошо, но когда от него не теряешь разум. Что добродетель жены очень ценится у граждан, и она сможет прожить свой век в почёте. Другое дело, что ей надо научиться выполнять все обязанности гражданки. Но через ночь Тукульаштрат опять убежала. Охранников как следует побили розгами, а двух, кто был ближе всего к её палатке, даже поставили перед выбором: уйти из лагеря охранников с позором или получить по двадцать плетей. Они выбрали плети. Девушку запретили искать и объявили повсюду, что она вне защиты законов. Через три дня она приплелась обратно, изнасилованная, избитая, в грязном рубище. Её тоже продали в рабство, причём в публичный дом.

Лильнинуртат всячески лелеяла в себе воспоминания о своём далеком женихе. Но совершенно другая жизнь уже властно захватывала её своими объятиями, тем более что языку и обычаям она училась чуть ли не быстрее всех. А вид грустной и скромной красавицы, да и её пронзительная песня, притягивали к девушке сердца молодых старков. Как ни странно, у неё могло оказаться чуть ли не больше всех поклонников. Раскованные женщины были для старков не в диковинку, а ставить перед собой трудные задачи для них было привычно и лишь разжигало азарт. В голове девушки начинала складываться новая песня об ожидании любви, но она гнала её от себя, считая изменой своему верному жениху.

Штлинарат всё больше и больше влюблялась в Арса Таррисаня. Он тоже ловил каждый её взгляд. Невозможность встречаться вблизи, видимо, только добавляла сладкой муки влюбленным, усиливая их чувства. Наставница Лайройсса даже легонько стегнула невесту розгой, заметив, что девушка в очередной раз переглядывается со своим женихом.

— Ты думаешь, юноше легко выносить такое искушение и такое ожидание? Тебя же предупреждали: не разжигай преждевременно в сердцах огонь! Ведь Арс весь истомился, глядя на тебя. А какая-нибудь бесстыдница вполне может воспользоваться его состоянием и соблазнить его втюриться в себя. Ведь мужчине отказать женщине позорно, а в таком состоянии страсть может быть высосана такой охотницей и переведена на неё. И женится он на недостойной, и оба вы будете несчастны.

Такой строгий выговор получила девушка, но отказаться иногда встречаться взглядами и улыбаться своему возлюбленному было уже не в её силах. А наставница вдруг улыбнулась:

— Лучше поприлежнее пряди, а затем тки и шей. Как только сошьёшь первое платье, будешь иметь право сидеть на скамеечке у ворот и разговаривать с любимым вблизи. И даже за руку можно будет иногда подержаться. А когда получишь старкское имя, можно будет официально стать женихом и невестой и целоваться.

Неожиданно для себя Штлинарат поняла, что старкский способ выпустить сильнейшие чувства здесь очень подходит. У неё сложилась песня, пока ещё на агашском. Но, вопреки всем традициям, она запела на мужском залоге агашского языка.

Песня агашской невесты

В час, когда уносило в пучину морскую теченье,

Руки сильные к солнцу меня так легко вознесли,

И когда поцелуем платила тебе за спасенье,

Сквозь уста прорываясь, вмиг души друг друга нашли.

Слились наши души воедино:

Даже смерть теперь не разорвет.

Впереди единая судьбина,

Вечная любовь и общий род.

Сожжено мое сердце любовью открытой и честной,

И в глазах твоих вижу я тот же жарчайший огонь.

Захватил нас с тобой вихрь счастливой любви беззаветной,

Защищаю глаза, но твой взор прожигает ладонь.

Слились наши души воедино:

Даже смерть теперь не разорвет.

Впереди единая судьбина,

Вечная любовь и общий род.

Неустанно молю я Судьбу вплоть до часа рассвета,

Не волнует кипящая тщетных надежд круговерть.

Я прошу, чтобы путь свой пройдя до конца в мире этом,

В день один, породив славный род, нам с тобой умереть.

Слились наши души воедино:

Даже смерть теперь не разорвет.

Впереди единая судьбина,

Вечная любовь и общий род.

Ну а если погибнешь вдруг славною смертью героя,

Я наследников дела и духа смогу воспитать,

А затем я часовню на милой могиле построю,

Чтобы встретиться в жизни иной и любить нам опять.

Слились наши души воедино:

Даже смерть теперь не разорвет.

Впереди единая судьбина,

Вечная любовь и общий род.

Когда наставницам перевели песню девушки, они расплакались:

— Да, теперь Арс обязан ответить не худшим стихом. Молодец, невеста!

Это слово прозвучало музыкой в ушах Штлинарат. Она заплакала от счастья и стала прясть, чтобы успокоиться. А жених отправился складывать ответ, досрочно сменившись с поста. Друзья его шутливо подначивали:

— Ну что, не испугался? Царевна, да ещё умная! Она тебя под свой агашский каблук посадит, так что даже не пикнешь! А отступать теперь тебе нельзя: бесчестье и международный скандал.

Иногда завихрения, связанные с ломкой стереотипов, вызывали скорее смех. Пара девиц, позавидовав Штлинарат, которая уже "отхватила себе отличного жениха и теперь его окончательно влюбляет в себя", сделали вид во время купания, что тонут. Но вместо разрешённых поцелуев они получили жестокую порку и предупреждение, что в следующий раз их продадут в рабство.

Рядом с лагерем выстроили большую баню. К ней навезли кучу дров и угля.

Но это событие прошло почти незамеченным из-за другого. В лагере появились три сотни пуникских степнячек во главе с ханшей Айгунь, которая вместе с Чюрююлем решила, что необходимо несколько месяцев лично приглядеть за обучением невест, чтобы они затмили агашек во всех отношениях (кроме, быть может, знатности). Эти девушки сразу же создали своего рода моду, как носить накидку (завязывали на бедре наискосок, так что она прикрывала одно плечо, одну грудь и одно бедро) и начали было откровенно кокетничать с охраной лагеря. Но, мало того, что на них сразу посыпался град розг, Айгунь подозвала их к себе и жёстко сказала:

"У старков при кажущейся внешней свободе свои правила приличия. И они жестоко наказывают тех, кто их нарушает. В этом они более строги, чем мы. Вам отсюда три пути. Два почётных: замуж или в могилу. Один позорный: в рабство. А чтобы вы посмотрели, каково соблюдать приличия при старкских обычаях, я позову тебя, Агузель. Уж очень ты пожирала глазами этого молодого парня и покачивала перед ним бёдрами. И он улыбался, глядя на тебя. Но заметь, что не больше. Но не потому, что он холоден. Снимай с себя покрывало. А ты, Кон, раздевайся. А теперь целуй его".

Удивлённая Агузель с радостью стала целовать симпатичного ей юношу. Она не заметила, что Айгунь уже подтолкнула свою рабыню, чтобы та стала рядом с бедным, смущённым такой атакой, парнем. Вдруг, когда Агузель прикоснулась к старку грудью, Кон отпрянул, схватил рабыню и убежал в кусты. Оттуда донеслись громкие стоны страсти женщины. Агузель скривилась.

"Ты, дура, подожди рожу кривить. Все видели, что Кон не допустил ни одного неприличного движения и никаких признаков возбуждения, несмотря на объятия красавицы, которая вела себя весьма податливо и даже приглашающе. Он спас тебя, Агузель! Когда ты прикоснулась к нему грудью и стала тереться ею, он мог по всем обычаям засчитать это как недвусмысленное предложение с твоей стороны и взять тебя вместо рабыни. Если бы ты имела глупость ещё и бёдрами прижаться, он обязан был бы ответить на твой вызов. Никто бы ему ни слова осуждающего не сказал, а тебя продали бы в публичный дом как не выдержавшую обучения и нарушившую приличия. Но он пожалел тебя. Чтобы сердце у него не разорвалось от необходимости не показывать, что бы у него внутри ни творилось, никакого признака того, что он соблазнился, я дала ему спасительницу. Вы будете иметь право разговаривать с юношами вблизи, когда сошьёте себе первое старкское платье. Целоваться можно будет с женихом, когда вы друг друга выберете и получите старкское имя и род. А дальше обычаи старков похожи на наши, степные".

И девушки отправились заниматься и работать дальше. А из кустов продолжали доноситься всё более и более блаженные стоны.

* * *

На следующий день в Лиговайю пришел страшный тайфун. Ураганный ветер и проливной холодный дождь. Все забились в свои дома. Но было одно исключение.

Урс Ликарин уже вышел со своим отрядом отомстить за уничтожение старкской семьи. Он разведал три деревни в ближнем Ссарацастре, где базировались ицкские джигиты. Когда в дороге старков и лазанцев застал ураган, он, неожиданно для всех, рассмеялся:

— Само Небо помогает нам! Никто из них не будет ожидать, что мы нападем в такую погоду!

За полтора дня отряд дополз до первой деревни и взял её едва ли не голыми руками. Действительно, никто не мог и подумать, что в такой ужасный шторм, грозу и ливень придут мстители. Дома, где были обнаружены арцхане, Урс беспощадно покарал, вырезав арцхан, кроме женщин и маленьких детей, и взрослых мужчин за то, что помогали бандитам. Женщин из этих домов он разрешил взять своим людям, оставив по одной на двор. На остальные дворы была наложена контрибуция, которую совершенно потерявшие дух жители и азнаур предпочли побыстрее заплатить. Урс предупредил, что в следующий раз, если дадут приют немирным арцханам, вырежет полдеревни и всю семью азнаура. Желающим крестьянам он предложил уйти к себе, и пара дворов снялись. Отправив часть отряда с добычей назад, он неожиданно, отдохнув день и две ночи, потребовал двигаться к следующей деревне. Там тем более не ожидали нападения в такую погоду. Разбегавшихся Урс не стал вылавливать, но со дворами, где обнаружил арцхан, поступил точно так же. Отправив ещё половину отряда назад с добычей, он под проливным дождём свернул к третьей деревне и разорил её начисто. Потерян был за этот поход всего один человек, а добычи было немеряно, и немирных арцхан убито более сотни.

Сакли горцев устояли перед ураганом. Так что жертв во владениях Урса почти не было. Люди Ликарина после этого Тайфунного Похода вообще смотрели на него влюблёнными глазами. Зато к Атару направилась делегация из Ссарацастра с жалобами на разбои Однорукого. Урс, ухмыляясь, пропустил её с почётом через свои владения, снабдив провиантом, и далее проводил под личной своей охраной, тем более что прибыл гонец от царя с приказом явиться на Совет Царства. А вот на пир, который он предлагал устроить, ссарацастрцы остаться не захотели.

Не испортило настроение Урсу то, что Аориэу, дождавшись его возвращения из похода, почтительно попросил уволить его от службы, так как он обязан обучить своих тому, чему научился сам. Такая мотивировка лишь подняла Ненасильника в глазах Урса: тот показался человеком чести и долга.

* * *

Приближение тайфуна моряки почувствовали за полтора дня, но по какому-то затмению к ним не прислушались. Лишь князья-союзники побыстрее переправились на свой берег пролива, в свои княжества, раздосадованные, что не догуляли. А затем ночью на строящийся город обрушилась стихия.

Многие плоховато построенные или недостроенные дома были разрушены. Но граждане безо всякого приказа, чуть-чуть справившись с последствиями у себя, отправились наводить порядок на залитые потоками воды и стонущие под проливным ветром улицы. Они спасали людей из-под развалин и останавливали (зачастую навсегда) мародёров. Напротив, слуги, иностранцы и рабы обрадовались случаю помародерствовать. Но это быстро прекратилось, когда стали встречать трупы мародёров либо живых, но беспощадно выпоротых и с отрезанными ушами. Царь официально объявил, что мародёры находятся вне закона, и любые три гражданина могут поступить с ними, как сочтут справедливым. А если кто встретит мародёра один на один, обязан потом объяснить менталисту, за что он его убил, либо приволочь подонка живым и заставить сознаться. Ихлане и лазанцы, поглядев на старков, присоединились к патрулям и стали вести себя практически как граждане.

Граждане даже не повышали цены в своих лавках. А вот агашские и прочие гости сразу начали их задирать, как "полагается" во время бедствий. Но в первую же ночь на самую богатую продовольственную и одёжную лавку агашца Куштаринта был совершен налет. Она была начисто ограблена, хозяина и членов его семьи избивать не стали, но тоже ограбили наголо и связали. А вот рабов всех забрали и раздали пострадавшим от стихии или тем, чьи рабы были убиты за мародёрство. Так же поступили с большинством взятых товаров. На воротах написали крупными знаками: "Поплатился жадина и мироед!" Купцы, поняв намёк, вернули цены к прежнему уровню и потребовали у царя расследования. Царь ответил жёстко: "Если вас, кто теперь ведёт себя прилично, тронут, найдём и поступим беспощадно. А этот заслужил своё".

Аналогичное происходило и в Арканге. В большинстве деревень старки тоже немедленно взяли в свои руки поддержание порядка и помощь пострадавшим. Царя это только радовало. Без лишних слов люди сами организовались. Действительно, тут можно обойтись практически без чиновничества, стражи, да и профессиональных судей! А в Империи началось бы мародёрство... И стражники хватали бы не мародёров, а тех, кто мародёров убивает. Ведь у этих последних преступление намного тяжелее, если говорить формально.

Царь в эти дни порою ходил по городу один, чтобы не привлекать внимания и самому замечать, что творится. Как-то раз он увидел нечто любопытнейшее. Атар свернул во двор очередного разрушенного строения. Навстречу вышли трое граждан, прячущих лица под плащами. Узнав царя, они стали перебрасываться с ним шутками, но чувствовалось, что дальше пускать не собираются. Вдруг из тьмы и дождя показался Чон и сказал: "Пропустите! Не думал я, твоё величество, что ты здесь окажешься. Но тебе показать всё равно нужно было бы".

Под развалинами старого строения тайфун обнажил вход в таинственные катакомбы города Древних. Было известно ещё несколько спусков, но все они оказались завалены. Учитывая таящиеся в завалах ловушки и проклятия, никто разбирать препятствия не осмеливался. А тут вход был практически чистым. Около разобранного спуска лежало два трупа и стояло двое связанных мужчин, по виду местных, и уродливая старуха.

— Это мародёрчики. Мы их собрали прочистить вход. Двое уже заплатили за свои дела. Одного, кто вместе с этими двумя вход разбирал и выжил, мы, как и обещали, пощадили. Его подарили Крису, чтобы не проболтался. Он обделался от счастья, когда увидел своего нового хозяина, — Чон слегка улыбнулся. — А эти трое должны будут добраться до первого угла. Кто дойдёт, будет жить.

Невидимые (теперь ясно было, что это они) развязали одного из несчастных мародёров и пустили с факелом внутрь. Вскоре раздался вопль. Следующий сначала внимательно посмотрел, затем пошёл, раздался его крик: "Дошёл!" а через десяток секунд предсмертный вопль. Ловушка его достала на обратном пути. Старуха, которую отнюдь не красила нагота, двинулась третьей. Вдруг она упала, и над ней из стены вышло стальное острие, явно чем-то очень неприятным смазанное. Она проползла подальше, подошла к углу, заглянула, посветила, вновь отпрянула. Раздалось шипение. Старуха побежала назад, но вдруг резко отшатнулась, пропустив мимо себя нечто типа металлического ежа, пролезла под остриём и пошла спокойно. То, что вырвалось наружу из-за угла, распространялось медленно. И вдруг она подпрыгнула, а из земли вылезли шипы. Целая и невредимая старуха вылезла наружу.

— Ну ты настоящая ведьма! И видом, и умениями! — восхищённо сказал Чон и велел дать ей какое-нибудь платье. — Ты тоже пойдёшь служить Крису. Демон, побери свою ведьму!

Один из стоявших, не желая больше таиться, сбросил капюшон с головы и посмотрел на старуху, после чего, увидев, что та не испугалась, пробурчал:

— Действительно ведьма! Спасибо за подарочек! Но, может, и пригодится, — и ловко связал женщину.

— Кунгс Тронксанор, кому этот двор был отдан, погиб. Отдай это место гильдии, — сказал Чон.

— Это разумно, — подтвердил царь. — После урагана сделают тебе документ, а пока всем говорите, что это ваше.

— Не на моё имя документ делай, а на имя... Ну, скажем, Куна Тростинкара. Он уже засветился своими шуточками.

В тот же вечер один из дежурных граждан, давясь от смеха, рассказал, как Крис чуть ли не в одиночку спас женщину из-под развалин горящей масляной лавки, отбрасывая пылающие бревна руками, защищёнными лишь снятой с себя одеждой. "Картосса орала в страхе, чтобы её спасли, потому что огонь уже начинал её поджаривать. А когда увидела морду Криса, заорала еще сильнее, что она изменяла мужу, избивала служанок, и что чёрт пришел её побрать. Крис сказал, что он не чёрт, а демон, и вытащил отбивающуюся женщину, на которой платье уже занялось. Говорят, что она ему от страха чуть второе ухо не откусила. А потом, когда пришла в себя и ей рассказали, как она себя вела, расплакалась и стала просить привести к ней Криса, чтобы попросить у него прощения. Есть у меня чутьё, что этим не закончится. Поранена она довольно легко, разве что охромеет, а муж её погиб. Так что Судьба шлёт жену Крису". Царь немного посмеялся над таким предсказанием.

Но и на самом деле, когда Криса привели, чтобы он простил спасённую, та, попросив по всем правилам прощения, затем сказала, что она должна ещё и вознаградить спасителя, как полагается. Крис, который имел дело только со шлюхами, считая, что приличные женщины никогда его к себе не подпустят, и это счёл за исполнение долга. Но, когда он, осторожно и нежно, в противовес своему устрашающему виду, обнял женщину, та буквально растаяла и вторично привлекла его к себе:

— Теперь полюби меня не как спаситель по праву победителя, а просто как возлюбленный. Я хочу быть твоей женой!

Крис тоже растаял от неожиданности, расплакался на груди у женщины (вы ведь уже знаете, что это совсем не считалось позором у старков), и еле выдержал месяц траура своей возлюбленной, которую сразу увёз к себе в деревню. Заодно он проявил свое искусство костоправа: его железные и чуткие пальцы поправили обломки кости в ноге Картоссы, и она в дальнейшем лишь чуть хромала. Так что на того, кто всю жизнь выживал и дрался, не видел ничего светлого, вдруг свалилось неожиданное счастье.

Под Аркангом палатки были поставлены очень хорошо, так что ураган снёс лишь пару. Но жить стало намного труднее. Полотно вымокло, в шатрах было сыро и промозгло. Баня топилась круглые сутки, и там по очереди отогревались несчастные невесты. Ели они лишь запасённую ранее сухую рыбу и затируху из овса. А наставницы ещё и заставили их нагишом, в одних сандалиях, на полдня пойти в лес во время бури.

— У нас маленькие девочки и мальчики учатся не бояться непогоды. И вам придётся следить, чтобы ваши дети научились тому же, поэтому сами поймите на себе, что это такое и как себя вести в ураган и в грозу в лесу.

Несколько женщин подвернули себе ноги, тут же в лесу сделали носилки и их несли с собой. А одной совсем не повезло: на неё упало дерево и убило. Её подруге раздробило ногу. Несмотря на ураган, на следующий же день устроили торжественные похороны погибшей славной смертью гражданки Шаиссы Агашинны. Девушке Калкинторрит, которой суждено было остаться хромой или одноногой (теперь уж как пойдет лечение) тоже дали гражданство и одновременно приданое, чтобы принести мужу, если кто-то в ближайшее время пожелает её взять замуж, или же внести в монастырь, если Судьба укажет ей почетную участь монахини или священницы.

Примерно сотня невест простудились и заболели, некоторые серьёзно, так что список жертв и ряд почётных похорон затем продолжились.

Арс в первый же вечер, когда сидел вместе с девушками в предбаннике, спел свою ответную песню.

Говоришь, взглядом я всё насквозь прожигаю,

Но ведь ты меня топишь в прекрасных глубоких очах,

По ночам вновь во снах я прелестную деву спасаю,

Ну а днём беглым взглядом лишь можем друг друга встречать.

Говоришь, что навечно Судьбу разделить суждено нам,

Знаю сам, что уже навсегда наши души сошлись и сплелись,

Повелели быть вместе державы любовной законы,

Обвенчал поцелуем под ним нас седой кипарис.

И пройти весь наш путь от расцвета до самого края

Я желаю лишь вместе с тобой, роза царского сада моя,

Славный род породить я с женою любимой мечтаю,

Чтоб уйти в день один в недоступные смертным края.

Царь Атар прослезился у всех на виду, когда через две недели после урагана представили окончательный список погибших граждан: 132 человека. Больше, чем в любой из битв.

— Нам урок. Нужно строить дома на века и очень прочно. Но в целом граждане показали себя с лучшей стороны.

И ещё один ущерб был нанесен старкам. Моряки не успели вытащить на берег все корабли. Десяток судов был разбит, и восстановить возможно оказалось лишь три из них.

* * *

Добираться до Калгашта Ашинатоглу пришлось значительно дольше, чем он рассчитывал: тайфун на неделю сделал невозможным мореплавание, и корабль отстаивался в гавани ныне союзного Аникара, а затем под проливным дождём и неустойчивым сильным ветром еле полз.

Ашинатогл, перебросившись несколькими словами с Тлирангогаштом, решил все-таки обойтись с певуньей более мягко, не давая ей увлечься гибельными призраками. Он на второй день после прибытия в столицу вызвал к себе жениха и под хор, который исполнял песню Лильнинуртат, милостиво разрешил ему явиться в Арканг и там в поединке с одним из молодых старков отбить свою невесту обратно.

— Раз ты струсил броситься к моим ногам в тот момент, когда твою невесту забирали, докажи теперь право на звание мужчины в бою с настоящим воином или же откажись от неё.

Перепуганный ещё больше, знатный молодой парень, который воином-то был весьма посредственным, если не хуже, и действительно не отличался особой храбростью, поцеловал землю перед троном царя, поблагодарил его за милость и написал невесте письмо, в котором отказывался от неё.

"Моя наречённая невеста Лильнинуртат! Во-первых, я не желаю идти против воли царя. Во-вторых, тебя нагую осматривали и наслаждались твоей красотой сотни мужских глаз, и теперь ты шлюха. В-третьих, ты купалась вместе с мужчинами и обнималась с ними, и теперь ты развратница. Поэтому я сообщаю тебе, что наша помолвка расторгнута и ты свободна выйти замуж за любого, кто пожелает тебя, опозоренную, взять".

Если бы он знал, что письмо прочитает царь, он бы так написать не осмелился. Но капитан, с которым жених передал письмо, согласно тайному приказу царя, показал письмо Ашинатоглу, после чего в секретном кабинете печати были восстановлены. Ашинатогл и Тлирангогашт всласть посмеялись над мелкой и подлой душонкой того, кто не заслуживал чистой и глубокой любви, и решили, что это письмо надо будет посоветовать зачитать всем невестам. Так что они приложили к этому письму своё письмо. А капитану они посоветовали рассказать, как женишок струсил при одном слове о возможном поединке со старкским женихом.

* * *

Даже после того, как основная идея была найдена, выстроить технологию выплавки нового сплава и ковки изделий из него было непросто. От заказов Тор и его товарищи по изобретению теперь частенько отбояривались, брали лишь те, которые могли практически полностью выполнить подмастерья, причём самых лучших мастера старались удержать рядом с собой на поиске, не отвлекаясь на рутинные работы. Но королевский заказ Тору пришлось взять, поскольку Красгор с наследником лично прибыли в Колинстринну. О визите было сообщено заранее, вылетело дней десять на подготовку и три дня на само празднование и прием заказа. Единственное, что удалось выговорить Тору — срок исполнения. Втайне он решил, что его бронник сделает кольчугу королю из нового сплава, и по мере возможности это будет первое цельное изделие из него. Уже чувствовалось, что, когда технологию удастся наладить, этот сплав окажется гораздо менее капризным и непредсказуемым, чем торовский булат, который, видимо, внутри себя держался совсем рядом с границей равновесия кристаллической решетки. Этим он был обязан всем своим уникальным свойствам. А новый сплав, наоборот, предстояло погрузить как можно глубже в зону равновесия, обеспечивая прочность и вязкость одновременно, да ещё, быть может, и самозалечивание в некоторых пределах.

Словом, открытия не даются легко. Момент озарения краток, а расплачиваться за него приходится адской работой и постоянным ощущением, что ты законченный дурак, поскольку решение где-то рядом, а нащупать его не удается. А когда начинает получаться, оказывается, что гладко-то было на бумаге, но в реальности влияют самые непредсказуемые факторы. Тору понадобилось три года, чтобы в полтора раза увеличить выход удачных экземпляров торовского булата: оказалось, что лучше его готовить в момент новолуния. Как луна на него влияет, Тор представить себе не мог. Такое бывало в практике крестьян, но в практике оружейников даже Великий Мастер ничего подобного не знал.

* * *

Чанильтосинд, дважды изгнанник, добрался до Кунатала, религиозного центра Правоверных Единобожников. Город встретил его настороженностью. Но, после расспросов, промариновав две недели в монастыре нищенствующих монахов, где кормили весьма скудно и грубо, а катехизис и молитвы заставляли учить чуть ли не двадцать часов в сутки, параллельно с работой по хозяйству, неофита неожиданно пригласили к самому Первосвященнику и он торжественно произнёс Символ веры. В тот же день хирург сделал обращённому обрезание. Как только новый правоверный выздоровел, его зачислили в армию, которая собиралась в поход к Великим Озёрам, покончить с мятежными лжепророком и лжеимператором.

А Диритич с Йолуром без лишней спешки и без промедления собирали вокруг себя государства Великих озер и соседние племена кочевников. Диритич, правда, решил подстраховаться. Сам-то он уже понимал, что выжить ему удастся, лишь если Йолур победит. Но Киску надо было спасать и в другом случае. Митич, наследник Диритича, не поддавался харизме пророка. И Диритич, объявив царевичу о том, что его собираются заточить за оскорбления Посланника Божиего, а через месяц ослепить, если он не прозреет, одновременно создал ему все условия для бегства. Конечно же, наследник умчался к Императору Правоверных.

Посольство Первосвященника в Агаш и Лиговайю преследовала злая судьба. Они ухитрились выйти в море как раз в такое время, чтобы оказаться под ударами тайфуна в тех краях, где берег был скалистым и удобных бухт, а тем более портов, не было. Кораблю с послами еще посчастливилось: его унесло далеко на юг, и он потом медленно плёлся домой, с течью и со сломанной мачтой. Но всё-таки дошёл (правда, уже позже). А эскорт потопило или разбило о скалы.

Словом,

Встала стихия,

Чуть стихла злоба людей.

Мир проверяет

Всеми путями

Новорождённый народ.

Глава 5. Закон не должен быть дурацким

Погода преподнесла ещё один сюрприз: после проливных дождей тайфуна выпал снег. В этих местах такое случалось раз в несколько лет. В Дилосаре снег продержался четыре дня, а в Арканге неделю. В горах он лежал до двух недель. Но это уже было цветочками по сравнению с тем, что случилось раньше.

Кун Тростинкар заявился в снежный день к царю за титулом на двор покойного Тронксанора. Он не преминул проехаться по поводу того, что хозяин места почти не изменился:

— Я Кун, он Кунгс. И фамилии почти одинаковые. Так что можно считать меня законным наследником. Надо будет потребовать вернуть мне имущество и рабов бывшего хозяина.

— Ну потребуй. Будет ещё одна твоя шуточка. Кстати, как ты там в своей деревне с ураганом справился?

— Нормально! Кое-кто хотел было тащить к себе пожитки пострадавших, но мне даже убивать не пришлось: по твоему совету у одного типа яйца отсадил, чтобы корня "вор" не было. Остальные сразу образумились. Один убитый и трое покалеченных, если считать потерявшего ядра.

— Ты же знаешь, что здесь в Дилосаре граждане тоже сразу организовали помощь несчастным и охоту на мародёров. Ни один гражданин не пытался нажиться на беде других.

Кун, пользуясь тем, что он был наедине с царем, вновь решил поддеть Атара.

— Нет, царь. Этого никому мы не рассказывали. Тот самый Кунгс натащил себе кучу добра от несчастных соседей. Когда мы такое увидели, Демон Пытки переломал ему позвоночник и сломал рёбра, а потом наши обрушили его дом, который уже еле держался, чтобы выглядело всё как естественная смерть. Так что можно считать, он забрал мой корень "вор" с собой в могилу. Мне мои уже сказали, что я должен буду теперь их защищать перед тобой, а сам вести себя паинькой, разве только если на войне душу отведу.

— И защищать, и требовать, чтобы они вели себя по понятиям. Защищать не только передо мной, а перед всем нашим державным народом. И, если так будет справедливо или же необходимо для нашего народа, выдавать их.

Кун вздохнул. Ему не нравилась та служба, которую возложили на него Невидимые, но отступать было нельзя. И он перевёл разговор на другое, более приятное.

— Царь, ты не очень горюй из-за этого дурака Кунгса. В семье не без урода. И мы этого урода прищучили. А больше я ни одного случая подлости не знаю. Кое-кто вначале растерялся, но и они быстро взяли себя в руки. Стыдно было отставать от соратников.

— Ты прав. Глупо было ожидать, что ни одного паршивца не найдется. Может быть, даже этот самый Кунгс опомнился бы после серьёзного разговора. Но вами сделанное нельзя считать несправедливым. Правильно, что это в тайне сохранили. Пусть люди думают: весь наш народ оказался замечательным.

* * *

Крис Колорин вместе со своей женой направлялся к себе в деревню. Повозку сопровождали четверо вновь полученных рабов и две рабыни. Одна из них предназначалась на роль служанки жены, а второй была "ведьма" Кршадза. Её имя переделали в Крада. Крис выяснил, что Крада была сначала трактирной служанкой, затем шлюхой и воровкой, а в последнее время нищенкой и воровкой. Глядя на неё, он ухмыльнулся:

— И как тебе, с твоей внешностью, подавали? Я бы ни за что не подал ничего, кроме пинка и плевка.

— Так то ты, хозяин. Ты даже Кришны не побоялся бы. А люди боялись проклятия ведьмы и вовсю подавали. Вот сейчас зайдем в деревню, отпусти меня на пару часов. Посмотришь, сколько я принесу.

— Только не воруй! Если на краже попадёшься, лично распну тебя. Если не попадёшься, а потом услышу, что нас ославили как воров из-за тебя, шкуру спущу и солью помажу.

Старуха поняла, что убивать во втором случае хозяин не собирается, но выпорет беспощадно.

Чтобы не смущать хозяев деревни своим видом, Крис, к их великой радости, отклонил приглашения остаться ночевать в деревне, и остановился в паре вёрст за нею в леске. Старуха ушла нищенствовать. Крис не беспокоился, что старая проныра сбежит: она-то понимала, чем ей это грозит. А в обычной ситуации она хозяина ни капельки не боялась. Видно было, что её только радовало, как Колорина боятся другие: такой хозяин ото всех защитит, если только его самого не разгневать!

Через пару часов в деревне поднялся какой-то гомон, и Крис стал поджидать возвращения Крады. Через часик она появилась из леса, неся полную торбу подношений, а под ними двух задушенных куриц. Крис, глядя на её ухмыляющуюся рожу, кое о чем догадался. Но грозно спросил:

— Это тебя ловили? Мы гомон слышали!

— Да нет. Это они между собой передрались. Все, конечно же, давали мне охотно, лишь бы я на их детишек не смотрела и их самих не проклинала. К старкам я соваться не стала. А одна дура дала мне сребреник и попросила наворожить неприятностей своей соседке. Ну я достала свой немой свисток, которого овцы, коровы и свиньи ужас как боятся, заметила, где у соседки и нанимательницы забор хилый между ними, зашла со дворов и стала гнать скотину соседки во двор дуре. Так что я честно отработала сребреник. Овцы и свиньи затоптали кучу кур, так что никто и не заметит, что я парочку под шумок прихватила. А мужики между собой задрались. А скотина тем временем во все стороны разбежалась.

— Котан! Бери пращу и верёвки и быстрей со мной! Надо под шумок выловить ещё овцу или теля! — велел Крис, сам схватил лук, и они вдвоём помчались в лес.

Через некоторое время они вернулись, таща овцу.

— Быстро разделывать и варить! В случае чего заплатим справедливый выкуп: дескать, в лесу бегала ничейная, вот в котел и попала! — велел Крис.

Но овцы до утра никто не хватился. А утром сытые и довольные господином спутники Криса двинулись в путь дальше. Сам Крис выглядел, как обычно, бесстрастным. И лишь его жена заметила, что муж напряжённо о чем-то думает.

Картосса Укиэру, жена Криса, всё больше была довольна своим новым мужем. Внешностью ужасен, но зато такой заботливый и нежный. Своих не выдаёт. Настоящий мужчина во всех отношениях: смелый до отчаянности, крепкий духом и дерзкий в начинаниях. А что законченный вор, так это даже интересно. Покойный муж немедленно после войны стал таким бесцветным скупердяем. Свалившийся на него незаурядный достаток его, кажется, сильно пугал. По ночам он даже спать не мог: всё проверял запоры и слуг. А теперь денежки мужа достались вдове, и она с радостью думала о том, что они с Крисом им пропасть не дадут и зря держать в кубышке не станут.

В следующей деревне Крис, к неудовольствию местного дворянина, спрятанному за вежливой улыбкой, принял его приглашение остаться на ночь. А наутро он попросил о том, в чем нельзя было отказать: доставить срочное письмо портному И Куринину.

Придя в деревню, Крис прежде всего обошел все дворы и гневно посмотрел на тех, у кого хозяйство было не в порядке. Слов даже не понадобилось. А сам он начал что-то сооружать из палок и веревок.

Прочитав письмо Криса, которое на самом деле адресовалось ему, Чон, глава Невидимой Гильдии, расхохотался. Выдумка Демона ему очень понравилась. Он отобрал семь самых страховидных гильдейцев, велел И Куринину сшить для них особые костюмы, а у местного алхимика закупили несколько снадобий, фосфор и много серы. Узнав, что им предстоит, гильдейцы посмеялись вдосталь, но закон молчания строго соблюли: больше никто о замысле не знал. Вскоре они двинулись верхом в деревню Каратарикота. Заодно воры везли указ царя о том, что деревня изымается из-под сюзеренитета барона Асретина, так что отныне становится владением всего государства, и вызов Асретину на Совет Царства.

Асретин был очень обижен решением царя, и собирался апеллировать к Совету царства, а, может быть, и к народу. В воинственном настроении он отправился на Совет.

А великолепная семёрка воров подошла к Каратарикоте. Кой Растротон, который был назначен смотрящим в предстоящем деле, открыто двинулся в деревню, а остальные скрытно остановились в паре вёрст. Крис выбежал навстречу Кою с распростертыми объятиями, так что ни у кого сомнений не возникло: приехал друг. И вполне естественно, что хозяин сразу уединился с ним пить и обсуждать свои дела.

— Крис, вот знак Чона. Я смотрящий в нашем деле.

— Порядок, конечно, должен быть, но я сразу догнал это. Давай перетрём, что делать. Свистки есть?

— Конечно, есть. Вот и для твоей ведьмы свисточек. Жена и слуги пусть уши заткнут. А тебе всё по дубине, как я понял.

— А снадобья?

— Кое-что купили, кое-что сделали сами. Вот для твоей ведьмы намазаться. Потом почешется пару дней, а больше ничего. А это для тебя. Обсираловка, чихачка и слабачка в пыли. А вот снотворное, дурилка и дристалка.

Обсираловка вызывала панический ужас, чихачка — неудержимое чихание, слабачка лишала сил. Дристалкой называли слабительное. Дурилка была самым тонким из снадобий. Её добавляли в вино, когда нужно было человека не споить до бесчувствия, а просто снять у него тормоза и критику. Например, его хотели обыграть, или разговорить, или скомпрометировать, или подложить ему шлюху, или подсунуть жульнический договор. И вкус у этого снадобья был тонкий и приятный. Правда, похмелье после такого вина было тяжелым во всех смыслах.

Крис сразу же засыпал снотворное, дурилку и слабительное в три подготовленных кувшина с вином.

— А сейчас морду сделаем, что мы бухие в доску, и я покажу тебе, кого удерживать. Три двора надо будет целиком загонять назад. В остальных увидишь сам. Лучших баб и подходящих детишек в подвал моего дома тащите, слабаченных и сонных в сарай.

— Идёт! Пошли!

Шумел камыш, дер-р-ревья гнулись,

И ночка тёмная была!

"Пьяная" парочка бродила по деревне, и Крис незаметно показывал на женщин и детей, мужиков и баб поили вином (естественно, с дурилкой; молодых женщин порою со снотворным) из прихваченных бурдюков. А заодно внимательно рассмотрели три двора. Перед вечером Крис с друганом зашли в один из нужных дворов и чуть ли не насильно напоили дрожащих крестьян вином, всех, от мала до велика.

— Ты что не пьёшь, шлюха? У меня д-д-ружок приехал! В-в-веселись! И мальцу дай пару глотков, пусть он тоже выпьет за наше зд-д-д... Тьфу, мать! Здоровье!

В темноте друг потихоньку ушёл.

Эта ночь была полнолунием. В полночь вдруг раздался жуткий вой у господского дома. Перепуганные крестьяне увидели, что хозяин стоит у своих ворот и воет, а над двором на метле летает голая ведьма и дико хохочет, разбрасывая во все стороны что-то огненное. На вой хозяина отозвались ужасные голоса со всех сторон деревни, и из леса двинулись к деревне черти, тоже все в огне.

— Н-н-не бойтесь. Это мои друзья! — заорал хозяин окровавленным ртом.

Естественно, это вызвало противоположную реакцию. Кое-кто забился в свои дома. Кто-то помчался вон из деревни. Кто-то метался в панике. Черти набросились прежде всего на бегущих, схватили женщин и детишек и погнали в деревню. А остальные, лишившись всякой воли к сопротивлению от дикого страха, от вида ужасных чертей, серной вони и ещё чего-то, что вызывало безудержное чиханье, помчались ещё быстрее. Черти отволокли перепуганных жертв в господский двор и двинулись по домам.

— Куда бежите? — грозно кричал крестьянам хозяин, но они двор за двором в дикой панике бежали по единственной дороге, кроме тех, кого хватали черти. Впрочем, пару крестьяночек ухватил сам хозяин, потискал им груди и велел идти к нему и ничего не бояться. Они покорно пошли во двор, с облегчением думая, что их не отдадут чертям на съедение, а хозяин просто поимеет их.

В один из двух дворов, которые хотели удержать, ворвался чёрт и заставил всех выпить вина, после чего все стали неудержимо бегать в отхожее место и было уже не до бегства. Другие собрались было бежать, но их встретил сам хозяин, вырубил экономным ударом вопившую бабу, а остальным прошипел:

— Назад! Мои друзья вас не тронут. А я живьём шкуру сдеру, если ещё бежать попробуете!

И он сразу подтвердил свои слова, содрав небольшой лоскут кожи с руки сына хозяина. После этого крестьяне поплелись обратно. Третий двор весь спал мёртвым сном.

Словом, на рассвете в деревне почти никого не осталось. А Крис проорал последним беглецам:

— Сволочи! Бежите от своих наделов! Если вернётесь, шкуру сдеру с живых и распну!

Утром "черти" быстренько разобрали театральную машину, сделанную Крисом, и с хохотом уселись пировать и ласкать оставленных женщин. Их сразу заставили танцевать голыми и принять по нескольку мужчин, чтобы показать им новый статус: общественных служанок и любовниц всех гильдейцев. А детишек Крис стал успокаивать, в том числе и успокоительным снадобьем:

— Вы мне как свои дети будете. Я вас сам учить стану. И вы гражданами станете, а не рабами.

Оставшимся трём дворам и женщинам разрешили взять из брошенных дворов всё, что они захотят. Предупредили, что они теперь в полной власти гильдии и за попытку побега будет жестокая расплата. Сообщили, что торговцы сюда больше не будут приходить, а если что-то надо будет купить, нужно попросить хозяина или смотрящего, и им привезут всё по справедливой цене. А от добычи и наград гильдии им тоже будут выделять долю.

В первую ночь гильдейцы отсыпались. Во вторую они рассчитали, что кто-то попытается вернуться в деревню: ведь крестьяне удавятся за своё имущество, если не перепугать их окончательно. Выследить четвёрку мужиков и баб, неумело пытавшихся прокрасться к своим домам, было легко. Деревня вновь пылала "адским огнём". Мужики в нерешительности остановились, и тут на них из леса выскочили черти. Поскольку бабы визжат сильнее и страшнее, они стали убивать одну из баб. Все остальные, не чуя ног, побежали назад.

Через неделю Невидимые вычислили, что ещё кое-то попробует в деревню пробраться, и вновь устроили иллюминацию. Убивать или калечить никого не пришлось, увидев огонь над деревней, "смельчаки" быстрее повернули назад. Место завоевало репутацию проклятого, чего и добивалась гильдия. Ценой этого была всего одна смерть.

А затем прибыл человек гильдии и привёз вызов на общее народное собрание. Надо было послать не меньше половины имеющихся граждан. И пятеро во главе с Растротоном отправились в Дилосар.

Вся эта история лишь добавила Картоссе уважения и любви к мужу. Тем более что он умело и любовно массировал ее ногу, чтобы жена быстрее выздоравливала, но до окончания месячного траура не делал даже никаких намеков на соитие, только смотрел на неё ласковым глазом. Когда Крис глядел на жену, глаз как будто переставал быть красным и становился голубым, каким он, наверно, был когда-то в детстве. Картосса почувствовала, что на самом деле она будет стоять у истоков чего-то необычного, может быть, даже легенды. А что муж принял участие в пьянке и гулянке с захваченными женщинами — ну такова уж природа мужчин! И перед друзьями нельзя было в грязь лицом ударить.

* * *

Остановившись на ночлег в деревне за один переход от Дилосара, Урс, конечно же, сразу оказался за столом со всеми гражданами деревни. Отпустить его без выпивки и угощения было просто неприлично. Да и поговорить с героем, завоевателем пяти царств, Грозой Гор, всем хотелось. Когда Урс вышел по нужде, один из граждан подстерёг его на обратном пути и тихонько сказал:

— Я брат Рыжий Лис из Жёлтых. Меня назначили поглядеть, как ты будешь вести себя здесь. Я вижу, что ты в своих владениях блюдёшь идеалы Жёлтых.

— И здесь вы меня нашли! — Урс не повышал голоса, не желая смертельной схватки между гражданами или громкого судебного процесса. — После того, как вы нас предали под Киростаном, я не желаю иметь с вами никаких дел!

— Была ли хоть малейшая возможность победить насильственными методами? Твой атаман, Жёлтый Ворон, стремился всего достичь слишком быстро и прямо. А ты здесь делаешь всё так, как полагается настоящему Жёлтому. В твоём владении нет городов, всех заставил заниматься делом, нет монастырей. Джигиты, которые брезговали мотыгу в руки взять, теперь считают за честь работать на своем наделе. Я уверен, что и оставшихся азнауров скоро посадишь на наделы, причём так, что они сами тебя попросят об этом.

Урс был шокирован. Он ведь теперь граф. Как он может быть Жёлтым? И вообще, по своему положению он теперь должен Жёлтых преследовать.

— Ты с ума сошёл, Лис! Я ведь смердов гражданами не сделал. И сам я теперь знать. Уходи, и я обо всем забуду, если вы не будете подрывать единство нашего народа.

— Ты не знать в смысле спесивых имперских Высокородных. Ты честно получил отличия за свои подвиги. Их присудил тебе народ. А делать гражданами тех, кто ещё не созрел, было бы глупо. Ты их готовишь к этому, я тоже вижу. Да и наш предводитель Атар ведь не жирная знать, хоть из крайне Высокородных. Никакого ритуала и спеси, живёт в маленьком домике, всё время советуется с народом и доверяет ему решить важнейшие дела. Без вождя ведь пропадёшь, и лучше, если соседи будут его уважать. Здешние привыкли уважать людей прежде всего за знатность и происхождение, а затем уже за заслуги. Так что Атар тоже воин нашего народа: отстаивает народ в переговорах с соседями.

— Да, если бы Жёлтого Ворона сделали предводителем, договориться ни с кем из соседей он не смог бы! — неожиданно для себя расхохотался Урс. — Так что получается: самое главное, не чтобы все были крестьянами, а чтобы все занимались своим делом?

— А разве не так? Ведь и тебе с самого начала было ясно, что ремесленники и монахи должны быть даже в идеальном государстве Жёлтых. А нам пока ещё до совершенства далеко, нужно нести идеалы в себе.

— Да какой я Жёлтый? Я муж царевны и любовник Высокородной гетеры. И убивать Киссу мне совсем не хочется! Обнимать — другое дело.

— Здесь и гетеры занимаются делом, а не развлечением знати. Правильно Атар говорил, что они наше второе войско. Даже преступники здесь стали охранять наш народ, вместо того, чтобы грабить и убивать наших людей.

— Я с тобой совсем заболтался. Но ты ведь не просто так меня ловил наедине.

— Да. Тайный Имам поручил мне, ничтожному носителю стальной пряжки, передать тебе его благословение, если ты будешь хранить в своем сердце идеалы Жёлтых, завещанные тебе Певцом пророка и прадедом. И я с удовольствием передаю тебе его благословение и яшмовую пряжку посвящённого высшего ранга среди мирян. Теперь я должен во всём повиноваться тебе, даже если ты меня пошлёшь на смерть.

Пряжка жгла руки Урсу. И выбросить её хотелось, и удержать. Ведь действительно, он, оказывается, претворял в жизнь идеалы Жёлтых, насколько это было возможно здесь и сейчас.

— Кстати, скажи мне свое настоящее имя, Лис.

— Конс Туринарс.

— Конс, и много Жёлтых здесь?

— Не так много. Тридцать три осталось.

— Не так мало.

Урс про себя решил как-нибудь собрать Жёлтых всех вместе, и, если увидит, что это необходимо, воспользоваться обетом послушания, бросить их всех в гибельный поход на злых соседей, и самому погибнуть там же, чтобы все было по чести, как у Жёлтого Ворона. А пряжку он оставил себе. Второе, что он решил: отрастить косу и явиться на Совет царства через несколько месяцев с косой и пряжкой. Он был уверен, что Атар поймёт знак, и очень любопытно было посмотреть на то, как царь себя поведёт.

* * *

Конечно же, Атар, в отличие от Урса, прекрасно знал, что его "родные" Каменщики отправились в колонию вместе с ним, и многих из них даже лично. Но первый год они активности не проявляли: события шли слишком быстро, требовалось напряжение всех сил, да и обустроено ничего не было. Когда один из Каменщиков попросил его прийти на встречу братьев и сестёр во дворец Киссы, у Атара по спине пробежал холодок. Втайне царь уже надеялся, что общество в колонии умерло естественной смертью.

Тайное общество Каменщиков собралось в подвале дворца гетеры. Гимн Каменщиков и Гимн Свободе все исполнили с энтузиазмом. А затем вдруг Атар почувствовал себя на Имперском Сейме или Совете Королевства в тот момент, когда поставлен вопрос о присуждении ему почестей. Начались пышные речи с восхвалением его достоинств: и великий дипломат, и стратег милостью Судьбы, и исключительно хорошо чувствует линии Судьбы, и предан идеалам свободы, прогресса и гражданского общества, и гуманен, и строг в исполнении законов и поддержании морали. Некоторые личности под капюшоном говорили с агашским акцентом, а порою и на Древнем языке с тем же акцентом. Когда, наконец, Атару дали слово, он сказал всего одну фразу:

— Я был бы последним дураком, если бы поверил всей той чуши, которую вы сейчас наговорили.

Раздались бурные аплодисменты и приветствия. Атару же стало не по себе: из-под капюшона на него смотрели глаза Чона Сибаринга. Значит, Невидимые и с этим срослись!

Именно Чон внес предложение обществу: возвести Атара в новую степень и сделать его Тайным Мастером Каменщиков Лиговайи и всего Юга. Решение было принято единогласно, и Атар занял кресло Тайного Мастера, утешая себя тем, что теперь общество под его контролем.

* * *

После тайфуна и снега жизнь в лагере невест стала налаживаться. За полтора месяца большинство девушек резко изменились. Они гораздо легче стали переносить холод и непогоду, окрепли и поздоровели. Правда, ценой этого были потери. Более ста невест серьезно заболели во время стихийного бедствия. Половина из заболевших умерли либо ушли в монахини из-за резко ухудшившегося здоровья. Их торжественно хоронили либо провожали. Остальным тяжело болевшим предложили выбор: уйти в наложницы или продолжать учёбу в лагере с тем, чтобы стать гражданками и полноправными хозяйками дома. Более десяти девушек предпочли побыстрее выйти замуж, хоть и на условиях неполноправия. Конечно же, парням-охранникам, на кого они заглядывались, их не позволили выкупить. Их увезли в Дилосар, и там граждане могли купить себе наложницу при условии, что выбранная девушка не возражала, и одновременно давали обязательство не продавать её никому без её явного согласия. Так что хотя формально условия, о которых говорили перед царями, были соблюдены (или честь, или рабство) но позора не было. Иногда оставшиеся в лагере немного завидовали тем, кто уже нашёл свой дом и свою семью. Но по собственному желанию уйти в наложницы было нельзя.

Одной из первых сшила себе льняное платье певунья Лильнинуртат. Правда, это было достигнуто ценой того, что шёлк даже ещё спрядён не был. Её, ещё четырех девушек (все степнячки) и обеих разведённых горянок, которые оказались первыми, сшившими себе одежду, торжественно вывели за ограду лагеря, где парни уже поставили столы для праздника, и они уселись во главе стола, выше наставниц, а часть охранников, которые завоевали в соревновании право участвовать в празднике, сели напротив. Был пир, шутки, затем пение и танцы. Парней было больше, и они соперничали за право потанцевать с невестами. Словом, девушкам предоставляли все возможности сделать выбор. Лильнинуртат вдруг заметила, что очень приятно шутить и танцевать с парнями, и ей стало так стыдно, что она предает любовь своего жениха.

Но в этот момент подскакали несколько всадников.

— Срочное письмо от Великого царя Агаша и письмо для невесты Лильнинуртат! — сказал главный из них.

Наставницы глянули в письмо царя и велели прервать пока что праздник, собрать всех невест и зачитать письма. Лильнинуртат удивилась, почему сказали "письма". Она грела в руках письмо возлюбленного, немного побаиваясь момента, когда она его откроет, и одновременно продлевая сладкое ожидание. Её поставили вместе с наставницами. Впрочем, и остальных из "великолепной семёрки" тоже.

Акорнинсса Курион, старшая наставница, взяла письмо царя и прочитала первые строки:

"Почтенные наставницы! Приветствует вас ваш друг и союзник, брат вашего царя, царь Ашинатогл. Кланяется вам мой сын и наследник Тлирангогашт, который помог мне переложить это послание на старкский. Я требую, чтобы Лильнинуртат, которая пока ещё остается моей подданной, прочитала всем послание своего жениха либо отдала его вашей доверенной переводчице, чтобы та его прочла. После этого расскажет об обстоятельствах дела капитан Драконт-Энлил, который получил оба письма из собственных рук написавших. После этого дочитайте остаток моего письма".

Чувствуя неладное, Лильнинуртат распечатала письмо и ей бросились в глаза слова: "развратница", "шлюха", "опозоренная". Она заплакала и выронила лист. По знаку наставницы, переводчица подняла его и зачитала всё наглое послание женишка полностью. Лильнинуртат сначала ещё сильнее зарыдала, а потом вдруг вспомнила, что старкская женщина должна удары Судьбы выносить стойко, утёрла слезы и выпрямилась, глядя всем в лицо. Но предательские слёзы всё бежали в два ручья.

А капитан начал свой рассказ.

"Этот хлюпик Куртонслотош, недостойный своего славного имени, когда его вызвал царь, перепугался и вымыл шею, ожидая казни. А когда услышал, что царь милостиво разрешает ему отправиться в Арканг и возвратить себе невесту в поединке со старком, он стал пахнуть так зловонно, что царь велел пинками выставить его из дворца и проследить, чтобы он написал письмо невесте. Это ничтожество не знало, что всё, написанное в письме, станет известно повелителю. А когда он передавал письмо мне, его руки постыдно дрожали и он раз за разом испускал смрад, как последний трус и жалкий ублюдок. Царь велел мне всё рассказать без утайки. Я повиновался ему".

Девушка была совсем убита. Тот, кого она, как она сама себя уверяла, любит больше жизни и он её тоже, оказался таким ничтожеством. А наставница легонько потрепала Лильнинуртат по шее, чтобы ободрить, и стала читать письмо царя дальше.

"Девушки, теперь вы сами видите, что пути назад вам нет. И я жду от вас всех, чтобы вы поддержали честь нашего царства и породнили навеки два дружественных народа. Терпеливо выносите испытания, а затем, когда вы станете хозяйками в ваших домах, я буду рад видеть как почетных гостей в своем дворце вместе с вашими мужьями и детьми. И сам буду с удовольствием приветствовать вас, когда буду посещать брата своего Атара и вы по достоинству своему окажетесь приглашены на пир в его дворец. Я хочу, чтобы вы создали такой танец, который затмит танцы ваших наставниц. Я хочу, чтобы вы сложили на своём новом языке такие песни, которые будут петь века и века. А самое главное, чтобы каждая из вас вместе со своим славным супругом стала основательницей знатного и благородного рода, родив мужу богатырей и красавиц. Ваши дочери станут желанными невестами для благороднейших агашских семей или Высокородными гетерами. Ваши мужья и сыновья будут получать высшие почести и должности, если они пожелают служить мне или моим наследникам. Ваши родители будут рады видеть вас добродетельными матронами и мудрыми управительницами имений ваших мужей, пока мужья ваши будут заняты суровыми мужскими делами или если они (хоть я им и желаю прожить долгие и долгие годы и умереть с вами в один день) погибнут как герои, чего порою не избежать высокородным и благородным. Ещё раз приветствую вас и желаю вам всем счастья".

Это письмо произвело на девушек-агашек глубочайшее впечатление. Ведь раньше было немыслимо, чтобы царь лично обратился к девушкам, тем более со столь отеческим наставлением. И женщин никогда не приглашали во дворец царя, разве что коронованных беженок из других государств.

Прерванный праздник продолжился. Сдерживая слёзы, Лильнинуртат улыбалась парням и танцевала с ними. И вдруг во время танца с Вангом Астаркором, давно заглядывавшимся на нее, она неожиданно для себя положила ему голову на плечо и заплакала. Ванг отвел её в сторонку и стал утешать. Естественно, всё закончилось поцелуем, что было не совсем по правилам, но наставницы милостиво попустили.

— Теперь я твой жених, — обрадовался Ванг.

— Мне ещё нужно завоевать право быть твоей невестой. А пока что мы должны понять, действительно ли наши Судьбы сплелись или это было мимолётное очарование и благодарность, — ответила девушка.

Тут расплакалась строгая Акорнинсса и обняла девушку:

— Если бы ты ответила ему, что ты теперь его невеста, это было бы не по правилам, но по чести и правде. Но ты нашла ещё более достойный ответ. И я молю Судьбу и Элир, чтобы они дали тебе столько счастья, сколько ты со своим будущим мужем сможешь вынести.

Штлинарат, отставшая в тканье и шитье, может быть, потому, что сначала всё спряла, а затем ткала и лён, и шёлк, с завистью смотрела на Лильнинуртат. Теперь та сможет вблизи разговаривать с парнями и выбирать себе жениха. "Впрочем, у меня ведь уже есть, и один из самых лучших", — осадила она себя. — "Но как хотелось бы с ним держаться за руку и разговаривать, а не обмениваться изредка парой слов".

* * *

Ашинатогл, вернувшись домой, сразу принял того, кого называли втихомолку "глаза и уши царя". Шпик, известный под разными именами в разных местах, рассказал, что, судя по всему, единобожники окончательно передрались между собой. По сведениям, этот неугомонный Йолур добился, что большинство государств и племен Великих Озёр признало его пророком. Царь Киски возложил на себя императорскую корону и готовится в поход на Канрай. Первосвященник срочно собирает армию, а Император Правоверных, сколько рассказывают побывавшие в Канрае, ударился в развлечения, пиры и охоту и практически перестал заниматься государственными делами, даже в подготовке армии почти не участвует. От командования войском он всенародно отказался, заявив, что не желает проливать кровь правоверных в междоусобной войне, если его не вынудят это сделать. Ашинатогл в уме своем радовался, а явно высказал сожаление, что соседи оказались в столь трудном положении. Рассчитывая варианты, он в любом случае видел возможность погреть руки. Поведение императора Шарана Эш-шаркуна он оценил как то ли отчаяние, то ли желание сохранить нейтралитет и договориться с новым Первосвященником Йолуром, то ли, если этот эш-Шаркун действительно достоин императорского достоинства, как хитрый план.

Ашинатогл поделился данными лазутчиков и купцов с Тлирангогаштом. Тот, почтительно выслушав отца, попросил разрешения говорить и сказал:

— Если эш-Шаркун струсил и отчаялся, то Судьба нам не простит, если мы не передвинем свою границу вглубь Канрая. Но сами столицы я не стал бы удерживать, нам достаточно взять предгорные оазисы и хорошенько их защитить. Даже поход на столицы я считал бы целесообразным, лишь если станет ясно, что они готовы пасть перед любой силой, но при этом ещё не разграблены. Например, если войско Первосвященника будет разгромлено, а Шаркун будет готов сбежать. Если Шаркун намерен переметнуться на сторону Йолура, то нам нужно было бы известить об этом Первосвященника и оказать ему помощь за хорошую цену. Если же император вынашивает хитрые планы, то он сам обратится к нам за помощью, желая положить не свою, а нашу армию. Поэтому нужно будет послать, может, не самого способного военачальника, но самого осторожного и опытного.

Царь остался доволен. Наследник пришел к подобным же выводам и готов претворять соответствующие решения в жизнь. Можно будет в случае чего послать его в набег на столицы. А сейчас царь женил наследника на царевне Локасника Аслотане, которая была заложницей и содержалась со всем почётом и честью в царском гареме. Это был не совсем равный брак, но по агашским обычаям согласия первой жены на второй брак мужа не требовалось, и сам муж определял, кто будет главной женой.

Чанильштолот твёрдо держался своего двойного плана: либо добиться через Тлирангогашта положения князя, либо убить царевича как оскорбителя всего семейства. Услышав о замятне у Единобожников, "друг наследника" обрадовался: он уже представил себе своего господина на престоле Канрая, а себя как князя во вновь захваченных землях. Он не заметил, что иногда при виде наследника престола у него проскальзывает довольная улыбка. А Тлирангогашт это заметил, но виду не подал. Пока что...

Иолисса, которой царь немедленно подарил один из своих дворцов (конечно же, не самый большой, но очень красивый) шокировала всех своим открытым лицом и присутствием на царских приёмах. Царь демонстративно посещал её дворец примерно раз в неделю, захватывая с собой тех из знати, кого считал подготовленным. Иолисса купила красивых девушек. Не только рабынь; царь публично объявил о том, что девушка, проданная гетере, считается честной и семья её будет пользоваться благоволением владыки. Поскольку в Агаше девушек и женщин продавали будущему мужу, такой приказ вызвал весьма умеренное недовольство, а семьи, в которых было много невест и вырисовывались трудности с их пристраиванием замуж, воспользовались предложением. Когда же Иолисса замечала подходящую простолюдинку, семья её была счастлива, поскольку цена девушки намного превосходила цену, которую такая семья могла запросить с мужа. В нескольких случаях она купила "опозоренных", поскольку девственность будущих клиенток и учениц была ей безразлична. Иолисса знала, что из этих девушек и женщин она гетер ещё не воспитает, но "цветник" вокруг себя надо было создавать побыстрее. Ашинатогл намекнул Иолиссе, что было бы прекрасно, если бы она родила ему сына.

* * *

Уч-Чаниль Агаши, как теперь звали Чанильтосинда, перешедшего в единобожие, с отвращением ел похлебку из перловой крупы и полутухлого мяса, обильно сдобренную перцем, чтобы отбить вкус тухлятины. Кормили воинов кое-как, уделяя внимание лишь тому, чтобы еды хватало. Жалование выдали, но сразу же потребовали купить себе соответствующую одежду, обувь и походное снаряжение, так что деньги ушли. Казармы кишели клопами и крысами. А начало похода всё задерживалось. Ждали подкреплений от окрестных королевств, городов Рултасла и от Императора правоверных.

Посольство Единобожников всё ещё ползло на полуживом корабле обратно в Рултасл. К счастью, океан был спокоен, и шансы спастись повышались с каждым днем.

В Кунатал прискакал Митич, старший сын Диритича, с маленьким отрядом своих друзей. Его приняли как почётного гостя и на второй день пригласили во дворец Первосвященника.

После церемоний и молитвы Первосвященник Алий спросил:

— Что тебя привело ко мне, сын мой? Почему ты решил уйти с путей своего отца?

— Ты мой отец, Святейший! Тот, кто звался моим отцом, вознамерился заточить и ослепить меня, поскольку я не вижу света Истины, исходящего от якобы пророка. А я видел адское пламя, извергаемое душой этого прельстителя.

— Великий грех отрекаться от родителей своих. Ты должен молиться Богу, чтобы он вернул на путь подлинной веры отца твоего. Я налагаю на тебя недельное покаяние и ты должен будешь каждый день, пока твой отец жив и пленён Лжепророком, читать три дополнительных молитвы утром, днём и вечером, моля о спасении его души. И я дам тебе под командование тысячу воинов войска, идущего покарать отступников, чтобы ты мог вернуть с ними свой город, занять законно принадлежащий тебе престол и освободить свою страну от скверны.

Услышав о тысяче, Митич внутренне содрогнулся и чуть не рассмеялся саркастически. Даже если войско его отца будет разбито (в чем Митич почему-то сомневался), тысячи вояк, каких он видел возле города, не хватит, чтобы одолеть оставшихся в столице последователей лжепророка. Митич твердо решил после недельного покаяния испросить у Первосвященника разрешения отправиться к Императору, а буде не отпустит — уйти без благословения.

А Диритич с Йолуром в это время завершали то дело, на которое шел Йолур в день обращения Диритича: обращали Комсакрай и присоединяли его воинов к своей армии. Диритич не таскал с собой крупные силы. Он ходил с небольшим отборным войском, в котором основную часть составляли воины Киски, а остальные были знатные персоны из всех объединившихся владений, городов и племён. Таким образом, он фактически брал заложников из всех государств создаваемого союза, но не называл их так, избегая позора для них и ненависти к себе. Диритич был уверен, что теперь, когда он кликнет клич, быстро соберётся войско тысяч в пятьдесят, не меньше. Он спокойно ожидал известия о выступлении против него имперского ополчения и был намерен встретить его вблизи Великих озёр, когда оно уже будет истощено тяжелым переходом и потеряет боеспособность. Пророк теперь всё время ехал на коне рядом с королём. Когда случались стычки, духовный вождь начинал молиться. Это придавало вдохновения войску, и пока что оно легко побеждало.

Император Эш-Шаркун ежедневно принимал начальника тайной службы, но так, чтобы об этом знали лишь изредка, так что казалось, что даже новостями он почти не интересуется. С утра он, демонстративно увиливая от заседаний Дивана Империи и от ожидающих его с делами визирей, отправлялся на военные игрища и до обеда, как считали придворные, развлекался там с друзьями. Во время обеда он выслушивал краткие доклады, а затем уходил к своим красавицам. Помимо законных четырех жён, он собрал во дворце пару десятков музыкантш и просто девиц. Вечером, после краткой молитвы, он пировал со знатью. Хоть в этом он от обычаев не отступал.

* * *

К князю Карлинорскому Клингору Хитроумному, Первому в своем славном роде, прибыла депутация от короля Красгора, в которую входили послы соседнего королевства Зирварны. Зирварна, потерпевшая поражение в двух войнах: с Шжи и со Старквайей, теперь не могла справиться с натиском народа чин-чин на севере королевства. Раньше частично признавший власть Империи, этот народ теперь полностью отказался повиноваться и вышвыривал войска Зирварны из немногих городов и крепостей, которые она контролировала в этих полудиких местах. Король Старквайи просил князя принять приглашение дружественного (теперь, после того, как его хорошенько побили) соседа и спасти его от позора. Послы молили о том же, не стесняясь напоминать, как несколько лет назад Хитроумный громил их войско. Теперь они ожидали, что появление знаменитого воителя с отрядом его гвардии вдохновит потерявшую дух армию. Да и второе: полководцев такого уровня и так хорошо подготовленных войск у Зирварны не было. Естественно, послы привезли кучу даров, и Клингор улыбался про себя, вычислив, сколько им пришлось оставить в Зооре, чтобы добиться всего-навсего просьбы, а не приказания, короля. Правда, внутри себя он понимал, что, если бы царь имел глупость приказать, он, скорее всего, имел бы наглость отказать.

— Ну что ж. Я согласен малость стряхнуть с себя жирок и помочь вам, — милостиво ответил Клингор. — Я пойду прямо через земли Старквайи к границам провинции Ансору и Ликангса. На границе вашего королевства меня должны ждать ваши войска и достойные дары для меня и моих трех тысяч всадников, которых я приведу с собой. Выступлю в поход через двадцать дней, так что быстрее возвращайтесь к себе и снаряжайте своих пехотинцев в путь. Сколько их будет, ваше дело, сколько сможете содержать, но не меньше десяти тысяч тяжеловооружённых пехотинцев и двух тысяч конников. Никаких предписаний о том, как я должен воевать, полная свобода рук. Военную добычу буду делить в этом походе я. Награждать и карать тоже я, без всяких ваших там чиновников, судей и инспекторов. И назначать офицеров тоже я. Поставлю командовать всеми крупными частями своих людей. Эти условия должны быть официально подтверждены королевским указом, который должен ждать меня на границе. Иначе повернусь и вернусь домой.

Послы немедленно после пира отправились на корабль передавать ответ, который одновременно был и положительным, и весьма жёстким.

Клингор вспомнил, что чуть больше года назад отплыл в южные края дядюшка Атар. Никаких достоверных сведений об участи дерзких колонистов не было. Известно было лишь то, что явилось к Императору посольство Мастрага с жалобами на бесчинства старкских колонистов, и уехало, ничего не добившись. Но этот шум они явно содеяли ещё по пути. Смутные слухи ходили, что принц Атар обосновался на островке на юго-западе и вовсю бьет мастрагских пиратов. Другие рассказывали, что старков разбили наголову, самого Атара схватили агашцы и теперь он служит подставкой для ног царя Агаша. А сын его сбежал к горцам Ссарацастра, принял их культуру и их имя и воюет с агашцами. Словом, ясно то, что ничего не ясно.

Более тревожны были вести с внутренних земель Юга, где на Великой реке буйствовал какой-то пророк, то ли, наоборот, лжепророк. Что-то подсказывало Клингору, что с ним когда-нибудь придётся столкнуться, и это будет не очень лёгкой задачей, не такой, как нынешнее усмирение чин-чин. А пока что принц отправился в ещё недостроенный, но уже величественный Храм Двенадцати победителей, чтобы помолиться и навести справки о чин-чин. Дополнительно он был намерен сделать это в Линье, по пути. А в Зоор князь заходить не собирался.

Тор Кристрорс последнее время разрывался между радостной эйфорией и мрачными предчувствиями. Эсса родила сына Кура — "Долгожданного". Рабыня Ангтун родила еще одну дочь, которую назвали из-за белой кожи Кира — "Ромашка". Аргириссе предсказывали сына, но Тор, хотя она и не говорила прямо, уже вычислил, что после родов и очищения ей надо будет идти принимать наказание от своего цеха. Добавляло отрицательных чувств и то, что Клингор прислал вестника с почтительной просьбой, отказать в которой по всем правилам чести было невозможно: послать его сына Лира Клинагора в Линью для встречи с отцом, направляющимся на войну. Лир по всем законам одновременно был сыном и Тора: сын по духу. Он же был и первым кандидатом на Первого Ученика. Вдобавок, Тор просто очень любил Лира. Но он понимал, что придёт время, и отец по крови, признавший сына, предъявит свои права на него.

Эсса разрывалась между противоположными чувствами. Ей было и обидно, что Тор так сильно полюбил Аргириссу, и одновременно она не могла её ненавидеть, поскольку сама ей очень симпатизировала и сама её свела с Тором, а поведение гетеры было полностью корректным. Она уже сказала Аргириссе, что сын её будет для Эссы ещё дороже своего, поскольку он плод самопожертвования и высочайшего взлёта, надежда всего рода. Вот в этом она была полностью искренна.

Сунг Тахиркин из первого слитка нового сплава сковал Тору кольчугу. Её надели на деревянного болвана, и Тор как следует ударил по ней кинжалом из торовского булата. Кинжал застрял. Если бы под кольчугой был бы ещё хлопковый панцирь или толстый халат, как полагается в серьёзной битве, то раны болван, представлявший Тора, вообще не получил бы. А так на дереве осталась небольшая выемка. Все возликовали.

Но впереди была ещё одна проверка. Кольчугу продержали три дня при температуре кипения воды. Затем мастера-соратники внимательно рассматривали под увеличительными стёклами и через исландский шпат признаки заращивания повреждений, и после часа изучения издали ликующие вопли и отдали стёкла жаждущим посмотреть подмастерьям. Признаки были хоть и слабыми, но очевидными.

Надо было вновь улучшать технологию. Но первые шаги оказались столь обнадёживающими, что в этот вечер в мастерской Тора и в его замке был праздник в честь нового открытия, как уже смело говорили все, кроме самих мастеров. Они называли это скромнее: "большой удачей поисков".

После визита к своему отцу по крови Тору Кристрорсу (родство никогда явно не афишировалось, но многие знали либо предполагали) принц Картор, наследник престола Старквайи, неожиданно наедине сказал отцу слова, которые очень обрадовали короля: "Отец, я возведу Тора в сан императора-отца". Радовало и то, что больше он в таком духе не высказывался, стараясь вообще пореже употреблять слово "Император". Значит, сын уже понял свое предназначение. Но таким мечтам Красгор, конечно же, старался не предаваться: ведь реализовав нечто в воображении, человек слишком часто теряет силы воплотить его в жизнь.

* * *

День открытия первого регулярного заседания Совета Царства выдался пасмурным и дождливым. Во вновь построенном здании совета на форуме Дилосара собрались пятьдесят девять знатнейших и самых заслуженных граждан. Здесь были царь, царевич-наследник, два принца Лиговайи, два графа, царь Рачало, все шестнадцать баронов, все имевшие золотую пластину за храбрость и вторую пластину не ниже серебряной, кроме Демона Пытки Криса Колорина, которого не пригласили, по официальной версии, поскольку он не подходит столь высокому обществу. Кроме того, царь лично пригласил глав вновь образованных цехов оружейников, бронников, шелкомодельеров, кожевников, обувщиков, портных, ювелиров, строителей, моряков и гильдии купцов. Сидели также несколько отобранных дворян без золотых пластин, среди них Кун Тростинкар. Один из приглашённых не смог прибыть на Совет из-за болезни.

Совет начался с речи царя Атара.

"Почтеннейшие из сограждан! Наступил мир, и мы должны организовать наше государство так, чтобы оно сохранило все лучшее, чего уже достигло милостью Судьбы и нашей единой волей".

"Опыт войны и бедствия показал, что наши граждане могут по справедливости решать самые сложные вопросы. Нам не понадобятся здесь профессиональные судьи и стражники. Весь народ вооружён, и люди следуют законам чести и долга. Но, поскольку судить будут простые граждане, нам нужно создать такие законы, которые были бы понятны всем, соответствовали нашему миру и характеру наших людей. Мы не можем пользоваться толстенной книгой имперских установлений, хотя сохраним её для важнейших и самых запутанных случаев. Но самое главное, мы знаем, что многие законы в Империи принимались случайно, под влиянием интересов части выборных или знати, которые сумели заговорить других. По поводу их в Империи даже ходит поговорка: "Дурацкий закон, но это закон". А у нас ни один закон не должен быть дурацким".

"Прежде всего, необходимо защитить себя от скоропалительных законов, которые могут быть приняты под влиянием минутной ситуации или настроения граждан. Поэтому каждый закон должен иметь автора. Если кто-то предлагает поправку, он тоже должен действовать от своего имени. Автор законопроекта имеет право объявить, что данная поправка извращает смысл закона и её принятие означает отклонение закона. Такая поправка снимается с обсуждения немедленно. Отклонённый закон не может вновь вноситься на рассмотрение шесть лет, даже в другом словесном оформлении. Обоснованный протест, что вновь вносимое предложение является всего лишь переформулировкой ранее отклонённого закона, должен приводить к снятию закона с обсуждения. Каждый закон должен быть вначале обсужден и проверен в Совете, затем принят Народным Собранием, на котором обязательно должно пройти его открытое обсуждение, и затем подтвержден словом царя или регента, если царь ещё малолетний либо болен. Через год после принятия закона он обязательно должен быть вновь обсуждён на Совете и Собрании и должно быть принято решение, применим ли он и соответствует ли он чести и морали нашего народа. Если окажется не так, то закон должен быть признан недействительным с самого начала, а его автор оштрафован и лишён права вносить предложения на три года".

"Вы скажете, что иногда нужно быстро принимать постановления, которые диктуются текущими обстоятельствами. Согласен. Но это должны быть не законы, а именно постановления. Они будут приниматься на период особой ситуации и во всяком случае не более чем на год и ни в коем случае не продлеваться. Иначе мы окажемся в том же ложном положении, как Линья, которая приняла в неурожайный год закон о запрете вывоза фиг, а затем в урожайные годы сутяги вовсю донимали честных граждан угрозами доносов за нарушение этого закона. Если же за год постановление показало себя полезным для народа и страны, то оно может быть через установленное нами время вновь внесено уже как полноценный закон и принято по всем правилам".

"Далее, нам необходимо защититься от демагогии и словоблудия. Гражданин, обладающий правом ораторства, должен иметь возможность свободно аргументировать за или против предлагаемого постановления и вносить поправки. А на местных собраниях таким правом должен без ограничений пользоваться вообще каждый гражданин, кроме лишенных его за злоупотребления. Но недопустимо подменять аргументацию психологическим воздействием и речевым зомбированием. Поэтому почтеннейшие граждане и, конечно же, царь должны обладать правом интеррогации: задать оратору вопрос, чтобы он объяснил простыми словами, чего же добивается, или потребовать от него переформулировать свое положение, убрав эмоционально окрашенные слова. При неоднократных попытках оратора воздействовать на граждан недозволенными средствами он должен лишаться слова и права ораторства на некоторое время. Если же такое будет продолжаться систематически, то он вообще будет лишаться права открывать рот на Народных Собраниях. Если нужно, узаконим присутствие таких с кляпом во рту, чтобы могли лишь голосовать".

Совет сдержанно посмеялся, представив себе изнывающего от неудовлетворенного словоблудия демагога с кляпом во рту.

"Далее, нам необходимо защититься от сутяжничества. Поэтому тот, кто неоднократно возбуждает мелочные либо необоснованные иски, либо систематически обвиняет тех, кто отступил от буквы закона, но поступил по высшим принципам чести, морали и справедливости, должен наказываться и лишаться права вносить предложения и возбуждать иски. В первый раз на некоторое время. А во второй раз навсегда. Если же кто-то попытается воспользоваться поражением в правах сутяги и делать несправедливости против него, то ведь у сутяги, если он в остальных отношениях нормальный человек, есть родные, друзья и знакомые, стоящие за справедливость, и они смогут его защитить от злоупотреблений".

"Мы в процессах и при разбирательствах здесь всё время пользовались помощью менталистов. Как известно, в Империи демагоги, ссылаясь на требование неприкосновенности личной жизни, всячески ограничивали возможность их использования. Ну сами понимаете, как это так, лишить человека возможности свободно солгать? Здесь я не слышал ни слова против них и в защиту права на ложь перед лицом сограждан. Тем более, что каждый гражданин обладает правом не отвечать на заданный вопрос, а вынудить его отвечать менталист не может. Поэтому я предлагаю нам запретить вводить ограничения на использование менталистов при разбирательствах. Тем более это важно потому, что наши суды должны проходить почти всегда публично, при контроле державного народа, и за один день".

"Этим самым я перешёл ещё к одному важнейшему положению. Право каждого гражданина носить оружие и защищаться означает также обязанность при первой необходимости принимать участие в совместных действиях по защите граждан. Во время войны каждый знал, кому надо подчиняться и кому он должен приказывать. Но и во время мира нужно, чтобы в любой момент, когда возникнет необходимость стать плечом к плечу с соратниками, все знали, кто будет командовать. Далее, на судах должен быть председательствующий. А простые вопросы должен единолично разрешать самый авторитетный гражданин в общине. И поэтому нам надо будет в каждой общине избирать шерифа, который будет организовывать совместные действия, председательствовать в суде, решать мелкие тяжбы. Он же будет решать вместе с гражданами общие хозяйственные вопросы общины и организовывать выполнение принятых решений. А чтобы никто не стал мелким тираном в своем околотке, нужно запретить переизбрание шерифа на следующие два-три года после его годичного срока полномочий".

"Для крупных областей нам тоже нужны будут председатели судов, командиры и арбитры при спорах. Поэтому я предлагаю избирать преторов. По-моему, достаточно шести. Претор столицы, претор деревенской Лиговайи, претор южных гор, претор северных гор, претор моря и Арканга, претор иностранцев и неграждан. Их стоит избирать общим народным собранием, и в следующие два года бывшие преторы будут наблюдать за порядком избрания новых".

"Заодно, поскольку дела, как правило, должны будут решаться не более чем за один день, шерифы и преторы должны в случае необходимости предварительно исследовать вместе с выбранными ими гражданами обстоятельства дела и представить результаты исследования суду либо собранию".

"Я чувствую, что вы, отцы-советники, уже хватаетесь за головы, поскольку я затронул очень много вопросов и все важные. Не бойтесь. Я заранее записал все основные положения своей речи, их вырезали на доске и сделали для каждого из вас ксилограф. После речи вы эти ксилографы получите".

Советники облегчённо вздохнули.

"Теперь о законах. Конечно же, под защиту законов мы должны взять всех тех, кто законным образом оказался в нашем государстве. И иностранцев, и неграждан, и завоеванных. Даже ничтожные права рабов и опозоренных деклассированных должны строго соблюдаться, потому что беспредел по отношению к низшим быстро распространяется как язва по всему обществу. Но не может быть равных прав у тех, кто лично несет ответственность за принятые государством решения, становясь в военный строй или исполняя их лично, и теми, кто лишь выполняет повинности, причем порою неохотно, лишь потому, что у него над душой стоят вооружённые граждане и наши верные союзники. Далее, граждане, да и все остальные свободные и не обесчещенные, должны иметь безусловное право на самозащиту. А поэтому я предлагаю возродить в полном объеме старое имперское положение: человек, преступающий закон, тем самым в это время выходит из-под защиты законов. Если ты решил нарушить закон, в этот момент он тебя он не защищает. Другое дело, когда мы рассматриваем последствия правонарушения. Здесь уже личность вновь становится под защиту права. Но мы должны рассмотреть не так, как это в последнее время стало принято в Империи: какой закон нарушен? Надо задаваться прежде всего вопросом, каковы последствия выхода за пределы писаного права? Если окажется, что человек поступил по чести и справедливости и результаты хорошие, честь ему и хвала! Если же он нанёс вред, хотя бы по глупости, самонадеянности или неосторожности, он должен ответить именно за вред. А если он при этом поступил бесчестно и несправедливо, то это усиливает его вину многократно".

"Но есть одно маленькое уточнение. В договоре с Древними у нас прописано, что они пользуются защитой нашего государства и его законов до тех пор, пока они их соблюдают. По правилам это положение надо будет в неизменном виде переписать в наши законы".

Граф Тринь Таррисань, который ещё в Империи славился как неплохой законник, сразу сообразил, какой безжалостный смысл у этой оговорки. Он думал, что больше никто этого не понял, считая её лишь бюрократической тонкостью, но, когда посмотрел на ехидную улыбку Урса, вдруг осознал, что этот мужик тоже всё рассчитал! Убийце Ханов стало не по себе.

"И, наконец, последнее. Я вижу, что вы уже облегчённо вздыхаете. Могут быть всякие непредвиденные обстоятельства. Если ситуация особая и нет возможности решить дело регулярным судом, то, как показал опыт тайфуна, три гражданина могут создать чрезвычайный суд. Но потом они должны отчитаться в своих действиях перед собранием граждан и перед шерифом либо претором, в зависимости от ранга личности, к которой они применили чрезвычайное правосудие, и тяжести принятого решения. А если один человек оказался в том положении, когда он должен немедленно решать по чести, совести и гражданскому долгу, он должен так решать, но потом отчитаться под контролем менталиста претору и народу".

"Теперь получите листы с положениями моей речи. Час можно будет передохнуть и восполнить силы напитками, а заодно изучить все положения как следует и подготовить свои выступления, поскольку в Совете любой обладает правом ораторства и провокации. Напоминаю последний термин. В старые добрые времена начала Империи это право означало возможность внесения предложений о законах и постановлениях. А поправки может вносить любой, кто обладает правом ораторства. А председательствующим на следующем заседании я предлагаю сделать того, кто лучше всего знает законы Империи: графа Северной Границы, Убийцу Ханов Триня Таррисаня. Сколько я вижу, возражающих нет".

На перерыве большинство внимательно изучало положения основного закона, предложенного Атаром. Некоторые подходили к графу Таррисаню и говорили, что желают выступить. Он записывал их имена на дощечку. Граф явно чувствовал себя на коне и в своей тарелке, предвкушая свои тонкие замечания по поводу формул закона.

Как и полагается председателю, Таррисань начал с краткого выступления, чтобы задать тон всему обсуждению.

"Отцы-советники! Я в целом поддерживаю предложения нашего монарха и считаю их сбалансированными и продуманными. Но в некоторых местах они, конечно же, нуждаются в дополнениях и изменениях. Я обращу ваше внимание на то прекрасное нововведение, что закон должен сначала год проверяться в действии. Если закон затем признаётся вредным, не говорится, что происходит со случаями его состоявшегося применения. Я предлагаю записать вместо "Объявляется недействительным с самого начала" более точное положение: "Все приговоры, вынесенные согласно данному закону, отменяются и наказанным либо их семьям автор закона должен в безусловном порядке выплатить компенсацию". Тем самым мы усиливаем ответственность автора вредного предложения. А вот если сделка была совершена согласно такому закону, то, поскольку обе стороны сознательно пошли на это, она остается действительной. А теперь я предоставляю слово первому из записавшихся: Кону Атронассу. Напоминаю, что каждому для выступления даны одни песочные часы времени".

Выступления были в общем-то техническими и малозначащими. Граф с наслаждением управлял дискуссией, пресекая, согласно духу новых законов, попытки пышного восхваления, мягко отводя слишком частные предложения, предлагая записать их и внести в соответствующее время, когда основные законы уже будут утверждены. Существенным в этих выступлениях было лишь предложение о праве ораторства на Народном Собрании и в Совете любого гражданина, которого уполномочат сто граждан, и праве провокации уполномоченного тысячи граждан. Граф своими вопросами показал нечёткость формулировок автора, после чего он, поражённый искусством председателя, снял своё предложение и передал Таррисаню право внести данный проект. Тринь согласился и сказал, что внесет новеллу о правах ораторства и провокации в своем заключительном выступлении. Кроме того, обоснованным было возражение, что людей, пригодных на пост шерифа, не так много, и поэтому лучше сократить срок невозможности переизбрания до одного года, для чего достаточно записать, что шериф организует выборы нового шерифа.

Но вот на трибунал поднялся граф Лазанский Урс Ликарин Однорукий. Убийца Ханов с интересом ожидал, что же будет говорить этот вчерашний мужик. И Урс начал.

"Государь и отцы-советники! Нам предложили прекрасные основные законы нашего государства, но идеального ни один человек создать не может. Начну с того, что, прочитав внимательно положения выступления Атара, я увидел там не один большой закон, а несколько, объединённых единой идеей. Это следующие: "О законах и постановлениях", "О главных правах и обязанностях граждан", "О демагогии", "О праве на самозащиту и защиту со стороны закона", "О шерифах", "О преторах", "О судах", "О сутяжничестве", "О менталистах". Нет здесь одного закона, который Атар по скромности своей не внес на рассмотрение: "О царе и о престолонаследии". Я предлагаю поручить его составление самому искусному законнику среди нас: графу Таррисаню".

Внутри себя Таррисань был взбешён. Он сам уже составил почти такой же список основных законов, который намерен был торжественно огласить в заключительном слове, и сам набросал закон о престолонаследии. А теперь получается, что он сделает это по поручению мужика, заболтавшего Совет и царя! Тем временем Урс продолжал.

"Очень большие обязанности мы взвалили на преторов. Нужно понимать, что главным образом они будут вынуждены расследовать, рассуживать, карать и умиротворять. На милость у них сил почти не останется. Поэтому простым гражданам нужны защитники. Я вношу предложение в дополнение к шести преторам избирать из числа простых, нетитулованных граждан шесть трибунов, которые будут иметь право приостанавливать решения преторов и судов, чтобы апеллировать к Народному Собранию и царю, если они считают, что решения нарушают справедливость по отношению к части народа или даже к одному человеку. Более того, для обеспечения прав простого народа нужно разрешить трибунам присутствовать на заседаниях Совета, имея право интеррогации и право протеста. Соответственно, трибуны этого года должны наблюдать за выборами трибунов следующего года".

Для Таррисаня не было неожиданностью, что Урс вступится за права простонародья, но он поразился чёткости формулировок невежественного крестьянина. Атар же воспринял предложение Урса с удовольствием, и понял, что чёткие и логичные убеждения часто отнюдь не хуже в юридической области, чем изощрённость в законах.

"А теперь спустимся пониже. У нас в государстве очень много неграждан. Скорее даже слишком мало граждан. В речи царя иногда упоминались разные категории неграждан, но без всяких предложений по их поводу. А выстраивание отношений с ними для нас дело жизни и смерти. Я насчитываю четыре категории неграждан, к которым нужно относиться по-разному. Гости: подданные или граждане дружественной страны или племени. Они обладают у нас полной защитой закона. По прецеденту, который уже получили агашцы, нужно дать им возможность там, где их набирается достаточно на общину, жить внутри себя по своим обычаям и судиться между собой по своим законам. Другое дело, что в общении с нашими людьми и даже с другими общинами гостей они должны подчиняться нашим порядкам, нашим законам, судиться нашим судом. Царь сказал, что нам не нужны стражники. Нужны, поскольку патруль дежурных граждан может не по делу вмешаться в жизнь квартала гостей. Нам не нужны стражники среди граждан и там, где граждане обладают всей полнотой власти. Гостям нужно разрешить нанимать себе стражников, но их статус признаётся лишь в пределах квартала нанявшей общины".

"Второй род неграждан. Покорившиеся. Это практически обычные слуги. Я в своем проекте закона о негражданах переписал для них основные положения имперских законов о слугах. Но здесь, в отличие от Империи, эти слуги из других народов, с другими обычаями. И я записал, что внутри себя они могут жить по своим обычаям и решать мелкие споры, как принято у них. Нельзя нам зря вмешиваться в их жизнь. А вот своих стражников им заводить недопустимо".

"Третий, очень важный, род. Союзники. Те, кто не просто признали нашу власть, а делом и кровью своей доказали верность нам, стоят бок о бок с нами в военном строю, держат в подчинении немирных. Они тоже из других народов, и им надо дать все права жить в своих общинах по своим обычаям, проводить свои сходки и избирать себе старейшин, поддерживать самим порядок внутри себя. Их старейшины и делегаты должны иметь полное право обращаться к трибуну и претору неграждан. Депутации их собраний должны выслушиваться нашим народом и их претензии решаться так, как будто они уже наши граждане. Они заслужили право на это. Они наша опора здесь. Более того, их сюзерены из граждан должны защищать своих союзников перед магистратами. Союзники должны иметь привилегию как поодиночке, так и целыми общинами переходить на старкские законы и старкские обычаи. Тем из них, кто докажет своё стремление быть гражданином и способность следовать по путям гражданина, необходимо открыть доступ в гражданство. Преторы должны будут в этом году составить списки союзников, в первую очередь ихлан и полноправных лазанцев из Лазики, и заключить вместе с сюзеренами честные и благородные договоры о вечном и нерушимом союзе с их общинами. Только измена должна лишать их своего статуса".

"И, наконец, самый неприятный для нас род неграждан. Немирные, среди которых все время появляются те, кто пытается воевать с нами. Те, кто глядят на нас злобными глазами и признают нашу власть, как сказал царь, лишь постольку, поскольку за их спиной стоят граждане и союзники в полной боевой готовности. Я настаиваю, чтобы этим общинам также было дано право самоуправления и мы не вмешивались зря в их жизнь. Но здесь нужно чётко оговорить в договорах с общинами право и обязанность граждан и союзников при попытке бунта или любых других действий, ущемляющих их интересы или создающих им угрозы, делать, не считаясь ни с какими внутренними правилами общин, всё, что магистраты, сюзерены, граждане и союзники сочтут необходимым для восстановления порядка и покорности. Только так мы сможем постепенно ввести немирных в гражданское общество, куда союзники уже стремятся сами".

"Я передаю председателю дощечку с проектом закона о негражданах. Но это не единственное мое предложение".

"Царь неоднократно упоминал Совет. Но в его предложениях ни слова не сказано о статусе Совета. Царь говорил об избрании магистратов. Но он забыл о правах владетелей. Царь помнил о народе. Он забыл о знати. А наша знать состоит лишь из людей, завоевавших своими заслугами и своей кровью право быть первыми среди равных. Только на это право они претендуют. И лишать их такого статуса было бы величайшей несправедливостью".

Атар скривился внутри себя. Он ожидал и предложений о правах союзников. Но он просто не мог представить себе, чтобы бывший атаман Жёлтых, идейный разбойник, взялся отстаивать права знати. Действительно, царь хотел выстроить свои отношения с народом напрямую, оставив знати лишь почёт и декоративные функции. Но теперь не получится.

"Я вношу поправку в законы о шерифах и преторах. Руководить вооруженными гражданами, председательствовать на собраниях и на судах имеют право также владетели. Если одновременно в данном месте находятся магистрат и владетель, то председательствуют они совместно, в случае разногласий голос магистрата считается несколько весомее, а сюзерен сохраняет право апелляции к Сенату. Аналогично, первым имеет право командовать магистрат, но граждане могут попросить его уступить это право сюзерену. И сам магистрат может сделать то же самое".

Все удивились. Прозвучало слово "Сенат".

"И предпоследнее. Нам нужен не Совет. Нам нужен полноценный Сенат. В этом зале может уместиться триста сенаторов. Шестьдесят уже есть. Остальные будут пополняться за счет бывших магистратов и отличившихся граждан. Стоит навсегда сохранить положение, что обладатели двух золотых пластин становятся сенаторами, если сами этого пожелают. Знать и женатые старшие сыновья знати должны становиться сенаторами по достоинству. А для составления списков Сената и проверки состава и поведения граждан я предлагаю раз в три года избирать двух цензоров из числа почтеннейших членов Сената. Проект закона о Сенате я подаю на дощечке".

Таррисань мысленно рвал на себе волосы. Он сам должен был предложить Сенат! А этот выскочка ухитряется одновременно защищать интересы и простонародья, и знати! Атар задумался. Урс оказался гораздо более сложной личностью, чем представлял царь. Лояльность его безусловна, но данные у него... В республике он стал бы многократным консулом и диктатором.

"А теперь самое главное. Царь неоднократно употреблял слова "честь и справедливость", иногда случайно присоединяя к ним "совесть" либо "мораль". Я, внимательно прочитав его проект, вношу закон, который должен быть первым в списке. Ввиду краткости я прочту его сейчас".

"Первый закон Лиговайи. Основой всех законов и всего государства являются высшие понятия чести, совести и справедливости. Народ должен неуклонно следовать им и отсекать всё, что им противоречит".

"В связи с этим я предлагаю везде в тексте законов заменить конкретные упоминания чести, совести, морали и справедливости на Высшие Понятия".

"Я кончил".

Большинство членов Совета аплодировало. В задумчивости сидели царь и Таррисань. Вдруг царь поднялся и сказал:

— Я поддерживаю в целом предложения графа Ликарина и предлагаю полностью включить их в повестку обсуждения.

Один из выступавших заметил, что Урс забыл включить в высшие понятия мораль. Урс ответил, что мораль следует из трёх главных понятий. Другой предложил добавить к ним "гуманность". Урс заявил:

— Эта поправка полностью искажает смысл предлагаемого закона. Справедливость чаще всего гуманна, но порою безжалостна. Такова же и честь. А совесть не дает свалиться в безжалостность без нужды.

Поправку сняли с обсуждения.

Заседание длилось до самого вечера, и успели даже утвердить без поправок первый закон Лиговайи. Предпоследним должен был выступать царь. А последним председатель.

Царь внёс постановление о созыве общего Народного Собрания через восемь дней и о назначении временных преторов до Народного Собрания. Это не вызвало возражений. И тут царь всех шокировал.

"Я вношу поправку в закон Урса о трибунах. Трибун моря нам не нужен. Пиратов нужно не защищать, а уничтожать. Одного трибуна для Арканга и сел достаточно. Но необходим трибун, которого, в отличие от прочих, будем переизбирать, как правило, ежегодно на новый срок. Даже наши преступники стали здесь полноценными гражданами. Но погибает тот народ, где не остается искусных воров. И соседи наши требуют неусыпного надзора, и наши внутренние немирные, и бандиты и преступники из соседних дружественных и недружественных стран будут к нам пытаться лезть. Так что бывшие преступники образовали Невидимую Гильдию и нам нужен трибун, их защищающий".

Все почему-то посмотрели на Куна Тростинкара, который только что в мыслях примерял на себя сенаторскую тогу...

"Чтобы граждане не расслаблялись, а Невидимые не теряли квалификацию, им разрешено воровать и обманывать. Но, если кого-то из них поймаете на месте преступления, он в этот момент под защитой законов не находится, как мы и решили. Так что им тоже не придётся расслабляться. А если уж зазевались и попались, нужно будет идти к трибуну Невидимых, получить там порцию насмешек за растяпство. После этого советы, как в следующий раз избежать такого конфуза. И, наконец, свои похищенные вещи и ценности за справедливый и не разорительный выкуп. А если будут безобразничать чужие, то тем более нужно идти к трибуну, чтобы Невидимые об этом узнали и поговорили с ними по-своему. Миндальничать они не будут, не бойтесь".

"Так что завтра ранним утром отправятся вестники во все концы Лиговайи созывать граждан на великое и важнейшее Народное Собрание. Нам нужно до него обсудить все законопроекты и рекомендовать Собранию, какие из них и какое поправки к ним принимать. Я кончил".

И тут из соседней комнаты вышла царица Арлисса, которая внимательно слушала всё, не имея права входить в зал заседаний.

— Высокий Сенат! Я уже называю вас так, потому что вы показываете себя достойными этого имени. Я нарушаю все имперские законы, потому что стремлюсь поступить по Высшим Понятиям. Здесь нужен ещё один трибун: трибун женщин. Я прошу моего мужа и повелителя внести эту поправку в закон о трибунах.

Зал разделился. Кое-кто аплодировал, другие посмеивались:

— Избрать этим трибуном Высокородную гетеру. Она быстро нас всех с ума сведёт и мы станем недостойны имени Сената.

— Не смейтесь, отцы-сенаторы. Положение Империи о недопустимости участия в общественной жизни гетер и художников весьма важно и нарушать его нельзя. У нас найдутся почтенные матроны, которые смогут отстаивать права женщин. Например, жена Триня Таррисаня, — завершила своё ломающее все каноны выступление царица.

А затем выступил Таррисань, который не знал, доволен ли он этим днём, но точно знал, что теперь он ненавидит Урса Ликарина. Он внёс проект закона о престолонаследии и монархе. И он же предложил проект закона о приеме союзников в гражданство. Требования были очень простыми: рекомендация трёх граждан незапятнанной репутации и произнести перед Народным Собранием речь продолжительностью в одни песочные часы с объяснением того, почему претендент и его семья решили стать гражданами. Ехидство было в том, что для произнесения такой речи надо было хорошо овладеть языком. И повторяться, говорить по шаблону, нельзя: народ рассмеётся, лишит слова и проголосует против. Чисто процедурно ограничивалось количество принимаемых в гражданство без всякой явной дискриминации.

Словом,

Было всё ясно:

Друг стоит рядом с тобой,

Враг же вне строя.

Если подумать:

Мир потрудней, чем война.

Глава 6. Vox populi

Второй день работы Сената начался с некоторым запозданием. Под стенами столицы состоялся первый поединок между гражданами нового государства. Он был отголоском тайфуна.

Трой Горининг был достаточно тяжело ранен, когда дом был разрушен ураганом. И хозяина, и его жену Аиссу, которая почти не пострадала, поскольку ухитрилась упасть под кровать, что её укрыло от обломков дома, спас их сосед Анс Туарас. Аисса на самом деле переволновалась значительно больше мужа, поскольку несколько часов пробыла под развалинами: у неё от страха на некоторое время отнялся язык и она даже не могла позвать на помощь. Узнав, что муж спасён, она от радости повесилась спасителю своей семьи на шею и как следует обнялась с ним. В принципе такой поступок был в порядке вещей у старков и практически не осуждался, скорее насмешку вызывало отсутствие такой благодарности со стороны женщины. Но не так было с тем, что случилось потом: Аисса влюбилась в соседа и стала регулярно приходить к нему, а муж ещё пару недель лежал, и ему оставалось лишь ругаться.

Правда, жена за ним ухаживала, поскольку в обстановке "всеобщей мобилизации", вызванной тайфуном, другое её поведение было бы немедленно и жесточайшим образом осуждено. А что она почти открыто бегает к спасителю — это простительно. Если у них всё серьёзно, то после выздоровления мужа можно будет развестись и выйти замуж вновь. Если же нет, то это естественный и небольшой грех, тем более что демонстративности в поступках любовников не было. Ведь все грешны, и чувства в такие периоды времени усиливаются намного.

Когда после выздоровления муж простил жену, это было нормально и лишь к его чести. А что он вызвал на поединок любовника — тоже нормально, хотя над мужем и чуть подсмеивались: слишком маленький повод для поединка насмерть. После переговоров секундантов решили всё-таки драться до первой крови, что было вполне соразмерно случаю.

У стен города на плацу было огорожена площадка для поединка. Оружие у каждого из поединщиков было своё. Трой одел стандартную старкскую броню, взял длинный меч, щит и повесил копьё за спиной. Анс предпочёл лёгкую кожаную и два кривых коротких меча. Все рассматривали схватку скорее как битву за приз, которым должна была оказаться женщина. Ведь по обычаям в случае поражения муж должен был признать чувства любовников и дать почётный развод, а любовник — жениться. В случае победы мужа попытка возобновления отношений между этой парой уже подлежала категорическому осуждению как противоречащая всем моральным нормам и устоям, а неугомонные любовники — суду соседей и деклассированию (может быть, неполному).

Анс сделал ставку на быстроту и гибкость, а Трой избрал защитную тактику, положившись на ошибку противника и контратаку. Несколько минут зрители наслаждались боем, когда легковооружённый прыгал вокруг тяжёлого пехотинца, пытаясь преодолеть его оборону, а тот уверенно отражал разнообразные атаки. Наконец, когда судьи уже хотели бить в гонг, чтобы прервать первую схватку поединка, более осторожный боец оказался в выигрыше. Анс подставился и получил рану в бедро. Муж доказал свою правоту, а то, что ранение оказалось лёгким, заодно подтвердило: вина любовника невелика и грех его естественный, не выходящий за рамки. В общем, поединок завершился ко всеобщему удовольствию.

А раз так, то нормальным продолжением стал дружеский ужин бойцов, секундантов, судей и их приятелей. Платил, как и полагается, проигравший. Когда немножко выпили, Трой вдруг обнял Анса и сказал:

— Любовником Аиссы ты теперь даже в мыслях быть не можешь, а вот если ты действительно втюрился по уши, я разведусь. Я ведь понял, что ты дрался не совсем в полную силу, знал за собой вину. Меня, друг, не проведёшь!

— Поймал ты меня, Трой! Правда, я немного поддавался. Но нечего тебе теперь поддаваться. Аисса вон как за тебя переживала, а не за меня. Дурь в голову и нам, и женщинам может прийти всегда. Главное, вовремя от неё избавиться. Так что забудь обо всём, друг! Она уж очень перепугалась и искала защиты в моих объятиях. Мне её было и жалко, и просто так приятно утешать, а она искренне мне отвечала, так что оба остались очень довольны ночью. Тут вот я и перегнул палку, дал ей повод подумать, что я в неё втюрился. А потом она скорее прибегала ко мне утешиться, опять почувствовать себя защищённой, и воспоминание о первой, самой острой, ночи тянуло. А мне было бы бесчестно её прогнать. Да что там говорить, разве сравнить её с моей рабыней!

Все поняли, что перспектива жениться на бывшей любовнице, особенно в связи с лагерем невест и возможностью подцепить жену там, не очень вдохновляла Анса. Конечно, любовь свободной женщины намного привлекательнее объятий наложницы или наёмницы, так что осуждать его тоже никто не собирался, тем более что вина теперь смыта.

На поединке присутствовал практически весь Сенат, как уже начали называть Совет. Поведение соперников и зрителей пока что вызывало у них лишь одобрение. Самому царю было невместно следить за выяснением отношений простых граждан. Вот если бы сражались две знатные персоны, там уж надо было бы быть лично государю, особенно в такой маленькой стране. А поскольку около поля поединка собрались почти все граждане, находившиеся в столице, именно там глашатай выкликнул шесть имён отличившихся граждан, не призванных в Совет. Пары из них не было в городе: таковыми оказались Арс Таррисань и Сунг Краторус, сотник из войск Однорукого. За ними немедленно помчались верховые гонцы с табличкой, дававшей безусловное право требовать сменных лошадей, и на следующий вечер народу были представлены шесть временных преторов, избранных Сенатом вплоть до Народного Собрания и инаугурации избранников всего народа, конечно, если державный народ утвердит предложенные законы.

В этот второй день в Сенат была допущена делегация Ссарацастра, которая принесла жалобу на нарушение мира и разбойные действия со стороны Урса. Когда её главу попросили выступить, высоченный смуглый царевич с орлиным носом, длиннющими чёрными усами и чёрными, как смоль, волосами, одетый в украшенную серебряными позументами черкеску, заявил (на ссарацастрском, поскольку Древний он знал очень плохо):

— Твоё величество царь Атар и отцы-советники! Мы только что заключили мир после краткой, но ужасной для всех сторон войны. В нашем государстве и так многие недовольны условиями этого мира, по которым мы потеряли пять царств, два города и крепость. А тут еще приходят, несмотря на мир, ваши воины во главе с эти безжалостным, ужасным и неугомонным Одноруким! Оставляют за собой развалины трёх деревень. Грабят всех и насилуют женщин. Захватывают женщин и крестьян. Убивают тех, кто приютил друга-арцханина. Я требую примерно наказать по крайней мере тех участников этого похода, кто лично убивал и уводил людей. И я требую, чтобы этот Урс лично принёс извинения и возместил ущерб. В противном случае мы считаем мир нарушенным.

— Что ты, граф Ликарин, можешь ответить на обвинения? — грозно спросил Атар, пряча внутри себя улыбку.

Он уже знал обстоятельства дела, и теперь было любопытно, как защитится Урс.

— Все знают, что первыми нарушили мир ссарацастрцы. Было совершено два набега, во время одного из которых была вырезана целая семья, изнасилованы и похищены женщины, разграблено селение. Второй завершился позорным поражением хищных арцхан, поскольку врасплох им нас и наших союзников не удалось застать. Такие действия по законам гор требуют отмщения. Я и отомстил. Я знал, что в трёх деревнях скопились арцхане и другие из тех, кто сочувствует бандитам, не желающим признавать мир. Заразу надо было выжечь калёным железом, пока эти кровожадные налётчики не заставили тебя, Атар, и нашего лучшего друга, твоего брата Ашинатогла объявить мир нарушенным и возобновить войну. Деревни я не разрушал, лишь те дворы, где были наши враги и убийцы наших граждан и подданных, и даже не пытался захватить эти поселения, хотя мог бы легко. Ваши люди перепугались и добровольно заплатили мне выкуп, так что грабить их не пришлось. Крестьян я не уводил. Они ушли за мной по доброй воле. Джигиты по отношению к женщинам воспользовались правом победителей, так же, как делают ваши джигиты, а я лично следил, чтобы забирали с собой лишь тех женщин, которые сами хотели уйти за настоящими мужчинами, а не оставаться на позор и на убийство со стороны их трусливых и жестоких мужей, отцов и братьев.

— Я протестую! — закричал посол. — Ты называешь тех, кто воюет за свою свободу, пытаясь отомстить наглым захватчикам, бандитами и налётчиками! Мы не можем мешать джигитам осуществлять свою месть. Мы не можем отказывать им в праве гостеприимства. Это противоречит законам гор!

— Ну а я знал и буду знать, где собираются эти джигиты, которых ты называешь борцами за свободу. И раз вы признаётесь в своём бессилии их удержать, я буду беспощадно выжигать заразу сам, — непреклонно ответил Урс.

— Рассказывают, ты пообещал в следующий раз вырезать деревни целиком! Это преступно! — продолжал посол.

— Раз пообещал, выполню. Вы знаете, что я человек чести и своё слово держу, — улыбнулся Урс. — А обвинять меня рано. Я же не вырезал. Вот когда ваши упрямцы вновь напорются на мою месть, тогда и будете пытаться обвинять.

— А откуда ты знаешь, где собираются арцхане? — спросил царевич.

Урс вместо ответа демонстративно расхохотался. И посол понял, что сморозил глупость. Кипя от негодования, он вскричал:

— Значит, ты предоставляешь нам выбор. Или пойти против всех законов гор, отказавшись принимать тех, кто бежал и будет бежать из-под вашего ига, или терпеть твои безжалостные налеты! А царь и Сенат тебя покрывают!

— Зачем же так прямо, сосед? — улыбнулся Атар. — Принимайте, и мы будем принимать тех, кто добровольно бежит к нам от бесправия и угнетения. Но мы своих беженцев осаживаем на земли, далёкие от вашей границы, чтобы не видели они рядом родные горы и не хотелось им отомстить тем, кто довел их до решения бросить отчий дом. Вот и вы расселяйте своих беженцев в самых далёких от нас царствах Ссарацастра. Пусть они вас охраняют от воинственных степняков и коварных соседей. А Грозу гор мы попросим удерживать свой гнев и не отвечать многими ударами на одну вашу вылазку. Ну не больше, чем тремя. Передай этот ответ царю царей. И передай ему пожелания, чтобы он приложил все усилия к укреплению мира, а нашу благодарность он почувствует сразу.

С этим ответом и соответствующим ему посланием царя и Сената посол вынужден был удалиться.

Барон Южного Ицка Лан Асретин Стальной Ёж выдвинул претензию, что у него отняли деревню. Конечно, доходы с неё, за исключением символической вассальной дани, шли непосредственному владетелю: этому уроду Крису Колорину, — но ведь как обидно! Атар обосновал:

— У тебя больше всего бандитов водится. Вот и забрали мы у тебя место, с которым его хозяин обещал в одиночку лучше управиться и куда тебе дальше всего было добираться. А уж затем если что будет, с Демона Пытки спросим. Теперь тебе легче будет справляться с оставшимися поселениями. А доходам твоим ущерба не нанесли.

Сенат поддержал царя практически единогласно. Все видели, что у новоиспечённого барона плохо получается управлять, намного хуже, чем командовать армией в бою. Асретин остался очень недоволен. Атар же наедине сказал ему, что он получил бы компенсацию за деревню, если бы не стал протестовать. Это настроение генерала не улучшило. Утешением ему осталось лишь заверение, что за первую же заслугу его вознаградят вдвойне.

Дискуссии в Сенате продолжались. Под умелым руководством Таррисаня оттачивались формулировки законов, которые необходимо было вынести на Народное Собрание. За три дня до срока собрания работы были закончены, и Урс, который снискал некоторую благосклонность Таррисаня тем, что после своего выступления почти всё время молчал, комментируя лишь поправки к предложенным им законам, обратился с просьбой:

— Равный мне Убийца Ханов! Я немного завидовал тебе и генералу Асретину, которые победили в знаменитой, я думаю, на века битве. Мне не посчастливилось добиться ничего подобного. Я просил бы тебя показать мне поле битвы и рассказать о ней, а заодно посмотрел бы на степь, где ты так великолепно воевал до битвы и после неё.

Таррисаня немного покоробило обращение "Равный мне". Но оно было совершенно корректным по всем нормам. А просьба была вообще почётной. Тринь подумал:

"Может быть, это поможет мне немного утишить вражду к Однорукому. Он, оказывается, признаёт мои заслуги. Но как повернул! Сам с малюсеньким отрядом два царства завоевал и одно из них себе отхватил! А я в итоге оказался по сравнению с ним нищим. Прирезали мне три деревушки из Кратавело, но разве это сравнится с целой Лазикой! Вдобавок за спиной у этого мужика целое войско джигитов, которые в рот ему смотрят и за него всех готовы порвать. Теперь они союзниками станут, а затем многие из них гражданами... Тогда ещё неизвестно, у кого будет реальная сила и большинство на Собрании: у царя или у этого выскочки. Поистине, самые славные дела не самые выгодные". А вслух Таррисань ответил:

— Гроза Гор! Я буду рад принять тебя у себя в замке и рассказать тебе о той битве, в которой мне посчастливилось воевать на земле своего лена под командованием нашего славного царя. Заодно я вижу, как барон Асретин на нас смотрит. Поскольку он командовал большей частью войска в том сражении, я бы пригласил его тоже погостить у меня и вспомнить добрую схватку, в которой мы бок о бок сражались со степняками.

— Я рад твоему предложению, соратник и друг! — искренне обрадовался Асретин, которому хотелось отвлечься от своей неприятности.

— Тогда мы все выедем сейчас же, чтобы сегодня попировать у меня, насколько это будет возможно, а уж завтра вечером как следует! — завершил Таррисань.

* * *

Три всадника с тремя слугами мчались на север. Урс ехал на мощном рыжем коне, подаренном лазанами, Таррисань на чёрном, изящном, явно очень породистом степном жеребце, захваченном в степи, Асретин на сером в яблоках степном иноходце из числа полученных в качестве выкупа за пленных. Слуги за ними трусили на кобылах. Жена Таррисаня осталась в столице. Перспектива, что её изберут трибуном женщин, очень вдохновляла честолюбивую даму. Сенат её уже рекомендовал. Сейчас она ежедневно давала открытые обеды и ужины в своем столичном доме для всех желающих граждан, заодно неявно убеждая их голосовать за себя и за своего мужа, который был выдвинут в преторы. Впрочем, кандидатами в преторы были все трое. Сенат уже принял постановление, что кандидаты не должны агитировать за себя сами. И ни один другой человек не может более двух раз выступать перед гражданами в пользу кандидата. Тем самым выборы в Лиговайе должны были сразу стать резко отличными от хирринских, где кандидаты сыпали монетами и угощениями, привлекая избирателей, вовсю выступали с предвыборными обещаниями, расхаживали по улицам, лобызаясь с плебсом, и, кроме того, за них агитировали профессиональные ораторы. Так что решение временно уехать было целесообразно ещё и по той причине, чтобы случайно не опозориться агитацией за себя.

Когда путники проехали первую деревню, Тринь нахмурился. Ведь вначале это было его владение, но затем царь обменял две самые близкие к столице на две почти вымерших приграничных, прирезав, правда, ещё три полнокровных села из Кратавело. В итоге графство Таррисаня теперь располагалось вдоль северной границы Лиговайи, прикрывая половину её. Далее кусок границы прикрывали владения принца Кансира Тронарана, отделявшие графа от автономного царства Рачало. В Рачало, по согласованию с его царем, был поселён барон Лин Элитайя вместе с ещё двадцатью гражданами, взявшими на себя командование воинами царства. Так что по сути дела царёк был низведен на положение то ли барона, то ли графа. Но почёт ему оставался полностью. И доход от большинства селений царства тоже: дани он не платил, поскольку поделился владениями.

В графстве Таррисаня вдобавок ко всему было два проклятых места от выжженных деревень Древних. К ним никто не осмеливался приближаться.

Через пару часов едущие мерной рысью всадники вошли в пределы графства Северной границы. В первом же селе, как и полагалось по обычаям, им поднесли вина и они полчаса передохнули. А после захода солнца оказались уже у недостроенного замка графа. Наскоро приготовили небольшой пир, и гости разошлись спать.

Ночью Таррисаня буквально подбросила вверх мысль, так что спавшая рядом с ним рабыня даже перепугалась (наложница кормила грудью сына, и поэтому до полугода после родов с ней по старкским обычаям спать было нельзя): "Дурак я! Надо было дочь с собой прихватить, разведя её с ничтожным мужем! Атар наверняка заставил бы нас с Одноруким породниться, и мои потомки владели бы Лазикой. Но кто бы мог подумать обо всем этом в Империи?"

Наутро ещё до восхода солнца трое полководцев отправились на место сражения. Асретин показал, где была первая стычка, на остатки разобранной ловушки на броде и на волчьи ямы на поле битвы.

— Если бы не великолепная выучка наших войск, все эти хитрости не помогли бы. Степняки прекрасные и отважные бойцы. Гибель в ловушках их не остановила. Но, что между ловушками встали пехотные ежи, было для них сюрпризом. А внезапное появление перед ними вместо бегущей толпы железной фаланги вообще в голову не укладывалось.

— Этого было достаточно, чтобы победить. Но ведь нам было необходимо их полностью разгромить, не дать сбежать и бесконечно воевать, — заметил Однорукий. — И вы этого добились.

— Они храбры и считают себя хитрецами на войне. Но от пренебрежения к земледельцам и пехотинцам не избавились. Они не потрудились оставить заслон против заставы, и вышедший оттуда гарнизон запер путь назад. А Таррисань напал на отступающих степняков с фланга, не дав им рассеяться по нашей территории. Мы бы их всё равно выловили, но не всех, и сколько беды бы они наделали!

Таррисань рассказал, как он остановил огнём и булатом отряд хана и убил самого вождя. Урс был в восхищении. Он также посмотрел на место, в котором в битву вмешался царь, и улыбнулся.

— Наш царь — настоящий царь, — только и прокомментировал Урс, прекрасно поняв, что Атар не стал рисковать зря, и оценив это. — Он, когда послушал ваш план и посмотрел на ваши укрепления, отдал руководство битвой тебе, Асретин, а тебе, Таррисань, поручил перехват бегущих. На самом деле войну выиграл ты, генерал! А ты, граф, заработал заслуженную славу и добил тораканов.

Эти слова вновь покоробили Таррисаня. Победил не он! Ещё ладно было бы, если бы победа приписывалась царю: так ведь и положено, если он сам участвовал в битве. Но ему предоставили роль рубаки, богатыря, который в поединке побеждает вражеского вождя! Какой позор! Но всё это осталось внутри графа. Явно он улыбнулся и сказал:

— Ты нас всех захвалил. Мы знаем, что твои заслуги не меньше. Как ты желаешь: возвращаемся на обед домой или спросим разрешения у патруля тораканов и посмотрим место побоища пленных?

— Побоище меня не очень интересует. Но вот побывать в степи хочется. Давай сейчас пообедаем здесь, а потом заедем в степь на пару часов конского хода, — ответил Урс.

Хозяин, конечно же, согласился. Пока на заставе готовились к обеду, он без щита и доспехов, подняв руку, двинулся к середине реки. Навстречу ему на берег выехал батыр, который сегодня возглавлял разъезд тораканов. Степняки многому научились в последней войне, и теперь всё время стерегли границу небольшими патрулями.

— Привет тебе, славный владетель! — первым поздоровался батыр, положение которого было ниже. — Я Карабай из рода Кукушек, прозванный Неуловимый Храбрец. О чем ты хотел поговорить с нами?

— Привет доблестному воину. Я вспомнил тебя, ты смело сражался в бою на курултае и сумел с честью уйти от нас. Буду рад когда-нибудь сражаться в одном строю с тобой, Неуловимый Храбрец. А сейчас мои почтенные гости Урс Ликарин Однорукий Гроза Гор и Лан Асретин Стальной Ёж хотели бы подышать воздухом ваших степей и насладиться видом бескрайних просторов.

— В паре часов езды отсюда мой курень. Я с удовольствием провожу знаменитых воинов к себе, угощу чем Бог послал и напою золотым кумысом.

Так все трое и поступили. По дороге батыр пел бесконечную песню, поскольку разговаривать с почётными гостями до угощения было неприлично.

Курень оказался небольшим. Пять юрт: семья батыра, одного из его нукеров, два других были ещё холостыми и юрта была общая, юрты слуг и рабов. По обычаю степняков, мужчины разделись до пояса в юрте, где горел жаркий очаг. Две жены батыра остались в лифах, шароварах и платках, закрывавших нижнюю часть лица. Ещё одна молодая, стройная, очень красивая черноволосая кареглазая женщина платка не надевала.

— Мои любимые и ненаглядные Гулькари и Перитан. А это вдова батыра Тугорана, доблестно павшего в боях с вами, красавица Тюнира, моя сестра.

Старки уже знали степные обычаи: если женщина или девушка не закрывает лица, значит, у неё нет мужа и суженого.

— А почему сестра вернулась к тебе?

— Братья и двоюродные братья Тугорана погибли. Его отцу она не захотела доставаться, я вернул половину нашей части калыма и получил свою любимую сестру. Детей у неё ещё не было, и удержать её в семье они не имели права.

Видно было, что батыр не прочь выдать сестру замуж за одного из нойонов старков.

Мужчины переглянулись и подарили женам и сестре по украшению. Таррисань подарил ожерелье старшей жене. Та засмущалась, но надела его. Урс — браслет младшей. Асретин — кольцо с чароитом Тюнире. Та зарделась.

— Богатый подарок! Теперь, если захочешь её взять себе, он будет засчитан как первоклассный калым, — полушутя-полусерьёзно заговорил батыр. — Но я сестру без её воли не отдам. Сестра! Ты забыла, что надо поблагодарить гостя?

Раскрасневшаяся сестра поцеловала смутившегося Асретина. Затем мужчины пили кумыс и разговаривали о мужских делах: конях, оружии, битвах.

— Ты ведь, оказывается, и в гибельной битве участвовал, но в плену не был. Как тебе удалось спастись? — спросил Таррисань.

— Я, когда понял, что гибель надвигается, через стену огня и через лес прорвался к реке и бросил коня прямо с обрыва в воду. Он напоролся на корягу. Я потерял верного друга, но сам ушёл на другой берег. А там поймал бесхозного коня и вернулся домой.

— Ты отважный воин и у тебя ясная голова! Из тебя может прекрасный полководец получиться, — похвалил Асретин.

— А твоё полководческое искусство, Хитрая Башка, вся степь уже знает. И на тебе много шрамов от ран, значит, пока ты не стал нойоном и темником, ты был доблестным батыром. Мы же видели, что в битвах ты в огонь зря не лезешь, ведёшь себя так, как подобает командующему. Степь тебя почитает. В следующей войне я хотел бы сражаться под твоим бунчуком.

А про себя батыр подумал: "Буду доблестно сражаться и учиться у них! А затем обучу своих нукеров и батыров. И в новой войне поведу свой народ отомстить за кровь и унижения".

— А ты хитрец, батыр! Когда ночью во время битвы на курултае ты помчался на меня с окровавленной саблей и сам в крови, я думал, что в неистовстве от раны ты решил дорого продать свою жизнь. Ты сделал вид, что атакуешь, а вместо этого уклонился в сторону, отбил мой удар и проскочил в степь. Никого мы не догоняли, и ты спасся. Но как ты оказался на коне, когда все остальные путались с коновязями и пытались обороняться пешими? — спросил Таррисань.

— Я сразу натянул штаны и сапоги, схватил саблю и щит и больше ничего. Подскочил к первому попавшемуся коню, не стал искать своего, перерубил узду и поскакал на ваших людей. Хорошему всаднику стремян достаточно, чтобы конем править. Двух успел зарубить, и тут тебя увидел. Тут уж стало ясно, что пора бежать.

— Ты чуть ошибся. Зарубил ты одного, второго ранил. Но ты действительно доблестный и умный боец, краса своего народа и своего рода. Я рад пить твой кумыс и быть твоим почётным гостем, — продолжил Убийца Ханов.

— Насчёт доблести и ума с тобой трудно сравниться, Убийца Ханов. Ты легенда всей Степи. Все хотели бы посмотреть, как ты владеешь оружием. А если ты собираешься в набег, ты столь мудро выбираешь цели и так скрытно подбираешься к врагу, что редко кто из наших героев с тобой сравнится. А тогда ночью я жалел об одном: не успел захватить лук и стрелы. Ты так хорошо был виден на фоне горящих юрт, что я попытался бы застрелить тебя, отскакав подальше. Конечно, броня на тебе первоклассная была, и мне скорее всего не повезло бы. Но хоть отвлёк бы тебя от битвы.

"И этот меня считает рубакой, а не полководцем! Я в его глазах батыр, получивший за доблесть и подвиги титул нойона и владение!" — про себя подумал граф Северной Границы. — "И в нашу армию ты ясно зачем хочешь: научиться военному искусству и затем восстать. Но пока что ты действительно будешь вести себя как друг".

— А о твоих подвигах, Однорукий, у нас тоже легенды ходят. Я должен отдарить тебя. У меня в табуне прекрасный молодой конь ходит. Твой горский конь недостоин славного нойона и правителя целого царства. И всех вас приглашаю неделю быть нашими гостями. Прикочуют завтра сюда мои родичи, привезут красивых рабынь и девушек на выданье.

— Очень польщены и благодарны! — сказал Таррисань. — Но наши царь и народ послезавтра ждут нас на великое Народное Собрание. Я тебя тоже приглашаю в любой момент быть моим почётным гостем.

— Таррисань правду говорит, — с сожалением сказал Стальной Ёж, глядя на Тюниру, а не на хозяина. — Но я тоже приглашаю тебя к себе вместе с твоими женщинами. А сам твёрдо надеюсь после Собрания воспользоваться твоим гостеприимством.

Батыр расцвёл, глядя, как зарделись щеки сестры.

— Конечно, Великий курултай это как великая битва: не прийти — опозориться навек. Жду вас затем в любое время. Я с радостью посмотрю ваши владения и буду вашим гостем.

— Вот тебе, доблестный батыр, мой знак как хранителя Северной границы. С этим пропуском ты можешь проехать всё наше царство, если захочешь, — передал дощечку с письменами и со своей печатью Таррисань.

— Обязательно посмотрю! Но сейчас я после вашего курултая и своего дежурства буду ждать дорогого гостя темника Асретина. А теперь мои жены и сестра спляшут перед вами.

Женщины сплясали танец с бубном, а затем поднесли гостям ещё кумыса и мяса. Мужчины ещё немного поговорили, обсуждая слухи о замятне среди Единобожников и о сварах среди степных народов.

Затем Тюнира взяла саз и запела импровизацию по поводу гостей:

Три воина славных, правителя главных,

С сурового Севера пришлых вождей

Курень наш почтили, наш пир разделили,

Мы рады приветить вас, честных гостей.

Лишь красят седины бойца-властелина.

Холодный блеск строгих, ясных очей.

Не сдастся соблазну, лишь вымолвит властно:

"Ничто не смутит меня в мире людей".

Другой молчаливый и самый счастливый.

Сложением крепче своих крепостей.

Глядел в лицо смерти не раз, но поверьте:

Глубокою раной сразил не злодей.

Красой неземною и вечной весною

Пленён навсегда этот войн чародей.

Теперь уж до смерти, мне в этом поверьте

Не сможет другая душой завладеть.

А третий печальный герой чужедальний

Пылает огнём своих скрытых страстей.

Прославлен делами, покрыт ран рубцами,

Любовью великой теперь овладей.

Асретин действительно чувствовал, что в сердце его извергается вулкан, а разум отказывается сдерживать страсти. Он попытался отвести глаза от Тюниры, подумав: "Вернёмся на заставу, попрошу у Таррисаня двух самых страстных рабынь". Но не смог удержаться долго. Хозяин искоса наблюдал за разворачивающейся пьесой без слов и мысленно поглаживал усы от удовольствия.

— А теперь наш степной танец, который танцуют лишь для самых дорогих гостей, — сказал батыр, и женщины исчезли за занавеской.

Таррисань заметил, что хозяин очень внимательно и повелительно глянул на сестру, та засмущалась и слегка кивнула. Граф незаметно посмотрел на Асретина и остался очень недоволен: тот явно очарован прелестью Тюниры и глаза его стали слишком уж мечтательными... Надо было бы предупредить как-то простака-генерала о степных обычаях, но никакой возможности сделать это нет. А теперь и времени уже нет...

Из-за занавески вышли три женщины в бусах. Жены были без лифов, а сестра нагая. Батыр заиграл, слуги, которые были снаружи юрты, подхватили мелодию, и женщины стали плясать танец типа танца живота. Да, очаровывать степнячки умели великолепно... Асретин таял на глазах, двое других гостей нащупывали в поясных мешочках очередные подарки. А батыр поглаживал свою рыжую бородёнку и незаметно улыбался.

Танец закончился. Асретин достал из кошелька серьги с бриллиантами, но тут Тюнира как-то отчаянно, но вместе с тем нерешительно, подошла к нему и поцеловала его, сказав: "Я отдаю себя тебе всю и на всю жизнь". Ошеломлённый генерал ответил на поцелуй и сжал её в объятиях. А Тюнира радостно улыбнулась и вновь его поцеловала, прижавшись к нему всем телом. И вдруг она выскользнула, как змея, и убежала за занавеску.

Таррисань понял, что его боевой товарищ и почти что друг попался. Этот ритуал у степняков был сродни старкскому ритуалу священного брака, когда невинная девушка могла на свой страх и риск предложить себя юноше для нерасторжимого и в высшей степени почетного брака. Но юноша мог отказать, и тогда девушка превращалась в низкую шлюху, а юноша подлежал трёхлетнему строгому покаянию. Таррисань слышал от степняков легендарные истории о женском вызове. В отличие от старков, его могла бросить не только невинная девушка, но и любая красивая свободная женщина безупречной репутации. У мужчины было два способа отказать. Один из них, аналогичный старкскому, почти никогда не употреблялся, поскольку приводил к мести всему роду избранника, более тяжёлой, чем кровная. Второй был почётным. Надо было успеть до поцелуя вручить женщине подарок и сказать ритуальную фразу: "Красота твоя заставляет моё сердце вырваться из клетки ребер, но долг и честь удерживают его там". Более того, после этого считалось почти необходимым провести пару ночей с женщиной, чтобы доказать, что она действительно поражает своей красотой и лишь другие обязательства мешают браку. Такой исход не позорил никого из участников ритуала и их родичей, но калым за женщину резко снижался. В отличие от старков, заключенный по такому обряду брак не был нерасторжим, но считался одним из почётнейших и крепчайших.

Так что теперь считалось, что Асретин принял предложение брака и, более того, уже побывал в теле невесты. После этого эпизода ошеломлённые гости распрощались, а хозяин отправился провожать их до границы и возвращаться к своему разъезду. Таррисаня хозяин отдарил невзрачным камешком, который в руке казался странно тёплым.

— Мой дед, великий батыр и нойон Улучин передал его моему отцу, а он перед смертью мне и завещал эту древнюю драгоценность подарить великому воину. Она помогает одному человеку в роду, так что мы больше не могли ею пользоваться. Если второй попытается использовать силу камня, то род захиреет и вымрет. Камень нужно держать в левой руке, когда она не занята, когда ты не болен и не спишь и когда рядом нет женщин и детей. Брать его туда, где спят, нельзя. Нужно оставлять под открытым небом, но, конечно, можно в чём-либо тонком, пропускающем воздух, свет и дождь. Я шёлковую сумку с камнем на каждой новой стоянке вешал на верхушку шеста главной коновязи. Если камень попытается взять обычный человек, не герой, он не сможет иметь дела с женщинами либо будет зачинать выродков. А потомство героя станет лишь крепче. Продавать камень нельзя. Если кто-то его украдёт, он поплатится. А если захватит в честном бою, сила камня удвоится.

Графу осталось лишь поблагодарить за необычный подарок и подивиться в душе, будет ли он на пользу?

К заходу солнца добрались путники до заставы, где их давно уже ожидал пир. Выйдя вместе с Асретином "полюбоваться лунами", Таррисань сделал ему выговор:

— Влип ты, барон! Ведь по всем обычаям степняков ты принял предложение жениться. Пойти на попятную теперь будет позором не только для тебя, но и для всего твоего рода и для нашего народа, что степняки считают единым племенем.

— Не влип я! — обиделся Лан. — Ты, граф, разве не видел, как я на неё смотрел? Так что это я её выбрал, и жениться мне будет лишь счастьем!

— О счастье можно говорить, когда семь лет с женой проживёшь, — иронически ответил поговоркой Убийца Ханов. — Ты что, разве невинный юноша? До сих пор не понял, как женщины нас заставляют поверить, что мы их сами выбрали. Красавица-то она красавица, и, кажется, ты ей действительно очень нравишься. Но ведь в браке, особенно у знати, это не главное. Вроде бы вторую жену тебе ещё можно будет брать, это не совсем наш священный брак. Вот и поучу тебя немного правилам. Прежде всего, нужно спросить мнения сюзерена. Далее, необходимо сообразоваться с тем, что брак даст для всего твоего владения, а не только для тебя. Жена должна быть равна тебе по достоинству, а ещё лучше, если немного повыше. Род её не должен вырождаться, но здесь такой опасности нет. Она должна быть твоей помощницей не только в управлении хозяйством, но и в политических делах, поддерживать твой престиж в свете. Вот и подумай, равный ли брак, очень ли будет доволен наш царь, и какую пользу он принесёт твоему лену? А для горячих объятий гетеры и художницы есть.

— Не учи меня, друг! — проворчал Асретин, только сейчас осознавший, что он действительно попался и обратного пути нет. — Я доволен тем, что женюсь на Тюнире, да и брат её — наш искренний друг.

— До тех пор, пока ему не покажется, что тораканы восстановили свои силы, обучились у нас всему, что необходимо, и момент для войны удобный. Вот тогда он и ударит нам в спину... — уточнил граф.

Про себя граф подумал: "Готов поспорить на тысячу золотых, что Карабай теперь будет всячески укреплять личную дружбу с этим наивным генералом. Он побратается с ним, а может, ещё и своих друзей привлечет к побратимству. Он придёт вместе со своими лучшими людьми служить под знаменем Асретина. Он будет действительно храбро драться и окажется верным союзником в ближайшей войне. Он будет при каждом удобном случае приглашать побратима к себе, очаровывать его степными обычаями, честью и доблестью степняков, красотой их женщин. И в тот момент, когда мы вновь столкнемся с тораканами, меч Асретина будет неохотно выходить из ножен. А его жена будет напоминать о родичах и верных друзьях, что стоят в другом военном строю. Словом, батыр — незаурядная личность. Вождём восстания станет. Или даже ханом его сделают. Надо будет внимательно следить за Карабаем и посильнее сдружиться с этим простодушным Ланом, чтобы его совсем не опутали".

А в степи брат успокаивал плачущую сестру.

— Я не знаю... Мне страшно уезжать из степей. Мне стыдно, что я так легкомысленно повела себя с гостем. Он поглядел в мои глаза, и меня как будто всю жаркой волной охватило. Я обо всем забыла. И о... — сестра мысленно схватила себя за язык: чуть не проговорилась о любовнике-нукере.

— Ты думаешь, я слепой и не видел, что ты Кяризиня впустила в себя? Но разве он достойная пара тебе? Разве это была любовь? Просто лёгкое увлечение от тоски, чтобы смыть горечь утрат. Так что всё правильно: ты увидела того, кто достоин твоей любви, с кем ты, моя дорогая сестра, можешь быть счастлива. А вела ты себя прекрасно.

Но тут сестре пришла на ум ещё одна мысль: "Если Кяризинь вызовет Асретина на честный бой, Асретин убьёт его. А если нукер убьёт соперника из-за угла, то опозорится. Но ведь кто-то из них всё равно умрёт! Как плохо!" И она прошептала брату:

— Кяризинь будет мстить!

— Его завтра здесь не будет вообще.

— Да ты что, брат! — ужаснулась сестра.

— Цветок семьи нашей, не то, что ты подумала. Я его отошлю служить великому воину Однорукому, и ему будет сейчас не до мести. А затем всё забудется, и у него тоже.

— Ты мудрый, брат. Ты мог бы править не только нашим куренём.

— Молчи, сестричка! Такие вещи не говорят вслух. А если когда-нибудь твой муж станет стыдиться, что ему пеняют на худородность жены, можешь в шутку сказать ему, что однажды утром он может проснуться в объятиях сестры хана, — и брат улыбнулся.

Если бы Карабай был натренирован в многоуровневом мышлении, как Высокородные из Империи, он бы рассудил про себя: "Да, задатки властителя во мне есть. Очень люблю сестру. Но, пытаясь сделать так, чтобы она была счастлива, ни на мгновение не забываю об интересах рода и племени и о далёких расчётах". А так он лишь подумал: "Ближе к свадьбе надо будет с ней серьёзно поговорить, как вести себя с мужем".

На следующее утро нукер прискакал к заставе. На поводу он вёл прекрасного коня.

— Однорукий, наш батыр шлёт тебе аргамака. Имя его Бунчук. А меня, потому что ты говорил ему о желании иметь под своим знаменем нашего бойца, он послал служить тебе.

— А сам ты хочешь мне служить, воин? Как твое имя?

— Кяризинь, великий герой. Я от радости места себе не находил, когда представил себя идущим в набег под твоим стягом или стоящим в строю вблизи такого знаменитого воина.

Урс задумался. О таком желании он даже не заикался. Но для гостеприимного хозяина, видимо, важно было побыстрее, подальше, с почётом и на длительный срок отправить нукера. Придётся отплатить услугой за подарок.

— Приноси мне присягу на три года. Если будешь ранен или отличишься в бою, я тебе разрешу уйти раньше. А если понравится у меня, сможешь потом принести присягу союзника за себя и своих потомков. И сразу после присяги и завтрака вместе с моим слугой Тусконом двинешься в Аякар. Мне нужно передать Кану Тордоорсу важное послание, и невместно такое отправлять со слугой.

Урс быстренько набросал Высоким письмом на дощечке несколько фраз, зная, что ни слуга, ни нукер знаки эти прочитать не смогут. Даже если нукер знает письмо Древнего языка, понять фразы на старкском без алфавита, которым пишутся служебные слова и аффиксы, невозможно. Это были в основном рутинные распоряжения и несколько позабытых при отъезде мелочей, потому что на самом деле ничего серьёзного не случилось.

По дороге в Дилосар Асретин, всё время вспоминавший степнячку, одновременно чесавший затылок в раздумии, как это он так попался, и спину в ожидании хорошей бани от царя, заговорил с Урсом.

— Властитель Лазики, как ты командуешь своими джигитами? Они ведь самой простой воинской дисциплины признавать не желают. Я уже замучился с ними. А они на меня волками смотрят.

— Лан, это народ другой. Если они тебя уважают, они будут доблестно драться за тебя. А если ещё и любят, всем глотку порвут и с песнями на смерть лютую пойдут. А вот если ты им противен, жди от них подвоха. Так что лучше отошли своих джигитов по домам.

— Так что же, не учить их военному делу?

Урс задумался. Для него было естественно обучать джигитов по-другому, чем граждан. Но здесь ему помогал старый опыт есаула разбойников. В принципе джигиты на разбойников были похожи.

— Собирай их понемногу и ненадолго. Строевой подготовкой почти не занимайся. Давай им трудные и интересные задания, выслушивай их замечания и не всегда обрывай. Хвали за то, что упражняются сами, и своди их в учебных боях с теми, кто сильнее. Так ты получишь прекрасные вспомогательные войска. А граждане останутся несокрушимым спинным хребтом армии.

— Как это так: воины, которые строя держать не могут и приказы обсуждают? Не пойму я тебя, граф.

Урс посчитал, что дальнейший разговор бесполезен, и перевёл его на достоинства разных вин. Сначала хотел на женщин, но блестящие глаза Асретина показали, что это было бы ошибкой.

* * *

И вот наконец настал день великого Народного Собрания, позднее названного Трёхдневным. Обычно народные собрания у старков заканчивались за один день. Но сейчас надо было решить сразу много важнейших вопросов: принять самые главные законы, выбрать преторов и трибунов, а заодно заслушать тех из народа, кто будет говорить за тысячу человек.

Форум был вымощен полностью. Четыре каменных черты из белого камня проходили вдоль площади. Две боковые ограничивали место, где должны были собираться граждане, и оставляли свободными две полосы, куда они должны были сдвигаться при голосовании. Две средние, наоборот, ограничивали полосу, которая должна была при голосовании оставаться свободной, когда граждане расходятся в две стороны. Левая сторона — сторона сердца — была помечена знаками "Да", правая — сторона ума — знаками "Нет". Спереди площади была жёлтая черта: место для отцов-сенаторов. Сзади — ещё одна белая черта, за которой могли находиться неграждане и куда отходили те, кто не мог составить определенного мнения при голосовании.

На главном возвышении, называемом трибуналом, находились кресла царя и преторов. По бокам могли быть поставлены ещё дополнительные для почетнейших гостей. Внизу на курии были заранее поставлены семь стульев для трибунов. Один из стульев был украшен и стоял чуть поодаль.

Народ разбирал ксилографы с проектами законов. Каждый закон должен был быть произнесён его автором, и бумаги служили в принципе лишь подспорьем для памяти граждан.

Более семи тысяч граждан собралось в этот день на площади Дилосара. В ожидании появления царя и Сената все здоровались, обменивались новостями. Площадь гудела.

Бакалавр Сур Хирристрин, просмотрев листки, начал в чём-то горячо убеждать знакомых, а затем и просто соседей. Но все от него отмахивались.

Вышли царь с царицей, принцы, сенаторы. Впереди шли шесть временных преторов в лавровых венках, олицетворяющие высшую власть народа. Царь занял своё место. По традициям Империи, царица должна была поприветствовать народ и уйти. Но она осталась стоять за креслом царя. Шесть преторов затем тоже уселись на свои кресла. Сенаторы встали на отведённой им возвышенной части форума: курии. Преторы бросили жребий, кто будет вести собрание. Эта почётная обязанность досталась самому молодому из временных преторов, сыну и наследнику графа Арсу Таррисаню. "Хоть маленькая компенсация, что от невесты оторвали!" — иронически подумал Арс. Но к обязанностям он отнёсся очень серьёзно.

— Державный народ, отцы-сенаторы и царь! Сегодня у нас важнейшее народное собрание. Мы должны по-деловому обсудить, а затем принять либо отвергнуть предложенные и обсуждённые Сенатом основные законы, избрать высших магистратов и обсудить другие назревшие вопросы, которые решит поднять как минимум тысяча граждан, назначив оратора из своего числа. На Собрании Сенат решил установить общий порядок: речь длится одни песочные часы, один человек не может дважды выступать на одном собрании, за исключением того случая, когда он вносит несколько одобренных Сенатом законов. Тогда он должен лично произнести каждый закон и пояснить его для державного народа. Уже выступавший имеет право ответить на вопрос, но кратко. Любые сто граждан могут назначить оратора и внести поправку в закон. Если автор считает, что поправка искажает смысл закона и практически означает его отклонение, он имеет право отвести её, обосновав свое решение. Отклоняйте открыто, а не коварными сутяжническими методами стряпчих и чиновников. Итак, я передаю слово автору закона, который Сенат решил поставить на обсуждение первым: Грозе Гор Урсу Ликарину.

Урс вышел из рядов Сената на трибунал и мощным голосом произнёс первый закон, кратко его пояснив:

"Дела наших людей за прошедшие месяцы показали, что они твёрдо следуют пути чести и справедливости, стараясь поступать по совести. Эти три вещи и заложены как основа нашей вайи, нашего государства".

— Есть поправка! — раздалось из рядов граждан.

Хирристрину всё-таки удалось набрать сто человек, но оратором назначили не его, так как у учёного голос был пискливый и слабый.

— Я, Кон Атаронс, от имени ста двенадцати граждан вношу поправку к закону Урса Ликарина.

— Ты, гражданин, должен вносить поправку от своего имени. Если же ты внутренне не совсем согласен с нею, на первый раз мы разрешим выдвинувшим тебя гражданам назначить другого оратора, а в дальнейшем будем просто лишать слова.

— Хорошо. Поправка Кона Атаронса, поддержанная ещё сто одиннадцатью гражданами. Внести в число основных понятий "гуманность".

Тут из рядов Сената вышел Чир Стригонсор, сенатор, глава гильдии купцов, бывший управляющий имениями принца Атара в Империи.

— Претор и Державный Народ! Я прошу в некоторое нарушение нашего порядка позволить прокомментировать эту поправку мне, который вносил её в Сенате. Я был убеждён аргументами Однорукого, что честь и справедливость порою безжалостны, а совесть умеряет эту безжалостность. Так что эта поправка разрушает сам смысл закона.

— Я тоже убеждён и снимаю поправку, — произнёс оратор.

Закон был немедленно поставлен на голосование. Все граждане отошли за линию "Да", лишь Хирристрин — в противоположную сторону. Тут попросил слова царь.

— Гражданин, который решил один проголосовать против всего народа, заслуживает того, чтобы его мотивы были выслушаны. Я задаю Хирристрину вопрос: "Почему ты, гражданин, решил голосовать против?"

Хирристрин поднялся на трибунал и срывающимся, неубедительным голосом произнёс:

— Этот закон годится лишь для шайки мафиози, а не для цивилизованного государства. Вся цивилизация стоит на главенстве законов, а не на прихоти граждан. Приняв этот закон, мы с необходимостью приходим к системе, просматривающейся в остальных законах. Нет судей. Суд практически сводится к линчеванию. Громадные права магистратов. Да что там, каждый гражданин имеет право решать и приводить свой единоличный приговор в исполнение, лишь бы потом объяснил свои действия и его объяснения были приняты. Что же произойдёт, когда такие неумеренные права граждан столкнутся со столь же неумеренными прерогативами магистратов? В какое беззаконие мы катимся?

Царь, выслушав Хирристрина, внёс уточнение к регламенту.

— Прошу народ назначить глашатая, который повторял бы мощным голосом речи гражданина, призванного отвечать либо обосновывать свою позицию перед народом. Ведь аргументы учёного заслуживают рассмотрения, а не тупого игнорирования по причине слабого голоса. Вот оратор несет полную ответственность и за свой голос тоже.

Народ одобрил это и вытолкнул на трибунал глашатая. Тот повторил речь Хирристрина.

— Можно ответить мне, как автору закона? — произнёс Урс Ликарин.

— Это твоё право, — подтвердил претор.

— Державный народ! Сюда отправились, может, и не самые лучшие, но самые пассионарные из Старквайи. А другие, кто попал в эту же компанию, зарядились их энергией. Затем нас дополнительно зарядили и сплотили четыре войны и стихийное бедствие. В Империи народ жаждет прежде всего покоя. Люди в большинстве своём с удовольствием предоставляют другим решать за них, лишь бы самому не делать выбор и не брать на себя ответственность. А у нас каждый несёт на себе полное бремя ответственности гражданина и, соответственно, должен иметь все права для его осуществления. Каждый готов в случае необходимости решать сам и вместе с другими равными ему гражданами, открыто принимая на себя все последствия выбора. Зачем же здесь стражники? Зачем здесь судьи? Вот назначенных председательствовать в суде и соблюдать порядок нужно было выбрать, и мы выберем. Граждане моментально остановят магистрата, решившего злоупотребить своими прерогативами. Другое дело, что через три-четыре поколения заряд пассионарности начнет убывать, если мы не будем поддерживать его столь же суровыми мерами, как высокородные или гетеры в Империи. Поэтому я вношу поправку к собственному закону: через сто лет обязательно вернуться к его рассмотрению.

Народ расхохотался и проголосовал за поправку. Атар и Таррисань призадумались: теория пассионарности считалась тем знанием, которое сообщалось лишь Высокородным и Великим Мастерам. А мужик откуда-то узнал и правильно использовал теорию.

Другие законы также прошли гладко. В основном против был один Хирристрин. Но по поводу закона о Сенате против были несколько других граждан. А Хирристрин, наоборот, был за. Некоторую дискуссию вызвал лишь закон о менталистах. Более тысячи граждан выдвинули оратора.

— Державный народ! Отцы-сенаторы! Царь! Мы против, чтобы эти духовные спруты по каждому поводу лезли нам в головы и читали наши мысли. Вот если народ, который контролирует действия суда, постановит, что менталист необходим, тогда всё нормально. Даже если у гражданина прочтут что-то нежелательное для него, он это заслужил. Итак, поправка: "По решению трёх четвертей присутствующих на суде граждан разрешается использование менталиста".

Здесь выступил царь Атар, автор закона.

— Я считаю, что эта поправка искажает смысл закона и отвожу её. Граждане попали под власть полузнания и искаженных представлений. Менталисту очень трудно прочитать ваши мысли, даже если вы мыслите столь примитивно, что все мысли проговариваются внутри вас словами. Тут нужно приспосабливаться к человеку как минимум неделю, днём и ночью находясь рядом с ним и напрягая все духовные силы. Такое иногда приходится делать при допросе упорных преступников, но на суде, конечно же, времени на это нет. Если вы на столь варварском уровне, что шевелите губами при думах, не умея даже произносить слова иначе, как языком, тут не только менталист, а любой, обладающий умением читать по губам, всё узнает. Но если вы мыслите как люди, вперемежку словами, образами и абстрактными структурами, то никакой опасности чтения мыслей вообще нет. Даже если вы, как художники, мыслите лишь образами, достаточно лишь закрыть глаза, чтобы самый сильный монах не смог увидеть их. Так что не поддавайтесь глупым страхам.

После такого объяснения закон также прошёл почти единогласно. Несколько самых твердолобых граждан отошли на "Нет", зато Хирристрин гордо прошествовал на "Да".

Закон о трибунах был дважды встречен хохотом, первый раз, когда заговорили о трибуне воров, а второй: когда была оглашена поправка царя о трибуне женщин. Но первая поправка возражений и недоумения не вызывала: как ни странно, все её восприняли положительно, даже Хирристрин, пробурчавший: "Всё логично. Государство воров и мафии". Кто-то из соседей, толкнув его, ответил: "Государство воров и мафии — это прогнившая империя. А здесь государство, использующее даже воров и мафию на благо народа". А вот вторая вызвала недоуменный ропот. И царь решился на ещё одно нарушение обычаев.

— На самом деле поправку сформулировала царица Арлисса. Я, если претор и народ не возражают, попрошу её выступить и аргументировать.

Претор и народ в ожидании необычного выступления дружно согласились. И впервые в истории старкских государств женщина вышла на трибунал как автор законопроекта, а не как отвечающая на вопрос или как заместительница властителя. Даже знаменитое выступление Толтиссы перед народным собранием Линьи с юридической точки зрения было речью заместительницы отсутствующего монарха.

"Державный народ! Отцы-сенаторы! Мой муж и властелин! Я благодарна вам за разрешение выступить в поддержку предложения о трибуне женщин. Как уже не раз говорилось на этом собрании, мы не во внутренних областях Империи, хотя остаёмся её частью. И положение женщин здесь принципиально другое".

"Во время войн мы, женщины, поднимали хозяйство, руководили стройками и владениями. Да, такое принято и в Империи. Но там это происходит редко, и рядом всегда есть родственники, друзья, опекуны. А здесь нужно решать самим. Решать и нести ответственность за свои решения — главный признак гражданина. А уже второй: стоять в военном строю".

"Правильно, что даже здесь женщины не стали в военный строй. У них другое предназначение, чем у мужчин, и смешивать эти два предназначения — извращение. Поэтому закономерно, что по-прежнему на Народном Собрании, в Сенате и магистратами будут мужчины, как несущие полное бремя гражданина. Но возрастающие обязанности требуют и возрастающих прав. Мы готовы, мужчины, защищать вашу спину в жизни и вашу уверенность в себе и своей семье на войне. Мы, женщины, надеюсь, показали себя достойными вас, героев. Ваши возгласы и аплодисменты показывают, что это действительно так. Поэтому дайте нам возможность не только прибегать к вашей защите, но и самим защищать себя, поскольку не всегда мужчина способен правильно понять женщину. Но прерогативы трибуна не ограничиваются заступничеством лишь за тех, кто находится в его краю. Он имеет право ходатайствовать за любого гражданина и негражданина. А женщины более склонны в обычной ситуации к гуманности, и мы будем защищать и мужчин тоже. Более того, порою мужчины по слабости своей могут попустить тогда, когда нужно решить со всей строгостью. Здесь трибун женщин не имеет права ходатайствовать, но она может использовать право ораторства и интеррогации, чтобы попытаться показать вам, что ваша снисходительность преступна. Так что решайте, граждане".

И собрание проголосовало за. Конечно же, несколько сотен самых твердолобых были против. Но Хирристрин и на сей раз был "за".

А затем твердолобые собрались отдельно, привлекли ещё граждан и выдвинули оратора.

— Большинство из нас были против или сомневались в предложении царицы Арлиссы. Но теперь, когда оно всё-таки прошло, мы сомневаемся в другом. Первым трибуном женщин должна быть женщина полностью безупречная и мудрая. Графиня Таррисань безупречным поведением, как мы знаем, в Империи не отличалась. У нас есть чистая, умная и в других отношениях совершенная полноправная гражданка: наша царица. Поскольку она не имеет никаких особых прав и ограничений, как гетеры или художницы, она может быть трибуном. Мы выдвигаем её.

На этом первый день собрания закончился. Поскольку до выборов руки так и не дошли, народ постановил собраться и назавтра тоже, а пока что разошёлся пировать.

* * *

В день, когда в Лиговайе состоялось Народное Собрание, в Кунатал из Ломканрая пришли войска от Императора Правоверных. Эш-шаркун прислал, как и обещал, половину своего войска, тщательно отобрав самых негодных воинов и военачальников. Но теперь войско Первосвященника, наконец-то, было сформировано и на следующее утро выступало в поход против "Лжепророка".

Уч-Чаниль Агаши шел в строю как рядовой воин. Всё происходящее навевало дурные предчувствия. Армия Правоверных была по качеству, обучению, снабжению и вооружению намного хуже агашской, не говоря уже о старкской. С воинами занимались очень мало. Командиры в основном думали о том, как бы выманить денежки у воинов либо при их помощи у кого-то другого. Беглец предвидел, что ему придется бежать в третий раз, если, конечно же, он выживет в предстоящей битве. Но до сих пор все его бегства приводили лишь к потерям и к понижению статуса. А пока дешёвые кожаные сапоги бывшего аристократа и элитного гвардейца, а затем несостоявшегося джигита, взметали пыль большой караванной тропы к Великим озёрам.

Митич под предлогом, что необходимо подтвердить права на королевский титул у императора, отправился в Ломканрай. С него взяли обещание: если император разрешит, королевич со своими друзьями догонит армию и примет командование над своей тысячей, в которую "повезло попасть" Уч-Чанилю. На самом деле Митич был уверен, что армия Первосвященника потерпит позорное поражение. Он знал способности своего отца и выучку воинов Киски. А теперь силы увеличились, и лжепророк воинов вдохновляет. Вот если Йолур займет Кунатал, он подтвердит претензии на дар настоящего пророка. Но даже тогда останется сомнение: а не кара ли это Божья за очевидные грехи столицы и иерархов нашей веры?

Первая же встреча с императором подтвердила, что эш-Шаркун тоже уверен в поражении войска Первосвященника и, более того, как-то слишком шутя говорит о возможности падения Кунатала. Естественно, что он не разрешил Митичу возвращаться к войску и оставил его в своей свите.

— Ты мне ещё понадобишься как военачальник. Пока что я дам тебе тысячу воинов ("Опять!" — подумал Митич) и ты будешь их обучать как следует ("Ну это ещё куда ни шло!" — мысленно прокомментировал королевич). Лично проверяй их еду и оружие. Если обнаружишь негодные продукты или амуницию, строго спроси с тех, кто их закупал, а я конфискую всё имущество казнённого.

Такие условия королевича устроили. Император желал получить отборную тысячу. А с этим отрядом можно будет большие дела делать. Вон в истории сколько примеров было, когда правитель, потерявший царство, но сохранивший отборных бойцов, захватывал другое, намного более богатое.

* * *

Слуга Урса Тускон был легкомысленным и болтливым парнем, большим любителем выпить и поволочиться за доступными женщинами. Глядя на него, Кяризинь понимал, почему ему Однорукий ничего серьёзного никогда не поручит. Подвыпив в первой же таверне, где путники остановились на ночь, Тускон начал болтать:

— Господин и граф смеялись над Асретином, что его соблазнила красавица-степнячка. То ли сестра, то ли дочь того батыра, у которого они были в гостях. И теперь Асретин спешит на ней пожениться. Рассказывают, что царь наш его будет долго и крепко ругать за такой брак. Так что генерал ещё может передумать, но как он тогда опозорится! Дурак он, этот вояка! Около Арканга столько невест ждут женихов, среди них можно было ещё красивее выбрать.

Услышав это, Кяризинь выбежал на несколько минут из таверны. Ему хотелось вскочить на коня и мчаться назад. Батыр отдал его возлюбленную проклятому старку! Но, чуть охладившись, нукер понял, что, вернувшись, он окажется опозоренным. Все будут уверены, что он сбежал от тягот службы у знаменитого полководца, и даже если ему удастся умыкнуть возлюбленную, они станут изгоями на собственной земле и париями, если уйдут к соседям. Остаётся прославиться, стать батыром, а потом уж разобраться и с бывшим командиром, и с нахальным женихом. А, может, и с самой неверной, если она вправду соблазнила генерала.

Кяризинь вернулся за стол, выпил вина, взял саз и запел:

На пышном весеннем лугу телица паслась молодая,

Ступала легко по траве, всем телом призывно качая.

Жемчужины черные глаз быков всех окрестных пленяли,

Изящное вымя людей сладчайшею влагой питало.

Походка как танец, шерсть мягкая на крепкой холке,

А влажные губы её нежнее агашского шелка,

Любил её юный телец, простой, круторогий, отважный.

Ласкал её жарко всю ночь, не раз это было, не дважды...

Но из-за окрестных холмов матёрый бычище явился,

Владелец лугов и лесов, коровам пастушьим дивился.

И отдал корыстный пастух самцу родовитому тёлку,

Не ведая, что оторвал от улья родимого пчёлку.

Решил тогда бык молодой: добьюсь я богатства и славы,

Я стану матёрым бойцом, вернусь и устрою расправу

Над тем, кто любовь растоптал, и продал за щедрую плату,

Жену я свою умыкну, бессильны уловки магната.

А коль виновата она, то сердце бесстыжей пронжу я

И сам вслед за нею уйду, и душу её прокляну я.

Не удивляйтесь, каноны красоты у кочевников другие! Корова считается воплощением изящества и женского очарования.

* * *

На следующий день состоялись выборы преторов, а граждане выдвинули кандидатуры трибунов.

Шесть кандидатур выдвинул Сенат. В преторы столицы предложили наследника престола Лассора. В преторы Южных гор, на самое опасное направление, рекомендовали Однорукого. В преторы Северных гор — Таррисаня, в преторы иностранцев — принца Канчусса, в преторы деревенской Лиговайи — Асретина, в преторы Арканга и моря — адмирала Кора Ингъитангса. Словом, самых заслуженных.

Но тысяча граждан выставила кандидатом в преторы деревенской Лиговайи барона Лина Элитайю. Его заслуги были поменьше, но вечером Урс, как следует выпив, рассказал о том, как окрутили Асретина, а Таррисань и сам Асретин это подтвердили, будучи переспрошенными. Более того, тоже после изрядного количества вина, генерал громогласно радовался своей скорой женитьбе. И народ решил выразить недовольство слишком необдуманным поступком и недостаточно дисциплинированными чувствами своего героя. "Перед врагом никогда не тушевался. А стоило красивой женщине на него как следует посмотреть, так сразу сдался. Вон Урс — даже перед Киссой достоинства не терял, хотя из мужиков" — скрипел Хирристрин. И на сей раз его поддерживали другие. Сенат, собравшись на краткое экстренное заседание, решил не идти против воли значительного числа граждан. Он постановил: предоставить державному народу сделать выбор из двух рекомендованных кандидатов.

Тут понадобилось считать голоса, поскольку на глаз не было видно, сколько отошли к Асретину, а сколько — к Элитайе. С преимуществом в 99 голосов победил Элитайя, что было громадным ударом для Асретина.

Затем собрания граждан по районам назвали кандидатуры трибунов. Дурной пример заразителен. Граждане Арканга и деревень выдвинули целых трёх кандидатов на одно место трибуна. Остальные области по одному. В трибуны предложили десятников, имевших по две или больше награды в боях. Даже сотников решили на первый раз не предлагать: все трибуны, кроме воровского и женского, должны были быть самыми простыми гражданами. Царь назвал рекомендованную Сенатом кандидатуру Куна Тростинкара на трибуна Невидимых, поскольку тот своими воровскими шуточками уже засветился и Невидимые велели ему стать видимым.

В заключение дня выступили перед народом двое первых союзников, просящих о гражданстве.

Чир Ихиларинг, бывший царь ихлан, затем раб Атара, затем за подвиги освобождённый и ставший союзником, произнёс речь.

"Граждане, державный народ! Я был царём своего народа в горах Ихилара. Я был вождём нашего войска в несчастном для нас набеге на Агоратан. Я потерпел поражение от вас, старки, не потому, что мои воины были трусами и неумехами. Вы сами признали их храбрость и честь, предоставив ныне им статус союзников. Ваш царь и генерал оказались мудрее меня. А вы как воины — сильнее нас, джигитов".

"Мои соплеменники возложили на меня вину за позорное, как им тогда казалось, поражение. Я стал рабом вашего царя. И я делом доказал, что зря меня обвинили в трусости и малодушии. Я завоевал своими руками свободу и статус союзника вашего народа. И чем больше я смотрел на вас, тем больше вас уважал, горожане с равнин! Вы доказали во многих битвах, что ваша отвага выше, чем у всех соседних народов. Но вы не выжили бы лишь на героизме воинов. Вы не жалеете сил упражняться в гражданских искусствах, прежде всего в военных. Выучка и слаженность действий наших воинов высочайшая. Видите, я уже говорю: наших! Наши полководцы мудры, и прозорливы, и ужасны в битве. Я понимаю, что мне предстоит ещё много учиться и тренироваться, чтобы сравняться с потомственными гражданами, если это вообще возможно для тех, кого не обучали с утробы матери".

"Чем больше я смотрю на то, как вы относитесь к детям, тем больше я уважаю народ, частью которого хочу стать сегодня. Мы отдавали детей до десяти лет на откуп матерям. Конечно, они смотрели на дела и обычаи отцов, но их никто ничему особенно не учил. И своих детей я буду учить, как граждан".

"Сначала я ужасался обычаям вашего народа по поводу женщин. А теперь вижу, что это тоже одна из частей секрета ваших успехов. Лишь полноправные женщины могут воспитать с утробы настоящих граждан. А за любое достижение нужно расплачиваться. Вы предпочли пожертвовать спесью мужчин и превратить любовь в ещё один вид военной игры, где обе стороны владеют опасным оружием. Конечно, при этом мужчина может оказаться смертельно ранен в сердце, но ведь в битве всякое бывает! Я принял ваши обычаи всем сердцем и буду их придерживаться в своей новой семье".

"И напоследок. Вы видите по мне, что я принял ваши одежды. Вы слышите, что я принял ваш язык. Я хочу быть частью вашего свободного общества. Лучше быть гражданином в вайе, чем царём в деспотии".

Единогласно Ихиларингу было даровано гражданство. Атар обнял его как равного.

Затем выступил союзник Урса Ликарина Шон Скинторан. Богатырь несколько заплетался в словах и выступил не очень эффектно.

"Граждане! Ну чего вам сказать? Под Лангиштом у моих прежних сородичей с вами добрая драчка была. Я ваших валил. Да тут Урс свою руку отдал, чтобы простого гражданина спасти. Ну, как вам сказать? Офигел я. А меня ещё по башке стукнули, и совсем спёкся. А когда очухался, решил, что пойду лишь к тому, кто за своих людей готов всё отдать. И не пожалел".

"Чего ещё сказать-то? Ваши друг за дружку стоят. А наши южане... каждый в свою сторону тянул. Вот вы всех и били. И я хочу быть с вами. Я хочу знать, что за меня каждый мой сородич жизнь отдаст. И сам готов отдать жизнь за любого из нас. Вот такие люди мне по сердцу".

"Ну чего ещё? Нравится мне, как вы с подонками... Если кто подличает или трусит, не человек. Хорошо-то как! А то кто обманет, тот и наверху. А кто честный, того дураком кличут. Трусы всё себе хватают и потом кричат, что это их. Что у них брать нельзя, это закон. А у нас здесь всё по понятиям".

Народ расхохотался.

"Чего смеётесь? Я воин простой, могу и глупость сморозить. Да, вот ещё что. Я тут посмотрел, как вы с детишками. И ещё что-то догнал. Всё правильно. Учить детей надо с пелёнок и с живота. Потом уже поздно становится. И женщин нужно учить не меньше, а то и больше, чем мужиков. Иначе они такому детишек научат, ещё пока они у них в пузе, что за всю жизнь не исправишь. Так что правильные вы люди, что женщину выбрали женщин защищать. И ещё правильнее, что царицу".

Здесь Шон чуть поспешил, но люди лишь слегка посмеялись. Все уже чувствовали, кого завтра изберут трибуном женщин.

"И ещё. Люди у вас простые. Царь запросто с людьми, и ему правду-матку в глаза кажут. Я со своим Одноруким как с другом говорю. А знаю: если кто из вас виноват взаправду будет или обнаглеет, и царь, и Однорукий, и обычные граждане живо его окоротят".

"И правила строгие нравятся. Не такие, как у нас были. Но с ними жить интереснее. Только варежку нельзя зря разевать: за тебя никто думать и решать не будет. Мало чего нельзя. А всё остальное можно, только ответишь, если что не так. Даже жену чужую увести можно, если всё по чести. А если бессовестный окажешься, то с тобой такое сотворят, что мало не покажется никому".

"Ну, что ещё? Тут врут мало. А там, где я раньше жил, на каждом шагу. Да и врут у нас хитро. Не болтают что попадя, а вроде правду говорят, да так, чтобы лох сам обманул себя. Это уметь надо. С умом врут, не по дурости".

Народ рассмеялся ещё раз.

"Ну, чего ещё? Выпить у нас не дураки. И баб любят как следует. И дерутся лихо. Весело здесь жить. Мне нравится. Вот теперь и хочу совсем вашим стать".

Видно было, что воин сбивается не из-за того, что старкский ещё не стал для его своим языком, а потому, что сильный, простоватый и преданный вояка владеет речью гораздо хуже, чем оружием. Почти единогласно (Хирристрин, конечно же, был против: "Такую дубину гражданином делать!") его тоже приняли в гражданство.

Вечером Атар зазвал к себе Асретина и целый час выговаривал его вины и глупости (как будто ему было мало провала на выборах!), после чего дал разрешение на брак. Асретин вышел, шатаясь, и сразу пошел к Урсу, чтобы вместе с ним залить огорчение несколькими кувшинами лазанского вина. Выпив вина, он шататься перестал и счастливый от того, что жениться всё-таки разрешили, отправился спать.

На третье утро выбирали трибунов. Конечно же, большинство проголосовало за царицу, а не за графиню. На сторону графини отошли лишь двое граждан: царь Атар и Урс Ликарин, решивший поддержать своего (как он считал) друга. Сам граф демонстративно проголосовал за царицу. Всё время идущий не в ногу Хирристрин ушёл за дальнюю черту, бурча: "Бабы в магистратах! Куда катимся?" Гражданам Арканга и деревень пришлось расходиться в три стороны: к каждому из кандидатов. Это показало, что для выборов нужно ещё кое-что на форуме улучшить, чтобы можно было выбирать из нескольких возможностей или кандидатов.

Царь остался доволен. Первое народное собрание прошло хорошо. ""Пока всё идет отлично, лишь бы так шло и дальше", сказал хирринец, падая с башни Великого Храма" — иронически прокомментировал царь в своих мыслях.

Словом,

Выбрав, ответить

За всё, что ты сам решил —

Долг гражданина.

Это важнее

Чем стать в военном строю.

Глава 7. Узлы развязали, узлы завязали

Несколько успокоившись после выпивки в приятной компании и сна, Лан Асретин решил, что на самом деле ему повезло. Конечно же, претор деревенской Лиговайи по положению своему инспектировал и границу с тораканами, но отправиться на чужую территорию... для этого официальному лицу надо было иметь вескую причину. А теперь он свободен, сможет выполнить своё обязательство и перед батыром, отправившись к нему в гости и приняв его у себя, и перед его очаровательной сестрой, которую Лан каждый день видел во снах. Асретину очень понравились степняки, когда он смотрел на них не глазом военачальника, который изучает врагов, а взором друга. "Если бы мне досталось владение со степняками, с ними бы я поладил. Тем более, что пехотинцы из них никудышные, зато лёгкие конники отличные, а для конницы выучка нужна совершенно другая" — подумал генерал, опять сбившись на профессиональные темы. Но надо было идти посещать преторов, которые сегодня вечером все давали открытый ужин в честь завершения народного собрания.

Вновь избранные трибуны принимали поздравления и шутливые предупреждения типа: "Сегодня мы тебя поздравляем, а уже завтра прибежим за защитой, так что придется тебе попотеть". Царь объявил при закрытии Народного собрания, что Сенат вновь соберётся через два дня. Вечером город стихийно погрузился в объятия праздника.

"Государство родилось!" — кричали многие на улицах. Некоторые, в зависимости от пристрастий, заменяли слово на "царство" или "республика". А кое-кто прямо говорил: "Народ рождается!"

В эти первые дни третьего месяца повитухи, целительницы и врачи сбились с ног: появлялась на свет первая волна зачатых на новой земле детишек. Всего за несколько недель количество граждан увеличилось настолько, что восполнило потери в войнах и от бедствия. Но новорождённым надо было ещё долго расти...

Атар был удовлетворён создавшейся системой. Он сохранил рычаги косвенного управления, которое, как известно, в умелых руках намного лучше прямого, предоставил лучшим из народа возможности карьеры, одновременно заложив основы их будущего соперничества за почести, а также избежав создания бюрократического аппарата, который съест и свой народ, и своего создателя. Самое важное, что теперь основную вину за возможные неприятности будут возлагать на действующих магистратов. Царь же будет выступать в роли исправителя ошибок, подателя милости и в необходимых случаях инициатора кары.

Шон Скинторан, новоиспеченный гражданин, утром пошёл на Народное Собрание со страшной головной болью, весь помятый и в укусах не от комаров. Простым гражданам так понравилось его выступление, что его полночи упаивали всем подряд, да вдобавок две служанки в таверне с удовольствием приняли его весьма откровенные ухаживания. Кое-как он проголосовал за своего трибуна и вновь отправился пить, только для приличия подойдя к Урсу, который, почуяв запашище от своего богатыря, ухмыльнулся и велел Шону через четыре дня вновь быть в норме. Так что два дня воину можно было спокойно продолжать гулять.

Чир Ихиларинг праздновал в компании знати, где напиваться было позорно. Атар бросил ему несколько слов:

— Чир, теперь ты станешь командиром отряда ихлан. Я чувствую, что Судьба тебя вместе с твоими людьми скоро потащит далеко в степи, только не пойму, на северо-запад или на северо-восток.

— Я рад, что не засижусь под боком у наложницы, — ответил бывший царь.

— Тебе нужно старкскую невесту достойного рода, и я помогу её сосватать, — улыбнулся царь нынешний.

Чир, хотя и не столь тренированный в выискивании подтекстов, как имперская знать, сообразил, что у царя уже есть какие-то планы насчет него. Ну не держать же бывшего царя на положении сотника или приживала! Первое было бы глупым решением, а второе, что частенько действительно происходило с царями-изгнанниками, было слишком тупым для Атара. Насчет северо-востока было понятно: слухи о пророке либо лжепророке обсуждали все, и вполне разумно было попытаться поживиться чем-то в ходе замятни у Еинобожников. А вот откуда взялся северо-запад? Благодать, что ли? Или что-то еще? Чир долго ломал бы голову, но простой народ тоже хотел выпить с новым гражданином, и он отправился праздновать.

А молодой Арс Таррисань, сложив с себя полномочия временного претора сразу же по окончании Народного Собрания, вскочил на коня и помчался к своей невесте под Арканг. Юноша так искренне огорчился, узнав, что теперь он, как бывший претор, стал сенатором, что царь не выдержал, улыбнулся и совместно с преторами разрешил ему не быть на первом заседании, правда, отругав за некоторую несдержанность в выражении чувств.

Гнедой иноходец, захваченный у тораканов, плавно нес юношу на юг, и тут он понял степняков, от избытка чувств по дороге импровизирующих песни. Правда, бесконечную степную песнь он создавать не стал, а сложил танку:

Ветер сдувает

Почестей бренных следы.

Снова к любимой

Мчит иноходец.

Вот настоящая жизнь!

* * *

Штлинарат наконец-то соткала льняное полотно, и, весело напевая, ранним утром взяла ножницы и иголку и стала шить. Вечером она, накинув платье на себя и посмотрев в зеркало, увидела, что получилось (конечно, шила она урывками, но использовала каждую свободную минуту), и расплакалась. Нечто мешковатое, несимметричное, с пузырём на одном из боков. Прекрасное полотно и такое уродливое платье. А товарки стали смеяться над нею: "Поспешишь — жениха насмешишь".

Но тут к воротам подскакал Арс. Невеста, забыв обо всем, бросилась прямо в этом платье к жениху. Случилось неожиданное: наставницы, с улыбкой глядя на неё, открыли калитку, и девушка наконец-то оказалась в железных объятиях радостного жениха. Он не обратил внимания на уродство платья, подхватил долгожданную невесту на руки и закружил её. Раньше у Штлинарат быстро бы закружилась голова, а теперь постоянные интенсивные физические упражнения и танцы сделали девушку намного крепче. На щеках у неё появился яркий румянец. Она сначала стеснялась этого, так как естественный румянец считался у агашек приметой простолюдинок, у мужей которых нет средств держать жену дома, в первую очередь крестьянок и служанок из таверн. Но наставницы объяснили всем, что старкская знатная женщина должна порою показываться без косметики, чтобы все видели, что она умеет следить за собой и поддерживать себя в форме, и поэтому румянец считается признаком здоровья, а не подлого сословия.

— Вот посмотрите на женихов: у них у всех щеки румяные.

— Так то мужчины, воины.

— А вы их помощницы и подруги и в счастье, и в несчастье, и в довольстве, и в испытаниях. Вы те, кто с ними должен пройти путь Судьбы. И вы должны быть под стать своим мужьям.

Такой диалог состоялся у наставницы Ариоссы с девушками.

А теперь Штлинарат прижималась румяной щекой к щеке жениха, и они, несколько сдерживаясь, так как все на них смотрели, поцеловались.

— Можешь прогуляться с женихом полчаса, — сказала наставница строгим голосом.

Девушка вспрыгнула на коня за спиной у юноши, и они поехали к реке.

На реке, разок поцеловавшись, Шаньасса (Штлинарат уже выбрала себе старкское имя) и Арс сбросили одежды и стали купаться, вспоминая тот первый поцелуй и первое объятие. В воде они ещё раз жарко поцеловались, и девушка почувствовала, что не только всё тело у жениха железное, но и его мужская гордость тоже. Ведь теперь не было нужды показывать свою дисциплину и сдержанность: формально никто не видел, даже если случайно окажется на берегу.

С неохотой чуть отодвинувшись от тела любимого и держа его за руку, девушка сказала:

— Мне уже объяснили обычаи. Лишь бы цари не решили повенчать нас государственным браком.

— Мне тоже государственного не хочется, — ответил Арс. — Но пока мы вынуждены беречь друг друга, чтобы не опозориться, если царям он все-таки в голову взбредёт... ох, не так! Полагается говорить: заблагорассудится им.

И влюблённые вновь обнялись и поцеловались, сидя вблизи берега в воде.

Старки вообще исключительно лояльно относились к вопросу о нетронутости новобрачной (в этом они были схожи со степняками). Право первой ночи давно уже стало редкостью, поскольку оно действовало лишь по отношению к девственницам, и девушке было достаточно отдаться жениху за пару недель до брака, чтобы избежать первой ночи с сюзереном. В деревнях скромницу, которая оставалась невинной, даже подначивали: "Ты что, о первой ночи, что ли, мечтаешь?" Но, если это право всё-таки применялось, жених часто оставался доволен: господин обязан был одарить невесту, сохранившую непорочность до брака. Лишь для двух видов брака: государственного и самого почётного священного — девственность невесты была обязательна.

Время летело слишком быстро. После ещё одного поцелуя Арс попросил невесту бросить ему одежду (чтобы не опозориться, выйдя из воды возбуждённым, если вдруг кто-то увидит). И обратно они поскакали мокрые и счастливые.

За опоздание на пять минут Шаньассу слегка стегнули розгой, а все девушки смотрели на неё с неприкрытой завистью. Поэтому наставницы переселили её в отдельный шатер (после потерь пустые шатры были), избегая возможных неприятностей.

На следующее утро наставница Лайройсса вызвала Шаньассу, в лагерь торжественно вошёл Арс Таррисань в парадной одежде и парадной броне, с драгоценным мечом на боку.

— Высокородная дева, принцесса Штлинарат и наследник графства, имперский рыцарь Арс Таррисань! Твёрдо ли вы решили соединить свои Судьбы, жизни и тела?

— Да, — не колеблясь, ответили оба.

Наставницы улыбнулись. Торжественность осанки принцессы не вязалась с её мешковатым платьем, вдобавок ещё не постиранном, так что на нём виднелись следы вчерашних приключений.

— Властью, данной мне царём и народом Лиговайи, я объявляю вас, Арс Таррисань, и агашка Штлинарат, женихом и невестой. Ты, принцесса, по законам нашим становишься высокородной гражданкой, и я присваиваю тебе имя Шаньасса Атурголин. Наш царь сообщил мне, что он и наш друг Ашинатогл решили обвенчать самых знатных из вас государственным браком с самыми достойными из наших высокородных граждан. Так что, если вы сами не решите по-другому, свадьба состоится позже. А пока я предоставляю тебе, Шаньасса, право в любую свободную минуту быть с женихом и уходить для этого на ночь из лагеря, если вы оба пожелаете. И тебе, Арс Таррисань, я объявляю, что вы свободны проявлять свои чувства друг к другу так, как вы оба сочтете наилучшим.

Шаньасса вздрогнула. Подход у старков был абсолютно другим, чем в её родной стране. У агашцев невесту бы заперли, чтобы она не испортила грядущую церемонию, и жениха не подпускали бы к ней на версту. А тут... Делайте, как считаете лучше. Если не дотерпите до государственного брака, значит, вы оба решили по-другому. Девушка прекрасно понимала, что, хотя её и жениха упрекать в этом случае не будут, но подсмеиваться над ними будут. И уж преторства её мужу тогда дооолго не видать. Такое испытание на самом деле гораздо тяжелее и серьёзнее, чем затворничество. Но чего другого ждать от людей, у которых в крови — огненная лава, а снаружи — большинство времени холодная титановая броня сдержанности? И теперь ей самой надо становиться такой же. Кровь у агашки и раньше была горячей, а всё, что случилось, раскалило её душу добела. Но тем не менее она решила: "По мере возможности удержу любимого от преждевременного счастья. Лучше уж потерпеть, а затем всю жизнь пользоваться славой и уважением". И ещё одна мысль вертелась у нее в головке: "Такой брак мужу прямая дорога в многократные преторы! И наш царь Ашинатогл его тоже отличит и одарит так, что я даже представить не могу. А я... Трибуном женщин смогу стать!"

Столь сложными мыслями Арс не занимался. Действительно, в крови у него горел огонь. И он решил просто: "Теперь всё в руках Судьбы и моей ненаглядной Шаньассы! Если любимая откроет мне ворота в свой внутренний двор, я наплюю на намерения царей и будем обычными мужем и женой. А если она решит соблюсти весь ритуал, мне недостойно будет отставать от неё. Но в любом случае как крепко я сегодня вечером её поцелую и обниму! И спешить не надо будет".

А Шаньасса, неожиданно для самой себя, после ритуального поцелуя выдала танку, правда, на современном языке старков, поскольку Средним лучшие из невест, к числу которых она принадлежала, только-только начали заниматься.

Сердце пылает.

Милый, твоя всей душой,

Дрожу от страсти.

Но слиться вместе

Время ещё не пришло.

Восхищённый Арс подхватил невесту на руки и ответил:

Я твой навеки,

Милая, радость моя.

Пали преграды.

Честного счастья

Мы наконец дождались.

А невеста продолжила диалог:

Милый орёл мой!

Чем тяжелее был путь,

Тем выше счастье.

Будем достойны

Славной навеки любви.

Наставницы рассмеялись. Некоторые из девушек расплакались. Другие ещё более завистливо посмотрели на счастливицу. Мало того, что лучшего жениха отхватила, с этим можно было бы смириться: всё-таки принцесса, ей положено. Так вдобавок счастье своё напоказ выставляет. И просто любви ей мало. Хочет ещё и славы! Ну ничего. Несколько месяцев они будут теперь ходить с женихом без всяких ограничений, и неужели сумеют сдержаться до свадьбы? Но кое-кто из девушек уже начал вертеть в голове желания как-то испортить красоту невесты, а кое-кто, похитрее, решили втереться к ней в подруги и всячески разжигать её страсть, чтобы из легенды возлюбленные стали предметом ехидных обсуждений и насмешек.

* * *

Как и предсказывал Ашинатогл, начались суды между гражданами. Первый судебный процесс остался в истории.

Повод для суда в принципе был ничтожный. Владелец большой продовольственной и мелочной лавки Конгс Олиронганс, раздавая поручения слугам и приказчикам, вдруг услышал шум в кладовке. Он сам отправился выяснить, что же случилось. Из кладовки выскальзывал соседский раб Скудир, пытаясь вытащить несколько украденных лакомств. Конгс взревел и бросился за рабом. Тот в приступе глупой жадности и трусости попытался бежать, не бросая украденного, и был быстро настигнут. В гневе лавочник всадил ему кинжал в спину, в самое сердце. Завершение этой сцены видели несколько прохожих и пара слуг купца.

Хозяин убитого раба столяр, мастер цеха Лусс Ичирилин был весьма расстроен и возмущён, когда ему принесли к дверям дома тело убитого раба. Подождав денёк и убедившись, что Конгс не собирается виниться и мириться, Лусс подал жалобу претору. Поскольку Лассор был в отсутствии (он получил отпуск на неделю в связи с рождением сразу двух детей от наложниц: сына и дочери), жалоба попала к Таррисаню, который пока ещё не отбыл в северные горы из-за заседания Сената. Таррисань решил дела не затягивать, и на следующий же день назначил суд.

Вообще-то дело было мелкое. Раб был убит за преступление, хоть и не тяжкое. Хозяин мог претендовать лишь на извинения и компенсацию ущерба. Но Таррисань решил первый суд устроить так, чтобы задать тон на будущее.

На форуме собрались граждане, относившиеся к происходящему наполовину серьёзно, наполовину как к зрелищу. Пришел также трибун и демонстративно уселся на стул перед трибуналом, показывая, что он готов выполнять свои обязанности и не зависит от магистрата. Таррисань попросил выйти соседей тяжущихся. Вышли двадцать человек. Они бросили жребий, и из них выбрали шесть. Таррисань обратился ко всем:

— Гражданин Лусс Ичирилин, мастер цеха столяров, подал иск к гражданину Конгсу Олиронгансу, купцу из гильдии торговцев Дилосара. Подтверждает ли державный народ, что оба участника процесса полноправные граждане и те, кого я назвал?

— Конечно! Мы их знаем! — закричали все.

— Тогда переходим к судопроизводству. Мы выбрали шесть судей. Тяжущиеся, не является ли кто-то из них вашим личным врагом или близким родственником? Не считаете ли вы, что кто-то из них значительно выше или ниже вас по общественному положению?

Никого из судей не отвели.

— Тогда, судьи, занимайте места на скамье на трибунале и поклянитесь перед священником, что вы будете сегодня судить беспристрастно, по законам и справедливости, внимательно выслушивать все стороны и не давать волю своим страстям.

Судьи принесли присягу. Таррисань назначил секретаря из числа своих людей.

Процесс начался.

— Истец, изложи свои претензии к ответчику.

— Претор! Судьи! Народ! Мой сосед убил моего раба Скудира и никак не загладил своего поступка, не дал мне никаких объяснений, не принёс извинений, не возместил ущерб. Я прошу суд взыскать с виновника пятнадцать золотых либо позволить мне выбрать из его рабов любого раба или рабыню в качестве возмещения ущерба. Я прошу моих соседей засвидетельствовать, что труп раба был брошен перед дверями моего дома и никаких формальных извинений или признания вины со стороны Олиронганса не было. Он поступил не по-дружески и не по-соседски.

Народ немного посмеялся над требованием Ичирилина. Все знали, что он заглядывался на одну из рабынь купца. Но в принципе все считали требования истца на первый взгляд разумными.

— Ну, скостить компенсацию до десяти золотых, а если купцу будет жалко, пусть рабыню отдаёт. И пусть извинится прилюдно.

Примерно такие разговоры ходили в толпе.

— Ответчик, что ты можешь сказать в свою защиту?

— Претор! Суд! Народ! Я застал раба на месте преступления, когда он вытаскивал из кладовой похищенную еду и выпивку. Он не стал просить пощады, а бросился бежать. Но я догнал его и в сердцах всадил ему кинжал в сердце. Я считаю, что я грешен, что дал волю гневу, но невиновен, поскольку я застал раба на месте преступления и поступил согласно своим правам. Поэтому я не стал извиняться перед хозяином и предлагать ему возмещение. Ведь прежде всего он должен извиниться за воровство раба, а уж потом говорить о другом. У меня есть пять свидетелей, которые видели момент убийства. Они могут подтвердить, что убитый держал похищенное двумя руками.

— Истец, что ты можешь ответить на это?

— Я признаю, что мой раб воровал. Граждане рассказали мне это. Но ведь смерть — несоразмерное наказание за мелкое воровство. Если бы сосед выпорол воришку и притащил бы ко мне, я бы извинился, загладил вину и сам бы всыпал рабу по первое число. За такие проступки раба наказывает хозяин, а не сосед хозяина.

— Ответчик, твоя очередь. Что ты теперь можешь возразить?

— Я застал раба на месте преступления. Согласно только что принятому нами закону, он под защитой законов не находился. Это всё, что я хочу сказать.

— Истец, твоё возражение.

— Этот закон относится к лицам. А раб лицом не является. У него нет своей воли. За его поступки отвечает хозяин.

— Высказались! — заявил претор. — Ввиду очевидности дела, что обе стороны не оспаривают ни факт воровства, ни факт намеренного убийства, свидетелей опрашивать нет нужды. Теперь я попрошу секретаря зачитать формулировку закона Атара Основателя о преступнике.

"Тот, кто совершает поступок, нарушающий законы, тем самым ставит себя вне законов и в момент преступления не защищается никакими законами царства или Империи. Согласно договору между царством и Древними, Древние пользуются защитой законов до тех пор, пока они не нарушают законов вне территории своих деревень или же по отношению к тем, кто находится под защитой законов царства и не является Древним, и случай такого нарушения не оговорен явно в существующем договоре с Древними и в будущих подобных договорах".

— В зачитанном тексте не сказано "лицо". Закон относится ко всем, совершающим преступление. Согласны ли вы с этим, судьи?

Судьи единогласно ответили: "Да".

— Следовательно, я вношу на утверждение суда следующее решение.

"Поскольку в момент убийства раб совершал преступление, вины на убийце нет. Компенсации ущерба и извинений ни одна сторона требовать не может, поскольку истец понёс наказание за то, что распустил раба и допустил его до преступления, в виде потери раба, и поэтому обворованный не может требовать возмещения поврежденного имущества. Действие Конгса Олиронганса законно и может обсуждаться лишь с точки зрения справедливости и морали".

Судьи единогласно проголосовали за постановление. Народ разочарованно загомонил: все надеялись на красивое и длительное обсуждение и споры. А тут всё тихо, гладко, быстро, ясно. Но Таррисань вновь поднялся со своего кресла и призвал народ к тишине.

— А теперь, граждане и судьи, нам нужно на будущее обсудить, как действовать в подобных случаях, чтобы всё было по основным понятиям нашего царства. Поэтому мы исследуем данный случай подробнее. Олиронганс, ты сказал что-либо перед убийством?

— Не помню, — честно ответил ошеломлённый торговец.

— Он только взревел, как разъярённый медведь! Ни одного человеческого слова он не сказал! — загомонили свидетели происшедшего.

— Вот видишь, часть вины на тебе есть. Ты взревел, раб мог просто потерять ум с перепугу и броситься в панике бежать. Надо было что-то сказать ему. Но ты целиком отдался греху гнева.

— Ну да. Есть такая вина, — ответил торговец. — Надо будет помолиться и покаяться.

— Всё верно, — продолжил довольный Таррисань. — А теперь скажи, что же украл убитый?

— Этот наглец спёр ведёрко отличного варенья, флягу чачи и окорок, — под смех народа перечислил купец.

— Выпивка и закуска! Да ещё и для женщины подходит! Небось, шлюху себе подцепил, — загомонил народ.

— А теперь скажи, Олиронганс, что было бы, если бы он тащил лишь, скажем, флягу чачи?

— Ну что? Заорал бы на него, догнал бы, выпорол бы как следует и к хозяину отвёл получать добавки, — честно ответил купец. — А этот тип обнаглел.

— Значит, убил ты его не столько за воровство, сколько за наглость? — спросил граф.

— Выходит, так, — под аплодисменты народа ответил лавочник.

— Ну что, судьи и народ. По-моему, это смягчает моральную вину Олиронганса. За наглость действительно преступника можно убить, и здесь гнев простителен.

— Точно! — закричали довольные зрители.

Народу происходящее всё больше нравилось. Такой разбор был интересен и всем по душе.

— А скажи, Олиронганс, не был ли ты раньше обижен на этого раба или его хозяина?

— Пожалуй что да. У меня были подозрения, что этот тип уже несколько раз у меня по мелочи то выпивку, то еду утаскивал. А хозяин за ним плохо смотрел.

— Вот теперь отвечай ты, Ичирилин. Ты что, раба плохо кормил, голодом морил и вообще недостойно содержал, что тот всё время крал еду? — ехидно спросил Таррисань.

— Да ты что? — возмутился столяр. — Каждый день он получал хлеб или рис, кашу и похлёбку, вина или чаю, зелени вдоволь и фрукты. По праздникам рыбу или мясо вдоволь, выпивки сколько хочешь. На большие праздники ещё сребреник на бабу. Одежды у него были и тёплая, и прохладная. И работой я его не слишком перегружал. А так я был им доволен: делал всё, что приказывали, и свои обязанности исполнял. А что выпить любил, так это обычно для раба. А вот что он ворует, я не знал.

— Ну да, это правда, — захохотал народ. — Заморенным Скудир не выглядел, в лохмотьях не ходил, и частенько видели его пьяным, а порой в компании шлюх.

— А вот теперь, мастер, ответь ещё на кое-что. Много ли ты денег давал рабу?

— Да он ведь выпить не дурак был. Редко когда пару медяков на покупки, и строго за них спрашивал. Вот на праздники...

— О праздниках ты уже говорил. Но разве тебе не странно было, откуда он берет выпивку или деньги на выпивку, а ещё небось и на баб?

— Не думал я об этом, — признался столяр.

— Значит, ты неправду сказал, что не знал, что твой раб ворует. Ты не хотел этого знать. — жёстко сказал Таррисань.

— Выходит так, претор, — после некоторого раздумья сказал мастер, ощутив, что народу очень не понравится, если он начнёт выкручиваться.

— Значит, и ты серьезно виноват. Распустил раба. Я не сомневаюсь, что, если бы он попался, ты бы с него полшкуры спустил, но ведь лучше до этого не доводить. И тебе позор, и всё прочее плохо. А вот теперь вернёмся к Олиронгансу.

Купец, который надеялся, что с ним уже покончили, невольно вздрогнул и был ошеломлён неожиданным вопросом Таррисаня.

— Вот скажи, торговец, а если бы это был не раб, а рабыня? Что бы ты сделал?

— Ну это смотря какая рабыня, — растерялся под хохот собрания лавочник.

— Молодая симпатичная, — улыбнулся граф.

— Отдрючил бы и выпорол. Убивать не стал бы. И, может, даже хозяину ничего не сказал бы, — под ещё больший хохот ответил Конгс.

— Ну что ж, достойный ответ. Но что бы ты сначала сделал: использовал бы её или выпорол?

— Не извращенец же я и не садист! Сначала поимел бы, а потом слегка выпорол бы, чтобы наказать. А то вдруг ей понравится, и ещё придёт воровать.

— А вот как думает народ: после этого было бы законно её выпороть?

— Нет! — закричали все. — Она уже не занимается преступлением. А за ущерб он с неё уже компенсацию взял.

— Прекрасно! — сказал граф. Тогда я просуммирую всё наше обсуждение в следующем эдикте.

"Раб, совершающий мелкое преступление, подпадает под действие закона Атара Основателя о преступниках. В этот момент с ним или с ней можно сделать то, что считает нужным гражданин, заставший на месте преступления. Но при этом, чтобы были соблюдены основные понятия, необходимо учитывать следующее. Мелкое воровство, мелкое жульничество, обман, неумение удержаться от соблазна — качества, присущие рабам. Поэтому при выборе наказания либо компенсации нужно это понимать и не проявлять жестокости. Нельзя наносить увечья или допускать, чтобы пошла кровь, кроме той, которая может пойти естественно от нормальных действий. После наказания либо получения возмещения раба либо рабыню нужно вернуть хозяину. Если хозяин спросит, что случилось, или начнёт выставлять претензии, необходимо рассказать о проступке раба и потребовать от хозяина извинений и наказания провинившегося. Если же хозяин ничего не спрашивает и не возмущается, то дело заставшего — рассказывать или нет и требовать ли дополнительного удовлетворения. Если же раб убит на месте преступления, то деяние убившего законно, и его поступок подлежит разбору лишь с точки зрения чести и справедливости. Если же раб сопротивляется, то допустимы и полностью оправданы любые действия, пресекающие преступление".

— Ну а если раб не вороват, не жуликоват и не лжив, что тогда? — спросил кто-то.

— Тогда это кандидат в слуги либо в союзники, — улыбнулся граф. — Ведь честного раба нужно через некоторое время отпустить на волю.

Но тут вдруг из рядов граждан вышел человек и обратился к претору:

— У меня серьёзный вопрос. Можно ли задать его с трибуны?

— Можно, — вновь улыбнулся магистрат. — Но будь краток и ясен.

— Претор, допустим, застал я воришку-раба, собираюсь его выпороть, а он бросил украденное, упал на землю и молит о прощении и пощаде. Ведь он уже не совершает преступление. Могу ли я его выпороть, а то ведь в следующий раз он опять придёт и будет так же выкручиваться?

— Действие, которое законно начато, может быть продолжено законно, если противное не установлено явно, — ответил граф. — Началом порки считается слово "Выпорю", либо взятие плети или розги. А вот если ты рычал, как медведь, вместо того, чтобы говорить или действовать, как человек, то ты сам виноват, если раб успеет повиниться до начала порки.

— И насчёт рабыни всё стало ясно! — расхохотались граждане.

На этом суд закончился.

* * *

Первое регулярное заседание Сената было посвящено обсуждению задач, стоящих перед всем царством, его магистратами и достойнейшими гражданами, начиная с царя. У дверей Сената была поставлена скамья, на которой сидели присутствующие в столице трибуны, чтобы иметь возможность в любой момент задать вопрос или же заявить, что обсуждаемое решение нарушает права граждан.

Важнейшим делом для царя решено было считать визит в Агаш. Некоторые торговцы уже открыли свои лавки в столице Агаша, а в Дилосаре уже был целый квартал агашских торговцев, ремесленников и простонародья. Скажем, портовые рабочие в основном были агашцами. Из горцев за такое дело брались только бывшие месепе: младшие сыновья смердов. Но даже они чувствовали себя униженными, и стремились в большинстве случаев побыстрее устроиться в слуги к купцу либо ремесленнику.

Такая асимметрия обмена гражданами была вполне понятна: четыре миллиона агашцев против двенадцати тысяч граждан. Тем не менее, равноправность союза была закономерной. Армия Агаша составляла примерно сорок тысяч профессиональных воинов, к которым добавлялось ополчение, не годное почти ни на что, кроме обозной службы и грабежа. Лиговайя могла моментально собрать тысяч двадцать пять, благодаря союзникам-ихланам и лазанцам, причём выучкой, организованностью, боевым духом и вооружением её воины были намного лучше. Большое преимущество у Агаша было только во флоте.

Поэтому решено было, что до визита царя в Агаш претор моря и Арканга будет ограничиваться защитой торговых путей в Агаш и Лангишт от пиратов вблизи территории собственно Лиговайи. А в поездке он будет сопровождать царя и договариваться о постройке новых кораблей для государства.

В качестве подготовки к визиту необходимо было также обязать знатнейших из лиговайцев выбрать себе невест. Прежде всего, конечно же, обязали жениться самого царя, причем на одной из племянниц Ашинатогла. Затем наследника, на его дочери. Царь и наследник не высказывали большого ликования, но покорились политической неизбежности. Не проявляла никаких признаков недовольства и царица-трибун, сидевшая у дверей Сената: она тоже знала, что это необходимо, и была уверена, что её положение второй брак не поколеблет. Затем шурьям царя предложили вновь жениться, и они-то недовольства не скрывали, им было простительно немного повозражать после позора и шока, который они испытали с бывшими своими жёнушками. В итоге одному из них было велено выбрать агашскую принцессу, а другому можно было взять горянку или степнячку. Кто из них окажется жертвой очередной политической необходимости, должны были решить сами братья. Они утихомирились, поняв, что большего не дождутся. Затем дошла очередь до Урса.

Глядя на все происходящее, Урс тоже согласился жениться на агашской принцессе. Тем более что он ясно понимал, что любит лишь Киссу, а надежд на свадьбу с нею нет.

Баронам было предложено как можно быстрее выбрать себе невест, но столь жёстких требований им не выставляли. Лишь граф Таррисань довольно, но весьма сдержанно, улыбался: его-то женить без его воли не собирались, его сын уже отхватил себе достойную четвёртого по знатности рода царства (после царского и двух шурьёв) невесту.

Но было одно исключение среди баронов. Царь, иронически глядя на Асретина, вдруг попросил слова:

— Все мы знаем, что честь и доблесть мужчины не та, что у воина, у воина — не та, что у командира, у командира — не та, что у владетеля. Как трудно бывает человеку быстро пройти все эти ступени и привыкнуть к своей новой роли, новому месту в обществе! Наш достойный генерал поставил нас в неудобное положение, в пылу страсти дав слово степнячке не из наших союзников, не прошедшей нашей жёсткой школы невест и не самого знатного рода. Я разрешил ему женитьбу, чтобы он не опозорил нарушением клятвы себя и всех нас. Но, прежде чем безумно жениться по страсти, я настаиваю, чтобы он разумно женился на агашке. Её положение первой жены после этого никогда не может быть поставлено под вопрос. А вторая жена... в принципе, чем прекрасная и страстная степнячка хуже гетеры?

Сенат сдержанно посмеялся и обязал несчастного генерала жениться сначала государственным браком, а затем уже по своей воле. Тот слушал, понурив голову: ему-то возмущаться и возражать было позорно.

Второй день заседания Сената был посвящён задачам магистратов. Первым, пользуясь своим неоспоримым правом, взял слово царь.

"Отцы-сенаторы! Я должен описать положение, в котором оказался наш народ. Да, наш народ! Народ, который родился на наших глазах, иначе Судьба не дала бы нам возможность выйти из того безнадёжного положения, в котором мы были вначале, не позволила бы нам совершить чудесные дела. Все это сплотило и воодушевило наших людей. Они все стремятся к самым высоким свершениям, к чести и славе. Если нам удастся получить хотя бы несколько лет мира, они передадут свой дух в сердца своих детей и породят первое поколение нового народа. Мы уже перестали быть старками по этносу. Но мы сохранили старкскую культуру и приумножили старкский дух. Это то прекрасное, чего мы уже добились".

"Но хорошее всегда неразрывно связано с плохим. Мы сейчас в отвратительной ситуации, Мы незаслуженно получили репутацию непобедимых и ужасных бойцов. Она нас спасла, но когда-нибудь мы с неизбежностью её потеряем. Нам необходимо самим не проявлять кичливости, и молиться Судьбе и Победителям, чтобы они пропускали мимо ушей и восторги, и проклятия тех, кто возводит на нас незаслуженный поклёп, что мы присвоили себе недостойное существ звание непобедимых. И нам надо стараться, чтобы эта слава продержалась ещё столько времени, сколько нужно будет нам, чтобы окончательно укрепиться. Поэтому я призываю всех магистратов к чрезвычайной осторожности".

"Я перечислю некоторые опасности, которые подстерегают нас. Из-за нашей оглушительной репутации, все соседи будут соблазнять нас вступить в войну на их стороне или хотя бы послать вспомогательный отряд. Они будут уверены, да вначале действительно так чаще всего и будет, что одно имя старков заставит их противников дрожать от страха и лишит врагов всякой надежды на победу. Но здесь нужно будет быть крайне осторожными. Нам пока что необходимо беречь наших граждан и ещё более беречь нашу репутацию. Поэтому мы должны разрешить отправку наших граждан для помощи другим государствам и племенам лишь с явного согласия Сената, даже в качестве добровольцев. А вы, отцы-сенаторы, должны не увлекаться в таких случаях заманчивыми перспективами. Всё нужно трижды трезво оценить, потом как следует выпить, перепроверить на пьяную голову и на следующий день принять окончательное решение".

Такой пассаж в крайне серьёзной речи немного разрядил обстановку. А затем речь продолжалась.

"Есть одно исключение. По союзному договору с Агашом мы не имеем права препятствовать нашим гражданам служить любым способом нашему лучшему другу и моему брату. Здесь уж мне придется вовсю использовать наши добрые личные отношения для того, чтобы найти разумный баланс. Конечно же, мой брат вовсю будет сманивать наших лучших людей. Но он — человек, понимающий и аргументы, и шутку. Так что я надеюсь договариваться с ним в каждом конкретном случае. Но, кроме того, нам нужно назначить из нашего числа, отцы-сенаторы, постоянного посла в Агаш. И сменять послов не очень часто, не чаще раза в год, но не реже, чем раз в два года. Ведь, если посол достойно провёл свою крайне нелёгкую, хоть и внешне приятную и выгодную, миссию, он заслуживает преторство в качестве награды, не говоря о других почестях. Достойное посольство часто важнее выигранной битвы, а то и целой войны".

"А теперь вернёмся к делам преторов. По той же причине, которую я назвал для внешних дел, им ни в коем случае нельзя увлекаться местью и вылазками на чужую территорию. Ведь здесь для нас одно поражение уничтожит плоды ста побед. После первого же поражения вся свора кинется на нас, как бешеная".

Атар внимательно посмотрел на Урса, который заметно, хоть и не демонстративно, ухмылялся. Ухмылка стала от этого более демонстративной. Но повода придраться или возмутиться пока что не было.

"Поэтому я предлагаю запретить нынешним преторам, за исключением претора моря, преследовать врагов за пределами нашей территории. А для претора Южных Гор есть достойное его трудное задание. К югу от Ицка и Алазани находятся дикие джунгли, переходящие в мангровые леса. Там живут некие то ли племена, то ли люди, то ли уже нелюди, называемые "дикими Проклятыми". Кто же, как не Гроза Гор, сможет разведать эти земли и решить, стоит ли нам их расчищать и присоединять к себе? Заметим, что там даже пиратских крепостей нет. И Ссарацастр их никогда своими не считал".

"Я напоминаю о важнейшей задаче преторов и трибунов нынешнего года: как можно скорее и как можно справедливее составить списки союзников. Ни один из тех, кто наш враг в душе, не должен в них попасть. А вот тех, кто немного колеблется, но верен идеалам чести и справедливости, можно записывать туда, чтобы прекратить их сомнения и окончательно склонить на нашу сторону".

"И, наконец, ещё одно дело, о котором нельзя будет забыть. Претор моря, после завершения великого посольства в Агаш, должен будет, если не помешают другие важные обстоятельства, снарядить большую морскую экспедицию в Лангишт и на Агоратан. Нам надо будет решить уже сейчас: отправлять ли на Агоратан новых граждан или же благородно подарить его при подходящем случае нашему другу Ашинатоглу?"

Сенат зашушукался. Так спокойно говорить о возможности отдачи прекрасного острова, на котором была завоёвана корона нового царства... Это то ли гениальность правителя, то ли первые признаки наступающего паралича воли в страхе потерять уже достигнутое.

"А теперь, отцы-сенаторы, я жду, чтобы вы со всей серьёзностью и ответственностью, без страха и без азарта, без излишней осторожности и без капли жадности к новым завоеваниям, победам и славе, обсудили всё сказанное и внесли свои предложения".

Сенаторы стали выступать по достоинству. Вначале говорили преторы. Наследник Лассор согласился с речью отца и выдвинул в качестве кандидатуры посла в Агаш Арса Таррисаня, который уже имел опыт переговоров с Ашинатоглом и теперь женится на его любимой племяннице. Два принца Тронарана поддержали кандидатуру Арса и тоже согласились со всем. Граф Таррисань в своей речи дал целую инструкцию, как определять, достоин ли человек быть занесенным в списки союзников. Его речь, немного иронично улыбаясь, постановили переписать для всех преторов и трибунов. И вот наступила очередь Урса, выступления которого все ждали с нетерпением после его неожиданных предложений на первом заседании Сената.

"Царь! Равные мне преторы! Отцы-сенаторы! Трибуны, которые слушают меня сейчас! Я почти согласен с тем, что ты, царь, предложил".

Уже начало речи заставило всех насторожиться. Явно это "почти" будет с подвохом. А царь грустно подумал: "Стремительно растёт новый властитель. Уничтожать и давить — вредно для всех. Хорошо ещё, Кисса за него не вышла, а то вместе они такую взрывчатую пару образовали бы. А теперь эта любовь будет до самой смерти держать его в узде. Ой! А если Кисса первая погибнет? И почему такая мысль появилась? Ведь этот тип все время на рожон лезет, а ей вроде ничего не угрожает?" Урс продолжал.

"Я хочу уточнить рассуждения нашего царя, ни в коем случае не оспаривая их. Наше поражение действительно вызовет бешенство и желание отхватить кусочек если не добычи, то славы, у всех окрестных шакалов и гиен. При одном условии, однако. Если вскоре вслед за поражением не последует такой холодный душ, который покажет всем, что и победа здесь ничего не решает. А теперь посмотрите, что произойдёт, если наш хороший полководец, например..." — Урс посмотрел вокруг и сказал: "генерал Асретин, потерпит поражение. Наши прекрасно обученные войска отступят, а не разбегутся. Даже те, кто вначале рассеялись, вернутся в общий лагерь, а не бросятся бежать куда подальше. А на что рассчитывает здешний враг? После поражения армия большей частью разбегается. Даже если некоторые отборные части не потеряют дух и сплотят вокруг себя остатки армии, они смогут обеспечить лишь отход их. Победа решает войну или часть кампании, пока враг не соберёт новую армию. А наша армия через день, два, три будет готова вновь встретить врага и как следует врезать обнаглевшим победителям. Разгром после победы будет ещё большим уроком для всех и даст нам ещё больше престижа. Поэтому я предлагаю немного изменить формулировку: постановить, что преторам не рекомендуется преследовать врага за пределами границ царства".

Царь хотел было заявить протест, что эта поправка полностью искажает смысл его предложения. Ведь он прекрасно понимал, что такая формулировка Урса не остановит, если эта дубовая башка с отличными мозгами в ней решит всё-таки преподать урок врагам на их собственной территории. Но затем монарх решил не действовать прямо, Ему полагалось ещё одно краткое слово в конце заседания. И Атар подготовил свой сюрприз на конец.

"Отцы-сенаторы и в первую очередь наш почитаемый претор Южных Гор! Я решил принять поправку Ликарина при одном условии, которое нам записывать никуда не стоит, но сохранить в умах необходимо. То, что Однорукий Лазанец объяснил, ещё одно наше мощнейшее тайное оружие, на которое мы пока что даже не намекали. Поэтому нельзя преждевременно его открывать и пускать в ход по пустякам. И нашему храброму Ликарину нужно всё время помнить об этом, чтобы не оказаться виновным в преждевременном раскрытии важнейшего военного секрета".

После такого обсуждения Сенат единогласно одобрил предложения. И у всех создалось впечатление, что приём, предложенный Урсом, Атар вычислил уже давным-давно, еще в Карлиноре, когда начал беспощадную тренировку граждан в военном искусстве. А Урс, не подумавши, бухнул во всеуслышание то, о чем пока что нужно было бы молчать. Но ведь в Империи искусство отступать было стандартным признаком высокой выучки войска, и давным-давно полководцы разучились надмеваться после частичной победы. Чтобы осознать значимость такого стратегического приёма, надо было сначала понять коренное отличие обстановки на Юге от обстановки в Империи и вокруг нее.

И у самого Ликарина создалось впечатление, что он ляпнул лишнего. Теперь он дал внутри себя слово, что не допустит до такого во время своего преторства. Если бы он знал, как виртуозно провел косвенное управление царь!

Сразу после закрытия заседания Сената истосковавшийся и разочарованный Асретин поскакал на север, встретиться с невестой и с другом и сообщить, что свадьба откладывается. Через десять дней ему, как и другим знатным "холостякам", надо было быть под Аркангом в лагере невест, выбирать себе жену.

* * *

Армия Первосвященника плелась на север, на встречу с войсками лжепророка. По дороге она заметно таяла. Местные бедуины из племен Шаддад то торговали с армией, то присоединялись к ней, правда, оставаясь в стороне, чтобы сохранять независимость, то нападали на отставших либо отошедших в сторону. Невыносимая жара и пыль... И в запылённом, пропотевшем насквозь, давно не мывшемся солдате Единобожников никто не мог узнать бывшего агашского аристократа. У Уч-Чаниля неоднократно возникала мысль сколотить шайку и оторваться от армии, но здесь, среди бедуинов, это было равносильно самоубийству либо самопродаже в рабство. Так что оставалось доползти до Великой Реки. А там уже действовать по обстоятельствам.

Йолур и вице-император Диритич, им назначенный, прекрасно знали о положении армии, и с точностью до пары дней определили время её подхода к Реке. Поэтому они разослали повсюду вестников с призывом всем верным собираться на первую великую и славную битву джихада. По их расчётам, за неделю до подхода врага армия должна была полностью собраться, так что она успела бы немного сплотиться и ещё не потеряла бы боевой дух. А затем, если всё пройдет нормально, собранная армия должна была на крыльях победы неудержимой лавиной покатиться на юг, на столицу зажравшихся святош и неверного лже-Первосвященника, присоединяя к себе бедуинов. Йолур не сомневался, что сам император правоверных после падения столицы образумится и выйдет к нему навстречу с новым символом веры на устах.

Словом,

Несчастлив тот,

Чья не совпала любовь

С долгом гражданским.

Здесь беспощадно

Чувствам велят отступать.

Глава 8. Империя: время наблюдений

Тем временем в Империю Старков наконец-то проникли сведения о положении на юге. Конечно же, Великие Монастыри и Храмы Двенадцати Победителей уже давно знали обо всём, о чём им соизволили сообщить Храм Двенадцати в Калгаште и Южный Монастырь. Но такой информацией не полагалось делиться с непосвящёнными. А в Империю сведения проникли с мастрагскими и крисьярскими купцами, в виде противоречивых слухов и двух песен. Одна из них дошла от агашцев через Единобожников, а другая — от степняков через Благодать. Конечно, песни претерпели по дороге несколько переводов, но основные идеи сохранились.

Агашская песня.

По морю бурному приходят

К нам корабли заморских стран,

Для смелых бурный океан

Как будто торная дорога.

Но не купцов сейчас принёс

Разбушевавшийся норд-ост.

К брегам опаснейшим пристали,

Ничуть проклятий не боясь,

Царьки всех варваров, бесясь,

От них с позором побежали.

Зато агашских-то людей

Спасли от варваров-чертей.

Достойных воинов желает

Приветить наш великий царь,

Когда воитель — не бунтарь,

Его всегда он возвышает.

Наш царь, поставить чтоб князей,

Берёт двенадцать сыновей.

Ужасные предвидя войны,

Сам царь на главном корабле.

Стремится к проклятой земле,

Чтобы спасти людей достойных.

И наш агашский славный флот

На помощь им стремглав идет.

Но принял пришелец владыку как равного.

И принцы все хором вскричали: "Позор!

Теперь невозможен у нас договор:

Не можем простить унижения главного".

Вдруг вышел наследник царя северян,

Весь праведным гневом на них обуян.

"Нарушили право и благопристойность!

В обычае древнем увидели ложь:

Ведь знатен безмерно наш северный вождь".

Слетели двенадцать голов недостойных,

А северный принц пред владыкой упал

И голову во искупленье отдал.

Но грозно ответил владыка наш мудрый:

"О царь и потомок полночных владык!

Бедою мы все не искупим беды.

Отважен твой сын. Вежлив. Благорассуден.

Мне нужен наследник. Отдай львёнка мне,

Он будет единственной данью стране.

Он станет наследником славным для нас,

Теперь и ты сам для меня младший брат,

Не будет меж нас и народов разлад.

Устроим мы праздник великий сейчас:

Тебя титулую великим царём,

Мы вместе историю перевернём.

Ты будешь всегда мне союзником верным,

Империю Юга наш сын воскресит:

Он смел, и умён, выше всех родовит.

Очистим мы южную землю от скверны,

Всех варваров вместе с тобой подчиним,

Порядок в горах и степях водворим".

А вот степная песня:

Редко встречали отважных людей

Родом из города, не из степей.

Вдруг из-за моря батыры приходят,

Земли проклятий, пустые, находят.

И, не боясь ни врагов, ни чертей

Их занимают, прогнав всех взашей.

Сами они невысоки, быстры,

В битвах кровавых отменно храбры.

Женщины славны небесной красой,

Очарованием, страстной душой.

Сильных мужчин они взглядом сражают,

Слабых же духом себе подчиняют.

Вождь их правителем мудрым слывёт:

Воинов на курултай соберёт,

Люди свободно ему говорят

Где всё в порядке, а где — недогляд.

Храбрых и умных нойонов поставит,

На рубежи на защиту отправит.

Благословившися пред алтарём,

Воины мудрого ставят царём.

Царь, что великим себя называл,

Их всех себе подчинить пожелал.

Шлёт он к пришельцам несметное войско

Семь сыновей возглавляют то войско.

Каждый из них — великан-богатырь,

Женщин заморских желает в ясырь.

Вышел навстречу им сын мудреца,

Царь засмеялся, увидев юнца.

"Каждый прикончит тебя враз щелчком,

Лучше сдавайся, и будешь шутом".

Не отвечает на ругань храбрец,

Всех семерых вызывает юнец.

И, не успел царь-спесивец моргнуть,

Головы их повергает на путь.

Царь поразился, он был восхищён:

"Ну а теперь я напомню закон.

Если ты выкупишь их головой,

Мир заключу с этой новой страной".

Смело на плаху царевич идёт,

Плачет отец, плачет целый народ.

И вдруг спесивец вождю говорит:

"Голову сына мой долг взять велит.

Если его ум и сердце отдашь,

Сына спасёшь, и мне сына ты дашь.

Будет наследником славным моим,

Будет залогом бесценным твоим,

Дружбу навеки меж нами скрепит,

И нам Судьба побрататься велит.

Буду я слушать твой братский совет,

Будем друг друга спасать от всех бед.

В жёны тебе я племянниц отдам,

Тех, чья завидна краса небесам".

И обнялись два великих царя,

И облегчённо вздохнула земля.

Бедствия все прекратятся на ней,

Ведь мудрый царь — благо для всех людей.

Явно эту песню слагали не тораканы, а пуники. И чуть-чуть поторопились степняки с описанием свадьбы Атара на племяннице агашца. А вот главным в союзе здесь выглядит именно Атар.

Песни пропели королеве Толтиссе. Вместе с царицей их слушала заехавшая на несколько дней в Зоор дочь от Императора Куктинга Алтиросса. Дочери было девятнадцать лет, высокая, тёмноволосая, зеленоглазая, с большой высокой грудью. Конечно же, фантастически гибкая и с лёгкими движениями. Безупречный вкус и в украшениях, и в одеждах. Но, впрочем, хуже одна из лучших учениц школы гетер не могла быть. Дочь прошла последнее испытание на Высокородную. Короновать её должны были в Линье через неделю. Глядя на неё, королева радовалась, но невольно думала:

"Я — дочь лавочника средней руки. В школе гетер, конечно же, все ученицы обычного срока были равны, и даже принцесс продавали в рабство, если они не выдерживали. Но вот дальше наше хвалёное равенство сестер по цеху давало сбой. Знатных легче брали в ученицы Высокородные. То, что мне удалось в двадцать лет стать Высокородной, заслуга до некоторой степени моего любовника — Императора. А вот Алтиро моя уже высочайшего происхождения. Пожалуй, выше принцесс: законная дочь Императора и Высокородной. Ей все пути были открыты сразу. Но я всё равно искренне горжусь ею. Какая мощная и ослепительная красота у неё! А какое духовное очарование! Даже немного страшно становится".

Алтиросса думала совсем о другом.

— Мама, я посмотрю в Линье на Аргириссу. Тоже выдающийся случай. Женская тантра не у Высокородной. И может стать Высокородной не через ученичество и клиентелу. Очень меня интересует этот Тор: двух женщин до тантры поднял. Я вспоминаю, как десять лет назад сидела у него на коленях и поцеловала его. Говорят, она тоже будет на коронации и если Аргирисса все-таки выдержит испытания, то Тор будет на её коронации и немедленно женится на ней. Но что-то неуютно мне во дворце. Я думала пробыть ещё дня три, но, пожалуй, уеду завтра.

— Дочь, меня кое-что беспокоит. Я слышала, что ты уже десяток человек сломала. Не будь столь безжалостна к тем, кто послабее духом.

— Мама, это были не люди, а людишки. Те, кто заслуживает звания человека, не ломаются.

Этот ответ ещё более встревожил Толтиссу. Дочь явно не считает людьми большинство людей. Ну ладно, те, кто не прошел или не вынес жёсткого обучения, те, кто не смог соблюдать законы общества. Но то, как относится дочь — это уж слишком.

— Дочь моя, я ведь и к слугам, и к рабам своим отношусь как к людям.

— Мама, к ним и я отношусь достойно. Но тот, кто желает достичь высшего взлета, а сил для этого не имеет, сам виноват и снисхождения не заслуживает.

А принц Картор, услышав, что его единоутробная красавица-сестра уезжает завтра, почему-то облегченно вздохнул и улыбнулся. Толтисса заметила этот признак и встревожилась в глубине души: именно из таких малозаметных явлений вырастает взаимная смертельная неприязнь между родственниками.

Король, конечно же, прослушав песни, ругнулся на Храмы и Великие Монастыри (почему — Толтисса не поняла, поскольку для неё информация о каналах передачи информации между храмами была закрыта).

— Теперь, по крайней мере, очевидно, что они там не погибли и заняли достойное положение. Союз с Агашом, судя по всему, у них равноправный. Но хитёр и мудр мой дядюшка! Отдать сына в наследники варварскому, хоть и великому, царю. Это надо и сообразить, и суметь. Да, в Империи он не мог развернуться. А там ему простор. Я рад за него. Всё, что он делает сейчас, на пользу и нашей семье, и моему королевству, и всей Империи. Убрали смутьяна и получили конкистадора.

— Неужели и у Атара сын оказался... — начала Толтисса.

— Молчи, жёнушка! — вовремя остановил её король-муж. — И даже мыслей таких не допускай!

И тут король вдруг сам ляпнул такое, что у жены как будто молния в голове сверкнула:

— Ведь твоя дочь тоже...

Всё стало ясно. Сохранились предания о том, что Сверхлюди не терпели близкого соседства других Сверхлюдей. И Толтисса убежала в экранированный подвал, чтобы схватиться за голову: она породила сразу двух демонов!

Но кое-что у неё в голове не укладывалось. По всем легендам и по рассказам Великих Монастырей, сверхлюди не выносили присутствия прежде всего тех людей, которые находятся на грани, гораздо терпимее относясь к более низким личностям. А эта не чувствует никакого неудобства в обществе матери и короля, да и вообще среди людей. Но такое холодное презрение к тем, кто пониже уровнем! Вот сын не такой. Он тоже свой среди людей, но он прежде всего добр и благороден. У него есть и милость к споткнувшимся, и жалость к несчастным. "Так что же получается: я произвела детей двух разных видов? Даже трёх, потому что младший сын — обычный человек" — подумала королева, и так и не нашла ответа.

* * *

Патриарх со сдержанным юмором воспринял песни, повествовавшие о событиях на Юге, и разговоры, начавшиеся вокруг них. У него-то была достаточно полная информация. Но ситуация в целом становилась всё грознее и грознее. Юг тоже был критической точкой, но от него волны до Империи должны были ещё докатиться, а вот пророк либо лжепророк мог нагрянуть в любой момент. Конечно, вероятнее всего было, что он сначала отправится разбираться с "неверными правоверными".

Патриарх должен был всё обдумать с ближайшим советником, тем более что "древние книги" приоткрыли ещё один пласт информации. Древними книгами называли кристаллические информационные устройства, секрет изготовления которых был давным-давно утерян. Когда-то при первом Великом крахе: отрыве новой колонии от своей пуповины, потери связи с миром остальных людей — практически неуничтожимые информатории сохранили всю информацию, а колонисты, наоборот, были подвергнуты обработке, стирающей память о прародине, чтобы она не мешала им искать решения и путь в новой среде. Информатории изредка, когда по каким-то своим критериям считали людей подготовленными, давали доступ к новой части информации через древние книги. Сейчас были раскрыты интереснейшие данные о культурах и религиях Прародины. Их надо было осмыслить.

Брат Сит, советник по обществу и истории, несмотря на почти столетний возраст, жадно поглощал новые сведения. Его преемник, младший советник брат Строр, вообще не мог оторваться от них. Но теперь они вынуждены были прийти в тайную келью, чтобы предельно прямо и откровенно обсудить происходящее вкупе с выводами из новой информации. Первым делом вокруг кельи был поставлен мощнейший ментальный щит, а находящиеся снаружи монахи-схимники стали истово молиться, усиливая его и создавая помехи для любых, в том числе и высших, сил, которые попытаются прорваться через щит. Люди должны были важнейшие вещи решать сами, чтобы успешно выполнить свое предназначение.

После начальных молитв Патриарх произнес.

— Читая записи о древних религиях, я поразился, что все они основаны на страхе. Первобытный человек не был в его власти. Страх являлся одной из сторон жизни. Порой он помогает, чаще мешает. Жизнь воспринималась как нечто единое, с неразрывно связанными светлыми и темными сторонами. А более развитые религии в некотором смысле деградировали, потеряв это чувство единства. Я кое-что осознал. Они не сумели сформулировать два ключевых понятия: предназначение и всестороннее проявление. Поэтому они оказались перед неразрешимой проблемой: согласовать благость Господа с реально происходящими несправедливостями и кажущейся победой зла.

Для всех трёх религий Родины понятие всестороннего проявления было важнейшим. Благость Господа по отношению к свободным созданиям, наделенным душой и разумом, состоит в том, что эта душа получает возможность проявить себя во всех подходящих ей условиях. Но каждое проявление одновременно является и её испытанием. А заодно частью испытания тех, кто с ней соприкасается. Поэтому каждая душа должна воплотиться и в теле ребёнка, погибающего ещё в чреве матери, и в теле того, кто при нормальном ходе событий будет проходить тяжелейшее испытание успехами, и в теле того, кого будут преследовать неудачи и несправедливости. Поэтому в некотором смысле правы и те, кто считает, что душа целиком и полностью проходит пути и искус в данной жизни, и те, кто считает, что она воплощается многократно.

Второе, взаимосвязанное с этим, понятие было лишь у двух "позитивных", взаимно признающих друг друга религий. Задача человека не в том, чтобы удержаться от греха. Он должен прежде всего осознать предназначение его души в данной жизни и исполнить его наилучшим возможным образом. Тот, кто по трусости убегал от страстей и соблазнов, скорее всего, впадал тем самым в тяжелейший грех высшего порядка: нежелание выполнить свое предназначение. Так что на место страха Божьего как основного чувства верующего ставилась надежда на Бога. А анализ религий прародины продолжался.

— Я смотрел. В четырёх главных религиях беспомощно путались и по поводу многократных воплощений, и по поводу предназначения, — печально сказал брат Сит. — В одной из них подменили предназначение кармой, которую создала себе душа своими прошлыми делами. Какое невежество и примитивизм — прошлыми! Эти люди не могли представить себе альтернативные миры, множество воплощений в независимых вселенных. Если уж перевоплощается, то по линии, как будто новый факел зажигают от догорающего. А поскольку это получается грубо, другие вообще отбросили идею перевоплощения: живёшь один раз. Но тогда возникает вопрос: какая же справедливость в том, что один родился принцем, а другой — рабом? И начинаются социальные идиотизмы.

— А в другой религии приняли, что всё предопределил Всевышний, и всячески пытались выпутаться из этого, чтобы не впасть в тяжелейший грех отрицания свободы воли человека. Договорились даже до того, что, хотя Аллах и предопределил всё, но он каждое мгновение пересотворяет мир заново, и может всё перерешить, если ты в душе своей стремишься к добру и молишь его о том, чтобы он снял предопределенные тебе злые деяния, — прибавил брат Строр.

— И по поводу Судьбы безнадежный примитивизм. Или её полное отрицание, или фатализм, — сокрушился Патриарх. — Неужели они не знали понятия критических точек, точек выбора, когда можно легко перейти с одной линии Судьбы на другую? Даже слишком легко порою... Но, впрочем, наши заблуждающиеся братья до сих пор допускают подобную же ошибку. Они спорят: пророк или лжепророк этот Йолур? Они считают, что человек, получивший пророческий дар, немедленно становится или тем, или другим. Единственная оговорка, что лжепророк может искренне верить, что проповедует неискаженное божественное откровение. А на самом деле для получившего дар наступает точка выбора. И порою через несколько лет пророчества. Я вот чувствую, что Йолур перед нею, но ещё её не прошёл. Им бы не спорить и не раскалываться, а подтолкнуть его к Господу.

— По-моему, беда этих религий была в том, что созданные общества оказались негармоничными, вошли в диссонанс с окружающим миром, сами стали уничтожать собственные основы. Вот эта дисгармония и страх перед неизбежной расплатой определила дух всех религий. Поскольку в такой системе слишком много действий ведет к плохим последствиям, стали бежать от мира, спасая лишь свою душу. А это — страшнейший эгоизм. Говорили о каре за грехи и лишь мельком прибавляли о воздаянии за добрые дела. И, конечно, карма — это скорее противоположность предназначения, чем примитивные подступы к нему, — прибавил Сит.

— Ну ты, Сит, прямо ненасильником Проклятым становишься! Говоришь о гармонии как о главной ценности. Но кое в чём ты прав. Все наши здоровые общества стремятся к гармонии, поскольку они уже давно осознали, и это впиталось с чрева матерей, что погоня за победами и успехом приводит к страшному. А в случае гармоничного поведения они сами приходят, если это соответствует твоему предназначению в этой жизни, — ответил Патриарх.

Брат Строр вновь вступил в беседу.

— Беда этих религий состояла в том, что откровения пророки передавали применительно к пониманию большинства. Тем самым они все главное выхолащивали или представляли в слишком линейной форме. А их апостолы и последователи канонизировали эти несовершенные изложения, и начинали пытаться истолковывать слова, а не их суть.

Патриарх вмешался в рассказ:

— Большинство хотело истины, преподнесенной на блюдечке. Они забывали, что истина — это атрибут Бога, а не тварного существа. А у пророков не хватало смелости сказать им: "И я не могу глаголить Истину. Я тоже человек. И мне не всё доступно. И не обижайся, если соседу твоему окажется понятно больше, чем тебе. Сумей использовать на благо души своей то, что понятно тебе, и не пытайся заставить людей понимать всё так же, как ты". Лишь Мухаммед чётко сказал, что после него придет новый пророк, уточнять и исправлять то, что сделал Мухаммед, так же как он исправлял и уточнял то, что передали предыдущие пророки. Но именно его слова превратили в самые абсолютные, приписав их Богу. А даже Пророку их нельзя было приписать, поскольку записывали их уже после его смерти, по памяти, с пропусками, люди несовершенные. А теперь продолжай.

— Меня поразила история про Иова. Абсурден сам по себе вопрос к Богу: почему же у меня несчастье в жизни? И тем более, за что же Ты меня наказываешь? Наказывает человек сам себя, не выполняя предназначения. Но это предназначение может быть гибельным и жестоким для него: ведь такое испытание душа тоже должна попытаться выдержать, чтобы потом уже за всё отвечать на Страшном Суде, после конца всех времен. Иов пытался показать другим, что задавать вопрос о несправедливости Божией просто абсурдно, но это изложено на языке того же успеха. Излечили язвы его, возвратили богатство, дали новых жен и детей и долголетие.

Разговор вернулся к проблемам своего мира.

— Всё время мы воюем с ересями, где пытаются просить Бога о материальных благах. Людям низшего уровня так хочется чего-то выпросить у высших сил. И они не желают видеть, что есть всего одна высшая сила, которая с удовольствием даст, чтобы взамен получить с них сторицей. Так что все эти молитвы автоматически перенаправляются к Кришне, — вздохнул Патриарх.

— Да, молить о том, чтобы Бог дал тебе духовные силы и разум, чтобы либо достичь цели, либо вовремя отказаться от нее, намного труднее. Ведь эти силы нужно еще потом правильно применить, — улыбнулся Сит и вернулся к прародине. — А в одном месте я вообще упал и долго молился об отвращении зла. Открываю одну из лучших священных книг. Там стоят у престола Господня херувимы и льстят Ему дни и ночи, восхваляют Его. И такое богохульство повторяли тысячелетиями! Как они не уважали Бога! Как сбивались на лесть и подлость по отношению к нему! Другая религия наставила самой себе правил таких, что выполнять честно их невозможно, и начали пытаться по всякому поводу примитивно обманывать Бога. Подкладывали под седло бутылку с водой, если видели, что нельзя завершить путь до того, как это будет запрещено законом. А по воде, дескать, можно путешествовать в любое время. Третья тоже отличилась. Каждую минуту верующий должен был восхвалять Аллаха. Лучше бы просили у него духовных сил самим преодолевать трудности, встречающиеся на пути выполнения Его предопределений, или разъяснения этих предопределений.

— Общая ошибка всех древних религий в том, что они использовали неправильные имена. Бога называли Верховным Существом, а не Сущностью. А существо автоматически наделялось чертами личности, и поклонялись уже не Богу, а идолу. И себя называли рабами Божиими, а не слугами Божиими. Ведь слуга свободен в своей воле, он должен сам понять, как лучше, и может даже отказаться выполнять приказ господина. А раб своей воли лишён, он действительно должен выполнять приказы, и может лишь молить господина, чтобы тот взял назад какой-то приказ. Но ведь за раба полностью отвечает хозяин, и грехи раба лежат на хозяине, пока раб выполняет его приказания. Стать рабом Божиим — это право ещё нужно заслужить, причем и в плохом, и в хорошем смысле одновременно. Ведь это такой господин, который не будет указывать тебе прямо и на каждом шагу, что делать. Тебе придется принять тяжелейшее служение, где каждый неверный шаг опасен. Лишь такое поведение может помочь искупить страшнейшие грехи, но мало кто из существ способны на него. Так что определение заблуждающихся братьев по поводу Победителей, которое мы предпочитаем не комментировать, правильно. Мы слуги Божии, они — рабы Божии, — завершил Строр.

В мире Родины Победителей раб зачастую был в лучшем положении, чем свободный слуга и даже порою чем гражданин. Скажем, цари и владетели часто делали казначеями рабов, поскольку чужих людей поставить на такое место было нельзя, а родственничков — Боже упаси! Рабыня-наложница пользовалась многими неоспоримыми правами, охранялась рядом обычаев и законов, а служанка-любовница никаких прав не имела. Ведь это был свободный выбор служанки — прыгнуть в постель к хозяину, так за что же её ещё и защищать? Хозяин, если пожелает, вознаградит её, если решит — прогонит. А вот взяв наложницу, приказав рабыне слиться с ним, хозяин уже берет на себя ответственность и за неё, и за возможного ребенка. И опять же другое дело, если рабыня сама залезет в постель к хозяину.

— Но вернёмся теперь к нашему мирку. Пусть Единобожники сами пытаются разобраться в своих проблемах, а мы должны лишь быть готовы встретить джихад во всеоружии, если он повернет в нашу сторону, — сказал Патриарх. — Великолепно маскируются демоны!

Патриарх безжалостно употребил слово, которое на само деле чётко характеризовало уровень Сверхлюдей: на порядок выше людей, на порядок ниже дьявольских сил, божеств и ангелов.

— По крайней мере три из них уже растут, — сказал Сит. — Почему сразу несколько?

— До некоторой степени мы доигрались, — продолжил вбивать гвозди в тело обсуждения Патриарх. — Но это соответствовало всем нашим установкам. Нельзя бежать от страстей и соблазнов. Их нужно преодолевать, а ещё лучше — ставить на службу предназначению и потом искупать своими делами. Наши предки до Великого Краха развивали всех людей одинаково, по мужскому типу. Они были крайне беспощадны в этом. Мы гораздо мягче, хотя в последнее время многие людишки, желающие побыстрее выродиться, обвиняют нас в жестокости. Зато и времени у нас оказалось намного больше. Спартанский (это земное слово лучше всего подходит здесь — Юрий) подход к детям позволяет дольше удерживать людей и народы от вырождения и быстрее восстанавливать после надломов. Но ведь мы начали развивать женщин по совершенно другой линии! Я только сейчас, старый дурак, понял, что школы гетер и обычаи знатных женских родов стремительно возгоняют женщин вверх, но по другому пути. И кого же начнут рожать такие женщины, когда тоже находящиеся на грани перехода в демоны мужчины зачнут с ними ребенка в тантре? Не всегда, но часто уже Сверхчеловека. Правда, я пока не чувствую той ужасной презрительной ненависти к людям, которые старые Сверхлюди не могли скрыть. Лишь Невозжелавшие и Победители сумели её частично преодолеть. А что будет, если такой самозащиты от вхождения демонов в наше общество не будет? То ли очень хорошо, то ли ещё больший крах, чем мы пережили когда-то. И последнее. Совершенно точно, что перед Великим Крахом наши предки не знали тантры как исследованного явления, и, соответственно, она у них практически не встречалась. А если всё-таки получалась, то пропадала даром.

* * *

Князь Клингор со своим маленьким войском подошёл к Линье и, поскольку двигался не торопясь, распустил своих людей на неделю (как же так: быть в Линье, не посмотреть и не погулять!) Сам князь был намерен побывать на церемонии коронации новых Высокородных гетер. И сама по себе церемония представляла великолепное зрелище, и сколько прекрасных женщин на нее собиралось! Тем более в этот раз из семи коронуемых был любопытнейший экземпляр: дочь Толтиссы и Императора. Ещё одна встреча, помимо множества протокольных и светских, была для него важна: через денек в Линью должен был приехать его сын по крови.

Услышав песни о южанах, Клингор улыбнулся и сказал своим друзьям:

— Наш король ввёл прекрасную моду. Теперь все цари будут отбивать в наследники выдающихся детей. Король взял себе дитя двойной тантры и собирается, небось, из него всемирного Императора вырастить. Агашский царь живо прикарманил сынка нашего принца Атара. Это качеством пониже, но тоже товар, на Юге невиданный. А вот я в своё время не сообразил. Надо было чуть раньше рокоша наплевать на все дурацкие "приличия" и жениться на достойной меня девушке, а не на этой высокородной развратнице, что сейчас рожает мне детишек. Но ничего, отец по духу у моего сына тоже не промах, посмотрим, что он из него вырастил.

Одновременно с князем к воротам подскакала прекрасная женщина. Вглядевшись в неё, князь узнал по гравюрам гетеру Алтироссу, которая должна была короноваться. Князь подарил ей драгоценность, но больше ничего делать не стал: пост и чистоту перед коронацией надо было соблюдать строго. А с другой стороны, прежде чем ухаживать, надо было посмотреть на возможную реакцию Высокородной. Ведь такой особе не прикажешь.

Алтиросса одарила князя сдержанной улыбкой. Стражники, млея от счастья видеть рядом с собой такую красавицу, пропустили её, как и полагалось едущей на коронование, без уплаты входной пошлины, а вот с Клингора взяли явно больше, чем следовало, пользуясь тем, что в присутствии такой красы князю было неудобно скандалить или торговаться.

Устроившись у гостеприимцев, князь этим же вечером посмотрел спектакль Театра Страсти, а на следующее утро начал принимать и отдавать визиты, одновременно послав своих людей перехватить сына на воротах и доставить прямо в свои покои. Так что, когда через два дня Лир Клинагор появился у ворот Линьи, его уже ждали.

Тем же вечером состоялся первый разговор.

— Рад тебя видеть в добром здравии, сын мой, — ласково сказал князь, одновременно зондируя ауру сына и даже немного пытаясь вторгнуться в его внутренний мир.

— Мой долг поклониться тебе, высокородный и благородный отец мой по крови, — вежливо ответил Лир Клинагор, одновременно поставив глухую ментальную защиту.

— Я вижу, что отец и мать учили тебя, как положено настоящего Высокородного, — улыбнулся принц.

— Ты неправ, отец. Они вынуждены были учить меня лучше, поскольку я одновременно наследник и владетеля высочайшей репутации, и Великого Мастера. Я должен быть вместе и знатью, и мастером.

Клингор отметил, что сын употребил слово "наследник". Это вдохновило князя, ведь на самом деле он понимал, что наследник основателя — то лицо, которое решает, выживет ли владение. Но он позабыл, что ведь Тор теперь тоже владетель, и тоже незаурядной репутации.

— Я хотел бы принять тебя в своем дворце и поселить в своей столице, но тоже хочу, чтобы ты закончил часть обучения, касающуюся мастерства, — продолжил разведку Клингор.

— Да, отец, я вижу, что этот древний дворец с потугами на сохранение прежней роскоши тебя недостоин. Я на самом деле ожидал, что ты поселишься у Высокородной гетеры.

Сын отбил мяч и в скрытой форме слегка подколол своего второго отца.

— Сейчас я занят важным имперским делом, и поэтому не могу отдаться любви так, как она заслуживает. А мелкими удовольствиями меня не завлечёшь, — решил ответить по-мужски князь. — Вдобавок, я окончательно осознал, что я был дураком, не женившись на Эссе ещё тогда, когда мы тебя сделали.

— Тебя на такие мысли песни о южанах навели? — вдруг сделал снайперский выпад сын.

— Ты думаешь, у меня своей головы нет? — рассмеялся Клингор.

"Во всяком случае, сын получился достойным отца" — подумал князь. — "А вот поднялся ли он ещё выше? Совершенно не ясно".

— Когда станешь мастером, приезжай в Карлинор. Это пока что не требование отца, а его совет, — сказал Клингор так, чтобы было ясно: приезжай добровольно, иначе потребую.

— Я рад, что теперь появилось еще что-то, кроме Империи, — казалось бы, невпопад ответил сын. — А в Империи взять меня — твое право, отец.

— Я понимаю, что денег у вас хватает. Но вот тебе кошелек, чтобы на эти деньги ты, когда станешь мастером, сделал себе полное вооружение. Завтра мы с тобой пойдем на коронацию Высокородных гетер. Послезавтра — Театр души.

И князь расписал все дни сына, вплоть до своего отъезда.

После того, как сын ушел, князь схватил себя за волосы:

"А ведь дурак я не только в том, что не женился. Даже в момент страсти с Эссой у меня порой проскальзывали иронические и скептические мысли, и я сбивался с любви на секс. Конечно, поднять её до тантры было крайне тяжело, но стоило попытаться. Во всяком случае, ребёнок бы тогда вышел ещё лучше. А, может, и невозможно было такого добиться: она ведь была хоть и искренне влюблена, хоть и крайне нежна, но чуть холодновата. Мне тогда это ещё больше нравилось: надоели сексуальные свободные женщины".

* * *

Аргирисса проходила те испытания посвящения в Высокородную, которые разрешалось по канонам в состоянии беременности. Она уже знала, что у нее будет дочка (если только во время одного из испытаний плод не погибнет). Кроме назначенных наставниц, к женщине никто не подходил. Она в своем цехе была как зачумленная: одновременно и слава, и позор. А поскольку не ясно было, чего больше, другие просто предпочитали не общаться.

На завтрашнюю коронацию ей полагалось прийти. Но этого совершенно не хотелось. Все будут разглядывать её как достопримечательность. А Тора там не будет...

И тут она вдруг ощутила, что дочка в её чреве начинает мысленно общаться с матерью. И, кажется, не только с ней! Она немедленно стала ставить ментальную защиту, пытаясь при этом как-то объяснить дочке, что она может привлечь к себе внимание очень злых существ, и надо быть осторожнее. И вдруг она почувствовала отклик от чистого мальчика, который одновременно стал помогать ей ставить защиту. Кто это, она так и не поняла, но мальчик был не очень далеко. И дочь её радостно забилась в животе, почувствовав родную душу. И вдруг страшная ментальная атака, с какой-то ненавистью: почти что духовный кинжал. Его сопровождает как будто женский злобный голос: "Умри, жалкая тварь, пока не стала ведьмой!" Если бы не внешняя помощь, дочь бы была (во всяком случае, духовно) убита. Но и сейчас она на себе почувствовала удар, и, поняв опасность, затаилась.

Мысль, которая пронзила Аргириссу, была уже не страшна: дочь явно "засветилась" на много верст вокруг. "Это точно не человек. За что боролась, на то и напоролась. Получила тантру, и получила её плод". Но, после минутной растерянности, мать решила как можно быстрее и сильнее развивать дочь. А вошедшая наставница поглядела на девочку и покачала головой.

* * *

День коронации Высокородных гетер был для Линьи большим праздником. Такое происходило раз в год. Обычно число коронуемых колебалось от пяти до десяти. Подобные церемонии могли происходить лишь ещё в двух местах Империи: на Имперском острове Киальс и в айвайском городке Остраль, единственной достопримечательностью и "градообразующим предприятием" которого была школа гетер.

Церемония состояла из двух частей: внутренней и внешней. Внутренняя происходила в зале Школы Гетер, и формально туда мог прийти любой, кого допустят. Фактически стража и дежурные наставницы вели очень строгий контроль на входе, допуская лишь самых почтенных и богатых, а также родителей коронуемых. Безусловным правом присутствия пользовались бывшие Высокородные, которые имели право привести с собою также мужа и сына. Специально для церемонии приехала в Линью королева Толтисса.

Чтобы не раздражать отказом слишком много людей, тех, кого не пускали внутрь, сразу же снабжали билетами на внешнюю церемонию в большом городском амфитеатре.

Конечно же, князя с его сыном пропустили без слова. Точно так же без слова князь опустил мешок с золотом в урну для пожертвований, хотя формально вход был бесплатным. Лир достал свой кошелёк (который он ещё у себя в комнате благоразумно ополовинил) и тоже опустил его в урну. "Моя кровь и мой характер!" — ещё раз подумал князь. — "Не мог отстать от отца".

Церемония начиналась, как и полагается, с молитвы и проповеди. Митрополит Линьи говорил о том, как важно каждому понять свое предназначение и пройти свой путь.

— Хорошо исполненное чужое предназначение в десяток раз хуже плохо исполненного своего. Я надеюсь, что все те, кого сегодня коронуют, действительно нашли свой путь, и будут помнить об одной из главных заповедей их опасной, но важной профессии: помочь другим находить свой путь и выводить их из тупиков, в который порой даже сильнейших людей загоняет Судьба. Помолимся же Элир Любвеобильной, — завершил проповедь митрополит.

А все взоры обратились к Аргириссе, поскольку последние слова, которые в другой ситуации восприняли бы как общее наставление, сейчас все поняли как намёк на её то ли поступок, то ли проступок. Смущаться или другим образом тушеваться было нельзя, и Аргирисса солнечно улыбнулась и помахала рукой. Сёстры вдруг стали ей говорить нечто ободряющее и ласковое, восприняв слова митрополита как разрешение противоречия: её поступок одобрен. "Но ответственность за него ты всё равно несёшь в полной мере", — тихонько сказала глава цеха гетер Старквайи, руководительница школы, бывшая Высокородная Аосса. Если Высокородная становилась наставницей, она из цеха не выходила, сохраняя все привилегии и ограничения гетер.

Заиграла музыка, и в скромных белых платьях, без драгоценностей, тщательно следя, чтобы нечаянно не соблазнить кого-то преждевременно даже взглядом, двинулись семь коронуемых. Ни малейшего оттенка кокетства или эротики в их движениях не было. Ведь женщина, которая всегда думает лишь о том, как она выглядит в глазах мужчин и применяет свое искусство обольщения без разбора — примитивна.

Новые Высокородные взошли на возвышение, где ждали семь наставниц. После произнесения торжественной клятвы высшего ордера цеха гетер коронуемые сбросили платья, наставницы надели на них диадемы и драгоценные украшения. Деньги на изготовление диадем и украшений должны были быть добыты в ходе одного из противнейших испытаний на Высокородную: разорить старого богатого скрягу. Каждая из Высокородных подняла над собой два пучка мужских волос. Это были борода кичившегося своей добродетелью монаха или отшельника, которого она должна была соблазнить, а затем в качестве частичного искупления его греха поднять до тантры, чтобы надолго избавить от дальнейших соблазнов, и прядь волос бедного поэта, художника либо учёного, для которого она выступила музой и привела его к озарению. Были исполнены две песни. Одна из них запала Лиру в душу.

Песня об истинном знании

Я научусь у деревьев

Тихо, но прямо стоять,

А у туманов бродячих

Просто, но гордо страдать,

Я научусь у тропинки

Вдаль уходить навсегда,

Лёгкой былинкой, чтоб на песчинках

Не оставалось следа.

Я научусь у ограды

Тайну стеречь и молчать,

А у оврагов глубоких

Чувство на дне сберегать,

Я научусь у полыни

Пряно и горько мечтать.

Чтобы глубины стали своими,

Чтоб звёздный свет разгадать.

Я научусь у закатов

Тайны о встречах сжигать,

А у рассветов росистых

Слёзы, пролив, осушать,

Я научусь у дороги

Помнить тебя не всегда,

Чистой зарницей память приснится

И утечёт, как вода.

Я научусь у колодца

Свежей водою поить,

А у грозы с громом страшным

Правду всегда говорить,

Я научусь у опушки

Света весеннего ждать,

И по ромашкам, чистым, как сказка,

Что же случилось? — гадать.

Я научусь у крапивы

В месте любом прорастать,

А у обломанной ивы —

Раны свои заживлять.

Я научусь у отлива

Реки в себя принимать,

Чтоб в час прилива, в месяц разлива

Страстно, нежданно обнять.

(по мотивам песни Альвики Быковой, которую она разрешила всем перепевать по-своему: Твоё здоровье, 1991, N 6)

А отцу понравилась другая песня, художника Ира Антосса:

Вышел на жизни дорогу

Под лучшим знаком светил.

Там, где нас всех судят строго,

Высший совет отличил.

Припев.

Если ты — честный художник,

Душу свою не продай.

Чистого света заложник,

Чуда всегда ожидай.

Не воспевал богатеев,

Сильным и знатным не льстил,

Швеям, крестьянам, лакеям

Песни свои посвятил.

Припев.

Думал о бедных, убогих,

К бунту тянулась душа,

Пел соловьём у дороги,

Хоть за душой — ни гроша.

Припев.

Вызван был "главным злодеем",

Встретил вождя-бунтаря,

И разглядел лицедея,

Лгущего всем почем зря.

Припев.

Выброшен вдруг из харчевен,

Проклят безумной толпой,

Вышел, гоним и растерян,

И опозорен молвой.

Припев.

В бедной мансарде ютился,

Хлеб свой последний жуя,

Вдруг ко мне ангел явился,

Светом своим осияв.

Припев.

Клингор вдруг сказал слова, которые сын не понял:

— Он созрел для Каменщиков.

А про себя князь подумал: "Нам, Каменщикам, очень нужны такие чистые, светлые и прямые души, как Ир Антосс или мой сын. Тем более, когда уже второе государство возглавлено Каменщиком. Конечно, мой дядюшка не очень ортодоксальный Каменщик, но у них на Юге решения приходится принимать весьма экстраординарные: например, любимого сына варварскому царю в наследники отдать. Что делать: другая земля, другие условия, другой народ. Что я сморозил? Другой народ? Но ведь уехали старки. Да, но, судя по всему, раз они выжили и победили, они действительно станут другим народом".

Затем прозвучала красивая музыкальная пьеса и были прочитаны два стиха, созданные в результате такой любви. Первый из них, прочитанный Лунгом Эритайя, был танкой, но с дерзким нарушением канона.

Жар усмиряя,

Туча под солнце пришла.

Мир очищая,

Перестрадавшее небо

Льёт благодатной грозой

Но общество, кроме нескольких педантов, отнеслись благосклонно. В пользу танки говорили и несколько смыслов в одном стихотворении, и прекрасная строка: "Перестрадавшее небо", восьмисложник, звучавший почти как пятисложник, который должен был здесь стоять, и передававшиеся из уст в уста другие танки, от откровенно эротических до нежных пейзажных, сложенные этим поэтом в пылу любви. Лир услышал две из них:

Корень охвачен

Жаркой подвижной землёй.

Волной спускаясь,

Просит засеять,

Но он лишь глубже проник.

Ветер прохладный

Тело усыпал твоё

Мальвы цветами.

Весь сад лаская,

Пряный принес аромат.

Словом, всё склонило ценителей в пользу молодого дарования.

Следующее стихотворение было на первый взгляд обычным восхвалением возлюбленной в форме сонета, но каким!

Глаза подруги с солнцем не сравнимы,

Не шёлком волос жёсткий, а канатом,

Красней кораллы милых губ любимой,

И плечи не блестят сребром иль златом.

Я видел розы красные и белые,

Но только лишь не на её щеках,

И груди пахнут свежим, чистым телом,

Не так, как благовония в духах.

Хоть голос милой — это волшебство,

Но музыка сильней ласкает слух,

Не знаю, как ступает божество:

Прелестница, ты не бесплотный дух.

Но ты прекрасней тех, кого бесстыдно

В сравненьях тешат ложью очевидной.

(Шекспир, сонет CXXX)

А под конец два молодых доктора вышли на помост, преклонили колена перед своими музами и поцеловали их руки. Художникам такой привилегии дано не было, они просто стояли в стороне, ведь они могли представить свой "товар" лицом всем, а эти — лишь ничтожному меньшинству истинных знатоков. Общество немного ворчало: "Сегодня ни одной картины или скульптуры. Зато научника сразу два. И стихи уж слишком умные. И мелодия сложная. Неужели красота стала клевать лишь на чистый разум?" Но в целом поэтическая и музыкальная части церемонии были оценены очень высоко.

Формально монахи и отшельники на церемонии не присутствовали, но фактически они могли "тайно" пробраться в школу гетер и наблюдать из келий наверху зала, чтобы ещё раз полюбоваться на своих соблазнительниц и благословить их. Считалось, что это помогает окончательно выбросить из души происшедший соблазн и сохранить лишь память об испытанном душевном подъёме. А после коронации соблазнённые святоши должны были направиться в Великий Монастырь на тяжкое покаяние. Правда, ходили слухи, что затем именно из их числа выходят высшие иерархи религии, но им хоть верь, хоть не верь. Коронуемые не раскрывали имён своих жертв никому, кроме мастериц своего цеха, поднимавших их в Высокородные, и духовника. И Монастыри с иерархами тоже молчали.

Разорённые скряги, если они были полностью морально раздавлены и не стыдились происшедшего, или же считали, что совершили лучшее вложение капитала в своей жизни, тоже имели право присутствовать на церемонии, чтобы уродством и ничтожеством своим оттенить красу и силу коронуемых. Они выходили на помост и целовали ступни своих погубительниц, а те ставили им ногу на голову. После этого бывший богач поступал на содержание своей разорительницы. Обычно их делали распорядителями хозяйства.

Ещё раз заиграла музыка, и лёгким танцевальным шагом новоиспеченные Высокородные обошли зал. Каждой из них разрешалось взглядом и изящными движениями соблазнить одного мужчину, но именно выбрав себе жертву заранее, а не пытаясь действовать на всех. Алтиросса попыталась было глянуть на Клингора, но увидела такой лёд и цинизм в глазах и такой мощный ментальный щит, что переключилась на более лёгкую и более красивую жертву: молодого художника. Несколько мгновений до переключения коронуемой хотелось проявить всю свою мощь и сломать сопротивление, а, если по-другому не получится, и личность того, кто посмел противопоставить себя ей, но она быстро преодолела это неумное желание.

Лир увидел и почувствовал этот краткий поединок, и впервые за два дня восхищённо глянул на отца. Князь уловил этот взгляд и сдержанно, но очень тепло, улыбнулся сыну. Большего они не могли позволить в высшем обществе.

Вернувшись на помост, шестеро из гетер вели за собой "жертву", которая таковой себя отнюдь не чувствовала. Это было почётно: стать первым любовником новой Высокородной. А одна из них, вернувшись, глянула на художника, для которого она стала музой, и тот, вне себя от радости, бросился к ней и поцеловал её. Впрочем, поцелуй гетеры и любовника был частью ритуала.

Затем наставницы поднесли роскошные платья, гетеры надели их и сплясали Танец цветов, который по традиции завершал такие праздники. На этом внутренняя церемония закончилась. После лёгкой закуски гетеры с их избранниками и со всеми присутствующими членами цеха гетер отправились в городской амфитеатр, где должна была состояться внешняя церемония.

Клингор с сыном, немного перекусив и приведя себя в порядок, тоже отправились на внешнюю церемонию. Как и было заведено, места для знати уже заняли простолюдины, и их пришлось выкупать. Вторая церемония была намного длиннее, включая спектакль, много музыкальных и танцевальных номеров и в конце опять ритуальный танец гетер, на сей раз уже всех действующих.

Затем были дни представлений, приёмов, на которые Клингор водил Лира Клинагора как своего законного и любимого сына. Лир внешне не проявлял неудовольствия, тщательно следовал правилам этикета и успешно отбивался, когда дамы пытались поставить его в тупик поэтическими цитатами и намёками. А внутри себя он собирал впечатления от высшего общества знати, куда попал впервые. Оно было совсем другим, чем общество самых заслуженных и родовитых в его родной Колинстринне. Тор Кристрорс, его отец по духу, вместе с матерью внимательно следили за тем, чтобы, сохраняя образованность и форму, люди не сбивались на бесконечный флирт и литературные состязания. Здесь же казалось, что только этими двумя играми и занята знать. Любой разговор о делах считался крайне неприличным. Его отец по крови, конечно же, был исключением. Он отбивался, если его пытались задеть в литературных дуэлях, причем так, чтобы ответить максимально жёстко, но в рамках этикета. Многочисленные атаки дам скользили мимо него, пару раз он выбирал себе из дам любовницу, явно лишь для того, чтобы другие временно отстали. Но всякую возможность продолжения связи после единственной ночи он пресекал, и его любовные стихи, полагавшиеся наутро по ритуалу, блистали отличной формой, безукоризненной курутазностью и ледяной холодностью одновременно. Поражало Лира, что даже Великих мастеров не было на приемах общества. Цеха жили своей жизнью, гораздо более реальной. Так что республиканские настроения Клинагора ещё больше укрепились.

* * *

Через четыре дня после коронации Клингор отбыл дальше на восток. Его сын тоже не стал задерживаться, хотя гостеприимцы уговаривали его погостить ещё хоть неделю. Алтиросса, внимательно посмотрев на Лира несколько раз во время встреч в театрах и на приемах, неожиданно повелительным тоном сказала, что она тоже поедет вместе с ним. Отказать было немыслимо, и Лиру пришлось на своем коне сопровождать кортеж (пока что небольшой) из повозок гетеры и её слуг. Челядью командовал Данг Тоарорс, бывший судовладелец, спустивший всё своё состояние в пылу безумной страсти. Но он не выглядел раздавленным, и сказал Лиру:

— Только в шестьдесят с лишним лет я начал жить по-настоящему.

— Значит, только сейчас ты стал находить своё предназначение, — улыбнулся Лир, с уважением глядя на старика.

— Тебе-то легче. У тебя линия жизни прямая. А я столько раз в жизни пугался и путался, что со счету сбился. Вот теперь не боюсь ничего и умирать буду, надеюсь, с улыбкой и с благодарственной молитвой Элир.

Алтиросса в первые два дня пути частенько "болтала" с Лиром, на самом деле тонко прощупывая его и выведывая как можно больше о семье и о нравах Колинстринны. К концу второго дня она добилась, что мальчик улыбался при одном взгляде на неё и стремился как можно больше времени (без нарушения приличий) проводить в беседах с красавицей. Лир иногда пел понравившуюся ему песню, а затем прочитал поразивший его сонет. Гетера полушутя сказала:

— Как жаль, что ни песня, ни сонет не посвящены мне.

— Твоя мелодия, прекрасная Алтиросса, ничуть не хуже.

— Но она не песенная и не танцевальная, — улыбнулась красавица.

— Она соответствует твоей красоте и глубине твоей души, Высокородная. И хорошо, что её не будут трепать профаны в пьяных застольях или в разнузданных плясках.

— Лир, знаешь, пора нам с тобой звать друг друга по-другому. Я дочь Толтиссы. Она жена по тантре твоего отца по духу. Так что мы на самом деле брат и сестра. Я теперь буду называть тебя "братец".

На секунду Лир призадумался: ведь у него уже есть любимая сестрица Яра, и она действительно близка ему по духу! Можно даже сказать, что он уже беззаветно любит Яру, а она его. Но ароматы и вся аура очарования заставила его улыбнуться и сказать:

— Прекрасно, сестрица!

Вечером сестрица, заняв лучшую комнату в таверне, неожиданно сказала:

— Ты, братец, будешь сегодня спать вместе со мной и охранять меня и от физических, и от духовных атак. Ты ведь уже по мужеству и духовной подготовке настоящий Высокородный муж, а не мальчишка. И формально ты уже подмастерье.

— Нет, я ещё не подмастерье. Отец сказал, что поднимет меня в начале следующего года.

— Но ведь он уже учит тебя как Первого Ученика? А это выше подмастерья.

Отказаться было немыслимо: полное позорище! Но ведь сестрица пригласила именно братца, так что всё выглядело чисто и целомудренно. И заодно сестрица как-то сумела понять: действительно, Тор уже учил сына как Первого ученика, хотя тот ещё не стал подмастерьем. Заодно Тор наставлял Ина Акротаринга, а вот это уже возмущало подмастерий: насчёт сына, тем более такого способного, отступление от правил понятно, но, когда с ним вместе учат ещё не ставшего формально подмастерьем даже не гражданина, а бывшего слугу... Толки об этом, естественно, сразу же шли за кружкой вина или пива или же за бутылкой водки в тавернах Колинстринны, а оттуда разошлись по всей Империи. Так что хоть отец с сыном, и тем более Ин, не распространялись, но новость разошлась естественным порядком. И Лиру оставалось лишь улыбнуться сестрице и ответить:

— Конечно же, сестрица, большая честь для меня тебя охранять.

Но не так всё пошло в спальне. Старки, как правило, спали нагими. После нескольких фраз сестрица предложила братцу перелечь на её широкое ложе и поцеловала его (правда, лишь чуть горячее, чем по-сестрински) в благодарность. Лир погрузился в ауру очарования сестрицы, и вдруг его неудержимо потянуло самому её поцеловать и прикоснуться к ней. Он поцеловал её чуть менее по-братски, но руки уже не могли оторваться от прекрасного благоуханного тела, и вдруг он ощутил вокруг своей шеи руки сестрицы. А затем они ласкали друг друга, не как любовники, но уже не как брат и сестра, и вдруг сестрица жарко поцеловала Лира, прижавшись и грудью, и бёдрами. Он не смог больше удерживать свой инстинкт и проявил возбуждение. Сразу в голове и груди стало намного легче. А сестрица, ласково улыбнувшись, прошептала:

— Всё правильно! Я ведь страстно поцеловала тебя, прижалась грудью и бёдрами. Ты был обязан ответить на вызов. Тебе теперь намного легче, правда? А сливаться нам категорически нельзя: это преступление против законов гетер, запрещается иметь любовь с мальчиками до шестнадцати лет. Хотя некоторые из них уже достойные мужчины, как ты.

Успокоившись, Лир вновь погрузился в пучину очарования. Но перед ним порою вставало лицо и тело Яры. А ласки становились всё откровеннее и всё более провоцирующими. И вдруг Алтиросса прошептала:

— Законы строги, но ведь из них всегда можно найти исключения. Ведь твой отец совершил соитие с Аргириссой вопреки всем правилам. Принеси мне вассальную присягу пажа на три года, и ты будешь бриллиантом в моей свите, и для нас не будет никаких ограничений.

Почти невозможно было противиться соблазну, но перед глазами Лира встали отец, мать, отец по крови и его настоящая сестрица Яра. Он предаст их всех, став пажом гетеры. Но теперь нужно суметь отказаться по-благородному.

Лир поцеловал Алтироссу и сказал, не приглушая голоса:

— Я не в силах противиться твоему очарованию, Высокородная сестрица. Но я связан узами долга и вассальной присяги и со своим отцом, как его Первый Ученик, и со своим отцом по крови, как его рыцарь. Моя присяга тебе была бы бесчестьем, и сердце моё разрывается от невозможности её принести.

"Вторая неудача подряд!" — подумала Алтиросса. В школе гетер, конечно же, учили переносить самые обидные неудачи и не поддаваться соблазну взять за них прямой реванш. И Алтиросса поняла, что теперь ей нужно будет отомстить и сыну, и его отцу, подчинив себе Тора. Тем более, что эта легендарная личность её привлекала ещё с детства, и ей даже было несколько обидно, когда она услышала, что мать достигла с ним двойной тантры и зачала сына. Она мечтала сама подняться вместе с ним. Но раз уж он второй раз достиг такого, то это явно Сверхчеловек, оставшийся нераспознанным и недоразвитым в детстве. И почему бы не достичь теперь в третий раз, а, поскольку она сильнее матери и намного сильнее этой ничтожной Аргириссы, не превратить его в своего духовного слугу? Вот это будет достойная месть и достойный реванш, косвенный, но убийственный, как и полагается высокоуровневым личностям. А Лиру она отомстит другим способом. Она покажет ему такое, что этот мальчишка никого другого полюбить не сможет.

— Ты благородно поступил, братец! Я тебя ещё больше уважаю. И я тебя научу, как ласкать женщин и как принимать их ласки.

И всё-таки, когда утомлённый ласками Лир уснул у неё на груди, у Алтироссы возник мгновенный соблазн воспользоваться не прошедшим возбуждением, взять Лира, а затем ласково разбудить в самом разгаре страсти и нежно упрекнуть в том, что он во сне перешёл границы. После этого Лиру не оставалось бы другого выхода, как стать пажом. Но это было бы слишком мелко и достойно какой-нибудь Аргириссы, а не её.

На следующий день Алтиросса как ни в чём не бывало беседовала с Лиром, называя его "братцем", а он ужасно стеснялся своего лица, шеи и рук: всё в следах нежных укусов. Улучив момент, Данг Тоарорс потихоньку спросил Лира:

— Теперь мы вместе служим красавице?

— Нет, я не стал её пажом.

— Тогда осторожно. Это красивая, сильная и ласковая хищница.

Лир вспомнил строфу из знаменитого стихотворения и чуть переделал её:

А ушедший в лесные пещеры,

К тихим заводям дальней реки,

Повстречает голодной пантеры

Наводящие ужас зрачки.

— Всё верно! Это пантера, и, пока она голодна, от неё нигде не спрячешься. Но тебя она хочет не растерзать, а проглотить. А в животе у неё очень хорошо, — Данг только сейчас заметил, что допустил двусмысленность. — А вот если она разгневается на тебя...

Оставалась ещё одна ночь в дороге, и Алтиросса вовсю использовала время для обучения ласкам и обхождению с женщиной, а заодно стремилась как можно крепче связать в душе Лира ласки и нежность со своим образом. Она, конечно же, создавала Лиру все возможности, чтобы он мог войти в неё и тем самым поддаться соблазну. А в некоторый момент (действительно случайно) даже чуть подтолкнула его, и он на мгновение оказался в ней, почувствовал нежный поцелуй женских губ и моментально отпрянул.

— Это было моё неосторожное случайное движение, братец. Ты не виноват, — нежно прошептала "сестрица". — Ты молодец, что правильно среагировал. Через несколько мгновений мы уже были бы не в силах оторваться друг от друга. Я желаю тебе счастья со всеми твоими будущими возлюбленными.

На самом деле Алтиросса действительно всё больше была восхищена стойкостью Лира и ей всё меньше хотелось его примитивно соблазнить и сломать. "Это не ничтожный человечек. Это должен быть не раб и не слуга. Из него выйдет прекрасный вассал, рыцарь, беззаветно и навсегда влюблённый в свою королеву" — интуитивно решила гетера. Она сразу же постаралась зафиксировать в подсознании Лира взаимосвязь между соитием и своим образом, вдобавок её доброе пожелание насчет будущих возлюбленных на самом деле сопровождалось ментальной формулой, превращавшей его в проклятие по адресу этих будущих связей. Но она даже не могла предположить, что любовь у Лира, глубокая и настоящая, уже есть. И проклятие прошло мимо. А образ Яры Лир специально загнал в такие глубины, чтобы эта мощная хищница не могла до него дотянуться духовными щупальцами. Конечно, при этом на первые места вышли образы отца, матери, принца Клингора, наставников, друзей. Но что поделать? Всё скрыть нельзя.

Когда Лир уснул, Алтиросса нежно ерошила волосы будущего своего рыцаря. Её интуиция подсказала чёткий план, что делать дальше. "Сейчас этот мальчик счастлив, что не опозорил свою мать и отцов. И главный удар нужно нанести по его отцу Тору. Я завлеку кузнеца в свои объятия и сколь угодно сильными средствами подчиню себе. Если при этом удастся достичь тантры — великолепно! А затем мать начнет от ревности проявлять все худшие женские черты, отца братец перестанет уважать, кинется в любовные приключения, но перед глазами буду я, причём в самые интимные моменты! И он поймёт, что я — его истинная, роковая, единственная любовь. А я его обласкаю и привечу, как своего верного рыцаря, но, конечно же, если понадобится, пошлю на смерть. Ему такой конец жизни будет громадным счастьем". И Алтиросса вполне искренне пожелала Лиру счастья в его нынешней любви. Что это уже любовь к ней, она была уверена.

Алтиросса вспомнила все три главных испытания на Высокородную. Первое из них считалось самым противным, но гетера и его превратила в приятную и красивую победу. Она выбрала чуть ли не самую трудную цель: купца-судовладельца, жёсткого дельца, скрягу и мизантропа Данга Тоарорса. Он был вдовцом. Старший сын стремился как можно больше времени проводить подальше от отца, отправляясь в дальние торговые поездки. Второй сын спился. А третий ушёл в армию и не пожелал вернуться на место запасного наследника. На этом кремне уже споткнулись две кандидатки, но, к их счастью, в первом испытании разрешалась вторая попытка. Конечно же, вызов во время испытаний был немыслим: жертва должна была сама попросить о любви. Алтиросса неделю искала слабое место у Данга, а потом он, думая, что уже победил, решил эффектно закончить игру, подарив ей бедный браслет, достойный лишь служанок, а то и шлюх. Он ожидал, что эта особа обидится, оскорбится и отстанет, а Алтиросса поблагодарила за подарок, и Данг не смог увильнуть от её поцелуя. А затем уже делом техники было довести его до того, что он попросил о ночи, опять-таки дав недостойный подарок. Просьба оказалась принята, а наутро жестоко осаждаемый духовно, но так и не сдавшийся Данг неожиданно развёл руки в стороны и расхохотался:

— Оказывается, всю жизнь я стремился не к тому! Только сейчас я понял, какую радость и какую красоту не видел! Я прошу тебя о том, чтобы ты приняла меня у себя и сегодня, и завтра, и потом, пока у меня хватит денег.

Гетера была удивлена тем, что Данг даже в пылу безумной страсти распродавал своё состояние весьма расчётливо, отпинывая тех, кто хотел как следует поживиться на прокучивающем богатство купчишке. Конечно же, всё шло дешевле настоящей цены, но совсем ненамного. Алтиросса спросила купца:

— Почему ты так считаешь деньги?

— Я ведь знаю, что по обычаям могу стать твоим управляющим имуществом. Я их не разбрасываю сейчас, а вкладываю в моё и твоё будущее и в моё счастье.

Алтиросса была восхищена и даже с некоторым сожалением объявила Тоарорсу, когда у того кончились деньги, что она должна его бросить.

— Я это знал. Оставил себе маленький домик и немного товаров, чтобы прожить до твоей коронации. А затем вновь стану счастлив, просто будучи рядом с тобой, но я уверен, что ты постараешься ещё увеличить мое счастье. А пока что буду жить воспоминаниями и предвкушением.

Вторым испытанием она также выбрала труднейшее. Брат Кон, отшельник из гор Ликангса, прославился безупречным поведением и жестокими подвигами покаяния. На нем уже обломали зубы кандидатка и пара йогинь. Но на самом деле это оказалось не столь тяжело. Душа брата Кона была крепкая, но абсолютно дубовая. Он ни к чему не стремился, а лишь каялся. Сначала пришлось постучаться в этот дуб, затем нашлась маленькая трещинка, она быстро расширилась, и тантра привела Кона к полной духовной пустоте, поскольку положительных целей у него не было. Алтиросса с отвращением вспоминала, как он, совершенно опустошённый и раздавленный, валялся у неё в ногах.

Третье испытание оказалось самым трудным. И здесь Алтиросса выбрала сложную мишень: художника-музыканта и композитора Осса Актолтонга из Валлины. Он оказался человеком очень тонкой души и слабой устойчивости при колоссальном даре. Маэстро всё время уступал недостойным, ошибочно называя это "скромностью", его произведения беззастенчиво воровали, и он дошёл до крайнего отчаяния, нищеты и грани безудержного пьянства. Этого надо было выпрямить и поднять в духовных силах. Поселившись в прекрасный дом, купленный гетерой, человек богемы сразу же попытался его пропить, чтобы, по совету дружков, "выбраться из золочёной клетки". И потом сколько, и как осторожно, приходилось его поправлять и направлять! А вдохновение после этого к музыканту пришло само. Но ведь теперь художник стал настоящим человеком, хоть, конечно, и остался слабоват душой: любая средненькая полноправная его сломает, если его не защитит память об Алтироссе.

А теперь гетера, как она сама считала, прошла четвёртое испытание, уже которое сама себе назначила, а впереди пятое, пожалуй, самое трудное, но зато самое многообещающее.

В эти дни Лир впервые ощутил, насколько важна и своевременна была жестокая ментальная и духовная тренировка, которую обеспечил ему его духовник, официал Имперского Суда, брат Барс. "Ты по происхождению, положению, обучению и линиям Судьбы своим будешь в жизни сталкиваться и с самыми лучшими, и с самыми худшими, и с самыми сильными во всех отношениях. Прямо ставить духовный щит примитивно. Его любой духовно тренированный распознает. Увидев щит, многим хочется применить меч. А то и ещё хуже, боевой молот. Я научу тебя скрывать в глубинах души самые дорогие существа, вещи и мысли. А вторая ступень тренировки — я научу, чтобы даже во снах ты мог поддерживать дисциплину и укрывать близких". И во сне, и наяву он скрывал прежде всего Яру.

А ласки, которым обучала "сестрица", привели Лира к тому, что тот не мог дождаться встречи с любимой сестрицей Ярой и окончательно понял, что на других женщин он теперь сможет смотреть лишь с трудом. Всю нежность ему хотелось излить на ту, перед которой он мог раскрыться полностью и безусловно, и которая безоговорочно была верна ему. Так что и здесь Алтиросса потерпела полную неудачу: настоящая любовь лишь усилилась. Но Лир не представлял, какое испытание им с Ярой ещё предстоит, и какая опасность грозит всей их семье.

И вот, поднявшись на очередной холм, Лир увидел родную панораму Колинстринны, и, улыбнувшись, сказал:

Вижу я снова

Гор родных синий хребет.

Вроде недолго

Побыл в столице,

Но возвращаюсь другим.

* * *

Тор, после того, как Аргирисса уехала по вызову цеха, целиком отдался новому сплаву, а в семейной жизни сначала ожиданию рождения детей, а затем радости по поводу нового сына и дочери. Тор хотел сразу же отпустить дочь Киру на волю, но мать и Эсса этому воспротивились, поставив в пример Яру, которая отнюдь не выглядела несчастной и забитой, невзирая на формально рабский статус. А затем Тор с товарищами начал подготовку к тому, чтобы представить второе своё открытие в Великий Монастырь. Он предвидел, что до возвращения Аргириссы пройдет еще год, и хотел успеть все, связанное с длительной отлучкой, сделать до этого.

И ещё одно очень приятное дело было у Тора. Мальчик-слуга Ин Акротратинг так жадно ловил всё, касающееся мастерства, что Тор разрешил ему, пожертвовав одним местом ученика, учиться мастерству. Гонял он Ина больше всех, да ещё и заставлял вдвойне тренироваться в гражданских искусствах, восполняя недостатки воспитания в раннем детстве. Хоть учиться у монаха Мастер его больше, чем других, не заставлял, поскольку до шести лет обучение слуг и незнатных граждан шло почти одинаково. А теперь Ина, выдержавшего тяжкое учение, подняли до подмастерья. И тогда Тор призвал шесть мастеров и объявил им:

— Ин Акротаринг, мой слуга, выдержавший обучение гражданина и мастера, поднят до подмастерья. Согласно законам Империи, он становится полноправным гражданином, если за ним не замечено ничего порочащего. Почтенные мастера, знает ли кто-то из вас что-либо, порочащее Акротаринга?

— Нет, — единогласно ответили все.

— Тогда мы торжественно вручаем Ину Акротарингу кинжал, кольцо и серьгу гражданина. Веди себя по чести и совести, выполняй долг гражданина и пользуйся его правами.

Стоявшая за символической оградой мать расплакалась от счастья и обняла сына. Отец просто благословил мальчика. На них награда сына не распространялась, и на других их детей тоже.

У Яры наступило великое событие. Она стала девушкой. После первых месячных мать отвела её к Эссе, и хозяйка, вручив ей кулон на золотой цепочке в качестве подарка, немного поговорила с нею о новых проблемах и обязанностях. В частности, хозяйка не рекомендовала ей еще пару лет сливаться с любимым, и, как она сказала, "на всякий случай" дала ей выпить какого-то противного питья, заверив, что это лучшее снадобье, оно принесет только пользу и что Яре теперь нужно после каждых месячных являться к Эссе за снадобьем, по крайней мере до шестнадцати лет. А военный наставник строго сказал ей:

— Во время особых дней на занятия больше не ходить, и два дня после! И не беременей до восемнадцати лет, а то не станешь полноценной охранницей!

* * *

Мать Урса Ликарина, Банжасса (вернее, теперь рабыня-наложница Банжа), услышав песни о южанах, расплакалась. Она и хотела, чтобы сын прославился, вернулся богатым, выкупил долги и преступления семьи и вернул ей статус, и не верила в это, и не знала вообще, жив ли он и свидятся ли они когда-нибудь. А бывший любовник Ириньиссы Ол был настолько занят делами нового имения и устройством свадьбы на дочери соседа, что и думать забыл о своей краткой, бурной и, казалось бы, такой глубокой влюбленности. И мы о нём забудем, в отличие от Ириньиссы.

Словом,

Цели достигнешь,

Лишь к совершенству стремясь.

Но что увидишь,

Новую взяв высоту —

Знают лишь Дьявол и Бог.

Глава 9. Канрайское посольство

"Не зря Бог нас придержал", — подумал младший визирь Хорс эн-Надир, посол императора Единобожников, вновь всходя на борт своего, теперь уже отремонтированного, корабля. — "Хороши бы мы были, если бы к брату царя агашского и к отцу будущего монарха единого великого царства явились бы, как к какому-то мелкому царьку. Но теперь лучше в Агаше не задерживаться, а то этот Йолур наверняка уже послал своих людей к новому царю. Вот только понять бы, что предпочтительнее: явиться до них или сразу после них? Если эти еретики допустят грубые ошибки, проявят свою спесь и ограниченность, они нам здорово помогут. А вот если нет..."

Невысокие горы, отделяющие Рултасл от полупустынь Канрая, озаряло утреннее солнце. Дул лёгкий северо-восточный ветер, и предсказатели пророчили хорошую погоду на ближайшие две недели. Словом, на сей раз, посольству вроде бы должно было повезти.

И действительно, за пять дней при постоянном попутном ветре корабли посольства пришли в великий город Калгашт, столицу Агаша. До недавнего времени Агаш безусловно считался единственной серьёзной силой на всем побережье от острова Агоратан до самого Поворотного Мыса, где берег материка круто заворачивал на север. Агаш с Канраем регулярно воевали, но практически борьба шла за несколько горных перевалов. Агаш не пытался закрепиться в пустыне, а Канрай — в агашских лесах и лугах. И тем, и другим чужой ландшафт не подходил и по привычкам народа, и по его характеру.

Население Канрая делилось на четыре части. Бедуины-кочевники составляли главную ударную силу войск Единобожников. Отчаянные в бою, не унывающие после поражений, недисциплинированные, прекрасные наездники и стрелки с острыми булатными саблями на боку, они могли измотать любое войско, которое осмелилось бы двинуться к Кунаталу от агашских гор. Жители оазисов представляли собой трудолюбивый, богобоязненный и миролюбивый народ, покорно плативший подати и составлявший дрянную пехоту Империи Правоверных. Горожане больших городов предпочитали откупаться от службы в армии. Но часть из них была военными специалистами высокого класса: инженерами, теми, кого мы назвали бы артиллеристами, и сапёрами. А священники и монахи участвовали в боях лишь как капелланы и братья милосердия. Соседние королевства и княжества поставляли горцев-лучников, единственную приличную пехоту Империи Правоверных. Некоторые государства Великих озер были воинственными и имели хорошую пехоту, но до них было слишком далеко, а сейчас они предались Йолуру, провозгласившему себя новым пророком.

Население Агаша делилось скорее на знать и простонародье. Знать в принципе должна была быть военным сословием, но лишь кое-кто из этого слоя сохранил навыки создавших великое царство. Зато третьи сыновья крестьян и горожан составляли крепкую пехоту, бедные горожане — флот, а младшие сыновья купцов охотно шли в конницу, тем более, что доброволец в армии сразу приводил к снижению налогов на всю семью. Так что армия состояла в основном из незнатных людей, и даже высшие офицеры часто происходили из купцов или зажиточных крестьян (дехкан). Такое положение беспокоило Ашинатогла, и он уже подумывал о государственном перевороте сверху и радикальном обновлении знати. Появление старков было ему очень на руку в этом контексте. Те, кто выучатся старкскому искусству войны и частично воспримут старкское спартанское воспитание детей, смогут стать становым хребтом обновлённой страны и обновлённой нации. Но пока он даже с Тлирангогаштом не проговаривался о таких планах.

Город Калгашт (на старинном агашском Гранитный) спускался с холмов к бухте. Формально порт был отдельным городом, поскольку в припортовых кварталах собиралось наибольшее число отбросов общества и группировались злачные месте самого низкого пошиба. Порт Джустарл отделяла от Калгашта городская стена. У самого порта стен не было. Над ним возвышались три форта, с которых в случае необходимости можно было обстреливать рейд и портовые кварталы зажигательными снарядами. Беспорядки в Джустарле происходили достаточно регулярно, и поэтому раз в десяток лет кварталы горели. Затем на скорую руку все отстраивалось вновь, взамен перебитого и взятого на рудники или в гребцы государственных галер отребья стекалось новое, и так до следующего то ли бунта, то ли просто побоища.

Около центрального форта находилась пристань, куда могли причаливать лишь корабли с вымпелами царя, высшей знати или посольств. Подняв на мачте посольский вымпел Империи Правоверных (зелёное знамя с мечом, двумя лунами и надписью: "Нет Бога, кроме Бога Единого, и Кунг пророк Его"), корабли посольства подошли к форту и посольский корабль пришвартовался. Остальные кинули якорь чуть поодаль.

На посольском штандарте опускалась часть символа веры: "Двенадцать рабы Его", чтобы зря не раздражать приверженцев другой религии.

К кораблю вышел командир форта. Убедившись, что корабль действительно посольский, он поклонился почти до земли и почтительно пригласил посла вместе с парой его спутников скоротать время в форте, пока царя не известят о посольстве и не придёт подобающий столь высокой персоне эскорт. В каземате командира уже суетились, накрывая стол. Из глубокого подвала достали лучшее вино. Но посол, конечно же, лишь выпил маленькую чашку вина и символически попробовал каждое из блюд. После этого командир, который в предвидении подобных случаев по традиции назначался из сыновей самых знатных семейств, спросил:

— Великолепный посланец могущественного императора и благочестивейшего Первосвященника. Доволен ли ты нашим приёмом? Хорошо ли прошло твоё путешествие?

— Доволен и путешествием, и угощением, и вином. Надеюсь, что дальнейшее моё пребывание будет столь же приятным, а его итоги полезными для наших двух стран и их союзников и весьма плачевны для наших общих врагов. Хотя и бывали недоразумения между моими владыками и твоим государем, но они все в прошлом, а будущие уж будут в будущем, над которым властен лишь Всевышний.

Такие витиеватые слова означали прежде всего то, что посол прибыл с миссией мира и, может быть, союза, а не с претензиями или, ещё хуже, с задачей создать предлог для войны. Естественно, большего посол не мог сказать, поэтому хозяин налил ещё по маленькой чаше прохладного белого вина, на стол поставили кувшины со сладким шербетом и с ледяной родниковой водой, а две невольницы командира стали развлекать неторопливо беседующих о погоде, достоинствах местного вина и местных кушаний гостей песнями и плясками. Естественно, что командир моргнул своему лейтенанту, и тот сразу помчался во дворец с вестью: посол прибыл с миром и дружбой.

Как и полагалось, посла мира встретил конвой с зачехлёнными луками и без копий. Воины прижали руку к сердцу и поклонились, не вынимая сабель из ножен и не салютуя оружием. Впереди посла шли танцовщицы, дорогу посыпали зерном, а посол, как и полагалось, разбрасывал мелкие монеты, демонстрируя щедрость пославших его государей. Придя во дворец, посол разулся. Обыскивать его не полагалось, но он сам снял с себя меч и кинжал и отдал начальнику стражи. На ноги посла надели мягкие оранжевые чувяки. Войдя в тронный зал, посол трижды упал ниц: в дверях, на полдороге к трону и у подножия трона. Царь, выражая свое благоволение, повелел наследнику поднять посла, а слуги поднесли ему подушку для сидения и низенький столик, на который поставили шербет и ледяную воду. Посол передал наследнику личные послания Первосвященника и императора великому царю, а царь тем временем милостиво спросил его, не через переводчика, а прямо на Древнем языке.

— В добром ли здравии мой кузен император эш-Шаркун и благочестивейший Алий? В добром ли порядке дела в вашей стране? Изрядно ли ты потрудился, доставляя мне эти дружественные послания?

— Мои повелители оба в добром здравии и велели мне поинтересоваться твоим здравием и передать благословение Первосвященника и наилучшие пожелания императора. Наша страна благополучна, нет ни мора, ни засухи, ни войны со злыми соседями или варварами, ни землетрясения, ни саранчи. Желаю процветания и благополучия вашей великой стране. Судьба и Всевышний благоприятствовали мне, послав попутный ветер, и я считаю такую добрую дорогу прекрасным предзнаменованием перед нашей встречей. Мои властители хотят жить в вечном мире и дружбе с тобой, Великий царь, и с твоими друзьями.

Посол произнёс всю эту тираду на чистом агашском языке, которым он владел с детства. Мать его была агашка, захваченная на войне, а отец сначала стал комендантом оккупированной агашской провинции, а затем, когда по условиям мира её пришлось освободить, посланником и постоянным представителем своих государей при дворе агашского царя. Посол помнил, как входил в столицу нынешний царь, какие погромы были перед этим в городе, как и всегда при смене властителей. Тогда отец его лично возглавлял оборону канрайского представительства от банд бунтовщиков, мародёров и фанатиков. Он был ранен в ногу и после того штурма охромел. Через несколько месяцев отца с почётом отозвали домой и вознаградили за верную службу и доблесть.

Так что дальнейший разговор шел уже на агашском. Впрочем, как и полагалось, когда дела не требуют особой срочности, в первый день это был обмен любезностями. А поскольку посольство было мира и союза, колкостями стороны не перебрасывались. Тлирангогашт чувствовал себя дурно: как будто всё вокруг было залито словесной патокой. Но по ритуалу, чтобы подтвердить, что и Агаш не имеет претензий к Канраю, полагалось часа три вести вежливый и лживый обмен льстивыми преувеличенными комплиментами.

Лишь после этого посол раскланялся, и, ещё три раза упав ниц, отправился в свои покои. А царь и наследник стали изучать послания. В принципе они уже представляли, что там должно быть, и почти полностью их ожидания совпали с действительностью. Предлагался тридцатилетний мир и союз. Конечно же, как и обычно, Единобожники просили разрешения построить храм хотя бы в северной провинции Агаша, где людей их веры было довольно много. Как и раньше, они пытались выговорить право вести проповедническую деятельность. Но в этот раз эти просьбы-требования были какими-то уж совсем неубедительными. Одна оговорка настолько рассмешила правителя и наследника, что они решили уступить. "А ежели Великому царю, к прискорбию великому нашему, не заблагорассудится разрешить нашим священникам и монахам хотя бы на специально отведенных для этого местах рассказывать о нашей вере, даже не проповедуя её, то мы просили бы его величество хотя бы разрешить нашим священникам в присутствии ваших попытаться отговаривать тех из наших людей, кто принял пагубное для души решение перейти в вашу веру".

— Ну да. Если кто решил перейти в веру Победителей, пусть подтвердит, что его решение твёрдое. Это нам в конце концов даже на руку, — заметил Тлирангогашт, а царь довольно ухмыльнулся.

Настораживала в письмах лишь просьба споспешествовать заключению мира и союза также с союзниками Великого царя. А то, что в договоре император и Первосвященник просили оговорить возможность службы войск каждой из сторон другой стороне за справедливую плату, было очень ожидаемо в связи с проблемой этого фанатика Йолура.

Предложения Единобожников казались настолько безобидными и выгодными, что внести изменения в договор нужно было скорее ради престижа, дабы никто не мог сказать: "Эти заблуждающиеся гордецы продиктовали свои условия великому царю". Часть отвергнутых условий была очевидна: о храме и о проповеди. Поразмыслив, царь решил не включать в договор и пункт о союзниках, поскольку это могло быть истолковано Атаром как попытка установления протектората вместо нынешнего равноправного и почётного союза. Вместо этого он предложил дать послам свой эскорт и своего сопровождающего, которому передать письмо для Атара. Так что фактически решение было принято за первый же вечер. Теперь по обычаям нужно было "как следует подумать", вынести договор на обсуждение Дивана, а затем уже царь должен был призвать посла для второй и одновременно заключительной аудиенции. Поэтому посольству были посланы дары и было предложено подождать неделю, пока мудрый царь будет вместе с советниками обсуждать ответ.

Тем временем посольство, как и полагалось, осматривало город. Особенно заинтересовались послы тем, что происходило на плацу под стенами Калгашта.

Тлирангогашт вовсю занимался уже не только со своими шестнадцатью друзьями, но теперь также с элитным отрядом из двух тысяч воинов. Командирами были старки и друзья наследника. Ашинатогл планировал, что через год из этого отряда вырастет царская гвардия, а тогда и время воевать приспеет, чтобы проверить всех кандидатов в знать, да и знать нынешнюю, на деле. Глядя на то, как слаженно начинают действовать агашские пехотинцы и конники, почтенный эн-Надир восхвалил мудрость своих владык, которые решили привлечь агашские войска на помощь, вместо того, чтобы воевать с Агашом. Но он прекрасно понимал, что за свой отряд агашец теперь заломит большую плату, так что наём войск заодно будет и замаскированной данью.

У царя и Тлирангогашта появилась озорная мысль завлечь посла в объятия цветника Иолиссы и тем самым сломать его волю и привязать к себе, сделав агентом влияния. Но в посольстве явно были люди, которым надлежало наблюдать за послом, и решили этот план провести в жизнь на обратном пути, заодно проработав и способы нейтрализации соглядатаев. А пока что тайная служба царя присматривалась, кто есть кто в посольстве.

Неприметный дьячок Хусани эс-Саракан заканчивал очередной лист своих впечатлений о Калгаште. Он уже бывал в этом городе в другом обличье и под другим именем. Внешне город изменился мало, но намётанным глазом Хусани отметил, что в нем пролегла внутренняя трещина: часть горожан стали старкофилами: носили одежды, несколько похожие на старкские, вели себя более вольно, чем обычно было принято. Другая же как будто набычилась и угрюмо взирала на нарушителей вековых традиций. Учитывая, что старкофилы в значительной степени были среди добровольцев, занимавшихся военными упражнениями рядом с будущей гвардией, тот факт, что их было меньшинство, не гарантировал традиционалистам победу в случае бунта. А Хусани теперь уверился, что бунт вспыхнет в скором будущем. Ему самому были ближе традиционалисты, но, сопоставив данные, он написал: "Сторонники чистоты обычаев наверняка поднимут бунт и проиграют. Это даст царю и его демону-наследнику предлог для того, чтобы почистить знать и городских старшин в городах царства, поскольку сами они явно на стороне старкофилов".

Хусани даже не подозревал, что, когда он уходит, в его каморку пробирается тот, кого он считал немым рабом, и делает для царя выписки из его записей. А отлучаться Хусани приходилось часто. Ведь собирать данные из вторых уст чревато, нужно многое посмотреть самому. Пару раз дьячок даже переодевался в платье традиционалиста и отправлялся в порт Джустарл или в бедные кварталы Калгашта. За тренировками войска, которые больше всего занимали посла, он практически не наблюдал: с точки зрения государственной и так всё ясно, а дальше каждый должен заниматься своим делом.

Заметив, что Хусани суёт свой нос, куда не следует, Тень царя предложила заманить его в бордель и там убить, заодно несколько скомпрометировав посольство и сделав посла более сговорчивым. Но Тлирангогашт, ехидно ухмыльнувшись, предложил лучше дать этому шпику возможность испробовать свои силы ещё и в Лиговайе, и принять меры, лишь если он попытается отстать от посольства и остаться в Калгаште.

Наконец через десять дней послу было объявлено, что завтра его заслушает Диван. Выступать перед напыщенными советниками послу было не впервой, и он целый час разливался соловьём о выгодах дружбы и союза двух могущественнейших государств. Посла чуть насторожило, что ему задали лишь ритуальные вопросы. Царя в Диване не было, но наследник сидел на ступенях трона и внимательно следил за всем.

На следующий день посол получил проект договора. Прочитав его, он с радостью отметил, что договор полностью соответствует ожиданиям, и допустил непростительную для дипломата помарку: не оценил маленькое предложение, что договор вступает в силу после заключения аналогичного договора с союзником и братом Великого царя царем Атаром Лиговайским, коему царь посылает собственноручное послание с просьбой как можно лучше принять будущих друзей и самым внимательным образом отнестись к их предложениям. Он посчитал это приказом старшего союзника младшему, а не пожеланием равного равному (если бы видел письмо, он бы наверняка заметил в нём предупреждения между строк, но кто же ему такое покажет!)

Затем была прощальная аудиенция, договор скрепили печатями и подписями, устроили пир в честь мира и союза, и на следующий день весь кортеж посла пошел вместе с четырьмя агашскими кораблями в Лиговайю, кроме одного корабля, который отправился доставлять договор в сопровождении агашских шлюпов, вёзших агашского посланника и второй экземпляр договора (на случай возможных нападений либо бедствий).

А традиционалисты ещё ожесточеннее стали подбивать народ:

— Посмотрите, этот демон хочет сдать наш священный Агаш проклятым басурманам! Мы с ними всегда воевали, а теперь, оказывается, они наши друзья! Приедут их священники и монахи и начнут совращать народ, а эти чужелюбы уже готовы совратиться на что угодно. Спасём святой Агаш!

Тень царя представил список лидеров смутьянов, но Тлирангогашт воспротивился арестам:

— Многих людей всё равно не переубедишь. Так что уж лучше пусть нарыв прорвётся, и мы прижжём его калёным железом. Те, кто всё равно будут ненавидеть, по крайней мере, станут бояться. А многие из тех, кто за ними идут, отшатнутся от них навсегда как от неудачников и отверженных, — сказал наследник, прибавив про себя: "Выжигать заразу придется мне, но это тоже к лучшему: почувствуют мою тяжёлую руку, да и случаев милость проявить будет достаточно".

— Согласен, сын мой! — улыбнулся царь, добавив про себя: "Подавлять мятеж придётся тебе. Посмотрю, на что ты способен во внутренних делах. А заодно будет великолепный повод затем проявить милость".

Внимательно посмотрев на список и комментарии, Тлирангогашт вдруг обвёл красной тушью два имени и сказал отцу и Тени:

— Впрочем, вот этих двух надо бы схватить живых или мёртвых как можно быстрее.

Царь подумал и согласился, назначив за них громадные награды: тысяча золотых за живого и пятьсот — за голову. Эти премии не были объявлены публично, оповестили гвардейцев и наёмных царских охранников-варваров. Те, не извещая городскую стражу, немедленно бросились арестовывать вожаков по наводке незаметных личностей. Одного из "революционеров" удалось схватить тёпленьким в его доме. Второй собрал вокруг себя человек двести сообщников и начал сопротивляться, надеясь, что вспыхнет общий бунт. Но, когда появившийся Тлирангогашт объявил сообщникам о награде, один из ближайших сподвижников снёс голову своему главарю. Суд был короткий. Два кола уже были приготовлены. Главаря посадили на кол, всех мужчин из его семьи обезглавили, так же и из семьи второго главаря. Его сообщникам предложили выбор: обезглавливание или оскопление и вечное рабство на галерах царя. Большинство выбрало обезглавливание. Тогда этим (их оказалось чётное число) велели бросить жребий и, кому выпал одинаковый, драться друг с другом до смерти. Победителей простили и зачислили в армию, кроме покалеченных. Потерпевших поражение отдали семьям для похорон. Трусов на глазах у всех оскопили и погнали в порт. А затем предателю торжественно вручили мешочек с пятьюстами золотыми, после чего повесили награду на шею и водрузили его на второй из приготовленных колов за предательство того, кто ему безоговорочно верил. Такого Агаш ещё не видел: коварство было в порядке вещей. Правда, семье казнимого подонка разрешили после смерти забрать деньги, но ей не удалось: кто-то своровал золото раньше.

* * *

Ещё пять дней пути, и флотилия Великого посольства правоверных вошла в гавань Дилосара. Здесь всё оказалось по-простецки. Лоцман сразу послал оповестить царя, и царица лично отправилась встретить посольство (царю это было несколько не по рангу). Удивившись, что женщина исполняет столь важную функцию, посол поклонился и выразил беспокойство по поводу здоровья царя и его наследника. На это царица, улыбнувшись, сказала:

— Уважаемый посол императора и Первосвященника правоверных! Мой муж и наш государь сейчас занят важными делами с гражданами царства. Мой пасынок и наш наследник избран Державным народом полководцем и судьей и сейчас занимается делами своего округа, так что, возможно, достопочтенный посол так его и не увидит. А я по обычаям Империи и нашего царства уполномочена замещать своего супруга и говорить от его имени. А если ты оскорблён тем, что тебя встречает низший по званию, то меня Державный народ избрал трибуном женщин и я сейчас глава половины населения царства.

Посол внутри себя схватился за голову. Куда он попал? Царство, царь и одновременно Державный народ. Кто же здесь главный, с кем договариваться? Но пока что он ещё раз низко поклонился, отпустил цветастые комплименты уму и красоте царицы и отправился в отведённую ему резиденцию на территории царского дворца. Роскошный флигель для почётных гостей и приемов уже был отстроен. А рядом с ним стояли два небольших домика и барак. Посол с удивлением узнал, что домики — "дворцы" царя и наследника, а барак — место для дворцовых слуг и рабов и для дворцовых служб.

Аудиенция, как и полагалось в обычных обстоятельствах, была назначена на завтра. А тем временем царь с царицей прочитали письмо Ашинатогла и задумались о тактике поведения с послом. Там было написано следующее.

"Мой брат и лучший друг! Желаю тебе долгих лет жизни, а твоему народу мира и процветания. У меня всё благополучно, я нахожусь в добром здравии, царство моё в мире, покое и благоденствии".

"Я принял посла Канрая, Император и Первосвященник предложили мне заключить тридцатилетний договор о мире и союзе. В связи с известными тебе обстоятельствами, это не удивительно. Конечно же, Единобожники просили предоставить им храм и возможность проповеди. Конечно же, я этого не допустил. Но со многим другим я согласился".

"По договору, ни одна из стран не может помогать врагам другой и имеет право по просьбе другой стороны посылать ей на помощь войска. Оплачивать все расходы, связанные с этим, должен тот, кому помогают. Эти войска поступают под общее командование союзника, но непосредственно командуют ими свои офицеры и генералы. Воюют они под знамёнами и значками пригласившего как его наёмники. Я могу в любой момент отозвать своих воинов. Так что, как видишь, наша длительная вражда с Канраем сменяется тёплыми и доверительными отношениями, но гарнизоны на границе я ослаблять не буду. Этот союз важен для меня потому, что я смогу, не ввязываясь лично в войну и не тратя свои деньги, закалять своих воинов".

"Договор вступает в силу после того, как Канрай заключит мир и союз с тобой, брат. Посол кланялся мне в ноги и просил меня повелеть тебе заключить договор. Я, конечно, улыбнулся над этим, но пообещал ему попросить тебя благосклонно отнестись к предложениям Единобожников. И я передаю эту просьбу, подкрепляя её своим благожелательством к такому союзу".

"Я надеюсь, что ты, мудрый мой брат, внимательно рассмотришь со своими лучшими людьми, как тебе стоит поступить, исходя из твоих и наших общих интересов. Любой заключённый тобой договор с Канраем я буду рассматривать как достаточное основание для того, чтобы мой договор вступил в силу".

"Мне очень не хотелось бы, чтобы возможные неправильные действия послов Единобожников полностью испортили твои отношения с ними, но, если паче чаяния они окажутся настолько глупы и наглы, то я предпочту нашу дружбу миру и союзу с ними. А в твоей мудрости, друг, я уверен полностью".

"Я не могу дождаться того момента, когда ты, брат и друг, со своим сыном, мудрой женой и с достойнейшими из женихов и невест появитесь у нас и я смогу оказать тебе и твоим людям достойный приём и насладиться общением с вами. Не надейся, что я отпущу тебя раньше, чем через месяц. Свадьбы мы сыграем самые пышные, какие только можно, но по вашему обряду. Кровь лучших семейств наших царств должна смешаться и породить поколение в высшей степени достойной знати. Сейчас у вас девушек очень мало, но я надеюсь, что мой второй наследник Шутрух-Шаххунда женится на старкской невесте. А затем лет через пятнадцать уже от тебя буду ждать невест для своих знатнейших юношей. Это поколение заложит основу дружбы и братства между нашими странами на долгие и долгие годы, если иначе не решит Судьба. А я буду молиться, чтобы она была к нам благосклонна".

"Твой старший брат и друг Ашинатогл. Кланяется тебе и твоей семье мой наследник Тлирангогашт и другие мои сыновья. Передаёт тебе привет Иолисса, ныне Первая дама Агаша".

Проанализировав письмо, Атар улыбнулся. Любой договор... Значит, можно занимать на переговорах жёсткую позицию, не боясь подвести союзника. А вот совсем сорвать переговоры было бы некоторым облачком, омрачающим отношения. Разобрав по мере возможности всю ситуацию, Атар понял, что Лиговайя заинтересована прежде всего в свободной торговле с Единобожниками, но государству совершенно не нужна никакая форма военного союза. Даже своих единичных граждан не стоит отпускать туда. И даже брать обязательства не помогать врагам Канрая нельзя, хотя можно внести какую-либо формулировку, которая замаскирует отсутствие такого обязательства, заменив его благими пожеланиями.

Если Ашинатогл в значительной степени перенял старкскую манеру писать достаточно кратко и энергично (это гораздо больше соответствовало его характеру, чем цветистые лживые излияния), то канрайцы составили послание на двенадцати больших листах душистой бумаги, из которого приведем лишь начало первого абзаца:

"Славному в битвах и мудростью своею, благословенному Всевышним Атару, царю Лиговайи, Агоратана, Лазики, Алазани, Кратавело и Ицка, властителю Рачало и Арканга и многих прочих земель шлют привет и наилучшие пожелания осиянный Светом Истины слуга слуг Божиих Первосвященник Алий, тридцать второй этого имени, и грозный повелитель всех четырех стран света, Император правоверных, король Канрая, протектор Рултасла, король Астинта, Ктораста, Чиронгита, Ия, Ликутха, покровитель Киски, Камкартинакта, Оллилитагва ..."

Внимательно прочитав вместе с царицей и наследником все двенадцать страниц текста на Древнем языке, Атар нашел предложения Канрая лишь с натяжкой удовлетворительными: как основу для жёстких переговоров. Император и первосвященник пытались поставить Лиговайю на место младшего партнера в союзе, одновременно выкачав у неё воинов для своей гражданской войны. Они предлагали для своих купцов взимать пошлину по общим законам Лиговайи, и вносимую пошлину использовать на построение канрайского посада, а лиговайские купцы должны были следовать законам и обычаям Канрая, который с иноверных купцов брал в пять раз больше, чем с торговцев своей веры. Не оговаривалась возможность лиговайцев в Канрае судиться по своим законам между собой и прибегать к защите лиговайских представителей (или хотя бы агашских). Зато требование принять представителя Империи правоверных было сформулировано почти ультимативно. Конечно же, были требования постройки храма в канрайском посаде и свободы проповеди, если проповедник находится на территории канрайского посада. Для деревень Единобожников Канрай собирался прислать своих священников. Поразмыслив, Атар нашёл красивый ответ на эти требования, хотя принц Лассор в возмущении требовал выгнать посла без аудиенции.

Аудиенцию было решено назначить через три дня без всяких объяснений причин и уведомлений. Такая оттяжка и такое отношение уже показывали недовольство царя. А трибун невидимых Кун Тростинкар через пару дней, явившись к царю, между прочим, заметил, что секретарь посольства Хусани уж слишком любопытен и активен. Царю показали шарж на Хусани, и Атар почувствовал, что сразу узнает его, увидев. Основные положения аудиенции царь уже продумал, но многое нужно было сымпровизировать на месте.

Наконец вечером четвёртого дня пребывания посла срочно вызвали к царю. Брата Хусани еле успели отыскать и велеть ему переодеться из рубища, в котором он обходил агашский квартал, в парадное платье. Посол со свитой подошёл к зданию Сената. Он собирался зайти в одиночку либо вдвоём с секретарем, как было принято в Агаше, но ему сказали, чтобы заходило всё посольство. Он собирался оставить оружие, но ему презрительно промолвили, что старки не боятся вооружённых варваров, и сами к царю входят с оружием. Войдя в зал, посол понял, что всё неладно. Вдоль стен стояли вооружённые граждане в лёгкой броне. Царь восседал на троне, тоже в броне, рядом с ним сидела царица. Ниже на креслах сидели ещё несколько человек, а ещё трое стояли рядом с троном. Посол низко поклонился и шагнул вперёд. Он прошел несколько саженей, и за ним в зал вошла вся свита. Тут царь негромко что-то сказал одному из стоявших, и тот громовым голосом (это был глашатай) произнес:

— Почему ты, презренный, не пал ниц, как полагается по вашим обычаям при входе к великому царю? Ты заслуживаешь казни!

Поражённый и перепуганный посол пал ниц вместе со всей свитой. Царь опять что-то негромко сказал, и глашатай повторил:

— На первый раз я прощаю твое невежество. Но кто-то должен заплатить головой за проявленное пренебрежение, — и царь показал на брата Хусани, которого сразу распознал. — Отрубить ему голову!

Граждане были шокированы, но понимали, что царю нельзя мешать играть в дипломатические игры. Хусани выволокли во двор, и раб-палач отрубил голову. Один из граждан (на самом деле из Невидимых) начал обыскивать его одежду, желая подбросить отравленный кинжал, но подкладывать не пришлось: ядовитое лезвие таилось на груди в кожаных ножнах. Эту улику с ликованием принесли в зал и показали царю. Присутствовавшие граждане восхитились прозорливостью царя, а посол, всё ещё лежащий ниц, задрожал.

— Так вот какие у тебя спутники! Может быть, ты не посол, а убийца? — грозно произнёс глашатай со слов царя.

— О великий царь! У каждого есть враги, и у владык больше всех. Я уверен, что этот подлец был агентом лжепророка и хотел испортить навсегда отношения между нашей Империей и твоим грозным царством, после чего этот нечестивый Йолур воспользовался бы твоим или твоего наследника праведным гневом. Я благодарю тебя, ты своим мудрым взором распознал предателя и спас нашу империю от великого позора и нечестия. Я готов пойти на самую страшную смерть за свою близорукость, за то, что я пригрел эту змею на своей груди. Но не переноси свой гнев на моих владык, — пролепетал посол.

Для канрайцев начало посольства стало просто катастрофическим. Такой удар, показывающий обоснованность опасений и пренебрежения царя!

А царь неожиданно для посла уже своим голосом произнёс на Древнем языке:

— Подонки умеют скрываться и притворяться лучше змей подколодных. Твоя вина невелика. Я тебя прощаю и разрешаю встать. И ещё. Поскольку в нашей стране не принято падать ниц ни перед кем, кроме Настоятеля Великого Монастыря или Патриарха, я освобождаю твоё посольство от земных поклонов. Ограничитесь обычными, когда подойдете к трону. И в договоре мы запишем, что вы наших людей не имеете права заставлять падать ниц ни перед кем в вашей стране.

Конечно, такое условие было совершенно необычным, но посол был поставлен в такое положение, что не мог возражать.

— Я, по зрелом размышлении, решил, что мы разрешим вам поставить посад рядом с Дилосаром. Но нет нужды его укреплять и нанимать стражу: у нас в стране всё спокойно. Это у вас идет война. И посад вы имеете право поставить лишь в том случае, если мой кузен Император Единобожников соизволит разрешить нашим людям поставить посад рядом с Кунаталом, окружить его стеной и нанять гарнизон, поскольку и пошлины, которые пойдут на его постройку и благоустройство, у вас выше, и в стране вашей беспорядки на беспорядках, и народ у вас такой, который всегда может позариться на имущество и жизнь неверных, — забивал гвоздь за гвоздём царь. — И храм я разрешу вам в посаде поставить, если Первосвященник разрешит мне поставить наш храм в посаде около Кунатала. А не разрешит — обойдётесь часовней, как принято по правилам взаимоотношений религий на чужой канонической территории. И проповедовать на земле посада разрешу, если наши тоже будут иметь право проповеди со стен посада.

Посол прекрасно понимал, что на постройку храма Победителей и на проповедь иноверцев в самом сердце державы правоверных его владыки не пойдут. На посад ещё могут. Так что великолепная уступка царя остается пустым звуком. Но сейчас осталось лишь поклониться и поблагодарить.

— А теперь слушай. Остальные места договора ты будешь согласовывать с моим секретарём и с претором иностранцев. Когда договоритесь, вынесем это на рассмотрение Сената. Заседания Сената, как правило, раз в месяц, так что, возможно, придётся подождать. А затем надо будет собрать Державный Народ: лишь он может окончательно утвердить договор, Но впоследствии, если ваши владыки не утвердят договор или попытаются его пересмотреть после утверждения Сенатом и народом, я и весь наш народ будут рассматривать это как оскорбление и враждебный акт, за который полагается отомстить.

Посол растерянно кланялся и смущался. Первая битва заканчивалась полным разгромом. А затем посла наконец-то спросили о здоровье его государей и о положении дел в стране, но подарки не приняли:

— То, что ты принёс, недостойно нас, — ответил царь. — Раздай это нищим или пожертвуй на строительство канрайского посада.

Посол воспринял это как нормальное выражение гнева царя за промах посольства и забрал дары, чтобы потом, когда раздражение пройдёт, вновь преподнести их.

Послу назначили содержание и выпроводили его обратно во дворец гостей. В ту же ночь посол хотел было убежать, но корабли посольства вытащили на берег, чтобы "обсушить и поправить". Пришлось оставаться и вести переговоры с претором принцем Канчуссом. Первым делом посол попросил разрешения спустить на воду один из кораблей и отправить его за дополнительными подарками и за новыми инструкциями. Он уже чувствовал, что в Дилосаре придется задержаться месяца на два. Через пару часов корабль уже был на плаву, а ещё через пару часов отплыл. Эскорта ему, конечно же, никто не давал, что было вполне логично в связи со вчерашними событиями. А на членов посольства Единобожников после такого смотрели с презрением и отшатывались от них. Вся столица обсуждала, как оскандалилось посольство и насколько прозорлив оказался царь Атар. Сам Атар в этот день демонстративно подошел к наследнику, сидевшему в преторском кресле на Форуме, попросил пригласить менталиста и сказал:

— Я принял решение казнить этого человека из посольства, поскольку один взгляд на него заронил в меня сильнейшие подозрения, что это шпион и, возможно, убийца. Я не рад, что подозрения подтвердились, но доволен, что моё решение оказалось верным. И я рад, что не заставил граждан грязнить себя кровью подонка.

Претор подтвердил обоснованность действий, а царь — что и он подчиняется законам. Ведь в чрезвычайных обстоятельствах гражданину разрешалось решать одному, но потом отчитаться в своих действиях в присутствии и под контролем менталиста.

Атар окончательно понял, что на самом деле контроль менталиста не полностью защищает от намеренного введения в заблуждение. Ведь царь говорил лишь правду, но не всю правду, поскольку о роли Невидимых в этом деле стоило промолчать. А менталист ничего не заметил, хотя царь снял перед своим отчётом даже те ментальные щиты, которые Высокородные автоматически ставили, пробуждаясь от сна, и снимали лишь в компании своей семьи, лучших друзей или с возлюбленной, которой доверяли.

* * *

Расстроенный оттяжкой свадьбы Асретин отправился к своему другу Карабаю, чтобы сообщить ему неприятные известия. Тюнира вся расцвела, глядя на своего суженого. Против ожидания, Карабай был не очень расстроен.

— Великий нойон и друг мой! Судьба обычно ставит препятствия на пути тех, кто идет к истинному счастью. Я уверен, что, хоть агашская принцесса и будет формально твоей первой женой, в сердце и в мыслях твоих будет всегда моя ненаглядная сестра. А, как я уже узнал, по вашим обычаям сыновья законных жён равноправны.

Услышав, что ей придется делить суженого с агашкой, Тюнира вспыхнула и убежала. Но гнев её, видимо, был не очень глубоким, потому что порой она выглядывала из-за полога, бросала гневный взгляд на жениха и вновь скрывалась, как бы поддразнивая его. Когда Асретин вышел из юрты прогуляться, он увидел Тюниру, которая пыталась незаметно, но как-то уж слишком неумело, проскользнуть в юрту брата. Генерал, не тратя лишних слов, заграбастал её ручищами, откинул с лица платок и поцеловал. Тюнира заругалась на него, но из объятий не вырывалась, а на второй поцелуй уже ответила. Они вошли в юрту батыра вместе.

— Помирились? — улыбнулся Карабай. — Ну и хорошо. Тюнира, сегодня у нас малый той, и ты будешь опять плясать перед женихом. А затем он ещё на шесть дней остаётся у нас, и у вас ещё будет время и поругаться, и вновь помириться, и насмотреться. Я же вижу: вы оба не можете отвести взгляды друг от друга.

Тюнира стрельнула глазами в жениха и сняла платок с лица, завязав им лишь голову. Асретин подарил ей ожерелье. Тюнира с радостью надела его и побежала смотреться в зеркало, после чего вновь выглянула и улыбнулась жениху.

А ночью она тайно проскользнула в юрту гостя и ушла перед самым рассветом. Асретин понимал, что видимость тайны здесь сохраняется лишь для приличия, и на самом деле все всё знают.

Три следующих дня были заняты степной охотой, и лишь на четвёртый Асретин, которого уговорили задержаться ещё чуть-чуть, вернулся в стойбище. Но в этот вечер Тюнира не пришла. Когда Асретин встретил её днем, она не стала уклоняться от поцелуя, но затем выскользнула и убежала. На следующий день был большой той: всю ночь окрестные батыры и нойоны пили, пели, плясали, хвастались подвигами, и лишь перед рассветом разошлись. Тюнира утром принесла генералу кислого молока, чтобы лучше справиться с похмельем, и сразу убежала. И на следующую ночь её не было. Когда незадачливый жених днём встретил невесту, поцеловал и спросил, почему она его избегает, она тоже жарко поцеловала суженого и сказала, что не могла ускользнуть из-под надзора женщин. Асретин посетовал, что они так и не могут насладиться обществом друг друга, Тюнира улыбнулась, кивнула, ещё раз поцеловала жениха и убежала. И на следующую ночь Асретин не мог уснуть, ожидая возлюбленную. Днём Тюнира сама подошла к Асретину и поцеловала его со словами: "Мой ненаглядный! Как я уже истосковалась без тебя!" Но тут появились женские лица, Тюнира отпрянула и ушла по своим делам, оставив восхищенного генерала гадать, что же его ждёт этой ночью? А в последнюю ночь перед отъездом она вновь "проскользнула" к жениху. Словом, уехал Асретин окончательно покорённый и очарованный, и влюблённый теперь уже не по уши, а целиком ушедший в любовь. Он проклинал заранее агашскую девушку, которую теперь надо будет выбирать и жениться на ней. Генерал решил взять самую некрасивую из родовитых, чтобы сразу было видно, что женится во благо государства, а не по своей воле.

* * *

Тем временем в столице граждане недовольно шушукались: началась эпидемия мелких краж. Сначала они не могли сообразить, что надо обращаться прежде всего к трибуну Невидимых, но затем пара человек пришла к нему. С каждым из них Тростинкар обошёлся примерно одинаково.

— Обокрали, говоришь, Асс? А кто повесил кошелёк на самое видное место и заболтался посреди рыночной толпы с гетерой? Тут у тебя не то, что кошелёк, штаны можно было начисто срезать, и ты бы ничего не заметил, пока за мужские органы не взялись бы. Сколько я знаю, подружка пожалела тебя и уже частично вознаградила за потерю кошелька. Но не будь таким растяпой. Я тебя научу, как лучше привязывать кошелёк, чтобы прикосновение к нему можно было почувствовать. От искусного вора это все равно не спасёт, но тут уж надо глаза открытыми держать, а я тебе наших уловок не выдам: смотри вокруг, слушай рассказы и учись сам! Наши воры тебя больше трогать пока не будут, если уж очень нагло не подставишься, а чужие в портовом городе всё равно будут появляться. И по справедливости мы берем с тебя за науку четверть денег, что были в кошельке. Пересчитай денежки и отдай нам причитающееся.

Пришлось мастеру-сапожнику Ассу, ворча, раскошелиться на нужды воров. На самом деле случаев воровства было немного, и порою трибун возвращал украденное чуть попозже и со словами: "Чужака уже нашли и покарали. Всё, что у него осталось, возвращаем. Четверть с тебя за растяпство. А этот подонок больше тебя не побеспокоит". Всего один случай остался нераскрытым, и Кун Тростинкар сам наложил на себя за это наказание. Он ежедневно выходил на рыночную площадь и каялся, что одного из воров не нашли. Увидев такое, граждане стали его ободрять вместо того, чтобы пенять.

Были также совсем мелкие кражи со стороны рабов и слуг, но здесь урок с убитым рабом пошёл на пользу: захваченные на месте преступления воришки покорно отдавали украденное и ложились под порку. Когда один из рабов в третий раз попался на пустяковой краже, взбешённый хозяин, отделав его как следует, велел ему нашить на одежду спереди и сзади большой знак "Вор". В тот день, когда раб впервые вышел на улицу, ему в тёмном переулке замотали голову материей, затащили куда-то, раздели, потом одели обратно, отнесли в другое место и бросили на помойке. Пока он освобождался от мешка, похитители исчезли. Теперь на одежде раба красовались знаки "Воришка". Невидимые не допускали, чтобы "благородное имя вора" трепали зря.

В одно прекрасное утро посол решил перед занудными и трудными переговорами прогуляться по базару. Отдых оказался омрачён. Посол не обратил внимания, что рядом с ним какой-то нищий пристал к группе граждан. Для него оказалось неожиданностью, когда один из осаждаемых пнул попрошайку, тот побежал в панике со всех ног через эскорт посла, сбив пару его слуг так, что они повалились на напыщенного вельможу, и, выпутавшись из кучи-малы, помчался дальше, не ожидая новых колотушек. Когда кончилась суматоха, посол вдруг увидел, что граждане, а за ними народ, смеются. Обнаружилась пропажа трёх кошельков, в том числе посольского, и золотой цепи с плеч посла.

Посла послали к трибуну воров. Когда посол зашёл в незапертый (как и полагалось) дом трибуна, тот сидел за столом и пил вино. На груди у вора красовалась золотая цепь посла. Тростинкар предложил послу усесться пить вино с ним. Ошеломлённый посол покорно сел.

— Наш народ уже вроде стал вас прощать, но вы ведёте себя спесиво. Вы уверены, что вас станут охранять, вы не отвечаете на приветствия даже полноправных граждан, потому что это неверные. Здесь вы на нашей земле, и такой спеси мы не позволим. Я не мог допустить, чтобы кто-то из низших взял на себя миссию поучить вас правилам вежливости, ещё даже не ставших нашими друзьями, а уже начинающих вести себя как господа. Я сам устроил эту кутерьму. Возьми свою золотую цепь. А из денег в кошельках мы, по нашему обычаю, удерживаем четверть. Из твоего — половину, как выкуп ещё и за золотую цепь. Теперь ты заплатил Невидимой гильдии за защиту, и в случае чего сразу обращайтесь ко мне.

Послу осталось только откланяться и уйти.

Кун, которого свои сразу узнали в одежде нищего, поскольку он не гримировался, договорился с парой граждан (гильдейцев не хотелось засвечивать, пока они сами не провалятся), что они толкнут его при подходе посла по направлению к свите. Никто из обычных граждан не успел заметить, когда же были срезаны кошельки, а момент снятия цепи зафиксировали немногие. Правда, присутствовавшие гильдейцы многое расшифровали и были восхищены мастерством Куна. Словом, Кун вспомнил былое.

На тайном собрании гильдии было решено: если кто-то из членов попадется на месте преступления, не сопротивляться и не бежать, поскольку всё равно уже засветился. Если его не успеют или не захотят убить, он получит наказание от гильдии, станет помощником Демона пытки и будет учить ребятишек тайному мастерству. Дальнейшие воровские действия в Лиговайе ему навечно запрещаются, если не будет специального приказа царя либо гильдии.

И на следующей же неделе это правило было применено в первый раз. К Тростинкару пришёл человек с жалобой на то, что его шулерски обыграли. Тростинкар потребовал доказательств, и, когда выяснилось, что шулер Корс Интотанг действительно засветился, неудачника вызвали к трибуну, оттуда тайно переправили в гильдию, гражданину возвратили проигранное (удержав четверть), а шулеру на следующий день прямо на Форуме было предложено одно из двух: или лишение гражданства, или сто плетей. Он выбрал плети. Тростинкар и обыгранные жуликом влепили ему как следует. Но тем, кого шулер обыграл раньше, деньги не возвратили, поскольку они не смогли доказать факта мошенничества и не жаловались. После этого Интотанг исчез из города надолго. На самом деле в деревне Каратарикота ему влепили в рассрочку ещё двести плетей по приговору гильдии: не попадайся, болван! Но, невзирая на больную спину, с первого же дня его поставили обучать детишек своему мастерству.

Деревня Каратарикота преобразилась. Заброшенные дворы были расчищены от большинства хозяйственных построек. Оставшиеся несколько крестьянских дворов выглядели богато. В дальнем конце, чтобы, даже если кто-то чужой случайно, невзирая на дозоры, подберется к деревне, не увидел, были построены разнообразные снаряды, которые использовали ниндзя в Империи для тренировок. Детишки (их число потихоньку пополнялось за счёт подобранных перспективных беспризорников) с утра до вечера были заняты: даже игры были воровские и ниндзюшные. Им всячески внушали, что они станут элитным тайным войском. Пара ребят уже покалечились, Их теперь учили на нищих и шпионов. Не забывали об общем образовании: присланный священник (в Империи раскаявшийся вор) учил их всему необходимому для гражданина. Поскольку Невидимая Гильдия теперь была признанным цехом высшего уровня, в тот момент, когда мальчик или девочка выходили из ученичества на статус подмастерья, они должны были официально получить гражданство, если были обучены основным гражданским знаниям и соответствовали гражданам по принципам жизни.

В отличие от обычных цехов, выгонять нерадивых и неспособных учеников не планировалось. Если кто покалечится или сойдёт с ума, на нищего всегда можно переучить. А нищий Невидимых — тоже как минимум подмастерье по статусу. Если же пойдёт против своих — смерть.

В эти дни девочка Шушуник из соседней деревни Ктркардза (Козара по-старкски) заблудилась в лесу, ведущем к проклятой деревне. Два дня она бродила по чаще. Совершенно обессилела и упала от страха, когда из кустов вылез дозорный в костюме чёрта. Нечистый ласково поговорил с перепуганной девочкой, покормил, попоил её. Она уснула (в питьё было подмешано снотворное). Дозорный позвал подмогу, девочку подвезли к родной деревне, остановив повозку за полверсты, затем двое в костюмах чертей принесли её на опушку. Они не думали, что кто-то их увидит. Но их заметила старуха, визжать не стала, а затаилась и потом посмотрела, кого же это черти принесли? Увидев пропавшую три дня назад девочку, она ещё больше перепугалась, поковыляла в деревню и рассказала там всё и даже намного больше. Спящую девочку отнесли в подвал дома старосты. Когда она проснулась, стали расспрашивать. Но что мог сказать перепуганный ребёнок? Чёрт выскочил из кустов. Погладил её по голове, покормил, попоил, а потом она уснула и ничего не помнит. Все однозначно поняли, что девочку изнасиловали черти и теперь она стала ведьмой. Её решили сжечь на костре.

Но в ночь перед казнью в деревню прокрались черти и унесли девочку, которая от страха даже не стала кричать. Караульного они связали, заткнули ему рот и хорошенько побили, вымещая на нем вины тупых жителей деревни. "Ну не подойдёт для учения, жёны нам тоже нужны", — сказал один чёрт другому. Шушуник, с одной стороны, обрадовалась, что её не собираются убивать и есть, а с другой стороны, ей стало страшно, что заберут в проклятую деревню. Она тихонько заплакала, но по-прежнему шла с чертями.

А в лесу чертей поджидал человек, которого она уже когда-то видела проезжающим через деревню: не чёрт, но видом ещё страшнее дьявола. Тот тоже ласково улыбнулся ей, погладил по голове и сказал своим:

— Ну раздевайтесь. Небось запарились.

Черти сняли свои костюмы, посадили девочку на коня впереди одного из "чертей", которого другие называли Кой, и не спеша поехали в проклятую деревню.

Шушуник, которой сказали, что теперь она будет называться Шушу, пока не выучится, сразу же помыли в бане (тёр спину ей самый страшный Крис), переодели в чистое платье, как следует накормили и показали её комнатку. Она с замирающим сердцем вошла в неё, разделась и легла, ожидая, что сейчас её будут брать эти люди-черти. Но вошедший к ней через часок Кой расхохотался, велел ей одеваться и идти знакомиться с другими жителями деревни.

— Никто тебя насиловать не будет. Если у тебя есть способности, будем тебя учить нашим искусствам. Нет — просто гражданским. А когда подрастёшь, по обоюдному желанию поженитесь с кем-нибудь. Но из этой деревни теперь тебе дороги нет, во всяком случае, до конца учения. И своих родителей ты теперь никогда не увидишь. Они тебя отдали на казнь, а я тебя дважды спас, и теперь я — твой отец по духу. Слушайся меня!

Обрадованная Шушу надела платье и бросилась к своему новому отцу, плача от радости и горя одновременно. Кой обнял свою новую дочь и понял, что он уже полюбил по-отцовски эту девочку, кажется, действительно хорошую и уж точно чистую. Он даже в душе помолился, чтобы у неё не оказалось способностей к воровским ремёслам.

Кой, очередной раз проезжая через деревню Козара по своим делам, попенял её дворянину, что тот решил не вмешиваться в дела общины в таком вопиющем случае, и сказал ему то, что считал нужным: черти, спасшие девочку, служат Невидимой Гильдии. Слухи о том, что Невидимые связаны с чертями, пошли кругами и достигли официалов Имперского Суда. На Юге Имперский Суд был гораздо менее могущественен, чем в Империи, официалов было мало, и представитель Суда брат Конрид решил пока что ничего не делать и собирать сведения. Прежде всего, он установил несомненную связь этих слухов с рассказами о проклятой деревне.

* * *

В лагере невест чувствовалось приближение решающих недель. Пара невест уже сшили по два платья, после чего с удовольствием съездили (пока что под охраной ребят из лагеря) в Дилосар заказать себе новые у портных. Вернувшись, они сразу оказались в центре внимания. Их расспрашивали, каков этот столичный город? Рассказы были сбивчивыми, поскольку знатным девушкам в Агаше не позволялось выходить из дома, в случае чего их носили в закрытом паланкине или возили в закрытой повозке, так что даже своего Калгашта девушки практически не знали и не видели. Одно только удивляло: заборы вокруг дворов прозрачные, так что видно, что происходит внутри. В Калгаште заборы были сплошными и двухметровыми, даже в самом бедном дворе. Да ещё и совершенно непривычное ощущение, когда ты идёшь в городской толпе, видишь множество женщин и мужчин, попадаешь в самые разные ситуации... Одна из девушек ухитрилась заблудиться, уйдя на десять минут походить по рынку. Ей очень хотелось чуть-чуть побыть без провожатого, ощутить себя будущей гражданкой и хозяйкой своей жизни, и вдруг она поняла, что не знает, как вернуться. Хорошо ещё, что она не стала метаться по городу, а остановилась около одной из женских лавок с украшениями и сделала вид, что выбирает себе подарочек. Там её и нашел через полчаса провожатый и, поскольку естественно, что провожали их те парни, которые наметили этих девушек себе в невесты, он ей действительно купил брошь. Так что и лавочник-агашец остался доволен. За это время купец уже успел поговорить с девушкой, выяснил, что она из лагеря невест, и в случае чего потом помог бы ей вернуться, как она уже почувствовала женской интуицией.

Шаньасса приотстала значительно, занятая своими чувствами и встречами с женихом. Ее подружка Контаршит однажды сказала ей, что Арс заглядывается на другую девушку (имя ее не будем называть: значения не имеет). Шаньасса стала приглядываться, как ведёт себя жених, стоя на страже, пока её нет рядом. И ей показалось, что действительно он переглядывается и зубоскалит с названной девицей. Тем же вечером она устроила милому сцену ревности и убежала от него в лагерь (порою она теперь пользовалась разрешением проводить с милым практически всю ночь; наложенные влюблёнными добровольные обязательства сдержанности лишь увеличивали остроту ощущений).

Вернувшись домой, она забилась в свою палатку и зарыдала (негромко, но очень горько). На самом деле она не была уверена в том, правильно ли поступила, но и в противоположном тоже сомневалась, и это было особенно тяжко. И тут к ней подсела Клуллираст (которая уже требовала называть себя Клулиссой), которая в последнее время стала вроде бы её закадычной подружкой и даже наперсницей. Она с участием расспрашивала Шаньассу о свиданиях, и жадно ловила всё об испытываемых ею ощущениях во время ласок.

— Милая подружка, что ты так горько плачешь?

— Я не знаю, Клулисса! Мне кажется, что мой жених мне изменяет! Ему строят глазки, а он улыбается и болтает. Я не знаю. А, может, мне это показалось? Ничего не знаю. Но я сегодня его обозвала неверным и убежала, не слушая его оправданий. Да, может быть, если бы он не стал оправдываться, а просто обнял бы меня крепко-крепко и поцеловал бы жарко-жарко, я бы сразу поняла, что его оболгали. Но ведь он начал оправдываться! Значит, он на самом деле виноват.

— Подруга, злые языки страшнее торовских кинжалов, и, в отличие от них, никогда не ломаются. Это тебе завидуют. А ему ведь неприлично грубо вести себя с девушками, даже если они ему действительно глазки строят. Ты ведь уже знаешь все эти сумасшедшие правила здешних приличий, как тяжело их соблюдать. Ну это даже и к лучшему. Ещё денек подуйся на него, а потом прости. Он так обрадуется и так обнимет! Говорят, что самое лучшее слияние — когда прощаешь своего возлюбленного. Нет, вру. На втором месте. Самое лучшее — когда он возвратился с победной битвы. Но всё равно. Ох, как я тебе завидую! Если вы сольётесь, это будет для вас обоих такое счастье, такая незабываемая ночь!

Неизвестно, что было бы с Шаньассой и Арсом на следующую ночь, когда она, разгорячённая такими разговорами до полубезумия, собиралась его простить и обнять. Но командир, заметив, в каком мрачном настроении Арс вернулся среди ночи, на следующее же утро послал его "по вызову царя" в Дилосар для переговоров с канрайцами. На самом деле царь действительно высказал пожелание, чтобы Арс, как будущий посол в Агаше, вошёл в контекст и этих переговоров. Но это был не приказ. А командир решил дать влюблённым время остыть после ссоры.

* * *

Когда то, что называлось Грозным воинством Империи Правоверных, дошло до окрестностей Великих Озер, обстановка сразу же накалилась. Теперь уже были не отдельные набеги разрозненных бедуинских ватаг. Началось постоянное изматывание набегами конницы, почти все обозы были потеряны, шли впроголодь. И, наконец-то, приречный оазис! Деревня сдана без боя. Она пуста. Но в ней полные склады продовольствия. Убедившись, что провизия не отравлена, генерал разрешил её есть, и уже не мог сдержать изголодавшихся и уставших солдат, которые ели, готовили. Ели, готовили... А через три дня, когда подошла и немедленно двинулась в бой армия Диритича и Йолура, обожравшееся и обосравшееся в буквальном смысле воинство, где почти все страдали животом, не смогло стоять на поле битвы и побежало в разные стороны. Через два часа армии уже не существовало.

Уч-Чаниль Агаши вылез из подвала, где прятался, и громко произнёс новый символ веры. Он рассчитал правильно. Его не стали убивать и брать в плен, но сначала спросили, где он был во время битвы? Уч-Чаниль с гордостью обнажил окровавленную саблю:

— Когда все побежали, и я отступил. В пылу битвы вы ведь могли меня не пощадить, даже если бы я произнес символ веры.

— Всё правильно, доблестный воин! Иди к нам, драться за свет божественного знания и чистой веры, — сказал десятник.

— Я уже убедился, что в Кунатале праведности почти не осталось. Я иду к вам, — ответил Уч-Чаниль.

Скрестив с ним сабли в пробном поединке, сотник убедился, что этот воин — искусный боец, и назначил его десятником для других перешедших на сторону Йолура воинов. Уч-Чаниль усмехнулся внутри себя: наконец-то падение остановилось, и он двинулся вверх.

Словом,

Мир перевёрнут:

Царства летят под откос,

Всюду интриги,

Выведут к свету

Только лишь верность и честь.

Глава 10. Время решений

Тору Кристрорсу пришлось пару недель пробыть в Зооре на Совете Королевства. Он не всегда посещал эти заседания, но на сей раз настоятельно пригласили: обсуждался новый закон о сословиях, а Тор был единственным человеком в Совете, кто мог представлять интересы одновременно цехов и знати. И те, и другие всё время дергали его, предлагая высказаться по самым разным поводам. Такая популярность в двух сословиях с разными системами ценностей очень напрягала Мастера. В конце концов он решил: говорить лишь то, в чём уверен, невзирая на то, как к этому отнесутся сословия. В итоге цехи были очень недовольны, как он относился к их запросам, а знать — к их. Но, поскольку каждое сословие было довольно тем, как он поступал с интересами и требованиями противоположного, тревожить его стали ещё чаще: если вносили предложение представители знати, цехи требовали выступления Тора, как представителя знати, которому они доверяют, после чего знать обрушивалась на своего "представителя". Знать делала то же самое по отношению к цехам, и после этого цеховики готовы были растерзать своего коллегу. Предельно вымотанный "сенатор" удивился, когда на заключительном пире те, кто поносил его с двух сторон, вдруг начали наперебой хвалить за принципиальность и предлагать дружбу.

Только в этот день Тор вспомнил, что ведь сейчас его любимый сын и продолжатель Лир должен встречаться в Линье со своим отцом по крови принцем Клингором. Но, поскольку было неудобно вмешиваться в отношения отца и сына по крови, он прямо двинулся в Колинстринну. Все необходимые покупки и договорённости были уже совершены в промежутках между бесконечными (как казалось оружейнику) заседаниями Совета.

Дорога вела через Нотран, его родной город. Местные цеха и знать потребовали о него задержаться на пару дней ради храмового праздника Нотрана. Пришлось в первый день пить со знатью, во второй (что было гораздо более суровым испытанием выносливости) — с мастерами цехов, на третий привести себя в порядок и идти на торжественный молебен.

Епископ Нотрана посвятил проповедь в значительной степени Тору.

"Мои духовные сыновья и дочери! Братья и сёстры по вере! Сегодня у нас в храме сидит монах в миру брат Тор, известный мирянам как Великий Мастер и владетель Колинстринны. Его благочестие и твёрдость в вере в самых суровых испытаниях всем хорошо известны. Сегодня же мы поговорим о том, какие уроки мы можем извлечь из опыта жизни брата Тора".

"Он своим примером показал нам ложность некоторых расхожих суждений, повторявшихся даже в проповедях многих священников, а среди мирян приобретших славу чуть ли непреложных истин. Мы знаем, что правила чести монаха и мирянина, а у мирян крестьянина, горожанина, ремесленника, дворян и знати разные, и считается, что они несовместимы, что нельзя следовать нескольким сразу. Даже единая мораль нашей религии в этих слоях населения получает разные реализации и кажется часто, что ведущий себя нравственно в понятиях одного из сословий был бы признан аморальным, если бы был представителем другого. Всё верно. Слова и внешняя оболочка здесь разные. Но ведь в основе лежат единые понятия высшего порядка. И брат Тор, он же Мастер Тор, он же владетель Тор показал, что можно неуклонно следовать высшим убеждениям, идущим в конечном итоге от Бога Единого, и тем самым оказаться честным и нравственным с любой из по крайней мере трёх систем требований к человеку".

"Прежде всего, он строжайшим образом соблюдает правила поведения монаха в миру. Он признан представителями цехов достойным отстаивать их интересы и в королевстве, и в Империи. Он же признан представителями знати как их голос чести и совести в тех же собраниях. Мастера цехов, задавая себе вопрос, как же поступить в той или иной ситуации, часто формулируют его так: "А как бы здесь поступил Мастер Тор?" Решая трудные вопросы, встающие перед владетелями, или пытаясь выпутаться из щекотливой ситуации, в которую часто ставят представителей высшего общества правила поведения в свете, знатные люди говорят себе: "А какое решение принял бы владетель Колинстринны? Как бы он разрубил или распутал этот узел?" Ответьте мне, мастера и рыцари, правду ли я сказал?"

— Часто так бывает, — раздался спокойный, солидный голос главы цеха кузнецов.

— Верно! — подхватили другие мастера.

— Вспоминаем его порою именно в сложных ситуациях, — улыбнулся граф Нотранский. Представители знати поддержали его.

Тор, пользуясь тем, что сидел на первой скамье, упал на колени перед епископом и заявил:

— Владыко, я недостоин! Я ошибаюсь и грешу, и всё время каюсь в этом. А затем снова ошибаюсь.

Епископ улыбнулся.

"Поднимись, брат Тор! Невозможно человеку не ошибаться. И грех подстерегает всех тех, кто не бежит от жизни, а открытой душой встречает все её испытания. Но ведь ты показываешь всем людям твоих сословий, как нужно относиться к своим ошибкам, как исправлять и замаливать их последствия. Да и для других сословий это поучительно, поскольку покаяние в грехах и исправление последствий ошибок необходимо каждому. Я, недостойный служитель наших Охранителей, продумал те случаи, о которых мне стало известно, как ты, Тор, выходил с честью из трудных ситуаций, как реагировал на свои грехи и свои ошибки. И пришёл к такому выводу. Великих Мастеров, когда они являются Первыми Учениками, беспощадно тренируют в искусстве мыслить. Но мастерам приходится применять свою мысль к тому, что они могут очень хорошо понять и описать: к неживому материалу. Создают они тоже полностью видимое умственным взором, а часто даже точно и полно определённое ими. В жизни же всё не так. Владетелей тоже тренируют на умение мыслить, но как раз в тех ситуациях, когда невозможно добиться однозначности, когда всё расплывчато и нужно найти решение в живой, меняющейся и непредсказуемой среде. Поэтому владетели сплошь и рядом используют своё искусство мыслить в обычной жизни, а Мастера чаще всего нет. В своей мастерской он гений, а снаружи её — кажется заурядной личностью".

"Все знают, что простые люди, Высокородные и Великие Мастера думают по-разному. Одно из измерений я уже показал. Но есть и второе, исключительно важное. Простой человек думает словами, образами и понятиями. На следующем уровне думают на уровне аналогий и преобразований понятий и образов, слова играют ещё меньшую роль. А ещё на следующем — аналогиями между аналогиями и преобразованиями преобразований. И тогда за, казалось бы, разрозненными правилами и вариантами понятий можно увидеть общую идею и уяснить её. Мастер Тор, вынужденный жизнью нести бремя ещё и владетеля, и монаха в миру, что намного труднее монаха-отшельника, не сломался и не пытался решать проблемы прямыми и тупыми средствами, а применил свой разум, чтобы найти основы высшего порядка, стоящие за внешне совершенно разными требованиями сословий. А затем неуклонно применял их в жизни. Вам хотелось бы, чтобы он поделился с вами своими находками? Я вижу: да! Но ответь мне, брат Тор: можешь ли ты выразить словами то, что нашёл?"

Тор поразился наивности вопроса, а затем понял: вопрос не для него, для обычных людей, не представляющих сложности и абстрактности структур высших уровней.

— Владыко, конечно же, нет! Эти структуры я вижу лишь внутренним взором и не могу выразить образами или обычными словами. Кое-что из них я мог бы передать логическими диаграммами, ещё меньше, но другое — числовыми выражениями и математическими формулами, а третье вижу как нечто подобное хорошо известным мне кристаллическим и химическим структурам, только не над материей. Но ни одно из этих представлений не дает целостной картины. А все три вместе... Я думаю, что лишь считанные по пальцам люди могли бы понять их в совокупности. Но даже здесь я почти уверен, что эти описания все равно упустили бы нечто важное.

Епископ продолжал.

"Вы знаете, что пророк, получивший откровение, неизбежно искажает его, выражая словами. Мыслитель, получивший прозрение, может его передать тем, кто не является его непосредственными учениками либо близкими коллегами, с которыми он общается неформально, лишь в том случае, если это прозрение целиком лежит внутри давно известной системы. Что поделаешь. Пути наверх, к Божественному Свету, очень трудны. Зато пути вниз, к свету Князя мира сего, к его огню хаотических страстей и понятий, очень легки. Поэтому я ещё раз предостерегаю вас от тех, кто станет утверждать, что он глаголит истину. Бегите от них! Не поддавайтесь им! А если за ними пошла толпа, останавливайте её любыми средствами, иначе она разрушит всё!"

"И ещё одну вещь можно показать на этом же примере. Почему-то мастера цехов получают исключительно строгую епитимью за увлечение гетерами, а вот владетели и торговцы — очень мягкую. Почему-то в цехах, за исключением тех, которые имеют дело с изящными вещами и очень близки по духу к художникам, есть исключительно отрицательное и настороженное отношение к этому опасному, но признанному нашей верой цеху. Всё правильно. Гетеры — это квинтэссенция неформализуемости жизни, её живых страстей, разрушающих любую точную систему. Это беспорядок, неизбежно сопровождающий порядок и заставляющий его совершенствоваться, но это не хаос. Поэтому им очень легко сломать сильного мастера, стремящегося везде увидеть точность и порядок. А вот с тем, кто привык иметь дело с живыми сущностями, они могут вести духовный поединок на равных, и это может принести пользу обоим. Теперь понимаете, насколько жестоким было испытание Мастера Тора любовью Высокородной гетеры. Это оказалось пострашнее атаки ведьмы или расследования Имперского Суда. Но он выдержал его, а теперь уже можно смело сказать, выдержал с честью и второе такое испытание. Так что высшие структуры, наиболее близкие к божественным Идеям из всего, что доступно человеку, помогают в любой области. Но ещё раз подчеркиваю: добраться до них исключительно тяжело, а упасть с этого уровня либо же при попытке достичь его — очень легко. Рассчитывайте свои силы".

"Помолимся же Творящему и попросим у него прозрений и такого отношения к ним, которые не дали бы нашим находкам увлечь нас в бездну самолюбования, самодовольства, гордыни и в конце концов полного их извращения".

Проповедь привела Тора в состояние некоторой гордости самим собой, несмотря на всю его духовную тренировку. И очень скоро он за это поплатился.

Чувствуя, что сегодня вновь не удастся уехать, Тор с утра послал трёх слуг с заводными конями на станции между Нотраном и Колинстринной. На следующее утро, ещё до восхода солнца сбежав от гостеприимных хозяев, он, сменяя по дороге трёх коней, помчался к себе домой и наконец-то к вечеру оказался дома. Забежав в мастерскую и наскоро узнав состояние дел, он отправился к семье. Сын ещё не вернулся. На самом деле он с Лиром и Алтироссой разминулся по дороге, проскакав по короткой дороге через лес, в то время как они не спеша двигались по главному тракту. Приняв вечером управляющих и старших вассалов, Тор выяснил, что ничего требующего немедленных действий во владении не случилось, и на следующее утро с громадным удовольствием наконец-то вернулся к своим поискам, засев в мастерской, как только рассвело. На слугу, который остановился в дверях мастерской с приглашением на завтрак, он зарычал, как медведь. Подмастерья, улыбнувшись между собой, подсунули ему рис с мясом и зеленью, который он, почти машинально, съел. А в дальнейшем, как и было принято в момент тяжелой умственной работы Мастера, они следили, чтобы на столе был постоянно чайник со свежим лучшим чаем. По традициям, из этого чайника разрешалось наливать себе и старшим подмастерьям, чем они и пользовались, чтобы проверить, вышел ли Мастер из своего состояния поиска и можно ли его отвлечь на другие дела. Но он весь день соединял наброски пришедших за четыре недели отсутствия мыслей с ранними записями, потом громогласно ругался на себя, стирал записи и писал вновь, потом иногда с чувством облегчения переписывал с дощечки на бумагу, выпивал чаю и вновь входил в тот же цикл. В таком состоянии трогать Мастера было небезопасно: не хотелось встретиться с разъярённым медведем. Но к вечеру в дверях мастерской появилась жена и решительно прервала уже выдохшегося Тора.

— Тор, ты сегодня хоть ел?

— Помню, что ел, но не помню, что ел, — выдал Тор парадоксальную, но абсолютно точную фразу.

— Пойдём ужинать. Вернулся Лир, — сказала Эсса, улыбаясь, и вдруг помрачнела.

— Любимая! Сейчас дорисую схему и сразу же к тебе и сыну! — радостно воскликнул Тор.

И действительно, через пару минут он направился к жене и обнял её ручищами.

— А с сыном вместе такая гостья, которую и выставить нельзя, и радости в её появлении очень мало, — сказала ему на ухо Эсса. — Сейчас увидишь сам. Иди переоденься в лучшее платье.

Последние предложения она уже произнесла громко.

Тор, почти пропустив мимо ушей слова жены, отправился к себе обмыться, умаститься и переодеться и через четверть часа вышел в залу, где уже был накрыт торжественный стол.

На месте почётной гостьи сидела высокая зеленоглазая шатенка с величественной осанкой, в скромно выглядящем платье из драгоценного шерстяного шелка, вырез которого как раз был достаточен, чтобы показать великолепие грудей, но не больше. На шее у неё было на первый взгляд невзрачное, но исключительно хорошо оттеняющее красивые холмы, яшмовое ожерелье. Да и остальные украшения были в том же стиле: исключительно дорогие, если приглядеться, и ничего общего не имеющие с безвкусными побрякушками, зато прекрасно подходящие под кожу, волосы, глаза и весь облик красавицы. Даже без символа цеха на груди было видно: это настоящая Высокородная гетера. Запахи благовоний, ненавязчивые, но очень тонкие, подтверждали это. А уж взгляд был просто страшен: проникал как будто до самого сердца и говорил: "Мне некуда спешить. Если я захочу, ты будешь мой".

— Высокородная и знатнейшая Алтиросса. Дочь Императора Куктинга и нашей королевы Толтиссы, — представила гостью Эсса.

— Я буду рад принять великолепную гостью в своем скромном доме, если она не побрезгует моим гостеприимством. — поклонившись и поцеловав руку (от чего его прожгло до самых глубин мозга), сказал Тор.

В качестве гостьи гетера была бы менее опасна, поскольку правила приличия сдерживали бы её в отношении хозяина. Но Алтиросса, с тонкой иронией улыбнувшись, произнесла:

— Сегодня я, конечно же, твоя гостья, знаменитый Владетель Тор. Но я надеюсь в ближайшие дни найти в Колинстринне приличный дом на годик. Пока что я ещё не решила поселиться в вашем красивом городке, но он мне уже понравился, и я здесь задержусь надолго.

Такая перспектива Тора и Эссу отнюдь не вдохновляла. Приходить, когда захотят, и уходить, когда вздумается, было неотъемлемым правом даже полноправных гетер, и тем более Высокородных. Даже во время войн они спокойно ходили между лагерями воюющих сторон. Приказывать им не мог даже Император. А, поскольку Алтиросса через пару дней должна была перестать быть гостьей, никаких прав что-либо советовать ей у владетеля не оставалось. Тор с ужасом предвидел, как Алтиросса перессорит между собой лучших из мужчин его владения. А Эсса сразу почувствовала женской интуицией, кто является главной целью гетеры, и это её просто убивало. Она с трудом сдерживалась, чтобы, в нарушение всех правил приличия, не утащить Тора в дальние комнаты и не попросить его всем святым, чтобы он не показывался на глаза этой змеюке до её отъезда. Но она понимала, насколько это будет недостойно и оскорбительно. А вдобавок эта ехидна ещё и дочь королевы, к которой у Эссы тоже было весьма двойственное отношение: соблазнила её мужа, стала его женой по тантре и отдала его сына королю, но ведь зато всё время обеспечивала наилучшее отношение короля к мужу и его владению. Оскорбить Алтироссу почти наверняка означало навлечь на себя гнев королевы. А, учитывая её влияние на мужа, после этого с гарантией через некоторое время последовал бы и гнев короля. Причем он даже не понимал бы, что его спровоцировала драгоценная жёнушка.

Лир тоже сидел за столом как на иголках. Он чувствовал, что у этой драконихи грандиозные планы, но не смел даже предположить, какие. А больше всего его насторожил единственный намеренный взгляд Алтироссы на него: в нём уже не было никакой агрессии или искуса, спокойная уверенность, ласка и благожелательство. Наверно, так дракониха смотрит на вкусную добычу, которая не в силах сопротивляться или бежать и которую можно оставить до того момента, когда её можно будет со всем удовольствием съесть. А пока что пусть пасётся рядышком и становится ещё вкуснее.

— Мне приятно было познакомиться с твоим старшим сыном, Мастер. Только я так и не поняла, чей он будет наследник? Твой или принца или сразу обоих? — заметила между делом Алтиросса, и Тор не смог удержаться от гримасы: она попала в самое больное место семейства.

— Судьба всё решит. Во всяком случае, я уверен, что он достойно исполнит свое предназначение, — скупо ответил Тор.

— Каким бы оно ни оказалось, — добавил Лир.

— Я знаю, что твои подмастерья сейчас пируют вместе с моими людьми. Я разрешила своим женщинам вести себя с ними как с почетными гостями моего дома, которыми, надеюсь, они не раз будут, пока я останусь в твоем городе, владетель. Я уже заметила, что твои подмастерья не уступают по образованности и по культуре рядовой знати, а уж жизненной силы у них намного больше, — доброжелательно улыбнулась Алтиросса.

Такое заявление ничуть не противоречило обычаям и могло рассматриваться как проявление высшего уважения к хозяину. А Тор уже чувствовал возможные нежелательные последствия всего этого. Ведь новоиспечённая, но уже знаменитая, Высокородная не зря избрала первым местом своего визита его город. Люди здесь на самом деле очень состоятельные, сильные, чистые и интересные, а приворожить их к себе или к своим "цветам" будет, как считает гетера, намного легче: ведь они не очень искушены в тонкостях человеческих отношений и интриг. Тору вспомнилось предупреждение епископа насчёт опасности гетер для ремесленников и особенно мастеров. Но поделать он ничего не мог, разве что переглянулся с женой, и они оба поняли, что завтра им придётся приводить в чувство хотя бы некоторых из своих людей. Иначе, не дай Судьба, они начнут сражаться на поединках или же сыпать всё, что у них имеется, в подол какой-либо обольстительницы.

Алтиросса выстрелила взглядом в Тора, и настолько страстным, что он поперхнулся. Одновременно она повела плечами, показывая свою гибкость и красоту, и улыбнулась нежно и завлекательно. Оценив мощь Тора, она внутренне усмехнулась по поводу появившихся в его шевелюре первых седых волос. Пока что они его совсем не портили, а краситься он явно не собирался: не по характеру.

— Ты легенда среди нашего цеха, Мастер, или, скорее, любовник Тор. Первый раз за всю историю две жены по тантре. Кстати, я тут посчитала, что мы с Лиром можем называть друг друга сводными сестрой и братом. Ведь он сын по духу отца по крови моего единоутробного брата принца Картора. Так что я рада, что у меня есть такой милый и многообещающий братец.

— И я тоже был рад найти тебя, сестрица, — без всякого энтузиазма сказал Лир. — У меня становится всё больше родственников среди знати и знаменитостей. Теперь уже не удивлюсь, если в один прекрасный день окажусь принцем Империи.

Все восприняли это как шутку, тем более что сказана такая рискованная фраза была с иронической улыбкой, показывающей, что Лир воспринимает нереалистичность такой ситуации. А Эсса, вся кипевшая внутри, допустила первый промах: она не удержалась и прямо за столом сказала мужу:

— Завтра я найду достойный дом нашей гостье.

Она хотела шепнуть это совсем тихо, но получилось достаточно громко, чтобы услышали ближайшие соседи за столом, в том числе гетера и Лир. Выиграв начисто первый раунд, красавица ещё раз ласково и страстно глянула на Тора, подарила ему ещё одну очаровательную улыбку, а Эссе — исключительно доброжелательную и спокойную улыбку сытой здоровой кошки, играющей с мышью.

— Конечно, высокородная Эсса, я была бы очень рада как можно быстрее получить пристанище и начать его обустраивать на то время, на которое я и мое окружение здесь задержатся.

Алтиросса, чтобы ни в коем случае не переиграть, больше не подавала никаких знаков Тору, а демонстративно пустила несколько стрел Амура (вернее, Элир Любвеобильной) в гостей за торжественным столом. Их было немного, поскольку визит не был объявлен заранее: Великие Мастера и рыцарь полковник Арк Тустарлон, командующий войском Колинстринны. Из озорства гетера даже поцеловала алхимика Кара Урристира, который привлёк её невыразимой смесью аромата сильных благовоний с оттенком каких-то алхимических запахов, которые настолько въелись в его кожу и волосы, что оказались неистребимы и не до конца маскируемы. Бедный мастер-алхимик даже задрожал, но это была слишком лёгкая и неинтересная добыча. У Эссы несколько отлегло от сердца: ей показалось, что опасность, нависшая над мужем, прошла мимо. И это была её главная ошибка.

А затем Алтиросса со своими "цветами" приготовила сюрприз. Новый танец: танец южан. Неизвестно как, но в Империю уже докатилась необычная мода и необычные мелодии. Мотивы были, как позднее поняла Алтиросса, по происхождению агашские, а мода произошла из той манеры носить полотнища, которую изобрели степнячки, и, видимо, разнесли повсюду, модифицируя, степняки-батыры и торговцы, поскольку она им понравилась. Женщины были одеты в лёгкие платья необычного покроя, оставлявшие открытыми левую грудь и правое бедро. Кружился хоровод, и развевавшиеся платья дразнили мужчин, приоткрывая на мгновение прекрасные бёдра и прелести красавиц.

Никто не замечал, что скромный диакон часовни при мастерской брат Барс из тёмного угла следил за происходящим, а затем незаметно выскользнул. Он покачал головой и направился в церковь. Удивлённый заспанный поп открыл церковь, Барс достал секретный ключ и спустился в подвал. Через полчаса он вышел оттуда с чувством выполненного долга и вновь незаметно наведался в залу замка-мастерской. Посмотрев внимательно ещё раз и прислушавшись к своим ощущениям, он опять покачал головой и начал повторять внутри себя самые сильные молитвы о защите от соблазна и ведовства. С ними он вернулся к себе в келью и почти всю ночь провёл, распростёршись на полу, истово молясь.

* * *

А Лир не мог дождаться конца приема и с большим трудом улыбнулся и изобразил радость, когда эта знатная "сестрица" его поцеловала перед уходом. Поцелуй был почти что сестринский, но с таким тонким оттенком чувственности, что, не будь Лир так прекрасно защищен духовной тренировкой и настоящей любовью, он стал бы ещё одним канатом, влекущим его в бездну красивой, но гибельной страсти.

Лир, прежде чем пойти в свою комнату, отправился в баню и яростно обмылся, смывая с себя впечатления дороги. Но они не отмылись водой. Набросив на себя полотенце, оставив в бане одежду, пахнущую благовониями "сестрицы", он пошёл к своей настоящей сестрице. В спальне его ожидала Яра, своим незаурядным женским чутьём уже почувствовавшая, что с братцем все может обернуться очень плохо.

— Братец, милый! Наконец-то тебя отпустили! Какой ты мрачный и вокруг тебя чужая аура. Кто-то тебя околдовал. Но ничего, я постараюсь защитить тебя и от враждебных чар тоже, как твоя будущая охранница и верная сестрица.

— Чар... Как точно! Но я так и не понял, враждебные ли они, — задумчиво ответил Лир.

— Братец, они точно не добрые. А вот злости по отношению именно к тебе я в них тоже не вижу. Но как они враждебны ко мне!

— Значит, и ко мне тоже! Сестрица, нас ничто не разделит, даже смерть. А тем более чары... Да, теперь и я чувствую: они не враждебны ко мне, но враждебны ко всему самому дорогому для меня, как будто кто-то... — Лир замолчал: он ведь прекрасно знал, кто это.

— Я поняла. Эта самая Высокородная, что всполошила сегодня своим приездом всю Колинстринну. Она хочет забрать тебя себе? Но ведь она ещё не имеет права даже на вызов по отношению к тебе. Так что просто не поддавайся её чарам. И она тебя от нас не оторвет.

И тут Лира прорвало. Он несколько путано начал рассказывать и о коронации гетер, и о поездке, и о ночах то ли искушения, то ли испытания на прочность. Яра слушала, всё больше мрачнея.

— Лир, милый! Ты прав: это не настоящая сестрица! Это хищная пантера. Как тебе было тяжело, мой прекрасный братец!

И вдруг Яра обняла Лира крепко-крепко, стремясь стереть с него чужую ауру.

— Братец, я теперь девушка. И я очищу тебя от этой грязи.

Они всё крепче прижимались друг к другу, и Лир чувствовал, как через соприкосновение самых интимных мест их тел их духовные сущности стали сливаться. Видимо, это и есть то, что испытывают при истинной любви: слияние душ. И незаметно тела их тоже слились воедино. Это была не страсть. Это было снятие последних барьеров между любящими. Конечно же, по возрасту сливаться было ещё рано, но ведь всегда бывают особые обстоятельства. А здесь — куда уж более особые! Поскольку крепкая любовь уже была, и слияние тел последовало за духовным, чары Алтироссы оказались бессильны. Она лишь на мгновение мелькнула перед мысленным взором Лира и исчезла. Так наша парочка и заснула: соединённые друг с другом, на окровавленной простыне.

Когда Ангтун утром зашла к ним, они не отреагировали на её тихий стук в дверь, так как слишком крепко спали, и во сне духовно защищая друг друга от враждебного мира. Увидев такую картину, наложница бросилась к Эссе, та тоже тихонько заглянула и расцвела в улыбке: ей все стало понятно! Хоть это случилось и раньше, чем она предполагала, но действительно, теперь Яра будет защищать Лира от поползновений всех этих распутных и бесстыдных женщин, которые будут пытаться высосать его для своего удовольствия или своих целей, а то и проглотить целиком, как, наверно, решила эта холёная самка леопарда (так Эсса назвала про себя Алтироссу). Эсса выскользнула из комнаты, велела приготовить укрепляющие напитки (шоколад с имбирём и перцем и настой элеутерококка) и изысканный лёгкий завтрак. Она хотела было сама отнести блюдо сыну и его любимой наложнице (как она теперь называла в мыслях Яру), но потом решила, что во всех отношениях приличнее, если подаст яства Ангтун, а она зайдет вместе с рабыней и разбудит этих невинных грешников. Так женщины и поступили.

Лир, которого застали на "месте преступления", весь покраснел. Яра не знала, куда девать глаза и все лицо. А Эсса погладила по голове Яру и неожиданно для Лира ласково сказала ему:

— Теперь у тебя есть законная наложница. И такая, лучше которой я бы вообразить не могла. Яра, оберегай своего господина от других женщин, как ты сделала сегодня ночью, до тех пор, пока ему не придет время жениться. Лир, ты ведь велел Яре слиться с тобой, не так ли?

— Да, — краснея, ответил Лир. — Я просил её прижиматься ко мне всё теснее и теснее, чтобы наши ауры были слиты воедино и не пускали к нам никого постороннего.

— Нет! — вдруг сказала Яра. — Я сама слилась с ним, чтобы прорвать чужое чаровство, пытавшееся оторвать Лира от всех нас. Я не буду его наложницей. Я буду его охранницей. Охранница тоже имеет право на слияние с хозяином и на рождение детей от него. И узы верности, связывающие её с хозяином, намного крепче, чем страсть, связывающая с ним наложницу.

Ангтун разрыдалась (в первую очередь от радости, а затем от страха за будущее) и выскочила из комнаты, оставив поднос. Эсса велела парочке есть, а себе позволила маленькую передышку. Она уселась в кресло перед подростками и любовалась на дело рук своих: сына с его верной, любящей и любимой сестрицей-охранницей. Через полчаса, вздохнув, она, сначала отдав срочные распоряжения (в том числе и Лиру с Ярой), отправилась завтракать с гостьей и затем искать ей жилище. Алтиросса, конечно же, поинтересовалась, где Лир? Эсса спокойно ответила правду: его срочно услали (вместе с Ярой; проверить, как идут дела в Ломолинне; при этом велели не возвращаться без вызова и несколько дней передохнуть от учения и забот). Но по каким делам и куда, она говорить не была обязана и так холодно посмотрела, что дальнейшие вопросы отпали. Алтиросса же посчитала, что выигран и второй раунд: Эсса неправильно определила её основную цель и приняла меры против того, что на самом деле уже произошло (гетера была уверена, что Лир теперь никуда не денется, а слишком сильно заманивать его было бы неправильно).

В этот же день Эсса уговорила одного из местных дворян, чей городской дом приглянулся гетере, отправиться в своё поместье и сдать дом Алтироссе. Дворянин сказал, что согласен на это, только если Эсса будет посредницей, и взял деньги лишь из рук Эссы. Всё вычислившая Алтиросса, улыбнувшись, пригласила хозяина дома посещать её пристанище когда угодно, но сначала дать неделю, чтобы обустроить его и всё организовать. Ведь, если бы хозяин получил деньги от гетеры, он уже не мог бы рассчитывать на её благосклонность и даже на такие приглашения, а теперь всё было позволено.

Брат Барс, улучив момент, когда в церкви никого не было, вновь зашёл в потайную дверь и вышел оттуда с чувством облегчения. Он даже позволил себе слегка улыбнуться, глядя из укрытия на шествующую мимо него Алтироссу.

Несколько следующих дней прошли тихо. Гетера обустраивала дом по своему вкусу. Среди молодежи уже началась эпидемия влюблённости в её трёх учениц (клиенток у неё ещё не было). За самой Алтироссой местные ухаживать побаивались. К Тору начали наведываться слуги из соседних владений, передавая, что их господа хотели бы заехать в Колинстринну (ясно, зачем). Но в одну из ночей Алтироссу неожиданно стали мучить кошмары.

Ей снилось, что она во дворе какого-то монастыря. Она нагая. Не связана, но почему-то нет сил бежать от враждебной своры, её окружившей. Это в основном священники и монахи, не только свои, но и Единобожники. Впрочем, ясно почему она бессильна: соединенная духовная мощь множества людей полностью парализовала её духовную мощь и лишила её воли. И тут она чувствует страшную боль. Её насаживают на кол и поднимают кол вверх. Она стремится хотя бы отомстить этим палачам, нанеся им ментальный удар, но тут внутри у неё раздается ехидный голос: "Не выдержала, а жаль! Неужели ты собиралась в одиночку противостоять соединенным силам двух религий? А за ними ведь ещё стояли наготове мои враги, которые не хотели пустить тебя ко мне". И действительно, удар уходит в пустоту. А Патриарх и Первосвященник, почему-то оказавшиеся здесь вместе, начинают петь благодарственные молитвы и молиться за её душу.

Проснувшись, Алтиросса проделала духовные упражнения, помедитировала, и страшный осадок от кошмара ушёл. Она постаралась выбросить сон из памяти.

Почти при каждой встрече Алтиросса спрашивала Тора, где же Лир? И, конечно же, стреляла в него своим прожигающим до костей взглядом. Наконец Тор решил ответить менее односложно:

— Я сейчас занят обязанностями Великого Мастера, и мой сын вынужден выполнять за меня обязанности владетеля. А дел накопилось много.

— Да, этот мальчик уже способен на то, чтобы властвовать, — улыбнулась ещё раз Алтиросса, вновь поджаривая Тора своим взглядом.

Тор мысленно поблагодарил Эссу за то, что она как можно быстрее убрала Лира от когтей этой изящной пантеры, и Яру за то, что она защитила сына от соблазна. Но он не замечал, что сам всё глубже погружается в пучину.

Работа у Тора шла всё хуже и хуже. В самый неподходящий момент перед глазами вставали то лицо Алтироссы, то её грудь и бёдра, которые она так изящно показывала в танце. Запах её благовоний просто сводил с ума и не давал уснуть по вечерам. Тор не знал, что Алтиросса внимательно наблюдала за тем, какой эффект производят её запахи на Мастера и специально постепенно подбирала букет благовоний именно для него. Вдобавок необходимо было по всем правилам приличия устроить пир на пару дней для соседней знати, которая желает полюбоваться на знаменитость и её цветник и попытаться добиться успеха в своих ухаживаниях.

Лир и Яра ничего этого не знали. Десять дней они жили в Ломолинне, охотились (для охранницы это было вполне респектабельным занятием), ловили рыбу, просто купались и гуляли, читали стихи и собранные в господском доме книги, пели (порою вместе с местными крестьянами). Лир иногда рассуживал мелкие споры, и тогда Яра уходила в соседнюю комнату, но не могла порою удержаться, чтобы не подсмотреть и подслушать, как держится Лир и как он старается мудро рассудить. Пару раз они вновь соединялись, но не в спальне, а в горах во время охоты. Это было как будто средство ещё сильнее почувствовать красоту и гармонию окружающей природы, в которую они входили как необходимое звено. А спали они, просто прижавшись и защищая друг друга от вредных духовных воздействий.

Некоторые из крестьянских девушек пытались строить глазки Лиру, но моментально отскакивали, натыкаясь на презрительный взгляд наследника и холодный жёсткий кинжальный — Яры. Яра могла бы и не беспокоиться, поскольку для защиты от этих созданий было бы достаточно даже не их любви, а чар Алтироссы и воспоминаний о ней (да, впрочем, и практически о любой Высокородной гетере), но так получалось ещё эффективнее. Местные женщины невзлюбили Яру и называли её не иначе как "змеюка". Мужчины же были просто восхищены ею и её преданностью любимому, называя ее "змейка".

И вот, наконец, состоялся пир по сути дела в честь открытия в Колинстринне временного дворца Высокородной. В замке Колинстринны собрались все окрестные владетели и знатные дворяне, и, по обычаям этого владения, цеховые мастера (но они почти все не пожелали приехать: большинство из них просто боялось гетер; даже некоторые мастера из Колинстринны предпочли увильнуть, их за это ни Тор, ни Эсса не упрекали). Пир по обычаю длился два дня. В первый же день начинались ухаживания, но ответ ожидался на второй. Несколько раз шесть гетер (Алтиросса с тремя ученицами и две полноправные гетеры, жившие в Колинстринне) плясали свои танцы, был общий танец нагих гетер и художниц, а под конец гетеры сплясали два новых танца: южный танец, который Тор уже видел на приеме у себя, и новый танец, созданный Алтироссой вместе с танцовщицей Сиоссой Аннотан и музыкантом Клиром Аннотаном (они были братом и сестрой). Это была настоящая река соблазна и естественной здоровой чувственности, выраженная в исключительно красивых движениях нагих тел. А разносящиеся ароматы (Алтиросса попросила всех гетер и художниц воспользоваться составленной ею смесью) сводили мужчин с ума, и особенно Тора, у которого затуманились глаза.

В эту ночь Эсса отмаливала и отпаивала мужа, до рассвета молясь об отвращении соблазна. Но сделать она ничего не могла: обычаи были здесь беспощадны, да умом она даже понимала разумность этих обычаев. Но вот душа её их никак признать не желала! А Тор, немного скинув с себя наваждение, уснул, как убитый. Всю ночь ему снились танцы женщин.

Под утро Эсса даже позвала Ангтун, чтобы та приласкала мужа и тоже помогла скинуть наваждение. И Тор проснулся в объятиях любимой наложницы. Но поцеловал он её как-то холодновато. Ангтун, уйдя к себе, даже заплакала: из семейства вырывают его сердце. А они сделать ничего не могут.

На следующий вечер Тор заметил, что Алтиросса вежливо отклоняет либо откладывает ухаживания всех, кто пытался её склонить к себе. И, вдруг поняв, что скоро может последовать, и найдя в этом оправдание своему неукротимому желанию тоже принять участие в этом соревновании, он поклонился гетере и произнёс:

Мы урожая ждём от лучших лоз,

Чтоб красота жила, не увядая.

Пусть вянут лепестки созревших роз,

Хранит их память роза молодая.

А ты, в свою влюблённая красу,

Все лучшие ей отдавая соки,

Обилье превращаешь в нищету,

Свой злейший враг, бездушна и жестока.

Ты — украшенье нынешнего дня,

Весны недолговременной глашатай,

Грядущее в зачатке хороня,

Соединяешь скаредность с растратой.

Жалея мир, земле не предавай

Грядущих лет прекрасный урожай!

(Шекспир, сонет I, чуть поправленный перевод Маршака: в тексте сонета нет указаний на пол адресата)

Алтиросса внутри себя возликовала, обняла Мастера и поцеловала со всей искренней страстью. Он преподнёс ей бриллиантовое ожерелье. И Алтиросса демонстративно пригласила его быть своим гостем.

Тор вернулся на свое место. Обезумевшая от гнева и ревности Эсса действительно чуть слышным шёпотом спросила его:

— Она свела тебя с ума?

— Ты разве не понимаешь? Она всех отвергала. Она вызвала бы меня. Это было бы ещё хуже.

— И то, и другое хуже, — прошипела Эсса и сжала губы. Ей предстояло до конца пира продолжать играть роль светской дамы и благожелательной хозяйки, а потом наблюдать, как эта самка леопарда утаскивает добычу к себе в логово.

Когда Тор отошел "сменить платье", по дороге в нужник его встретил брат Барс.

— Спасибо тебе, брат Тор! Ты вновь помог нам. В случае чего зови на помощь. Установи со мною сейчас мысленную связь, на случай, если у тебя вдруг не будет физических сил.

Первая ночь была пиром страсти. Наутро Алтиросса не отпустила Тора от себя. До самого вечера он оставался в обстановке очарования, изящной любви (остальные гетеры, естественно, тоже без поклонников не остались и по обычаю собирались днем вместе с любовниками и художниками во дворце Высокородной), музыки и танцев. Алтиросса возлежала с ним рядом и пару раз даже потанцевала с ним. Искусство танца у Тора было, конечно, ниже среднего, но не это сейчас волновало гетеру. Путь к тантре начался, и надо было подвести к этому состоянию любовника одновременно с собою.

И на следующую ночь то, что ещё совсем недавно считалось уникальным событием, случающимся раз в столетие, не чаще, в третий раз произошло с Тором. Но на сей раз, находясь в состоянии экстаза, он не почувствовал взлета духа, а как будто крики многих обманутых в своем ожидании (или даже умирающих) душ и впереди открывалась не воронка с белым светом, а ещё более страшная воронка, в которой полыхал жаркий огонь. С большим трудом ему удалось не свалиться в неё (он даже не удивлялся, что образ второй души держался вдалеке от этой воронки). Очнувшись, Тор почувствовал, что любовница прокусила ему вену и с наслаждением пьёт его кровь. У него еле хватило сил оттолкнуть её и уже мысленно позвать на помощь (не зря брат Барс буквально впечатал ему это в душу во время последнего разговора!) Алтиросса, казалось, секунду поколебалась, и вдруг закричала:

— Ой, что же я наделала!

Она стала останавливать кровь, позвала на помощь служанок и приговаривала:

— Милый муж по тантре, прости меня! Я сошла с ума в порыве подъёма!

"Однако, сколько у неё сил! Толтисса и Аргирисса были целый день после почти без сил, а у неё как будто они умножились!" — подумал Тор.

И тут в опочивальню бесцеремонно ворвались официалы Имперского Суда вместе с его элитными стражниками и ещё несколькими священниками обеих религий. Один из них подошёл к Мастеру и влил ему в рот укрепляющее питье.

— Брат Тор, можешь ли ты засвидетельствовать, что это — ведьма?

* * *

Радикальный точечный удар Тлирангогашта привел к тому, что ситуация коренным образом изменилась. Традиционалисты раскололись на две партии, которые всё более неистово поливали грязью друг друга. Имперские традиционалисты пришли к выводу, что из этой ситуации нужно извлечь пользу для Агаша. Они стали требовать, чтобы, раз уж наследник столь выдающийся и за ним идут люди, пусть царевич со старкофилами отправляются завоевывать себе корону Южной Империи. А то тамошние императоры кажутся совсем ничтожными. И Агашу станет лучше в сильной империи со своими людьми во главе, и этих ужасных старков они с собой отвлекут на новое "славное дело", и сами уберутся из царства.

Другая партия — консерваторы — требовала уничтожения всех старкофилов, но пока что в основном дралась с имперскими. Впрочем, консерваторы были не столь уж непримиримы. Если не хотят быть убитыми, пусть убираются, но оставив всё свое имущество в царстве. Пусть идут в милую им Лиговайю.

У правоверных, после разгрома воинства Первосвященника, тоже наступило какое-то затишье. Сведений о походе Йолура не поступало, а слухи о его намерениях были противоречивыми: то ли он всё-таки пойдет на Кунатал, то ли раздумал и решил спуститься по реке, обратив в свою секту Мастраг.

По всем этим причинам, Ашинатогл решил, что пора бы наследнику сплавать в Лиговайю и поторопить брата с визитом, заключением договора с Канраем (что очень пригодится, если Йолур двинется на юг) и с устройством свадеб. Тлирангогашт задумчиво сказал отцу:

— Отец, нашей династии необходимо как следует укрепиться, тем более что меня все толкают на трон Южной империи. Ты соизволишь ли разрешить мне предпринять действия по достойнейшему продолжению нашего высочайшего рода, если будет такая возможность?

Ашинатогл не до конца расшифровал витиеватые обиняки сына, но понял самое главное: он просит разрешения на какие-то действия, которые пока сам не знает, предпримет ли, но, если решится на них, то со своим всегдашним дальним прицелом и во благо не только нынешнего трона, но и всего рода. Так что он милостиво разрешил, тем более что в мыслях уже давно видел приёмного сына именно как будущего императора.

Высадившись в Дилосаре, Тлирангогашт немедленно нанёс визит отцу по крови (точнее, по законам Агаша теперь уже бывшему отцу, сохранившему лишь права быть упоминаемым в молитвах и сопровождаемым при погребении). На улицах народ приветствовал его как героя, тем более популярного, поскольку его деятельность протекала в других местах. Через пару дней он двинулся в лагерь невест.

Все невесты, кое-кто уже в роскошных старкских платьях, высыпали навстречу царевичу. Тлирангогашт стал раздавать небольшие подарочки, особенно внимательно глядя на девиц царского рода. С ними он вел небольшие диалоги на старкском, подобные следующему.

— Штлинарат, дочь моего дяди. Как теперь твое имя?

— Шаньасса, царевич.

— Как тебя оценивают наставницы?

— Спроси у них, принц.

— Ты стала ещё более очаровательной, хотя я не думал, что это возможно.

— Ты считал меня такой уродиной, принц? — не удержавшись от некоторого кокетства, спросила девушка.

— Да ты что! Просто твоя красота уже была несравненной, как у розы царского сада. Но здесь она расцвела как роза сада небесного.

— Царевич, ты всегда славился изысканным обращением с женщинами, — улыбнулась Шаньасса. — Я думаю, любая гетера сочтёт за честь быть в твоих объятиях, улещённая парой твоих изысканных комплиментов.

— А честная девушка захочет ли за меня выйти?

— Конечно! Но я ведь действительно честная и у меня есть любимый жених.

— А где он?

— В столице, на переговорах с этим надутым послом Единобожников.

— Вот тебе царский лукум за твою прелесть и чистоту, роза сада небесного. Надеюсь, ты ещё споёшь мне свои знаменитые песни.

И царевич направился к следующей принцессе.

Вечером все девицы, имевшие уже право на общение с женихами, были на пире и празднике в честь царевича. Прибыла и царица Арлисса, и царевна Атаросса. Было решено, что через две недели отправятся корабли для государственных свадеб, и тогда же начнутся свадьбы обычные. Более того, царевна Атаросса должна была направиться в Агаш, чтобы своим замужеством с вторым наследником престола окончательно скрепить дружеские узы между правящими домами. Её согласия спрашивали, но в таком тоне, что она понимала: если откажется поступить как полагается принцессе, вступив в политический брак, то будет опозорена.

Тлирангогашт потанцевал со всеми принцессами Агаша и с парой наиболее знаменитых девушек. А затем он вторично пригласил на танец Шаньассу. Во время танца он так на неё восхищенно смотрел и осыпал такими комплиментами, что она растаяла и согласилась отойти с ним несколько в сторону. И тут вдруг взгляд принца стал повелевающим, пронзительным и непреклонным.

— Ты достойна отнюдь не ничтожной графской короны. Ты можешь быть царицей или императрицей.

— Царевич, ты так безупречно вёл себя со мной, — робко возразила девушка. — А теперь как будто пытаешься склонить меня к измене.

— Штлинарат, — демонстративно по-агашски обратился царевич. — Я мог бы сейчас сослаться на обязанность девушек царского рода вступать в брак, необходимый для государства. Но я просто полюбил тебя, великолепная роза. Мы обвенчаемся самым торжественным браком Агаша, я посажу тебя на трон рядом с собою и ты будешь моей главной и первой женой. И единственной любимой. Посмотри в мои глаза, разве в них призыв к подлости и предательству? Разве в них не любовь?

— Царевич, вы с царём Атаром, конечно, можете мне приказать выйти за тебя замуж. Но ведь ты сейчас поступаешь нечестно по отношению к моему жениху Арсу Таррисаню.

— Он бесконечно ниже нас с тобой по положению. Но я дам ему достойное удовлетворение. А ты получаешь лишь то, чего ты на самом деле достойна. Он спас тебя, когда на самом деле никакой опасности не было: другие парни тоже сочли бы за приятную честь вытащить тебя и получить твой поцелуй. Ты влюбилась в него лишь потому, что по ошибке считала себя обязанной его отблагодарить больше, чем поцелуем. И потому, что была уверена: тебя может взять замуж теперь лишь тот, кто обнимал твоё нагое тело. Твоя любовь была чиста и наивна, но она недостойна тебя, прекрасная царица (и надеюсь, потом императрица). Не отводи взгляд, посмотри в мои глаза ещё раз и загляни в свое сердце и ум, что они на самом деле тебе говорят?

Штлинарат глянула ещё раз в глаза Тлирангогашта и уже не смогла отвести своего взора от него. А он властно обнял её и поцеловал так, что её прожгло через все тело. Шаньасса не смогла удержаться и чуть-чуть ответила на поцелуй.

— Сердце твоё уже ответило, богиня моя. А теперь пусть ответит и ум. Наш род должен стать ещё славнее и крепче. Мы вместе с тобой породим его новую ветвь, в которой слиты воедино величайшие владыки Юга и Севера. Наши сыновья будут превосходить по знатности всех на свете. Они все, кроме старшего, станут королями. А старший унаследует нашу корону. Сыновья от других жён будут считаться младшими. А теперь ещё раз погляди на меня и я сотру поцелуями слёзы из твоих глаз и со щёк.

Беззвучно плакавшая от растерянности Штлинарат вновь не смогла отвести взгляда. Принц действительно осушил своими губами её слезы, и всё закончилось уже обоюдным поцелуем.

Вернувшись к пирующим, принц склонился перед царицей Арлиссой и объявил:

— Великий царь и ваш лучший друг, твой деверь и мой отец Ашинатогл велел мне укрепить как можно сильнее узы между нашими странами и наш царский род в предвидении больших событий. Я решил сделать первой женой и в будущем царицей, которая будет сидеть на троне рядом со мною, чистую девушку рода моего отца, которая достойна высших почестей по всем своим данным: благонравие, ум, талант, воспитание, красота, родовитость. Эта девушка должна знать старкскую культуру и обычаи, чтобы всемерно споспешествовать крепкой дружбе наших народов. Штлинарат, невеста моя, поклонись царице и попроси её разрешить тебя от помолвки с пропретором Таррисанем-младшим.

— Такой брак, действительно, сильно укрепит отношения между нашими народами и нашу дружбу, — проговорила Арлисса. — Шаньасса, высокородная должна знать свой долг.

Девушка, которая ещё чуть-чуть колебалась, упала на колени и, плача, тихо сказала: "Я согласна выйти замуж за Тлирангогашта ради счастья наших народов. Я прошу расторгнуть мою помолвку".

Все были шокированы таким внезапным поворотом судьбы. А Тлирангогашт внутри себя отмечал, как точно он рассчитал: ведь в душе у Штлинарат было незаурядное честолюбие, ехала она в Лиговайю, намереваясь стать царицей. И это чувство он сумел пробудить в решающий момент, конечно же, подкрепив его умением обращаться с женщинами. Царевич был уверен, что отец и царь Атар его одобрят. А до какого-то Таррисаня ему дела не было: всегда можно будет после того, как этот отставной жених немного остынет, задобрить его богатыми пожалованиями и почестями.

На следующее утро царевич с невестой отправились в Дилосар. Царь Атар утвердил расторжение помолвки, и после прощального пира Тлирангогашт отплыл в Агаш, увозя с собой двух невест: для себя и для сводного брата. Арс Таррисань был полностью выбит из колеи. Отец забрал его в свое поместье, где пытался отвлечь сына вином, рабынями и гетерами. На женщин сын не хотел смотреть:

— Все они — ехидны подколодные, все подлючки и стервы! Никогда не женюсь!

На заседания Сената и на народные собрания сын аккуратно ездил: не пристало высокородному знаменитому старку убегать от позора, нужно самого себя наказать. У него несколько дней в мозгу вертелась идея: вызвать Тлирангогашта на поединок. Но, конечно же, это был бы идиотизм. Арсу везде чудились насмешки, он не хотел замечать, что почти все ему сочувствуют и отнюдь не считают его опозоренным. Тем более что в народе ходила версия, что царь с царицей из высших государственных соображений приказали Шаньассе выйти замуж за царевича. За это их осуждали, но не слишком: ведь царская семья и сейчас как на войне, а в сражениях приходится жертвовать многим.

Через пару недель сын хотя бы обнял служанку. Отец приказал ему выбрать себе невесту в лагере, пока ещё не всех лучших разобрали. Примчавшись в лагерь, Арс с удивлением обнаружил, что практически все девушки смотрят на него с большим сочувствием и готовы пойти на первый его зов. Так что у женщин его репутация стала намного выше, что Арс мог бы заметить ещё раньше, если бы смотрел на гетер, а не отворачивался от них. И окрутила Арса, как можно было предсказать, Клулисса, "подружка" его бывшей невесты.

* * *

После истории с Штлинарат невесты царского рода уже не пытались очаровать парней-охранников. Происшедшее ясно показало им, что нужно будет вступать в брак по расчёту. Первым выбрал себе невесту из числа дочерей Ашинатогла сам царь Атар (по рекомендации своей жены). Пухленькая рыжеволосая Оклансса Агашита смотрела на Арлиссу как на богиню и не верила своему счастью. Она немножко поплакала, вспоминая ухаживавшего за ней парня, но это было скорее ритуалом расставания с девичеством. Её перевезли во дворец, ежедневно приставляли к ней провожатого из дежурных граждан, чтобы она не заблудилась и не попала в какую-то историю в городе. Она должна была присутствовать на официальных приёмах, каждый вечер Арлисса задавала ей "уроки" работы и учёбы на завтра, а в остальном она привыкала к жизни свободной гражданки. Окланссе было очень комфортно, потому что не приходилось думать, чем занять себя: каждый день обязанности и задания от царицы. И время есть погулять по городу, посмотреть представления в недавно построенном театре, поторговаться на базаре. Ох, как ей это нравилось! Особенно с агашскими купцами: они вначале просто столбенели и сдавались, когда она неожиданно для них переходила на мужской повелительный залог агашского. Скоро купцы уже знали этот её прием, но делали вид, что столбенеют (это было так приятно царской невесте) и под шумок сбагривали ей товар по вдвое большей, чем настоящая, цене. Словом, брак по расчёту и положение подчинённой (зато в царской семье!) вполне устраивали рыжеволосую симпатичную пухлянку.

Через три дня, немного освоившись, Оклансса удивила царицу просьбой: поставить ей в соседней комнате станок для тканья ковров. Оказывается, она ещё в гареме полюбила это ремесло, единственное, кроме вышивания, считавшееся достойным благородных агашских женщин. Хорошего станка не нашлось, но Арлисса, улыбнувшись, заверила свою подопечную, что она попросит во время визита лучший ковроткацкий станок в подарок от Ашинатогла. После такого пожелания невесты царица ещё больше уверилась в правильности сделанного выбора.

Вторым выбрал себе невесту наследник Лассор. В принципе ему ещё раньше приглянулась смуглая невысокая черноглазая брюнеточка Уклирисса Агашита. Да и ей наследник был отнюдь не противен. Так что здесь брак был почти что по любви.

Третьим и четвёртым выбирали невест шурья царя. Старший, Канчусс, пользуясь своим правом, сразу спикировал на степнячку Гулириссу Испуники. Недовольный Кансир, который сам уже заглядывался на дочь пуникского хана, ещё раз попытался попросить право выбрать степнячку или горянку, но затем, вздохнув, выбрал двоюродную сестру агашского царя Калитоссу Агашита. Та сначала пыталась что-то возразить, но, столкнувшись с повелительным взглядом принца, неожиданно смирилась и покорилась воле мужчины. А прекрасная Гулирисса, шатенка, высокая, гибкая, с миндалевидными карими глазами и румяными щёками, была довольна выбором Канчусса.

Подошла очередь Однорукого. Быкообразный богатырь выбрал в жёны также агашку, беловолосую белокожую хрупкую Кашиссу Агашита. Та со страхом посмотрела на мощного будущего мужа (она-то представляла себе молодого гибкого старкского парня, а тут матёрый мужчина несколько мужиковатового вида и без кисти руки).

— Не бойся, я царевен не ем! — засмеялся Урс, и невеста тоже улыбнулась.

Но в глазах её были слёзы: она слышала о роковой любви Урса к Киссе и уже видела эту знаменитую красавицу. Такая соперница куда опаснее второй жены.

Генерал Асретин взял оставшуюся принцессу. Действительно, самую невзрачную: пепельноволосую, сероглазую, среднего роста, с маленькой грудью, робкой несколько испуганной улыбкой. Та тихо плакала, но возражать не решалась. Она тоже прослышала о любви генерала к степнячке. И на самом деле внутри неё одновременно с горем зрела решимость: "Я богатыря приручу и заставлю полюбить себя. А наглую тораканку низведу практически до служанки".

После этого началась "оргия" свободного выбора. Певунья Лилинисса (Лильнинуртат) была объектом соперничества шести молодых старков. Но она, неожиданно для всех, посмотрев на бывшего царя Чона Ихиларинга, выбрала сурового мужчину, который не осмеливался даже за ней ухаживать, а просто смотрел на неё влюблёнными глазами. Только когда Лилинисса улыбнулась и спросила:

— Герой, ты язык, что ли, проглотил? Наверно, в битвах ты никогда так не робел, как перед девушками! — Чона прорвало:

— И перед девушками я тоже не робел раньше! Я лишь перед тобою робею, но ведь не стыдно робеть перед той чистой девушкой, которую любишь, уважаешь, и которая всё равно не согласится стать твоей женой!

После такого признания всё сладилось за несколько минут.

Царь Атар был чуть-чуть раздосадован: он уже сговорил Чону старкскую невесту, но своевременно ему об этом не сказал, так что упрекать нового гражданина было не в чем.

Кяризинь, сопровождавший в поездке Однорукого, был весьма доволен, что Асретин женится на агашке. "Значит, всё в порядке. Мой жадный и хитрый батыр хотел породниться с генералом, но куда ему до знаменитого героя! Тот взял невесту из рода, достойного его. А я сейчас заслужу славу и почёт на службе у Лазанца, и вернусь в степи батыром, а не жалким нукером. Как хорошо всё оборачивается! Немного жалко, что не могу прямо сейчас поскакать утешить Тюниру. Но, когда вернусь, сразу женюсь на ней!"

После неспешных переговоров, за время которых канрайские послы успели получить от Первосвященника письмо с требованием почти любой ценой заключить мир и союз и кучу дополнительных подарков, процесс неожиданно убыстрился. Искушённый в политике эн-Надир связал это с визитом Тлирангогашта. Последнюю свою уступку, которая должна была просто ошеломить этого хитрюгу Атара и его Сенат, посол приберёг для аудиенции перед вынесением договора в Сенат. Там уже никому тянуть было нельзя: эта аудиенция должна была быть вечером перед заседанием Сената.

Будучи, наконец-то, вызванным во дворец, посол со свитой, которая везла на ослах подарки, прошествовал краткий путь до малого зала дворца. В малый зал свиту, естественно, не пустили. Посол вошёл с парой приближенных и, как ему было велено, глубоко, но не до земли, поклонился, подойдя к трону. Ему милостиво указали на низенькую скамеечку, покрытую ковром.

— Мои повелители вновь передают тебе наилучшие пожелания и рады, что ты, великий царь, твоё семейство, твой народ и твое царство благополучны.

— Передай им мои наилучшие пожелания: здоровья, процветания, а, главное, мира, — чуть ехидно, но предельно вежливо, ответил царь.

После обмена ритуальными фразам царь, окинув взглядом дары, заметил:

— Вот теперь они достойны посольства двух великих владык к нашему народу. Завтра ты преподнесёшь их Сенату.

У посла вновь пробежали мурашки по спине: царь отказывается лично принять дары! Что это значит? А это было просто создание прецедента на будущее: дары правителю принадлежат всему народу, и он, в лице Сената, решает, что по достоинству выделить правителю, а что пустить на общие нужды.

— Я доволен тем, как ты потрудился вместе с представителями нашего державного народа. Но будь готов, что сенаторы завтра, а народ послезавтра тебе зададут множество вопросов и, может быть, мы внесём некоторые уточнения.

Услышав это, посол решил реваншироваться за подарки: самое важное про уступки владык он скажет завтра Сенату. И остаток приёма прошел в приятной беседе без каких-то острых вопросов.

На следующий день на восходе солнца началось заседание Сената. После вступительного слова царя посол преподнёс богатейшие дары (изумруд, жемчуг, десять прекрасных жеребцов канрайской породы и к ним двадцать кобыл, парчу, ковры, атлас и много другого, не говоря уже о золоте и платине). Затем он, как ему и было сказано, кратко, за одни песочные часы, рассказал о содержании договора, который был уже вчера вырезан на досках и с него приготовлены ксилографы. И вдруг посол произнёс:

— Рассмотрев предложения вашего великого царя и будучи довольны тем, как к нашим единоверцам относятся в Лиговайе, мои владыки соизволили, в соответствии с правилами взаимодействия двух светлых религий, согласиться на открытие нашего посада возле Дилосара и ваших посадов возле Кунатала и Ломканрая. Более того, чтобы укрепить дружество между нашими народами, наши владыки решили, что отныне лиговайские купцы будут обложены теми же пошлинами, что и правоверные, поскольку вашим купцам необходимо будет не только отстроить посады, но и укрепить их, а затем нанять гарнизоны. Во всех трёх посадах могут быть построены храмы соответствующей веры, и даже слова проповеди могут звучать на их территории, но не в дни празднеств жителей принимающей страны. Наши владыки великодушно отказываются от права укрепления своего посада под Дилосаром, если ваши купцы возьмут на себя обязательство самим оборонять свои посады в случае нашествия врагов. В этих посадах будут отстроены за счет страны пребывания дворцы для посольств. Наши владыки хотели бы, чтобы доверенные послы могли быстро разрешать возможные недоразумения.

Это была неслыханная уступка и новое слово в отношениях между религиями. До сих пор принцип: "Исповедовать, но не проповедовать" был непререкаемым при попадании людей одной веры на каноническую территорию другой.

Но настроение послу чуть-чуть подпортил старый законник граф Таррисань, который, внося эти предложения в текст договора, прибавил: "Право проповеди вступает в силу после того, как два лиговайских посада будут полностью укреплены и нанята охрана". Тем самым затаённое желание канрайцев: опередить в праве проповеди соперников и хотя бы в этом получить преимущество — было сорвано. Но, самое главное, договор был единогласно рекомендован Сенатом для принятия державным народом.

На народном собрании противники того, чтобы разрешить Единобожникам проповедь хотя бы в принципе, собрали сто человек и внесли поправку о том, что право проповеди вступает в силу после благословения высшего иерарха в соответствующем государстве и должно возобновляться каждые пять лет. Но эта поправка не прошла.

Четверо ихлан и названный молочный брат гражданина Суя Хирристрина Дин Хирристрин из младших были приняты на этом собрании в граждане. Все они выступали в стиле простых вояк, как на великом народном собрании Шон Скинторан, но поскольку каждый из них говорил о себе, а не по шаблону, и отпускал свои собственные солёные солдатские шуточки, собрание было довольно. Больше всего понравилось народу выступление Дина.

"Ну я, прямо скажу, воевал против вас. Не так что счастливо нам пришлось драться, но кое кого из ваших союзников убили. Но наших гибло больше, так что фигово было. Убили моего друга Джаридзе, я пошёл передавать весть его семье. И вляпался. По уши. В его вдову. Хотел жениться, но её свёкор, старый козёл, сам желал к ней в постель залезть. Отказал мне, вонючий козлина. Ну я же настоящий джигит был, меня не удержишь. Стал к ней потихоньку наведываться. А тут принц Лассор подоспел, а у него мудрые птицы были. Выследили меня, думали, что воевать пришёл, и молодой Хирристрин встретил меня ночью на узенькой дорожке. Побил как следует. И кинжал мне не помог. Плакал я от позора и стыда, что мальчишка меня скрутил".

Хотя про сов уже многие знали, но было принято про этих уникальных птиц говорит обиняком: "мудрые птицы".

"Меня раздели, связали и пытать собирались. Всё по понятиям. Но тут забежала моя Каринэ, я тогда ещё старком не был и не знал, как у вас строго, и своё копьё поднял. Все рассмеялись, сразу всё поняли, обвенчали нас. Козла заставили отдать Каринэ всё положенное и с лихвой за козлизм".

По собранию прокатился смешок: все представили эту сцену.

"И принц никаких обещаний с меня не взял. Тут я вам врагом быть перестал. А потом посмотрел ещё раз на Суя и понял, что не позор был, а просто он сильнее и ловчее. Решил я пока что послужить Сую".

"Сначала казалось мне, что он бесстыдный. Каждый день раздевался у всех на глазах догола и чего-то вихлялся. А потом понял, что он не вихляется, а драке учится. И на мою жену не то, что не смотрел. Смотрел. Но никогда не как козёл вонючий: как на человека, а не бабу. А ведь она красивая у меня. В уродину бы я не втюрился по уши. А это труднее, чем просто не смотреть на чужую жену. А по ночам метался, и порою её имя во сне говорил. Но спал всегда отдельно от нас. Сначала мне обидно было, ревновать думал, а потом стало любопытно. Ведь не лезет, и никогда не показывает, что ему хочется. А во сне все равно ведь не укроешься, от снов не убежишь".

"Стал я с ним вместе драке учиться. Побил он меня, а потом жена нас обоих лечила. У него синячочек, а я весь синий ходил. И понял я, что если бы мы с ним десять раз сражались, он бы десять раз меня побил. Ещё сильнее вас зауважал".

"И ведь не только смелый и ловкий, а умный и работящий. Не брезгует всё делать, только от грязной работы сторонится, и правильно: нельзя себя позорить, для этого рабы и месепе есть. Пишет такими знаками, что я отродясь не видел. И рисует классно. И всех птиц и зверей знает. И умная птица его слушается. И сам красивый. А каждый день купается, хоть бы даже вода была ледяная. Попытался я с ним искупаться, так выскочил с визгом. Но стал после этого сам тоже купаться. И когда моя жена тоже пошла купаться, он глаз не отводил, но ведь опять не соблазнился. Только нарисовал нас с ней и сказал, что мы оба красавцы".

"Так стал я мечтать, чтобы у меня сын такой же вырос. И по дурости, а, может, и по уму сболтнул это жене. А она ведь, оказывается, тоже на него заглядывалась, и тоже ведь вида не показывала. Кремень, а не женщина. А когда я это ляпнул, она вышла ночью, видит, Суй раскутался и во сне говорит: "Каринэ, нельзя!" Она и не выдержала. Я проснулся. Увидел их вместе и не знаю, что на меня напало. Джигит должен был ей в сердце кинжал всадить, а с любовником подраться и помириться, или тоже убить. А я взял лук и пошел в лес охотиться. Так что джигитом я перестал быть".

Народ зааплодировал.

"А потом я понял, что по понятиям поступил. У вас, оказывается, детей принято заводить от лучших граждан. Так что я теперь ваш родственник по сыну, что ещё в животе моей Кариссы. И хочу стать совсем вашим. Ведь я стал вести себя по-вашему. И теперь всё время стараюсь таким, как вы, быть".

А вот горожанина Корсатина, которого Лассор женил на своей бывшей рабыне и сделал фактическим управляющим одного из своих поместий, в гражданство не приняли. Вышел франтовато одетый купчишка по виду и попытался заговорить, как другие.

"Чего там болтать зря, я человек простой. Жили мы здесь плохо. Потом вы пришли. Побили всех, и порядок навели. Жизнь стала лучше, жизнь стала веселей. Души у вас прямые. Нравится мне это. И спины прямые, ни перед кем не гнётесь. И руки крепкие. И души сильные".

— Ты что, на нас проклятия навлечь хочешь, что так расхваливаешь? — вдруг раздался вопль из толпы граждан.

Претор сделал замечание, что перебивать выступающего нельзя. А Корсатин решил поправиться.

"Не нравилось мне, что вы каждый день моетесь. Как будто дел других нет. А потом и сам стал так мыться. Не нравилось, что женщины у вас бесстыдные. А потом оказалось, что стыд знают. И в военном строю все стоят".

— Даже гетеры? — раздался ехидный голос.

— Даже младенцы? — прибавил еще один.

— А ты стоял-то? — прозвучало как стук молотка, забивающего гвоздь.

— Стоял, — пояснил один из "алазанцев". — В строю ведь безопаснее по опасным местам ходить. И даже из пращи пытался пулять, только всё мимо летело.

— А чего этот хитрюга говорит, как будто он солдат? Ну торгаш и есть. А сам выпендривается, — раздался ещё голос. — Говорил бы по чести, а то врать и льстить пытается.

И незадачливого кандидата в граждане прогнали с трибунала, не дослушав.

Отплытие царской флотилии с ответным визитом в Агаш чуть задержалось из-за противного ветра, но в шестнадцатый день пятого месяца года жёлтого угря она благополучно вышла в море и через неделю спокойного плавания достигла Калгашта.

* * *

Ласковый (сейчас) океан нес корабли агашцев к столице. Тлирангогашт ежедневно проводил по крайней мере полдня со Штлинарат. Как-то утром, зайдя к ней в каюту, он застал невесту еще спящей, и во сне девушка прошептала: "Арс, мне так стыдно!"

Царевич улыбнулся про себя: обычный агашец снес бы голову невесте либо, по крайней мере, с позором прогнал бы её. А Тлирангогашт воспринял такое лишь как еще одно свидетельство, насколько трудную задачу он решил и какую верную цель выбрал. И днём он стал еще ласковее и обходительнее с невестой, вместе с тем не выпуская её из-под своего духовного пресса. Она улыбалась и выглядела счастливой.

Через три дня плавания царевич, посоветовавшись с капитаном, приказал сделать остановку около двух бухточек. Одна из них была с деревушкой, там стали на якорь почти все корабли. Вторая пустынная. Там остановился флагманский корабль, сошли на берег друзья царевича, прогнали трёх перепуганных крестьян, оказавшихся поблизости, и окружили пляж бухты цепью, После этого высадились царевич и невеста. Царевич предложил невесте поплавать в море, поскольку в Калгаште или поблизости это будет невозможно. Та с радостью согласилась, и они стали наслаждаться прохладным морем и качаться на волнах. Штлинарат смеялась от радости: она успела полюбить плавание и купания за время пребывания у старков, и нагота в этом случае ее не смущала. Тлирангогашт развлекался с невестой, затем сам сплавал подальше, но всё время бросал взгляды на цепь друзей и на остановившийся в полуверсте корабль.

Выйдя на берег, он взял захваченный с собой деревянный планшет, прикрепил на него лист отличной бумаги и набросал пару рисунков прекрасной нагой девушки, сидящей на камне у моря. Один он немедленно подарил невесте, которая была покорена и так на него посмотрела, что осталось лишь поцеловать (конечно же, по обычаям старков, без всякого возбуждения; непорочность невесты царевич строжайше сохранял до свадьбы, понимая, что опасность в этом смысле грозит лишь от него: ему бы у Штлинарат не хватило воли воспротивиться).

Затем, когда принц и невеста искупались ещё раз и оделись, принц помахал платком, и с корабля прислали шлюпки за царственной парой и за друзьями принца. Когда шлюпки подошли, принц стал обходить друзей и каждого из них благодарить за службу, пока не приблизился к Таринголакту. Его он не стал удерживать, когда тот пал ниц, а вместо этого шесть раз как следует вытянул плетью по спине:

— Говорил же я всем, больше общайтесь со старкскими свободными женщинами и с цветником Иолиссы! А ты не удержался и бросал на невесту жадные взгляды!

Такое решение было крайне необычным: за это полагалось немедленно снести голову. А тут лишь наказали за нерадивость и несдержанность. Ещё одному другу тоже досталось, но послабее, с подобным же выговором. А третьему царевич заявил:

— Тебе велели охранять нас и не допускать опасности ни с какой стороны! А ты, бросив один взгляд в сторону невесты и перепугавшись её красоты и собственной несдержанности, больше не смотрел внутрь оцепления и мог бы пропустить угрозу.

После такого выговора царевич снёс голову нарушившему приказ и велел отнести тело на корабль, забальзамировать и в Калгаште с почестями похоронить.

Вернувшись на корабль, принц подошёл к капитану и пригласил его в свою каюту.

— Ты подглядывал за нами?

Капитан решил, что, если уж умирать, то с честью.

— Я наблюдал за морем около вас, чтобы в случае чего защитить, а потом уже не мог отвести взгляда от тебя, властитель, с прекрасной невестой.

— Я видел зайчики подзорной трубы и ложь привела бы тебя к позорному концу, — сказал Тлирангогашт, десяток раз проехавшись плетью по спине капитана. — А сейчас возьми кошель с золотом, и чтобы больше в публичные дома и к шлюхам не ходил. Ухаживай за свободными женщинами, чтобы больше не приклеиваться к чужой красоте.

— Но ведь их за золото не купишь, — уныло сказал капитан, все привычки которого принц сметал, как волной цунами: теперь не выпьешь в трактире с подобными себе, не погуляешь вместе с ними, придётся идти в компанию высокородных, пить это кислое вино вместо водки и рома, пытаться улестить капризных красавиц, вместо того, чтобы просто ухватить за грудь девку и засыпать ей в подол несколько сребреников.

— А без золота тебе до них тоже не добраться, — улыбнулся принц. — Тренируй дух свой и волю, и будешь среди моих друзей, и кошель будет отнюдь не последним.

Во дворце Тлирангогашт представил невесту отцу и попросил у него прощения за самовольство. Ашинатогл с удовольствием простил его, понимая, что такая свадьба сделает больше для блага царства и династии, чем любой самый выгодный политический брак. Царь был крайне доволен решением наследника: теперь очень многие должны были начать его воспринимать как настоящего агашца. Штлинарат была ошеломлена стремительным ходом событий и железной волей мужа, который совершенно подчинил её себе, но так, что ей было приятно.

Штлинарат на три дня подготовки к свадьбе поступила в распоряжение дам и родственниц. Ее поселили в гареме царя. Мать и дамы всячески давали ей советы, как вести себя с мужем, а она вежливо соглашалась с ними и поражалась их наивности и часто глупости по сравнению с тем, как её обучали в "школе невест" у старков.

Затем три дня гуляла свадьба. Отца невесты Турнготлина привезли во дворец, и царь объявил ему свое полное прощение. Слепец плакал от радости за дочь, а на следующий день после свадьбы объявил о своём желании уйти от мира. Царь расцеловал брата и сказал, что по достоинству ему нужно уходить в Великий монастырь. Через месяц в Лангишт пойдут корабли с дарами царя монастырю и с вестником, который должен будет задать монахам несколько вопросов. С ним и отправится Турнготлин.

Ночью, после жарких объятий, Тлирангогашт вдруг проснулся. Жена обнимала его и говорила во сне: "Милый Арс, наконец-то мы с тобой до конца вместе. Теперь нас никакой царевич не разлучит".

"Ну что же, задача ещё труднее и интереснее, чем я думал. Сознанием жены я уже овладел, а вот подсознанием отнюдь нет" — улыбнулся царевич, переборов мгновенное желание убить непокорную. — "Ничего. Скоро и им овладею".

Утром он подарил жене свою картину, изображавшую Калгашт, как его видно с моря. Штлинарат была поражена. Над светлым и радостным морем с красивыми парусами кораблей протянулась тёмная полоса, как будто гнойный струп, нижнего города черни. Эту рану ограничивает мощная стена столицы, за которой купола храмов и башни дворцов. В верхнем городе всё как будто светится изнутри, а на нижний наползла тень тучи.

— Ты намерен выжечь гнойник?

— И сделать город ещё красивее, — подтвердил царевич.

Вдруг лицо царевича потемнело.

— Жена моя любимая. Всякое может быть. Если меня убьют, немедленно уезжай в Лиговайю и выходи замуж за Арса!

— Муж мой, ты зачем такое говоришь? — остолбенела Штлинарат.

— Надо, чтобы ты это знала и на всякий случай была готова. Я скажу точнее. Если у нас ещё не будет сына, уезжай немедленно, как бы тебя ни уговаривали. Если же он будет, то я перед смертью попытаюсь тебе сказать, оставаться ли, но ты знай: оставаться можно, лишь если он будет царём. Надо быть или царём в Агаше, или гражданином в вайе.

— Гражданином? Но ведь мы обвенчались не по старкскому обряду.

— Мы оба граждане, наш сын или дочь будут гражданами. И ещё раз повторяю, в этом случае выходи замуж за Арса.

Жена неожиданно обняла и поцеловала своего мужа, а Тлирангогашт понял, что он выиграл её сердце и на другом уровне тоже.

И тут Штлинарат запела припев из своей песни, глядя ему в глаза:

Слились наши души воедино:

Даже смерть теперь не разорвет.

Впереди единая судьбина,

Вечная любовь и общий род.

И вновь её шокировал муж.

— Ты неправа, жена. Смерть нас разлучит. Я уже не перерожусь как человек.

Страшный смысл этих слов дошёл до Штлинарат лишь намного позже.

А через пару дней царевич застал свою жену, которая напевала новую песнь, как люди не могли разбить любовь юноши и пери, но пришел демон, очаровал и перехватил чувства пери, и умчал её к себе во дворец.

В серебряном свете луны пери в лес волшебный слетела,

В прохладной потока струе обмыла изящное тело,

И вдруг ненароком она на мшистых камнях поскользнулась,

В пучину её повлекло, лишь ойкнуть один раз успела.

Охотился там богатырь, стан стройный и ликом прекрасный.

Услышал боец молодой крик девы почти что безгласный,

Увидел в коварных волнах молящую белую руку,

И бросился в реку герой, поток презирая опасный.

На крепких руках молодца пери незаметно очнулась,

К лицу того, кто её спас, с опаской она обернулась,

Горящие взоры двоих вдруг накрепко души связали,

И губы невинные их вдруг в чистом лобзаньи прижались.

Надела небесная дщерь крылатое белое платье,

Сказала она про себя великого неба заклятья,

Рукою махнув жениху, в мир горний она улетела,

А витязь к царю своему, просить разрешенья на свадьбу.

И дали влюбленным цари на вечный союз дозволенье,

И свадебный пир на весь мир готовить пришло повеленье,

А лебедь с лебёдкой своей, сгорая в огне ожиданья,

За сладкую муку свою Судьбу восхваляли в моленьях.

И прибыл на свадебный пир принц-демон, коварный, могучий,

Чьё пламя великих страстей способно рассеивать тучи,

Кто может и путь осветить, и сжечь тебя вдруг одним взглядом,

Блистая красой неземной, он стал вдруг грозой неминучей.

В живительном ветре любви красою пери наливалась,

И злые подруги её от зависти уж задыхались,

Не видела дева вокруг недобрые, лживые взоры,

И слушала старых подруг, коварным речам поддавалась.

Сказали гадюк языки, что милый других привечает,

Что смотрит со страстью на них, обнять их, разлучниц, желает,

И дева в безумье своем любимого тяжко винила,

И царь, чтоб любовь сохранить, до свадьбы бойца отсылает.

Пленился великий ифрит пери, даже в грусти прекрасной

Любовью всесильной объят, её соблазнил речью страстной,

В глазах его огнь и напор, в глазах её страх и желанье,

И свадьбу принц-демон сыграл с пери, что вдруг стала согласной.

Залил он супругу свою любви обжигающей влагой,

Дарами её задарил, умом поразил и отвагой,

Но боль в сердце не утолил великий её соблазнитель:

В укромном его уголке тот витязь пронзил душу шпагой.

— Ошибаешься ты, любимая, — со вздохом произнес Тлирангогашт. — Я не демон. С демоном я обнимался, сидел рядом на пиру, скрещивал оружие в оружейне, вместе защищались в Кругу Философов. Я чуть-чуть не дотянул, но здесь "чуть-чуть" — целая пропасть. Мне никогда не летать к звёздам, да и многое другое недоступно. И мой век — человеческие семьдесят солнечных лет, а не демонские тысячи. Да, я переговорил с отцом. Мы дарим тебе ту бухту, где мы купались. Там будет построен маленький дворец, и ты сможешь там отдыхать и купаться без моего гарема, лишь со своими лучшими подругами или же с любимым мужем. Охрану я там тебе наберу из самых верных людей. А песня прелестная, я буду рад её услышать еще много раз.

Штлинарат в восторге поцеловала мужа. А Тлирангогашт подумал: " В этом дворце ты будешь безопасней и от интриг гарема, и от многого другого. И уплыть в случае чего в Лиговайю будет намного легче".

Неожиданно Тлирангогашт начал рассказывать жене о своей старой семье, детстве и юности. Он родился у гетеры и принца. Его мать познакомилась с отцом в доме своей покровительницы-Высокородной, у которой она уже стала клиенткой. Мать получила право испытания на Высокородную, но пройти его не смогла. Лишь около половины претенденток выдерживали все испытания. Некоторые из них умирали или сходили с ума. Мать выжила, здоровью её не был нанесён ущерб, но после этого окружающие смотрели на неё с некоторой жалостью, как на ту, которая пыталась подняться в высшее общество, но не сдюжила. Сын думал стать художником. Лучше всего ему давалось рисование, и он проходил уже школу художников, когда начался рокош, появился отец и узаконил его, сделав старшим. В отличие от большинства художников, Тлирангогашт серьёзно занимался и военной подготовкой, более того, стал личным учеником мастера военных искусств. В знаменитом поединке это спасло ему жизнь и вознесло на нынешнюю высоту положения и славы. А рисовать он до сих пор любил в редкие моменты расслабления, и сейчас порой просил жену попозировать перед ним нагой, не показывая ей свою новую картину.

Через неделю после венчания, как и полагалось по обычаям, муж ввёл жену в гарем. Но совершил он это вопреки всем установившимся порядкам. Сурово глядя на всех, царевич заявил:

— Младшая жена, охранницы, женщины, евнухи! Вот ваша властительница. Со всеми своими дрязгами обращайтесь к ней. А кто её не послушает, пусть моет шею и готовит погребальное одеяние.

Все поклонились и сказали: "Слушаем и повинуемся!" Но охранницы сразу же начали провоцировать конфликты среди всех обитателей гарема, в том числе и между собой. Рассудив десяток споров и обнаружив, что ей уже надоело проявлять мудрость и терпение, Штлинарат велела казнить поспоривших между собой охранницу и наложницу. Тут охранницы упали ниц и взмолились:

— Винимся, царевна! Мы специально испытывали тебя. И теперь видим, что ты царица не только родом и по прихоти великого царевича, но и по духу своему. Умеешь быть и мудрой, и суровой.

Штлинарат, по агашскому обычаю, хорошенько отстегала охранниц и наложницу плетью и простила. На некоторое время в гареме всё утихло, но в таком заведении без интриг не живут.

После всего этого Штлинарат окончательно уверилась в величии мужа, своей верной и искренней любви к нему, тем более что его забота и нежность оставались неизменными.

* * *

Патрульные шлюпы предупредили царя о прибытии побратима с великолепной свитой. Он лично направился в порт встречать друга и союзника. Такое было невиданным в истории Агаша уже больше сотни лет: царь демонстративно принимал другого царя как равного.

Ашинатогл, в нарушение канонов, приехал не на колеснице, а на коне. Он был в походной парадной одежде агашских царей: чёрная с белыми полосами юбка до колен из шерсти с вышитыми на ней золотом узорами, символизирующими мужество и славу; рубашка с короткими рукавами из бирюзового тончайшего шёлка, поверх которой одежда типа жилета из более толстого красного, высокие бирюзовые (цвет Агаша) сапоги с золотым шитьем из львиной кожи на платиновых заклёпках. На голове — высокая парадная царская тиара, передававшаяся в династии уже более полутысячи лет. Длинные волосы с проседью тщательно завиты и надушены мужественным ароматом дорогих благовоний, точно так же роскошная чёрная борода. Лишь драгоценностей было на царе меньше, чем привыкли агашцы: яшмовый медальон с эмблемой Агаша на груди и кольцо с печатью на руке. На боку висел драгоценный меч.

Рядом, тоже верхом, ехал наследник. Тлирангогашт был одет строго по традициям агашского двора: шерстяная юбка с серебряными узорами, высокие сапоги из кожи лани с золотыми узорами, но с титановыми заклепками, золотой малый медальон с эмблемой Агаша и жемчужное ожерелье на серой жилетке, белая рубашка, на голове золотой с бриллиантами и рубинами венец наследника, на руках браслеты и кольца, одно из которых с печатью. Русые волосы и борода тоже завиты и надушены. Вопреки давним традициям, на его боку тоже висел меч.

Царь по дороге приветствовал народ и разбрасывал монеты. Наследник, как и полагалось, внимательно смотрел по сторонам, предупреждая возможные опасности, и опускал взгляд, когда поворачивался в сторону отца.

Ашинатогл взял с собой в порт свою старшую жену Октоджит, двух сыновей которой убил на знаменитом поединке Тлирангогашт. Её он сделал визирем женщин, переняв опыт Лиговайи насчёт трибуна женщин. Теперь в гарем царя приносили знатных женщин и приходили простолюдинки, чтобы Октоджит рассуживала их женские споры. Эта небывалая почесть заставила жену царя принять просьбу Тлирангогашта стать ему названной матерью (тем более что его настоящая мать осталась в Империи), тем самым простив ему кровь своих сыновей. Царица ехала, как и полагалось, в закрытой повозке.

На колесницах за царицей следовали совершенно седой дядя царя Тукультининур и слепой Турнготлин. Дядю царь тоже простил. Рядом с ними на коне ехал в одежде, немного похожей покроем на старкскую, следующий по старшинству сын царя: Шутрух-Шаххунда.

Тлирангогашт улавливал разговоры толпы.

"А ведь наследник совершенно нашим стал, жена его окончательно от варварства старкского отвратила". "Нет, это хитрый змей, а она вернулась уже как развращённая и наглая ехидна. Они притворяются нашими, чтобы потом убить царя и взять себе царство". "А кто ещё мог бы в случае чего заменить царя? Этот дряхлый дядюшка? Или его оставшиеся молокососы-сыновья? Сравните Шутрух-Шаххунду с наследником!" "Лучше чистый агашец, чем тот, кто заменит нашу династию на полукровок!" "Какие полукровки? Жена нашего царского рода, а муж — знатнейшего на Родине. Это будет слава царства и династии". "Ненавижу старков!" "Обожаю Тлирангогашта!" "А я и то, и другое вместе!"

Царь Атар тоже был в дорожной одежде: штаны и рубашка из серого шерстяного шёлка, пурпурный плащ и пурпурные сапоги с серебряным шитьём. На боку — меч и кинжал. На голове главная драгоценность страны: древняя корона королевства Лиговайя. Из украшений лишь платиновое кольцо гражданина с печатью царя, чароитовая серьга гражданина и яшмовый медальон с символом Лиговайи на груди, висящий на платиновой цепочке. Прямые чёрные с проседью волосы не надушены, а уложены в причёску. Бороды нет. Почти так же был одет наследник Лассор.

Царица Арлисса, невеста царя принцесса Орлансса Агашита и невеста Шутрух-Шаххунды Атаросса (прибывшая из гарема Ашинатогла вместе с агашской царицей) были в закрытых платьях старкского покроя, в платках, но с открытыми лицами. Причёски, по старкскому обычаю, высокие. На ногах — драгоценные сандалии. На руках — кольца гражданок и драгоценные браслеты. На груди у царицы золотой медальон с эмблемой Лиговайи, у других — драгоценности. Шокировало агашцев то, что у женщин на поясе висели кинжалы. Подобным же образом были одеты все невесты.

Первым сошёл на берег царь, а не его охранник, что поразило народ. Атар и Ашинатогл обнялись и отошли в сторону. За ними обнялись наследники. Агашская царица, скромно приподняв покрывало, поцеловалась со старкской. Шутрух-Шаххунда, смертельно стесняясь, поцеловал свою невесту, которую увидел во второй раз и прикоснулся к ней в первый, и её сразу отвели, как и цариц, в закрытые возки. Агашские невесты подошли к своим отцам, упали на колени перед ними, отцы их благословили, на них накинули покрывала и отвели в возки. И процессия двинулась к дворцу.

Несмотря на накал страстей в народе, всё обошлось без инцидентов. Во-первых, партия традиционалистов вновь раскололась. Часть из них признали Тлирангогашта своим, а часть, наоборот, возненавидели его еще сильнее. Во-вторых, очень сильно отрезвлял вид Тлирангогашта и его друзей, державших руки на мечах. В-третьих, сыграла роль репутация старков и то, что все они тоже были вооружены.

Во дворе Запретного города — комплекса царских дворцов и помещений для обслуги и охраны — старков встретила Штлинарат, в одеянии агашской царицы, но без платка и с короткими рукавами. Она и царица Октоджит отвели женщин в гарем.

Счастливое лицо Штлинарат окончательно погубило её репутацию в глазах агашских невест. Девушки, конечно же, вовсю судачили о скандальной любовной истории. Некоторые из них возлагали вину на царицу и Тлирангогашта, но большинство осуждало Штлинарат, бросившую верного возлюбленного ради гордыни и корысти. А теперь все они уверились, что она, действительно, наглая пролаза и стерва. Лишь царская невеста Орлансса потихоньку сказала Арлиссе:

— Перед натиском Тлирангогашта, наверно, лишь ты могла бы устоять.

— Скорее всего, так, — вздохнула царица, ещё раз уверившись в правильности своей рекомендации.

Со старкским посольством прибыло и канрайское. Им был сразу же назначен приём через два дня и их препроводили в малый гостевой дворец. Царское семейство разместили в дворце царя. Остальных старков — в большом гостевом дворце.

В первый же вечер цари и наследники собрались для разговора в дальней, хорошо охраняемой, комнате царского дворца. Там они провели целых три часа, но вышли с довольными лицами.

Утром Ашинатогл и Тлирангогашт наставляли своих придворных и слуг по поводу грядущих церемоний, которые должны были быть умеренно необычными.

С раннего утра женихи отправились на охоту (кроме Лассора, который остался участвовать в переговорах), а женщины попали в окружение агашских девушек и дам в гареме царя. Естественно, перемывали косточки Штлинарат, которой в этом кругу не было, а заодно и своим мужчинам. Невесты обучали агашек женским песням старков, а те внимательно изучали их манеру поведения и одеваться, особенно носить украшения. За несколько месяцев поведение девушек резко изменилось, и агашкам теперь они казались мужеподобными. Несчастную Атароссу, на которую будущий жених произвел несколько жалкое впечатление, отдельно наставляли в агашских обычаях насчёт брака и в правилах поведения старшей жены.

Шутрух-Шаххунда, который должен был возглавлять охоту, всё время мазал. Ему не давали покоя смешанные чувства. Вроде они одного возраста, но Атаросса внушала ему некоторый страх: казалась намного старше и опытнее. Вместе с тем в ней было что-то необыкновенно привлекательное, но совсем другое, чем одурманивающее очарование Иолиссы. А вдобавок в его груди всё сильнее гнездился страх показать себя недостойным перед этой девушкой. Отец ведь заранее предупредил, что необходимо найти с ней общий язык, причем таким тоном, что стало ясно: за развод или за убийство жены последует страшное наказание, как и полагается сыну, который подвёл своего отца и не выполнил его приказов, и подданному, сорвавшему политические планы царя.

Вечером состоялся пир почти по агашским обычаям. Но на нём были и женщины. Ввели мужчин и женщин через разные двери, пировали они в разных залах, но затем в большой зале, где собрались мужчины, повесили плотный занавес, в неё вошли женщины и из-за занавеса спели несколько песен. А затем женщины ушли, а перед мужчинами стали выступать музыканты, певцы, певицы, танцовщицы и акробатки. На этих женщин и мужчин-парий ограничения не распространялись.

По агашским обычаям, женихам и невестам не давали ни капли вина. Зачатие наследника должно было быть совершено в чистоте.

На следующее утро состоялся официальный прием канрайской делегации. Посол был огорошен, когда его попросили захватить с собой Хусани как доверенного переводчика, и сообщил, что секретарь умер от болезни в Дилосаре. Войдя в зал приемов, посол поразился тому, что рядом с троном агашского царя стоял такой же высоты трон Атара. Ашинатогл выразил удовлетворение союзом Канрая с Лиговайей и сообщил, что подписал и припечатал договор, но в связи с новыми обстоятельствами присовокупил к нему незначительное дополнение. Агашцы должны иметь право поселяться в посадах Лиговайи со всеми правами, предоставленными в Канрае гражданам Лиговайи. Соответственно, агашские купцы должны платить отныне такие же пошлины, как лиговайцы.

— Можешь передать своим властителям, что я пришлю свой отряд охранять посад во время постройки и защищать его от всех врагов, а уже затем этот отряд сможет, согласно договору, быть нанят императором правоверных, коему я желаю долгих лет и счастья, для ведения других военных действий.

Посол понимал, что в нынешней ситуации Канраю остается лишь согласиться. Он не обратил внимания на то, что в предложении о войсках посад был употреблен в единственном числе, а на недвусмысленно высказанное положение, что войска будут даны императору, но не Первосвященнику, ему тоже оставалось лишь благодарить и не возражать. После этого отправили гонца с согласованным договором в Канрай, а посольство пригласили остаться на празднества по случаю того, что два дружественных народа роднятся.

Днем женихи и цари посетили маленький элитный агашский театр Чонол, где представляли торжественные оперы. В честь гостей исполнили оперу о великой дружбе. Её сюжет относился к незапамятным временам, когда предки агашцев приплыли из-за моря, отвоевали себе землю у варварских племён, а с соседним царством Тлагаш (от которого пошло само имя Агаша) заключили крепкий союз, скрепленный браками царей и наследников с царевнами. Естественно, по ходу оперы невест похищали дикари, возглавляемые демоном, и царевичи их отважно отбивали. Старков удивило, что женские роли исполняли юноши. А Ашинатогл поразил всех, спев вместо артиста главную арию демона.

— В этом театре играют люди из знатнейших семейств. А в балаганах, конечно, простолюдины, — пояснил Тлирангогашт.

По дороге Ашинатогл на минуту задержался около балагана, откуда доносился мощный голос рассказчика.

— Простонародье уже сложило повесть о Тлирангогаште и Штлинарат, знаменитый сказитель Котлоджинг её рассказывает. Я не удивлюсь, если он её и сложил. Я сам иногда тайно приглашаю этого сказителя, чтобы насладиться его историями, — пояснил агашец.

Древняя и своеобразная культура Агаша произвела впечатление на старков. Да, они уже знали, что их друзья отнюдь не варвары, но такого в деспотической стране просто не ожидали. Было почти аксиомой, что культура и искусство расцветают лишь в обществе свободных граждан, а в деспотиях едва теплятся, поддерживаемые лишь единичными вспышками гения.

Штлинарат, которой в этот день пришлось быть в гареме царя в обществе невест, получила обжигающе-холодный душ взглядов и ехидных замечаний (на старкском, чтобы не провоцировать агашских женщин). Если бы слова и взгляды были из вещества, она была бы в буквальном смысле побита камнями. Спасало то, что царицы усадили её рядом с собой, Окланссой и Атароссой и разговаривали преимущественно в своем кругу.

Вечером был пир по обычаям, несколько приближенным к старкским. Залу перегородили прозрачными полосами, представлявшими собой якобы занавес. Мужчины и женщины могли подходить к этому занавесу и разговаривать, видя в разрывы занавеса собеседника (да и весь другой зал). Порою пирующие пели вместе, а на танцы женщин, конечно же, любовались все.

После пира Ашинатогл велел поднести Атару отрезвляющего питья. Агашец вместе с Тлирангогаштом повели Атара и Лассора в храм Двенадцати Победителей. Такие общие храмы были редкостью. В Империи они были лишь в Линье, на имперском острове, в Валлине и в Карлиноре. Строить их можно было лишь по благословению всех Великих Монастырей.

Помолившись, высокие гости прошли в подвал храма. Раздалась необычная мелодия и перед ними начали танцевать нагие девушки. Закончив танец, они исчезли.

— Это служительницы Элир, — пояснил Ашинатогл. — Когда-то наш Агаш был другим. Но потом больше чем на век его захватили Единобожники, и вот уже больше двух веков после их изгнания мы живём в значительной степени по навязанным ими обычаям. Так что я хочу восстановить исконные агашские порядки, а вы мне в этом помогаете. После свадеб мы поедем в горный Агаш, где сопротивлялись сохранившие верность истинным царям и откуда затем пришло освобождение для всей страны. Эти люди не платят дани, подчиняются лишь царю и наследнику и составляют личную гвардию царя. У них многое сохранилось из старых обычаев.

А затем семь дней гуляли свадьбы. В первый день обвенчался царь Атар, на следующий — два наследника, на третий — остальные гости. После чего пошли общие пиры и народные гуляния.

* * *

Император Южной империи Кароль XIV в последнее время все чаще страдал кошмарами. То ему снилось, что Имашанг захватил Йолур и под страхом смерти велит ему сделать обрезание и уйти в монахи. То — набег варваров и его, привязав к хвосту лошади, угоняют в неволю, мимо насилуемых дочерей и жён. То перед ним вдруг вставали три великана, называя себя Атар, Ашинатогл и Тлирангогашт, и разрывали его на куски.

Днем император частенько сидел в библиотеке, читая манускрипты и ксилографы, повествующие о великих предках. И вдруг ему пришло в голову решение. Он вызвал к себе канцлера Даналида.

— Даналид, я вижу, что порою империей правили два соправителя. Один, как и я, носил титул августа, а второй, обладая такими же правами — титул кесаря. Я предложу Атару титул императора-кесаря и власть над всем Юго-Востоком. А хану пуников, князьям Логима и Аникара я бесплатно пожалую титулы королей с условием принести вассальную присягу кесарю Атару I. Так мы разобьём Южный Союз без войны. А если почувствуешь, что Атар не примет титул из своей спеси северного императорского рода, предложи его Ашинатоглу либо Тлирангогашту. Словом, я отправляю тебя с великим имперским посольством.

Даналид поклонился императору. А дома он заперся в своей спальне в одиночку и горестно покачал головой.

"Время уже упущено. Теперь, если не смилуется Судьба, остается лишь ждать, кто положит конец Южной империи: неистовый фанатик Йолур, хитрый Атар либо могучие Ашитнатогл с Тлирангогаштом. Так что мне лучше будет самому заранее стать на сторону одного из последних трёх. Любой из них может спасти империю, разрушив и возродив её".

* * *

Йолуру и Диритичу не удалось немедленно двинуть войско в поход на Канрай. После почти бескровной и лёгкой победы, воины стали грабить лагеря имперцев и вылавливать разбежавшихся "воинов". Ускользнул лишь генерал Уль-Малин с несколькими приближенными.

Тогда Йолур принялся сортировать пленников. Некоторых брали в армию. Тех, кто владел ремеслом, распределяли по городам Великих озёр. Остальных обратили в рабов до тех пор, пока они не заслужат у хозяина право отпуска на свободу. А вот знатных, которые были уверены, что их продержат в почётном плену до выкупа, Йолур приказал казнить всех до одного. Будь у него авторитет чуть поменьше, его не послушались бы. В проповеди своей он заявил:

"Северяне обращают в ничтожество выродившиеся знатные роды. Эта знать сгнила на корню. Посмотрите, какое якобы войско они привели! Из всех едва полтысячи нашлось достойных быть рядовыми в нашем воинстве. И как они блестяще командовали! Проиграть битву всего за полчаса. И как хорошо было вооружено имперское войско: мечи из плохой стали, доспехи гнилые, зато офицеры расфуфыренные. Не будь они хоть плохонькими, но правоверными, их бы в позорное рабство обратить и унылым на север продать. Но не можем мы так поступать с братьями по вере. А просто в рабство обратить — так ведь хозяева на выкуп позарятся. Вот и пришлось их с прискорбием в сердце предать честной смерти".

Так что, распустив армию и назначив новый сбор через три месяца, Йолур и Диритич продолжали подводить под знамя пророка и руку вице-императора соседние племена и княжества.

* * *

Подойдя к границе Зирварны, князь Клингор обнаружил семь тысяч неплохих пехотинцев и две тысячи отборных конников из армии, а также более двадцати тысяч добровольцев, жаждущих стать под его знамёна. Понимая, что нужно использовать добровольцев побыстрее, пока у них высок боевой дух, Клингор принял необычное решение: пройти в тыл чин-чин через земли шжи, тем самым отомстив за подлое поведение шжи во время отступления из Ликангса. Неделя ушла на минимальную организацию войска, и армия с шутками и песнями двинулась на северо-восток.

Словом,

Время приходит

Всё, что назрело, решать.

Месяцы эти

Многим надолго

Сменят дороги Судьбы.

Глава 11. Первые последствия

Через три дня после завершения свадеб, кортеж из новобрачных, царей и небольшого количества слуг двинулся в "свадебное путешествие" в Тлагаш — Горный Агаш. Тлирангогашт остался поддерживать порядок в столице. Шесть дней пути соответствовали праздничному настроению: дожди бывали лишь по вечерам и ночью, прохладно, лёгкий ветерок, поют птицы, порхают красивые бабочки, в городах встречают радостные толпы народа. Несколько необычно было для людей, что новобрачные едут на конях, а не в закрытых повозках, и практически в старкской одежде, лишь у женщин лица закрыты платками, но у некоторых прозрачными. И все женщины с кинжалами у пояса и с арбалетами за спиной. Только цари демонстративно щеголяли в агашских царских одеяниях. Второй необычной деталью было отсутствие вооруженной охраны, кроме нескольких женщин-охранниц Ашинатогла, которых он взял, поскольку его жёны смотрелись бы в этой компании и на конях довольно жалко. Слуги, конечно же, были вооружены, но в первую очередь защитой был убийственный престиж старков и охранниц как бойцов. Правда, среди слуг было несколько переодетых разведчиков, которые высматривали возможные засады. Но ведь предосторожности всегда необходимы.

Напасть так никто и не решился. Более того, пара банд разбойников сочли за лучшее воспользоваться благоприятным случаем, выйти навстречу кортежу, повалиться в ноги царям и испросить прощения. Ашинатогл несильно огрел по нескольку раз их главарей плетью, а затем пожаловал всех военными званиями и зачислил в войска: искупать свою вину верной службой, зарабатывать награды и почести. Всё награбленное оставалось разбойникам, так что жаловать материально прямо сейчас не было нужды: и без того довольны исходом.

На седьмой день женщины вышли из помещений без платков, прикрывающих лицо. Через три часа езды впереди показалась сторожевая вышка. На верхней платформе лежал и курил трубку мужчина в широких штанах немного ниже колен, безрукавке и шляпе. На поясе у него висела кривая сабля, у столба был прислонён арбалет, а на столб повешены старые кожаные сапоги. Рядом с воякой стояла пузатая бутылка, явно с чем-то намного крепче вина. Внизу был привязан на длинную верёвку мирно пасшийся конь. Услышав приближающийся кортеж, вояка вскочил, схватил бутылку, сделал из нее пару больших глотков, явно приканчивая, чтобы добро не пропадало, затем взял арбалет, как был босиком, скатился по лестнице, попытался забраться на коня, забыв его отвязать, спьяну упал с седла и побежал по тропинке, крича во все горло: "Тревога! Чужие идут!"

Ашинатогл улыбнулся в бороду:

— Как и полагается, сигнальный огонь он не зажёг. Если бы была настоящая опасность, должен был бы первым делом это сделать, а потом уже спасать свою жизнь.

Атар понял, что ему предстоит стать свидетелем любопытного ритуала.

Из соседней рощицы появился всадник с несколькими пешими воинами (явно они уже поджидали заранее, но сделали вид, что ничего не знали).

— Я есаул Глокстач. Кто идёт? Кто осмелился нарушать пределы Свободного агашского войска?

— Ваш царь идёт. И как вы смеете ему указывать, где быть, а где не быть? — громовым голосом произнес Ашинатогл.

— Даже сами Победители не смеют вступать на нашу землю без нашего разрешения. А тебя, царь наш, почитаем, служим тебе. Но собой управляем сами, и без разрешения атамана не пустим.

Тут из другой рощи выехал атаман со старшинами. На атамане был роскошный кафтан и драгоценная сабля у пояса. Вместо шляпы на голове у него была шапка.

— Привет тебе, царь наш! Если наша служба нужна, говори, послужим.

— Я вместе с высокими гостями желаю посетить землю своего верного войска.

— Без разрешения войска не могу тебя и гостей пропустить. А если войско соизволит, будете нашими самыми почётными гостями. Есаулы, созывайте войсковой круг!

И есаулы помчались в разные стороны, крича:

— Собирайтесь! Атаман шапку ломать будет!

Не больше чем через полчаса множество воинов выстроилось в круг. Атаман вышел на середину, снял шапку и со всего размаху ударил ею о землю:

— Агашцы! К нам прибыл наш царь вместе с его друзьями. Пустим их к себе или почтим, не пуская на нашу землю?

Из рядов войска вышел какой-то ярыжка с тушечницей у пояса, явно презренный писарь. Изо всей силы бросил наземь шляпу и писклявым голосом произнес:

— Не пускать! Не место знати на нашей земле!

— Не любо! — закричали воины.

Потом вышел воин почтенного вида, с большим пузом, седым чубом и драгоценной саблей на богато украшенной перевязи. Бросил наземь меховую шапку и прорычал:

— Примем как гостя лучшего! И его друзей тоже!

— Любо! Волим! — закричал круг.

И лишь после этого все поклонились царю и гостям, сняли шляпы и шапки и расступились в стороны, а затем атаман с почтеннейшими из воинов подъехали к гостям, а остальные пошли сзади.

Атар внутри себя удивился. В деспотическом государстве, судя по всему, совершенно свободная область. И каков ритуал! Они показывают, что царю служат, но сами решают свои дела.

Вдоль дороги смотрели на процессию бабы и ребята. Женщины были в узких штанах выше колен, в сандалиях либо босые, в широких рубашках с пышными рукавами до локтей. На головах у них были чепцы либо платки, повязанные сзади и закрывающие лишь волосы. Детишки бегали в рубашках, штанишках либо совсем нагие. Ашинатогл и Атар раздавали через воинов детям монеты и сласти, а женщинам ожерелья и платки. Бросать им подарки нельзя: это было бы оскорблением, поскольку еду и награду бросают только собакам и кошкам. Воинов не полагалось одаривать: они должны были заслуживать награды.

Дома оказались построены из камней и обмазаны снаружи белой глиной, покрыты соломой или тростником. Посреди села стоял большой дом атамана и вокруг него несколько гостевых домиков. Слуг разместили в гостевых домиках, два царя и войсковой атаман расположились атаманском курене, а остальных разобрали в гости к себе полковники и есаулы.

Поскольку по обычаям приезд царя в Вольное Войско должен был быть "неожиданным", (хотя, конечно же, оно заранее было предупреждено), общий пир назначили на послезавтра. По тем же самым обычаям явно готовиться к такому приезду было нельзя.

Шутрух-Шаххунда, по-прежнему робевший перед женой, поскольку он не представлял другого общения с людьми, кроме как быть безусловно высшим или безусловно низшим, попал в дом полковника Акторинташи, который был главным в самой дальней из станиц Вольного войска. Казачий быт (мы применим здесь это земное слово для обозначения вольных воинов) оказался полной неожиданностью для царевича. Сыновья перебрасывались вольными шутками с отцом и дедом Чахханташей (раньше он был войсковым атаманом, а ныне стал добровольно снявшим атаманскую шапку почтенным старейшиной). Женщины тоже принимали участие в перепалках. Тем не менее существовала строгая иерархия: главным было слово деда и бабки, за ними шли полковник и полковница, и так далее. Но это выражалось в форме почтения и уважения, а спорить с высшим можно. Когда младший сын, который был каким-то тихоней, не нашёл топора на указанном отцом месте и тихо сказал: "Я ведь там уже искал, но его не было", отец грубо отругал отпрыска за то, что тот сразу не возразил. "В бою, если постесняешься сказать командиру, что он обманывается, ты весь курень свой погубить можешь". Атаросса, жена царевича, несмотря на плохое знание агашского, немедленно вошла в местную жизнь и её приняли как свою. Царевича невольно возмущало, когда она перешучивалась с сыновьями полковника, особенно с тремя младшими, пока неженатыми, в отличие от наследника. Но супруга не нарушала местных приличий, и проявлять ревность было бы глупо.

Царевич был просто шокирован, когда полковник, переев за ужином, взял топор и пошёл сам колоть дрова, чтобы таким образом поправить самочувствие. И вообще, он заметил, что в этом семействе слуг не было. Жалкий голый раб держался поодаль, ему доверяли только самое грязное и позорное, например, вылить и помыть помойную бадью. В дом он вообще не входил. Царевича передёрнуло, когда он увидел, что раб был заклеймён не татуировкой, а раскалённым железом. А затем пришел сосед и громогласно попросил полковника одолжить раба: "Нужник чистить пора". Полковник спокойно согласился, и сосед оставил в благодарность бутыль водки, настоенной на перце. Этот напиток просто шокировал наследника, который привык к винам. А тут пришлось изрядно выпить, и, к стыду Шутруха-Шаххунды, его унесли очищать желудок на улице, затем обмыли и уложили в постель (ноги не держали). Но наутро над ним лишь слегка посмеивались: "Не привык ты ещё по-войсковому пить и гулять. Вот отца твоего даже наш атаман перепить не смог".

На следующий день, пока подготавливались к пиру, гости немного знакомились с жизнью агашских казаков. По требованию царя, каждые два двора должны были выставить воина, каждые пять — легковооружённого конника, а урядники и выше должны были идти безусловно, на коне и в тяжелой броне. Молодые старки переведались с местными в учебных боях. Все бои они выиграли, но отнюдь не легко.

— Если бы ты привёл с собой этих, мне было бы труднее, — улыбнулся Атар.

— Я их оставил защищать границы, — в ответ улыбнулся Ашинатогл. — А Ссарацастр разорить и обычных войск хватило.

— Сколько я понимаю, именно они у вас — главная гроза для всевозможных бунтовщиков?

— Всё правильно.

— А если само войско взбунтуется?

— Скорее всего, это значит, что царь никуда не годится. Меня ведь они на престол посадили. И ничего не потребовали, кроме подтверждения своих вольностей.

— Да, вольности у крестьян могут быть, лишь если они заодно и хорошие воины. У нас в Северной Империи было так же. А в последнее время люди стали лениться выполнять гражданские обязанности, и права поэтому потихоньку стали терять.

— Поэтому ты, брат, уехал сюда и прихватил с собой тех, кто ещё не забыл, что значит быть гражданином?

— Не только поэтому. Душа требовала великих дел, а там развернуться было негде.

И оба названных брата рассмеялись.

У казаков в основном было по одной жене. Вторая появлялась, лишь если брал себе вдову погибшего казака его брат или друг. Девушки до брака и вдовы имели полную свободу, а нарушение супружеской верности каралось немедленным разводом и изгнанием. Развод по инициативе супругов допускался. Но лишь в том случае, если скандалы между мужем и женой донимали соседей, и они могли засвидетельствовать это на войсковом круге, который и давал развод по обоюдному согласию.

Необычно воины обходились с рабынями-наложницами. Мужчинам свойственно захватывать на войне женщин. Если мужчина оставлял женщину себе, жена его не имела права ревновать до рождения ребёнка. Более того, ребёнок наложницы считался казаком или казачкой. Но, чтобы не наносить ущерб детям законной жены, его немедленно отдавали в другую семью. А если жена желала удержать ребёнка (например, в случае бездетности), наложницу немедленно отпускали на свободу, снабжали её деньгами и выпроваживали из земли Вольного Войска, чтобы рабыня не испортила душу казака. В большинстве случаев так же делали, и если ребенка отдавали, опасаясь, что мать будет бегать к нему и рвать его душу на части, а жена даст волю дозволенной ревности.

Семьи казаков были большими, и наделы тоже. Ведь любой из них мог погибнуть в очередном походе или просто на царской службе. Сама область Вольного Войска была маленькой. Она состояла из семи станиц, делившихся на хутора. Эти станицы были расположены в трёх цветущих долинах, а часть хуторов на труднодоступных местах наверху. Верхние хутора играли роль крепостей в случае нашествия врага, но в места, где каждый мужчина воин, захватчики уже давно не осмеливались соваться.

А во время пира Ашинатогл неожиданно торжественно объявил:

— Я решил восстановить обычай, который был во время канрайского завоевания и несколько поколений после него. Запасной наследник Шутрух-Шаххунда, поклонись полковнику Акторинташе и принеси ему клятву слушаться его, как названного отца, в течение трёх лет. Ты научишься жить среди свободных людей, подчиняться и командовать.

Увидев своего мужа в одежде казака, Атаросса, которая испытывала к нему весьма смешанные чувства: симпатичный мальчик, хороший в душе, но часто жалкий из-за того, что уродливо воспитан — при всех расцеловала его. Царевич расцвёл. Он понял, что для него это также шанс завоевать уважение своей жены.

* * *

В опочивальню гетеры Алтироссы бесцеремонно ворвались официалы Имперского Суда вместе с элитными стражниками и ещё несколькими священниками обеих религий. Один из них подошёл к Мастеру и влил ему в рот укрепляющее питьё.

— Брат Тор, можешь ли ты засвидетельствовать, что это — ведьма?

Несколько секунд Тор не мог собраться с мыслями. Первый порыв был ответить: "Безусловно да!" Но что-то его удерживало: в таком ответе была неточность.

Алтиросса же включила на полную мощность свою интуицию. Это чувство уже подсказало ей в некоторый момент, что нужно, как ей ни было трудно, оторваться от такой освежающей струи крови и силы мощного мужа и, наоборот, искренне раскаяться и начать его спасать. А так хотелось выпить всю его мощь и затем скрыться куда-то в горы, чтобы там взращивать в себе вновь обретенную силу. Здесь интуиция оказалась права: на выходе её, не ожидающую такого сильного отряда захвата, быстро нейтрализовали бы. Мороз по коже пробежал у неё, когда она поняла, чего избежала. Но как не заметила она такой концентрации чужаков? И почему не поднял тревогу никто из своих? И как хорошо, что в школе гетер беспощадно учили не имитировать чувства, как актрисы, а действительно их переживать. Эти проклятые менталисты диагностируют раскаяние и жалость, а почему они появились — им уже недоступно. Конечно же, гетеры умели и играть чувства, но при обучении тщательно следили, чтобы это умение не доводилось до совершенства и не превратилось бы в навык, как у лицедеек-художниц.

Теперь же нужно было быстро делать выбор: атаковать ли мощным психическим ударом этих святош и затем бежать от них, или же сдаться. Они сейчас сконцентрировались на Торе и немного отвлеклись от неё. Второго такого шанса долго не будет. Нет, надо продолжать каяться!

Всё это прошло перед умом Алтироссы скорее не как проговариваемые мысли, а как клубок интуитивных решений, глубоко запрятанных от менталистов. Но тут вдруг зашевелился и тихо заговорил Мастер.

— Она дважды была на волосок от того, чтобы стать ведьмой. Но теперь она перешагнула эту ступень.

Гетера содрогнулась. Хорошо, что это содрогание было всеми понято противоположно тому, как было на самом деле. Да, теперь она перешагнула эту ступень, которая была бы слишком низкой и недостойной для неё. Но каков Тор! Его упустили в чреве матери и в детстве, его недооценили в эти решающие годы. Если бы его развили как следует, он стал бы достойным союзником или противником. А теперь он остался всего лишь человеком.

Другие поняли слова Тора не так, как он сам их понимал. Известно было, сколь опасно ремесло гетер и как легко им свергнуться в пучину ведовства. Половина ведьм была ведьмы-йогини, бывшие гетеры, вставшие на путь изощренного вампиризма, высасывавшие всю жизненную и духовную силу из своих жертв и за счёт этого иногда остававшиеся молодыми до ста лет (больше ни одной из них прожить просто не удавалось: все они кончали Имперским судом или самосудом захвативших их на месте преступления людей). Алтиросса же миновала этой опасности, казалось бы, несомненной, потому что всегда до сих пор женская тантра без возможности зачатия вела к ведовству. Значит, она выдержала тяжелейшее испытание.

— Женщина, ты подлежишь исследованию в Имперском суде по причине очень сильного подозрения в ведовстве, — сказал старший официал брат Курс. — Поскольку мы чувствуем в тебе искреннее раскаяние, ты отправишься на Имперский остров не под конвоем, а в сопровождении официалов, судей и стражников Имперского суда.

Такое послабление одновременно было и провокацией: конечно же, сопровождение будет тщательнейшим образом держать её под контролем, и малейшая попытка бежать или ускользнуть будет причиной для формального обвинения в ведовстве и богомерзости. А внешне такие возможности будут предоставляться подозреваемой на каждом шагу.

Такое решение показалось самым разумным и Тору, который был уверен в безжалостной объективности Имперского суда. Мастер счёл возможным потерять сознание, от чего он до сих пор удерживался крайним напряжением воли. От этого "любовного приключения" ему пришлось оправляться целый месяц. Но когда он впоследствии вспоминал о случившемся, он понимал, что из всех известных ему людей максимум трое смогли бы здесь выстоять, причём все они из одного и того же семейства: король Красгор, князь Клингор, царь Атар. Мастер не подумал о молодых: своем сыне по крови королевиче Карторе, другом сыне по духу Лире Клинагоре (хотя и догадывался, какой жестокий искус тот вынес), о всего раз виденном им царевиче Тлирангогаште. И уж точно он не принимал в расчет лиц духовного сословия.

По дороге на остров Алтироссе вроде бы предоставлялись все возможности бежать, но так примитивно обхитрить её было нельзя. Но, когда "сопровождение" уже уселось на корабль, и тот вышел в открытое море, случилось неожиданное.

Ночью Алтиросса вышла на палубу подышать свежим морским воздухом. И тут вдруг перед нею стала сгущаться из воздуха женщина потрясающей красоты. Поняв, кто это, Алтиросса поклонилась и сказала:

— Элир Любвеобильная, как мы тебя называем по невежеству своему, почему ты решила почтить свою недостойную служительницу?

— Ты не была моей служительницей. Ты использовала в своих целях силу, которой вы, люди, частично научились у меня. А теперь ты служительницей уже не можешь стать. Но зато тебя, как выдержавшую тяжелейшее испытание, я могу сделать своей ученицей.

— Это величайшая честь, Победительница. Что для этого нужно?

— Прежде всего, очистить свою душу глубоким и искренним покаянием. А затем вновь призвать меня. Если ты станешь духовно готова, я приду. Но тебе предстоят испытания не менее трудные, чем ты вынесла до сих пор.

— К испытаниям я готова, — искренне сказала Алтиросса, — потому что знаю, что силу можно получить лишь через них.

— А тебе ещё нужно научиться правильно её использовать, в интересах восстановления и укрепления гармонии и порядка. Поэтому кайся и очищай душу.

И Победительница исчезла.

Увидевшие это служители не смогли воспринять диалог, но поняли, какой чести удостоилась их поднадзорная, и низко поклонились ей. За ней больше никто не следил, и тут Алтиросса вдруг поняла, что она спокойно может, пользуясь вновь обретёнными силами, броситься в море и проплыть пару сотен вёрст до пустынных берегов архипелага Нор. А там она будет на свободе. В уме у неё мелькнула та мысль, которая мучила её ещё во время диалога с Победительницей:

— Ведь могла бы уже поделиться умениями и силами, чтобы я сейчас начинала восхождение! Нет, сначала нужно, судя по всему, несколько лет гнить в келье! Впрочем, это можно было бы легко вытерпеть, если бы уже знала, что нужно развивать и к чему стремиться. Но теперь ничего не поделаешь: если хочешь стать ученицей, нужно пройти первое испытание.

Но тут её вдруг одолело неукротимое желание немедленно вырваться на свободу. Она встала на борт и бросилась в воду. В воде она сразу же сбросила одежду, а со стороны уходящего корабля раздался крик:

— Гетера упала в море!

Матросы начали срочно спускать парус и готовить шлюпки.

* * *

Йолур, убедившись, что поход в Канрай откладывается, уединился в монастырской келье и предался молитвам и размышлениям. Если уж выдалось время, свободное от суеты, надо было его максимально использовать для подготовки к той близкой поре, когда вновь придётся действовать и на каждом шагу принимать решения.

После блестящей победы король Диритич тоже смог несколько передохнуть. Ему не пришлось лично подводить под руку свою и пророка новые княжества и королевства. Государства Великих Озёр наперебой приносили покорность, их правители являлись с данью и приводили войска. Да и воины, которые вливались в войско пророка Йолура, почти все отнюдь не были подневольными мобилизованными. Они с нетерпением ждали момента, когда начнется славный поход, когда они вернутся с наградами, захваченными женщинами и рабами и богатой добычей к себе домой и станут почтенными жителями своих селений и городков.

Зато Уч-Чанилю пришлось туго. Десяток, составленный из вершины той кучи дерьма, которую представляла до разгрома армия Первосвященника, приходилось школить, начиная с самых элементарных солдатских умений. Кулак десятника все время болел, поскольку зуботычины были самым лучшим аргументом для его солдат. Однажды ночью его хотели зарезать собственные солдаты. Правда, Всевышний не оставил своего нового слугу: Уч-Чаниль вовремя проснулся, раскидал нападающих и безжалостно избил, переломав одному из них руку, а остальных заставив несколько дней держаться за причинные места. Сотник, хотя и понял, что случилось, не стал требовать от Уч-чаниля выдать нападавших. Избитых осмотрели и выпороли. Выпороли за драку и самого Уч-Чаниля. Двух, покалеченных сильнее всего, и ещё одного солдата, явно не выдерживавшего муштры, продали в рабство. Зато в десяток перевели пять воинов из другого десятка, командир которого не смог справиться с невежественными, упрямыми и ленивыми солдатами. А сотник в качестве поощрения взял Уч-Чаниля в тайный публичный дом (открытые дома разврата были в Империи Единобожников запрещены). Посмотрев на здешних шлюх и вспомнив своих агашских жён и любовниц, Уч-Чаниль ещё раз понял, как низко он пал. Пришлось как следует напиться, после чего он проснулся в постели у дамы такого вида, которую он раньше обошел бы за версту. Обдав его смрадным дыханием, она попыталась вновь оседлать любовника, тряся сморщенными длинными титьками, но перебежчик уже протрезвел, так что он побыстрее расплатился и ушел.

* * *

Князь Клингор подошел со своим войском к границам Империи. Впереди лежали княжества народа шжи. Навстречу ему выехал местный князь с полутысячей воинов и спросил, что привело войско в его владения, ведь войны нет?

— Ты остался должен королевству Зинтриссе за твои грабежи во время отступления из Ликангса, — кратко ответил Клингор.

— Я заплачу, — сжался князь, глядя на жаждущее битвы и грабежа воинство.

Клингор назвал сумму выкупа, а когда князёк попытался торговаться, дал сигнал к атаке. Князьку сбежать не удалось, он попал в плен и наблюдал за полным разорением своего княжества. Его "столица" даже не стала сопротивляться, покорно выдав всё, что от неё требовали. Словом, за грабежи своих воинов его княжество заплатило с большой лихвой. А князя Клингор отослал к королю Зирварны (как теперь называлась Зинтрисса). Там князёк ещё пару лет сидел в темнице, пока его уцелевший сын собирал выкуп за отца.

Соседи княжества Линь на помощь не пришли, молясь лишь, чтобы грозный воитель прошел мимо. Они надеялись, что это не война, а всего лишь набег. И на самом деле для Шжи это было так.

Словом,

Новой ступенью

Станет жестокий искус

Для тех, кто выжил.

Но подниматься

Будет намного трудней.

Глава 12. Реализация развилок

Три дня после начальных пиров шла большая охота, сопровождавшаяся по вечерам возлияниями, когда атаман и старшины пытались под хорошее настроение выторговать у царя новые привилегии и проверяли на устойчивость эту новую знать: старков. В целом отношения между старками-лиговайцами и казаками стали вырисовываться как дружеские: два народа оказались комплиментарны друг другу и отнеслись при первом контакте с должным уважением к обычаям и нравам друг друга. Это устраивало обоих царей.

А в последний день, по обычаю, был грандиозный пир. Наутро предполагалось гостей как следует опохмелить "на посошок", ещё раз угостить и проводить. Вся атаманская станица Черкаст упилась в лёжку. Иногда раздавались пьяные голоса, кое-кто, конечно, подрался, но серьёзных инцидентов не было: ведших себя неприлично быстро вырубали и отправляли вытрезвляться по домам. Так что в последнюю ночь перед отбытием из области Свободного Войска Ашинатогл уснул как убитый, потихоньку приняв снадобья против опьянения, являвшиеся секретом царского двора Агаша. У старков тоже были такие, менее сильные, зато более безвредные. Сейчас агашец поделился своим снадобьем с Атаром и его сыном. А Однорукий с Асретином и без снадобий могли перепить почти любого. В этом отношении мужицкая здоровая кровь была крепче крови Высокородных.

Посреди ночи Ашинатоглу вдруг начал сниться странный своей реалистичностью сон. Под порывами сильного ветра с моря агашская армия уныло плетётся по узкой тропе над обрывистым берегом. На волнах кружат несколько шлюпов, порою пара из них приближается, стреляет из катапульт и сразу же удаляется. Царь знает, что агашский флот полностью уничтожен, что за время отступления армия растаяла уже больше чем наполовину, что аникарский стольный город Арикант с наскоку взять не удалось. А его окрестности аникарцы сами опустошили, уведя население в горы и в город. Голодное и усталое войско должно было пройти последний участок пути через естественную границу Агаша и Аникара. Там должны были подойти на помощь казаки и другие подкрепления.

Но тут сзади появился Чанильтосинд, тоже измождённый и оборванный, но с эмблемой Агаша на медальоне за высшую храбрость и кольцом с именем царя на пальце.

— Царь, старки разрезали нас пополам! — сказал он твёрдым голосом и склонил голову, будучи готов к казни за плохую новость и за нарушение этикета.

— Расскажи подробнее, — ответил Ашинатогл, тем самым отменяя казнь.

— С гор вдруг посыпались камни и по заранее заготовленным лестницам спустились горцы. А старкский корабль дерзко подошел к берегу и старки вскарабкались на тропу. Большая часть армии и все припасы отрезаны. Мы пытаемся выбить неприятелей с занимаемых позиций, а арьергард, судя по всему, совсем пал духом и вот-вот начнёт сдаваться.

— Оставьте трусов их участи. Уходим быстрее, — жёстко приказал царь.

Чанильтосинд поклонился и быстро двинулся в новый арьергард руководить то ли отступлением, то ли отчаянным прорывом. Вообще-то Ашинатогл выслал вперёд разведчиков, но что-то ему подсказывал, что соединение с резервами старки, пользуясь своей манёвренностью из-за полного господства на море, не допустят без серьезного боя.

Но царь не ожидал, что впереди будут уже хорошо подготовленные укрепления, что южный агашский порт Ашшахундир уже занят старками и горцами, и что подкрепления занялись его осадой вместо того, чтобы быстро двигаться вперед.

Следующий эпизод сна. Царь, переодетый в парадные царские доспехи (по горам он шел в одежде простого воина, чтобы не привлекать внимание нападающих из засады и сбрасывающих камни), идёт впереди своих отборных воинов вместе с тремя оставшимися в живых сыновьями, в отчаянную атаку на укрепления старков. И вдруг они выскакивают навстречу. Головы сыновей летят на землю, к царю подбегает с искажённым лицом и жестокими глазами Тлирангогашт (во сне-то он не Тлирангогашт, а наследник старков), выбивает из рук у него меч, сносит голову, снимает корону Агаша и надевает на себя. Душа, уносясь в туннель, успевает увидеть, как Чанильтосинд бросает меч и падает ниц. А за ним и вся армия поклоняется новому царю и новой династии.

Ашинатогл проснулся в холодном поту. Лежавшая с ним рядом девушка (молодые казачки соперничали за право провести ночь с царём) обнимает его, шепчет что-то ласковое, чтобы прогнать кошмар. И царь вновь засыпает.

На сей раз почти сразу перед глазами встает Калгашт. Город полуразрушен, повсюду дымы пожарищ. Около царского дворца идет ожесточённая битва. Судя по всему, вражье войско ведёт последний штурм. Ядро нападающих составляют несколько сотен старков, а остальная часть в основном отребье, сбежавшееся отовсюду к удачливым полководцам в надежде пограбить. Среди них немало и агашцев. Наверху в башне, на приготовленном костре, сидит седовласый Тукультининур и держит на коленях одного из младших сыновей Ашинатогла, пятилетнего ребёнка, имя которого царь никак не может вспомнить. На голове у ребёнка малая царская корона. Видимо, дядя собирается с честью покончить с собой и с малолетним царём, чтобы тот не попал в руки кровожадных захватчиков.

А старки (почему-то Ашинатогл знает, что эти несколько сотен — последние из оставшихся в живых) бросают своё войско на один отчаянный приступ за другим. Вот-вот дворец падёт и загорится великий костер, в котором сгорит агашское царство. Боевой клич воинства, которое ведёт тот, кто ныне стал Тлирангогаштом, а на этой линии судьбы выглядящий как жестокий и отчаянный демон войны: "Отомстим за царя Атара!"

И вдруг во внешнюю часть войска врезаются всадники в броне. Половина штурмующей орды сразу же разбегается. Остальные быстро смыкаются в оборонительное построение. Но всадники, не атакуя их, занимают дворец. Тукультининур спускается к их главе, кланяется ему и вручает ему корону, снятую с головы ребёнка:

— Великий император правоверных эш-Шаркун, Агаш возвращается под руку вашей империи и ждёт справедливости и подтверждения законов.

Тут царя разбудил громогласный возглас по-старкски. Явно мат. Кто-то из старков с кем-то повздорил, и наверняка он не из старой знати. Ашинатогл попытался потрясти головой и прийти в себя, но вновь провалился в сон.

Последние три обрывка сна быстро сменяли друг друга, как будто времени уже почти не оставалось. Пятеро людей в странной облегающей броне с прозрачными забралами на лицах стоят во дворце императора Южной Империи. Он неожиданно поднимается с трона, снимает корону и вручает её предводителю.

— Я вручаю свою империю и весь наш мир благороднейшему Императору Землян.

Вождь возвращает корону императору Каролю и благосклонно произносит:

— Мудрое решение. Ты остаёшься наместником великой межзвездной Империи Землян, сохраняя свой титул. Мы дадим тебе советников, чтобы постепенно приобщить ваши народы к нашей высшей культуре.

Заглянув в души пришельцев, Ашинатогл ужаснулся. Полная пустота. Лишь рассудок, инстинкт самосохранения и жадность. Ни следа ни морали, ни чести, ни духа, кроме как у предводителя. Да и у него всё это слабо. И здоровье не лучшее, множество задушенных сильными снадобьями хронических болячек. Высшие чувства отключены: убиты постоянно принимаемыми грубыми лекарствами и вакцинами с массой побочных эффектов.

Сон сменил другой сон. Небольшая армия отбивается от наскока полчищ, возглавляемых горсткой пришельцев. Вовсю используется запрещённое оружие, причём обеими сторонами. Но нападающие уж как-то все время мажут.

Обороняющимися руководят совместно Тлирангогашт и император правоверных.

— Эш-Шаркун, ещё чуть-чуть, и земляне побегут. Они трусы, и отступают, как только начинают нести потери, — говорит Тлирангогашт. — А за ними и весь их наёмный сброд.

— Пожалуй, верно. Наконец-то мы нашли способ, как рассеивать их прицельные лучи, — улыбнулся Эш-Шаркун, глядя на совместно ставящих защиту монахов двух религий. — Обидно лишь, что так поздно.

— Ничего. Достаточно им потерпеть одно поражение, как все против этих подонков и их прихвостней-предателей поднимутся, — с холодной уверенностью заявил Тлирангогашт, ещё больше теперь похожий на демона.

Действительно, когда согласованным прицельным огнём защищающихся были убиты ещё двое землян, пришельцы повернули к своим летательным аппаратам, а войско бросилось врассыпную. Но тут сверху загорелся огненный шар ярче тысячи солнц, который выжег всё вокруг на многие вёрсты и превратился в грибообразное облако. Земляне не пожалели своих, лишь бы уничтожить сопротивление.

И третий сон. Битва в мировом пространстве. На сей раз видны три группы обороняющихся от орд разгневанных демонов и нескольких десятков божеств. Это десять Победителей (ещё два, как понял Ашинатогл, уже убиты), Кришна и сотня громадных, солидно выглядящих кораблей землян. Один за другим исчезают в огненных вспышках Победители, унося с собой десятки нападающих. Крушит целые сотни Кришна, выглядящий почти неуязвимым, но что-то подсказывает, что его силы иссякают. Громадные и "мощные" корабли один за другим взрываются, почти не нанося ущерба. Наконец, остались Кришна, Сутр Воитель и один корабль. Они встали "спиной к спине" и взорвались, унося с собой большинство нападающих. А остатки агрессоров сожгли Родину.

Пробуждение было кошмарным. Раздались крики охранниц, которые чуть ли не единственные в станице остались почти трезвыми. Целая орда нападавших рвалась в спальню, имея целью именно царя. Ашинатогл вскочил, стряхивая сон и приводя себя в чувство. Доспехов в комнате не было. На стене висели старые щит и шлем, а царский меч, конечно же, был на спинке ложа. Нагой царь быстро схватил щит, нахлобучил шлем и бросился в отчаянную битву. Нападавшие явно стремились взять его живым и по возможности невредимым, а охранницы падали одна за другой. Вопли и проклятия раздавались по всей станице, явно захваченной врасплох нападением. Когда пала последняя охранница, казачка, успевшая тоже схватить со стены саблю и щит, бросила горшок со светильным маслом на факел нападавшего. Тот дико заорал и поджёг ещё несколько соседей. Царь вместе с казачкой выскочили, пользуясь растерянностью и паникой нападавших, из загоревшегося дома.

Против всех ожиданий, враги побежали к своим. Казаки, хоть и вдрызг пьяные, сумели, если не были убиты сразу, отбиться и напали на самую большую группу, штурмовавшую атаманский двор, где расположились цари и наследники. Некоторые из них уже пробились к Атару и царевичам. Оба царевича и генерал Асретин были серьёзно ранены. Все старки, кроме Однорукого, были на месте, и вдруг Однорукий вырвался с дикой руганью из ворот дома, где он гостил, гоня перед собой нескольких нападавших, один за другим падавших под ударами дубины, которой он сражался.

Только сейчас Ашинатогл заметил, что сражается рядом с Атаром. Старкский царь был в полных доспехах, агашец рядом с ним выглядел комично и одновременно устрашающе: голый волосатый бородатый великан в ржавом шлеме, со старым щитом и с отличным мечом.

— Сон? — спросил Ашинатогл Атара.

— Сон, — ответил Атар. — Убили.

— Тоже, — горько улыбнулся Ашинатогл. — Уничтожили.

— Друг друга, — не менее горько ответил Атар.

Ашинатогл ожидал продолжения разговоров намёками, но Атар молчал. Нападавшие, по сигналу их предводителя, обратились в общее бегство.

Казаки обступили царей и поздравили с победой. Большинство из них были ранены, хоть и легко. А на лицах — смешанное чувство радости от выигранной битвы и горечи из-за больших потерь.

— Атаман убит, — сказал полковник Туркинчайк. — Это оказались сволочи из Локасника. И я вижу, почему они побежали: увидели твою большую дубину, повелитель, и побоялись, что ты, царь, всех поимеешь.

— Не нужны мне их сраные жопы, — в тон ответил Ашинатогл. — Ваши казачки намного лучше и чище.

Казаки расхохотались. Одежда царя сгорела, но ему быстро принесли казацкие штаны и рубаху. А девушка спасла корону, хоть и походную, самую малую, но всё же священную драгоценность государства.

Атару тоже ночью приснился сон. Войско, в котором меньшую часть составляют пара тысяч старков (он знает, что это практически все мужчины, оставшиеся в живых, кроме единиц, которые командуют гарнизонами в захваченных агашских городах), две трети — союзники из Аникара, Логима и Ликина, а оставшиеся — собравшиеся под знамёна удачливого завоевателя отчаянные авантюристы всех народов. В версте видны стены Калгашта. А перед ними выстроилось агашское войско, остатки которого решили дать последнюю отчаянную битву. Неясно, на что они надеются: их вдвое меньше. Рядом с ним наследник Кринсор (тот, кто на случившейся линии Судьбы ныне Тлирангогашт), на голове которого агашская корона.

Агашцы двинулись размеренным шагом вперёд. И вдруг ликинцы, находящиеся на левом фланге, развернулись налево и стали уходить. Кринсор хотел было поскакать к ним, но Атар, боясь, что сына захватят в заложники, остановил его. Агашцы стали смещаться влево, охватывая фланг старков.

На правом фланге стояли аникарцы и логимцы. Они не двигались с места. И, как только агашцы ударили по старкам, они повернулись и напали на старкское войско и их оставшихся союзников с тыла. Вот на что надеялись агашцы! Кринсор ещё раньше помчался организовывать удар старков по агашцам, Атар же с охраной оказался в самом центре предателей. Он, вспомнив уроки боевого искусства, вошёл в боевой транс, и с облегчением почувствовал, что его голова отделилась от туловища после того, как он отправил на тот свет дюжину предателей. В плен его не взяли, хотя очень хотели!

Но душа его следила за битвой и вдруг увидела почти что чудо: старки со спокойной смелостью отчаяния выдержали натиск агашцев и стали двигаться вперёд, потеряв больше половины людей, но не дрогнув. А Кринсор в каком-то демоническом порыве остановил начавших разбегаться союзников и сам вместе с ними пошел в отчаянную атаку на предателей. Те не ожидали такого и бросились бежать. Их не преследовали, Кринсор обратился на агашцев и те тоже побежали в панике. Остатки старкского войска на их плечах ворвались в ворота Калгашта с кличем: "Смерть всем! Отомстим за Атара!" На этом сон кончился.

Однорукому же сны не снились. Он как следует упился, попировал и вернулся к своей жене, которую не любил, но обращался с нею бережно и ласково. Ночью Ликарин вышел по нужде, и вдруг уловил в кустах какое-то шевеление. Даже не думая (с перепою), что делает, он поднял тяжёлую железную чурку и бросил на шум. Раздался вопль, из кустов выскочило несколько человек.

Ликарину-то говорили о секретном слове "Аташ!", которое казак имеет право выкрикнуть лишь при нападении врагов или обнаружив их подкрадывающимися к товарищам. И обязан это сделать, предупредив своих даже ценой собственной жизни. Но в пьяном состоянии такие "мелочи" вылетели из головы, и он просто заматерился по-деревенски, по-старкски. Нападавшие не говорили ни слова. А мат и нечленораздельные выкрики были восприняты даже теми, кто проснулся, как обычная пьяная разборка.

Одолеть Однорукого было непросто: сражаться без оружия старкских мальчиков-граждан безжалостно обучали с раннего детства. А затем он подхватил палицу и начал гвоздить нападавших по чему попало, пока его самого не ошеломили хорошим ударом.

Придя в себя, он протрезвел, услышал шум боя и обнаружил, что связан бережно, но коварно: инстинктивные движения привели бы к тому, что он начал бы сам себя душить. Конечно же, налётчики должны были оставить с ценным пленником кого-то сторожить. Но никого рядом не было. Почему — было ясно, поскольку из дома доносились крики и стоны жены. Нападавшие не учли, что вместо кисти на одной из рук искусно сделанная кожаная перчатка с протезом внутри. Урс осторожно вынул культю из протеза, выпихнул протез из узла, освободил другую руку и не спеша, чтобы не задушить сам себя и не нашуметь, развязался. А затем схватил первую попавшуюся дубину и ворвался в дом, безжалостно разметав пятёрку подонков, насиловавших его жену. Трое остались лежать, двое заорали и бросились бежать. Из других комнат выскочили ещё четверо, один упал, а остальные присоединились к бегущим.

Как только нападавшие обратились в общее бегство, Урс оставил остальных воинов и вернулся к своей жене. Двое из раненых были ещё живы: переломанный позвоночник. Но глаза и у живых, и у мёртвых были выцарапаны. А жена Кашисса покорно стала на колени и протянула голову вперед. Руки у неё были в крови. Её гнев Урс прекрасно понимал, а вот жест не понял. Жена тихо сказала:

— Мой повелитель, сними с меня позор и бесчестье. Я помолилась и готова.

Урс сначала остолбенел, когда осознал, что жена ждет казни за то, что она опозорена, а затем подхватил её и впервые в жизни страстно и нежно расцеловал:

— Милая моя вечная подруга! Неужели ты думаешь, что эти подонки тебя опозорили и унизили в моих глазах? Вот выцарапывать им глаза лично было немножко лишним, я бы и сам им воздал должное. Ты столь же чиста, как и раньше. Обязательно иди к монаху и целительнице, пусть излечат твою душу и тело от ран этих грязных тварей.

Кашисса обняла мужа и позволила себе расплакаться. Как ни странно, она чувствовала себя счастливой: муж теперь её полюбит на самом деле, а не будет равнодушно и добросовестно выполнять свой супружеский долг.

* * *

Приведя себя немного в порядок, казаки быстро организовались. Большинство осталось тушить пожары, собирать трупы и спасать раненых. Некоторые, у кого уцелели кони, помчались гнать нападавших. Атаман и двое полковников были убиты, как и примерно половина жителей Черкаста.

Поразительно чётко мобилизовалось всё Свободное войско. Из хуторов и других станиц пришли пешие казаки и почти все старшины, кроме тех, кто вместе с конными возглавили погоню или остались вместе со стариками и подростками защищать станицы. Собрали круг, выбрали нового атамана, полковников и старшин вместо убитых. Словом, через день Свободное войско было готово в поход, отомстить за коварное нападение.

Раненые и пленные, которых жестоко допросили, сообщили, что это был налёт молодежи Локасника. Но возглавлял его наследник престола. Откуда-то он и командиры прекрасно знали, где стоят старки, цари и царевичи. Их вместе с жёнами планировали забрать в плен и взять громадный выкуп, а также мир на несколько лет. Налётчики прошли через земли маленького княжества Устрангласт, территория которого была буфером и разделителем между Агашом и Локасником на западе их общей границы. Дозорных сняли легко: они не ожидали нападения с этой стороны и были пьяны. Шли весь день, таясь и убивая всех встреченных, кроме женщин, которых брали в плен. До полуночи отдыхали, ожидая, пока кончится попойка, а затем напали, планируя быстро взять пленных и отступить, угрожая расправиться с ними при попытке преследования. Несколько женщин и пленных нападавшие увели с собой, но совсем не того ранга.

В лесу нашли связанного, избитого, обожженного железом и ограбленного догола войскового писаря Кальтотинда, того самого, которого назначали выкрикнуть предложение не пускать царя на землю войска. Он плакал и кричал, что его пытали, но он ничего не выдал. Атар сразу почувствовал ложь. Позвали менталиста, монах констатировал ложь. Писаря, как труса, хотели лишить казачьего статуса, выпороть и выгнать в том виде, как он есть, из пределов войска, его имущество пустить на поток и разграбление, семью обратить в смердов. Но Атар почувствовал ещё какую-то недосказанность.

— А почему ты оказался в лесу?

— Перепился и отправился подышать воздухом, — заявил бывший писарь.

Казаки расхохотались, поскольку писаря не уважали за малую вместимость и неустойчивость к винищу, и собрались с насмешками выгнать его ещё и как поганого хлюпика. Но оказавшиеся рядом менталисты констатировали ложь. Тогда его вновь начали спрашивать, он стал путаться, его принялись пытать и выяснилась страшная картина.

Писарь давно уже был на содержании у царя Локасника, сообщая ему всё о жизни Свободного войска. Он донёс и о прибытии царей с наследниками, и о том, когда прощальная попойка. В день кутежа к нему подошел раб-локасникец и прошептал, что его ждут в лесу с наградой за верную службу. Писарь, который действительно уже был в серьёзном подпитии, попёрся за рабом. Никто на них внимания не обратил. А в лесу поджидали воины Локасника. Царевич Аристоликс сразу велел его схватить, раздеть и накалить железо. Писарь, не дожидаясь раздевания и пыток, рассказал, где кто из знати остановился. Ему вручили увесистый кошель с золотом, а затем этот кошель закопали в землю, писаря всё-таки раздели, малость побили так, чтобы синяки были поэффектнее, пару раз приложились к нему раскаленным железом, положили на то место, где был зарыт кошель, и оставили связанным.

— Если соврал, вернёмся и кожу с живого сдерём! — пригрозил Аристоликс. — А если правду сказал, то заорёшь, когда твои будут пытаться за нашими гнаться, найдут тебя, и отбрешешься, что схватили тебя случайно и зверски пытали, но ты ничего не сказал.

Писаря судили и распяли, а всю его семью, как сообщников и семя предателя, продали в рабство.

Ашинатогл пылал гневом, клялся захватить весь Локасник и стереть с лица земли все его города, заселив их агашцами. Однако Атар, который, как равный, должен был быть одним из принимающих клятву, заявил:

— Старший брат, я тебя прекрасно понимаю и сам был бы столь же разгневан. Но не годится властителю принимать важнейшие решения в таком состоянии. Остынь несколько дней, и ты сформулируешь клятву точнее, а если уж повторишь так же, то я её приму.

Рука Ашинатогла инстинктивно потянулась к мечу, но, поймав себя на этом, он расхохотался и признал правоту брата.

— А вот клятву не брать в рот вина, пока мы не возьмём первый город этих подонков, ты примешь?

— Эту да, — улыбнулся Атар, поняв, что Ашинатогл собирается после этой клятвы выйти на гудящий на площади войсковой круг и взять такую же со всего войска. Отказаться будет позорно, а дисциплина нужна будет железная, особенно пока не подойдут подкрепления.

Ашинатогл немедленно послал гонцов к Тлирангогашту, повелев ему собрать войско в столице, оставив небольшой гарнизон, и вторгнуться в Локасник с юго-востока. К северной армии, стоявшей на границе с Канраем, был послан аналогичный приказ развернуться (тем более что из-за этого Йолура канрайцам сейчас было не до войны) и вторгнуться с северо-востока. Атар понимал, что в регулярной войне шансов у Локасника нет. Но, по опыту старков со Ссарацастром, он уже представлял, в какую бесконечную партизанскую войну выльется завоевание, если оно состоится. Атар решил при случае слегка намекнуть на это побратиму, а там уж пусть сам решает.

Кто был счастливее всех в эти дни, так это царевич Шутрух-Шаххунда. Жена, увидев его доблестно сражающимся, а затем серьёзно (но не опасно) раненым, окончательно изменила своё отношение к мужу, а тот купался в лучах её любви и ласки. Он с гордостью нацепил на золотой шнур солдатский медальон за храбрость, пожалованный ему казаками, а отец, улыбнувшись, поздравил его с первой наградой. Старкский наследник Лассор получил золотой медальон с пятиногим львом из рук царя. Все другие старки тоже заслужили награды за искусство и доблесть в бою.

Словом, неожиданное испытание скрепило союз. А оба царя теперь понимали, по какому острому лезвию бритвы они прошлись в прошлом году: альтернативой их нынешнего союза и взаимного процветания было взаимное уничтожение.

Ашинатогл не понимал ещё одного: его последние сны относились к будущему, но к какому? Тому, которое они миновали? Или тому, к которому их стремительно несёт сейчас? Из краткого разговора он осознал, что будущее было показано только ему, но не Атару. Он вновь вспомнил тот страшный день на берегу Локары, когда он потерял семерых сыновей и получил нового сына и наследника. Да, основные решения тогда принимал агашец, а не лиговаец. Атар лишь вёл себя по законам чести и доблести, а распутывать ситуацию пришлось Ашинатоглу. И, видимо, при любом повороте Судьбы агашская корона была суждена Тлирангогашту. Но тут в голове у царя появилась подозрительная лёгкая боль, предупреждавшая о том, что в его вроде бы логичных построениях что-то не совсем так. Так что перед царём стояла важнейшая задача: опять всё верно понять и правильно свернуть на следующей близкой развилке.

* * *

Казаки прошли прямым путём через перевал, заросший тернием, акациями, крапивой, нарывником и прочими колючими и жгучими растениями, в гневе быстро прорубив себе дорогу. Ранее через этот перевал проходила одна из дорог из Локасника на юго-восток и юго-запад, но, поскольку казаки при первой возможности весьма нагло "шалили" с купцами и путниками, дорога оказалась заброшена, а потом уж обе стороны понемногу подсаживали колючек, чтобы перевал был естественной преградой. Теперь этой дороге предстояло ожить. В результате через три дня после войскового круга был атакован и взят отчаянным приступом южный форпост Локасника город Сарданас. При этом была уничтожена либо пленена большая часть нападавших на Вольное Войско, не ждавших столь быстрого и мощного контрудара и собиравшихся несколько недель отбивать набеги, а потом в порядке отступить перед большим агашским войском. Заодно были освобождены казацкие женщины, которых увели во время ночного набега.

Удержать казаков от грабежа и мести было невозможно, но уже на следующий день Ашинатогл строго приказал остановить разграбление города и больше не трогать население. Атар, понимающе улыбнувшись, сказал:

— Узнаю горцев. Сначала наглеют и нападают, затем падают духом и просят о мире, а затем бесконечно воюют и бунтуют.

Агашец задумался. Он удалился в маленькую часовню, поставив перед дверью охрану из самых надёжных почтенных казаков и велев никого не пускать, кроме брата. Там он, после дня покаяния, поста и молитв, сделал то, на что почитатели Победителей решались лишь в крайнем случае: вознес молитву Богу Единому.

"О Создатель и Тот, Кто установил главные законы мира и души! Тот, Кто находится вне всех существ, времен и миров! Почему именно я, недостойный, оказался предназначен для того, чтобы определять линию Судьбы всего нашего мира? Если это не так, прошу Тебя, развей мои грешные мысли. Если же это так, прошу Тебя, насколько возможно, поясни мне мой путь и дай мне силы не сворачивать с него. А я приму это как своё главное служение в жизни, перед которым отступит даже царское служение. Не воспринимай эту молитву как дерзость, это призыв в крайности. Ещё раз молю Тебя о том, чтобы Ты, если это возможно, прояснил мои мысли и укрепил мой дух".

Совершив молитву, Ашинатогл погрузился в состояние медитации, продолжая в душе взывать к Богу Единому. И вдруг то ли Бог, то ли внутренний голос души самого царя дали ему ответ:

"Давай сравним тебя и Атара. Неизвестно, у кого из вас духовные силы выше. Но твой названый брат жил в обществе, где с самого начала прививались законы чести, доблести и добродетели всем, кто способен это воспринять. Он был окружён свободными гражданами, которым оказалось достаточно вступить на дорогу, где каждый неверный шаг вел к гибели, а вся она к чести и славе, чтобы вспомнить всё лучшее, что у них было в душе, и что было частично забыто в благоустроенном процветающем обществе. Ты же с самого начала жил в стране, где все — рабы. В стране, где очень легко скатиться к беззаконию и произволу. Атар вынес испытания, но частью они были искусственными, заложенными во всю систему подготовки, воспитания и отбора, частью же сравнительно лёгкими, не требовавшими пересмотра принципов, а лишь неуклонного следования чести, мудрости и доблести, что тоже немало. Ты же прошёл там, где тебя окружали смерть, ужас, ложь и предательство, и тем не менее остался человеком. Ты сел на престол, но воспринял это не как право, а как служение, и вёл себя действительно как пастырь своего народа. Атар делал свой выбор, исходя из того, что в него было заложено. Ты выбирал сам. И при этом ты вынужден был пересматривать все свои взгляды, принимать новое, не разрушая старое. Ты справился. Ты готов действовать, даже совершая грехи и принимая на себя грехи других. И при этом не стремишься трусливо уклоняться от действий или оправдывать себя. Кому же ещё можно было доверить решение в критической точке, когда и разум, и интуиция так легко могут склонить к гибели весь мир?"

"Теперь неси своё служение как вершину испытаний твоей души во все времена и во всех мирах. И ещё за одну душу ты теперь несешь ответственность: рядом с тобой тот, кто способен противостоять страшнейшей угрозе, надвигающейся на мир. Если, конечно, ты примешь правильное решение на развилке".

Ашинатогл почувствовал, как очищается его душа от старых грехов и вливаются в него новые духовные силы.

После этого ответа и двух дней размышлений агашец велел казакам разорять земли к северу от города, не трогая селений, расположенных к югу, но прочно установив там свою власть, и послал новых гонцов двум своим армиям. На следующий день, после консультации со священниками и инженерами, он заложил крепость на удобном холме с подземными водами, и пожаловал три деревни вокруг крепости Вольному войску для организации ещё одной станицы. Затем, оставив четверть казаков укрепляться на новой земле, Ашинатогл двинулся на юго-запад. Казаки теперь были довольны и с шутками выступили в новый поход, хотя не понимали маневра царя.

Через два дня Ашинатогл остановился на земле княжества Устрангласт (что он пошёл по этой земле, как по своей, никто не удивился: княжество смертельно боялось обоих своих мощных соседей, а вдобавок только что пропустило войска Локасника). Но Ашинатогл, за пару дней внимательно изучив местность, заложил город. Он должен был стать первым агашским городом по западную сторону горного хребта. Три деревни, расположенные на перевале, он пожаловал Вольному войску для ещё одной новой станицы, а ещё четыре, около города, объявил царским владением.

Князь Устрангласта Форсанта, надеявшийся, что сосед пограбит чуть-чуть в наказание за провинность и уйдёт, теперь чувствовал себя обречённым. Он отправил посла, но Ашинатогл не захотел с царедворцем разговаривать и велел князю лично предстать перед ним и его братом.

Форсанта надел рубище, посыпал голову пеплом и отправился, не зная, выживет ли он. Упав ниц перед Ашинатоглом, он покаялся, что от страха не сообщил ему о проходе горцев через землю княжества и взмолился, что он достоин смерти за такое, но просит пощадить его семью и народ.

Ашинатогл велел Шутрух-шаххунде поднять князя, принял его покаяние и заявил, что в наказание за трусость он забирает семь деревень. А поскольку княжество доказало на деле, что оно не может само себя защитить, он требует от князя принесения вассальной присяги и поставит в столице свой гарнизон, чтобы защищать немощного и трусливого соседа. Присягу приняли Атар и Шутрух-Шаххунда.

После этого старки распрощались с Ашинатоглом, который остался воевать, и отправились домой.

* * *

Йолур этот месяц провёл в постоянных молитвах и покаянии, пытаясь достичь ещё одного прозрения. Под конец месяца его приближенные и сам вице-император Диритич потребовали от духовного вождя смягчить пост и не ставить под угрозу свою жизнь, которая необходима всем. Впервые за месяц поев варёной пищи и выспавшись, утром Йолур вдруг почувствовал состояние вдохновения и озарения, которое дало ему ясное понимание важнейших истин о Боге (во всяком случае, он получил такую уверенность). Но известно, что находки требуют перепроверки в обычном состоянии, а затем тщательного выбора способа их изложения на обычном человеческом языке, дабы, поелику возможно для грешного смертного, затруднить их фальшивое толкование и неправильное понимание и споспешествовать верному. И Йолур, собрав вокруг себя четырёх доверенных богословов, заперся в библиотеке митрополита, но уже не изнурял себя и своих сподвижников постом. Около библиотеки был небольшой закрытый сад, и там двенадцать дней вели беседы и записывали откровения пророка четверо его учеников. В итоге они вышли оттуда с "Книгой пальмового сада". Был назначен праздник и молебен, в ходе которого в течение трёх дней пророк должен был лично зачитать свою книгу священничеству и правоверным. После этого её предполагалось вырезать на досках железного дерева для печати как ксилограф и размножить в тысяче экземпляров для передачи во все главные монастыри и храмы Единобожников.

* * *

Через полтора дня плавания Алтиросса добралась до небольшого каменистого острова, где была единственная хижина. Тут её покинули силы, и она упала рядом с берегом на камнях. В принципе энергии оставалось ещё достаточно, но нужно было передохнуть, а главное, попить и, может быть, поесть.

Из хижины робко выглянул человек в заплатанной и грязной одежде, явно рыбак и охотник на морского зверя, который облюбовал этот пустынный и глухой островок как заимку и базу. Увидев ослепительно красивую нагую женщину с медальоном Высокородной гетеры на груди, он задрожал. Легенды о проклятии гетер, да и страх простолюдинов перед этими страшными соблазнительницами, почти парализовали его.

— Я упала с корабля и чудом спаслась, — промолвила Алтиросса. — Дай мне попить.

Рыбак принёс флягу вина, но гетера попросила чистой воды. После этого она завернулась в полотнище, которое рыбак прихватил с собой, и, опираясь на руку дрожащего от страха рыбака, прошла в хижину, где он уложил её на свою бедную постель. Похлёбка из рыбы с рисом и горячий чай вернули силы женщине, и она крепко уснула.

Проспала она почти сутки. После пробуждения её ждал черепаховый суп и чай. Но Алтиросса вначале зачерпнула воды из бочонка и напилась. Неожиданно для неё вода была свежая, чистая и прохладная (последнее, правда, не так удивительно, поскольку бочонок был врыт в землю). Красавица поблагодарила безумно робеющего и стесняющегося рыбака улыбкой и спросила:

— Ты кто?

— Тон Астрорас из Лангтиргинга, что рядом с Нором, за два острова.

— Алтиросса, — назвалась гетера и уселась есть суп.

Дешёвый и старый чай оказался хуже простой воды. Рыбаку, судя по всему, хотелось за обедом выпить, но он до смерти боялся гетеры и того, что, расслабившись, попадет в её сети. Ведь легенды о том, как незадачливые любовники полностью теряли волю и продавали себя в рабство, чтобы быть возле своей богини, ходили повсюду, и преувеличения в них было не так уж много.

Алтиросса попросила иголку и нитку и сшила из разрезанного надвое полотнища нечто типа короткого плаща-накидки и юбки с разрезом на одном боку. Она вышла на берег, искупалась в морской воде, помыла в ней новую одежду и с удовольствием подставила своё тело солнцу и ветру, лёжа на песке, кое-где пробивавшемся через камни и гальку островка.

Когда одежда высохла, женщина вновь почувствовала голод. Рыбак уплыл, его лодка виднелась невдалеке. Алтиросса нашла морскую капусту и моллюсков и подкрепилась "устрицами с салатом". Было также много сушёной и пара бочек солёной рыбы, но женщине не очень хотелось провонять рыбой.

Рыбак приехал и прикатил бочку свежей воды, заменив старую, которую вылили в старую бадью, чтобы брать для стирки и мытья. Видимо, для себя он так не старался, но перед нежданной гостьей не хотелось ударить в грязь лицом.

Свежие сардины почти не пахли, и Алтиросса с удовольствием поела их, жареных на конопляном масле. Она улыбнулась и поблагодарила Тона, отчего тот ещё больше перепугался и ушел спать под навес снаружи хижины. А женщина, вновь улыбнувшись ситуации, легла на его ложе и крепко уснула, окончательно восстанавливая силы и энергию.

На следующее утро она проснулась с зарёй, и увидела, что рыбак собирается в море.

— Ты смог бы отвезти меня в Нор? А ещё лучше, в своё селение, так тебе удобнее.

— Моя лодка слишком хлипкая. Она даже сюда пришла на буксире. Через несколько дней ко мне придет на яхте мой племянник Кинь. Он тебя и заберёт.

— И сколько же человек с ним приплывут?

— Скорее всего, он один. С яхтой он и в одиночку управляется прекрасно. Погода вроде отличная.

— А ещё. Откуда ты на этом безжизненном островке берёшь прекрасную свежую воду? Вроде здесь ни одного родника или ручейка не видно.

Тон замялся. Алтиросса улыбнулась ему и чуть повела бровями, следя, чтобы не переиграть и не испугать окончательно: он только начал оттаивать. Рыбак решился.

— Садись, прелестная Высокородная, я покажу тебе наш семейный секрет. Ты ведь не рыбак и не моряк, никому не выдашь.

На дне моря, саженях в двухстах от берега, Алтиросса увидела на глубине нескольких метров приделанную наглухо к скале бочку. Рыбак опустил свой бочонок в неё боком, потом перевернул вверх ногами, несколько раз покачав им и подождав, потом опять перевернул и с помощью верёвки опустил крышку. Когда бочонок подняли, в нем оказалась холодная пресная вода отличного вкуса.

— Я слышала, что на дне моря бывают родники пресной воды, минеральных вод и даже кипятка. Но увидела такое впервые, — улыбнулась Алтиросса.

Вернувшись на берег, Алтиросса решила как следует насладиться отдыхом и бездельем. Так редко это ей удавалось... Её жизнь все время проходила на публике, и каждую секунду надо было внимательно следить за собой и другими. Сейчас... вокруг жаркое солнце, ласковое море, чайки, лёгкий прохладный ветер, и никого, кроме этого честного мужика Тона. Да и тот полдня на море. А когда возвращается, сразу же обрабатывает улов, так что весь день занят.

И у Алтироссы сложилась песня.

Как мне надоел великий город,

Спесь элит, бесплодие богем,

Этикета и снобизма морок,

Как устала улыбаться всем!

Чайки вьются в голубом просторе,

Ветер гладит ласково прибой,

Этот остров, это солнце, море —

Наконец-то только мне одной!

Жизнь подменена крысиным бегом,

Битвы — подковерною возней,

Мало кто остался человеком

В паутине грязи городской.

Чайки вьются в голубом просторе,

Ветер гладит ласково прибой,

Этот остров, это солнце, море —

Наконец-то только мне одной!

Шторм судьбы занёс на дальний берег,

От угроз кошмарных уберёг,

Потому что тем, кто лицемерит,

Путь мой стал воззреньям поперёк.

Чайки вьются в голубом просторе,

Ветер гладит ласково прибой,

Этот остров, это солнце, море —

Наконец-то только мне одной!

Пленена природною красою,

И простор вокруг ласкает взор,

Ни одною мыслию кривою

Не разрушу чистоты шатёр.

Свежий воздух мне очистил душу,

Смыло грязь телесную волной,

Тихий моря шум ласкает уши...

Как же мало нужно мне одной!

К вечеру погода испортилась, поднялся ветер и дождь. Тон, бледный от страха и волнения, вынужден был лечь спать в хижине. Но утром он, увидев, что ничего не случилось, кроме того, что чай вскипячён, обрадовался и даже притронулся к руке Алитроссы, когда она подавала ему кружку с чаем. Он уже прикасался к этой женщине: сначала когда помогал добраться в свою хижину, чтобы восстановить силы, затем в лодке, и, честно говоря, ему нестерпимо хотелось ещё. А сейчас он почувствовал как будто электрическую искру. Гетера же, иронически улыбнувшись, сказала:

— Не врут сказания, Тон! Смотри, не влюбись, это очень опасно.

После чего вздохнула и грустно добавила:

— Но почему-то слишком многим этого хочется... Ты мне симпатичен, рыбак, вот я тебя и предупредила.

Эти слова охладили и успокоили рыбака, но в перспективе произвели на Тона противоположное действие. "Значит, я ей симпатичен! Значит, всё не так безнадежно!" — такие мысли помимо воли порою лезли в голову.

Погода продолжала ухудшаться. К вечеру начался шторм. Лодка была давно уже вытащена далеко на берег и укреплена между камнями. Хижина оказалась хоть и неказистой, но прочной и без щелей, видимо, как раз рассчитанной на то, чтобы пережидать такую погоду.

— После шторма Кинь точно придет, — подумал вслух Тон. — Но такой ураган на недельку. А потом ещё день идти от деревни. Ничего страшного. Рыбы и мяса у нас запасено, воды и плавника я тоже заготовил достаточно, спокойно проживём вдвоём там, где я жил один.

Вечером Тон впервые позволил себе чашечку водки. Алтиросса же использовала вино для того, чтобы улучшить воду.

Во сне Тон начал метаться и стонать: ему снилась красавица, раскрывшаяся перед ним, а он не мог к ней прикоснуться, несмотря на нестерпимое желание. Затем он смог до неё дотянуться, но не обнять... Проснувшись среди ночи в позорно возбуждённом состоянии, он выпил ещё две кружки водки и наконец-то уснул без сновидений.

Алтироссе же в эту ночь приснился сон, то ли пророческий, то ли предупреждающий. Около острова стоит яхта, на берегу она, Тон и белобрысый паренек, видимо, его племянник. Все с тревогой смотрят на корабль явно не мирного вида, вставший на якорь саженях в трехстах от берега. С него спустили шлюпку, и семеро матросов во главе с кем-то типа мичмана поплыли к берегу. По ругани и внешнему виду можно было понять, что это либо пиратский корабль, либо корабль военного флота одного из королевств. Флага корабль не вывешивал, герба на нем не было, а название "Серый дельфин", выведенное большими знаками на борту, могло принадлежать и тем, и другим. И военные моряки, и пираты носили головные платки и кривые сабли. И те, и другие ходили в пёстрых рубашках и холщовых штанах. А офицеры в плавании тоже форму не всегда надевали.

Всё стало ясно с первыми словами предводителя.

— Жить хотите, отдавайте бабу! Взять у вас наверняка больше нечего, так что благодарите Судьбу.

Тон и Кинь выскочили вперед, стремясь спасти Алтироссу, но пираты даже не стали их убивать. Их сбили наземь и беспощадно поколотили ногами, после чего связали.

— Сами виноваты. Теперь будете лежать и подохнете, если не сумеете развязаться. А вашу красавицу я сейчас у вас на глазах трахну, — сказал вожак.

Он сорвал рубище с Алтироссы. Все ахнули и от красоты, и от медальона Высокородной.

— Проклятие гетер! Осторожно, Косатка! — закричал кто-то.

Другие подхватили предупреждение.

— Не боюсь я никаких проклятий! — сказал Косатка и подошел к гетере. — Ложись сама, если не хочешь, чтобы я тебя уложил!

— Мы все знаем, что ты ни чёрта не боишься, — вдруг сказал пожилой пират, судя по всему, единственный, кого слушал Косатка. — Но на дьявола нам нужен проклятый евнух на нашем корабле? И лезть в драку, когда никто больше за тобой не полезет — это ведь не смелость, а глупость. Да прикинь ещё: в натуре, какой громадный выкуп за неё дадут, и она сама, и ее хахали! А ты команду добычи лишить хочешь.

Все эти аргументы подействовали на Косатку.

— Спрут и есть спрут, — засмеялся он. — Ну ладно, старый хрен Спрут, убедил. Садись, Высокородная шлюха, в шлюпку. Одежду не бери. Пусть все наши хоть на тебя полюбуются и поймут, какую драгоценность мы захватили. Откормим тебя как следует. А потом возьмём за тебя столько золота, сколько ты весить будешь.

И все пираты довольно загоготали. А Косатка, чтобы отвести душу и показать серьёзность своих намерений Алтироссе, вспорол животы обоим рыбакам. Оставив умирающих рыбаков, пираты поплыли к кораблю.

Наутро Алтиросса увидела, что она во сне разметалась, а мало и плохо спавший Тон приготовил крепкий чай, пьёт его и смотрит на неё, не отрываясь. Женщина вспомнила свой сон и вдруг ей стало жалко этого наивного и простоватого мужика. Она взяла его за руку:

— Тон, если что, знай, что не вы с Кинем моя защита, а я ваша! И не стыдитесь спрятаться за мою спину.

Тон охренел от неожиданности.

— Да я за тебя с радостью жизнь отдам, на страшную казнь пойду! — вдруг вырвалось у него.

— А честь? — ехидно спросила гетера, которую это позабавило и умилило.

— А это и есть честь: всё ради красоты и любви отдать! — вдруг чуть ли не высоким языком знати заговорил Тон и получил в награду лёгкий поцелуй.

От поцелуя Тон побледнел, затем покраснел, выскочил на улицу под ливень и штормовой ветер и через четверть часа вошёл, немного пришедший в себя, зато в полностью промокшей одежде. Ужасно стесняясь, он развесил одежду сушиться и набросил на себя дерюгу. Алтиросса, улыбаясь, помассировала ему спину и помогла немного расслабиться.

— Кстати, можешь не удерживаться от естественного возбуждения, — вдруг сказала она, — Мы здесь наедине, это для тебя не позорно и я не хочу, чтобы ты испортил себе сердце или сошел с ума.

— Кажись, я уже сбрендил, — как ему казалось, мысленно пробурчал Тон, но на самом деле он тихонько произнёс эти слова, и гетере стало его ещё более жалко: она понимала, насколько это может оказаться правдой.

Вечером Тон налил себе кружку водки, но она не лезла ему в горло. Алтиросса ласково взяла его за руку:

— Ты не бойся. Слейся со мною, и убедишься, что это ничем не отличается от слияния с обычной женщиной.

Она хотела нежно, но очень равнодушно принять его, как их учили в школе гетер, когда нужно оставить хорошее впечатление у человека и вместе с тем отвадить его как любовника. Тем более ей казалось легче сделать это теперь, когда она пережила тантру и её на самом деле незаурядная чувственность утихла. И раньше она свои страсти, конечно же, не демонстрировала, поскольку обучение приучило к суровой самодисциплине, да и саморазвитие вместе с общим уровнем не позволяли ей опускаться до низкой похоти. Но в момент, когда она отпускала себя на волю, страсть просто переполняла её и унесла бы неизвестно куда, если бы опять же не жестокая тренировка.

Тон с чувствами страха, надежды и любви начал прикасаться к ней, и эта смесь заставила его так нежно приласкать свою ненаглядную и ещё недавно недостижимую мечту, что гетера уже еле удерживалась, про себя недоумевая: ведь телесная страсть должна была исчезнуть? Когда он, наконец, слился с нею, преодолев свой страх, она пыталась холодно и ласково его принять, но страсть оказалась ещё сильнее, чем раньше. Её волна уже через несколько мгновений захватила их обоих.

И тут вдруг сработала женская интуиция. Ведь при любом ходе Судьбы Тон теперь обречён: если избежит физической смерти, то окажется духовно порабощён и неизбежно начнёт мучительно страдать. Жить он сможет теперь лишь около любимой, а она чувствовала, что скоро отправится туда, куда Тону пути не будет. Гетера решила дать ему смерть в радости, полностью перестав себя сдерживать и начав возгонять заведомо не готового мужчину к тантре. Его сила стала переходить к ней. Конечно же, и физической, и духовной мощи в Тоне было несравненно меньше, чем в Торе, но его беззаветная страсть выжгла из него все бывшие в нем грешки, и гетера наслаждалась чистым потоком духовной и телесной энергии. В момент, когда она почувствовала, что Тон уже перешёл границу и неудержимо скатывается к смерти, она вдруг прокусила ему шейную артерию и стала жадно пить его кровь. Рыбак умер со стоном радости и с улыбкой на устах.

Душа погибшего помчалась вверх и вдруг наткнулась на преграду, которая резко отбросила назад. Её стало неудержимо затягивать в водоворот огненной воронки. Вопль отчаяния погибающей в этом мире и в этой вечности души уже не был слышен уснувшей гетере, лежавшей с окровавленным ртом и туловищем и с добрейшей, радостно-хищной улыбкой хорошо пообедавшей кошки.

Проснувшись, переполненная силой и добрыми чувствами к своей жертве, хищница решила устроить Тону достойные похороны. Буря уже стихала, но ещё была сильна. Там, где стояла лодка, ветер дул в сторону моря. Алтиросса стащила лодку к воде, положила туда тело, сверху придавила его камнями, подняла парус, слегка отодрала одну доску в днище и оттолкнула лодку от берега. Плавучая могила помчалась в море, постепенно погружаясь в пучину.

Конечно же, волны прибоя накрыли и попытались увлечь в море и погубительницу. Но выплывать из штормовых волн было обычным умением. Это лишь помогло женщине смыть с себя кровь неудачника. Даже своей жертвой она его не считала

Вернувшись в хижину, Алтиросса, которая, как и полагалось при похоронах, не ела и не пила, поставила перед собой котел с варёным рисом, оставшийся с вечера, взяла сушёной рыбы и морской капусты, налила в большую чашку воды с вином и хотела было утолить зверский голод. Тело приятно горело и его покалывало, что было признаком увеличения сил. Но тут сзади послышался повелительный голос:

— Ложись!

Обернувшись, хищница увидела Элир Победительницу, в алом одеянии и с белым бичом в руке. Её глаза сурово смотрели на бежавшую и натворившую дел ученицу.

Наказывать ошибшуюся и, тем более, уклоняющуюся от развития ученицу — право и обязанность наставницы. Алтиросса безропотно разделась, сняла медальон гетеры, чтобы он не был опозорен наказанием, и положила его под головной валик кровати. Она стала входить в медитацию, чтобы легче и достойнее перенести боль. И тут неожиданно для неё был нанесен первый удар, явно с гневом. Мало того, что боль была острейшая, он лишил женщину значительной части приобретенной энергии.

Алтиросса повернула голову к Победительнице и спокойно сказала:

— Полагается перед наказанием выговорить вину, даже позорному рабу.

В страшном гневе Элир нанесла сильнейший удар, почти перебив позвоночник и парализовав нижнюю часть тела гетеры. Та, не моргнув глазом, продолжила:

— А наказывать в гневе вообще смертный грех и преступление.

Неожиданно Победительница бросила бич, закрыла лицо руками и исчезла. У Алтироссы мелькнуло в голове, что теперь Элир добавилось ещё несколько тысяч лет покаянного служения за серьёзную ошибку, но она сразу отогнала все посторонние мысли и чувства. Надо было сосредоточиться на себе.

Для обычной женщины такая рана неизбежно привела бы к смерти, если раненую не взять вовремя под тщательный уход, и уж точно к тому, чтобы на всю жизнь остаться калекой. Но Алтиросса частично сохранила силы. В школе гетер обучали также умению управлять внутренними органами не хуже, чем умеют земные йоги, а способности к регенерации у неё были значительно выше, чем у обычного человека, поскольку на самом деле она уже была представительницей нового вида разумных существ, стоящего на значительно более высокой ступени развития. Она начала соединять позвоночник и активировать восстановление спинного мозга и костей. Кожа и мясо могли подождать. Страшно хотелось есть и пить. Но этого делать было нельзя, пока хотя бы частично не восстановится управление выделительными органами.

И тут она услышала чей-то ехидный смешок. Повернув голову, гетера обнаружила рассевшегося на ложе нагого чёрного красавца.

— Даже чуть удовольствия получил от того, как ты отбрила эту самоуверенную демоницу, — прозвучали тихие слова, произнесенные так, что их можно было понять и как похвалу, и как иронию: "Отбрила, вот и получила".

— Привет, Великий насмешник, — через силу улыбнулась гетера, желая сохранить остатки достоинства даже в такой ситуации.

— Удачно назвала, — кратко ответил Чёрная Благодать и прикоснулся к ней, явно изучая всю её насквозь.

Вновь улыбнувшись, Кришна весьма серьёзно сказал:

— Не сдаёшься. И правильно: вас ведь в школе обучили, как управлять внутренней материей.

Алтиросса почувствовала, как он передал ей самую малость энергии, как раз столько, чтобы чуть-чуть вздохнуть, ослабить вредные сейчас голод и жажду и собраться с мыслями и чувствами. Вслед за этим Князь растаял.

Вдруг интуиция подсказала Алтироссе, что слишком серьёзно сказал Князь последнее: управлять материей! Значит, она делает ошибку. Она переключилась на управление энергетическими и духовными потоками, которое стало теперь намного мощнее и совершеннее (не из-за дара Соблазнителя, а из-за её собственного развития). Всего через час удалось чуть-чуть почувствовать палец на ноге. А ещё через час пошла некоторая регуляция кровообращения в ногах и в паху и вроде бы появился небольшой контроль над органами выделения. Это оказалось ещё труднее, чем управлять простой регенерацией, но зато намного эффективнее. Уже не сдерживаясь, Алтиросса рискнула: дотянувшись до чаши с водой и, наполовину расплескав, жадно выпила. В душе её появилась благодарность Дьяволу и готовность учиться у него: он-то помог, а уж ее дело было понять и использовать его помощь! И ошибок он не сделал, в отличие от грубо промахнувшейся Элир.

Алтиросса теперь осознала, насколько осторожно надо будет пользоваться вновь приобретенной мощью. За каждое действие будет следовать неизбежная расплата. Придется учиться как будто бездействовать, но чтобы эффект при этом был максимальным. Но сначала необходимо выжить.

Женщина-демоница почувствовала, что настало время вновь перейти на физическое исцеление и регенерацию. Обходные пути управления информацией и энергией, которые она задействовала для восстановления парализованной половины тела, еле справлялись с нагрузкой.

Прошла ночь, шторм утих окончательно, Алтиросса рискнула даже чуть поесть и запить остатками воды. Может быть, за несколько дней она доведёт себя до такого состояния, что можно будет ползать. А сейчас она продолжала медленно восстанавливать поврежденный спинной мозг и залечивать позвоночник, одновременно проверяя, как увеличивается чувствительность и управляемость нижней половины тела. На самом деле положение уже не было безнадёжным, хотя и очень неприятным: она лежала в лужице собственной мочи, но сил перевернуться на спину у неё пока не было. Отползти в принципе было можно, но это затянуло бы восстановление на некоторое время. Лучше ещё потерпеть.

И тут на дворе раздался громкий крик молодого парня:

— Дядя Тон, ты где? Я уже привёз всё, что надо! Наверно, совсем заждался за время шторма и всю водку выпил?

И парень звонко расхохотался, направляясь к хижине.

* * *

Княжество Вуй, на которое двинулся далее Клингор, немедленно выставило войску угощение и преподнесло дары. Князь (гун по титулу шжи) Сунь Зан лично поклонился Клингору и сложил к его ногам седельные мешки с тридцатью тысячами имперскими золотыми.

— Великий князь Хитроумный! Прошу прощения, что в бедной казне моего ничтожного княжества не нашлось больше золота. Мне даже пришлось стребовать с родичей и богачей взносы, дабы собрать достойный выкуп и загладить свою вину перед королевством Зирварна и перед Империй старков, — вежливо улыбаясь, изысканным слогом на чистом Древнем языке произнес перетрусивший князек.

— Ты, гун, принял прекрасное решение, доказывающее твою мудрость и способности правителя, — в тон Сунь Зану ответил Клингор. — Ты и княжество твоё теперь наши друзья и союзники. Я буду, пока мои войска рядом, безжалостно карать любого, кто по глупости своей решит напасть на тебя. А вот тебе запрещаю нападать на соседей, и если узнаю об этом, гнев мой обрушится на тебя и престола ты лишишься навсегда. Треть выкупа возьми обратно. Треть я отсылаю королю Зирварны, а оставшееся пойдёт на содержание и снаряжение войска. А теперь садись, друг, и отметим начало нашего союза.

Беспрестанно кланяясь и улыбаясь, князёк вместе с наследником пару часов пировал в шатре Клингора, а затем ему поднесли подготовленный союзный договор. Чувствуя, что торг сейчас неуместен, и надеясь на ум Клингора, который был слишком изощрён, чтобы урвать что-то непосредственной наглостью, князь, демонстративно медленно прочитав экземпляр на языке шжи, без единого замечания подписал договор и приложил свою печать. Клингор поощрительно улыбнулся и попросил ординарцев передать приглашение на пир двум красивейшим гетерам из числа авантюристок и шлюх, в поисках приключений следовавшим за войском. Приказать он им не мог, но весьма недвусмысленно порекомендовал как своих лучших друзей князя Зана и сына его Сзуя. Князя и наследника он удержал в своем лагере ещё три ночи, а тем временем его воины, соблюдая неукоснительную вежливость с местным населением, но повесив пару торговцев, попытавшихся бесстыдно задирать цены, заняли все ключевые посты в столице и ещё трёх городах княжества на трактах, ведущих к северным соседям. Вернувшись в свой дворец, князь обнаружил, что его покои занял Клингор, а князя и сына его переселили в восточное крыло дворца. В тронном зале был поставлен наскоро сделанный трон имперского князя: на две ступеньки более высокий, чем местный. Словом, Клингор жёстко, но вежливо, показал, что он будет безусловно главным. Но в распоряжения князя Клингор не вмешивался, хотя частенько и сидел рядом в тронном зале. Зато потом наедине он порою задавал несчастному коллаборационисту хорошую выволочку. Впрочем, очень уж несчастным гун себя не чувствовал, хотя своим женам и приближённым, в отсутствие старков рядом, все время плакался: князёк уже рассчитал, что дары и контрибуция скоро с лихвой окупятся.

Через пару недель, убедившись, что северный, северо-восточный и северо-западный соседи приносить покорность не собираются, хотя в драку и не лезут, Клингор, слегка вздохнув, "вежливо попросил" Сунь Зана устроить узкий пир, на котором из шжи присутствовали бы лишь князь, его наследник и первый министр. Даже прислуживали воины Клингора. Что обсуждалось на том пиру, неизвестно, но наследник через пару дней с небольшим отрядом вышел из столицы через северные ворота.

* * *

В тот же день, когда Алтиросса сделала свой окончательный выбор, Аргирисса родила дочку. Сестры, погадав, сочли, что счастливое имя для неё: Элирасса, поскольку она под несомненным покровительством самой Элир.

Аргириссе объявили, что она прощена за преступное нарушение правил цеха и может немедленно покинуть цех, добровольно отказавшись от всех прав гетеры и от гражданства, поскольку грубое нарушение она с себя не смыла. Дочь её, тем не менее, будет считаться рожденной почётно, поскольку в момент родов она ещё была полноправной гетерой, и может быть узаконена любым гражданином, кроме королей и князей. Либо же мать может через девять месяцев, когда она полностью пройдет очищение после родов, выкормит дочь и заложит в неё основу жизненного опыта, всё-таки пройти оставшиеся ей испытания на Высокородную. На самом деле это было ещё одно послабление: стандартный срок очищения был шесть месяцев.

Аргирисса выбрала трудный путь.

* * *

Как только Тор несколько оправился от страшной духовной травмы и упадка сил, вызванного "атакой" Алтироссы, он счёл, что пришло время отправиться покаяться, очиститься и защитить второе открытие в Великий Монастырь. В виде исключения, не в пример другим, ему разрешили опять явиться в близлежащую обитель Ломо. Неделю попостившись, и как раз перед отъездом получив из Линьи известие о рождении дочери, Тор отправился вместе с алхимиком, рудознатцем и бронником в лавру. Вот ему-то делать тяжёлый выбор пока что не приходилось. Его время решений и позади, и намного впереди.

Словом,

Стал путь опасен:

Как поворот, так капкан.

Наверх поднялись,

Дух захватило,

И не вернуться уж вниз.

13. Книга пальмового сада

На семи ветвях пальмы собственноручно записал пророк (или лжепророк) Йолур слова, выражающие полученные им откровения и прозрения. Вначале то, что изрекал Йолур, записывали на дощечках четверо его евангелистов: аш-Шаб, Бхунди уль-Суккум, Ллангтор бир Клигвир, Ас аль-Мастраджи. Все они были из разных правоверных народов, и каждый из них предупреждал, как могут люди его народа неверно понять изложенное откровение. Пророк искал новую форму, соскребали с дощечки старое и записывали новое, и так с утра до темна. А когда уже всё складывалось, Йолур брал пальмовую ветвь и единым духом исписывал все семь листьев. Каждый из евангелистов переписывал всё это на бумагу в двух вариантах: на новом священном языке, как писал пророк, и на своем. Затем все четыре евангелиста переписали готовую книгу на Древнем священном языке, не советуясь друг с другом. Пророк взял все четыре стопки дощечек и переписал на бумагу так, как посчитал точнее всего. Затем дощечки сожгли, чтобы неточные слова не вводили во искушение, а ветви аккуратно высушили и покрыли воском. Листы бумаги покрыли прозрачным лаком.

Мы приводим здесь несовершенный и неканонический перевод книги Йолура на наш язык.

На зрелой пальмовой ветви семь листьев: конечный и по три с каждой стороны. Структура книги соответствует ветвям.

— Ветвь первая. Свет истины

— Конечный лист. Создатель

Тот, Кто создал все миры, времена и существ, Кто стоит вне всех миров и времён и не является тварным существом, зовётся на нашем бедном человеческом языке многими именами. И главные из них — Бог есть Истина, Бог есть Знание, Бог есть Высший Разум.

И говорите внутри себя, когда приступаете к важному делу и обдумываете его:

"О Истина! О Знание! О Высший Разум! Дайте мне ясность ума, духа и воли, дабы ум повел меня верным путем, дух превозмог соблазны свернуть с него, а воля помогла преодолеть препятствия и испытания, которые выпадут на моем пути. Или же прямо сейчас укажите мне гибельность намерений моих и отвратите меня от пути, где, чем вернее я буду идти, тем вернее погублю душу свою и извращу предназначение свое".

И никогда не возносите этой молитвы вслух, дабы не услышали её слуги и рабы Князя и не извратили слов Всевышнего, ниспосланных вашей душе. Обращайтесь с нею, поелику возможно, в тишине и в одиночестве.

Бегите тех, кто изображает Создателя. Они создают идолов. Идол — не Бог. Бог — не существо. Никто не может представить себе Бога, и величайшее кощунство изображать Его. Большее святотатство лишь хулить Его или льстить Ему.

Бегите тех, кто говорят, что их слова или их книги — от Бога. Любое слово от человека. Пророк должен говорить, чтобы исполнить свое Предназначение. Но слова его — уже не слова Всевышнего.

Бегите, не оглядываясь, тех, кто обещает вам блаженство и мирские успехи за молитвы ваши. Мир — горнило, в котором закаляются достойные души и сгорают недостойные. Бог — это высшая Душа всех миров и всех времен. Он укрепляет наши души и просить у Него можно лишь духовных сил и благ.

— Правый верхний лист. Рай

В безбрежной мудрости Своей Бог создал души, и каждой душе дал возможность достичь рая. А рай — это когда все возможности твои раскрыты, когда недеянием ты можешь достичь большего, чем те, кто действует грубым деянием, когда разум и дух твой стали совершенны. Блаженством называть рай — недостойно. Никакое блаженство с ним не сравнится. И погоня за блаженством и счастьем лишь отдаляет от рая.

Прокляты те, кто вещает о плотских удовольствиях и гуриях в раю. Прокляты те, кто описывает райский прохладный сад, прекрасные кушанья и напитки. Женская красота — лишь бледная тень тех высших красот, кои доступны нам даже в этой бренной и грешной жизни. А рай — это высшая красота и чистая любовь. И не будет там места набитому чреву и низшим желаниям.

Бегите тех, кто говорит о райской музыке, хотя это намного меньший грех, чем говорить о райских кушаниях или наложницах. Музыка может нам, грешным, дать жалкое представление о гармонии. А рай — это совершенная гармония.

Бегите тех, кто описывает рай как красоту математических структур. Математика даёт нам представление о той высшей красоте и тех высших идеях, которыми те из нас, кто достойно пройдут испытания, вдохновятся в раю, достигнув высшего просветления. Но мы грешны и ограниченны, и математика не может объять ни жизни, ни истины, ни, тем более, духа. Истина остается атрибутом лишь Бога, нам, грешным, доступны лишь несовершенные приближения к ней. И лишь в раю душа может насладиться красотой и светом совершенной истины.

На пути своём душа может попасть в райский сад, но это её тяжелейшее испытание. Ведь среди блаженства легче всего потерять душу свою и всё, чего достигла душа твоя за все её жизни. Среди блаженства легче всего оказаться в паутине тех, кто соблазняет призраками якобы рая наши слабые души и увлекает их в бездну. И главный среди таких соблазнителей — Кришна Самозванец.

Райский сад — испытание для тех, кто полностью исполнил своё предназначение, но избрал слишком греховный путь к нему. Божий рай — вознаграждение после конца всех времён и всех миров, за то, что ты полностью развил душу свою и выполнил все предназначения, выполнению которых не помешали выполненные или сорванные предназначения других. Божий рай для тех, кто сделал всё, что мог, в разных жизнях, мирах и временах, и в радости, и в горе, и в богатстве, и в бедности, и в блаженстве, и в муках, и на царском троне, и в рабстве.

— Левый верхний лист. Предназначение

Лишь в испытаниях и трудах можем мы достичь совершенствования. И в великой мудрости своей Истина предопределяет каждой душе её Предназначение при каждом её воплощении. Высшая заслуга перед Богом — понять своё предназначение и хорошо исполнить его.

Миллионы душ, заключенных в мужских семенах, рвутся к единственному женскому семени, дабы воплотиться. И лишь одна из них находит себе пристанище и вскоре получает свое Предназначение.

Так и в дальнейшей жизни. Тьмы людей стремятся: кто к своему предназначению, а кто, свалившись в духовную бездну, прочь от него. Правоверный должен почувствовать свой Путь среди других и выполнить свой Долг, по мере возможности не мешая другим выполнить свой. Ибо каждая душа, которую столкнул ты с пути, достигая своей цели, отдаляет от тебя рай на сотни воплощений. И тебя самого неверный путь к Предназначению заведёт в райский сад рабов Господа, где тебе понадобится вся твоя духовная сила, чтобы устоять перед соблазнами и не скатиться вновь к тяжёлым испытаниям.

Тот, кто шёл к своему Предназначению, но по слабости и греховности своей не дошел до него, получает краткий покой либо небольшой срок в аду и затем новые испытания.

Тот, кто пришёл к своему Предназначению, получает прощение даже за смертные грехи, если они не сбивали других с пути истинного и если сам он их осознал и в них каялся. Он получает покой. Если же он шёл к нему, втаптывая в грязь других, закрывая им пути, не каясь в своих грехах и не исправляя по мере возможности их последствий, то ждёт его пасть адова, лоно Диавола.

Но ещё хуже неправильно понять свое Предназначение. Хорошо выполняющий чужое предназначение похож на деревенского дурака, с охотой делающего всё для соседей, но запустившего свой дом и свою семью. Он похож на крестьянина, который в засуху поливает поле соседа, забыв о своём. И он похож на ослеплённого страстью блудодея, засевающего лоно чужой жены, забросив свою. Миллионы раз душа такого будет стремиться воплотиться, и миллионы раз женское семя будет её отвергать. Тысячи раз она найдёт женское семя, но ещё до получения ею Предназначения это семя умрёт. И в отчаянии будет она каяться в глупости и невежестве своем.

— Средний правый лист. Ад

Тот, кто извращает своё Предназначение, подлежит пасти адовой. Тот, кто идёт к нему, не глядя по сторонам и сталкивая с путей их всех тех, кто попадается ему на пути, подлежит пасти адовой. Тот, кто поклонялся идолам или книгам, а не Господу, подлежит пасти адовой. Тот, кто утверждает, что он глаголит истину, подлежит пасти адовой, поелику посягает он на то, что доступно лишь Богу. Тот, кто отвергает само имя Божие, подлежит пасти адовой. Тот, кто считает всех, чья вера отлична от веры его, погибшими, сам погиб и подлежит пасти адовой, поелику считает он себя безгрешным. Тот, кто совершил четыре смертных греха и не покаялся в них, не исправил их последствия, подлежит пасти адовой

Тот, кто не дал себе труда задуматься о Пути своём, тот, кто отвергал знание, тот, кто проповедовал невежество, тот, кто не думал сам, а говорил: "Ибо сказано", тот, кто по слабости своей не дошел до Предназначения своего, тот, кто увидел, что испытание, предназначенное ему в этой жизни, мучительно, и по трусости своей сдался, подлежит очищению адовому.

Не говори, что ад — огонь. Он страшнее всякого пламени. Не говори, что ад — страшный холод. Он холоднее всякого мороза. Не говори, что ад — это пытки. Он больнее всяких пыток.

Но тот, кто кается в аду в своих грехах и молится о спасении души своей, исторгается из ада. Ежели он не пожран пастью адовой, то после искупления грехов своих. И тот, кто ею пожран, но не предался отчаянию, а в муках своих твёрдо уповал на Господа, после конца мира и времени нашего очищается даже от самых тяжких грехов своих. Посему молитесь за грешников, дабы дать им силы спастись из бездны мук и отчаяния. Лучше всего здесь та молитва, которая сама вырвалась из сердца вашего, но если не знаете, как молиться, молитесь:

"Тот, Кто создал все миры, времена и существ, Кто стоит вне всех миров и времен, смилостивись над душами падшими, и пусть Твоя Любовь станет выше справедливости. Услышь их покаяния и дай их душам новое Предназначение, чтобы исправили они ошибки и грехи свои. Прошу Тебя также, укрепи духовно находящегося во власти Дьявола Имярек, я готов взять грехи его на себя, если это поможет его душе раскаяться и спастись".

Ибо Он есть Любовь, а Любовь выше справедливости. Кришна карает по справедливости, Бог спасает по Любви.

— Средний левый лист. Покой

Исполнявшие свое Предназначение и покаявшиеся в своих грехах на пути к нему получают покой.

Тот, кто совершенно исполнил Путь свой и очистился перед смертью от грехов своих, будет ждать в Покое Божием конца времени и мира нашего и чаять рая Божиего. Он может споспешествовать душам, проходящим испытания, молясь за них. Тем самым тот, кто один раз выполнил служение Богу, легче выполняет его в других мирах и в других временах, а в нашем мире и времени уже не воплощается более.

Таких мы называем святыми.

Простительно для правоверного поклониться праху святого, попросить у него благословения и наставления в верном пути, а ещё лучше того, чтобы он открыл человеку глаза на совершённые им грехи, кои он сам осознать не смог или не желает. И молитва перед гробницею святого или же во имя святого, такова:

"Я прошу тебя, верный слуга Божий Имярек. Наставь меня в путях моих. Открой глаза мои на прегрешения мои. Дай мне силы пройти свой Путь, не мешая другим проходить свои. И помоги мне вернуться на истинный путь, если я с него уже сбился. Покорно прошу благословения твоего, если я его достоин".

Но безумны те, кто просят святых об исцелении от недугов, о богатстве, о благах и успехах мирских. Молитвы их переправляются к Дьяволу, коий, если захочет, охотно поможет им в обмен на душу.

Чтобы не воздвигнуть в душе своей идола из святого, не обращайся с молитвой к одному и тому же святому три раза. Первый раз ты должен произнести обычную молитву. А второй раз можешь помолиться, если понял, что святой в благости своей помог тебе, и тогда выскажи свою благодарность теми словами, кои у тебя будут рваться из сердца. Но просить во второй раз можно лишь благословения.

А тот, кто исполнил полностью Предназначение своё, но в части грехов не покаялся, или же честно шел к нему, но по слабости своей не дошёл, и раскаялся в этом, получают Покой Божий вместе со святыми на некоторое время, дабы набраться сил для новых испытаний и пройти их лучше.

— Нижний правый лист. Знание

Во тьме Путь свой не найдёшь. Свет душе — знание. Господь создал мир наш, отделив свет от тьмы Словом своим. Он дал миру Слово, и Слово это хранит наш мир, и Слово это есть высшее Знание нашего мира. Он дал Свет, чтобы очи наши могли узреть мир и через него попытаться понять Слово Божие. Он отделил от Света тьму, чтобы Путь наш был заслугой, а не исполнением рабом приказов хозяина. Он дал нам свободу воли и право служить Себе. И вместе с этим правом Он, поскольку законы души неотменимы, дал нам возможность ошибаться и сбиваться с пути.

Свет возникает вместе со тьмой. Знание возникает вместе с невежеством. Истина возникает вместе с ложью. Заслуги возникают вместе с грехами. Добро возникает вместе со злом.

Тот, кто поймет Слово Божие, овладеет всем миром. Но тот, кто вообразит, что оно есть Истина, будет проклят страшнейшим проклятием. Бог неизмеримо выше нашего мира. Совершенное знание нашего мира всё равно несовершенно.

Бери настоящее знание везде, где найдёшь. Даже если в книгах богохульника ты увидишь искры настоящего знания, отдели их от потока скверны, обмой и дай им воссиять в Свете Божием. Даже если в речах жреца, жрущего кровожадным и похотливым идолам, ты услышишь отзвук Слова Божиего, возгласи его, свяжи его с другими словами Знания, и тем ты можешь раскрыть уши и глаза гибельно заблуждающимся и вернуть их на путь Знания и Истины.

Поистине, хадж — это поклонение святому храму и пророку. Но путь за знаниями — тоже хадж, даже если он ведет через поселения Древних Проклятых, дьяволопоклонников или идолопоклонников-людоедов. Опасен такой путь, но выдержать его и принести на свет искры Знания, мучившиеся во тьме зла и невежества, — высшая заслуга. Погибнуть на таком пути — великая заслуга. Но сбиться с Пути своего на таком пути и самому впасть в невежество — тяжкое проклятие.

— Нижний левый лист. Вера

Слабый ум человеческий не может доказать существование Бога. Посему ум без веры заводит в тупик и ведет в объятия Князя и к горчайшим безумствам. Вера без ума может спасти самого человека, но гибельна, если он пытается спасать и других тоже.

Веры достоин лишь Бог. Существование Дьявола, Охранителей, рабов Божиих, и бесов, слуг Князя мира сего, можно установить разумом, если не закрывать глаза и уши свои и видеть мир вокруг себя, а не своё лишь представление о нем.

Вера во что-то, низшее Бога, есть суеверие. Проклят тот, кто предается суевериям, кто верит в приметы, кто ходит к гадалкам и звездочётам, а более всего тот, кто обращается к колдунам и ведьмам.

И помни, что великая заслуга — укрепить пошатнувшуюся веру ближнего твоего, даже при этом ты сворачиваешь с Пути твоего. Тот, кто свернул с Пути ради спасения других и достиг цели своей, принят в лоно Покоя Божиего и будет удостоен общения со святыми и с ангелами Божиими.

При пробуждении в день праздничный возноси молитву:

"Верую в Тебя, Бог Единый, и не верую волхвам, кудесникам, ведьмам, ворожеям. Не верую более ни во что, чего не могу понять светом данного мне Тобою разума при помощи слов пророков Твоих. И не повторяю я слов пророков, аки попугай, а стремлюсь понять их разумом своим и проверить верою своею. Вера — страж разума и духа моего. Укрепи мою веру, Господи, дабы служила она маяком на Пути испытаний моих и дала бы мне силу выдержать тяготы Предназначения моего. Чаю спасения праведных и стремлюсь исполнять служение своё перед Тобою и каяться в грехах моих, дабы заслужить право войти в рай Твой".

И воздастся после конца времён каждому по делам его и по вере его.

— Ветвь вторая. Добро и зло

— Конечный лист. Любовь и добро

Добро — свет Божественной Любви. Добро — высшая заслуга человеческая. Добро — это истинная любовь, это тот отблеск Любви, который доступен каждому человеку.

То, что люди любовью называют, это страсть, простительная, поелику без неё род людской бы выродился и вымер, но ничего общего с божественной любовью не имеющая. Страсть требует взаимности и отдаёт, получая взамен. Добро не требует воздаяния, отдаёт без надежды на вознаграждение и потому вознаграждается сторицею.

Если ты отдал всё, что имел, ради любви человеческой, победы или идеи, ты не добро творил, а цели своей достигал. И поступок твой может быть добром лишь тогда, когда цель твоя оказалась в результате благой и соответствующей Предназначению твоему. А в противном случае ты попал в ловушку Князя мира сего. Так что бескорыстие не всегда Добро.

Если ты готов душу свою отдать ради спасения души другого, ты спасаешь себя, даже если другой в гордыне и злобе своей отринет твои попытки. Но если ты спас себя таким образом, ты заодно можешь погубить множество других, коих возгордившийся злодей уничтожит или соблазнит. Так что жертва ради самых благих целей не всегда есть подлинное Добро и подлинная Любовь.

Если ты убил того, кто в пропасть катился и за собой других тянул, и при этом за его душу молился и злобы к нему не питал, то ты совершил поступок, продиктованный настоящей любовью, и совершил добро тому, которого убил. Так что иногда насилие есть Добро.

Если ты простил другого, это заслуга твоя. Если ты отомстил за злые деяния другого или за свои бедствия, это простительный естественный грех гнева. Но если ты считаешь месть добром, а прощение злом — ты катишься в пасть адову.

Если сомневаешься, добро ли твоё дело, кои ближние твои благим считают, — помолись в уединении и очисти душу. И если после этого всё равно сомневаешься — делай! Лучше десять раз попасть в капканы Князевы, чем один раз упустить возможность сделать Добро истинное. Но если понял, что не добро это — не делай и другим препятствуй, как бы тебя ближние твои ни поносили.

— Правый верхний лист. Спящий ребёнок

Говорит человек: "Я сделал доброе дело". Но не думал он при этом, не применял Знание и разум. И сделал на самом деле зло тяжкое.

Сидит нищенка подле храма. На руках у неё ребёнок. И спит ребёнок целый день, поелику она его опием потчует. А прихожане благочестивые кидают ей монеты по состоянию своему и идут в храм, уверенные, что дело доброе сделали и заслугу получили. А попробуй кто начать спрашивать, почему ребёнок не кричит, так толпа "праведников" разорвёт его на куски, дабы защитить ведьму и убийцу ребёнка и не дать человеку совершить подлинно доброе дело. Не добро ты делаешьЈ когда разума своего не применяешь, а откупаешься от "повинности" добро делать.

Князь мира сего, отец лжи, и добро умеет извратить и себе на пользу обратить. И когда вам кажется, что человек зло делает, мешает другим делать добро, разберитесь сначала, а уже затем карайте его.

Сидит воин-калека возле храма. Сыплются ему в плат и медяки, и сребреники, и даже золотые. Но тот, кто золотой ему кинул, на самом деле ворам городским отдал его, кои каждый вечер все деньги у калеки отбирают. Лучше бы даятель взял увечного в слуги себе. Но не хотел он сил и разума своего прилагать, дабы обмыть нищего, полечить его от болезней и пианства и дать ему работу посильную, чтобы он в чести и спокойствии Путь свой завершал. Посему и заслуги в его золотом нет никакой, он просто выбросил его. И монахи монастыря ближнего, и священник храма того — не потрудились они увещевать воина, взять его в монастырь послушником и дать ему достойно Путь свой завершить, душу свою очистив, а не в вине утопив.

Маленькая заслуга и малое добро — дать просящему. Самому увидеть нуждающегося и помочь ему по-настоящему — Добро, Богу угодное.

— Левый верхний лист. Ложь во спасение

Поскольку добро исходит от Бога, а Бог есть Истина, ложь не может быть добром. Ложь во спасение — самый коварный вид лжи. Она ведёт добренького, коий пытается избежать неприятностей для себя или для других, или же доброту к другому продемонстрировать, или же достичь цели благой, прямо в объятия Дьявола. Добренький добрым не бывает.

Хотел гражданин саблю свою скрестить с саблей оскорбителя своего. Но жена его за мужа разгневанного испугалась и соврала, что сабли найти не может. Пошёл тогда гневный и поджег дом врага своего, погубил всю семью его и душу свою. А вынесла бы она саблю да увещевала бы мужа своего, да ещё монахов и священника позвала бы, и одумался бы он и сам саблю отдал бы. Но труднее это, чем солгать, а цель якобы благая.

Облила ревнивица соперницу кипятком, а та, сжалившись на её плач и раскаяние, засвидетельствовала, что нечаянно кипяток пролился. А ревнивица оклеветала соперницу свою в глазах мужа их и выгнал муж жену-калеку из дома. Кто истину попирает ради жалости, губит душу того, кого жалеет, и жизнь свою в наказание за смертный грех свой.

Придумал книжник святому чудеса несодеянные, поелику ради церкви и спасения души простецов старался. Но стали простецы святому, как божеству, поклоняться. И впали в грех тягчайший, непростительный. А заблуждающиеся братья наши над верой истинной смеяться стали, что правоверные выдумкам верят.

— Средний правый лист. Зло во спасение

Сказал князь людям своим: "Душу свою спасать буду. Никого отныне казнить не буду, добром нравы очищать буду". Привели татя к нему. Выговорил ему князь. Сказал тать: "Каюсь", отпустил его князь, а тот, от князя выйдя, в ту же ночь невинную девицу обесчестил и убил зверски. Привели вора к нему. Выговорил князь ему. Велел возвернуть украденное, велел перед обокраденным извиниться и покаяться. Повинился вор и покаялся, покражу возвратил. И пошёл воровать дальше. Привели к нему чиновника, казнокрада и мздоимца. Наказал его князь словами и от службы уволил. А тот на деньги украденные имение себе в заморских странах купил и малолетних детей на растление и забаву себе стал покупать. А другие чиновники ещё пуще красть и безобразничать стали. Пришли варвары. Весь народ их как спасителей принял, а они всю княжью семью убили, а затем стали жечь, грабить, насиловать, убивать, дев, детей и мужей в рабство уводить. Оставили они страну сожжённую и ушли к себе в горы. И горькими слезами плакали люди от доброт князя своего.

Пришёл князь новый. Стал он татей карать, чиновников-ворюг на кол сажать, всех по справедливости награждать и наказывать. Вроде зло творил, людей казнил и пытал, а народ при нём Бога за него молил и процветал.

Убийство зло. Убийство мучительное зло тяжкое. Но казнь преступника — зло вынужденное и добро по сути. Муками своими искупает тать и душегубец часть тяжких вин своих и получает лучшую участь для души своей. И жертвы его радуются справедливости, прощают его и молят в мире ином Бога о милости для души падшего.

Зло глупо, без разума, сделанное, ужасно, но добру оно служит. Убил тать ребенка невинного ради забавы своей. И помог душе убиённого легче свое Предназначение выполнить, в коем должна была она показать, как она муки, лишения и неудачи выносить может. И сам тать поиман был и на кол посажен. И народу он тем показал справедливость правителя и строгость законов.

Зло, с умом сотворённое — зло горчайшее и тягчайшее.

Если говорят тебе все, что ты зло творишь, уединись, покайся и помолись. Если поймёшь, что к добру деяния твои ведут, иди один против всех. А если ты вообразил такое, но и на самом деле зло творишь, то ты уже давно с Пути своего сбился, и теперь очиститься можешь лишь в пасти адовой, и зарабатываешь душе своей тягчайшие муки и испытания от Диавола и помощников его ради очищения своего и спасения души заблудшей.

— Средний левый лист. Любовь плотская

Страсть плотская — опаснейшая из всех страстей, кроме гордыни ненасытной.

Увидел муж женщину прелестную, сотворил из нее кумира себе, а она сломала его, как тростиночку, высосала душу его, силы его, злато его, разрушила мир его и семью его и низвергла его в пасть адову.

Соблазнилась дева мужем видным. А он насладился ею и в блудилище продал.

Любовь плотская есть испытание душе тягчайшее, но и высочайшее. Кто её горнило прошел и закалился в нём, а не сломался, тот Путь свой пройдёт.

Когда страсть эта завладевает человеком, она лишает его ума, чести и совести. И губит душу его навсегда.

Но когда ребёнок зачат без страсти настоящей, выродок рождается. Когда мужи любить перестают, герои исчезают. Когда жёны любить перестают, народ умирает. Когда супруги перестают любить друг друга, дети перестают родителей почитать. Когда страсть соитием простым заменяется, мир гибнет.

А за грехи, кои в страсти содеял, Бог простит, если ты испытание выдержал и на благо силы новые использовал, а сам грехи свои осознал и в них покаялся. Этот грех искупительного служения не требует.

И молись перед соитием, если тебя обуревает страсть неистовая:

"Создатель! Помоги буре в душе моей развеять мусор, в ней накопленный. Помоги потоку чувств моих снести плотины предрассудков застарелых. Помоги страсти огненной сжечь шелуху страстишек мелких, и более им не поддаваться. И, самое главное, помоги мне выстоять в тяжком испытании, кое я сам навлек на себя неосторожностью своею. Не виню ни в чем возлюбленного (возлюбленную) мою Имярек, ибо сам я выбрал путь этот и испытание это".

— Нижний правый лист. Любовь духовная

Создал художник картину прекрасную и сам влюбился в неё. Создал мыслитель мысль красивую и ею очарован оказался. Создал учёный теорию мощную и радость неземную ощутил. И я, грешный Йолур, ныне радуюсь, как ребёнок, сумев выразить словами частичку Света Божиего.

Это и есть любовь духовная. Её Бог ниспосылает тем, кто достиг вдохновения Божиего трудами неустанными своими и совершенствованием души своей. И даёт она человеку наслаждение, ни с чем в этом грешном мире несравнимое, наслаждение райского сада.

Но опасна любовь эта. Влюблённый в творение своё забывает про мир Божий, а часто и про Бога самого. Он может соблазниться наглой ложью Кришны о всесилии разума и духа человеческого, и стать безумным в сердце своем. В счастье от прозрения своего человек не замечает, как слепнет вновь и безвозвратно.

Час любви духовной для тебя час выбора. Или ты станешь верным слугой Господа. Или ты соблазнишься лестью и прелестью Кришны, призраком всесилия и свободы, и низвергнешься в глубочайшую пропасть духовную, сея вокруг себя яд духовный, смерть и гниение.

— Нижний левый лист. Любовь Божия

Выше справедливости. Выше разума. Выше блаженства сада райского. Выше всех миров и времён.

Сильнее страстей, грехов и слабостей наших. Сильнее хватки пасти адовой. Сильнее всех сил тварных. Сильнее коварства и ненависти Князя...

Более ничего сказать своими грешными и слабыми устами не могу, остаётся только помолиться.

"О Тот, Чья Любовь выше всего, что нам доступно! Прошу Тебя: если я иду верным Путём, излей малую частицу её на ближних моих, кои с него сбились. Если же я теряю Путь свой и начинаю погрязать в заблуждениях, удели мне малую толику её, и я верну её сторицею ближним своим. И прости нам грехи наши, кои совершаем мы по слабости своей, как мы прощаем грехи ближних своих. Ибо Твоя Любовь выше даже закона и справедливости, и в тяжких испытаниях мне остается лишь на неё уповать".

— Ветвь третья. Семь смертных грехов

— Конечный лист. Гордыня

Сказал Кришна, лучший из слуг Господних, Господину своему: "Ошибся ты, Господи, произнося Слово своё. Несовершенен мир Твой. Я пойду и исправлю его". И сверг Господь дерзкого из Вечности в мир наш и во время наше и отдал ему этот мир в охранение, дабы он трудным служением своим исправил грех гордыни своей. Но тягчайший из грехов гордыня. Когда появились люди в нашем мире, начал Кришна управлять ими, вместо того, чтобы направлять их, считая, что он всё знает и всё рассчитает правильно разумом своим. Присвоил он себе самозванно титул Князя мира сего, и навлёк на себя проклятие Божие нести тяжесть этого титула до конца времён и безжалостно карать грешников по справедливости.

Сказал человек в гордыне своей: "Я — раб Божий". И уверен он, что поступки его совершаются по воле и по приказанию Господа, и что Господь защищает его ото всех, как господин раба своего, и что в грехах своих он отчитывается лишь перед Богом. И думает он, что тем самым он гордыни избег, и Князь поощряет его в самообмане этом. Но гордыня его ведёт его прямо в ад...

Сказал другой в гордыне своей: "Я свободен. Не слуга я Господу, почему я должен служить ему?" И стал служить он страстям своим. А потом и Дьяволу, называя его "святая свобода".

Сказал царь: "Велик я! Все должны мне поклоняться и меня о милостях просить!" Но гордыня его привела царство к гибели, и скитается он по лесам в одежде из тряпок и ветвей древесных.

Сказал отшельник: "Чист я душой! Каюсь неустанно в грехах своих, умерщвляю плоть свою и безгрешен стал". Но пришла к нему пери-соблазнительница, ввергла его в грех плотский, забрала всю силу его духовную, и открылась у него в душе пустота зияющая. И стал он рабом блудницы, и закончил жизнь свою в позоре и в грехе.

Тягчайший грех этот, и раскаяния в нем недостаточно, нужно искупление тяжкое.

Сказали люди сильнейшие: "Мы на небеса прорвались, демоны перед нами в ужасе разбегаются, и нет никого выше нас". Но увидели они зло, кое сеют вокруг, и гибельность пути своего, и раскаялись в грехе своем, и возопили к Богу единому, и простил Он их в Любви своей, и наложил на них Господь тяжкое служение: быть рабами Своими и охранять нас, грешных.

— Правый верхний лист. Ложь

Сказал Дьявол: "Свободен я от Господа. Дал он мне мир сей в удел. А раз Господь есть Истина, то свободен я от истины". И стал лукавый ложь повсюду сеять.

Любая ложь намеренная и осознанная есть служение Дьяволу, какой бы благой целью она ни прикрывалась.

Сказал пастырь: "Всё на свете предопределено Господом", стремясь возвеличить Господа, как будто это для человека возможно. И сказал вор себе: "Значит, так было предопределено, что я вор. И что этот кошелёк перейдёт от хозяина ко мне".

Сказал посыльный государю, что в столице всё в порядке, не желая огорчать его тем, что народ устал и речи дерзкие ведёт. Продолжил царь поход свой. А потом узнал, что некуда ему вернуться: народ республику провозгласил и его семью из царства выгнал.

Сказал полководец при шпионе вражеском, что пойдёт на восток, и сам послал своих разведчиков путь разведывать, сказав им то же. А на самом деле пошёл на юг и разбил врага. Но царедворцы царю нашептали: "Если он умного и хитрого врага обманул, то он и тебя обманет". И сместил царь полководца, и сослал его в дальнюю деревню.

Но Кришна может лгать и истиной. Сказал Дьявол женщине: "Соитие грехом не является". И впала та в блуд неистовый, забыв, когда и с какой целью это дозволено. Сказал Дьявол: "Бог дал твоей душе свободу, и волен ты делать добро, кому захочешь, и зло тем, кто неугоден тебе". И впал человек в беззаконие полное, забыв, что свобода означает ответственность за каждый шаг твой, за каждое деяние твое.

— Левый верхний лист. Вампиризм

Богач дряхлый, тело своё излишествами и блудом разрушивший, ведьму к себе призывает, коя из нерождённых младенцев зелье ему готовит, дабы его грешную жизнь продлить и расплату за неё отсрочить.

Блудница ненасытная выпила силы все у жертвы своей, аки паучиха у паука, с коим соитие совершила. И расцвела она красотою, и превратилась она в орудие диавольское.

Собираются негодные в полночь, в жертву младенцев и людей приносят и песнопения Кришне ниспосылают, и хороводы в честь его ведут, и в свальный грех валятся. И даёт им Князь силы и красоту телесную, забирая у них все их заслуги духовные за все жизни их.

Ходит женщина по дому своему, ближним своим, слугам своим, рабам своим за всё пеняет, всё время их унижает, и сил их лишает, а сама от этого расцветает. Не хозяйка она дому своему, не подруга она мужу своему, а враг злейший, разрушитель медленный и грабитель нераспознанный.

Встала стерва с постели своей, тяжко на душе у неё. Пошла она во град, поскандалила с людьми, довела их до гнева либо слёз, и стало ей на душе тепло и спокойно, согрелась она пламенем адским.

Говорил пастырь пастве своей: "Хвалите Господа!" И льстили наивные простецы Тому, Кто выше всех времен и миров. И в мыслях Его до существа низводили. И возрадовался их заблуждениям Диавол, пожрал их души и в обмен дал им ауру радости, и более всего тому, кто с пути их сбил.

Гордыня, ложь и вампиризм. Сии три греха есть грехи тягчайшие.

— Средний правый лист. Извращение

Победил полководец врага. Познал он почести, славу и пленился ими, впав в грех тщеславия. И настолько они его в плен свой захватили, что забыл он о чести, совести и долге и стал добиваться лишь почестей. И тем самым извратил он наслаждение, кое грехом не является, пока им не пленился, и грехом простительным, естественным, остаётся, пока из-за него обо всем другом не забываешь.

Стал властитель думать лишь о том, как власть свою сохранить и увеличить. И застонала страна от дурного управления его и от приспешников его. И извратил он полностью служение своё.

Совершила женщина грех плотский по страсти своей. А затем стала блудить уже не по страсти, а ради лишь наслаждения телесного, и так, чтобы ребенка не зачать, извратив тем сам смысл соития. А потом и предаваться блуду и разврату самыми мерзкими способами стала.

Боялся воин женщин и из-за этого прилепился он к соратнику своему и стал с ним вместе предаваться телесным наслаждениям. И сие есть извращение и грех тяжкий.

Хотел художник вдохновения. Но нечиста душа была у него. Не красоты Божией он алкал, а славы мирской. И принял он дурь, и написал результат бреда своего, и изобразил его на картине. И называет он это творчеством. А это есть уродство и извращение.

Лечил врач больных. И стало ему вдруг приятно боль чужую ощущать, и стал он им лишние страдания причинять. И вместо заслуг великих впал он в грех тяжкий.

И всё, самое лучшее, если о цели забудешь или средства негодные применишь, извращением становится.

— Средний левый лист. Гнев

Отказался слуга приказ хозяина исполнять. Обругал его хозяин последними словами. И ушёл от него в печали и в обиде слуга верный, коий видел, что приказ хозяина неразумен. И никогда к нему не вернётся.

Испортил раб вещь любимую хозяина. Набросился на него в гневе хозяин и убил его. И виновен ныне не раб, а хозяин его. И ответ ему держать и перед Богом, и перед людьми за душу погубленную.

Увидел муж жену свою, с парнем молодым обнимающуюся. И убил в гневе обоих, а потом узнал, что это был брат её родной, коего он видел лишь в детстве раннем. И преступник он перед людьми, и душегубец перед Богом.

Осудил судья любовника женщины. И вонзила она судье кинжал в горло, усугубив свои грехи и погубив окончательно любимого своего.

И я, грешный Йолур, в этом грехе повинен. Когда встал я перед Собором вселенским и начали алчные, объевшиеся и обленившиеся пастыри, услышав обличения мои, вопиять и лаяться на меня, разгневался я и начал резать правду-матку, а не правду говорить. Облаял я свору псов, сам с псами в гневе своём сравнявшись, и не стал в страсти своей увещевать их терпеливо, а проклял их и покинул Собор. И двенадцать лет пришлось мне каяться и искупать вины свои, прежде чем вновь услышал я Глас Господень и увидел отблески Вечной Гармонии.

Сей грех отворяет ворота к тяжким преступлениям и служит излюбленным оружием Князя мира сего против людей достойных.

— Нижний правый лист. Уныние

Человек неизмеримо ниже Господа, ниже даже, чем опозоренный, клеймённый за преступление раб по сравнению с императором. Но Бог всегда готов принять его молитву и служение его.

Пошёл человек обиды и несправедливости, с ним содеянные, императору высказать и защиты у него попросить. Но не пустили его во дворец чиновники, а когда император к народу вышел, оттеснили и избили его стражи. И отчаялся человек: если до императора меня, гражданина, слуги и рабы его не допускают, то тем более не допустят меня к Богу. И стал поклоняться он демонам, и погубил душу свою.

Никто, кто ниже Господа, поклонения не заслуживает. Демоны раскаявшиеся, рабы Его, охраняют нас и без просьб наших, по приказу Господина своего. Демоны нераскаянные и их Князь проклятый помогут тебе, но за помощь их ты расплатишься сторицею.

И в любом несчастии помни, что Господь наш услышит молитвы твои, если будешь молить Его о достойном и рваться молитва будет из сердца твоего. И подаст Он тебе руку помощи, и подкрепит тебя на пути испытаний твоих, а потом примет тебя в рай Божий. Но тот, кто отчаялся, сам отрезает себе путь к Господу, и добровольно предаёт душу свою тому, кто её пожрёт с удовольствием.

Совершил ты грех тяжкий, смертный, но пока ты унынию не предался, путь к спасению тебе открыт. Ты всем сердцем раскаешься в грехе своем, начнешь искупать его служением тяжким или наказанием заслуженным, и примет Господь вопль твой, исторгнет тебя из преддверия пасти адовой.

Сей грех результаты всех тяжких грехов закрепляет. Избавляет от него лёгкое покаяние и тяжёлое, но краткое, служение, дабы себя вновь в ум привести.

— Нижний левый лист. Гедонизм

Нет греха в том, чтобы утолить жажду и даже в том, чтобы на праздник выпить чару вина. Нет греха в том, чтобы насытиться, когда алчешь, а на праздник или у гостеприимного хозяина даже съесть блюдо вкусное. Нет греха в том, чтобы отдохнуть, когда устал, и даже улыбнуться, насладившись музыкой и пением, посмотрев пьесу добронравную и даже сыграв в ней роль, или станцевав танец приличный. Нет греха даже в наслаждениях плотских, пока не отвлекают они человека от души его и от Пути его и пока оба имеют законное право друг на друга. Нет греха в том, чтобы принимать заслуженную славу и почести, покуда они даются за дела твои и покуда дела свои вершишь ты не ради них.

Но всё это грехом становится, когда меру теряешь. И наслаждения со страстями и с почестями сбивают человека с Пути вернее, чем страдания и неудачи.

Если страсть подвигла тебя к тому, чтобы соитие совершить с тем, на кого ты права не имеешь и твой возлюбленный или возлюбленная на тебя право не имеют, то это грех, это прелюбодеяние. И даже если супруги в страсти своей забывают о душе своей и долге своем, это грех.

Если полководец или художник начинает упиваться славой и почестями, и стремиться к ним, а не к тому, чтобы долг свой исполнять, это грех тщеславия. Если ты напиваешься до потери разума, это грех пьянства. Если ты ешь не для утоления голода и поддержания сил, а чтобы насладиться яствами, это грех чревоугодия.

Если властитель или управитель начинает упиваться властью своей вместо того, чтобы рассматривать её как служение, и извлекать из неё излишние блага мирские, это грех властолюбия, открывающий дорогу всем другим грехам и у властителя, и у подданных его.

И общее имя всем таким грехам — гедонизм. Грех этот наименее тяжкий, но из него легко вырастают все иные смертные грехи.

Гнев, уныние и гедонизм. Сии три греха естественны и легко прощаются, если ими не прельстишься и к ним душой не прилепишься. Но открывают они ворота страшнейшим смертным грехам.

— Ветвь четвёртая. Знание и невежество

— Конечный лист. Знание

Знание человеческое всегда ограничено. И есть то, что для человека непознаваемо. И недоступна ему Истина, коя есть Бог. Но доступно ему стремление к Истине. И это стремление есть совершенствование.

А Дьявол, коий тоже есть тварь, и посему тоже ограничен, решил для себя: "Истина мне недоступна. Так и не нужна она мне. То, что мне выгодно, я буду представлять как истину". И многие люди и целые государства ведут себя так, как Князь мира сего, но приводит это их к падению и к краху. Отказ от стремления к Истине ведет к гибели конечной и безвозвратной.

Знание Божие бескрайне. Оно не может быть выражено ни словами, ни музыкой, ни математическими соотношениями. И поэтому у человека всегда остается возможность совершенствоваться, но, чем дальше он движется по пути Знания, тем труднее ему выразить то, что он узнал.

Знание, кое можно применить сразу же, полезно, но бесплодно. Оно может лишь передаваться, но новое знание не порождает. Оно подобно мулам, кои выносливы, работящи, но будь у нас в рабочем скоте лишь мулы, он бы весь вымер.

Знание, которое плодотворно, своенравно, как горячий жеребец, упрямо, как осёл, опасно, как разъяренный бык. Запрячь его и заставить везти повозку дел низких не всякий может, да и не всегда это нужно. Кто скакуна породистого в повозку запрягает? Кто быка лучшего жёрнов мельничный вертеть ставит? Лишь дурак и самодур законченный.

Когда человек новым знанием овладел, нельзя требовать от него, чтобы он на пальцах его каждому встречному мог объяснить. Знание судится лишь судом равных, как и люди достойнейшие. Нельзя толпе низких людишек дать судить полководца или царевича. Нельзя невежам, еле вкусившим от пиршества наук, дать судить учёного. Нельзя тёмным монахам и попам, еле знающим грамоте и затвердившим священные книги наизусть, а вне их ничего не видящим, дать судить того, кто прозрение Божие получил. Лишь равные им могут их понять и по справедливости оценить, знание ли это, или ошибка добросовестная, или заблуждение под влиянием козней Диавола, или злокозненность самого падшего.

— Правый верхний лист. Правда

Правда — это то, в чём человек полностью уверен. Правда не есть истина. Человеку свойственно смотреть с одной стороны, оценивать своей меркой, видеть лишь то, что он привык видеть, а во многих случаях лишь то, что он хочет видеть. Потому-то бывает так, что допрашивают человека под взорами менталистов наилучших, и говорят они, что тот правду сказал, а на самом деле выходит ложь. Не видел он злодея и говорит, что не было его. Не понял он слов человека и передал их наоборот, или же не расслышал и домыслил. Видел он и слышал всё, но в голове у него уже "твёрдые убеждения" есть, и с ними он всё сразу же согласовывает.

Человек, привыкший всегда говорить правду, выглядит честным и благородным. Но если его взгляд зашорен, если его принципы и убеждения нерушимы, то правда его становится горше всякой лжи. Посему вредят Истине и правде те, кто режут правду-матку, невзирая ни на что.

Помнить нужно, что полностью и нерушимо стоит быть убеждённым лишь в следующих трёх вещах: что Бог, коий вне всех времён и миров, дал нам Слово своё и стремление к Истине, Знаниям и Свету своему; что не можешь ты достичь ни абсолютной истины, ни абсолютного знания, и что тебе свойственно ошибаться и заблуждаться; что Дьявол умнее и хитрее любого человека и обмануть его нельзя, а вот он может обмануть любого, если тот возгордится и положится лишь на рассудок свой, и обязательно обманет того, кто Кришну обхитрить захочет.

По этой причине вредны сказочки, где мужик черта обманывает, и нельзя врага нашего унижать и высмеивать, ибо тогда мы окажемся не готовы к козням его. Он ниже любого, самого злого, человека по делам и воле своей, но неизмеримо сильнее любого из нас по мощи разума и по коварству, с которым он свой разум применяет.

Поэтому правду нужно проверять верой, чтобы она не разошлась с Истиной.

— Левый верхний лист. Судьба

Сказал один: "Нет Судьбы. Наши деяния плетут наше будущее". Сказал другой: "Есть Судьба. Когда Бог даёт человеку Предназначение, первый поступок определяет и Судьбу его. И деяния его катятся одно за другим, как камни при обвале, стронутые с места первым камнем". И оба они неправы.

Судьба — как река. Спокойно и плавно несёт она свои воды, и щепка на её поверхности плывёт по течению. Но подходит она к порогу или к перекату, и щепку мотает из стороны в сторону, пока не выплывет она вновь на спокойное место, если только не выбросит её на берег. Так и жизнь. То в ней спокойное течение, когда Судьба твоя несет тебя по руслу определённому. Ничего ты тогда изменить сильно не можешь, можешь лишь накапливать заслуги либо грехи. И сие лишь от тебя зависит, а не от течения. Тот, кто говорит: "Ничего не мог поделать. Судьба несла меня, вот и грешил", обманывается, дабы прикрыть свою трусость и безволие.

Но наступает момент, когда от твоего малейшего действия меняются линии Судьбы не только твои, но и ближних твоих, а то и дальних. Это момент выбора. И вот тогда проверяются твои духовные силы, заслуги и знания. На какую дорогу ты свернёшь, какую линию Судьбы определишь?

Бессмысленно биться головой в стенку, когда идёшь по линии Судьбы. Но нужно копить силы, чтобы сделать правильный выбор, когда попадешь на её развилку.

Если кто предсказал тебе будущее или ты во сне его увидел, знай, что это лишь одна из линий Судьбы. Перед нею будет развилка, и в момент выбора ты свернёшь или на эту, или на совсем другую. Поэтому не ходите к ворожеям, ибо льстивым гаданием они лишат вас осторожности и вы встанете на гибельную дорожку. А грозным предсказанием они лишат вас смелости, и вы не уйдёте с гибельного пути. Так что любое гадание ухудшает вашу судьбу и есть дело богопротивное. Если Бог пожелает, Он пошлёт тебе сон вещий. Но сон лживый может послать тебе и тот, кто умеет лгать даже истиной.

— Средний правый лист. Ум и хитрость

Умный человек делает то, от чего всем становится не хуже, а кому-то лучше. Хитрый стремится сделать себе лучше за счёт других.

Умный поступок всегда уместен, он продвигает тебя по Пути твоему. Хитрый поступок тебя с пути сбивает. И выгода от него оказывается мнимой.

Пришёл человек к правителю и передал ему, что его лучший советник правителя ругает. И правду ведь говорил, порою за вином советник в речах несдержан был. Разгневался правитель и прогнал своего советника, и пошёл тот к соседнему князю, а сосед возрадовался, обласкал его и приблизил к себе. И соседнее княжество расцвело, а правитель обратил гнев свой на того, кто хитростью своею заставил его лучшего советника прогнать, и казнил его.

Посоветовал вдруг советник царю всё зерно по справедливой цене скупить, и назначил его царь этим делом руководить. Начали крестьяне цены завышать, и стал он хлеб у них насильно выкупать. Возмутились люди всего царства, да тут время сеять пришло, а потом засуха началась и саранча напала. И благодарили они царя своего за мудрость и доброту, потому что в соседних царствах люди с голоду умирали, а здесь царь страждущих кормил, а остальные из его закромов хлеб насущный покупали и бедствие пережили. Хулили советника, а он народ спас.

Пришел крестьянин на рынок, подошёл к нему молодой человек и ничего в мясе не понимает. Продал ему крестьянин жилы, мясом обёрнутые. А тот не распознал. Но пришёл крестьянин вдругорядь на рынок, и у него никто не покупает. Тот, кого он обманул, поэт городской был и сочинил про обманщика песенку. А вести худые быстро разбегаются по городу. Так что раз обманешь, второй раз не продашь.

Отдал человек другу своему жильё своё, когда в дальние страны уезжал. Учили его умные люди: "Продай жильё, деньги нужнее". Но началась смута в дальних странах. Потерял всё человек и на родину вернулся. И друг ему жильё его отдал, и зажил человек счастливо. А деньги бы пропали на чужбине.

— Средний левый лист. Заблуждение

Слаб разум человеческий. И особенно тогда, когда он себя сильным воображает.

Тот, кто думает предложениями затверженными, словами, а не понятиями, не разумом, а рассудком обладает. И таковые более всего в своем уме уверены, поелику не хватает у них ума со стороны посмотреть на то, что они истиной считают, и две стороны одного и того же сразу в голове своей удержать. Рассудок ведет к полузнанию, а полузнание к заблуждениям, а заблуждения часто к гибели. Поистине, полное невежество, понимающее, что оно невежество, лучше полузнания, считающего себя знанием.

Нашли в княжестве древнее хранилище с золотом и платиной. Разрешил князь людям своим его разрабатывать: больше денег станет, люди разбогатеют. Стало много золота у людей, стали их купцы дешёвые товары у соседей закупать, а иноземные свои наперебой везти. Стало княжество богатеть, у всех дом полной чашей стал. Только скоро мастера местные заметили, что их изделия никому не нужны: дешевле привозные купить. И крестьяне местные заметили, что их продукты никому не нужны. И разорилось это княжество вконец.

Накопил царь денег, создал армию отличную и решил завоевать соседнее княжество. Да в княжестве том народ, хоть и маленький, а себя в обиду не даёт. И соседи обиделись, что царь сильнее станет, и за княжество вступились. Вместо маленькой войны получилась большая и долгая. А самое обидное, что победил царь, присоединил княжество, да разорённые земли дохода не давали. А поднимать их уже ни денег, ни людей не осталось.

Вроде все думали, да думали плохо.

— Нижний правый лист. Прозрение

Силён разум человеческий. И особенно тогда, когда он себя слабым считает.

Мучается мастер над изделием новым. Ругает он себя за тупость и глупость. И вдруг видит, как всё соединить, чтобы удобно, надежно и красиво стало. Ищет учёный решение, почему это так себя ведут муравьи, а не иначе, и совсем отчаивается. И вдруг видит, что упускали все из виду, что те муравьи, коих бездельниками считали, на самом деле знания муравьиные хранят в сети тел и усиков своих, и муравейник почти что разумен, хотя сами муравьи почти как автоматы. Ищет поэт слово нужное, спать по ночам не может, уже в загул и пьянку хочет удариться от усталости и отчаяния. И тут приходят ему на ум слова единственные, и всё складывается.

Прозрение дается лишь тем, кто с разных сторон на дело рук и разума своего посмотреть может, кто себя дураком не стесняется посчитать, и кто в достижении цели своей упорен. И ещё одно важно: надо, чтобы цель эта человека за душу зацепляла, хотя он при этом может и какие-то земные бренные надежды с нею связывать.

И в момент прозрения человек испытывает высочайшее наслаждение, которое выше всех телесных. Но есть радость ещё высшая.

— Нижний левый лист. Вдохновение

Лишь тем, кто стремится к чистой цели с чистым сердцем, дается вдохновение Божие. На краткое время видит человек бренный свет Истины, прикасается к Знанию и ощущает сферы высшие.

Высшая это радость и высшее испытание, ибо, если ты не вынес из вдохновения новое Знание или новую красоту, выгорает вся твоя душа. Если ты пытаешься достичь вдохновения не поисками и молитвами непрестанными, не полным отвлечением от мира, а средствами, кои временно человека возбуждают, ты не вдохновения достигнешь, а иллюзии его и вынесешь оттуда тьму лжи, а не свет Истины, уродство, души людей медленно пожирающее, а не красоту, души людей возвышающую.

Если ты пытаешься продлить это состояние, ты сгоришь в нём, как бабочка на огне свечи. Смерть эта не позорная, но и чести в ней мало. Служение твоё, если вдохновение тебе ниспослано, вернуться на землю грешную и выразить то, что открылось тебе. А это очень трудно, ибо Знание словами не выразишь, красоту истинную на картине, в стихах или в музыке не передашь полностью. И придётся тебе находить способ, как поведать людям о том, что тебе открылось, И будет тебе казаться наш мир бедным и бесцветным, наш язык косноязычным, пока ты не выполнишь свой долг.

Нужно помнить, что того, кто к вдохновению поднимается, Кришна подстерегает и подсовывает ему ложную идею. Часто так бывает, и приходится человеку после мук долгих убедиться в том, что под видом знания у него возник обман, под видом красоты — опасное уродство. Но того, кто находит в себе смелости в этом признаться, Бог гораздо легче удостаивает настоящим вдохновением.

Если ты хоть раз своё дарование предал, халтуру на свет Божий выпустил, Бог только после полного покаяния и жестокого искупления тебе новое вдохновение ниспослать может. Так что если не чувствуешь себя в силах сделать нечто, достойное того, чего уже достиг, лучше ленись. И когда вновь тебя за душу что-нибудь зацепит, и вновь ты всей душой проникнешься идеей, встретит тебя Господь радостно и вновь даст тебе глянуть на Свет Божий и прикоснуться к Знанию и Красоте истинным.

— Ветвь пятая. Люди

— Конечный лист. Человек и душа его

Души наши высшей целью своею имеют развитие всестороннее. И ради этого Бог в мудрости своей даёт им возможность воплотиться в разных мирах и разных временах, дабы пройти все возможные испытания. Радость есть испытание. Горе есть испытание. Счастье есть испытание. Мука есть испытание. Богатство есть испытание. Нищета есть испытание. Долгая жизнь есть испытание. Краткая жизнь есть испытание. Власть есть тягчайшее испытание и служение. Несправедливость есть испытание и очищение.

Высшая цель человека — развитие. Он не может развиться во всех направлениях. Посему Бог ниспосылает воплотившейся душе Предназначение. Выполнить своё Предназначение, пройти свой Путь — это развить то, что ещё не было развито в твоей душе и не потерять ничего из того, что она уже достигла в других жизнях. Всё остальное дастся.

Заблуждаются те, кто говорит, что счастье человека определяется прошлыми его заслугами, а несчастье — грехами в прошлых жизнях. Каждое испытание независимо, и времена бывают разные, и миры разные, копятся лишь богатства душевные. Но все они ничтожны перед новым испытанием.

Заблуждаются те, кто говорит, что цель человека — удержаться от грехов и покаяться в содеянных. Безгрешность без достижения Предназначения своего, Цели своей есть трусость перед Богом. Отшельник стремится спасти свою душу, но при первом же всплеске вдохновения, когда он должен вынести из Света Божьего нечто новое, он видит, что в душе у него пустота и что нового воспринять и поведать людям он не может. И все его мнимые заслуги летят прахом.

Заблуждаются те, кто говорит, что цель человека — избежать страданий и разорвать цепь страданий, кто говорит, что жизнь человека есть страдание и что она причина страданий. Они трусливо отворачиваются от Пути своего, боясь страстей и деяний, и низвергаются в пропасть небытия, из которой они будут пытаться выбраться миллионы раз, пока не получат возможность нового воплощения.

Заблуждаются те, кто говорит, что цель человека — соблюдать Закон Божий и сотни заповедей. Не бывает у людей закона Божиего. Все законы люди грешные изложили. И малые, неизбежные грехи тех, кто пытались донести до людей Заповеди и Наставления Божии, размножаются бесконечно у тех, кто чтит букву закона.

Жизнь есть испытание. Она лёгкой не бывает. Лёгким бывает только существование, при котором теряешь ты накопленные душевные богатства, дабы избежать грехов и неприятностей.

Пока не откроешь глаза, не увидишь. Пока затыкаешь уши, не услышишь. Пока не думаешь, не поймёшь. Пока не веришь, не живёшь.

— Правый верхний лист. Правители и подданные

Мир делится на государства. Государство не может жить без правителя. И быть правителем — одно из тяжелейших служений.

Если правитель допускает, что его восхваляют и ему льстят, он сбился с пути своего. Если правитель не имеет мудрых советников, которые говорят ему наедине правду в лицо — он негоден для должности своей. Если правитель допускает, что его хулят все подряд — он слаб и негоден для должности своей. Если правитель награждает за ложь и карает за правду — он гибелен для государства. Если правитель уверен, что всё решит сам, и никому дел не доверяет, а в государстве больше десяти тысяч жителей — он губит государство.

Очень умный правитель может быть гибелен для государства, если он занёсся своим умом. Умный гибелен, если он не желает видеть рядом с собой никого умнее себя. Посредственный гибелен, если он не знает, кого из советников когда слушать, и тем более, если не умеет советников подбирать. Убогий умом правитель может усидеть, лишь если вокруг и в государстве всё спокойно, и даже вспоминать его могут почти как святого, но после его ухода будет беда.

И молитва правителя

"Господи! Дай мне силу изменить к лучшему то, что я могу изменить, дай мне волю вынести то, чего я не могу изменить, и частичку Света и Знания Твоего, дабы отличить первое от второго".

А подданные должны смотреть, не сбился ли их правитель с Пути своего. Высшая доблесть советника — в лицо государю сказать, что тот с Пути сбивается. И говорить это надо, невзирая на гнев правителя, и нельзя уходить самому в отшельничество, пока безумный правитель тебя не прогнал.

Обычные же люди должны всегда помнить, что мораль и Правда Божия выше законов человеческих, и не выполнять приказов безбожных, открывать правителю глаза, если приближённые лгут ему бесстыдно, а если не получается это, знать, что мандат Божий у их правителя кончился и свергать его вместе со сворой приспешников.

Но, пока не преступает правитель Истины и морали, повинуйся ему, ибо развалится дом тот, где все кирпичи в стене станут вести себя, как захотят. И молись за него:

"Бог единый, коий вне и выше всех времен и миров. Обрати взор свой на наше ничтожное государство и дай правителю его Имярек: разум, дабы советников мудрых слушать, а глупые советы отвергать; терпение, дабы увещевания тех, кто ошибки и грехи его указует, с вражьим лаем не путать и в уши свои пускать; волю, дабы преступников карать, а тех, кто оступился, миловать; взгляд ясный, дабы видеть, как мы живём, а не как ему царедворцы описывают; руку крепкую, дабы государство наше от врагов защищать; и душу чистую, дабы лесть и ложь распознавать и отвергать".

— Левый верхний лист. Мужья и жёны

Самое главное из установлений людских — семья. Поелику это установление людское, а не Божие, у разных народов и во времена разные могут обычаи здесь разниться до противоположности. И нельзя осуждать других за то, что семья у них по-другому устроена, и обвинять их в блуде либо в лицемерии за это. Если она прочна и позволяет вырастить доброе новое поколение, она соответствует установлениям Божиим.

Но если дети начинают не уважать родителей и бежать от них, если семьи разваливаются быстрее, чем создаются, если блудницы и лицедеи становятся авторитетами в обществе, то семья больна, а, значит, всё общество больное. И тогда пастыри должны свой голос возвысить, а если необходимо, и правоверных из других стран призвать, дабы огнём выжечь язву раковую. Ибо только так можно спасти народ от вырождения и гибели.

Естественно мужчине иметь и одну жену, и две, и три, и четыре, но не больше, сколько удержат руки его, хватит достояния его и мощи чрёсел его, и сколько дозволено обычаями народа его. Нет греха в том, чтобы взять рабыню, кою захватили руки твои в честном бою. Нет греха и в том, чтобы приказать рабыне, купленной за золото твое, обнять тебя. А если рабыня через неделю будет всё ещё плакать и просить больше не повторять соития, отпусти её на волю, снабдив деньгами и одеждами, или продай её по её желанию другому.

Не допускай, чтобы пристрастия твои ссорили жён и наложниц твоих между собою. А жёны и наложницы должны знать, что они не могут упрекать мужа, пока он не начинает забывать одну из них ради другой, и ссориться зря, изводить друг друга от ревности.

И если обычаи народа твоего дозволяют, и законы не нарушаются, то ты можешь слюбиться с тем, на кого право имеешь или кто на тебя право имеет, но не разрушать при этом ни свою, ни его (её) семью. Не похвально это, но смертного греха в этом нет.

Но вампиризм и извращение — соединяться с теми, кто ещё не созрел для соития. И преступление это перед Богом и перед людьми. Извращение и смертный тяжкий грех — соединяться с братьями или сёстрами своими, с дочерьми или сыновьями, а тем более с отцом или с матерью. Делать это можно, лишь если иначе род людской вымрет, поелику других людей нет вокруг и добраться до них нельзя.

— Средний правый лист. Родители и дети

Семья нужна прежде всего для того, чтобы детей растить и род человеческий достойно продолжать. Ещё во чреве матери ребенок всё слышит и всё воспринимает, что его мать видит, слышит и делает. И выходит он из чрева её, уже зная многое. Посему важно, чтобы с того момента, как ребенок в чреве зародился и душу получил, давать ему примеры лучшие и учить его всему доброму. А душу плод получает тогда, когда месячные очищения мать должна была бы проходить. И когда мать осознаёт беременность свою, Предназначение своё он получает.

Долг родителей первейший: воспитать дитя свое благонравным, развить душу и тело его. И помнить они должны, что нельзя раскрыть всех способностей своих, если ограждён ты от опасностей. Смерть ребёнка при обучении — меньшее зло по сравнению с тем, что он негодным вырастет. Но наказывая дитя своё, ты не должен повреждать ему ничего, ни телесного органа, ни души его тем более, и потому не наказывай его во гневе. Если Бог дал ему в качестве испытания раннюю смерть или увечье, не через руки родительские он должен его получить.

А когда дитя отроком или отроковицей станет, долг родителей помочь ему путь свой по жизни выбрать, дабы то, что в его душе скрыто было, раскрыть и Путь свой пройти до конца. Действуйте здесь добрым словом и примером своим, но разрешается и, более того, вменено вам, если чадо настаивает на пути, явно вами не одобряемом, отпустить его на этот путь с одним золотым и двумя одеждами и запретить ему к семье за помощью обращаться, пока он не докажет, что, паче чаяния, это был его Путь, или пока не покается в своем упрямстве и гордыне и не вернётся на пути верные.

А когда дети на свои ноги встанут, а родители их силы терять начнут, долг детей воздать тем, кто их вырастил, всею душой и всеми силами своими за их благодеяния. И мерзки перед Богом все законы и обычаи, кои это не одобряют и стариков в дома призрения и в монастыри отправляют. Это участь бездетных, как искупление их вины перед народом своим и Богом.

Великая заслуга — сироту взять в семью и воспитать как чадо своё. И великая заслуга — того, у кого все дети погибли, и сам он или она уже немощен, призреть в семье своей. Ибо тем самым ты не только перед Богом заслугу получаешь, но и детям своим добрый пример подаёшь и их души поднимаешь.

— Средний левый лист. Война и мир

Война — дело страшное. Гибнут воины, но они сами выбрали участь свою, гибнут невинные, горят города, разоряются села, бесчестятся жёны и девы, порабощаются побежденные. Но, покуда война ведется по законам чести, она является очистительным огнём, коий помогает отобрать среди людей доблестных и крепких духом.

Если долго войны нет, воцаряются везде чиновники-мздоимцы и крючкотворы, худшие из людей, слабые духом, но коварные умом, начинают изводить лучших. Женщины перестают рожать здоровых детей, извращения процветают, мораль исчезает. Гражданам запрещают самим защищать себя, суды и общество начинают защищать преступников, а не жертв их. Армия становится сточной канавой, а не местом для настоящих мужчин. Общество и народ разлагаются.

Всё, что естественно для человека, не может быть ни абсолютным злом, ни абсолютным добром. Ничто, созданное им, не может быть идеальным. Даже если создатель чего-то вдохновлялся самим Дьяволом, он обязан был ошибиться и в его творении будет и нечто хорошее. Даже если создатель был вдохновлён Богом единым, он обязательно допустит помарку и внесёт в свое творение долю зла возможного.

Большинство народов считает, что взять женщину по праву победителя — дело естественное для воина после выигранного сражения. Можно считать, что эту женщину честно завоевал воин своими руками. И поэтому греха большого здесь нет, а на женщине нет позора. И похвально будет, если после этого воин предложит женщине стать его женой, и в этом случае разрешается взять её в жены без согласия других жен и даже пятой женой. Но другие жёны имеют право тогда на почётный развод.

А во время мира нужно народу не обольщаться тем, что власть и стража его защитит, не выпускать оружия из рук своих и учить детей своих делу военному, дабы не сгнили тело и душа народа.

И без хитростей на войне невозможно, посему простительны хитрости военные. Но если ты не заставил противника самого себя обмануть, а обманул его прямой ложью, то грех смертный на тебе всё равно лежит.

— Нижний правый лист. Миряне и клир

Пастырь должен утешать прихожан своих, помогать им силы духовные развивать, молиться за них. Он должен быть человеком добродетельным, не может совершать прелюбодеяния и жениться на разведённой, и сам не может разводиться с женой, ибо, если Судьба послала ему дурную жену, это часть его служения и искупления.

Бегите того пастыря, коий обещает блаженство. Не блаженства надо искать, а совершенствования. Он через дурман духовный низвергнет вас в самые глубины ада.

Бегите того пастыря, коий соглашается молиться за успех дел ваших, или хотя бы за здравие болящего. Он продал душу свою Князю в обмен на блага мирские.

Бегите того пастыря, коий славит властителей. Он служит не Богу, а владыкам земным. Бегите того, коий властителей всё время ругает. Он служит не Богу, а гордыне своей.

Бегите того пастыря, коий говорит, что лишь в их вере спастись можно. Он верит не в Бога, а в веру свою, и воздвигает идола из неё. Любой верящий в Бога спастись может, если Предназначение своё исполнит и от грехов своих очистится.

Бегите того пастыря, коий жертв и приношений требует. Не Богу он служит, а идолу. Богу приношения наши не нужны, ему нужны добрые дела наши и совершенствование душ наших. И подкупить Его, и откупиться от Него нельзя. Но даяния могут быть частью искупления грехов или даваться от чистого сердца, когда хочется Бога восхвалить, чего делать нельзя, и тогда нужно давать на дело Божие.

Бегите того пастыря, коий говорит, что он волен грехи ваши простить и отпустить. Простить может лишь Бог в Любви своей. Пастырь этот гордыней поражён.

Монах, коий приношения вымогает, чрево своё набивает и пьянствует, а тем более любодействует — монах Кришны. Бегите таких и гоните таких прочь.

— Нижний левый лист. Святые, пророки и лжепророки

Если человек верно прошёл Путь свой, то получает он покой Божий и ждёт конца времён, помогая нам, грешным, пройти испытания свои. Такого люди называют святым.

Недостаточно для святости покаяния в грехах своих и их искупления. Бог хочет от нас не сохранения, а совершенствования. Тот, кто лишь кается, стремится спасти то, что у него уже есть. Любой грех ему засчитывается, и приходится искупать его, а заслуг от этого не прибавляется. Чтобы стать святым, нужно Путь свой пройти, творя добро, и если Путь твой ведёт через грех — не побояться этого, пройти, очиститься и укрепиться душою.

Через святых Бог чаще всего совершает чудеса, для совершенствования мира и людей необходимые. Но склонны люди по невежеству своему считать чудесами плоды высокого Знания Божественного, лучи Света Божиего и свершения души возвышенной. И нужно помнить: не каждый святой чудеса вершит, не каждый, кто чудо совершил — святой. Верные слуги Кришны тоже порой используются им для совершения чудес злобных и соблазнительных.

Самое тяжкое служение, кое возлагает Бог на человека — пророчество. Только тот может пророком стать, кто неоднократно видел Свет Божий и достигал высшего вдохновения, и кто использовал это вдохновение не для сотворения угодных Богу шедевров, а для духовного совершенствования своего и людей. Все люди ошибаются. Ошибаются и пророки, и наказываются за свои ошибки сторицею по сравнению с людьми обычными.

А самое страшное, что перед каждым пророком Дьявол на каждом шагу разевает пасть свою невидимую, и любое неверное движение человека может превратить пророка в лжепророка и низвергнуть его на самое лоно Кришны лукавого. И такое происходит с половиной тех, кто получил служение пророчества, в один из моментов развилки Судьбы. Посему и говорят правду что с каждым пророком на пару приходит лжепророк, и людям ниспосылается испытание: отличить одного от другого.

— Ветвь шестая. Безумцы

Потерялась ветвь эта. Судя по сохранившимся отрывкам, совсем другим духом она была проникнута, чем остальные: это был спор Йолура с противниками его, доходивший до проклятий в их адрес. Вот три из сохранившихся отрывков:

... оба они прокляты. Ибо для снятия греха необходимо и покаяние, и искупление, и прощение тех, кто пострадал от греха твоего. Покаяние без искупления — попытка отболтаться от Бога, искупление без покаяния — попытка откупиться от Него, не просить прощения у обиженных тобою, если есть у тебя такая возможность — трусость перед Богом. И не может священник отпустить твои грехи, пока в душе твоей нет покаяния, не прошёл ты искупления и не попросил прощения.

... проклят. Ибо молитва, произносимая без души, аки попугай или автомат, грязнит душу, а не совершенствует её, и услаждает лишь Кришну. Три раза в день молиться необходимо, но тринадцатая молитва — грех великий.

... проклят и обречён пасти адской, ибо нельзя просить Бога о благах мирских. Посему нельзя молиться о здравии даже императора или Первосвященника. Нужно укреплять дух, остальное приложится.

— Ветвь седьмая. Молитвы

— Конечный лист. То, что из души рвется

То, что само из души твоей рвётся — часто молитва наилучшая. Но на страже стоит Кришна и слуги с рабами его. Готов он всегда извратить всё, и в первую очередь самое лучшее. Так что в экстазе своем не направь духовные силы свои ему на помощь.

Если у тебя вырвались слова восхваления Господа, вспомни, что даже царь земной, если тираном и подонком не является, лести не переносит и не допускает. Недостойно человека снижать Господа до твари, коей приятно может быть восхваление. Вот Кришна будет рад, если его похвалишь и ему польстишь. И готов он всегда перехватить восхваления и с ними вместе всю молитву твою.

Если у тебя вырвалось именование себя рабом Божиим, вспомни, что право исполнять Его приказы и отчитываться лишь перед Ним в делах своих нужно заслужить, и мало кто даже из пророков заслужил это, и эти слова гордыня непростительная.

Если ты назвал себя верным слугой Господа, сразу оговорись: "Стремлюсь быть им всеми силами своей души". Ибо грешен человек и свойственно ему ошибаться. Лишь на смертном одре, после покаяния в грехах и прощения от близких и от священника, можно произнести: "Я был верным слугой Его", и это будет оправдано, поскольку даже самый верный слуга совершает ошибки.

Если не знаешь, как молиться, произнеси символ веры:

"Нет Бога, кроме Бога единого, Двенадцать — рабы Его, Кунг и Йолур — пророки Его, и я слуга Его" (Эту фразу Йолур ни разу не написал собственноручно; он попросил других написать символ веры, ибо недостойно человеку самому утверждать, что он — пророк. Он может лишь молить Бога, чтобы Тот подтвердил, что он является пророком. А признать пророком должны люди, коим он пророчествует).

— Правый верхний лист. Молитвы покаянные и перед смертью

При покаянии можешь произнести молитву:

"Боже мой! Грешен еси, и раскаялся еси! Буду выносить искупление грехов моих, дабы смыть их с души моей, и прошу у Тебя силы духовной не повторять их вновь. Прошу у тебя стойкости противостоять искушениям Князя и слуг его, и слабостям души моей собственной. Прошу у тебя частичку Света Твоего, дабы озарила она путь мой и помогла мне вернуться на Путь к Предназначению моему".

Перед смертью, если покаялся и получил прощение от обиженных тобою ближних твоих, произнеси символ веры со словами последними: "И я был (была) верной слугой Его". А иначе молись из сердца своего, а если оно не подсказало тебе слов правильных, молись так:

"Господи! Пришёл мой последний час в этом мире, и, может быть, в этом времени. Каюсь я в грехах своих (перечислить), но не успел искупить их и получить прощение от обиженных. Молю Тебя, помоги мне получить это искупление после смерти и дай мне силы достойно выдержать его, всё равно, адскими муками или соблазнами сада райского будешь Ты меня испытывать. Чаю очищения своего и надеюсь, что я был достойным слугой Твоим и прошёл Путь, мне предназначенный, до конца".

Если же чувствуешь, что струсил пойти по своему Пути или сбился с него, молись:

"Господи! Не в грехах моих дело, а в том, что сбился я с Пути своего, и лишь перед смертью узрел это в слепоте своей. Не исполнил я Предназначения моего, и подлежу пасти адовой. И молю Тебя, Господи, отврати от меня участь сию. Я готов на самое тяжкое искупление и вновь пройти свой Путь, когда очищусь от грязи налипшей. Слаб я был, Господи, и винюсь в этом!"

И говорите, когда душа отлетает:

"Господи! Дай душе слуги твоего правоверного Имярек самую лучшую участь, которую она заслужила. Готов взять на себя часть грехов усопшего, дабы помочь ему".

— Левый верхний лист. Молитвы осужденного и невинно осужденного

Если повинен ты в преступлениях тяжких, и предстоит тебе наказание заслуженное, то Судьба помогла тебе душу свою сохранить. Осталось тебе лишь покаяться, повиниться перед жертвами своими, по мере возможности помочь им, а самому вынести наказание с достоинством. Поможет тебе молитва:

"Грешен я весьма и весьма, и меч закона обрушился на меня по заслугам моим перед Князем мира сего. И отсёк этот меч меня от царства лжи и беззакония, и вернул он меня к людям, коим я зло чинил. Господи, всей душой принимаю я наказание, мною заслуженное, раздал я всё, что было, жертвам моим, повинился перед ними и молю Тебя, чтобы Ты позволил мне уйти в мир иной с очищенной душою. Если, паче чаяния, помилуют меня, уйду я в монастырь к монахам нищенствующим и буду там послушником добрым".

А ежели ты женщину ограбил и обесчестил, а тем более покалечил, то замени последнюю фразу на "Женюсь я на жертве злодеяний моих Имярек и буду всю жизнь мою и её искупать служением вину свою и перед нею, и перед другими, кому я зло чинил". Если же эта женщина не согласится взять тебя в мужья, а тебя помилуют, отдай ей всё, что у тебя осталось, и иди в монастырь.

Справедлив лишь Дьявол. Людской суд всегда может ошибиться, и осудить тебя невинно. И тогда грехи твои искупаются полностью, ложатся они на плечи судей неправедных. Грехи преступника истинного утяжеляются. А ты можешь попросить Господа в молитве своей:

"Господи, грешен я. Но не за грехи мои осудил меня суд людской, а за преступления чужие. Знаю я, что грехи мои истинные легли теперь на плечи судей ошибшихся. Если они ошиблись по неведению своему, то не карай их сурово за грехи мои. Если же они судили неправо, то пусть эти грехи причтутся им к их смертным грехам. Вразуми преступника истинного, дабы покаялся он в грехах своих, кои теперь стали намного тяжелее. И пусть незаслуженная кара моя смоет грехи с ближних моих Имярек, Имярек, Имярек. А я буду в мире ином молить о неминуемом торжестве справедливости".

Если же ты услышал, что за преступления твои другого казнить будут, и сам явился вовремя, чтобы спасти невинного, то все твои грехи смыты, если ты при этом покаялся в них, и если тебя помилуют, ты не обязан в монастырь идти. Но жениться на жертве своей обязан. А если тебя казнят заслуженно, молись:

"Господи, по делам своим кару принимаю, с чистою душою к Тебе иду и чаю сада райского или покоя. И пусть муки мои смоют грехи с Имярек, Имярек. Прими меня, Господи!"

— Средний правый лист. Молитвы детские и за детей.

Молитва, когда плод в чреве появился

"Спасибо тебе, Господи, что Ты избрал нас для того, чтобы отправить в жизнь ещё одну душу. Понимаем мы и честь, кою Ты нам оказал, и служение, кое Ты на нас возложил. Мы с сего дня будем учить наше дитя и наставлять его в вере, знании, добронравии, растить его в любви и помогать душе его раскрыться и найти Путь свой. Просим Тебя наставить нас во всём этом".

Молитва при рождении ребёнка

"Господи, помоги новорождённому чаду нашему войти в свет Твой, найти Путь свой, и, если это возможно, избежать напастей злых. Как мы любили его и наставляли, пока оно было в чреве материнском, так и теперь мы будем любить его и наставлять".

Детская молитва.

"Бог Единый, даруй мне Свет твой. Верю в Тебя и готовлюсь служить Тебе".

Молитва на смерть ребёнка.

"Господи, душа чада Имярек закончила короткий путь в этом мире. Если по нашей вине Путь его оказался оборван, пусть грех этот ляжет на нас, грешных родителей, а не на душу детскую. Дай чаду нашему жизнь новую в лучшем мире, а душе его лучшую из возможных участей. Как мы любили дитя наше, так, молим Тебя, и Ты не оставь его Любовью своей".

— Средний левый лист. Молитвы семейные.

Молитва, когда к чистой трапезе приступаем

"Господи, дай нам вкусить Знаний, Истины и Света Твоего, как мы сейчас вкушаем эту еду".

Молитва, когда ко сну отходим

"Господи, не допусти, чтобы, пока мы спим, злые духи нас смутили. А когда мы бодрствуем, мы сами, с помощью сил духовных, Тобой укрепленных, будем ратовать с ними".

Молитва, когда просыпаемся

"Господи, сделай так, чтобы этот день приблизил каждого из нас на шаг к Предназначению его. А мы постараемся со своих Путей не сбиться".

Молитва на семейном празднике

"Господи, сделай так, чтобы счастье наше укрепило бы нашу семью и наш дух, а не ввергло нас в беспечность и соблазн. А мы будем все свои силы прикладывать, дабы служить Тебе и Путям своим".

Молитва при бедствии или горе.

"Господи, если вызвали это горе наши вины, открой глаза нам, дабы мы поняли, в чём покаяться и что искупить. А если это испытание нам, укрепи дух наш и помоги нам не терять свет надежды на Любовь Твою в сердцах наших".

Молитва в память об усопшем родителе.

"Господи, прости усопшему родителю моему Имярек его прегрешения, вольные и невольные. Готов я взять их на себя, дабы душе его лучшую участь обеспечить".

— Нижний правый лист. Молитва обуреваемого страстью

Если тебя обуревает страсть неистовая, все равно, к знанию, к вере, к бою, к художеству, к любви плотской, помолись:

"О Создатель! Огонь кипит в душе моей, разливается по жилам моим и может испепелить меня изнутри! Не могу я вынести страсти этой, и в глазах людей стану бесчестным трусом, если не уступлю ей, и посему прошу у Тебя наставления. Если она сожжёт мелкие гадкие грешки, кои в тысячу раз хуже греха от страсти истинной, и расчистит мне Путь, то готов я принять грех на себя и рискнуть пройти через огонь очищающий, и прошу у тебя стойкости выйти из него. Если же она собьёт меня с Пути, то дай мне силы загасить этот огонь и выдержать поношения друзей и близких".

— Нижний левый лист. Молитва Йолура

"О Создатель, дай мне силы до конца пронести тяжкую ношу, кою я взвалил на себя. Сжигало меня изнутри то, что я видел, понял и ощутил в моменты озарения, когда видел я свет Истины и наслаждался Великой Гармонией. И дерзнул я сначала говорить это людям, а теперь изложить это на письме. Знаю я, что грешен и несовершенен я, и что язык человеческий не может полностью выразить Божественную Истину и Великую Гармонию. Пытался я изложить всё как можно точнее и яснее, но ведь всегда истину извращают. И посему прошу Тебя, чтобы те ошибки, кои совершат неверно понявшие изложение моё, были бы вменены не им в вину, а мне, грешному. А уж за ошибки мои я готов нести кару заслуженную".

"О Создатель, прошу Тебя, предохрани книгу мою и всю веру нашу от фанатиков и фундаменталистов, кои будут считать её всею истиной и слова из неё произносить, вместо того, чтобы понимать их и думать самим. Уж лучше пусть они поносят книгу мою, плод мучительных исканий и озарений моих, чем превращают её в идола и догму".

"Молю Тебя, чтобы все народы правоверные поняли, что Знание есть истинная вера, и обратились к знанию Божиему, стали искать его, а не коснеть в невежестве. Чтобы они поняли книгу мою применительно к духу их народа и к обычаям его и взяли из неё всё лучшее, оставив неподходящее до того времени, когда оно само понемногу войдёт в их дух и обычаи".

"Молю Тебя за наших заблуждающихся братьев, которые в унынии своём не осмеливаются к Тебе прямо обратиться, а просят посодействовать рабов Твоих, коих они в заблуждении своём считают высшими слугами Твоими в нашем мире. Дай им смелость узреть милость Твою, и пусть поможет в этом то, что отныне правоверные не будут делить знания на угодные и неугодные и не будут отмахиваться от достижений заблуждающихся братьев, поелику они противоречат букве священных книг наших правоверных пророков. А если у них самих не хватит смелости, пусть помогут им верные саблями своими и затем увещеваниями своими".

"Молю Тебя, прости пророков правоверных, бывших до меня, кои не осмеливались повторить слова Кунга, что не может пророк глаголить Истину. И тем самым соблазнили они многих верных делить знания на подходящие и неподходящие для верных, а самых сбившихся с пути — молиться на слова в книгах священных, а не на слова Божии, кои за ними скрываются".

"Молю Тебя и за самых погибших: за дикарей-идолопоклонников и за Древних Проклятых, кои природе вместо Бога поклоняются, и даже за "свободомыслящих", поклоняющихся Дьяволу под именем "святой свободы". Дай им узреть свет Божий и развеять морок, коий перед их глазами Дьявол сгустил. И пусть помогут в этом им наши братья, и правоверные, и заблуждающиеся, оружием своим, а затем служением их и добрым обращением с ними как с рабами нашими".

"И ещё раз молю Тебя, чтобы Ты дал мне силы до конца пройти по Пути моему. А потом своевременно позволил получить озарение новому пророку, когда люди слабые начнут извращать свет Божественного Знания, и тем самым освободил бы душу мою от посмертного служения ради новых испытаний".

* * *

По обычаям Родины, не мог пророк хвастаться своими достижениями и сам утверждать свой пророческий дар, он мог лишь указывать на свои недостатки и на трудности, которые ему на Пути встретились. А Йолур чётко провёл линию: не цитировать священные книги, поскольку слова не могут выразить всю глубину идей, за ними стоящих. Намёков на предыдущие писания рассеяно в его книге очень много, но ни одного прямого совпадения нет. И считалось, что душа пророка помогает правоверным, пока не придёт новый пророк.

Глава 14. Передышка

Атар чувствовал, что после столь бурных событий должна наступить передышка. Действительно, три года больших событий в Лиговайе и непосредственно вокруг неё не было. Его новая жена Орлансса сразу забеременела и была рада, тем более, что ей предсказывали сына. Царь про себя ликовал: это будет уже пятый его сын, и осталось трое из четырёх. Причём даже старший не погиб, а был отдан в усыновление другу и побратиму.

Орлансса поставила в своих покоях прекрасный ковроткацкий станок и ткала ковёр, не допуская ни мужа, ни кого другого, кроме своих рабынь-прях, а также её товарки по мужу и на самом деле искренней и лучшей старшей подруги Арлиссы. Когда Атар спрашивал Арлиссу, что же за ковер ткёт Орлансса, она лишь улыбалась, не желая даже намёками нарушать клятву молчания. Единственное, что она сказала, было:

— Муж мой любимый, ты останешься доволен.

— В этом-то я не сомневался и сам! — улыбнулся царь и поцеловал супругу.

Он действительно восхитился, когда на громадном ковре увидел (достаточно сильно идеализированный, но очень красивый) вид Дилосара с эмблемой Лиговайи наверху в левом углу и древней её короной наверху в правой, а внизу в углах были эмблемы Империи Старков и Карлинора как метрополий нового государства. В городе на улицах было тщательно выткано разноплемённое население. На центральных улицах были старки с союзниками и слугами. На окраинах — посады агашцев, Единобожников, горцев, степняков. В гавани стояли корабли и старкские, и агашские, и Единобожников, и южного материка. На Форуме выступал оратор и ещё в ходе его выступления граждане расходились за черты голосования. И что уж совсем не соответствовало правде: во время Народного Собрания в амфитеатре шёл спектакль, где выступала агашская опера. Царь был одновременно и во дворце, и на курии Форума, и в театре, а на Лугу празднеств под стенами города танцевали нагие гетеры.

— Не знал я, что у нас троецарствие, — пошутил Атар и поцеловал свою верную жену.

На базар Орлансса ходила сама в сопровождении рабыни, чтобы носить мелкие покупки. Крупные, как и полагалось, приносили приказчики из лавок (слугам это было бы малость не по рангу). Покупала она в основном шерсть, хлопок и шёлк, часто немедленно заказывая их окраску. Торговалась царица долго и азартно, чувствовалось, что просто из любви к искусству.

Арлисса очень серьёзно подошла к своей магистратуре трибуна женщин. Она всё время разговаривала с женщинами, причём не только с гражданками, присутствовала почти на всех судах в Дилосаре, а заодно объехала почти всю Лиговайю, помогая бедным и наблюдая за положением женщин. Она посетила даже резервацию Ненасильников. Правда, дальше дома приёмов на внешней площади деревни царицу не пустили, вежливо выискивая предлоги, почему её никто сопроводить не может. Разговаривали с ней лишь члены семьи старосты да девушки из школы, готовящей выходцев во внешний мир. Аориэу, который был Главным Наставником в той же деревне, посетил высокую гостью и проговорил с ней около часа. У царицы создалось впечатление, что за это время она получила больше, чем за остальные три дня в деревне, так что ненасильник своей цели достиг.

Поскольку жена регулярно бывала на судах, царь тоже почувствовал, что должен чаще посещать их, даже те, где сам он не судит и не входит в число прикосновенных лиц. Народу это очень нравилось. Уже на втором суде царь обнаружил, что для него специально сплели переносное кресло, чтобы он с почётом сидел сзади судей. Атар, следуя своей концепции, практически не вмешивался в ход судопроизводства, только иногда после вынесения приговора своей властью смягчал наказание (право помилования было несомненной прерогативой любого сюзерена, тем более царя). Четыре раза после вынесения приговора он просил народ выслушать его и кратко комментировал суд. Дважды он хвалил судей за мудрое решение. А дважды беспощадно показывал, что они стали жертвой легковесного подхода. Но в этих случаях решение суда царь не отменял и право помилования не применял, чтобы совесть мучила судей за неверный приговор, трибунов и народ за то, что они не воспользовались своим правом надзора и не остановили ошибку вовремя. Убийца Ханов внес в Сенат закон, и он прошел и Сенат, и Народное Собрание, по которому отрицательный комментарий действий суда сюзереном делает приговор окончательным и право трибунов и высших сюзеренов на помилование исчезает. Народ счёл, что моральная ответственность за неотменимое неправосудное решение — идеальное наказание тем, кто не справился с одной из основных обязанностей гражданина. Стыд сочетался с позором и требовал активных действий по искуплению вины, если участники судилища желали восстановить свой престиж и хоть когда-то быть вновь призваны для выполнения почётных гражданских обязанностей. Атар был доволен, что пока что ни разу не почувствовал в действиях граждан-судей и магистратов пристрастности, а ошибки бывают у всех.

В нескольких случаях трибуны приостанавливали приговоры и судебные процессы, когда им казалось, что судьи ведут суд либо неправо, либо под влиянием аффекта или заблуждения. Затем каждый из этих случаев рассматривался в сенате и Народным собранием, и трибунам выносилась либо благодарность, либо порицание. Но заново дело рассматривалось уже другим составом судей.

Трижды серьёзно вмешивалась в суды Арлисса. Она частенько пользовалась правом интеррогации или ораторства, но выступала кратко, показывая судьям моральные аспекты дела, которые те могли упустить, или же неучтённые ими стороны женской психологии, не аргументируя прямо в пользу одной из сторон. Но в деле Сина Атритора и Сузуссы Лионар она воспользовалась правом трибуна и приостановила исполнение приговора.

Син Атритор застал жену с любовником. Возлагая вину лишь на супругу, он отказался от поединка с любовником и потребовал развода. Дело казалось мелким. Разбирал его соседский суд под председательством эдила городского квартала. Но на нём присутствовала царица-трибун и неожиданно для всех она приостановила вполне естественный приговор (дать развод независимо от желания жены и определить минимальное "выходное пособие" ей как виновной, но слегка). А далее произошло вообще неслыханное. Она велела мужчинам удалиться за пределы площади, а женщинам квартала собраться на ней, выбрать шесть судей и провести женский суд чести над виновной, чтобы выяснить, заслуживает ли она снисхождения и правосуден ли приговор соседского суда. Своим приказом она заставила менталиста, который не желал участвовать в пародии на суд, остаться на месте. Мужчины, смотревшие на любопытное зрелище из соседних улиц и окон, и даже с крыш домов, ожидали, что женщины практически полностью отмажут свою товарку и потребуют для неё почётного развода, аргументируя тем, что муж своим бездушным поведением сам толкнул её в объятия другого. Но разбирательство превратилось в страшный суд над виновной и над судьями-мужчинами. Женщины доказали, что Сузусса изменяла мужу со многими, и однозначно пришли к выводу, что делала это она не по любви и даже не по внезапно вспыхнувшей страсти или в результате обиды, а ради выгоды. Они установили, что трое из судей тоже пользовались объятиями Сузуссы, но промолчали об этом и не взяли самоотвод. И в итоге решение мужского суда было признано неправосудным, позорным и слишком мягким. После этого Арлисса сняла своё вето, и приговор, теперь уже высмеиваемый всеми, вступил в силу.

В Сенате такой поступок Арлиссы вызвал возмущение: женщины вторглись в область суда и практически заявили своё право судить женщин. Но предложение осудить поступок Арлиссы большинства не получило (проголосовали за 27 из 56 присутствовавших сенаторов). Атар втайне был весьма доволен поведением жены, но демонстративно вышел из зала через двери "Не уверен".

Во втором случае Арлисса приостановила своим вето решение суда в деле об изнасиловании женщины из Древних Ненасильников. Суд постановил полностью оправдать обвиняемого, считая, что потерпевшая сама спровоцировала его своим поведением, и велел ему покаяться в грехе несдержанности и прелюбодеяния. Арлисса собрала суд женщин, и вдруг перед ними Древняя Лиотээ расплакалась, позволила менталисту снять свой духовный щит и выяснилось, что она не отрицает полностью вины, но насильник опоил её вином с афродизиаком (в том, что она приняла от него вино, женщина искренне покаялась) и увлёк в укромное место, а сопротивляться силой ей не давали принципы ненасилия, она могла лишь уговаривать не делать этого. В итоге вето было подтверждено, Сенат вынес двойное постановление, отменив приговор и осудив повторное нарушение трибуном женщин обычаев Империи и повторную организацию нелегитимного суда, хотя при этом отметил, что этот суд формально не вмешивался в компетенцию суда претора неграждан, а лишь дал оценку рассматриваемому эпизоду.

В третьем случае Арлисса вмешалась в то, что судом вообще сначала не рассматривалось. Она застала на улице плачущую женщину и выяснилось, что она Айла, пленная тораканка, была наложницей гражданина Оя Истринара, а затем он её выгнал на свободу с двумя сребрениками и узелком её одежды, отобрав все украшения. Причиной Айла называла ревность хозяйской жены-агашки. Почувствовав нечто неладное, Арлисса взяла женщину к себе домой, позвала целительницу и та установила, что Айла беременна. Расспросив женщину, честно ли исполняла она свой долг рабыни, а также имела ли она сношения с кем-то другим после того, как стала наложницей. Арлисса выяснила, что лишь по приказу хозяина для осуществления обычая гостеприимства, и что приказы хозяина она всегда исполняла.

Вне себя от гнева, Арлисса вновь, несмотря на осуждение Сената, созвала женский суд, и тот заключил, что гражданин Ой грубо нарушил права наложницы Айлы, что в итоге он подлежит соседскому суду с целью установления честной компенсации за нарушенные права и наказания за нарушение прав члена своей семьи. Ребёнка, которого носит в чреве Айла, он обязан признать и узаконить немедленно. Жену его постановили осудить морально и потребовать от неё принести покаяние за ревность и жестокость по отношению к законному члену семейства мужа и к его законному ребёнку в чреве матери, а мужскому суду установить степень её вины и назначить наказание.

Собравшийся Сенат, рассмотрев дело по существу, принял на себя функции суда, присудил гражданину Ою за грубое нарушение прав развод с женой или сто плетей, жену приговорили к тому же. Оба выбрали порку. Бывшей наложнице была дарована фамилия её провинившегося хозяина. Ей предоставили взять из имущества Истринара осла, тележку, столько вещей, сколько уместится на ослиной тележке, свои украшения, половину украшений жены и сто золотых компенсации. Ребёнок в её чреве был признан законным наследником или наследницей, старшим в соответствии с возрастом, а не со статусом матери. Здесь жена вздохнула облегчённо: вроде бы Айлассе предсказали дочку. Женский суд был разрешён как совещательный орган, но потребовали проводить его до законного суда, ради чего суд может быть отсрочен на день.

На выходе из Сената царицу повстречал недавно поставленный, присланный из Южного Монастыря, митрополит Лиговайи владыко Зушш. Иерарх публично жёстко отчитал трибуна за попытку ввести равноправие женщин:

— Известно, что, какими бы сладкими словами и благими намерениями ни прикрывалось равенство прав мужчин и женщин, это неуклонно приводит к тому, что мужчины перестают быть мужчинами, женщины — женщинами, государство и народ вырождаются и гибнут. Религия не может равнодушно проходить мимо такого и требует от тебя, царица, сложить трибунскую власть, поелику ты использовала её во вред народу, государству и вере, и пройти строгое покаяние.

Неожиданно для всех царица выпрямилась и стала возражать. Вокруг спорящих на Форуме собрались сенаторы и народ.

— Известно, что самым главным принципом законов и обычаев является гармония прав и обязанностей. Я не стремлюсь вводить равноправие, все должны заниматься своим делом. Но в Империи и в других древних государствах права женщин защищены всем укладом жизни, а обязанности их ограничены обычаями, законами и религиозными установлениями. Ты, светлый владыко, не был в Империи Старков. Там есть женщины, которые вынуждены сами решать все важнейшие вопросы своей жизни: гетеры и художницы. У них есть Цеховые суды, приговоры которых неотменимы даже Императором. Но почему-то там никто не кричит, что это нарушение основных принципов и законов, что это — равноправие женщин. Все понимают, что ответственность и обязанности должны идти рука об руку с правами, что правила, установленные для тех, кто имеет больше прав, должны соблюдаться ещё строже, их нарушения караться бесстрастно и безжалостно, но не всегда в таких делах может разобраться суд обычных граждан. Здесь, на Юге, женщины вынуждены в очень многих случаях решать сами и брать ответственность на себя. И я уверена в том, что наш Сенат правильно решил, что ответственности должна сопутствовать возможность самим оценить меру ответственности тех, кто вроде бы нарушил право и основные понятия государства и народа. Я прошу Сенат и народ подтвердить то, что я сказала.

И вернувшийся в зал заседаний Сенат, и спонтанно собравшееся Народное собрание утвердили и окончательно узаконили женский суд чести. А в дальнейшем постепенно он получил права полностью разбирать некоторые дела, касающиеся женщин.

Атар в восторге от своей жены так крепко обнял её той же ночью, что она вновь понесла. На сей раз она зачала дочь.

С удовольствием видел Атар, какими гармоничными и красивыми вырастают Дилосар и Арканг. Здесь решающей была роль единственного Великого Мастера, который поехал с безумцами-колонистами: архитектора Сина Арристирса. И мягким облачным днём, когда Атар любовался панорамой города с балкона храма, Син неожиданно подошёл сзади.

Арристирса очень берегли. Формально он стоял в общем строю на Агоратане и в Лангиште, но в предпоследнем ряду самой эшелонированной части строя того отряда, который защищал лагерь (последний ряд считался чуть более опасным: мало ли кто из вражин забежит с тыла?) В Сенате он с самого начала был членом, но высказывался крайне редко и кратко, по своей инициативе единственный раз: когда обсуждался так задевший всех вопрос о женских судах чести. И то, пожалуй, лишь потому, что все стоявшие впереди него в списке Сената сочли необходимым высказаться: промолчать после этого было бы неприлично. А вот когда его попросили выступить по поводу плана развития города — он готовился целый месяц и целый день говорил, показывая прекрасно нарисованные картины идеального будущего города. После этого доклада Сенат принял указ, что всякий, чей дом выступит вперёд за линию улицы, будет посажен на кол на крыше собственного дома, а чей дом отступит от этой линии, обязан освободившееся пространство засадить деревьями или цветами по консультации с архитектором и по благословению священницы. Естественно, люди предпочитали второе: ведь если построишь вплотную к линии, а затем сделаешь какой-нибудь балкон или карниз — уже можешь нарваться на указ. Обычно перед домами была полоска цветов. Хоромы богатых были обсажены деревьями. Улицы были широкие, светлые и без варварской прямоты: естественно немного изогнутые, чтобы не было сквозных ветров и не было соблазна конникам и повозкам полихачить.

Син, думая, что царь его не видит, и желая вежливо привлечь к себе внимание, сымпровизировал:

Голуби ниже,

Выше чуть-чуть облака.

Объят рекою

Город прекрасный.

Налюбоваться не смог.

Царь, улыбнувшись, ответил:

Счастлив молчальник

Силы отдавший делам.

Мастера гений,

Воля и знанье

Здесь породили красу.

— Привет тебе, Мастер! Каждый день видел я тебя обходящим наш город. В Собрании и в Сенате ты молчальник, а вот когда кто-то что-то не так строит, ох как ругаться умеешь! А как ты прямо на земле можешь начертить, что лучше всего было бы сделать. И причём даже невежественные сразу видят, что к чему! Я счастлив, что ты с нами.

— А я вот не очень счастлив. Царь, вчера ко мне обратились мастера-гончары. Собираются поднимать подмастерье до мастера, и полагается, чтобы на церемонии был Великий Мастер. Хорошо ещё, что хоть того же цеха не требуется по обычаям, но как я буду разбираться, скажем, в шедевре алхимика? Я же тут почти ничего не знаю. А своих подмастерьев я не могу даже обнадёжить насчёт Первого Ученика: поднимать его надо трёх Великих Мастеров. Даже если послабление сделаем, что два из других цехов могут быть (слышал я, что таковое в отдалённых захолустьях допускается, хотя и смотрят на это косо: потом в Великом Монастыре тщательно проверять будут, не схалтурили ли?), плохо: если у меня на инаугурации Первого Ученика будут ещё гетера и художник, все нас просто обсмеют. Так что вымрет моя династия. А город своей мечты мне так хотелось создать, и, кажется, получается.

— А раз получается, нарисуй вместе с художниками виды города и страны, картины, изображающие Сенат, Народное Собрание, наши славные битвы. Ты правильно подсказал мне: через годик-другой надо посылать караван: везти наши товары в Империю, утвердить наш имперский статус, вербовать новых поселенцев. Тут-то и картины, и песни будут уместны. А если кто из наших ещё и роман героический напишет, то совсем хорошо может оказаться!

— Прекрасно! — вдохновился Арристирс. — Будем стараться!

А через несколько недель он, столкнувшись с Атаром, тихо сказал ему:

— Царь, кажется, всё насчет подготовки посольства будет сделано самым лучшим образом. Но я ещё больше расстроен! Увидев, прочитав и услышав такое, сюда столько шушеры рванёт, что всю нашу жизнь испоганят!

— Пошлю твердолобого и умеющего разбираться в людях посла, — улыбнулся царь. — Такого, которого с толку не собьёшь, ни деньгами, ни титулами, ни соблазнами не проймёшь.

— Осторожно! — прошипел Мастер. — Однорукий нам здесь ой как нужен, а ты его на пару лет отослать собираешься!

Атар был поражён, как Син вычислил кандидатуру посла. И предупреждения его тоже понял, но именно так всё равно придется поступить. Другого такого нет: шурьёв сравнительно легко сбить с толку, Убийца ханов поддастся на лесть и подкуп, Асретин туповат и неустойчив на мужское место... Может, кто-то из молодых созреет года через два-три?

* * *

Урс Ликарин за этот год получил двух сыновей. Лазанка первой родила Ласса, но, поскольку её происхождение и статус ниже, старшим был объявлен Унс, сын агашской принцессы. Но внутри у Однорукого было некоторое ощущение дискомфорта. Лазанцам было бы приятнее иметь владетелем потомка их царей. Вдобавок Унс, как выяснил в тайне проверивший сына монах-сенситив, был даже не сыном Грозы Гор по семени, а плодом насилия локасникских разбойников. Узнав это, Однорукий принял внутри себя три возможных варианта решения проблемы, никогда не произнося вслух. Он стал как можно больше внимания уделять старшему сыну, а второго в значительной степени передоверил лазанским старейшинам, вовсю соперничавшим за право воспитывать отпрыска своих царей. Но, конечно же, и по поводу Ласса Урс показывал себя любящим отцом. А у агашки даже некоторая ревность зародилась: "Внешне муж вроде бы моего сына привечает, а глаза загораются у него при виде этого полукровки, робичича Ласса". Она почему-то так и не выяснила, что её сын-то — уж точно полукровка! В Агаше его, если бы не вырвали из чрева матери, убили бы или продали бы тайно в рабство сразу после рождения.

Но в целом Урс прекрасно справлялся с обеими супругами, и в семье царил почти что добрый мир. Способствовало спокойствию, что жёны жили в разных местах: лазанка в Гуржаани, агашка в Аякаре. Роковую любовь Урса к Киссе обе жены воспринимали как тяжёлую данность, а в основном муж вёл себя по отношению к ним безупречно, не увлекаясь охотой за дамами. Но, конечно же, Урсу приходилось непросто.

Кашисса после насилия локасникских выродков и благороднейшего поведения мужа влюбилась в него всей душой, а заодно расцвела как женщина и буквально таяла в его объятиях, безоглядно отдаваясь всепоглощающей, полностью законной и такой сладкой страсти. Даже недюжинная физическая и мужская сила Урса была после нескольких ночей с женой на пределе, а жена лишь ещё больше цвела и была такой ласковой, предупредительной и искренне любящей, что оторваться от неё было очень трудно, а оскорбить невниманием или грубостью — смертельный грех. Естественно, что Кашисса быстро забеременела вновь, и столь же естественно, что родила девочку, поскольку её любовь к мужу была намного сильнее ответного чувства. А затем Урс приказал своей дорогой жене на несколько лет воздержаться от новых родов, и та была лишь счастлива, что не будет вновь более чем годичной невозможности слиться с любимым. Хозяйкой агашка оказалась весьма средней, если не сказать плоховатой. Она больше думала о том, как украсить дом и доставить непосредственное удовольствие мужу, чем о всевозможных мелких, необходимых, текущих делах. Пришлось нанять ей домоправительницу из Древних, которая быстро сумела поставить себя так, что жена не могла без служанки ни шагу ступить и прибегала к ней как к лучшей подруге, чтобы изливать свои чувства и бурлящие скрытые страсти. Агашка не допускала никаких внешних признаков ревности ко второй жене, но порою плакала, когда узнавала, что Урс вновь посетил Киссу либо эта своенравная особа приезжала к ним. Но от упрёков мужу она воздерживалась даже в такие моменты, и муж чувствовал себя виноватым, хотя, может быть, и без вины. Ведь ответить столь же глубокой и искренней любовью на беззаветную верность и нежность жены он не мог: сердце его, по сути дела верного однолюба, было навсегда захвачено его первой глубокой и настоящей страстью. А эта любовь то дарила его ласками, то пускалась в новые приключения.

Лазисса относилась к мужу спокойно, как к главе семьи и хозяину в своей стране и в доме. Она была несколько холодновата, и Урс порою специально разогревал её, чтобы получить исключительно приятный момент, когда в ней вдруг просыпалась мягкая и сладкая страсть. К Киссе она относилась спокойно и почтительно, как к старшей подруге и учительнице, права которой неоспоримы. Это стало результатом месяцев, проведенных у гетеры во время первой беременности. При разговорах о второй жене глаза её иногда загорались огнём ревности, но сдерживалась она безупречно. А вот обязанности владычицы Лазики и хозяйки своего поместья Лазисса исполняла с громадным удовольствием и хорошо. Она тоже понесла вторично и родила второго сына — Лая.

Неожиданностью оказалась для Урса годовщина "покорнейшей и вежливейшей" петиции лазанцев царю Атару. В результате мирного схода и разумных требований народа год назад вся Лазика была отдана Урсу. В этот день его дом в Аякаре оказался "осаждён" тысячами лазанцев, которые уже разворачивали под окрестными деревьями столы с шашлыками, лобио, овощами, фруктами, лавашами, зеленью и громадным количеством лучшего вина.

— Лазика празднует день твоего всенародного избрания на престол, царь... — произнес как бы по ошибке столетний старейшина Бесико. — Владетель Урс! По нашим обычаям, окончательное утверждение властителя производит весь народ, раньше это были азнауры, старейшины и отличившиеся джигиты, а ныне все полноправные крестьяне и ремесленники. Теперь ты до конца жизни обязан служить нам, рассуживать нас и повелевать нами, назвать и подготовить преемника-сына или другого члена рода своего, которого, если он окажется достоин, народ признает и изберёт. А мы должны служить тебе, говорить тебе правду в лицо, если ты неправ, и повиноваться тебе на поле битвы беспрекословно, а в мирное время во всех твоих законных распоряжениях. Надо было устроить пир и наставление в прошлом году. Но тогда была большая война и большие опасности. Прими от нас сапоги царя... ой, владетеля.

И старец преподнёс Урсу пурпурные сапоги, изготовленные лучшими мастерами из отличной кожи. Честь и интуиция подсказали Урсу, что делать. Он уселся на своё кресло, и пара девушек надели ему сапоги. А затем он выпрямился и строго произнес:

— Я благодарен народу Лазики за высокую честь. А ты, почтенный Бесико, сегодня два раза допустил непростительную ошибку, титуловав меня царем. Царь у нас один — Атар Тронэу Основатель.

— Прошу простить меня за оговорку, — пряча в усах улыбку, сказал старец. — Атар достоин быть царём царей гораздо больше, чем эта ссарацастрская кукла. И он уже титулован великим царём. Так что я не умалял достоинства правителя Лиговайи.

— Не отговаривайся от вины, как какой-то презренный горожанин-стряпчий, — не смог сдержать улыбки Урс и вновь посуровел. — А раз велели рассуживать, то я присуждаю тебе за твою нераскаянную вину пять плетей или быть немедленно изгнанным с пира.

Единодушное одобрение лазанцев подсказало Урсу, что он поступил правильно. А гордый старец предпочел получить пять плетей, зато потом почётное место за пиршественным столом напротив Урса. Больше старейшина графа даже в пьяном виде "царём" не называл, но Урс понимал, что отныне лазанцы будут порой (не в присутствии чужих) называть его "наш царь", и что они намекнули ему: хотят видеть преемником сына от лазанки.

С этого дня Урс начал внимательно прислушиваться к разговорам старейшин и воинов на лазанском и сам учиться у них и у жены языку своего народа. Но "старшего" сына он изолировал от лазанцев, окружив его старкскими и агашскими монахами и наставниками, и сам говорил с ним лишь по-старкски.

* * *

Невидимая гильдия продолжала свою работу по воспитанию супер-ниндзя Юга. Порою в какой-то из семей смердов или слуг пропадал ребёнок, или куда-то исчезало дитя-раб. Трибун невидимых сокрушался, что частенько такие исчезновения он не может расследовать, и платил компенсацию пострадавшим, но зато пойманных похитителей детей уничтожали безжалостно, не доводя до суда и оставляя таблички, за что они убиты. В большинстве случаев это оказывались "гастролёры" из других стран, в одном случае гражданин сбился с пути и похитил мальчика для сексуальных извращений, а в одном ухитрился попасться Невидимый. Единственное послабление, которое сделали ему свои, "украв" его из подземелья, где он содержался до суда: его, как следует отругав, вначале убили, а затем уже на его теле проделали всё, что творили с другими подонками.

Прошли следующие выборы. Преторы и трибуны прошлого года, кроме трибуна воров, наблюдали за их проведением и, соответственно, сами не могли быть избранными вновь и даже проголосовать. В большинстве случаев выдвигались по два-три кандидата. На Форуме перед голосованием ставили переносные ограды, каждый из кандидатов занимал свой отсек и в него входили голосующие граждане. Народное Собрание созывалось раз в месяц, чрезвычайных собраний понадобилось лишь одно, для рассмотрения закона о женском суде чести. Сенат тоже собирался ежемесячно, но дней на 5-7. Его чрезвычайные заседания случались почаще: примерно четыре за год. Атар был доволен тем, что гражданское общество постепенно входит в область стабильности.

Новый трибун женщин, графиня Таррисань, внесла законопроект, по которому выбирать трибуна женщин должны были совместно граждане и гражданки. Целый день Сенат яростно обсуждал этот законопроект, выступили все, даже обычно молчавшие. Он не прошёл, но за него голосовала четверть сенаторов, а его противники после обсуждения выдвинули генерала Асретина как автора сенатского указа: "Вернуться к рассмотрению предложения графини Северной границы через шесть лет, когда станет окончательно понятно, насколько полезна магистратура трибуна женщин". На третий год трибуном женщин избрали незнатную гражданку Аолассу Иртанай, прославившуюся наведением порядка среди своих крестьян.

Генерал Асретин женился вторично, на своей возлюбленной тораканке, и сейчас жил как в аду: его жёны втихомолку изводили друг друга и донимали мужа взаимной ревностью. На глазах у мужа обе они улыбались товарке и вели себя прилично, но наедине каждая из них всячески поливала грязью соперницу, а когда встречались без мужа и тем более без слуг... при слугах они ещё кое-как сдерживались чтобы не давать почвы для разговоров. После того, как Асретин в очередной раз увидел жён, замазывающих царапины на лицах, он расселил их, по примеру Однорукого, в разные деревни, и встречались они теперь лишь в тех случаях, когда по обычаям требовалось присутствие всей семьи. А когда муж попытался "отвести душу" с рабыней, тем более что обе жены уже были беременны и по старкским обычаям недоступны, агашка с тораканкой временно помирились, объединились, совместными усилиями выжили рабыню и задали головомойку с едким мылом неверному двоежёнцу. Над незадачливым генералом все потихоньку посмеивались: "Вот плоды безумной женитьбы по похоти".

Вообще агашки и степнячки оказались по сравнению со старкскими женщинами исключительно ревнивыми женами. Из-за этого уже состоялся десяток разводов, а несколько десятков старков предпочли отправиться военными советниками к союзникам или командирами в агашское войско, занявшее совместный посад около Ломканрая. Но в целом тактика скорейшей организации женитьб оправдала себя: родилось уже почти двадцать тысяч ребятишек от жён и законных наложниц, так что надо было выдержать лет двадцать, а затем новый народ укрепится окончательно.

* * *

Гетеры и художницы в эти три года просто расцвели. Легенды о старкских женщинах распространились по всему Югу, и в Дилосар стали приезжать степные ханы и нойоны, князья из многочисленных княжеств Каозанга и Южного побережья, царьки Ссарацастра. Атар предупредил гетер, чтобы они не ломали людей зря, но колонна агентов влияния становилась всё многочисленнее, племена и государства соревновались за право стать союзниками. Словом, женщины совершили куда больше завоеваний, чем мужчины. И даже князья и епископы Единобожников порою под видом купцов пробирались в Лиговайю, чтобы встретиться с легендарными женщинами, несмотря на угрозу отлучения.

А в первый день года чёрного быка состоялось открытие школы гетер и подъём пары гетер до Высокородных. В школе было всего шесть учениц: пять степнячек и агашка, отобранные из числа девочек, которых привозили родители в надежде на славу своих дочерей. Лиговайские дети пока ещё не достигли возраста приема. В Академии Художеств училось уже больше тридцати детей, в том числе и пара детей старкских художниц, приехавших с ними с Севера.

В это же время Кисса с тремя ученицами задумала дерзкий план: пройти без охраны степь Кампатара до Благодати, завоевать Южную империю (естественно, фигурально), а затем подняться в Южный монастырь и там как следует покаяться, вернувшись через Лангишт. Её пытались отговорить, но она осталась непреклонной и выступила в "великий поход".

Но не всё было так гладко в этом мирке. Священники попытались было жаловаться, что гетеры и художницы соблазняют местных монахов и отшельников. Однако им пришел из Южного Великого монастыря жёсткий ответ: на Юге монахи и священники расслабились и благочестие упало. Эти женщины являются ножом, который отсекает слабодушных и не даёт религии сгнить.

Но сами гетеры, неожиданно для всех, судили судом цеха гетеру Айкассу, которая соблазнила трёх отшельников, хотя для испытания достаточно было одного. Её уличили в том, что она стала йогиней, высасывающей энергию с помощью тантры, обвинили в вампиризме, выгнали из цеха и лишили гражданства. Она пыталась возражать, что в Империи йогинь не деклассируют, пока они не станут на грань ведовства, а лишь заставляют покаяться. На это последовал ответ, что на Юге надо жёстко пресекать все попытки злоупотребления правами и держать незаслуженно высокую репутацию старкских художественных цехов на уровне так, чтобы в конце концов цехи стали ей соответствовать. Служанку-блудницу Айкассу Орноган увёз один из князьков Каозанга. Она клялась вернуться и отомстить, но князёк, прибыв к себе и найдя покупателя, велел схватить эту женщину и продать в гарем единобожнику в горы Ликутха. Там она и сгинула.

* * *

В третьем месяце года серого угря пара кораблей с Южного материка, пришедших в Агаш, зашли в новое государство. После этого каждые несколько месяцев стали появляться корабли южан, сначала попутно с Агашом, а в следующем году чёрной змеи уже и прямо: им понравились условия торговли и предприимчивость нового народа.

А в начале года чёрного быка, третьего года мирного существования Лиговайи и первого года нового малого календарного цикла, был большой праздник: пришло четыре корабля из Империи под конвоем двух военных кораблей: с Агоратана и из Лангишта. Самые дерзкие купцы, заслышав о том, что безумцы выжили и вроде процветают, организовали компанию и отправили караван в рискованное плавание. Из шести судов дошло четыре. Одно отбилось во время шторма и вестей о нём больше не было. Другое было повреждено в стычке с пиратами и осталось ремонтироваться на Агоратане, но при этом было захвачено два пиратских судна, тоже повреждённых и там оставшихся. Пиратам особенно не светило, потому что купцы, в надежде на сверхприбыли, не поскупились составить экипаж из одних граждан и слуг с военным обучением, так что в бою дрались все и отчаянно.

Но теперь это вылилось в другую напасть: половина команды пожелала остаться на новой земле. По согласованию с купцами, создали триумвират из Однорукого, Арса Таррисаня и главы каравана Шира Ассолонга из Карлинора. Они давали разрешение остаться и автоматически стать гражданами Лиговайи. Те, кто выглядели опустившимися физически или морально, отвергались. А когда один из них попытался сбежать тайно, Невидимые так его отделали (не калеча), что ему пришлось месяц отлёживаться. После этого попыток больше не было. Оставшиеся отказывались от своего жалования, отдавая его каравану для покупки вместо себя рабов или найма агашских либо канрайских моряков, но они с радостью шли на это. А владельцев кораблей Атар успокоил выдачей дополнительной компенсации за каждого оставшегося гражданина и слугу. И, наоборот, двое граждан пожелали вернуться в Империю, распродав имущество, оплатив проезд и накупив товаров, Ни одна женщина такого пожелания не изъявила, и это было показательно.

Три из четырёх кораблей сходили ещё и в легендарный Агаш и вернулись оттуда через месяц разочарованными: рынок показался им намного беднее лиговайского, а организация дел просто ужасной. Лиговайцы посмеивались над неудачливыми вояжёрами: они-то уже немного изучили агашские обычаи, и по рассказам поняли, что имперские гости из "лучших побуждений" всё время поступали поперёк и вели себя как пьяный медведь в посудной лавке.

К каравану присоединилось два лиговайских и три агашских купеческих корабля, и даже отчаянный купец с южного материка, который решил, что недостаточно далеко забрался, а по дороге ещё и лангиштский. До Агоратана его сопровождала объединенная старкско-агашская флотилия из четырёх военных судов и двух лёгких шлюпов, на которых везли дары Императору старков, Сейму и Совету королей Империи. Там поджидали ещё три корабля: отремонтированный свой и пара бывших пиратских. Их владельцы распродали свои товары в Лангиште и других княжествах южного берега и тоже вроде были довольны. Дальше купцам вновь пришлось полагаться на своё счастье, осторожность и смелость и на пару сторожевиков-шлюпов. Из четырнадцати кораблей каравана двенадцать добрались до Империи и сразу внесли свою лепту в слухи о необыкновенных богатствах новой земли. Но оба шлюпа сгинули. Заметив пиратов, они отвлекли их на себя и пропали вместе с пиратами в волнах океана: разыгрался ураган, но каравану посчастливилось пройти по его краешку и своевременно улизнуть в гавань. А шлюпы и пираты попались прямо в скопление смерчей, и выжили ли они, никто не знал. Во всяком случае, обломки пиратских кораблей выбросило на берег вблизи Тарраста, где караван пережидал бурю...

С этой радостно-печальной новостью пришел в конце того же года ещё один имперский караван, на сей раз из Валлины. Валлинцам южные старки уже казались какими-то странными чужаками, и остались всего три человека.

* * *

У Ашинатогла и Тлирангогашта мирной передышки формально не было, но особенных тревог тоже. Локасник запросил мира, как только ещё две армии с юга и с востока преодолели горы и двинулись к столице. Ашинатогл сначала потребовал восемь городов, но затем "неожиданно смилостивился": три небольших кусочка земли на восточной границе, а на южной вернул даже город Сарданас. Правда, граница теперь пролегала непосредственно к югу от него, стены агашцы срыли и запретили их вновь возводить (уж за этим-то казаки проследят!) И всё это в обмен на выдачу царевича Аристоликса и всех оставшихся в живых участников набега, что было требованием и раньше. Неудачливый авантюрист, вспомнив историю Тлирангогашта, согласился выкупить своей головой мир с Агашом. Голова-то у него осталась цела, но с него заживо содрали кожу на виселичном поле Калгашта. Остальных незадачливых вояк отправили на галеры пожизненно. Три маленьких клочка земли вместе с новыми станицами к югу от Сарданаса открывали ворота в главные долины Локасника, и в случае новых инцидентов кара должна была последовать незамедлительно.

А затем пришёл конвой судов, которые привезли канрайское золото и припасы, и в девятом месяце года Жёлтой Змеи трёхтысячное отборное войско во главе с Тлирангогаштом, в котором было также полсотни старков и полтысячи старкских союзников, двинулось в Канрай защищать формально посад, а фактически императора правоверных от этого бешеного Йолура. Претендент на пророка как раз собрал большое войско и двинулся на Кунатал. Первосвященник молил императора послать союзников на помощь защитить священную столицу, но император всячески затягивал решение вопроса, пока Кунатал не оказался намертво обложен силами фанатиков. Первые восемь месяцев войском командовал Тлирангогашт. А когда положение стабилизировалось, он сдал командование старому осторожному генералу Кшатраппордуку и вернулся в Агаш, где его ждала любимая главная жена с сыном-младенцем, которого он ещё не видел.

Товарки Иолиссы по цеху гетер Кисса и Ириньисса навестили её в Калгаште. Иолисса вовсю занималась работой с девочками, отобранными ею. Посмотрев на методы тренировки, гораздо более жёсткие, чем даже в школах гетер, и учитывающие агашские традиции танцев, пения и частично поведения, коллеги засомневались, что цех гетер примет так подготовленных кандидаток. Иолисса, улыбнувшись, посетовала на это и заметила, что надо ждать ещё восемь-девять священных лет, так что предсказывать она не взялась бы. А втайне она уже решила: если старкский цех проявит спесь и обскурантизм, она станет основательницей нового конкурирующего ордена: агашского. Тем более что и царь, и наследник её всячески поддерживали.

Ашинатогл посещал Иолиссу примерно раз в месяц, а женщин из её "цветника", приглянувшихся ему, вызывал к себе во дворец, чтобы показать принципиальное отличие их статуса, но в гарем не забирал, чтобы не подать ложный пример остальным. Более того, если вызванная женщина вежливо намекала царю, что не желала бы или по объективным причинам не хотела бы ночи с ним, он требовал лишь развлечь его и женщин его гарема музыкой и танцами. Единственную "месть" порою позволял себе царь: кандидатка в гетеры, поощряемая время от времени кубками вина с афродизиаком, вынуждена была всю ночь петь и плясать перед полупрозрачным пологом ложа царя (сделанным так, что изнутри видно было многое снаружи, но снаружи ничего не разглядеть внутри), который специально в таком случае призывал к себе одну из самых страстных наложниц или охранниц, чтобы немного подразнить капризницу стонами и радостными возгласами женской страсти. Иногда вызванная вместо ночи с царём неожиданно получала приказание вознаградить отличившегося, и здесь уже "ломаться" не приходилось. Так что женщины Иолиссы считались состоящими на государственной службе. Задания соблазнить и сломать врага или неугодного Ашинатогл не давал года два, лишь намекая порою Иолиссе, что ей стоит сказать, когда она почувствует, что её женщины готовы для таких дел. Когда она, наконец, намекнула царю на то, что всё готово и для "грязных" действий, тот немедленно воспользовался услугами подготовленных агентесс. Так что теперь Агаш воспринял ещё одно из "военных искусств" старков.

Старки, наверно, в значительной степени из уважения к главному союзнику, вели себя в Агаше весьма прилично, не раздражая местных демонстративным нарушением их обычаев и не подделываясь под агашское до потери самобытности. Постепенно народ стал в большинстве своем к ним относиться хорошо, тем более, что они платили достаточно щедро, но не соря деньгами. И скупость, и мотовство простые люди быстро распознают и начинают презирать. Старкские купцы, пользуясь освобождением от пошлин и налогов, быстро захватили твёрдые позиции на агашском рынке, но их было мало. Зато агашских купцов и ремесленников в Лиговайе раз в двадцать больше, и работали они там на таких же условиях. Появились смешанные агашско-старкские кварталы в союзных княжествах и ханствах, а также в королевствах Канрай и Рултасл Империи правоверных.

Штлинарат родила царевичу сына, и Ашинатогл ещё в чреве провозгласил его вторым по порядку возможным наследником престола, взяв с Шутрух-Шаххунды клятву, что тот будет, в случае смерти Ашинатогла и Тлирангогашта править государством лишь как регент до шестнадцатилетия преемника. Царевича назвали Сатар-Эллиль-Агашш. Эллиль было агашским произношением имени Элир Любвеобильной, которая внушила Тлирангогашту всепобеждающую страсть к царевне Штлинарат и тем связала оба царственных рода воедино. Сатар — так агашцы называли лиговайцев, первоначально служащих Агашу, а затем и остальных (искажённое "старк"). Старков как народ они называли по-другому: "шткаррак". Это слово встречалось в слухах о странах Севера из агашских легенд и преданий. Да и старкские корабли изредка (раз в несколько десятилетий) добирались до Агаша.

Зато "шткаррак" с имперских кораблей своим непривычным, как казалось агашцам, неприличным и разнузданным, поведением шокировали столичных жителей, а купцов — парадоксальным сочетанием того, что им казалось крайней наивностью и крайней циничностью при сделках и договорах. Шткаррак, подписав договор, были уверены, что он будет выполняться, и не требовали гарантий и залога. А тех чистоплюев, которые всё-таки исполняли договор, они огорошивали неожиданным толкованием его слов и оставляли в дураках. Ашинатоглу еле удалось удержать жителей столицы от погрома. Как ни странно, это было последней каплей в примирении простонародья со старками: "Сатар наши друзья и благородные люди. А эти — хамы и варвары".

* * *

Империя Старков в эти годы внешне тоже не переживала больших потрясений, хотя шли серьёзнейшие внутренние процессы. Картор, наследник престола Старквайи, достиг возраста пятнадцати священных лет, и в первый день года белого быка, начала нового календарного цикла, его свёл в потайную экранированную подземную комнату король Красгор.

— Сын мой! Я вижу, что ты уже готов выполнять свое высокое Предназначение сам. Всё приготовлено для процедуры отречения и передачи власти. Я ухожу в монастырь или в поместье, а бремя правления передаю тебе.

— Отец! Многое мне понятно без слов, но я считаю, что лучше подождать ещё год. За этот год ты, отец и государь мой, сможешь оценить, не рано ли нам брать власть над всей Империей? И что-то подсказывает мне, что за это время у меня будет возможность испытать себя как полководца и воина. А если уж твоё решение непоколебимо, поклянись, что в случае, если я умру либо исчезну бесследно, вернёшься на престол. Я не буду требовать клятвы по всем правилам, мы оба понимаем, как это было бы опасно. И сердце моё подсказывает мне, отец мой, что лучше и безопаснее всего тебе будет немедленно после отречения удалиться в Колинстринну, Тор тебя никогда не предаст и не выдаст.

Ледяным холодом будущего повеяло от этих слов сына: великими потрясениями, неизбежно ждущими Империю и королевство.

* * *

Аргирисса лежала без сна в своей каморке в Школе Гетер Линьи. Тяжкие испытания, которые становились ещё тяжелее, поскольку она не могла теперь любить никого, кроме мужа по тантре, но вынуждена была искусно создавать полную иллюзию любви, закончились. Наставница подвела итог:

— Всё-таки ты выдержала. У малышки будет родная мать, хотя и без тебя её не оставили бы заботой. А теперь вот что скажу. Этот мужлан Тор испортил тебя. Гетерой ты больше быть не можешь. Посему цех даёт тебе приданое, и сразу после коронации будет объявлено о твоей свадьбе. Мужа можешь выбрать сама, — ехидно завершила наставница, прекрасно зная, что выбора у молодой женщины теперь быть не может, хотя и многие другие с удовольствием женились бы на ней.

"Ну вот. Завтра день коронации, а потом свадьба. Наконец-то вернусь в жизнь. Вернусь к тем, кто меня любит" — думала новая Высокородная.

Её дочурка Элирасса внешне казалась нормальным ребёнком, хотя у неё почти сразу же были какие-то задумчивые глаза, и порою она странно затихала, как будто прислушиваясь к чему-то недоступному остальным. Тора и Лира Клинагора она очень полюбила и в их присутствии всё время улыбалась. А вот когда её показали королю Красгору и наследнику Картору, она вначале съёжилась и лишь затем робко улыбнулась Картору. Тот в ответ отбросил на секунду внешнюю сдержанность, схватил малышку на руки и поцеловал, но потом немедленно отдал матери и няньке. На Толтиссу же девочка смотрела с каким-то страхом в глазах и дичилась её.

* * *

Тор за время испытаний своей жены успел сходить в полугодовое паломничество в монастырь Ломо, где защитил второе открытие. После защиты он попросил собрать братьев-алхимиков, аналитиков и философов на закрытое обсуждение. Удивившись столь странной компании, в которой не было оружейников, Настоятель разрешил.

Тор ещё в Колинстринне собственноручно вырезал дощечки и наделал ксилографов своих записей о пришедшей ему в ходе анализа работ по двум открытиям общей идее.

— Понимаете, каждое открытие имеет по крайней мере ещё одно, двойственное ему открытие. У каждой сети есть двойственная сеть. Каждой диаграмме соотношений соответствует двойственная диаграмма. Вот на этих бумагах у меня записаны результаты лет размышлений. Я готов их объяснить.

Философы были некомпетентны в аналитике, в столь абстрактных понятиях, как диаграммы и многомерные пространства. Аналитики тоже: как оказалось, каждый знал свою область, а Тор вынужден был разбираться в понятиях многих областей. Кто знал топологию, плавал в алгебре, кто знал алгебру, плавал в численных методах. Возражения были самыми разнообразными, например, такими:

— Измерений у знания и души много, а ты, мастер, рассматриваешь как основу для двойственности плоские сети. Вот у тебя и получаются плоские выводы. (Философ)

— Сеть у тебя не планарная получилась. Как же ты берёшь двойственную? И что это за идеальное пространство здесь якобы возникает? (Аналитик-тополог)

— Одно и то же вещество всегда должно давать один и те же результаты. А у тебя всё варьируется в зависимости от метода обработки (Алхимик).

— Алгебраические выводы не обоснованы. Мастер говорит о полугруппах, а там нет ассоциативности. Он говорит о диаграммах, но здесь нечто странное: не категории, а какие-то смеси разнородных структур. И вдобавок, после получения формулы он её как-то странно видоизменяет из "практических и технологических" соображений. (Аналитик-алгебраист)

— Тор говорит о науке, а использует духовные понятия. Давно известно, что в науке нельзя ссылаться ни на что духовное: ни на утверждение, ни на его отрицание. (Философ)

Словом, бумаги забрали у Тора и поместили их в архив для использования в качестве испытания для молодых докторов в интердисциплинарных областях: если сумеет он в чем-то здесь разобраться, очень хорошо. Опровергнет — прекрасно. А вдруг кто-то сумеет найти в этой сверхценной работе нечто ценное и корректно его обосновать.

После защиты несколько месяцев Кристрорс совершенствовал свои духовные навыки и изучал потаённые древние книги. Но мысль о том, почему же совершенно не поняли его общую идею по крайней мере удвоения изобретений, всё равно иногда мучила его по ночам. Он даже сочинил стихотворение о непроторённых путях.

Перевал

И снова разветвляется дорога,

На перевале камень, сед и мшист.

Здесь далеко от власти, близко к Богу

И воздух опьяняюще душист.

С горы отлично видно перспективу,

На птиц и тех взираешь свысока.

Карабкался, дополз, увидел диво.

Ну что же, наслаждайся им... пока.

С лица стряхнувши грязь и корку пота

Сел, вязь старинной надписи обтёр

И прочитал: "Есть торный путь: в болото.

А два других — на плаху и костёр".

Рвут в клочья кожу тёрен с ежевикой,

Кричи без страха: не слыхать твой стон.

Рискнув пробраться бездорожьем диким

И топь оставил сзади, и кордон.

Сразу после возвращения он официально поднял до первого ученика двух своих подмастерьев: Лира Клинагора и Ина Акротаринга. А заодно объявил всем, что ему дано право после того, как эти двое станут Мастерами или же откажутся от подъема, взять ещё двух первых учеников, не в пример остальным Великим Мастерам. Ведь два открытия первой категории у одного человека были второй раз в истории Великих Мастеров.

* * *

Князь Клингор за это время успел провести тяжелейшую войну с чин-чин.

Начиналось всё отлично. Сначала он подсказал коллаборационисту и перебежчику гуну Сунь Зану из княжества Вуй, что северо-западный сосед, княжество Жуй, уж очень распоясалось, оскорбляет его подданных, называя их трусами и предателями, пограбило пару вуйских торговцев и заняло спорный клочок земли на границе. На спорные земли отбыл княжич Сунь Сзуй, побил и прогнал обосновавшихся там жуйских пастухов, заодно зайдя на бесспорные земли и там немного покуражившись (без убийств) в паре деревень. От пришедших усмирить буяна жуйских войск он просто сбежал и явился с жалобой к отцу. Сидевший рядом с гуном Клингор покачал головой и неожиданно вступил в разговор:

— Княжич, ты кровь проливал?

— Если не считать крови из носа у нескольких наглых мужиков, немного крови на спине у выпоротых, и крови, пошедшей у девственниц, принявших в тело моих воинов — ни капли.

— Достойный и правдивый ответ. А в твоём войске семь раненых. Значит, жуйцы напали на тебя первыми и я обязан защитить союзника и отомстить жуйцам.

Когда на княжество Жуй двинулось войско Клингора, перетрусивший князь выслал посольство. Послов, даже не выслушав, раздели догола, слегка выпороли, обмазали смолой, вываляли в перьях и отослали назад. Письменное послание Клингор бросил в огонь, не читая. Такой ответ показал князю, что ему остаётся лишь бежать или сражаться. Он предпочёл сражаться. Неделю оборонялась столица княжества Каозанг, а затем князёк ночью ускакал просить подмоги у соседей, оставив командование наследнику. Павшие духом жители открыли ворота и город был отдан на три дня на разграбление. А княжич Сзуй, которого при бегстве после провокации пару раз крепко огрели по спине плетью преследовавшие воины-жуйцы, ответил на их сдержанность (могли бы и убить княжича, но предпочли не проливать его кровь) вполне в духе шжи: велел своим воинам перебить всех оставшихся в городе мужчин из княжеского рода жуйцев. Клингор, услышав об этом, немедленно двинулся остановить кровопролитие, но по пути почему-то всё время отвлекался на мелкие инциденты и не успел ничего сделать, кроме как похоронить с почестями убитых. С глубоким вздохом и слезами на глазах он отдал княжество во временное управление гуну Сунь Зану, выговорив его наследнику:

— Если бы ты не запятнал себя излишней жестокостью и низкой местью, я бы назначил правителем тебя. А сейчас тебе предстоит ещё изжить у себя наклонности тирана, поэтому я тебя с дюжиной твоих друзей забираю к себе в армию. Смой свой грех доблестью своею, и ты станешь мне лучшим другом навсегда.

У видевших это (в особенности у шжи, свои-то уже знали способности Хитроумного) выступили слёзы на глазах и все умилились,

Потратив ещё пару недель на разграбление княжества Жуй, старки двинулись наконец-то усмирять восставших чин-чин, которые уже успокоились, считая, что грозовую тучу пронесло мимо них. Соседи жуйцев так за них и не вступились, и. более того, предложили жуй-хоу Као Мяо уйти подальше, дабы не провоцировать смертеподобного Клингора.

* * *

Полтора года провёл Клингор в землях чин-чин, это было намного дольше того, что он планировал заранее.

Чин-чин не стали вступать в открытый бой и перешли к партизанской войне под руководством Шамо: вождя одного из племён, которого подняли как князя. Клингор занял пять городов и оказался осаждён в них летучими отрядами чин-чин. Он пытался улестить соседние деревни, но большинство жителей смотрело исподлобья злыми глазами, и партизаны по-прежнему находили поддержку. Он перешёл к тактике огня и меча, но и жестокость не помогала. Войско начинало терять боевой дух, некоторые волонтёры являлись к князю и заявляли о конце своей службы. Это было их право, их приходилось отпускать. Чин-чин не нападали на тех, кто, нашив на одежду жёлтые полосы, открыто шел домой. Это хитрый и способный Шамо провел жёсткой рукой, казнив до третьего колена всех родичей нескольких, кто позарился на "лёгкую добычу". Осознав, что обещания вождя не трогать уходящих — правда, уже многие из добровольцев потянулись отказываться от службы. Начались случаи дезертирства среди воинов. Клингор собрал сходку, громовой речью уговорил добровольцев потерпеть ещё пару недель и вышел с войском искать Шамо, бросив без охраны города.

Шамо польстился на шанс захватить город Иньсам, который считался главным в стране чин-чин, и попался в ловушку Клингора, который всё рассчитал заранее. Большинство отряда чин-чин ушло, поскольку воины Клингора стремились, согласно его приказу, взять самого Шамо и по возможности живым и невредимым. Это им удалось, и Шамо притащили на аркане перед светлые очи Клингора. Всё войско ожидало, что Шамо казнят либо немедленно отошлют в Карлинор или, по крайней мере, королю Зирварны. Но Клингор несколько дней держал его в лагере как почётного пленника, пируя с ним, несмотря на диалог, состоявшийся в первый же день.

— Вождь, ты доблестно сражался за свой народ. Прекрати бунтовать, ты сохранишь жизнь свою и всех близких своих, имущество. Получишь гражданство Империи и титул и будешь по-прежнему править народом своим как верный вассал Зирварны. Ваш народ сохранит свои обычаи и свои законы, пока вы судитесь между собой.

— Нет! Я не склонюсь! Народ поднимал меня не для того, чтобы я его продал.

— Если ты отказываешься, я казню тебя и убью всех членов твоей семьи, где бы они ни пытались укрыться, а всех людей твоего рода сделаю рабами.

— Не изрекай пустые слова! Меня ты казнить можешь, а наш народ всё равно тебе не покорится. Даже если ты, знаменитый своим хитроумием и жестокостью, доберешься до моих близких, они будут рады умереть за свободу! Но до них ещё нужно добраться.

И, несмотря на такое, Клингор не казнил наглеца, а каждый вечер угощал его. Воины возмутились, и многие потребовали отпустить их. Шамо всё это видел и слышал, и заявил Клингору, который неожиданно спросил его, что тот сделает, если его отпустят?

— Ты взял меня в плен, не победив нас. Если ты одолеешь нас в открытом сражении, я перестану бунтовать и признаю твоё превосходство.

Неожиданно для Шамо, Клингор велел той же ночью выдать ему коня и оружие и отпустить на все четыре стороны, а войску объявил, что Шамо подчинится, если его победят в открытой битве, и что битва скоро будет. Настроение воинов переменилось, они рвались в бой.

А Шамо, думая, что войско принца упало духом и разбегается, собрал отовсюду отряды чин-чин и подошёл через неделю к лагерю Клингора. Стороны обменялись вестниками и решили, что битва будет завтра на широком поле возле старкского лагеря. Шамо с удовольствием согласился на это: скорее всего старки после поражения побегут в лагерь, там их можно будет всех захватить. За ночь к Шамо подошло ещё несколько отрядов, старки не беспокоили чин-чин, и утром войско чин-чин стало строиться на поле битвы, будучи уверенным в победе.

Но, оказывается, старки уже построились, и на ещё не приобретшее форму воинство чин-чин двинулись старкские манипулы. Часть чин-чин ударилась в панику и начала разбегаться, но вождь Шамо всё-таки восстановил порядок и собирался перейти в наступление с трёх сторон, используя своё явное численное превосходство. Старки, увидев, что чин-чин не разбежались, остановились и встретили ответный натиск железной стеной. Чин-чин отхлынули, затем налетели вторично и в бешеном ударе нанесли старкам достаточно большие потери, но строй не поколебался, хотя поредел и съёжился.

— Ещё пара ударов, и мы съедим их! — кричал Шамо, вдохновляя своих на продолжение битвы.

Чин-чин восстановили порядок и вновь помчались на старков, но в этот момент с тыла и флангов появились засадные отряды Клингора. Натиск моментально превратился в общее бегство. А Шамо, собрав вокруг себя лучших воинов, прикрывал своих людей, отчаянно пытаясь пробиться к Клингору и вызывая его на поединок. В итоге он вновь оказался в плену.

— Это не ты меня взял в плен! Это я сам пошел на смерть или позор, чтобы спасти моих людей! — прокричал вождь восставших в лицо Клингору.

— Ну и посмотри на своих людей, которые теперь стали рабами. Посмотри на трупы своих воинов. Это так вы за свободу боретесь, чтобы попасть в могилу или в рабство? — ехидно ответил принц.

— Вижу я, что и ваших много вам придется хоронить. В конце концов все они уйдут в ту же землю, куда сегодня уйду я. Те, кто спаслись, выберут нового вождя и постепенно вас уничтожат.

— Упорный же ты! А когда бы ты согласился принести присягу на верность?

— Никогда этого не случится! Разве что ты вновь меня победишь не на окраинах наших земель, а в их сердце. Сунься-ка туда!

— Надоело мне с тобой разговаривать! Проведите его по лагерю, покажите, сколько у нас припасов, чтобы он не думал, что возьмёт нас измором. А затем дайте ему коня и пусть проваливает пытаться сражаться вновь! — И Клингор демонстративно отвернулся от пленника.

Ошеломлённый Шамо пришпорил коня и помчался к своим. Он сообразил, что склад провианта и вооружений можно было бы сжечь, и тем самым заставить старков убраться. Своим людям Шамо сказал, что ему удалось раздобыть коня и ускользнуть от старков. Это было почти правдой, поскольку воины по дороге насмехались над ним, а кое-кто пытался или прикончить, или по крайней мере ранить.

Но, когда Шамо напал на склады старков, его уже поджидали, и он вновь оказался в плену. Он ругался, скрежетал зубами, проклинал хитрость и коварство Клингора, вызывал его на поединок, но Клингор лишь пару раз огрел его плетью и велел вновь дать коня и прогнать на все четыре стороны.

— Мы придём в самое сердце ваших земель и разорим их полностью, неразумный бунтарь! Беги и готовься защищаться или же возвращайся по собственной воле вместе с семьёй и военачальниками и приноси вассальную присягу!

Понуро плёлся конь Шамо на сей раз. Ему уже не верили, что он убегает из плена. Некоторые из атаманов восставших считали его предателем, а другие — идиотом, который не может договориться с Клингором. Но за ним стояло его мощное племя и племя его жены (Шамо был одножёнцем, в отличие от большинства знатных чин-чин). И через пару дней после возвращения ночью у шатра Шамо столкнулись две группы вождей: одна шла, чтобы убить его, другая — чтобы похитить и выдать Клингору. В стычке победили сторонники Ахуаня и Юлуфу, схватившие затем Шамо и доставившие его принцу.

Принц наградил двух сторонников мира. Но кое-что подсказало ему, что расколоть-то врагов удастся, а вот замирить... И он, подождав, когда Ахуань и Юлуфу отправятся к своим после пира, на котором сидел и несчастный Шамо тоже, спросил Шамо:

— Твои люди стоят за мир. Теперь-то ты смиришься?

— Эти люди предали меня! Жить не хочу, но не смирюсь! Ты ещё не пришел в мои коренные земли.

— Убирайся вон, упрямец! — только и сказал принц. — И жди меня в своём родном городе Уаяне.

Вернувшись к себе, Шамо позвал Ахуаня и Юлуфу для переговоров об условиях сдачи Клингору, и сразу же приказал отрубить им головы. Он велел сжигать деревни, уводить сельское население в леса и горы, отравлять колодцы и всем отступать в Уаянь.

Но не все колодцы были отравлены, не все деревни разорены, а Клингор уже обзавелся проводниками и разведчиками из местных жителей. Словом, войско удалось привести под стены Уаяня.

Увидев врагов в самом центре страны, жена Шамо Цюацю ворвалась без покрывала на лице в зал совета, где уныло обсуждали ситуацию уцелевшие вожди и атаманы восставших.

— Если мужчины стали трусами, то надо брать вожжи женщине. Я возьму три сотни молодцов и своих охранниц и сделаю вылазку. Постараюсь захватить самого негодяя-принца.

Никто не посмел ей возражать, и она тем же вечером сделала вылазку. Дежурный герцогский сын Сон Эстрагон (один из немногих зирварнских командиров, кого Клингор оставил на своих постах) заметил нападающих, но, услышав женский голос и увидев себя в окружении разъярённых фурий, ведомых прекрасной богиней войны, растерялся и попал в плен. Большинство его отряда тоже было схвачено или погибло. Но оставшиеся успели поднять тревогу. Выскочил запасной дежурный отряд под руководством полковника Имперского рыцаря Она Илинаэса. Он тоже попал в плен, а от всей армии Цюацю благополучно ускользнула.

Когда женщины начинают воевать, они становятся гораздо более безжалостными и жестокими, чем большинство мужчин. Цюацю приволокла на аркане Иллинаэса и велела отрубить головы ему, Эстрагону и половине пленников. Но все командиры и сам Шамо вступились за пленников:

— Недостойно было бы казнить их. Клингор меня четыре раза отпускал. И выкуп за них могут дать большой. Вот захватим самого Клингора, тогда решим, что с ними делать.

В результате "для примера" казнили лишь трёх рядовых пленников, выбрав тех, кто был тяжело ранен и скорее всего всё равно не выжил бы.

Долгожданная победа воодушевила чин-чин. Они пели боевые песни, совершали вылазки, и Клингор боялся, что придётся перейти к правильной осаде, а провиант уже кончался.

Но через два дня Цюацю вновь ночью пошла на вылазку. Клингор почувствовал это заранее (расспрашивая пленников о настроениях среди командования чин-чин и применив свой мощный аналитический ум и полководческую интуицию). Он поставил засады на трёх наиболее вероятных местах прохода отряда Цюацю, и сам сел в ту из них, где возможность встретить воительницу была наибольшей.

Именно там и пошёл отряд Цюацю. Пропустив его голову, Клингор со своими отборными друзьями обрушился на Цюацю и её охранниц. Та, увидев, что окружена, охранницы падают или попадают на аркан одна за другой, закричала:

— Старкский трус, сразись со мной!

Клингор счёл возможным принять её вызов. Оставшиеся охранницы и воины Империи отодвинулись, образовав круг. В середине его столкнулись кони Цюацю и Хитроумного.

Длительного красивого поединка не получилось. Клингор сразу же выбил меч из рук воительницы, затем перехватил её руку с отравленным кинжалом и прижал женщину к себе. Рука Цюацю разжалась в железном захвате князя, кинжал упал на землю. Его люди немедленно схватили охранниц, попытавшихся было помчаться на выручку своей госпоже. Клингор сорвал панцирь с воительницы. Она осталась в лёгкой рубашке и шароварах. Победитель сдёрнул её с коня, пересадил на своего и вновь обнял. Глядя на него ненавидящим взором и против своей воли ощущая приятное чувство от близости железного тела и аккуратных и даже нежных объятий мощных рук, Цюацю прошипела:

— Твоё право теперь взять меня. Но рабой твоей и сучкой твоей я никогда не буду.

Клингор расхохотался и поцеловал её, ловко увернувшись от попытки укусить. Осыпаемый проклятиями пленницы, князь торжественно повез её в свой шатер, где усадил на почётное место. Полководец велел освободить одну из её охранниц, поставить Цюацю отдельный шатёр и содержать знатную даму с почётом, разрешив входить в шатёр лишь охраннице и тем, у кого будет личное повеление Клингора.

Цюацю дала волю своим чувствам, когда осталась в шатре одна с охранницей. Она заплакала:

— Он благороден, он сохранил мою честь. Но теперь я — его заложница и приманка для мужа.

А потом у неё вырвалось:

— Мне даже обидно, что он пренебрёг мною. Ведь тогда бы мой муж не был бы обязан выручить меня и я не чувствовала бы себя предательницей.

Конечно же, на самом деле обидно ей было и по другой причине: уж слишком сильное впечатление на неё произвел Клингор. Она и не думала влезть ему в постель или даже влюбиться в него, но душа её уже была затронута очарованием принца.

Принц же хладнокровно оценил красоту и благородство пленницы и пошутил со своими людьми:

— Не будь она столь ценной добычей в нетронутом виде, я был бы совсем не прочь соблазнить её. А взять по праву победителя — зря потратить такую красоту.

Ещё одну из охранниц, тяжелораненую, Клингор велел перевязать, быстро поцелить немного, показать ей шатер Цюацю, отвезти к городу и отпустить, чтобы она передала Шамо о пленении жены и о том, что её содержат с честью. Цюацю, лежавшая на постели и рыдавшая, даже не заметила того, как в шатёр заглянула охранница, и ничего ей не сказала. Но картина говорила сама за себя.

Клингор вовсе не был лялькой. Остальных охранниц отдали отличившимся воинам. А затем, нагих и еле стоящих на ногах, заклеймили и распродали по дешёвке как рабынь.

На следующий день Шамо добровольно сдался Клингору, приведя с собой в качестве выкупа за жену старкских пленных. Клингор понял всё сразу, и, как только Шамо приблизился к нему, подал знак, чтобы вождя схватили. У вождя под одеждой был спрятан отравленный кинжал.

— Я хотел дождаться момента, когда моя Цюацю уйдет из лагеря, и убить тебя, подлый захватчик, а затем, если успел бы, покончить с собой!

— Не удалось. Ну что, теперь принесешь мне присягу? — спросил Клингор. — Я в самом центре твоей страны.

— Нет, предателем я не стану. Вот вдову мою отпусти к родным, я её освобождаю от обязанности сражаться с тобою. А я назначил себе преемника, помолился, взял кинжал и вымыл шею. Я готов. Зови палача.

— Даю тебе ночь на размышление, — сказал принц и отправил Шамо в шатер Цюацю.

А наутро он показал Шамо, что чин-чин уходят из города и старки входят в сдавшийся город. Но Шамо всё равно остался непреклонным. И Клингор, поклонившись его жене и выразив восхищение её красотой, доблестью и добродетелью, отпустил их.

Придя в род жены, Шамо два дня сидел без еды, в отчаянии. На третий день Цюацю сказала:

— Недостойно мужчины унывать. У моих родителей побратимство с верховным князем лаотаев Силуяном. Лаотаи — народ крепкий, мужественный и воинственный. В обычное время я побоялась бы посоветовать вам, мужчины, впустить их на нашу землю, но сейчас у нас нет другого выхода.

И за полтора месяца, пока Клингор обустраивал окрестности Уаяня и собирал провиант для продолжения наступления в совсем уже дикие места восточной окраины чин-чин, подошло войско Силуяна.

Этот народ ещё не сталкивался с Империей. Воины лаотаев носили деревянные латы из ротанга, пропитанного маслом. Доспехи прекрасно выдерживали удары стрел, мечей и копий, тем более, что из-за масла они были скользкими. В них было не так мучительно в жару. При переправах они служили поплавками.

В первых стычках воины Клингора всё время терпели поражения. Затем они нащупали оружие против латников Силуяна: смоляные шарики, внутрь которых помещали горючую смесь и поджигали, а затем выстреливали из арбалетов. Попав на доспех, они приставали к нему и зажигали его. Сухое и промасленное дерево моментально вспыхивало. Простые огненные стрелы так не действовали, потому что соскальзывали с лат.

Но таким способом лаотаев было не остановить: горючей смеси было мало, скорострельность очень низкой, а точность попаданий таких лёгких снарядов и того хуже. И Клингор вспомнил опыт знаменитого полководца шжи Ляна Жугэ, победившего принца Атара и побеждённого им же.

Войско старков продолжало терпеть мелкие поражения и отступать. Разазартившиеся и разохотившиеся лаотаи ворвались в долину, где стояли какие-то повозки. Вдруг сверху посыпались камни и брёвна, выходы оказались завалены, а повозки вспыхнули. Практически все лаотаи вместе с их князем погибли. Шамо почувствовал ловушку, пытался предостеречь Силуяна, но тот ничего не слушал. Тогда Шамо остался в стороне, но его выследила и схватила вместе с женой разведочная группа старков.

Через день состоялся пир по поводу победы. Шамо и Цюацю отнесли угощение в бедный шатёр, где они содержались под стражей. И вдруг в шатер вломился Эстрагон и громовым голосом объявил:

— Допивайте вино, доедайте еду. Конь и лошадь ждут вас. Принц не желает тебя, Шамо, больше видеть, а твоей жене велел передать поклон и его почтение. Уходи куда хочешь и продолжай воевать, если желаешь.

— Сердце моё не вынесло! — закричал Шамо. — Никогда не было такого благородного, смелого и умного властителя! Я покоряюсь!

Он схватил за руку Цюацю и направился в шатер Клингора.

— Принц, я готов принести тебе вассальную присягу. Ты шесть раз дарил мне жизнь и я постараюсь отблагодарить тебя за это.

— Прекрасно! — улыбнулся принц. — Я своей властью принимаю тебя в гражданство Империи и делаю основателем благородного рода. Отныне ты Чин Шамодар. Я возвращаю тебе твои владения в качестве лена и буду ходатайствовать перед Имперским сеймом о возведении тебя в сан имперского рыцаря, а перед королём Зирварны — о титуле барона. Я уверен, что это случится в скором времени. А вассальную присягу ты принесешь королю Зирварны.

И тут случилось неожиданное. Шамо сорвал головной платок, а затем и всю одежду со своей жены.

— У меня сейчас нет ничего, чтобы достойно отблагодарить тебя, князь Карлинорский. Единственную драгоценность, которая у меня осталась, я отдаю тебе. Прими её, молю!

У чин-чин считалось позором публично обнажаться. Цюацю, сгорая от стыда, прикрылась руками, но Клингор увидел, что не как варварка, которая, закрыв срам, становится, с точки зрения старков, неприлично себя ведущей, а как цивилизованная женщина, закрыв лицо. И ещё он отметил, что она сквозь пальцы смотрит на него взглядом, в котором смешано много чувств: и стыд, и негодование, и ожидание, и желание, и страх быть отвергнутой. Он также понял, что отвергнуть Цюацю было бы оскорблением всего её племени и только что замирённого Шамо, и что сама Цюацю после этого возненавидит принца, как уже возненавидела своего мужа. Клингор стал неторопливо и восхищённо ласкать глазами красавицу. Её несколько чуждая старкам красота всё больше пленяла принца: красновато-жёлтая кожа, тонкое, но крепкое, сложение, сравнительно узкие бёдра, сильные и гармоничные ноги и ягодицы и совершенные мышцы живота, маленькие груди, иссиня-чёрные волосы. А когда он заметил, что Цюацю, может быть, неосознанно, стала поворачиваться так, чтобы принц её лучше рассмотрел, решение пришло полностью и окончательно.

— Открой лицо, моя Цюацю!

Женщина медленно отвела руки от лица и посмотрела на принца глазами, в которых теперь уже была в основном надежда, смешанная со стыдом и с негодованием по поводу бывшего муженька.

— Ты восхитительна. Спасибо тебе, Шамо, за царский дар. Цюацю, повернись и покажись моим полководцам, чтобы они видели, какую официальную наложницу я получил. Твои дети будут моими законными детьми. Если ты решишь расстаться со мной, то, по законам нашей Империи, ты становишься благородной гражданкой и можешь выйти замуж за любого дворянина. Формально ты моя рабыня, но ни продать, ни подарить я тебя никому не могу, только отпустить на волю. Если ты хочешь, я это сделаю завтра же утром, после того, как ты примешь меня в себя и станешь полноправным членом моей семьи.

— Я хочу быть твоей или ничьей, — твердо сказала Цюацю. — Если ты меня прогонишь, я уйду в монахини. И я буду счастлива родить тебе детей.

Принцу всё это начинало нравиться. Он поцеловал Цюацю, которая прижалась к нему всем телом и ответила на его поцелуй, закутал её в свой плащ и велел Эстрагону отвести Цюацю в ночной шатер командующего, а Цюацю готовиться к бурной ночи.

Искренняя и чистая любовь Цюацю быстро привела к тому, что циничный и пресыщенный принц влюбился вторично в своей жизни. Весь обратный поход она сопровождала его, и дамы с гетерами, желавшие заполучить в свои объятия героя, могли лишь злословить по поводу приворожившей его варварки.

Клингор в этот же день послал срочного гонца в столицу Зирварны, требуя себе наследника княжества Ли, которое он захватил первым по дороге в чин-чин. Князь Сунь Зан, владевший теперь также и Жуй и управлявший Ли (официально с целью собрать выкуп для хоу княжества Ли, находившегося в плену), до сих пор чувствовал себя уверенно: небольшие гарнизоны Клингора в ключевых городах служили надёжной гарантией от мести соседей. Но по дороге назад Клингор начал забирать с собой гарнизоны. Почему-то князёк не предвидел такого варианта и перепугался.

— Твоё высочество, почему ты уводишь свои войска?

— Потому что я их увожу. Моя задача выполнена.

— А как же я?

— У нас нет никакого постоянного договора, и я не обязан тебя защищать. Ты мог бы сто раз за это время принести вассальную присягу Зирварне, но ты надеялся обойтись без обязательств и дани. Ну что ж, ты теперь свободен от всех расходов, связанных с содержанием войск. А поскольку за полтора года ты практически ничего не отослал в счёт выкупа князя Ли, я требую немедленно увести своих чиновников из Ли. Я возвращаю его законному наследнику, который всё сделает для выкупа своего отца.

При личной встрече король Зирварны Аслир попенял Клингору, что тот не принял вассальных клятв у князя Вуй.

— А теперь мне уже бессмысленно брать вассальную клятву у того, кто в ссоре со всеми соседями: больше хлопот будет, чем пользы.

— Вот поэтому-то я и не стал самовольничать: если бы он искренне хотел твоей защиты, он лично отправился бы к тебе и принёс бы клятву, и тогда хоть чуть-чуть можно было бы ему верить. Но ведь твоё величество знает коварство и вероломство шжи.

— А за Шамо спасибо. Действительно, лучше, чтобы этими полудикими землями правил местный владетель. Я уже утвердил его наместником и поддержал твоё ходатайство о достоинстве имперского рыцаря. Как только Сейм его утвердит, я дарую ему титул барона, как ты и обещал. Да заодно, друг. Его бывшая жена Сюйсю исключительно мила и привлекательна. Я поздравляю тебя с такой наложницей. Сына твоего от неё можно будет сделать графом Чин-чин. Не носит ли она его уже в чреве?

Такие пышные похвалы наложнице означали, что по обычаям гостеприимства хозяин должен приказать ей развлекать и обнимать гостя. Но, посмотрев в умоляющие глаза Цюацю, Клингор изобрёл одну из своих стратагем. Он вспомнил, что местные жители рассказали ему о белом носороге в ближних лесах и что король Аслир страстный охотник и любитель собирать экзотических зверей для своего отличного зверинца.

— Цюацю, сегодня ночью ты должна будешь обнимать нашего гостя, если, конечно, он соизволит принять моё скромное гостеприимство. Я сейчас отдам распоряжения.

Выйдя на секунду, он велел доверенным людям как можно быстрее выяснить насчет белого носорога и организовать охоту ещё сегодня и кое-что тихо добавил самым доверенным. Вернувшись обратно, он застал Цюацю сидящей с обречённым видом на коленях у короля, и монарха, уговаривавшего свою страсть развеселиться и предлагавшего ей подарки. Он сурово глянул на Цюацю и незаметно подмигнул ей. Та, безгранично верившая в ум и смелость своего любимого, стала улыбаться королю и подливать ему вина. Ухажёр растаял.

Но неожиданно в пиршественную залу ворвался Он Илинаэс.

— Наши охотники выследили в здешнем лесу белого носорога!

У короля сразу же загорелись глаза, он вскочил, сбросив с колен Цюацю, а та восхищённо глянула на своего возлюбленного господина, всё поняв.

— Немедленно собираемся на охоту! Мы ещё успеем вернуться к ночи!

Конечно же, и к ночи, и на следующий день не вернулись, а на третий день привезли усыплённого белого носорога, для которого уже сколачивали воз-клетку, чтобы доставить его в королевский зверинец. А Цюацю два дня разлуки плакала, что никак не может понести плод от Клингора. Но, может быть, ей мешало то, что она знала о категорическом запрете у старков любиться с беременными: ведь никакой гарантии, что за год с лишним запрета никто не соблазнит Клингора, не было, и она полуавтоматически проделывала гигиенические процедуры, снижающие риск зачатия. Словом, в эту ночь она обняла своего властелина жарко-жарко и искренне хотела принять его семя в своё лоно до конца, чтобы зачать. Но, наверно, день был неблагоприятный для зачатия.

После триумфа в столице королевства Зирварны и месячного отдыха у короля (где уже Клингор был в статусе гостя и потребовать у него наложницу никто не имел права), Клингор послал своему сыну по крови Лиру Клинагору поздравление в связи с официальным признанием его Первым Учеником Мастера Тора и потребовал, чтобы сын встретил его на границе королевства и совместно с ним проследовал до Карлинора, откуда он через месяц будет отпущен обратно завершать обучение у отца по духу. Лиру пришлось согласиться.

А Цюацю заметила признаки охлаждения своего хозяина. Высший свет Зирварны нашел правильный подход к самостоятельному, но исключительно гордому, Клингору. Его просто не замечали, а король никак его не отпускал. Из намёков (прямые высказывания привели бы к обратному) Клингор понял, что его считают целиком подпавшим под власть чар варварки, Из гордости он не стал ухаживать за другими, но в сердце появились холод и скука по отношению к любимой.

Клингор по секрету велел служанкам Цюацю регулярно давать ей противозачаточное. Посадить своего сына от наложницы на графский престол в Чин-чин было, конечно, привлекательно, но это означало окончательно признать себя втюрившимся в варварку. Если бы он с самого начала не афишировал свою влюбленность, это, наоборот, было бы воспринято как умный дипломатический ход. А сейчас такой исход принёс бы больше вреда, чем пользы, тем более в связи с близкой перспективой избрания Императором.

А вместо прислужниц он окружил Цюацю симпатичными бедными молодыми дворянами и намекнул им, что муж чинчинки получит в приданое отличное поместье. Наложницу принц не взял с собой в Зоор и Линью, а отправил прямо в Карлинор. Цюацю плакала от горя. А парни наперебой делали ей комплименты, советовали, как сохранить красоту и увеличить привлекательность и заодно незаметно пытались её соблазнить. Но как-то раз в сердцах Цюацю высказала им:

— Все вы вместе карлики по сравнению с принцем!

Встреча принца с сыном по крови была поединком двух личностей. Лир Клинагор приехал вместе со своей Ярой и первым делом захотел познакомить Яру с Цюацю. Узнав, что Цюацю отправилась прямо в Карлинор, он с обескураживающей прямотой спросил отца:

— Она понесла?

— Пока нет.

И тут Клингор понял, что он очень сильно проиграл в глазах сына. Сын, в отличие от света, был готов уважать своего отца за настоящую любовь, а тот уже стал её предавать. Но теперь пойти на попятную показалось князю Карлинорскому слишком трусливым поступком и тем случаем, когда исправить ошибку хуже, чем совершить. Он, улыбнувшись, пригласил сына к Высокородной гетере Орлиссе, куда сам князь уже был приглашён на нынешнюю ночь и ещё на три ночи. Яра пожелала брату-возлюбленному-хозяину-подзащитному стойкости: большего она сделать не могла. Спикировавшая на Лира кандидатка в Высокородные Ижосса через три дня расплакалась: сработало и проклятие Алтироссы, и то, что она вынуждена была расписаться перед собой, что её чары и при общении, и в постели на Лира не повлияли. В итоге Ижосса получила несчастную любовь, что считалось признаком профнепригодности для Высокородной, и выпала из обоймы кандидаток. Права на вызов по отношению к Лиру она теперь не имела, первое время пыталась попадаться ему на глаза, но постепенно спилась и опустилась на дно.

В Карлиноре Лир и Яра познакомились с Цюацю и были очарованы её красотой, высокой, хотя и чужой, культурой, грустью и чистой, преданной любовью к князю. Цюацю не была идеальной, но огненная страсть и сильные душевные страдания очистили её душу и возвысили её. "И такую женщину мой отец держит в пренебрежении из-за ничтожного голоса молвы! Он же и сам полюбил её и теперь страдает. Я-то вижу, хотя другие, наверно, никогда этого не заметят" — сказал Лир Яре наедине. "Отец твой очень силён. Но ты, мой любимый братец, сильнее. Не суди его, а помолись за него и попытайся ему помочь. В больное место его души ещё вонзят отравленный кинжал" — неожиданно ответила Яра.

А Клингор в некоторый момент истины вдруг почувствовал душу сына и изумился, сначала уйдя с ним в место, где можно было чувствовать себя относительно защищенным:

— Вот, оказывается, какие у тебя способности! Надо было развивать их с чрева, но и теперь ещё не совсем поздно.

— Я свой выбор сделал, отец. Я остаюсь человеком.

— Но ведь это самый тяжкий из грехов: не использовать свои возможности. Бог ведь желает от нас, чтобы мы развивались.

— Чтобы мы развивались душой. А стать демоном из человека — не обязательно подъём. Это может быть такая пропасть... Ведь поколение Победителей спутало развитие сил с развитием души и впали в такие страшные грехи, что почти все оказались уничтожены, а оставшиеся несут тяжкую покаянную службу.

Клингор, неожиданно сам для себя, высказал то, что его порою мучило:

— Я мог бы удержаться по этой причине: во мне слишком много всего намешано. А ты светлая душа.

— Я видел, отец, как ты противостоял демонице, и на себе потом ощутил, сколь это трудно. Я приведу тебе только маленькую аналогию. Допустим, ты мастер цеха. Кем скорее всего будут твои враги?

— Другие мастера, купцы. Городские патриции. Может быть, дворяне.

— А теперь ты — Великий Мастер.

— Всё понял.

— А кто мои враги — ты сам видишь.

— Но ведь и сейчас демоны могут быть твоими врагами, так не трусость ли твоё решение?

— Если злой демон захватит власть, ведь новое поколение уже не так чуждается людей, должны же быть у народа вожди, чтобы это иго скинуть?

— Но ведь ты мог бы сам взять власть, а я тебе помог бы с радостью.

— И превратил бы мою победу в пиррову! Я бы потерял несравнимо более важное: свою душу. Её я и храню, и развиваю.

— Ну тогда я скажу тебе прямо и грубо. Ты втюрился в свою сестрицу-охранницу и понимаешь, что на новом уровне тебе её придется оставить.

— Отец, ты несчастный человек. Дважды в жизни тебе выпадала настоящая любовь, и дважды ты её отверг из-за суеты. Я твою ошибку не повторю.

Ответ сына кинжалом вонзился в душу принца. Действительно, так. Но уже через пару дней Клингор, вновь переключив всё на холодный рассудок и ледяную интуицию, установил, что точка невозврата на линии судьбы с Цюацю уже пройдена и исправлять ошибку теперь будет намного хуже, чем довести линию до конца. И что Императором он не сможет стать, если у него будет столь уязвимое место, как по-настоящему любимая и любящая женщина из варваров, а если даже станет, им будет можно манипулировать через эту слабость. И у него выкристаллизовалась ясная цель: стать таким Императором, который будет решать сам, а не сидеть позолоченной куклой. Клингор установил для себя, что это и есть его высшее Предназначение. Ведь лишь такое достижение искупало всё то, что он натворил на своем Пути.

* * *

Алтиросса, которая медленно восстанавливал себя после своих страшных "подвигов" на островке и последовавшего за ними сурового наказания, услышала, что племянник покойного рыбака, из которого она высосала силы и жизнь и отправила его душу к Кришне, зовёт у дверей. Неверная ученица Элир решила не откликаться.

В хижину вошёл паренек лет шестнадцати, черноволосый, невысокий, подвижный, как ртуть. Увидев на ложе кровь, а затем на полу лежащую ничком прекрасную нагую женщину с раной на спине, он остолбенел.

— Что случилось?

Алтиросса, тщательно подбирая слова, чтобы не допустить примитивной прямой лжи, заговорила:

— Ты, наверно, племянник Кинь?

— Да, госпожа, — ошеломленно промямлил парень.

— Твой дядюшка Тон стал любовником демоницы. Увидев меня, он влюбился по уши, и я допустила ошибку, сжалившись над ним и его искренней любовью и приняв его в себя. Могучая демоница жестоко наказала меня за это. А у дяди Тона любовница выпила кровь и похоронила его в море. У меня повреждён позвоночник, но, кажется, не перебит полностью.

Несколько раз открыв и закрыв рот, Кинь взялся за дело. Старкских детей учили основам оказания медицинской помощи, поскольку это может оказаться критическим для выживания. Парень снял дверь с сарайчика, где висела сухая рыба и складывались вяленые морепродукты, положил эту широкую доску на женщину, аккуратно привязал её ремнями и осторожно перевернул, после чего выволок на улицу, чтобы обмыть. Для гигиенических процедур он приподнял доску, и у Алтироссы отошли моча и кал. Парень без лишней брезгливости вымыл всё морской водой, после чего сполоснул обычной. Затем он помыл в хижине, заварил чай и рис и покормил Алтироссу рисом с рыбой и чаем. Зрелище беспомощно распятой ослепительно красивой женщины соблазнило его, и он стал совершать соитие с Алтироссой.

Гетера-демоница, которая до этого начала уже симпатизировать парню, теперь сразу обратила его в нуль в своих мыслях. Так воспользоваться беспомощностью женщины! Кинь был аккуратен, чтобы дополнительно не повредить красавицу: видимо, он предвкушал, как будет любиться с нею ещё несколько дней, пока не приведёт её в состояние, пригодное для перевозки. Алтиросса столь же аккуратно взяла часть его силы и восстановила ещё некоторые функции таза и ног. Кинь, увидев, что пальцы на её ногах шевелятся, и что женщина, хоть и не отвечала на его поцелуи, не высказывает признаков гнева и не ругается, ещё больше обрадовался:

— Красавица, ноги у тебя живые. Значит, наверняка смогут вылечить тебя так, чтобы ты могла ходить. А я поухаживаю за тобой, пока ты не окрепнешь для перевозки. Заодно соберу всё из домика и сарая. Кстати, как тебя зовут?

— Айтосса, — перевела свое имя на старкский диалект Алтиросса.

Кинь, знавший секрет подводного источника, привёз свежей воды, регулярно обмывал женщину, поил её и кормил, и трижды в день поливал своим семенем. Делать ему было мало что, рыбачить он не планировал, поэтому затраты энергии восполнял глубоким блаженным сном.

На третий день Алтиросса, которую до этого регулярно освобождали от ремней, но вновь привязывали для процедур, одной из которых Кинь, видимо, считал соитие, попросила его:

— Ноги постепенно восстанавливаются. Я хочу попытаться обнять тебя. Ты сможешь удержаться на весу,чтобы не повредить меня в пылу страсти?

— Конечно, смогу! — обрадовался Кинь, а Алтиросса подумала: "Теперь уже твоя тяжесть мне не страшна, а сила твоя ко мне сейчас перейдёт".

И Кинь умер в её объятиях, новоиспечённая демоница выпила его кровь, после чего приподнялась, взяла палку и, опираясь на неё, сделала несколько шагов, выйдя из хижины. Вдали виднелся парус.

Безжалостно тренируя себя, Алтиросса прошлась возле хижины, совсем забыв про корабль, а с корабля в подзорную трубу заметили нагую красавицу возле хижины, и он пошёл к острову. Сев на камень и прислонившись к стене хижины, Алтиросса наслаждалась ветром и превращала полученную силу в энергию регенерации. Она очнулась, когда вдруг в сотне шагов от неё раздалась грубая матросская брань. Сон, который гетера видела, превращался в явь, но на другой линии Судьбы.

Преодолевая боль, Алтиросса отошла к скале, укрывшись от взглядов пиратов, и вдруг сообразила, что сделать. Она вжалась в трещину скалы и создала ментальный образ каменной поверхности, чтобы отвести глаза пиратам. Конечно же, если бы кто-то из них физически протянул руку к ней, "скала" не защитила бы, но как укрытие это могло сработать.

Пираты вышли на берег, вломились в хижину и первое, что им бросилось в глаза: труп юноши с прокушенным горлом, вокруг которого всё залито кровью.

— Лучше уйдём. Здесь, видно, ведьма поохотилась. Или, не дай Судьба, демоница, — задумчиво сказал пожилой пират, явно один из самых авторитетных и умных в этой компании.

— Если ты, Спрут, обосрался, беги за хижину. А если лишь обоссался, садись в лодку и жди нас. Мне ведьма ничего не сделает. Я её не боюсь и трахну. А потом убью. Гей, братва! Кто захочет, сможет её трахнуть после меня!

— Ну делай что хочешь, Косатка, а я действительно в лодку уйду, — спокойно ответил Спрут.

Из дюжины пиратов один последовал за Спрутом, за Косаткой не осмелился пойти никто, а все остальные тупо сгрудились на берегу, перепуганные и ожидающие, что же будет.

Косатка бегло осмотрел хижину и сарай.

— Ну конечно, здесь её нет. Она же к скалам ушла. Но я её найду!

И он стал обходить скалу. В одном месте поверхность скалы показалась ему какой-то неестественной. Бандюган решил проверить, нет ли здесь потайной двери. Это на самом деле была была несовершенная иллюзия Алтироссы.

Пират потрогал скалу, и вдруг рука провалилась, тут же её как будто схватили огненными клещами и стали сосать его жизненную энергию. Косатка, забыв о достоинстве, истошно завопил, кое-как выдернул руку со следами чего-то типа ожогов и частично содранной кожей, и помчался к лодке.

— Знал я, что ты, Спрут, умный. И правда, ведьма здесь или демоница. Убираемся поскорее.

Пираты не заставили себя долго ждать. А Алтиросса получила ещё чуть-чуть энергии от грязной, но физически очень сильной особи.

Алтиросса после отхода пиратского корабля сутки отсыпалась, а затем осторожно перетащила на яхту немного еды и воды, надела свою дерюгу, вспомнив в последний момент, достала медальон Высокородной гетеры, который несчастный Кинь так и не обнаружил, и взяла белый бич Элир, который погибший юноша посчитал чем-то обычным и прислонил к стене хижины. Ходила она в основном с палкой, но движения уже не доставляли такой муки.

Она была совсем не сильна в навигации, но ветер был практически восточный, и она просто пустила яхту по ветру: на западе всё равно наткнёшься на остров или берег.

Через четыре дня гетера увидела горы, подошла ближе и поняла, что это имперский остров Киальс.

Рядом с ней прошли на катамаране двое парнишек.

— Парни! Я потерпела кораблекрушение и чудом спаслась. Яхтой управлять практически не умею. Помогите мне прийти на остров.

Парни поглядели на неё, заметили медальон Высокородной, и один из них ловко забрался на борт. Поставив парус как нужно и взявшись за руль, он запел весёлую песенку, и, смеясь, спросил:

— Высокородная, я Тот Араннат, гражданин. А ты кто, небось, знаменитость?

— Я Алтиросса.

В глазах у парня мелькнул страх:

— Та самая, что бросилась в море! То ли ведьма, то ли ученица самой Элир!

И раньше, чем Алтиросса успела что-то сделать, он закричал другу, который шёл рядом на катамаране:

— Син! Мчись и сообщи портовому официалу: Алтиросса нашлась!

Когда яхта прибыла в порт, её уже ждала сотня человек, среди которых три официала Имперского Суда.

— Женщина, что с тобой случилось?

— Элир велела мне пройти суровое покаяние за мои грехи и потом вновь вернуться к ней. Я струсила и уплыла куда глаза глядят. А она, конечно же, нашла меня и наказала за ослушание. Вот я и прибыла выполнять её повеление.

— Достойный ответ. Все мы порою бываем слабы. Следуй с нами.

Алтироссу привели не в тюрьму, а в подземную келью при Храме Двенадцати. Там она каялась. Её осмотрели врачи и подтвердили, что она сумела почти исцелить рану, которая привела бы к неизлечимой травме у обычного человека. Служительницы-монашки и духовник относились к Алтироссе со смесью страха и уважения: ведь раз в много столетий можно встретить человека, удостоившегося наказания от самой Победительницы. И за что! За то, что она оказалась нерадивой ученицей!

Раз в полгода с Алтироссой беседовал Патриарх в окружении специалистов. Ей приходилось напрягать всю свою интуицию, чтобы не соврать, не дать заподозрить, что она скрывает часть правды и не выдать того, что действительно произошло. Поскольку это удавалось, постепенно она стала относиться с лёгким презрением к способностям обычных людей, даже самые тренированные из которых не смогли отличить ауру Элир от ауры Князя. Но ведь только в дешёвых сказках Дьявол пахнет смолой и серой! Стойко выносить покаяние Алтироссе помогало то, что после встречи с Князем она знала и свою цель, и то, что ей предстоят не годы, а как минимум тысячелетия жизни. Если, конечно, она не ошибётся...

Через два с половиной года её перевели в келью в горах на границе Валлины и Айвайи. Место было уединённое и очень красивое. Надзор внешне ослаб, но чувствовалось, что тем не менее в основном постоянный. Но теперь уже лишь в основном.

* * *

Но спокойными эти три года были не везде. В "расколе Йолура" в Империи правоверных произошли решающие события.

Словом,

Путь свой к вершинам,

Иль в Преисподнюю бег.

Каждый сам выбрал

Жизни дорогу.

Ныне проходит её.

15. Имперское посольство

Даналид, канцлер императора Южной Империи Кароля, после разговора с монархом о необходимости отправки посольства к лиговайцам и в Агаш, вернулся домой в мрачном настроении. Он и вообще-то был низкого роста и редко улыбался, а сейчас как будто ещё больше съёжился. Хотя день был не такой уж жаркий, сановник то и дело снимал шляпу и обтирал платком лицо и лысину от пота. Пока канцлер ехал в паланкине, глаза всё время были закрыты, но он не спал. Его короткие ноги всё время ёрзали, как будто в жёлтые сапоги и синие штаны кто-то подсыпал колючек. Свой плащ с двумя пурпурными полосами — знаком высшего придворного и чиновничьего ранга — и роскошный бархатный малиновый камзол Даналид снял, а белая рубашка была расстёгнута, как у пьяного. Войдя в дом, он ни за что обругал слуг и сразу же уткнулся взглядом в пол, чтобы больше ни на кого не обрушиться.

Его жена Крюнхильт сразу почувствовала: муженёк в таком состоянии духа, что может взорваться. Она отослала всех, кто хотел бы пообедать у канцлера и заодно помучить его своими просьбами и проблемами, объявив, что сегодня открытого обеда не будет. В небольшой комнатке в женском крыле здания она проследила за тем, чтобы столик был накрыт красиво, выставлено лучшее вино и холодный шербет с ледника в подвале, а прислуживать велела вновь купленной симпатичной молодой рабыне, одетой в полупрозрачное платье. Если на мужа ничего не будет действовать, то она была готова развеять его глубокую тоску даже таким средством. Вообще-то Даналид был убеждённым одножёнцем и на дам мало обращал внимания. Поэтому жена считала допустимым иногда подкладывать ему наложницу, тем более что супругу свою канцлер в своё время искренне любил, а теперь уважал и почитал, но родить ему детей она так и не смогла. Два сына и две дочери канцлера были дети от наложниц, узаконенные и признанные его женой как свои собственные.

Но Даналид не смотрел на прелестную девушку. Он поглощал изысканные блюда, не обращая на них внимания, и съел вдвое больше обычного, а вина выпил чуть-чуть. Он вяло отвечал на осторожные и ласковые реплики жены. Тут жена вспомнила о приглашении соседа по имению Адрайта погостить у него, и ласково сказала:

— Милый, государственные дела так тебя утомили. Может быть, пошлёшь письмо государю, что приболел, и пару неделек проведём у себя в имении, в тишине, подальше от суеты. Заодно посетим и нашего соседушку Адрайта, а то он уже раза четыре приглашал.

Жена и сама не очень долюбливала соседа, имение которого было намного больше и богаче. Тот всячески уклонялся от службы, после того, как прослужил несколько лет в императорской гвардии, а затем при дворе, что было практически обязательным для дворян. Он неоднократно во время охот, которые разрешались лишь в промежутках между сбором урожая и посевом, заскакивал на землю Даналида. Если сам хозяин заставал его за этим, соседушка извинялся практически всегда одинаково: "Уж очень вошел в азарт, почтенный канцлер! Ухожу, ухожу,... Извини меня, неразумного и возьми половину моей добычи", и приглашал его в гости, С остальными Адрайт не считался: скажем, старшего сына Даналида Касторада он просто приглашал присоединиться к охоте и попировать затем вместе.

Крюнхильт, увидев, как мужа перекосило при упоминании соседушки, вначале испугалась, что сболтнула не то. Но вдруг лицо Даналида посветлело, он вздохнул, как будто тяжелый камень упал с души, и расцеловал свою супругу:

— Хильдэ, ты умница! Именно это мне и надо сейчас. А, кстати, зачем здесь эта девка? Отошли её, сегодня мы проводим весь вечер наедине.

Жена просто растаяла: редко удавалось столь успешно рассеять плохое настроение мужа, а в последнее время оно случалось всё чаще. Крюнхильт не интересовалась делами государства, но, судя по всему, они шли всё более и более скверно. Хорошо хоть, император не был деспотом, скорее, мягкотелым добряком, да войны либо мятежа уже лет тридцать не было.

И Даналид немедленно написал императору краткое письмо (Южная Империя сохранила в общении высших между собою остатки делового стиля времён расцвета, например, отсутствие вычурного украшательства).

"Ваше величество!

Я знаю, сколько неотложных дел сейчас в государстве, и мне крайне неудобно писать данное письмо. Но, придя домой, я просто свалился с больной и тупой головой и еле-еле диктую это письмо слуге, так что прошу извинить меня, недостойного и хилого, за то, что не написал его собственноручно. Две-три недели отдыха от тяжких дел и лечения мне просто необходимы, и после этого я смогу вновь так же неустанно служить Вашему величеству.

Мой помощник тайный советник Линхас сможет временно заменять меня в текущих делах, а ежели, паче чаяния, случится нечто требующее моего личного попечения, я немедленно вернусь, поелику буду просто отдыхать и подлечиваться у себя в поместье, в полу-дне езды от дворца.

Желаю, чтобы недомогание сие взяло на себя Ваши, государь, заботы, грусти и недуги и Вы здравствовали бы и были бы беспечальны.

Ещё раз краснею от великого стыда за свою слабость.

Канцлер Даналид".

Император послал своего врача помочь канцлеру. Тот осмотрел Даналида, который заранее выпил расслабляющего чаю и действительно чувствовал себя полностью разбитым и отупевшим, прописал ему укрепляющие и возбуждающие травы и одобрил его решение отдохнуть. В тот же вечер Даналид получил собственноручно написанный рескрипт императора Кароля, повелевавший ему на месяц удалиться от дел и заняться укреплением собственного здоровья. Канцлер, как и полагалось, поцеловал императорские письмена, искренне выразил восхищение каллиграфическим почерком государя (искусство высокой каллиграфии было давним увлечением Кароля и его письмена славились по всему Югу; даже старкский Император и Император правоверных повесили на стены своих кабинетов приветственные письма Южанина).

А внутри себя Даналид горько вздохнул: "Был бы наш государь простым знатным чиновником! На месте тогда оказались бы его дарования: и красивый слог, и благожелательность, и доброта, и разум, и совершенное знание классиков, и благочестие, и каллиграфия. Но властителю нужна воля, а воли-то у него — ни капли".

Ранним утром Даналид с женой и кучером отправился к себе в имение на карете. К обеду в столице должно было стать невыносимо жарко и душно, а в поместье микроклимат был гораздо мягче. По дороге встретился соседушка Адрайт, наоборот, двигавшийся верхом в сопровождении дюжины слуг в столицу. Соседи мило раскланялись друг с другом. Адрайт повторил свое приглашение заехать в гости, и Даналид неожиданно его принял, выговорив, что сначала недельку отдохнет.

Холодные отношения с канцлером давно беспокоили Адрайта, но его вспыльчивый и даже взбаламошный характер вкупе с обостренной гордостью не позволял ему принижать себя перед безусловно высшим, но более бедным соседом. Конечно же, он понимал, что такое в принципе могло стоить ему разорения или даже осуждения, но времена вроде были мягкие и спокойные, а канцлер не был наглым вымогателем. Некогда, вступив во владение имением, Адрайт, как и полагалось низшему, младшему придворному советнику, нанёс визит Даналиду, тогда еще тайному советнику. Но ответного визита он дождался лишь через пару дюжин лет.

Неделю придворный наслаждался отсутствием надоедливых посетителей, пышных и длинных дворцовых ритуалов и необходимости контролировать каждое слово, каждый жест, каждый взгляд. Но частенько лицо его становилось сосредоточенным, он напряжённо размышлял. Зная привычку своего мужа в самый неожиданный момент задумываться над серьёзными вещами, жена подготовила ему дощечки для черновых записей и бумагу для чистовых. Но муж на сей раз ничего не записывал, хотя про себя проговаривал, явно стремясь накрепко запомнить. В итоге лишь на одном листе бумаги появилось стихотворение, написанное без помарок и без черновиков. Умение слагать стихи было необходимой частью образования, но муж баловался этим исключительно редко.

Текла спокойно, сыто жизнь моя

В родных местах, семьёй моей любимых.

Я место занял средь высокочтимых,

Но ныне вижу: всё, что делал — зря.

Душевной лени противостоя,

Не стал искать ещё успехов мнимых.

Из края сих полей неистощимых

Днесь ухожу, намеренья тая.

Из мирно умирающей эпохи

Уносим не ценимые здесь крохи

Мучительнейшей мудрости времён.

Событий нить прервала неизвестность,

И, восстанавливая целей полновесность,

Бреду, духовной жаждой распалён

Затем прибыли слуги с подарками от Адрайта, что было ненавязчивым напоминанием о запланированном визите. Канцлер немедленно собрался вместе с женой и с младшим сыном Эолидом (Касторад, статский советник и кандидат в тайные советники, был занят на службе, а две дочери уже были замужем) и тем же вечером уже был в имении Адрайта. Хозяин встретил его на границе своего главного села. Сосед был польщён тем, что ему наносят не просто визит, а семейный, и сердце его грели благосклонная улыбка канцлера, радостная встреча своего сына Адрикта с Эолидом и сдержанная улыбка жены вельможи. Он, разазартившись, начал восхвалять мудрость канцлера, красоту его сына и благородство жены. Заодно он обратил внимание на чистые и аккуратные дома крестьян, явно живших в достатке.

— Некоторые считают, что дворянин, который ушёл в отставку до пятидесяти лет и живёт в поместье, лентяй. Но видите, почтеннейший, как процветают мои сёла. А если бы я доверился какому-то ворюге-управляющему, и доходов было бы раза в три меньше, и крестьян бы наглый и жадный наймит разорил бы и они стали бы разбегаться. А сейчас ко мне, наоборот, просятся третьи сыновья отовсюду, уже ни одного свободного участка не осталось. Думаю у пьяницы Хантхора его деревеньку выкупить. Она, конечно, разорена, но в моих руках за три года цветущей станет. Но, впрочем, мы уже подъезжаем к самой усадьбе.

— Действительно аккуратная деревенька, — сдержанно похвалил Даналид. — Её хоть показывай другим дворянам как пример хорошего управления.

Адрайт прямо расцвёл. Он своим пронзительным голосом привёл в движение всех слуг и невольников. Рабов была более чем дюжина, что в Благодати считалось роскошью. Даже знатные богачи обычно имели несколько рабынь-наложниц и пару рабов. Рабство в землях Южной Империи менее распространено, чем у старков и у степняков.

Весь вечер Адрайт накачивал гостя и его сына действительно прекрасным вином, а женщины пировали в своей комнате. Как следует выпив, Даналид, икая, сказал:

— Ну одну-то деревню, что прямо перед очами хозяина и его гостей, легко сделать образцовой. А другие-то у тебя, сосед, наверняка обычные.

— Обижаешь, сосед! — взвился Адрайт. — У меня все деревни в полном порядке! Я ведь не лентяй, не жадина и не тупарь.

— Поверю, когда увижу, — еле-еле вымолвил Даналид и показал, что ему дурно.

Объевшегося и упившегося гостя подхватили слуги, отнесли в ванну, а затем в постель. Адрайт, естественно, подложил ему девицу, как и полагалось по правилам гостеприимства, но в эту ночь Даналиду не было дела ни до чего. Последствия от средства, которое позволяло не пьянеть, были потяжелее, чем обычное похмелье.

Назавтра хозяин предложил уникальное развлечение: охоту вне сезона. В Благодати лесов давно уже практически не было, лишь по требованиям храмов вокруг каждого участка высаживались лесополосы из редко стоящих деревьев, в основном плодовых. Лесополоса не должна была быть слишком густой, чтобы ветер ослабевал, а не переходил в вихри, которые портят почву ещё сильнее. Нечто типа лесов были также заросли камышей, осоки и кустарников на берегах рек и озёр. А у Адрайта была целая роща из настоящих, не плодовых, деревьев, и там водились зайцы и лисы.

Поохотившись денёк, к вечеру соседи заехали в деревню около рощицы, где был гостевой домик для хозяина и его друзей-охотников. Жители, за исключением обслуги домика, побыстрее попрятались по домам.

— Посмотри, ведь и эта деревенька аккуратная и зажиточная, — похвастался Адрайт.

— Конечно же, ту, которую будут всё время посещать гости, ты тоже будешь поддерживать в порядке. Но она победнее и я заметил кое-где непорядки, — ответил Даналид. — Не можешь же ты каждый день посещать все деревни.

— Каждый день не могу, но как я с ними управляюсь, я тебе сейчас покажу! — закричал Адрайт и повёл гостя по деревне.

Увидев избушку с непочиненной крышей и покосившимися воротами, он велел слугам вытащить хозяина и хозяйку наружу. Хозяин явно был пьян, а хозяйка запричитала:

— Господине наш, не наказывай строго моего мужа. Он вообще-то работящий, но каждый год разок запивает недели на три. Сейчас он как раз в запое.

— Ну я его полечу, — холодно сказал помещик и велел как следует выпороть мужика. Затем, раз он уж так любит водку, полить водкой, ещё раз отполировать спину и держать до полного протрезвления и до того, как похмелье пройдёт, в подвале на хлебе, воде и рассоле.

— Через неделю проверю, если что-то будет не в порядке, запорю до полусмерти.

Процессия двинулась дальше, не обращая внимания на вопли пьяницы. Жители неохотно выходили из своих дворов пред ясны очи хозяина. Заметив, что крестьянин в грязной и порванной рубашке, Адрайт немедленно велел схватить и выпороть его жену за то, что своих обязанностей не выполняет. Там, где был больной ребёнок в семье, расспросил, как его лечат, и, высказав удовлетворение, дал мужику пять сребреников. Словом, он раздавал награды, наказания, ругань и похвалы во все стороны. Те, кому повезло на сей раз, кланялись, благодарили и побыстрее убирались домой. Другие же хмуро ожидали своей очереди на порку. Судя по всему, процедура "наведения порядка" была обычной и привычной. Вернулись, когда уже стемнело.

— Да, ты не лентяй. Но на все деревни хозяйского глаза не хватит, у тебя их больше дюжины.

— Сосед, не отпущу тебя, пока не проедем по всем деревням и ты не возьмёшь свои слова обратно, — захохотал Адрайт и подлил канцлеру еще вина.

Так что Даналид осмотрел всё имение Адрайта, а тот и не подозревал, к чему дело идет, пока Даналид после возвращения не предложил ему за имение четыре тысячи золотых.

— Да ведь оно двести тысяч стоит! — упал на кресло, не держась на внезапно подкосившихся ногах, Адрайт.

— Подумай ещё немного, — сказал Даналид, сел вместе с семьёй в вызванную им повозку и уехал.

Адрайт услышал от своей старшей жены, которая была ему советницей в делах: Крюнхильт сообщила ей в болтовне о том, что канцлер очень редко просит о чём-то императора, и поэтому властитель никогда ему не отказывает в просьбах. И Адрайт сообразил, что, если он заартачится, то у него насильно выкупят имение по названной Даналидом цене, а то и просто конфискуют. Ему ничего не оставалось делать, как на следующий же день нанести ответный визит и после возлияний робко сказать:

— Я готов продать за сто шестьдесят тысяч.

— Да нет, больше восьми тысяч я не дам, — твёрдо ответил Даналид, и Адрайт понял, что поторговаться-то можно, но Даналид будет уступать вдесятеро меньше, чем Адрайт.

Жена была несколько удивлена поведением мужа. Служба при нищем дворе жалкого императора не была такой уж выгодной. Жалования не полагалось, иногда император дарил подарки, но когда ему самому приваливали деньги, а это случалось нечасто: то какой-то окрестный царёк или хан заплатит за подтверждение королевского титула его предшественника, то удастся скачать деньги за посредничество в конфликте... Были случаи, когда подарки канцлеру за ходатайство или решение дела практически стали нерушимым обычаем и взятками не считались, тогда Даналид брал без сомнений. А вот пользоваться конфискованным имуществом или вымогать под угрозой судебного разорения или несправедливого решения дела — на это он никогда не шёл. Но ведь каждое терпение когда-то лопается. И наконец-то муж, видимо, решил воспользоваться своим положением и отхватить себе богатое поместье. Хильдэ его понимала и была уверена, что, если придётся по-настоящему припугнуть соседушку, император не откажет. Но ведь наличных денег в семье очень мало, даже если муж сторгуется за четверть цены, как он собирается платить? Такие сомнения порою навещали жену, но она гнала эти мысли прочь: муж мужчина, он решит.

Вернувшись после месячного отдыха, иногда прерывавшегося очередным раундом торговли, Даналид начал готовить посольство, но достойные кандидатуры никак не находились. Соседушка понял, что Даналид не торопится, и попытался было продать деревеньку. Но тут же в поместье приехали императорские приставы, описали имение и запретили всякие действия, пока не будут рассмотрены обвинения, выдвинутые ещё одним соседом, Клартхутисом, в злоупотреблениях и набегах со стороны Адрайта. Явно Клартхутис действовал по указке Даналида. Адрайт понял, что шутить не стоит.

А Даналид начал приискивать покупателя на своё поместье, и жена поняла, как он желает расплатиться: с этого-то он возьмет высшую справедливую цену, приложит деньги за поместье к сбережениям и тысяч двадцать пять наберется. Именно за такую цену и сторговался в конце концов Даналид со спавшим с лица и растерявшим самоуверенность соседушкой.

В пятый раз после обсуждения с императором и со своим заместителем Линхасом придя к выводу, что и очередная кандидатура посла никуда не годится для такого опасного и важного дела, Даналид, который как раз нашёл покупателя на свое поместье из двух деревень, сказал:

— Ваше величество, я вижу, что справиться здесь могут либо я, либо Линхас. И я лучше. Сейчас торговля насчёт поместий закончилась, я за неделю оформлю купчую на своё и на соседское поместья и отправлюсь в посольство. Если Вам благоугодно оставить меня на должности канцлера, назначьте на время посольства Линхаса исполняющим мои обязанности.

Линхас просто расцвёл: место канцлера наконец-то у него в руках!

А император благосклонно произнёс:

— Мы назначаем Вас чрезвычайным и полномочным послом, дадим Вам пергаменты с Нашей собственноручной подписью и печатью, дабы без промедления оформлять выгодные для империи договоры. Если кто-то попытается крючкотворством Вас задержать, Мы обойдёмся с ним по всей строгости. Я оставляю Вам титул канцлера, возвожу Линхаса в ранг Высшего тайного советника и назначаю его исполняющим обязанности канцлера.

В Южной империи "Вы" употреблялось часто, но употребление его высшим по отношению к низшему было знаком величайшего благоволения. В этом было отличие от старков, которые сохранили "вежливое" обращение второго лица лишь для редчайших случаев и никогда не использовали его для обращения подчинённого к высшему (оно считалось уместным в важнейших случаях для ученика к учителю, сына или дочери к родителям, предкам или к родителям супруга, и ещё для нескольких практически ритуальных ситуаций).

За два дня до отъезда была совершена официальная сделка по продаже поместья Даналида, и он послал слугу предупредить соседа, что завтра приедет с оговорённой суммой денег. По закону покупатель недвижимости должен был лично вручить деньги её продавцу на пороге дома либо главного дома, если продавалось целое поместье. Слуга проговорился о том, что через день Даналид отбывает в дальний путь на много месяцев, да, впрочем, слухи об этом до Адрайта уже доходили. Получив подтверждение, Адрайт решил рискнуть: ведь Даналид может сгинуть в дороге или же вернуться столь разочаровавшим императора, что можно будет спокойно отказаться от кабальной сделки. "Продавец" быстро ускакал куда глаза глядят, и приехавший покупать поместье Даналид, выглядевший каким-то мрачным и задумчивым, не смог довершить сделку. Видимо, от разочарования он истерически рассмеялся, но на обратном пути глаза у него почему-то повеселели. Поскольку оставлять семью было негде, он выехал в посольство вместе с женой и сыновьями.

* * *

Первой остановкой на пути был Чиланшат. Этот город стоял на берегу реки, которая раньше доходила до Благодати и впадала в Мастрацассу, но ныне вода в старое русло попадала лишь в самые полноводные годы после наводнений. Река была отведена в оросительные каналы, места вокруг Чиланшата были столь же плодородными, как в Благодати, но более благоприятными по климату: не столь жарко и местность не плоская, а холмистая, что препятствовало заболачиванию. Между Чиланшатом и Имашангом (доменом императора) были давние территориальные споры о трёх маленьких клочках земли, одним из которых владел Чиланшат, но император этого не признавал, а двумя другими, ранее принадлежавшими Чиланшату — Имашанг. Поэтому цари Чиланшата уже три поколения не подтверждали королевский титул.

Конечно же, одной из задач Даналида было попытаться урегулировать территориальные споры и договориться о том, чтобы Чиланшат вернулся в структуру Южной империи. Когда Даналид уезжал, пришли вести, что с северо-востока в Благодать вторглось войско йолуровских фанатиков. Эти новости дошли до Чиланшата вместе с посольством. И Даналид с царём Ючжин-Оолом быстро пришли к соглашению. Все территориальные споры решаются в пользу Чиланшата. Царь Чиланшата ходатайствует о восстановлении королевского титула и соглашается предоставить для войны с фанатиками пять тысяч отборных воинов по первому требованию императора, но не для войн с другими государствами Благодати. Царь шлёт посла с заключённым договором, двумя тысячами золотых и получает титул на королевское достоинство. Но, поскольку у канцлера был готовый пергамент с печатью и подписью императора, титул он выписал прямо на месте и сам получил две тысячи. Пересылать их императору он не стал, а обратил все деньги в чеки менял, которые писались на обороте лоскутов старой кожи и пришивались в сапоги под видом заплаток. По этим чекам он мог получить свои деньги в любом месте Южного мира, вплоть до Агаша. Естественно, за перевод бралось десять процентов.

Император, когда к нему прибыл посол Чиланшата с договором и без денег, разгневался, тем более что стало известно: отряд фанатиков-единобожников составлял всего пару тысяч конников, он после первого отпора отступил и скрылся в степях. Но, поразмыслив вместе с Линхасом, он решил не аннулировать договор и пока ограничиться снятием Даналида с поста канцлера и конфискацией его городского дома, поскольку помощь Чиланшата всё равно могла потребоваться в любой момент. А разорвать договор означало, наоборот, войну с Чиланшатом. И только сейчас император сообразил, что Даналид ушёл со всей семьей и без верных людей императора в посольстве.

Тем временем Даналид достиг по Храмовому тракту Южного Великого монастыря, и, конечно же, остановился там на пару недель покаяться, помолиться и просто передохнуть в безопасности. По дороге он продал местным князькам несколько титулов имперских князей, а деньги опять оставил себе. Выйдя из монастыря, он двинулся через земли пустосвятов.

После того, как старки и лангиштцы побили пустосвятов во время остановки старков в Лангиште, на пустосвятов накинулись все соседи, и теперь эти "набожные" люди, грабившие и убивавшие паломников на пути из монастыря, скрывались в горах. Они по-прежнему иногда налетали на паломников, требовали простить их и благословить, после чего убивали и грабили, считая, что совершают доброе дело: паломники очистились молитвами и покаянием, а перед смертью простили врагов своих и попадут прямо в райский сад.

Поделившие эти земли князья и царьки встречали редкое в этих местах большое имперское посольство. Даналид по первой просьбе царька Кхуринатха за очень умеренную цену выдал полноценный титул на королевское достоинство с правом наследования и необходимостью подтверждения в каждом новом поколении. После этого ещё шесть князей и царьков затащили его к себе и тоже стали королями. А вот князь Лангишта отказался наотрез:

— Я почитаю лишь сильных и мудрых великих царей Ашинатогла и Атара. И для них я не подданный, а союзник. Посему титул развалившейся империи для меня унижение, и больше не заводи об этом разговор.

Такой исход показал Даналиду, что он не обманулся в своих ожиданиях: на Юге действительно появилась новая сила, и будущее за нею или же за Йолуром. Выяснив, что Южный Союз уже состоит из трёх царств, четырёх княжеств, великого пуникского ханства и ещё трёх ханств, Даналид оценил мощь фактически возникшей всего за три года новой империи и понял, что единственное спасение для Южной империи — император из Южного Союза и её возрождение на этой основе. Так что действительно надо было двигаться или в Лиговайю, или в Агаш.

С первым же большим караваном Даналид двинулся на восток, оставив за собой земли, которые стали называть: Лангишт и Семь королевств. И вправду, Лангишт был сильнее каждого из новоявленных ленов Южной империи.

Когда корабль отплыл, жена и сыновья напрямик спросили отца:

— Отец, вернёмся ли мы когда-нибудь в Имашанг?

— Может быть, вернёмся, вместе с первым императором новой династии, — прямо ответил Даналид, который уже принял решение. — А если нет, найдём себе место в Южном Союзе. На самом деле это новая империя.

Крюнхильт уже после Чиланшата подозревала такое, но всё равно расплакалась при мысли о расставании с родиной, родными и дочерьми.

— Но ведь император конфискует наше имущество и утолит свой гнев на наших дочерях и твоих внуках, — сквозь слёзы сказала Хильдэ.

— Городской дом он уже конфисковал, с должности канцлера меня уже сместил, но он слишком мягкотелый, и я надеюсь, что ничего страшного с нашими дочерьми не произойдет, — ответил Даналид, успокаивая жену и самого себя. — Главное имущество я распродал под предлогом покупки соседского поместья ещё до отъезда, и деньги у меня хранятся в надёжном месте, куда императору не добраться. А мы доберёмся, как только осядем в Лиговайе или в Агаше.

После некоторых волнений из-за шторма, потрепавшего нервы и полностью выворотившего желудки не привычных к морю путников, купеческий караван прибыл в Дилосар.

* * *

Даналид известил царя Атара о своём прибытии и получил приглашение остановиться в гостевом доме при дворце. Царский дворец удивил посла. Это был скромный домик, меньше гостевого. Он не мог сравниться со зданием Сената. И сам город производил скорее благоприятное впечатление, но был каким-то уж слишком чистым и новым. Даналида поразило, что никто не выливал ночные горшки на улицу, да и старкские бани оказались для него новостью. В Благодати из-за недостатка топлива мылись в тазах и ваннах и отнюдь не горячей водой. Духи там употребляли часто, а вот мыло, эпилирующие мази и средства от насекомых редко. Старки же, наоборот, следили за чистотой тела. Мужчины никогда не применяли духи, но порою слегка пахли ароматом дорогих моющих средств для тела и одежд, женщины предпочитали натуральные благовония. Также были необычны лёгкие и простые одежды,

Как обычно полагалось, первоначально Атар принял посла наедине, неофициально и тайно — ведь обеим сторонам надлежало быть готовым к тому, как обернется дело на официальном приёме. Царь уже знал, что Даналид смещён с поста канцлера и его имущество конфисковано, но официально император пока что не дезавуировал его как посла. До Атара дошли также крайне преувеличенные слухи о том, что Даналид вовсю торговал выданными ему чистыми пергаментами по пути в Лиговайю. Ситуация была любопытной. Неожиданно для царя, посол начал прямо с дела.

— Великий царь и глава Южного союза! Я прислан к тебе и к твоему собрату Ашинатоглу с тем, чтобы найти способ устоять цивилизованным и культурным странам. Надвигается переселение народов и неизбежное нашествие варваров.

Атар слышал в Великих монастырях предупреждение о том, что вроде бы начинается очередной исторический цикл, и ему было любопытно, дошёл ли сам Даналид до этого или же ему подсказали иерархи религии?

— Почему ты так считаешь, почтенный канцлер? — спросил царь, употребив бывший сан посла как из соображений вежливости, так и затем, чтобы не показать, сколько уже известно.

— Императорская библиотека содержит массу трудов по истории, ведь наша империя существует уже две дюжины веков. Да и архивы Морской империи в основном ушли к нам. На острове, который вы сейчас переименовали в Агоратан, мы тоже скопировали некоторые любопытные документы, хотя не ко всему нас допустили. Мы также поменялись хрониками с Единобожниками, ведь при обмене знаниями выигрывают обе стороны, а тот, кто игнорирует историю, обречён страдать от неожиданностей, которые на самом деле такими не являются, и путать нынешнее с вечным. Но ещё хуже тем, кто пытается историю подделывать: они просто сгнивают и заражают трупным ядом все вокруг.

Атар понял, что допустил большую промашку, но, видимо, исправимую. Будучи на Агоратане, он занимался текущими делами и лишь мельком глянул на древлехранилища королевского дворца. Слава Судьбе, что удалось уберечь город от разграбления и уничтожения невежественными ихланами, и теперь можно будет перевезти архивы и исторические сокровища в Дилосар, как только для них будет подготовлено надёжное и достойное место. А как тонко и вежливо подпустил посол шпильку насчет юности Империи старков. На самом деле образованные старки мало знали о Южной империи и об истории Морской империи; в основном сведения черпались из кратких упоминаний в официальной истории и из нескольких романов, песен и поэм о Морской Империи, которая когда-то контролировала моря по всему западному побережью материка Земли. Причём большинство художественных произведений были рыцарскими либо любовными романами, в которых экзотические имена и отдельные полностью перевранные реальные события служили лишь антуражем. А те, где кое-что говорилось об истории, судя по всему, не очень извращённо (иначе бы прокляли Великие монастыри, которые считали худшей ложью полуправду, но снисходительно относились к явной художественной выдумке), касались контактов Морской империи с предками старков, которые тогда жили у северной границы лесов вблизи побережья Белого моря. Это была для империи глухая варварская окраина, которую она даже не пыталась контролировать, ограничиваясь формальным признанием власти императора и построив несколько фортов как фактории для торговли и центры борьбы с пиратами.

— Мы, старки, действительно молоды и как народ, и как империя. Мы даже не подозревали, что Южная империя в некотором смысле преемник Морской, о которой у нас лишь легендарные сведения да немного сухой информации от жадных монахов, которые всё таят в Великих монастырях и скупо делятся с мирянами. Не мог бы ты немного рассказать о том, как было передано помазание от гибнущей империи зарождающейся?

— Твоё царское величество! Дело было не совсем так. Но, если ты склонен послушать не очень краткий рассказ, я поведаю тебе, что сохранили наши историки и подтвердили Великие Монастыри.

— Приступай к рассказу. Мне интересно. Я позову писца для того, чтобы сохранить крупицы истины и включить их в наши хроники. Но ведь при переводе теряется многое. А мы вынуждены общаться через толмача из Проклятых. Не мог бы ты говорить на Древнем языке? — захотел реваншироваться Атар.

— Если будет угодно великому царю, конечно! — ответил Даналид на чистом классическом Древнем языке с необычным акцентом, так что моральный реванш Атару не удался.

Пришёл писец из монахов, толмача удалили, поставили перед послом вино, прохладительные напитки и сласти, и Даналид начал рассказ.

"Во времена конца Морской империи, когда её затопили волны переселения народов и разодрали на куски междоусобицы, предки нашей династии пришли вместе с частью своего народа из района выше Великих озёр. Как записал хронист Южной империи:

"Оные полуварвары фаранги пару раз упоминались в наших хрониках аки народ чужедальний, к коему плавали порою по Великой наши гости, но коий никогда не отряжал в империю посольств. Как рёк их вождь Эолайос, он, царёв племянник, вместе с частью народа своего ушёл из царства гибнущего и стал союзником кагана Олокузя. А поелику ныне названный каган убит еси, он пал в ноги Его Величеству императору и испросил высочайшего позволения занять земли опустошённые на границах бывших трёх королевств, ныне варварами сметенных. Самодержец милостиво разрешил ему поселиться, привёл его к присяге верности вассальной и пожаловал ему титул княжеский, освободив его от дани и взяв лишь клятву приходить с войском каждый год на сорок дней в случае нужды".

Эолайос служил верно, а сам тем временем своё владение укреплял. Он обосновался ближе к морю, чем сейчас лежит столица нашей империи, на западе нынешнего Субарту, не так далеко от Кирогорда, столицы Морской империи. Двадцать лет прошло, и остался у императора на материке лишь один Кирогорд. И вот пришли орды хакана некоего, чей народ давно ветрами развеян, осаждать столицу, и никто из вассалов помощи не прислал, лишь островные корабли прислали, дабы императора с семейством его и с сокровищами увезти из града гибнущего. Лишь Эолайос пробился через орду и пришёл к императору, коим тогда был Чаллат, сын Цмишчина, седьмой и последний этого имени.

Улыбнулся грустно Чаллат и велел единственному вассалу верному уходить, и пожаловал ему множество свитков, рукописей и ксилографов из архивов имперских и малую корону свою на хранение. Послал Эолайос глашатаев к хакану договориться о выходе свободном с имуществом. Хакан поставил условием, что всё ценное, кроме оружия, доспехов, небольшой суммы денег на каждого воина и того, что надето на самом князе или лежит на его личном возу, он может забрать. Но, перерыв пару возов и убедившись, что там лишь книги и свитки, хакан расхохотался и пропустил нашего предка. Об этом на нашем древнем языке хроники написали и поэму сложили. Вот как в ней говорит император, в моём жалком переложении на Древний язык:

Архив, благословенье и корону

Я вместо бренных ценностей дарю.

И уходи, не гибни в обороне:

Единственного верного ценю.

А затем пал Кирогорд и был разрушен до основания. Император спасся на корабле, но островные вассалы передрались за право залучить его к себе и в пылу битвы сожгли корабль, а владыка утонул. Некоторое время императорский титул носили потомки двоюродного брата Чаллата седьмого, обосновавшиеся на нынешнем Агоратане. А к Эолайосу начали стекаться молодцы отовсюду, он присоединил одно соседнее княжество и потрепал остальных соседей, откусив по куску территории и заставив платить дань. Его сын основал царство, его внук покорил или заставил платить дань всех от моря до Благодати. А правнук Каррист Основатель обратился к Великому монастырю за благословением возложить на себя императорскую корону и воссесть на трон империи. На это монастырь ответил, что, пока не отреклись потомки прошлой империи, он не благословит. И Каррист собрал флот, прибыл на Агоратан, где трусливый последний так сказать император передал ему корону Морской империи. Каррист демонстративно выбросил её в море, сказав, что настоящая корона погибла вместе с благородным Чаллатом, а эта несёт на себе печать невезения и проклятья. Так была основана наша империя. И до сих пор язык времен её начала служит у нас для торжественных церемоний и официальных хроник. Мы называем его Средним языком".

— Вот оказывается как! И у вас тоже есть Средний язык, но свой! У нас все образованные граждане его знают.

— А наш Средний язык помнят наверно тысяча человек во всем мире. Половина из них в столичном Имашанге, остальные рассеяны по королевствам и княжествам империи либо в монастырях. Я привёз ксилографы, которых на Древнем языке нет, и передаю их тебе на всё время, пока я буду отправлять своё посольство здесь, дабы были сделаны с них копии и переводы.

— Жадина! — рассмеялся царь. — Подарить не мог! Но я тебя понимаю и так даже лучше.

Атар немедленно послал дежурных граждан искать монахов, знающих Южный средний язык. А в залу (если так можно назвать средних размеров комнату) были внесены дополнительные прохладительные напитки и лёгкие кушанья. Явились две царицы, старшая и младшая, наследник престола и обе дочери царя. Старшая дочь была в лёгких шароварах и тунике, с платиновыми и золотыми украшениями, и явно беременна. Младшая — в простой старкской одежде и почти без драгоценностей. Впрочем, и на обеих царицах украшений было мало: медальоны, кольца и ещё что-нибудь одно. Полчаса прошли в приятной светской беседе. В ходе её старшая царица и наследник, чувствовалось, присматривались к послу. Заметив, что Даналид обратил внимание на различия в одежде двух дочерей, которые он не мог объяснить тем, что старшая замужем, старшая царица сказала:

— Дочь моего мужа и моя по духу Атаросса ныне жена запасного наследника агашского престола и получила второе агашское имя Сатараккат. Наши законы запрещают беременным иметь сношения с мужем и вообще ставят беременных в самое почётное положение, а агашские обычаи считают беременность нечистым состоянием. Поэтому по общему решению наших дворов старкские жёны во время беременности будут пребывать в Лиговайе, и знатные агашцы могут, ежели пожелают, посылать своих беременных жён к нам, дабы начинать воспитывать и развивать детей ещё в чреве матери.

Посол поклонился царице за разъяснение, и матери будущего агашского царя тоже (почему-то, наслышавшись историй о Тлирангогаште, он был уверен, что тот либо погибнет, либо Агаш будет ему слишком тесен, и он завоюет себе новое царство). Но один вопрос вертелся у Даналида на языке, и, соразмерив всё, он дерзнул его задать, решив, что тот не выбьется из общего тона беседы:

— Но ведь известно, что беременные и плод в чреве их подвержены сглазу и злым проклятиям. Посему народы обычно таят беременность и беременных, и ради защиты их беременность объявлена у большинства не только цивилизованных людей, но и варваров, состоянием нечистым. А вы разве не боитесь такого?

— Гражданин не должен бежать от опасностей и соблазнов. Он должен встречать их и смело бороться с ними. А ограждать дитя от всех бед — лучший способ вырастить выродка, — жёстко ответила, к удивлению посла, младшая царица.

— Агашка Орлансса становится более старкской женщиной, чем я, — усмехнулась старшая царица, и все вежливо посмеялись.

— Это благодаря тебе, старшая сестра, подруга и наставница, — улыбаясь, ответила Орлансса. — А уж сколько я тебе хлопот доставила, ибо обычаи и законы наши слишком часто в корне различны, — смягчила она похвалу шуткой

— Но они гармонируют так же, как две мелодии в разных октавах в одном и том же оркестровом концерте, — ответила, улыбаясь, Арлисса.

Дамы в Имашанге, хотя формально сидели за занавесками и допускали к себе любовников лишь в темноте, тоже свободно разговаривали с мужчинами, но здесь было кое-что другое: не проклятое религиями равноправие женщин и мужчин, а нечто, что посол не мог сформулировать явно, но чувствовал как важнейшую особенность всего стиля жизни этого необычного народа.

Затем дежурные приволокли двух монахов. Увидев друг друга, они вытаращили глаза и зашипели.

— Царь, прогони этого невежу Кхана! Он половины слов не знает. А хвастается, что знаток.

— А ты помолчал бы, попугай! Царь, брат Ликт смысла совсем не понимает и всё перевирает. Он думать не умеет!

— А ты, брат Кхан, угождать сладким слогом и заговаривать зубы мастер!

Монахи стиснули в руках свои посохи и видно было, что еле удерживаются от соблазна разбить сопернику бритую голову. Царь грозно прикрикнул на них, велел развести парочку по разным комнатам и следить, чтобы не общались. После этого он дал послу две дощечки, тушь и кисть и попросил написать сказанное им четверостишие в оригинале, на Среднем южном языке. Монахи должны были независимо переложить его на старкский в письменном виде. Прошло ещё полчаса, которые незаметно пролетели в приятной светской беседе, хотя обе стороны и взвешивали каждое слово, скрытно (на самом деле очевидно и для тех, и для других; незаметно было бы для менее искушённых) прощупывая друг друга. Вернулись посланные с дощечками ответов.

У брата Ликта на дощечке было написано корявыми знаками (видно было, что он ещё не очень освоился со старкским стилем написания иероглифов вместе со старкским алфавитом) не менее корявое изложение:

"Некто неназванный (дальше 1) передал другому (дальше 2) чьё-то благословение неизвестно на что. Много книг и рукописей 1 отдал 2 то ли в обмен на какие-то не очень большие ценности, то ли вместо обещанных ценностей. Кроме того, 2 получил то ли от 1, то ли от кого-то другого корону некоей империи. После этого 1 прогнал от себя 2 в самой жёсткой форме, но почему-то велел ему ни в коем случае не попасть в ловушку и не погибнуть, обороняясь".

У брата Кхана изящными знаками была написана практически маленькая повесть.

"В стародавние времена, когда Морская империя была на последнем издыхании, наш великий предок Эолайос по зову императора Чаллата, запертого в своей столице войском хакана Кулук-оола и тридцати двух союзных с ним народов, отправился спасать императора. Выставил против него хакан тридцать три богатыря: от своего народа и от каждого из союзников — и поставил условие: если тридцать три твоих воина одолеют моих богатырей без потерь, то пропущу тебя в столицу. Началось богатырское ристалище. И две армии замерли в восторге, глядя, как доблестно бьются бойцы. Не прошло и получаса, как тринадцать богатырей хакана легли мёртвыми, а остальные были ранены и сдались. Из фарангов ранены легко были лишь трое. Погрустнел хакан, но слово своё сдержал.

А в столице императора были сплошные разброд и шатания. Военачальники вместо того, чтобы стены оборонять и с варварами драться, друг с другом собачились, как голодные псы из-за гнилой кости. Назначил император Эолайоса коннетаблем и он живо порядок навёл. Семи смутьянам головы снёс, а остальные стали как шёлковые. Семь недель оборонял он столицу, но увидел император, что никто другой не пришёл на помощь и что всё равно город не удержать. И сказал он предку нашему: "Единственного из верных терять не хочу. Если Судьба повернётся, мы империю восстановим, даже если столица падет, но полководец и его богатыри живы останутся. Знаю я, что хакан глуп и жаден. Поэтому вместо денег и драгоценностей дам тебе то, что денег ценнее: все главные рукописи, свитки и книги древлехранилища моего". Стал отказываться Эолайос, но император прикрикнул на него и издал указ, повелевающий ему немедленно удалиться. С удовольствием выпустил из города хакан единственных настоящих мужей, и лишь посмеялся над тем, чем император их вознаградил за службу: бумажками, глиняными табличками, бамбуковыми дощечками и пергаментами.

А поскольку император благословил Эолайоса и передал ему корону свою, потомки Основателя стали императорами нашей великой империи".

Вся семья царя посмеялась над первым переводом, после чего старшая царица Арлисса сказала:

— Теперь ясно, кого взять переводчиком с Южного среднего.

Не уточняя дальше, Атар велел вызвать сначала Кхана, а после него Ликта. Кхану он высказал своё благоволение и вручил десять золотых.

— Пиши своим красным слогом о местной истории, о нашей, обо всём, о чем хочешь. Я буду тебя вознаграждать за каждое удачное произведение. Только не называй их историями или хрониками, пусть они будут романами, повестями, сказками, балладами, да чем угодно подобным.

— И помни, что писать о наших людях стоит с осторожностью. Ведь, если приврёшь что-то, хотя бы и самое лучшее, о гражданине, другие над ним смеяться будут. А поскольку монаха нельзя вызвать на поединок, он вместе с друзьями просто хорошенько тебя отделает, — ехидно предупредила Арлисса.

Появившемуся затем Ликту царь заявил:

— Нам пора создать библиотеку, соответствующую славе и чести нашего царства. Назначаю тебя хранителем библиотеки. Ты проследишь, чтобы всё было в наилучшем порядке, и никому поблажки не дашь. Жалование тебе пока что положу десять золотых в месяц, и еда с царского стола. Будешь заодно переводить со Среднего южного, но переводы давай на просмотр мне, прежде чем помещать в библиотеку. Мои доверенные монахи их подредактируют и перепишут, а то твой почерк иметь на них позор.

Довольный Ликт поклонился и вышел.

Атар милостиво сказал послу:

— Сегодня я благодарен тебе: ты надоумил меня, что я не подумал о важнейшем для царства учреждении. И на стене библиотеки будет надпись, что начало ей положили древние книги и свитки, предоставленные для копирования и перевода Даналидом из Южной империи.

Даналид понял, что настала пора уходить. Но он поразил Атара просьбой затянуть официальное представление:

— Царь, у меня есть несколько вариантов действий, и я должен осмотреться, чтобы не опозорить себя, Южную империю и своего государя неуместными предложениями. Ситуация слишком сложная и важная, чтобы допускать такие глупые ошибки. Прошу твоего благоволения, дабы разрешить мне побыть месяц или немного больше на положении твоего гостя, прежде чем ты соизволишь дать мне официальную аудиенцию.

Атар улыбнулся и согласился. Он уже имел информацию о том, что Даналид смещён с поста канцлера и что его имущество конфисковано, но официально император пока что не дезавуировал посла. До Атара дошли также крайне преувеличенные слухи о том, что Даналид вовсю торговал выданными ему чистыми пергаментами по пути в Лиговайю. Ситуация была любопытной. Атар ожидал увидеть прожжённого циника и взяткособирателя, но, против ожиданий, посол не произвёл неприятного впечатления при первой встрече.

Со своей стороны, Даналид получил самое приятное впечатление о царской семье. Прежде всего, он оценил взаимоотношения в треугольнике царь и две царицы. Он знал, что младшая жена — дочь агашского царя, а старшая — достаточно низкого происхождения. Но старшая, невысокая смугленькая златовласка с крепким телом, не очень худая, но и не полная, широкобёдрая, с лёгкими движениями и изысканным владением Древним языком, выглядела прирождённой властительницей. А младшая, белокожая, пухленькая, оказывала ей знаки искреннего уважения и не зря в некоторый момент назвала её "наставницей": даже Древним она владела, пожалуй, хуже всех в семье. Чувствовалось, что царь советуется прежде всего со старшей женой, а младшую при всём уважении к ней рассматривает как супругу в традиционной семье. Заодно можно было видеть отсутствие всякой ревности и соперничества между жёнами и между жёнами и детьми, хотя сын-наследник был от другой женщины. Установить такую обстановку взаимного уважения и взаимной поддержки в семье — важный признак незаурядного правителя, у которого есть чёткие принципы, железная воля и крепкие руки под прикрытием внешней мягкости и бархатных перчаток.

* * *

Честно говоря, первоначально Даналид планировал остановиться в Агаше, но теперь он решил сначала внимательнее изучить неожиданно возникшее царство необычного народа. Он нанял двух учителей старкского языка: монаха-старка и полиглота-переводчика из Древних. Он посещал народные собрания, заседания Сената и суды. Формально на народных собраниях и в Сенате запрещалось присутствовать посторонним, но для народных собраний было принято негражданам покупать места у окон соседних зданий и на их крышах. Заметив как-то Даналида в окне, царь передал ему через дежурных граждан приглашение во время собраний наблюдать за ними из окон царского дворца. А для Сената он сразу же выдал ему пропуск в "потайные" кельи сбоку сенатского здания, откуда можно было наблюдать за заседаниями.

Устройство государства было необычным. Довольно скоро посол понял, что это — демократия, о которой он читал в исторических трактатах, но не наблюдал на практике. Он вспомнил её анализ у Никколаса сына Маккавея и заметил совпадения вместе с различиями. То, что демократия подходит молодому энергичному народу, живущему в окружении могучих врагов, отличающихся от него цивилизационно, и поэтому поневоле объединённому едиными целями и ценностями — здесь получило полное подтверждение. Даже нынешний лучший друг Агаш потенциально страшный враг и уж точно совершенно другая цивилизация. Но царь во главе демократии? Перебирая свои рукописи вместе с братом Ликтом, Даналид заметил фразу в "Народной монархии" Солинадаса, на которую раньше не обращал внимания: "В принципе монархия прекрасно сочетается с прямой демократией на местах". И действительно, в описании демократий отмечалось, что все они разлагаются максимум за двести лет. Даналид разобрался в причинах этого. Избираемые вожди и магистраты начинают угождать народу и льстить ему, и народ становится тираном, который хуже любого человека-тирана. Или же демократия становится ширмой для прикрытия алчной, безудержной и безответственной олигархии, которая опять же хуже тирании. А положение монарха непререкаемо, он может не льстить народу и удерживать демократию от вырождения.

И второе отличие демократии в Лиговайе от примеров, описанных в исторических хрониках, нашёл Даналид. В принципе все знали, что права и обязанности должны соответствовать друг другу. Но во время одного из судебных процессов, связанного с нерадивым исполнением гражданином своих обязанностей, претор произнес сентенцию, как нечто само собой разумеющееся:

— Права возникают как следствие обязанностей. Хочешь дополнительных прав — бери на себя и честно исполняй дополнительные обязанности. Не можешь или не хочешь исполнять обязанности — лишаешься даже тех прав, которые у тебя изначально были.

Даналид понимал, что в Агаше его ждут богатство и почести. Великий царь Ашинатогл осыплет его подарками, пожалует поместья, гораздо большие того, что было у соседушки, но за малейшую провинность или ошибку можешь и головы лишиться, а уж если по спине твоей плетью пройдутся — можешь Судьбу благодарить. В Лиговайе же порядки хоть и не сладенькие и законы строгие, но всё будет решаться по законам.

Пошёл уже третий месяц, а Даналид всё колебался. Наконец претор неграждан весьма прозрачно намекнул ему, что пора бы уже представляться царю, Сенату и державному народу. И бывший канцлер решился. Он заявил на старкском (ещё немного ломаном, но уже весьма удовлетворительном):

— Передай царю, что я готов.

Через пару дней послу поступило предложение готовиться к официальной аудиенции послезавтра. И Даналид решился ещё на один поступок. Деньги, полученные от разных правителей за имперские титулы, он возвратил себе у менял и держал в отдельном мешке. Если бы он оказался в Агаше, он бы даже слова о них не сказал. Здесь же надо было решиться: подарить их царю и народу или... Или!

Во время аудиенции, на которой Даналид сразу же начал говорить по-старкски, он преподнёс царю мешок с деньгами.

— Что это?

— Я решил просить у тебя и у державного народа Лиговайи разрешения остаться здесь, Южная империя умирает. Здесь я буду под защитой законов и буду честно выполнять свои обязанности как негражданина-союзника. Но эти деньги получены мною от правителей за имперские титулы. Я не смогу отдать их бывшему своему императору, а Лиговайе всё равно пора отряжать посольство к нему: сколь бы ничтожна ни была его власть, авторитетом призрак империи ещё пользуется. И это золото вы передадите законному обладателю как доказательство ваших честности, благородства и наилучших намерений.

Атар сразу оценил всю выигрышность такого хода, и в ответ заявил:

— Ты доказал свою честность и благородство. Ты достоин быть гражданином, и я немедленно внесу в Сенат предложение о том, чтобы тебе позволили выступить вне всякой очереди на ближайшем народном собрании с ходатайством о принятии в гражданство тебя и твоей семьи. Деньги завтра преподнесёшь Сенату с той же просьбой, что высказал мне. Я уверен, что Сенат поддержит мое ходатайство и единогласно рекомендует тебя в граждане. А я немедленно после народного собрания дарую тебе дворянский титул.

Так и случилось. Через пять дней Даналид выступал перед Народным собранием и произнёс речь.

"Державный народ!

Я служил у императоров Южной Империи с шестнадцати лет и объездил многие страны по поручениям своего правителя. Видел я цветущие и разлагающиеся монархии, видел республики, видел олигархии, видел революции, разгром и разброд. Видел я и тиранов, а среди них умных и заботящихся о своих народах и странах; зломудрых, жестокостью пытавшихся добиться того, что считают правильным; ничтожеств, цепко держащихся за случайно доставшуюся им власть и от этого ещё более жестоких, чем зломудрые. Но тирания не держится дольше третьего поколения. Как говорил Патриарх одному тирану: "Счастлив ты, и дети твои, но не дети твоих детей".

Я изучил массу книг по государственному управлению и по истории из богатейшей библиотеки и древлехранилища императоров Юга. В них говорилось о том, что изредка в истории появлялось такое извращение, как демократия. Демократические государства жили и процветали порою, пока народ был молод, един, окружали его сильные враги, не прощающие ошибок, и поэтому вынуждены были граждане отставить свои разногласия на второе место, а на первое место поставить общее благо.

Но, как только демократия усиливалась или враги её ослабевали, и ей не нужно уже было бороться всеми силами за своё существование, или же просто народ старел и уставал, начиналось быстрое разложение. Выбирали не лучших, а сладкоречивых и много обещающих. Вожди народные, политики становились демагогами и бесстыдными лжецами-льстецами по отношению к якобы всё ещё державному народу. А помогали им дурачить народ софисты. И сгнивали все демократии максимум за двести лет, и конец их был ужасен.

И вот впервые вижу я настоящую живую и здоровую демократию. Я рассчитываю, что у вас она продержится дольше, потому что нигде не накладывали так жёстко и бескомпромиссно связку между обязанностями и правами. Мне понравился ваш основной принцип: "Не выполняешь обязанностей — лишаешься прав. Хочешь прав — бери на себя обязанности". Он может удерживать народ и верхи от разложения, и, надеюсь, долго. Быть при создании такого общества — великая честь, и я прошу вас принять меня в свои ряды. Буду служить вам тем, чем могу: хитростью, политическим и дипломатическим искусством своим, знанием обстановки на Юге".

Народ расхохотался и зааплодировал. В принципе можно было закончить речь на этом, но полагалось говорить почти полные песочные часы, и Даналид продолжал:

"А затем я прочитал Первый закон ваш и был очарован его краткостью и чёткостью. Высшие понятия чести, совести и справедливости — самое главное. Ни одно государство этого не устанавливало для себя. И мне ещё больше захотелось участвовать в укреплении государства, которое является и монархией, и демократией, и республикой одновременно, и стремится сочетать их лучшие черты, хотя я понимаю, насколько это трудно".

Тут поднялся трибун Ань Патурингс.

— Трибунская интеррогация. Остановите часы. Знает ли уважаемый Даналид, что у старков давно есть слово для такого государства: вайя?

"Слово было, но реализации его в полной мере не было".

Даналиду не дали продолжать. Общая овация и ликующие крики сделали излишним голосование. И с трибунала сошел гражданин Тран Имашанги, которому царь под аплодисменты немедленно вручил рыцарские кинжал, серьгу и кольцо. Но это, плюс участок земли для строительства особняка, были единственные подарки от царя и державного народа. Гражданину Трану, захотевшему жизни в стране, где его права гарантируются его обязанностями и законами, пришлось заслуживать всё остальное делами своими. Конечно, деньги от распродажи имущества в ныне далёкой Южной империи были, так что начинал он не с чистого листа. Уже через год его избрали претором иностранцев.

Словом,

Коль стало тесно

В маленьком милом мирке,

В новые страны

Живой душою

Не поколеблясь, идёт.

16. Взлёт и падение Йолура

А вот в Империи правоверных эти три года были временем решающих битв кровавой гражданской войны.

Поход на Кунатал был уже почти готов, и даже назначен день выступления на следующей неделе, но неожиданно появились два посланника, потребовавших немедленно провести их к пророку. Тот сидел в раздумье в своей скромной келье.

— Йолур-рассул, да благословит тебя Бог и да приветствует, мы от крисьярских племён Сэйярью и Лэйсанаф. Мы увидели свет твоей книги и проповедей твоих. Но все остальные десять правоверных племён объявили нас вероотступниками. Если ты не поможешь, нас просто изгонят со своих земель.

Среди народа крисьяр двенадцать племён считались правоверными, а семь, пограничных с Империей старков, придерживались веры Победителей. Территория Крисьярэ считалась конфессионально нейтральной, и на ней вовсю соперничали проповедники двух вер. Народ там издавна славился любовью к теологическим спорам и к красивым проповедям. По этой причине у крисьяр уже многократно возникали фанатические секты, и, если эту заразу своевременно не выжигали, будоражили заодно и Дикий Мастраг, а то и Мастраг царский.

Йолур почувствовал, что дело здесь может не ограничиться изгнанием его сторонников из двух племён. За этим вставала очень вероятная тень новой фундаменталистской ереси (это слово разрешалось применять лишь к фанатизму и фундаментализму; всё остальное считалось новациями и отклонениями).

— Спасибо вам, верные! Благословляю вас. Дайте мне помолиться. Отвечу вам сегодня.

С трепетом ждали ответа посланники. Им сразу поднесли шербет и плов, омыли ноги и относились самым лучшим образом, Прошел час, другой, и вдруг Йолур вышел, ещё раз благословил их и объявил, что в храме через час будет чрезвычайный молебен и его проповедь. Сразу помчались к вице-императору Диритичу, и тот, вновь чувствуя себя раззолоченной куклой в руках у опытного кукловода, отложил в сторону дела и немедленно направился вместе с сыновьями и братьями в храм. В самом храме женщинам не полагалось находиться. Но к нему были приделаны балконы для женщин и кельи для знатных дам. В эти кельи направились две жены и мать короля.

Проповедь Йолура была недолгой.

— Братья мои! Господь наш сотворил мир наш как один из лучших миров. Но всё хорошее всегда сопровождается злом соответствующим, поелику иначе мы, грешные и слабые, просто не увидели бы добра и не оценили бы блага. Здоровье сопровождается болезнями, кои мы большей частью сами на себя навлекаем грехами и слабостями нашими, а паче прочего — отклонениями от Путей наших. И если с болезнью не начать бороться в самом начале, утешая себя словами: само пройдёт с Божьей помощью, если лишь молиться и пренебрегать лечением, то лёгкая болезнь переходит в тяжёлый недуг и жизнь становится хуже смерти. И дух наш подвержен болезням, и лечить его лучше тоже как можно быстрее. Но главная беда в том, что те, у кого дух заболел, в гордыне своей и в невежестве своём не борются с болезнью духовной, а коснеют в ней всё глубже и глубже, всё крепче и крепче. Вначале лёгкое заблуждение. Его можно и нужно поправить увещаниями. Но не оказалось поблизости тех, кто показал бы заболевающему недуг его, побранил бы его за слабость духовную и ободрил бы его вернуться на пути Знания и Веры подлинной. И заблуждение переходит в слепоту духовную, когда человек уже не видит подлинного Знания, света Веры чистой и ощупью бредёт во мраке, принимая отблеск огня Кришны за свет знания. Нужно силою совлечь его с пути гибельного, намазать глаза его мазью болезненною, дабы открылись очи его Свету истинному и покаялся он в невежестве и слепоте своей. Но не нашлось рядом тех, кто скрутил бы сопротивляющегося слепца, который кричит, что они ему мешают на свет идти, кто призвал бы лекарей сведущих, кои намазали бы очи заблуждающегося мазью целебною, не обращая внимания на стоны его и жалобы, что мазь жжётся и щиплется, кто затем помог бы ему подняться и осторожно вывел бы его на свет солнечный, дабы отвыкшие от света глаза его не сгорели бы и не впал он уже в слепоту необратимую. И превращается слепота в ересь страшную. Кажется человеку, что очи его видят Истину саму. И становится он фанатиком, коий верит в веру свою, а не в Бога единого. И превращается он в изувера, коий Книге поклоняется, а не Тому, Кто ниспослал откровения авторам этой книги, кои в слабости своей и в бедности языка нашего человеческого записали в книге то, что они смогли выразить, и таким образом, дабы их окружающие верные поняли. И вырождается он в книжника, коий Закон и обряды на место Бога ставит. А фанатизм и изуверство надо калёным железом выжигать. Помолимся же об отгнании слуг Диавольских, кои и здесь пытаются прорваться в души ваши, и кои прорвались в души десяти колен крисьярских и затемнили очи их.

После молитвы об отгнании бесов Йолур продолжил:

— Пока что крисьярские слепцы заблуждаются. Но я уже чувствую дух алчных слуг Кришны под рясами священников и монахов, которые превратят их ошибки в ересь фанатизма и поклонения книге и обрядам вместо Бога. Славный и благоверный король, заместитель императора в наших краях, я молю тебя отложить временно поход на грешную столицу нашей империи, защитить правоверных-прозревших и образумить правоверных-слепцов. Я сам буду сопровождать войско на коне и молиться за победу нашу и за вразумление заблуждающихся. Аминь! Господу помолимся!

И в ранее назначенный срок южного похода три четверти собранного воинства отправились на северо-запад обращать крисьяр огнём и мечом, а четверть осталась охранять королевство и подготавливать укреплённые пункты и склады на пути в Канрай. Десятник Уч-Чаниль Агаши, агашский ренегат и предатель двух народов, попавший в число идущих к крисьярам, надеялся в этом походе сделать карьеру. Боевого искусства и смелости ему было не занимать, а глубокое падение, пережитое им, заставляло свирепо драться ради возвращения положения и богатства.

К северу от Озёр сухие степи и полупустыни постепенно переходили в более благодатные места. В этот год дождей было достаточно, корма коням и слонам хватало. Войска пришли к крисьярам почти без потерь, не уставшими, потому что двигались средними переходами. Окружающие племена предпочитали торговать и присоединяться к войску, а не нападать, а золота у войска хватило: в приливе энтузиазма жители государств Озёр собрали деньги на джихад, и часть их стала казной войска.

Войско верных вошло в Крисьярэ через земли, принадлежавшие до войны признавшему Йолура племени Сэйярью. Крисьяре жили деревушками, около которых строили башни для обороны. Встреченные поселения оказалсь наполовину сожжены, наполовину заселены взявшими в жёны женщину-сэйярью крестьянами из других племён, враждебных Йолуру, захватившими наделы семей своих жён. Выяснилось из расспросов женщин, что вместе с фанатиками пришли неверные и они похватали большинство людей и увели в рабство. А фанатики заселили "пустующие" земли. Кажется, всё стало ясно.

Лишь через неделю произошла первая стычка. Йолуровцы легко рассеяли отряд "слепцов". И сразу после неё неожиданность. Под флагом с тремя перекрещивающимися белыми кольцами на голубом фоне (общепринятый символ мира) появилась делегация всех семи "неверных племён". Они что-то показали Йолуру и Диритичу, после чего целые сутки подряд вели переговоры с краткими перерывами на еду и молитвы, без сна и отдыха. После этого Королевская гвардия Диритича во главе с наследником поскакала вместе с послами и вскоре вернулась с добычей.

Их стали поздравлять с удачным набегом. Но те отказались от почестей:

— Унылые занимают крепость Асьют. Там подготовлены дары и провиант войску, собраны пленные. Они безо всяких условий готовы передать крепость вместе со всем находящимся в ней нам.

И в Асьюте был заключён мир, после чего унылые в обмен на нейтралитет и дружбу выдали всех найденных пленных из двух верных Йолуру племён, и дополнительно привезли обоз продовольствия. Конечно же, враги-"слепцы" теперь готовы были отомстить неверным, но пока что им было не до того. Йолур категорически запретил своим обижать верующих в Победителей крисьяр:

— Они уплатили дань натурой и теперь их нужно обращать в истинную веру увещеваниями.

Более того, духовный вождь разрешил желающим иноверцам присоединиться к его армии в качестве добровольцев. Единственным условием он поставил: каждую пятницу присоединяться к общей молитве и слушать проповедь.

Заодно Йолур направил в Валлину и Аколларр своих послов с заданием добиваться уговорами права вести миссионерскую деятельность среди Единобожников, но ни в коем случае не обострять отношений. Через шесть месяцев князь Аколларра разрешил йолуровским миссионерам проповедовать для общин единобожников в Аколларре, а через год аналогичное же разрешение выдала Валлина. Послы были удивлены, когда получили пышные поздравления, награды и благословения от пророка. Йолур понимал, что добиться большего пока нереально, а здесь создан прецедент, который можно будет использовать в дальнейшем. Пока что он даже запретил проповедовать в местах, где присутствуют унылые, кроме лиц, специально поставленных следить за Единобожниками или охранять их. Следующей задачей он поставил добиться утверждения права на проповедь Имперским Сеймом, а для этого надо было показать, что "фанатики" ведут себя прилично и не злоупотребляют уже полученными правами.

После этого северная кампания быстро пошла на лад. Война была выиграна за три больших сражения. В первом, самом кровопролитном, племя Атугарью, ближайший сосед "отпавших в раскол" двух племён, инициатор и самый активный участник их разграбления и уничтожения, и пришедшие к нему на помощь добровольцы других правоверных племён, потерпели сокрушительное поражение от Диритича. Всех уцелевших взрослых мужчин племени и всех молодых женщин, кроме беременных, продали в рабство в Империю Старков.

— Они хуже язычников, — припечатал Йолур. — Никакие язычники так не поступали с правоверными, как эти якобы верные.

В сражении с атугарью самые ненадёжные войска поставили в центр в первую линию. Они были почти начисто перемолоты первым натиском отчаянно атаковавших врагов, уже почувствовавших, что им нечего надеяться на милость. В десятке Уч-Чаниля Агаши выжил лишь один воин. Сам десятник был тяжело ранен. Его произвели в сотники, а воина в десятники, и предложили им прекрасные наделы в Атугарью и жён: агашцу помоложе и покрасивее, а воину покрепче, погрудастей и похозяйственней. Но ренегат твёрдо отказался, заявив, что он намерен и дальше воевать за правое дело. Про себя он решил: уходить в отставку не менее чем тысячником.

Агинат, девственную дочь вождя атугарью, оставшуюся круглой сиротой, поскольку всё остальное семейство вождя вырезали до третьего колена, преподнесли пророку. Тот отказывался, говоря, что принёс монашеский обет на Юге. Но собравшиеся священники и книжники выяснили, что клятва была дана до ниспослания ему пророческого дара и потом не подтверждалась. В итоге они напомнили фетву, что после полного изменения статуса все клятвы становятся недействительными и требуют подтверждения, а также слова нескольких пророков о том, что правоверному пророку необходимо сохранить своё семя и оставить благочестивое потомство. И Йолур женился. Агинат про себя решила, что положение подруги вождя всех правоверных намного лучше даже положения царицы. Заодно она связала Йолура при женитьбе обещанием не брать второй жены в течение десяти лет, да и потом до самой смерти, если Бог пошлёт ему сына от Агинат.

Трое племён правоверных, почуяв после разгрома Атугарью, чем дело пахнет, прислали послов к Йолуру и признали его пророком. Эти племена были дальше всего на северо-востоке, жили в лесах и горах. А в разграблении двух отпавших они практически не принимали участие. После этого уже меньшей кровью были усмирены остальные шесть "слепых правоверных".

Уч-Чаниль поправлял здоровье в Сэйяне, главном городе нового крисьярского союза, бывшем селении вождей Сэйярью. Его заставили взять жену из числа захваченных дочерей старейшин, тем более, что даже во время лечения он отличился. Когда отчаявшиеся традиционалисты неожиданно напали на Сэйян, ренегат, несмотря на не зажившие до конца раны, возглавил оборону городских ворот. Вернувшиеся Йолур с Диритичем казнили командира гарнизона за растяпство и растерянность при отражении атаки, а Уч-Чаниль получил кошель с золотом и драгоценную саблю из рук пророка. Правда, в новое звание его не произвели.

После выхода войска Диритича и Йолура на границу Империи армии дали передышку на двенадцать дней. Границу пересекали лишь команды для закупки продовольствия и лошадей, в которых большинство воинов были вооружены лишь кинжалами. Строжайше запрещалось грабить и обижать соседей. Трёх воинов, на кого пожаловались, казнили без дальнейшего разбирательства. После этого окрестные крестьяне сами потянулись на границу, где возник импровизированный рынок.

Через шесть дней подошёл с небольшим отрядом князь Аколларра Айосэу Ангор. Он на всякий случай поднял войско, но, узнав, что фанатики остановились в паре вёрст от границы, выставили посты и ведут себя дружественно, князь решил рискнуть. Переговоры длились три дня и завершились обменом дарами, подтверждением границы и права приграничной торговли. Йолур так властно посмотрел на князя, что тот согласился с просьбой Диритича передать дары Единобожников втайне. Зато дары имперцев (намного более скудные) были преподнесены с помпой перед всей армией. Подождав, пока князь удалится, Йолур вставил в очередную проповедь слова о том, что даже имперцы ныне заплатили откуп Единобожникам.

"А теперь мы должны обращать их к свету лишь кроткими увещеваниями. Я надеюсь, что скоро наших миссионеров допустят на землю Империи, и в конце концов ещё одна правоверная империя поднимется на Родине. Для Бога сто лет — минута. И нам нельзя ни спешить, ни мешкать, когда мы следуем его Путями. Если наши потомки лаской обратят заблуждающихся унылых братьев, это будет заслугой, большей победы в великом джихаде. А наши души получат награду как начавшие трудный, но верный, путь".

И ещё одно посольство отправил Йолур-рассул в Империю, прямо к Патриарху. Оно было снабжено цветистым собственноручно написанным на лучшей бумаге, изящным Древним языком, настолько каллиграфически, насколько смог сам Йолур, посланием.

Послы Йолура по прибытии на имперский остров немедленно явились к Пресветлому Отцу, и тот их немедленно принял, отложив все дела. Патриарх, получив послание Йолура и бросив беглый взгляд на бумагу с почерком, выдающим весьма посредственные потуги на высокую каллиграфию, обратился к послам:

— Благодарю вас за передачу послания вашего духовного наставника. Я прочту его наедине со своими ближайшими советниками, как и полагается в таких случаях, а сейчас прошу вас не побрезговать моим жалким угощением, пока вам не подготовят достойные вас кельи и не придут братья и сёстры, кои ознакомят вас в ближайшие дни с достопримечательностями острова, Храма Двенадцати и с редкими манускриптами из его библиотеки.

Послы заметили, что знаниями, накопленными в "древних книгах", Патриарх не спешит делиться, но, конечно же, рассыпались в благодарностях.

Во время обеда, проходившего в лёгкой дружественной беседе на нейтральные темы. Патриарх вроде бы невзначай спросил:

— Стиль знаков на послании мне не знаком. Кто был писцом? И нельзя ли его послать к нам на год для обучения наших новому стилю и для обмена знаниями?

— Не можем выразить всей благодарности за благородное приглашение, — ответил старший из послов муфтий Ашан Ллиолларр. — Но писал послание наш духовный вождь, коего мы признали пророком, собственноручно.

После весьма изысканного угощения послов увели. Патриарх заметил, с какой необычной вежливостью в вопросах веры они ведут себя. Единственный раз они употребили слово "пророк" в связи с Йолуром, и то таким образом, что придраться было невозможно. Это ещё больше разожгло любопытство относительно содержания послания. Патриарх с советниками немедленно стали изучать написанное на свитке.

"Ничтожный мулла Йолур-хаджи обращается к тебе, о пресветлый Патриарх великой Империи Старков, отцу и наставнику всех людей дружественной веры на землях вашей могучей Империи и около неё. Пусть благословение Бога Единого пребудет над тобою и всеми окормляемыми тобою людьми и государствами. Пусть свет Знания, коему вы бесстрашно открываете глаза, ярко сияет над вами".

"Прошлый пророк наш предостерёг от опасности полузнания. Но великие мысли Шуджума были неверно истолкованы Правоверными. Мы на шесть веков отвернулись от части божественного Света, считая, что свет Знания может ослепить глаза и затмить свет Веры. Тем самым мы подвергли сомнению мудрость и всемогущество Божие и впали в большой грех. Ныне мы осознали опасность зашоренного взгляда и пытаемся исправить свои ошибки и вернуться на верный Путь".

Патриарх и советники отметили, что, назвав Шуджума "прошлым пророком" Йолур недвусмысленно высказал претензии на свою миссию пророчества в собственноручно написанном документе. Это было на грани того, что дозволялось самому пророку, и вызвало некоторую настороженность.

"Осознав, насколько мы отстали в восприятии Света Знания, насколько мы забыли, что Бог есть Знание и что вера без Знания крива на один глаз, мы осознали заодно, что глаза и души наших людей отвыкли от восприятия ослепительного и часто обжигающего Света Знания. Поэтому нам остаётся склониться перед дружественной верой и смиренно попросить помощи в восстановлении правильного Пути. Мы напоминаем, что тягчайшим грехом перед Богом Единым является отказ в помощи нуждающимся и осознавшим свои ошибки. Бог Единый безжалостно карает веры и народы, ограничивающие доступ к Свету Знания достойным его увидеть и переставшим развивать свои Знания и Умения и открывать новое. А мы на грани такого. И мы надеемся, что вы последуете божественному порядку не только для своих людей, и посему просим вас принять в ваши Великие монастыри сотню достойнейших наших монахов и мастеров, и осторожно, дабы глаза их не ослепли от нового Света, ввести их в круг знаний. Громадной ошибкой наших единоверцев было то, что они перестали посылать своих людей в ваши Великие Монастыри, опасаясь, что те перейдут в вашу веру".

"Мы твёрдо помним и будем неуклонно соблюдать главный принцип взаимодействия двух светлых религий: "На чужой земле исповедовать, но не проповедовать". Наши обучающиеся не будут вести разговоры о нашей вере, кроме как ежели собеседники сами вызовут их на это, и не будут публично сравнивать две веры, кроме как они окажутся вызваны вашими людьми на публичный диспут. Но даже в таких случаях они не будут ни превозносить нашу веру, ни хулить вашу. Молиться они будут по возможности в специально отведённых вам для этого помещениях и при закрытых дверях".

"И в заключение мы просим Пресветлого Отца обеспечить своим авторитетом принятие наших наблюдателей как полноправных судей и официалов Имперского Суда, как только Кунатал окажется под знамёнами нашего толка веры. Мы при этом не возражаем, если представители другого толка останутся наблюдателями, каковыми сейчас являются наши".

"Перед вами распростёрся и целует землю ничтожный муфтий Киски, Крисьяр и многих других земель Йолур".

Послание в целом оказалось весьма позитивным. Но в нём было немало тонких мест. Начались длительные переговоры, в которых стороны отчаянно торговались за каждую букву. В конце концов было решено, что вызов на диспут считается, лишь если он исходит лично от Настоятеля Великого Монастыря или Патриарха. Что даже если люди веры Победителей сами вызывают Единобожников-студентов на разговор о вере, публично обсуждать это нельзя, и священники Победителей будут в таких случаях утихомиривать и увещевать своих людей. Что разговоры о вере, кроме диспутов, можно вести лишь по инициативе конкретного почитателя веры Победителей, в закрытом помещении либо на безлюдном просторе, и не более чем с тремя, а желательно с двумя, собеседниками одновременно. На самом деле, напутствуя послов, Йолур такие уступки отметил как не очень желательные, но допустимые. И главным приоритетом поставил заключение взаимоприемлемого соглашения, не допуская срыв переговоров из-за амбиций одной из сторон. Тем самым Йолур точно рассчитал линию уступок, и соглашение о принятии в ученичество Единобожников оказалось полностью его устраивающим.

Уже через пару месяцев, которые понадобились, чтобы закрепить плоды побед, соратники начали слегка подозревать, что слишком уж сильно влияет на пророка его жена. Многие начали посылать жён или дочерей ходатайствовать о своих делах через Агинат. А когда Йолур вернулся в Киску, перед окошком в дверях его жены, затянутым занавеской так, чтобы можно было видеть, кто снаружи, но не внутри, стали роиться десятки просителей. Сам Йолур теперь жил не в келье, а в большом доме, конфискованном ранее Диритичем у чиновника, бравшего не по чину и попавшегося, сбежавшего в Кунатал к Первосвященнику. Денег жена пророка и её евнух не брали, но драгоценности и благовония порою принимали. А затем евнухи иногда продавали их на базаре. Агинат наряжалась по-прежнему исключительно скромно, и, когда принимала других дам и девиц, они по сравнению с ней выглядели раззолоченными куклами. Она носила мало украшений, но каждый раз меняла их. Она уже была на восьмом месяце беременности. Ей предсказывали сына, и она с нетерпением ожидала момента, когда станет матерью будущего Первосвященника. Ведь сами пророки пока что ни разу не возводились в этот сан, хотя частенько Первосвященник и Император правоверных плясали под их дудку. А вот потомки пророка были очевидными первыми претендентами на высшее духовное достоинство.

События в Крисьярэ задержали поход на юг на восемь месяцев. И вот наконец-то было объявлено, что армия готова и выступает завтра.

* * *

Уч-Чаниль Агаши связывал с походом на Кунатал самые радужные надежды. Но перед самым выступлением его назначили комендантом захолустной крепости на восточных границах земель, признававших Йолура и Диритича. Само имечко этого места наводило уныние: Низкое Члухтё. Коменданту выделили полсотни ветеранов, считавшихся уже негодными к дальнему походу, и дали деньги на первое время и для набора ещё пятидесяти-ста воинов из местных. Больше чем сто ему строго запретили набирать. С отрядом ехал на осле священник, судя по всему, исполнявший роль йолуровского комиссара, а формально посланный окормлять гарнизон и окрестные поселения. Пару раз он так вежливо и непреклонно просил командира отменить приказания, что оставалось лишь послушаться. Так что даже единоначалия не предвиделось.

* * *

Перед походом на Кунатал Йолур напутствовал первую сотню специалистов и монахов, отправляющихся учиться, и заодно миссионеров, направляющихся в Аколлар.

— Сначала о поведении. Ни в коем случае не ругайте чужую веру, а если кто ругает нашу, либо уйдите, либо вежливыми словами заставьте его призадуматься или перейти на личные оскорбления. Используйте каждый случай, чтобы молиться принародно, не допуская ни демонстративности, ни скрытности. Но если вы очевидно можете поспеть к часу молитвы в молитвенное помещение, делайте это, иначе опять получается демонстративность. Миссионеры, вы можете разговаривать о нашей вере прилюдно, лишь открывая второй глаз нашему единоверцу. Используйте каждый удобный момент, чтобы это делать, но, если видите, что ваши разговоры начали раздражать иноверцев, немедленно прекратите их и не возобновляйте время, потребное, чтобы страсти утихли полностью. Не публично говорите о вере с иноверцами: с ненадёжным человеком лишь один на один, с теми, кому можно немного доверять, не более чем с двумя. С доверенными не более чем с тремя. Разговор сами не начинайте, пусть начнёт видящий лишь Знание и боящийся обратиться к Богу без посредников. Если кто-то ещё из иноверцев появится во время разговора, прекращайте разговор, не стесняясь признать себя побеждённым. Ваша задача не побеждать, для этого есть воины, а осторожно освещать и обращать.

— Если, паче чаяния, вас начнут гнать за веру, не проклинайте гонителей и не сопротивляйтесь. Если можете, уйдите, если невозможно, молитесь за гонителей своих и за судей неправедных. Мщение оставьте тем, кто носит сабли. Гибель за веру — величайший подвиг, но излишнее рвение в вашем деле уничтожает все, самые великие, заслуги. Помните, что внушить излишнее рвение в благом деле — один из сильнейших и коварнейших методов Князя мира сего. Ваше дело не погибнуть, а просвещать. Вы как хирург, осторожно снимающий бельмо с больного глаза: одно неверное движение, и человек навсегда искалечен.

— Важнейшей целью вашей является извлечь свет знания из покровов тьмы заблуждений Унылых и принести его правоверным. Но, помимо этой великой заслуги, вы можете достичь и других. Подмастерья, отправляемые на чужбину, получают полные права мастеров. И второй их великой заслугой будет привезти сюда жену, тем самым обратив её к свету. А ещё большей заслугой является, если в беседах с коллегами один на один вы постепенно покажете им свет лучшей веры и принесёте не только знания, но и носителей их. Но страшнейшим грехом, уничтожающим все ваши заслуги, будет, если вы окажетесь неосторожными и дадите повод, а ещё хуже причину, обвинить вас в нарушении принципа "Исповедовать, но не проповедовать". Так что будьте ласковы, не настаивайте на своём, а понемногу вселяйте в души заблуждающихся свет высшей веры и разрушайте их предубеждения о невозможности прямого обращения к Богу Единому.

— И ещё. Если кто из слепых на один глаз прозреет, пусть он произнесёт вначале новый символ веры наедине. Объясните ему, что он должен полностью излить свои сомнения и разрешить их, чтобы иметь право произнести символ веры публично. И пусть он при иноверцах или сомневающихся высказывает свои сомнения, а вы продолжайте убеждать его. И лишь по вашему знаку он должен прилюдно обратиться к Свету Знания. А если кто из иноверцев прозреет, пусть он произнесёт символ веры лишь перед отъездом на землю нашу или уйдя в общину Единобожников, дабы не раздражать зря иноверцев.

Так наставлял своих засланцев Йолур.

Полтора месяца шло войско Йолура к столице Правоверных. Двигались средними переходами, две третьих пути уже шло по землям народов и племён, признавших Йолура, и войско снабжалось из заранее подготовленных магазинов, одновременно пополняя идущий за ним обоз. Без боя вошли на землю "неприятеля", и почти без столкновений двигались дальше, лишь порою кто-то давал отпор йолуровским фуражирам, после чего на это племя следовал карательный набег и, как правило, присоединение почувствовавших силу и решимость противников кочевников к армии Йолура.

Несколько крепостей не захотели признать новый символ веры. Первой из них оказалась Аллария на самой границе "зрячих" и "слепцов": небольшое, но хорошо выстроенное укрепление с сотней гарнизона. Йолур лично, несмотря на опасность, выехал на переговоры с комендантом Эх-Хаджаджем. Вояка, бедно одетый, но с драгоценной саблей и с медальоном за высшую храбрость на груди, счёл позорным оказаться осторожнее и тоже выехал навстречу вождю похода.

Йолур внимательно посмотрел на него. Испытующий взгляд прищуренных глаз выказывал недюжинную волю. Смуглое лицо со шрамами казалось воплощением холодной смелости и безжалостности, доходящей до крайней жестокости. Видно было, что этот человек уже считает, что живёт взаймы у Бога и совершенно не боится смерти, ни своей, ни своих людей и близких. Он приветствовал Йолура как обычного муфтия, но от благословения демонстративно уклонился.

— Доблестный воин, неужели тебе хочется оставаться на стороне тьмы? — произнёс Йолур, сразу же сочтя бесполезным апелляции к возможным жертвам, силе своей армии и слабости гарнизона.

— Свет бывает разный. Я вижу огонь в твоих глазах, но он может быть адским, — непреклонно ответил Хаджадж. — Лучше умереть, чем ввергнуть свою душу и души вверившихся тебе в пасть адскую.

Глаза коменданта тоже вспыхнули отнюдь не добрым огнём.

— Воин, адское пламя жестокости горит в твоей душе, и благодатный свет рассеет его и смоет все тяжкие грехи твои. Я вижу, что ты непреклонно идёшь Путём доблести, но уж очень много зла совершил на своём Пути. У нас в армии ты получишь тысячу, а не жалкий гарнизон, и сможешь продолжать идти своим Путём.

— Если ты мутанабби, лжепророк, то ты мудр. Посланец Кришны не может быть дураком. Нас мало, но крепость в полном порядке, провианта хватит надолго, внутри есть колодец. Гарнизон пойдёт со мной туда, куда я укажу. А ты не убедил меня, и я прикажу сопротивляться до последнего человека, а если вы ворвётесь в крепость, перебить всех жён и детей, чтобы они не стали вашими рабами.

Воины хотели напасть на дерзкого, но Йолур спокойно отпустил его в крепость и оставил две сотни блокировать, приказав принимать к себе перебежчиков. Но таковых не оказалось. А Хаджадж предпочёл сидеть в осаде, потому что окрестные племена перешли на сторону Йолура и блокада, даже если он разобьёт осаждающих, всё равно продолжалась бы, а подкреплений ждать неоткуда. Подобным же образом поступили с ещё одной крепостью, комендант и гарнизон которой тоже наотрез отказались замиряться. Три крепости просто перешли на сторону Йолура. Возле остальных разыгрывались сцены, подобные состоявшейся у стен Вадди-Аттах.

Комендант побоялся выйти на переговоры, выкрикивал со стены оскорбления, демонстрируя свою храбрость. Но после первого же залпа огненными стрелами выслал вестника со знаменем мира и предложил сдать крепость в полном порядке, если ему и воинам разрешат уйти со всем имуществом. Диритич, улыбнувшись, согласился. Через несколько часов из крепостных ворот вышел пёстрый караван. По благословению Йолура, его окружили самые красноречивые муллы. Да и солдаты на присущем им языке тоже уговаривали беженцев не тупить и перейти на их сторону, вернуться в свой дом, пока он ещё не разграблен и не занят, и служить новому пророку и Диритичу. Так что с комендантом ушла едва ли треть воинов. Почти все семейные вернулись, произнеся новый символ веры. Они были приятно удивлены целостью оставленных жилищ.

Племя Адс чуть ли не единственное организовало не просто набег, а сопротивление. Остальные, набежавшие, подвергались карательному ответному набегу, после чего присоединялись к армии джихада. Преследующие адситов воины захватили семью их вождя Аль-Антары. Поражённые красотой дочери вождя Айли и убедившись в её невинности, воины решили преподнести её Йолуру. Тем более что жена его, пожелавшая, невзирая на беременность, сопровождать мужа, как раз родила сына, и такой подарок в честь первенца был вполне в обычаях правоверных, чтобы верному не приходилось долгое время тосковать одному в постели.

На самом деле такие подарки преподносились и раньше, но холодная и расчётливая Агинат сразу же уговаривала мужа подарить рабыню отличившемуся воину либо мулле. Отсутствие любви, полностью скрытое для мужа ласками и тонкой лестью, позволили супруге полностью приковать к себе пророка. А здесь Агинат лежала в повозке в состоянии очищения после родов, и вдобавок заболела горячкой. Пока её вылечили, муж уже успел очароваться Айли.

Айли оказалась полной противоположностью Агинат. Страстная и искренне полюбившая мужа, она грозила существенно потеснить в его сердце старшую жену. Привлекало Йолура и то, что Айли, как девочка, радуясь подаркам и драгоценностям, никогда не пыталась повлиять на мужа в делах, зато всегда готова была рассеять его мрачное настроение и снять усталость. Агинат же каждую ночь нашёптывала что-то мужу, и в результате он часто следовал желаниям супруги.

Йолур, пользуясь правом пророка изобретать новые имена, назвал сына Шамм-Кунал "Свет Кунатала", и сам некоторое время пытался называть себя удд-Кунал, отец Кунала, как назывались многие почтенные правоверные после рождения первенца. Но священники сразу же мягко предупредили его, что пророк неизмеримо выше остальных правоверных, и сын его, при всей почтенности его рода, не может с ним равняться. Это чуть пригасило ликование Йолура по поводу сына.

Извести наложницу было бы позором. Все знаки почтения и внимания, которые продолжал оказывать жене Йолур, лишь раздражали главную супругу, хотя принимались с улыбкой. А при одной мысли, что эта недостойная может родить сына пророку, у Агинат болело сердце и кисло молоко в груди, так что пришлось приставить к сыну кормилицу.

И вот наконец-то показались минареты монастырей нищенствующих монахов, а за ними и стены Кунатала. Первосвященник, оценив, что у него в разы меньше сил, приказать им выходить в открытый бой не решился, собрав в городе побольше провизии, укрепив стены и приготовившись держать осаду. Задача атакующих с чисто военной точки зрения выглядела отнюдь не простой. Столица могла держаться больше года. Несколько дней Йолур призывал жителей и воинов, да и самого Первосвященника, увидеть свет знания и открыть ворота, выставив угощение войску, обещая, что в этом случае они будут рассматриваться как союзники и друзья, а не как сдавшиеся, и что желающие смогут присоединиться к походу на неверных. Первосвященнику обещал сохранение сана, если тот произнесёт новый символ веры.

Переговоры успеха не принесли. Попытка взять город штурмом тоже не удалась: осадных машин было мало, стены крепки, надежда на раскол в гарнизоне и на то, что откроют ворота, не оправдалась. Темник уль-Муййуль удд-Хусани оказался адекватным задаче командующим гарнизоном: казнил трусов, вдохновил воинов и выгнал горожан помогать им.

* * *

Уже месяц стояло войско Йолура под Кунаталом. Он послал отряды занять соседние города и крепости, а император правоверных выдвинул своё охранение. При встрече с отрядами императора йолуровцы в бой не вступали, вежливо разговаривали и договаривались на месте о разграничении зон контроля. В целом Йолур поверил, что после взятия столицы император призовёт его к себе и признает, а потом сам войдёт с ним вместе в Кунатал. Такой поворот не очень радовал воинов армии джихада, ещё немного, и они начнут роптать, а то и разбегаться. А тогда и лояльность соседних бедуинов окажется под вопросом. Но Йолур лишь улыбался в ответ на вопросы Диритича и военачальников.

Монастыри нищенствующих монахов, как и всегда при распрях, хранили нейтралитет. Йолур оказывал им полное почтение, неоднократно приглашая их настоятелей к себе в гости. Заодно он использовал их как посредников при всё время ведшихся переговорах с военачальниками и царедворцами Кунатала. Считалось, что нищенствующие монахи не могут никого склонять к измене, и поэтому, если они соглашались передать слова одной стороны другой, это было допустимо и даже поощрялось, как способ вовремя разрешить конфликт между верными.

В Кунатале тоже не всё было ладно. Оказалось при инспекции продовольственных складов, что больше чем три четверти заготовленного продовольствия взявшие подряд купцы уже успели втихомолку распродать, а после начала осады устроили пожары на своих складах, чтобы свалить всё на лазутчиков и предателей. Несколько купцов и бюрократов казнили на главной площади, но снабжение населения пришлось ограничить.

Йолур при первом удобном случае поклялся всеми пророками и Богом Единым настоятелю монастыря уффиев Ат-Таману, что он в случае сдачи города не допустит его разграбления и убийства мирных жителей. Ат-Таман счёл возможным передать эти слова великому визирю и казначею Превосвященника. А дальше те уже сами вошли в сношения с осаждавшими, и, как всегда, оказалось, что редко какая твердыня устоит перед ослом, груженым золотом.

В безлунную и ненастную ночь на первый день восьмого месяца двое ворот открылись. Пытаясь остановить вторжение, погиб в первые же минуты (говорят, поражённый кинжалом в спину) доблестный комендант Удд-Хусани. Командиры йолуровцев пресекали все попытки ворваться в дома обычных людей, если оттуда не стреляли. А если уж стреляли, вырезали всех, кто был в доме, громогласно оповещая об этом и здесь, и дальше по ходу. Стихийное сопротивление быстро прекратилось. Воинов же вдохновляли, что несметные богатства ждут их во дворце Первосвященника. Туда проникли по открытому предателями потайному ходу, и там уже началась резня и грабежи.

Кончать с собой у Единобожников считалось грехом, тем более для Первосвященника. Но тот не сделал никаких попыток спастись из пламени пожара, а верные ему евнухи-гулямы до единого пали, обороняя господина или в огне. Смерть Первосвященника несколько опечалила Йолура: лучше было бы победить его в духовном поединке и простить. Но он быстро утешился, тем более что кандидат на местоблюстителя прибыл вместе с армией джихада. Теперь осталось собрать конклав и на правах победившего пророка продиктовать ему имя нового Первосвященника.

Действительно, мирных жителей и их имущество не тронули, лишь наложив на них положенный по обычаям единовременный налог на пир победителей и разместив на постой своих воинов. Вот богатства монастырей потрясли как следует, а монастырь Шакунитов, осмелившийся отказать, был взят, сожжён и разграблен полностью. Предателей, открывших ворота, провели по городу и посадили в подземные кельи на пожизненное покаяние, а их имущество отдали в городскую казну. Всем этим люди были довольны и говорили: "Действительно, светлый пророк пришёл, теперь порядок наведёт и наши души спасёт". Они забыли основное положение обеих религий: спасающий душу свою погубит её, нужно совершенствоваться, идти Путём своим и делать добрые дела. А тем более гибель духовная ждёт надеющихся на спасение силами других.

* * *

Мрачным пятном в этот первый радостный месяц победы стала история с темником Аль-Аббулом. Он уже был несколько раз отмечен наградами, а после взятия Кунатала пророк осыпал его драгоценностями, даровал ему селение вблизи столицы и отдал ему в жёны свою наложницу Айли, на которую темник слишком часто бросал жадные взоры, хотя никогда не позволял себе ничего большего или каких-то намёков на просьбу. На самом деле здесь была интрига Агинат. Айли в последнее время стала какой-то мрачной. Формально демонстрировавшая к ней наилучшее отношение старшая жена разговорила наложницу и выяснила, что та беременна и её всё время мутит, из-за чего она чувствует себя скверно. Ситуация требовала немедленных действий. Придя ночью к супругу, Агинат стала, нежно обнимая и лаская его, говорить:

— Муж и повелитель мой! Величайший пророк мира сего!

— Жена, не льсти! Я лишь жалкое звено в цепи тех, кому ниспослано сие тяжкое бремя.

— Ты прославился мудростью и гуманностью. Ты привлекаешь к себе сердца всех. Не зря Айли влюбилась в тебя, несмотря на седину в твоей бороде. Но сердце молодой девушки непостоянно. Влюблённость наложницы — не ровная и вечная любовь и почтение жены. Ты ведь заметил, что в последние дни она не радуется твоим подаркам и твоей близости?

— Она действительно радуется поменьше. Но она выполняет свой долг безупречно.

— Ведь слияние с той, которая не желает тебя всей душой или же не согласилась слить Путь свой с путём твоим, почти что прелюбодеяние. Оно не возвышает человека. А тебе нужно парить в высотах, недоступных другим живущим ныне смертным. Не буду уж сравнивать тебя с древними пророками, это и правда может повлечь за собой грех лести.

— Но ведь настроение женщины неровно. Она улыбается мне... только как-то не очень радостно теперь. Наверно, это скоро пройдёт.

— Муж мой гуманный и справедливый. Поклянись, что ты не решишь сгоряча ничего сейчас и выслушаешь меня до конца.

— Зачем клясться зря? Моего обещания достаточно.

— Ты, просветлённый, ведь заметил, какие взгляды бросают некоторые полководцы на твою наложницу, когда та танцует перед почётнейшими гостями?

— Ну и что в этом необычного? Танцы наложницы как развлечение достойнейших на пиру освящены обычаями. И мужчины не делают ведь ничего плохого.

— Но ведь по обычаю, если ты предлагаешь одному из них великую награду, а тот отказывается и просит у тебя наложницу, ты обязан отдать её в жёны?

— Да. Но ведь по тому же обычаю я имею полное право отослать того, кто уступил страстям своим, навсегда от себя.

— Значит, никто из них не осмелится попросить у тебя такой награды, но многие были бы осчастливлены ею выше гор драгоценностей и выше даже богатого города, если бы ты сам предложил её.

— Но ведь отдать наложницу против её воли значит совершить недостойный поступок.

— Тогда я подскажу тебе ещё кое-что, — прошептала жена, ещё ласковее обняв мужа и приятно скользя по нему всем своим змеиным телом. — Твой великолепный воин и настоящий богатырь Аль-Аббул Храбрейший чаще других и огненным взглядом смотрит на твою наложницу. Я боюсь, что однажды он не сдержится и опозорит себя.

— Ты права, жёнушка! Я подарю ему ту из захваченных невинных пленниц, которую он выберет и которая даст сама согласие. Впрочем, даже трёх пленниц. Одна жена у него уже есть, как я помню.

— А в последние дни я из-за занавеса заметила, что Айли задерживается на нём взглядом и ласково ему улыбается.

Йолур хотел было разгневаться и вскочить, но очередная нежная ласка удержала его.

— Ты же обещал ничего не решать впопыхах, муж мой. Подари богатырю ту драгоценность, которая ему больше всего по сердцу. И всё будет разрешено самым почётным и лучшим образом.

Когда по обычаю старшая жена подносила невесте шербет, Агинат добавила в него медленного слабого яда, который усилил муторное состояние бывшей наложницы. Через два дня, увидев, что жена с отвращением принимает ласки и не может удержаться от гримас при разговоре с мужем, взбешённый богатырь убил свою жену. Агинат обвинила его, что пренебрёг подарком пророка и не выполнил миссию сохранить его тайного сына. Исследовали труп. Айли была беременна мальчиком. Нашли следы яда. Героя осудили за отравление и недостойное поведение. Перед казнью Храбрейший покаялся в грехе гнева и, отрицая отравление, произнёс молитву невинно осуждённого.

Пророк наедине с женой сетовал:

— Кто угодно мог подложить Айли яда, чтобы скомпрометировать меня или Храбрейшего и чтобы убить сына моего. Надо было изгнать его за гнев, а через некоторое время простить.

— Не сокрушайся, повелитель мой! Главное обвинение, что он вместо того, чтобы с радостью принять важнейшее Предназначение: сохранить для будущего тайного сына твоего и немедленно попроситься куда-то в дальний гарнизон ради безопасности мальчика и матери его — дал волю гневу своему и ревности своей, вообразив, что Айли мыслит лишь о тебе в объятиях нового мужа.

Такими коварными и льстивыми речами жена заглушила голос совести мужа своего.

А через несколько дней во время заседания синклита священников и настоятелей Йолура ждал неприятный сюрприз. Его доверенный прозелит, брат Цзу из Мирного Шжи, менталист высочайшего уровня, неожиданно при всех принялся его обличать.

— О великий пророк! Твоё служение исключительно трудно и опасно. Любой неверный шаг на этом Пути требует немедленного исправления, а таковое должно быть беспощадным и трудным, оно забирает массу духовных сил и времени. Ты ещё не споткнулся. Но рядом с тобой камень, который ты, учитель, не видишь, и я имею дерзость осветить его. Разрешаешь ли ты говорить прямо?

По обычаям Йолур мог сказать: "Остерегись!" и в этом случае брат Цзу обязан был дальше говорить намёками и притчами, понятными лишь ему и учителю. Пророк мог прямо запретить дальнейшую публичную речь, одновременно готовясь воспринять самое строгое и жёсткое обличение в ближайшем будущем: "Выскажись наедине". А уж совсем заткнуть рот — означало знак того, что пророк действительно сходит с верного Пути. Но непрошеное раздражение и гнев подвигли Йолура на ответ, о котором он сам в ту же секунду пожалел

— Говори дальше.

— Многие люди сейчас, пытаясь добиться чего-то от тебя, посылают своих жён, матерей или дочерей к твоей байбиче Агинат умм-Шамм. Или даже сами подходят в урочный час к занавеси в двери её покоев и говорят с нею, просовывая подношения. Я знаю, что денег она не берёт. Но порою женщина не может устоять перед украшениями или красивыми одеждами. Не годится это, учитель! Я вижу, что просьбы её ты проверяешь молитвами и мудростью своею, но ведь сознайся: если у тебя сомнение остаётся, ты предпочитаешь решить так, как приятно жене. Ещё пара шагов, и все верные будут смеяться над тобою как над тем, кто не боялся ни смерти, ни демонов, ни врагов, ни самого Первосвященника, но сдался женщине. А история с Аль-Аббулом Храбрейшим...

— Почему ты называешь его почётным титулом? Он ведь казнён за отвратительное преступление! — вступил старейший из членов дивана, столетний Уль-Уджумм, переживший в диване семь первосвященников и четырёх императоров и всё время оказывавшийся в числе приближённых.

Духовная выучка не отказала Йолуру.

— Замолчи, искусный льстец! Полководца не лишили титулов, и я сам считаю, что должен был бы помиловать его и отправить на дальнюю границу каяться в грехе гнева и в душегубстве, искупая вины свои кровью и потом. Я ежедневно каюсь в своей ошибке.

— Я продолжаю, — спокойно промолвил брат Цзу. — История с Храбрейшим очень подозрительна. Создаётся впечатление, что жена поддалась недостойной ревности, а когда узнала, что соперница беременна, и тем более мальчиком, использовала благовидный предлог, дабы избавиться от неё. А кто-то другой воспользовался малой несправедливостью, чтобы бросить на тебя и твою семью, учитель, тень большого и отвратительного преступления. Нужно бы тебе, мудрейший, не молиться, а действовать. Я советовал бы развестись и отправить бывшую жену подальше, дав ей разрешение выйти замуж по собственному желанию и запретив приближаться к себе менее чем на три дня конного пути.

— Если знала, что наложница несёт в чреве сына моего, она тем более поступила... — вдруг оборвал речь Йолур, осознав: ещё слово, и он назовёт себя пророком, что недопустимо, правда, чуть-чуть непрямо, и после заминки закончил: — разумно.

И тут полились со всех сторон оправдывающие Йолура и обвиняющие брата Цзу речи. Напоминали, что многие пророки одного из сыновей скрывали в другой семье и в дальних землях, дабы лжепророк не уничтожил всё семя пророка. Обвиняли Аль-Аббула, что он пренебрёг высочайшей честью и важнейшим служением, тем самым вдвойне заслужив смерть и вдобавок позор. А потом решили не предавать гласности всё происшедшее,

В этот день и на следующий день Йолур не принимал никакого решения по поводу брата Цзу, дабы не поддаться греху гнева. А на третий призвал его к себе и отослал в качестве верховного муфтия в Члухтё и Чухч, назначив ему резиденцией укрепление Низкое Члухтё. А в городе тем временем растекались слухи о Диване, а поскольку, хоть и весьма условно, члены Дивана придерживались решения не разглашать, россказни перепутывались и становились самыми невероятными. На этом фоне толпа, заметившая отъезжающего на осле и с одним сопровождающим брата Цзу, освистала менталиста и закидала его тухлыми яйцами и гнилыми фруктами. Правда, до нечистот и камней дело не дошло. А "верховный муфтий" молился и повторял: "Прости их, Всевышний, ибо они не ведают, что творят".

Агинат стала ещё ласковей. Она радовалась, что самый опасный для неё приближённый удалён, и, видимо, навсегда. А народ через несколько дней стал шушукаться, что жена пророка — алчная и хитрая змея, что он подпал под её власть, и что таким не может быть истинный пророк. Йолуру эти разговоры никто не осмеливался передать. Агинат откуда-то прослышала о пересудах и приняла самое радикальное решение. Когда её посетила жена шейха столицы с дочерьми, Агинат высмотрела тринадцатилетнюю красивую девочку и просватала для мужа. Народ одобрил выбор жены пророка. И толки почти стихли.

* * *

Уч-Чаниль, ренегат, выслужившийся до коменданта захолустной крепости и маленького поселения при ней, прибыл к месту назначения. Крепость Низкое Члухтё оказалась построена бестолково, в низине, и при случавшихся раз в несколько лет разливах речка Ярранд, обычно мелкая и с болотистыми берегами, подмывала стену. Крепость не испытывала недостаток воды. Зато москитов и прочих кровососов был явный избыток. Это не добавляло радости коменданту. Отец Мухуд удд-Аруд, выполнявший роль йолуровского комиссара, под конец всё-таки поддался обаянию бывшего аристократа, тщательно скрывавшего под маской любезности своё презрение и ненависть. Он вскользь упомянул, что до производства в сан был лозоходцем, открывал места для колодцев.

Окрестные племена сразу же прощупали на прочность нового коменданта. Он отбил два штурма. Осады бы укрепление не выдержало: запасов было ничтожно мало и стены еле держались. Но степняки и озёрные водяные не желали задерживаться надолго и ушли после неудачного второго штурма. Тут ренегату пришла в голову первая светлая идея. Он нанял на три набега полтысячи бедуинов из племени Оллаль. Священник вяло пытался возражать, напоминая, что больше ста нанимать нельзя, но уч-Чаниль твёрдо ответил, что это касалось постоянных войск. Тогда священник возразил, что теперь денег на наём постоянного гарнизона не осталось, но командир лишь рассмеялся.

Разведать уязвимые места посёлков речников и кочевья беспечных бедуинов, не ожидавших мести, оказалось легко. После трёх удачных набегов наёмники разохотились и пошли ещё на два. Тем более что теперь они уже были добровольцами, и их доля в добыче существенно выросла. В результате комендант приобрёл уважение соседей как беспощадно и с лихвой отомстивший за нападение, а понаехавшие купцы скупили добычу, так что денег стало больше, чем в начале (хоть и ненамного). Естественно, заодно военачальник захватил себе наложницу. После этого он легко и дёшево нанял сотню воинов, пожелавших служить удачливому предводителю.

Мучаясь почти каждый день от кровососов (облегчение приносили лишь редкие ливни да достаточно частые сильные ветра, но ветра заодно приносили кучу пыли), уч-Чаниль задумал план. Он попросил священника вспомнить ремесло лозоходца и стал ежедневно ездить с ним по окрестным холмам и курганам. На вершине одного холма он нашёл озерцо, в котором на дне бил холодный источник вкусной воды, и обрадовался, но отец удд-Аруд возразил, что запасы здесь ничтожны. Заодно ренегат аккуратно проверил, что комиссар полностью подпал под его влияние. Искусством обольщения бывший наследник рода Косатки владел в совершенстве. А священник вовремя не распознал опасность и не прибег к духовной защите. Но показывать свою власть Уч-Чаниль не стал. Пока что.

Наконец нашли холм, около вершины которого было место для двух хороших колодцев. Правда, колодцы должны были быть глубокими, но что делать. Демонстративно подняв своих воинов, пригрозив кликнуть клич соседним бедуинам и разграбить деревни с посёлками, комендант заставил речников и рыбаков построить новое укрепление на вершине холма и назвал его Высокое Члухтё. Это место было гораздо более неприступно и несравненно более здорово. Крепость Низкое Члухтё была торжественно разрушена.

Теперь, обложив данью оседлых и прикармливая подарками кочевников, Уч-Чаниль почувствовал себя почти что князем, вернее, князьком. А скоро и неожиданное подкрепление пришло.

В день, когда все изнывали от жары, вдали появился одинокий монах на осле. Он не сразу отправился в крепость, сначала подогнал осла к реке, попоил его и дал ему попастись, а сам наломал камыша, сделал костерок и вскипятил себе чаю. Завершив скудную трапезу, он не спеша собрался продолжить путь. Конечно же, ещё когда монах остановился, воины и люди из крепости захотели подойти и выяснить, кто он и зачем, но комендант строжайше запретил. Если монах выполняет какой-то обет или поручение Пророка, то, может быть, он двинется дальше, не приближаясь к крепости, и в этом случае выспрашивать его грех. Когда он будет проходить мимо, надо вынести ему постной еды и попросить благословения. И всё.

Монах подъехал к развалинам Низкого Члухтё, около которых ютилось несколько хижинок оседлых крестьян, установил там переносной алтарь и стал молиться. Вот теперь к нему можно было подойти и спросить. Что-то подтолкнуло Уч-Чаниля сделать это самому.

— Благочестивый брат, я ничтожный прозревший, коему доверили защищать эти места, Уч-Чаниль Агаши. Прошу тебя помолиться за всех нас и благословить меня на продолжение трудов.

Ответ монаха был вполне ожидаем.

— Я брат Цзу с Северо-Востока. Прибыл по именному повелению нашего учителя веры и вице-императора. Прежде чем получить благословение, расскажи мне о своих грехах и выдержи назначенное искупление.

Ренегат начал каяться в прегрешениях и злодеяниях. Необычным был взгляд монаха: он пронизывал до костей и каждый раз, когда Уч-Чаниль пытался приукрасить либо утаить что-то, его начинали бить судороги. Закончив исповедь, комендант почувствовал себя без сил и покорно принял назначенное покаяние, оказавшееся не столь уж строгим и должно было занять неделю, но включавшее в себя переодевание в рубище и выполнение обязанностей позорного раба, в частности, чистку нужников. Именно вычерпывая очередную выгребную яму, комендант вдруг понял, что монах Пророка пророком не назвал, и чуть не свалился в мерзкое место. Но это он предпочёл не говорить никому.

А другие тоже потянулись исповедоваться, и в итоге вполне ожидаемой совокупностью искуплений стало воздвижение мечети в Низком Члухтё на развалинах крепости.

Единственным, кто получил неожиданно суровое искупление, оказался отец Удд-Аруд. Он не сразу решился подойти, поскольку формально был выше. И лишь поняв, что на него косятся, попросил очищения. Просить пришлось по всей форме и публично три раза, поскольку дважды брат Цзу отказывался, ссылаясь на свой низкий ранг. Уже это навело священника на дурные предчувствия. Затем последовала тяжелейшая исповедь. В итоге публично незадачливого пастыря слегка пожурили за занятия ремеслом, граничащим с колдовством, и велели во искупление всегда носить за поясом готовую к употреблению лозу и в любом поселении по просьбе местных выполнять работу лозоходца, не принимая никакого вознаграждения, кроме пищи насущной. Отец удд-Аруд вздохнул с облегчением, но последовал приказ удалиться в домик монаха. Там его сурово отчитали за слабость и невыполнение важнейшего служения и велели принять монашеский обет и уйти в отшельники.

За три месяца демонстративно простое здание (брат Цзу запретил всякие украшения) было возведено, и на церемонию освящения собрались соседние муфтии, муллы, священники и монахи. Произнеся молитву, монах достал фетву Йолура и указ вице-императора Диритича и зачитал их с минбара. В результате следующие четыре дня оказались заняты церемониями. В первый его возвели в сан священника. Во второй — епископа. В третий: освободили от монашеских обетов в связи с переходом в достоинство мулл и женили. В четвёртый: подняли его как верховного муфтия земель вокруг озера Яркуль.

Уч-Чаниля трясло от одного взгляда владыки Ярзу, как теперь называли брата Цзу. Но владыко лишь иронически смотрел на него: дескать, я всю твою чёрную душу насквозь вижу. Пастырь требовал для искупления заниматься тем, что положено наместнику: наводить вокруг спокойствие и порядок. В итоге через полгода оказалось, что земли по берегам двух речек, по южному берегу озера и вокруг двадцати степных колодцев признали власть наместника, кто в результате брака, кто решив, что лучше пойти под защиту сильного и решительного вождя, кто после военного поражения. И тогда владыко потребовал от наместника, чтобы тот обратился с прошением к вице-императору о возведении его в достоинство князя Члухтё. Этот титул Уч-Чанилю эль-Члухтё не дали, но пожаловали его эмиром. Неожиданно титул подтвердил и император, таким образом, поставив Члухтё в положение нейтральной имперской земли.

* * *

Наверху явно не обговаривавшаяся линия разграничения между йолуровцами и войском императора Шаран Эш-Шаркуна была достаточно мирной. Патрулировавшие её отряды при встрече тепло приветствовали соперников, охотно шутили с ними, обменивались бетелём и табаком, а порою втихомолку и снадобьями покрепче, приторговывали друг с другом. Раза три со стороны йолуровцев были попытки вторгнуться на чужую территорию, но они приводили лишь к позору. Пленных сторонники императора отпускали без выкупа, но Диритич немедленно приказывал их выпороть и босиком, в одном белье, изгнать из армии. Один раз йолуровцам удалось пленить солдата и сотника императорских войск. Их тоже отпустили без выкупа, но император не стал их наказывать, а наградил, наведя справки, что в плену они вели себя достойно и твёрдо отказались произнести новый символ веры. После каждой такой стычки дня на три наступало напряжение, вместо того, чтобы шутить, угрюмо молчали или переругивались. Но потом всё возвращалось на круги своя.

Однако время шло, а император всё не приезжал на границу встретиться с Йолуром и не присылал своего посольства. Диритич по просьбе Йолура отправил послов, но тех не допустили к императору, как представителей сепаратиста и бунтовщика, лишь передали Диритичу указ, что если он добровольно возвратится в Киску и снимет корону вице-императора, все вины его и его людей будут забыты и прощены. Йолур послал своё посольство, его император принял, но говорил лишь о том, что пора избирать нового Первосвященника и согласился допустить в конклав Йолура, но проводить выборы потребовал в своей столице, во избежание давления на выборщиков. О государственных же делах разговор твёрдо пресекался, поелику невместно их обсуждать с посланцами духовной персоны.

Йолур хотел было сам отправиться на конклав в Ломканрай, но его удержали члены Дивана и жена. Но после этого случая простые люди стали шушукаться о том, что пророк-де трусоват малость, и мнение по поводу казнённого военачальника и изгнанного инока стало меняться не в пользу Йолура. Торговые пути были на три четверти перерезаны, осталась лишь торговля с областями Великих Озёр, народ скудел на глазах и всё чаще добрым словом вспоминали погибшего Первосвященника, которого при жизни презирали за жадность и раздачу выгодных постов родственникам.

Бедуины начали безобразничать, кое-кого из них казнили, а остальным заплатили двойное жалование и отпустили по кочевьям. Осталась лишь два небольших отборных отряда: конные гвардейцы Диритича и верблюжий отряд Йолура.

Прошло пять месяцев, армия Йолура редела, каждый месяц уходили очередные воины. Удержать их не было прав: военных действий нет, а они считаются добровольцами джихада. Не помогло даже повышение жалования, поскольку цены в Кунатале немедленно поднялись. А тут отряд со стороны императора разграбил три селения (неизвестно, регулярные войска были или банда бедуинов и разбойников; поймать никого не удалось). По обычаям такое деяние требовало удовлетворения битвой или отступным и судом над наглецами. Диритич с радостью двинулся предъявлять претензии, но навстречу ему вышел отряд, ядро которого составляли агашцы и старкские офицеры, а командовал им сам Тлирангогашт, который как раз прибыл к Эш-Шаркуну заключать торговый договор и укреплять союз.

Численное превосходство было у Диритича, но небольшое. Он сначала хотел охватить врага с флангов, но тут центр вражеского строя заколебался и начал отступать. Диритич бросил резервы в центр, чтобы прорвать оборону, заколебались было и фланги, но старкские офицеры быстро восстановили порядок. Когда оказалось, что его войска втянулись в полуокружение, а строй неприятеля всё ещё не разорвался, Диритич заподозрил неладное. И вдруг по команде Тлирангогашта центр (агашцы, немного выучившиеся тактике и намного более дисциплинированные, чем воины Канрая и бедуины) двинулся в контратаку, Заодно ударили и фланги. Четверть отряда Диритича осталась на поле боя или попала в плен, а остальные обратились в бегство. Никто их не преследовал.

Император вновь отпустил пленных без выкупа, накормив и напоив их и велев обработать раны. Йолур хотел выгнать опозоренных, но в первый раз после обращения Диритич возразил, хоть и наедине, но жёстко:

— Пророк, они дрались храбро. Но противник оказался сильнее и лучше обучен. В его войске сражались легендарные старки и известные своим воинским искусством агашцы, с которыми этот слепой заключил союз. Думаю, что и вся наша армия потерпела бы поражение от войска императора, если, не дай Всевышний, генеральное сражение случится. Эти люди приобрели ценный опыт битвы с грозным врагом. Да и командовал войском неприятеля знаменитый то ли царевич, то ли демон: Тлирангогашт.

Поражение ещё усилило настроения против Йолура, а Диритич стал подумывать об уходе в Киску.

Всё чаще Йолур молился в главном храме, и всё реже получал хоть бы намёки на знаки поощрения либо предупреждения, которые так помогали ему раньше. И как-то раз после молитвы ноги сами понесли его на потайные этажи, к древним книгам. Он несколько успокоился, читая деяния пророков и находя в них моменты, которых раньше не видел, и хотел уже попросить у Бога сил обработать всё новое знание и извлечь уроки для себя, но вдруг его пронзила мысль, что он не знает принципов работы древних книг. А ведь за незнанием может крыться Дьявол, который нагло обманывает правоверных, подсовывая им либо ложь, либо, ещё хуже, правду, поданную так, что она сбивает с толку.

Два дня Йолур был занят государственными делами и обрядами, а на третий он вновь спустился в потайные этажи. Он попросил главного в библиотеке брата Уш-Шаммама объяснить, как устроены древние книги.

Уш-Шаммам начал говорить про духов электричества и света, которые бегают по кристаллам, но Йолур потребовал полных и серьёзных наставлений.

— Тогда нам придётся начать с логики, — почтительно произнёс главный библиотекарь. — И займёт всё не менее двух месяцев.

— Надеюсь, что Всевышний даст мне силы понять необходимое быстрее. Но я готов даже полгода выслушивать твои наставления, а потом торжественно признать тебя своим учителем, — скромно ответил Йолур. — Я был лучшим по логике в Великом медресе Южного Материка. Поэтому прошу просто напоминать.

Однако сразу же начались полные непонятки. Вместо истины и лжи Шаммам говорил о построениях, когда же Йолур спросил, какие значения у высказываний, тот ответил, что значений нет вообще. Есть реализации. Когда же через неделю выяснилось, что может опровергаться и закон исключённого третьего, и даже закон тождества, Йолур вскипел:

— Насчёт закона исключённого третьего я ещё понял бы, если бы ты соизволил описать значения формул. Если их много, то действительно не любое высказывание истинно или ложно, даже с точки зрения Высшего Разума. Хотя нам и говорят: "Да будет слово твоё да-да или нет-нет, а всё остальное от Лукавого", но люди слабы и разумом, и духом, и не всегда могут следовать благим наставлениям. Посмотрев, какие алгебры ты описываешь, и что они совсем не сводятся к числам, я осознал, почему ты вначале говорил, что значений нет. Но теперь я уже многое узнал и понял. Так что отвечай прямо, какие же здесь значения?

— Значения могут быть, если логика описывает уже существующее. А здесь работает логика сотворения нового.

— Повтори ещё раз.

— Логика, в которой работают древние книги, не описывает мир, а создаёт мир для решения проблемы.

Полностью шокированный Йолур повернулся и вышел. Неделю он думал и молился. А затем вышел к народу и произнёс фетву.

— Древние книги подсунул нам Князь мира сего, дабы люди присвоили себе атрибут Бога: творить мир. Они позволяют творить иллюзорные миры и закрывают от нас настоящий. Они орудие Дьявола и должны быть уничтожены. Люди должны придерживаться истины и отвергать ложь. Они должны делить всё на истинное и ложное, а не измышлять химеры.

И тут пророк, который в эту секунду окончательно стал лжепророком, почувствовал такое сильное поощрение, какого он никогда не ощущал ранее. И как тень за светом, неуловимо проскользнул в голове у него ехидный смешок.

В тот же день толпа стала осаждать главный храм, требуя разрушения сатанинских потаённых устройств. Йолур запретил "энтузиастам" входить в храм во гневе, но похвалил их за рвение, и осада продолжалась всю ночь. Наутро двинулся к храму сам Йолур с охраной и приближёнными духовными лицами. Заодно он захватил несколько тяжёлых кип лучшей бумаги. В храме к ним вышел уш-Шаммам. Йолур потребовал от библиотекарей уничтожить древние книги и отправиться на покаяние в дальние монастыри.

— Но древние книги хранят бесценные знания, кои мы лишь там можем увидеть, и кои мы по мере сил пополняем. Время от времени они приоткрывают нам пласты того, что было до начала истории в другом мире либо в нашем до Великого Краха. Двенадцать пророков, включая нашего Основателя Веры, подтверждали их благотворность и ценность, — возразил Шаммам и хотел было начинать приводить выдержки из изречений пророков.

— Благотворность знания, даваемого Богом, отвергать может лишь еретик-фанатик либо слепец, — оборвал его Йолур. — Я готов помочь вам спасти то ценное, что хранится в этих игрушках Кришны. Вы с моими доверенными монахами и священниками выпишете всё, кажущееся вам ценным из древних книг. На это даётся месяц. И, если вы честно поможете сделать копии и затем уничтожить дьявольские орудия, это зачтётся вам как искупление греха. Вы будете разрешены от всех обетов, если сами пожелаете, и сможете вести жизнь почтенных граждан. Работа ваша будет вознаграждена мною и вице-императором. Так что открывай дверь за спиной твоей и приступай к работе.

— Отойдите подальше, — спокойно сказал уш-Шаммам.

Йолур и часть его отряда отошли, а другие остались наблюдать за библиотекарем. Тот повернулся к двери и начал чертить на ней рукой потайную фигуру, известную лишь нескольким людям в библиотеке. Это было единственным способом открыть дверь, не сломав её грубой силой, и скорее даже запрещёнными взрывчатыми веществами. То, что произошло сейчас, давно было предусмотрено предками. Шаммам с дрожью в сердце чертил другую потайную фигуру. Не ту, что открывала дверь, и не ту, что должна была испепелить храм. Когда-то, будучи возведённым в высший ранг ордена Библиотекарей, он выучил пять фигур. Фигуры открытия и временного закрытия (чтобы затем можно было через некоторое время открыть без тайного знания) уже использовались у него на глазах, но воспроизвести их он ранее не мог бы. А насчёт других трёх, ужасных (последняя заполняла потайные этажи отравляющим газом и одновременно через несколько минут, дабы успели вырваться наружу и посеять панику умирающие, блокировала дверь так, что открыть её с одновременным удалением отравы могли лишь Посвящённые из других библиотек) у него даже вырвался вопрос, применялись ли они хоть раз кроме времён тирании Рмлункутру Проклятого? За вопрос он получил удар бамбуковой палкой и ответ: "Нет, благодарение Господу", и вот теперь ему предстоит заменить ответ для будущих дерзких учеников на "Да, в несчастной Империи Правоверных". Когда он почувствовал, что вот-вот фигура замкнётся, подвижник знаний выпрямился и крикнул:

— Глупцы! И десять тысяч месяцев не хватило бы, чтобы переписать и перерисовать всё ценное, что хранится у нас! — И, обращаясь к Йолуру: — Ты признаёшь лишь тот свет, что могут увидеть очи твои, неверный!

Последнее движение руки, и обломки разрушенного входа погребли под собой Шаммама и тех, кто был вблизи. Храм треснул и накренился, все начали в панике выбегать из него. Йолур, несмотря на разочарование, спокойным шагом, в окружении верных охранников, вышел. В давке погибло больше людей, чем при обрушении входа. Храм всё-таки устоял, хотя внутрь порою падали и камни от щелей в стенах и перекрытиях, и листы металла от повреждённого купола.

Йолур попытался раскопать вход, но создавалось впечатление, что потайные этажи завалены целиком и основательно. И Йолур произнёс проповедь, в которой заклеймил библиотекарей как фундаменталистов и фанатиков, не остановившихся перед тягчайшим грехом самоубийства.

После этой истории настроение народа, на несколько дней вроде бы вернувшего симпатии пророку, стало стремительно становиться враждебным. Добавляли масла в огонь рассказы (на одну десятую правдивые, на девять десятых выдуманные и раздутые), как этим иерархом вертит его ненаглядная жёнушка, как она берёт подношения и устраивает везде угодных себе людей и вмешивается в приговоры судов. Стали даже говорить, что у неё есть своя потайная тюрьма, где ведьма сладострастно пытает своих врагов и тех девушек, на которых пророк (вернее, теперь в устах народа лжепророк) бросил благосклонный взгляд. Диритичу дважды пришлось железной рукой усмирять волнения.

* * *

И, наконец, на утреннем смотре войск Диритич при всех обратился к Йолуру:

— Учитель веры, дела требуют моего присутствия в Киске и на Великих Озёрах. Благослови меня. Я распускаю основное войско и ухожу со своими людьми к Великой реке. Желающие могут остаться служить тебе.

Пророк подметил, что его пророком не назвали, но делать было нечего. Он вспомнил слухи. что Диритич скупает вьючных животных, повозки и провиант, и понял, что вице-император основательно готовился к этому моменту, что решение его продуманное и твёрдое, и что сражаться с императором за Йолура король не будет. Пророк благословил Диритича и войско. На следующий день три четверти солдат покинули Кунатал. Вслед за ними каждый день тянулись ещё небольшие отряды.

Через две недели Йолуру очередной сигнал подсказал уйти, и он с небольшой группой верных ему воинов и духовных лиц отправился в горы на востоке, куда звали его князья, искренне уверовавшие в нового пророка. В тот же день, как оказалось, войско императора выступило на Кунатал, Через неделю оно заняло духовную столицу без боя. А ещё через неделю на престол Первосвященника взошёл почтенный старец Бакр XIV.

Словом,

Холодно сердцу:

Истины ищут они,

Но не выносят её.

17. Народ родился

В следующем году голубого гуся в первом месяце состоялась коронация ещё двух Высокородных. Специально ради неё из Агаша прибыла Первая дама и наставница Иолисса. На коронации Кисса попросила, вразрез с регламентом, слова.

— Сёстры по цеху и благородные гости! Теперь у нас достаточно Высокородных, чтобы поддерживать и развивать цех. Мы завоевали нашей прелестью и очарованием Агаш и юго-восточный Кампатар. Но на Юге есть реликт, пока ещё считающийся главным. И, пока эта цитадель стоит, нашу культурную победу нельзя считать окончательной. Не знаю, когда воины нашего союза подойдут к Чиланшату и Имашангу, но уверена, что случится это не позже чем через две дюжины лет. А я ждать не хочу. И первыми завоёвывать Южную Империю отправятся наши женщины и художники. Я прошу наш цех и дружественные цеха живописцев, актеров, поэтов и музыкантов разрешить мне эту миссию. Желающие полноправные могут присоединиться ко мне, но я возьму не более трёх. Я прошу по одному Высокородному представителю от каждого дружественного цеха войти в мой отряд и взять с собой по одному полноправному. Заодно с Южной Империей посетим Великий Монастырь, помолимся, исповедуемся, постараемся, насколько возможно, очиститься от грехов, связанных с нашим опасным служением, внесём достойный вклад и вернёмся вместе с новыми священниками и монахами через Лангишт.

Десять дней цеха обсуждали эту новость. В конце концов, овладевший всеми дух неукротимого авантюризма возобладал. Напрасно Атар пытался отговорить от опасного похода, напрасно видящие линии Судьбы предупреждали о страшных знаках. Ответ Киссы был:

— А разве благоприятных исходов вы не видели? Видели, но очень редко? Но ведь вся наша колонизация была приключением, в которое ни один здравомыслящий не пустится. Человек сам переключает линии Судьбы в точках выбора, мы справились как народ и достигли чуда, так почему же наш отряд не справится как его часть и его посланцы?

Единственное, чего добились Атар и здравомыслящие: требования выступить перед Народным собранием и получить его разрешение на экспедицию, а также предостерегающего сенатус-консульта при созыве собрания. Но в отличие от Сената, где осторожные с трудом добились большинства, на Народном Собрании четыре пятых проголосовали за разрешение отправиться в Южную Империю и в Южный Великий Монастырь.

По весенней степи отправился караван. Урс не мог удерживать свою возлюбленную, и не мог в данном случае показывать свою слабость, но даже он не удержался и сказал после прощального огненного поцелуя:

— Ум и чувства подсказывают мне, что наша ночь и наш поцелуй были последними в этом мире. Но душа моя будет пытаться предотвратить худшее и поддерживать тебя.

Неожиданно перед всеми выступила вторая жена царя, агашская принцесса Орлансса.

— Державный народ! Мы теперь действительно новый народ, он родился здесь. Отец его, конечно же, старкский народ Старквайи, но мать — Агаш. Он соединил бесшабашную смелость, творческую силу и огненный дух лучших старков с упорством и твёрдостью агашцев.

Многие стали говорить, что рано бы так утверждать: совместные дети ещё не подросли. Но ведь агашские жёны и постоянное общение с агашскими союзниками уже глубоко повлияли на людей, и, немного погомонив, народ зааплодировал. Сразу же трибуны нынешнего года выдвинули Орланссу в трибуны женщин на следующий год. Здесь аплодисменты и крики радости начались немедленно и были действительно бурными. Царица продолжила.

— К нам пришли лучшие из соседних стран. Неукротимые бойцы ихлане и крепкие горцы лазанцы. Бывший царь царей Куструк и бывший канцлер Южной Империи Даналид. И попытка мирного завоевания Южной Империи не более безумна, чем наша колония здесь.

Кисса обрадовалась, что её мысли совпали с мыслями царицы.

— Конечно, полностью этот отряд империю не завоюет, но, если Судьба будет к нему благосклонна, пролом в давно не чинившихся и разваливающихся духовных стенах сделает. Да и половина отряда наверняка останется в этом случае в легендарных городах Благодати, готовить тамошних людей для нашего полного духовного завоевания. Лучшие придут к нам. Остальные попросят на престол отпрыска Лиговайи и Агаша, и мы его дадим. Такой мир видится мне, а опасности на пути к нему видят многие. Нам остаётся молиться за дерзких первопроходцев и просить им удачи и сил, дабы с честью преодолеть множество опасностей на пути к победе.

Отряд отправился через неделю, благополучно прошёл земли тораканов и пуников. Далее осталось пройти улус народа отчиль, отделившейся части народа сушчи, и вступить на землю Южной империи. Пуники передали почётных гостей с рук на руки, две недели хан и нойоны отчиль не отпускали старков, и в конце концов проводили их до границы своих земель.

Но, видимо, слишком успешно соблазняли старкские женщины отчилей. Немедленно после того, как бывшие гости отошли на тысячу шагов, всадники отчиль ворвались на чужую землю и стали хватать тех, кто уже не был под защитой обычаев гостеприимства, законов Империи Старков и Южного Союза. Появившиеся вдалеке стражники Имашанга трусливо развернулись и помчались назад.

Кошмар оказался бесконечен. Батыры отчилей собрались и единодушно потребовали выставить захваченных женщин в общее пользование, поскольку они всё равно блудницы и правила чести на них не распространяются. Хан и нойоны вынуждены были согласиться. Пока шла перепалка, женщин согнали в сарай. Кисса потребовала от гетер не кончать с собой, а применить Проклятие Гетер.

На третий день покончили с собой две художницы, после чего женщин стали "беречь", ограничив количество соитий. На седьмой день бесконечных оргий от перенапряжения погибла ученица Киссы Ларисса. К женщинам проникла байбиче хана Айягуль и быстро с ними переговорила, после чего несколько жён хана и нойонов умчались к своим родичам. А на восьмой начались бурные споры между ожидавшими своей очереди и вернувшимися "героями" первых дней. Они кончились, когда к вернувшимся присоединился хан, имевший неосторожность три дня назад взять Киссу.

К еле живым женщинам ввалились толпой хан, нойоны и батыры.

— Ведьмы, расколдуйте нас, или вам смерть! — потребовал хан Ак-Каан.

Кисса гордо выпрямилась:

— Смерть теперь будет вам, евнухи, подлецы, недостойные звания мужчин! Соседи уже знают о вашей подлости и позоре, и сотрут вас с лица степей, вонючие суслики! Расколдовать вас невозможно! А мы отомстили за свой позор и свою смерть!

После таких слов разгневанные батыры убили всех женщин, и на них накинулись хан и нойоны:

— Пытать надо было и заставить расколдовать!

— Не слышали, что ли? Заколдовать могут. Расколдовать нет. Даже если рассказали бы, где далеко на севере живут их ведьмы-наставницы, что могут расколдовать, какая бы польза нам была?

Споры прекратились из-за другого. По обычаям степняков, если муж терял мужскую силу, жена имела полное право уйти к родителям или родичам. У практически всей знати жёны собрались в дорогу. И многие прихватили с собой детей.

Очень быстро опозоренный народ был съеден соседями. Они поделили между собой кочевья, степняки вырезали всех мужчин и всех мальчиков, кроме тех, кого прихватили с собой ушедшие к родичам из других племён жёны. Прибежавшие на лёгкую добычу имперцы из Имашанга пытались было взять руководство "операцией очистки" на себя. Канцлер Линхас заявил:

— Эти земли имперскими всегда были. Посему соберите ханов или главных нойонов в мойц штаб, мы по справедливости поделим добычу и кочевья и даруем всем, кто принял участие в очищении, титулы князей и военачальников империи.

Старк Ань Корратинг, советник хана пуников, отрезал:

— Ваша империя вырождается на глазах. Ты незаконно занял место канцлера Даналида, и он ушёл к нам. Командование выродков, а тем более их суд, приведут к позору и бесконечным дрязгам. Ответьте, честные степняки, желаете ли вы стать игрушкам в руках коварных имперцев?

Ханы поставили Корратинга командующим и судьёй, и не пожалели. Корратинг немедленно велел имперским войскам убираться, разрешив остаться купцам. И рекомендовал ханам не вырезать под корень опозоренных, а продавать их имперцам. Он рассуживал конфликты при делёжке кочевий и добычи так, что обе стороны были недовольны, но зато все остальные отмечали справедливость, А в следующем конфликте между другими оба "обиженных" уже вовсю поддерживали судью. За три месяца всё было кончено.

* * *

Тем временем в Дилосаре готовилось к отправке чрезвычайное посольство к Императору и Сейму Империи Старков. Послом, после долгих колебаний, царь всё-таки рекомендовал Однорукого. А тот собрал на посольские корабли всех Жёлтых с семьями, пользуясь своим высшим рангом. Он демонстративно ходил теперь с косой, скреплённой пряжкой Жёлтого высшего ранга. Царю наедине он сказал, что собирается выселить людей с другими взглядами на Агоратан, закрепив этим остров за Лиговайей и преодолев опасность агашской мирной и дружественной аннексии. Задание: изучить возможность укрепления колонии на Агоратане и принять необходимые меры — было затем утверждено Урсу Сенатом и Народом. Другие задания были очевидны: получить для страны статус королевства и титул короля для Атара, набрать новых колонистов, в первую очередь мастеров.

Перед отправлением посольства целых три дня наедине беседовал царь Атар с Урсом. Помимо обычных наставлений послу (если отвлечься от того, что посольство было необычное, начиная от персоны посла и кончая заданием), было ещё два вопроса,

Царь рассказал Однорукому о личных взаимоотношениях среди высшей имперской знати, причём с такими подробностями, которые никогда не выходили за круг королей пи принцев иначе как слухами, и на каждый такой слух немедленно запускалось несколько других, чтобы правды никто не знал. Система была отработана тонко, и никогда нежелательные слухи не опровергались прямо, порою, наоборот, запускались несколько всё более страшных обвинений. Так что народ, привыкший мыслить критически, переставал верить и тому, что было ближе всего к реальности. Хотя информация была четырёхлетней давности, но слишком часто обиды или эпизоды двадцатилетней давности влияют в критический момент на принятие решений. Атар был уверен, что Урс, предупреждённый о необходимости не выказывать это знание, не проговорится даже намёком или после выпивки. Но в некоторых случаях применит свои потайные сведения, зная, например, что два брата Клингор и Красгор, князь и король, при внешне неприязненных отношениях поддерживают друг друга в действительно важных делах, но никогда не упустят случая подставить друг другу ножку в делах не решающих. Далее, они очень ревниво относятся к находкам друг друга. Если какую-то идею пустить через Клингора, Красгор будет её топить, конечно, если не найти другие весомые для короля Старквайи аргументы. Но есть прекрасный приём: намекнуть Красгору на улучшение идеи, чтобы тот ехидно поддержал её с поправкой: "Конечно, мой братец ещё раз показал свой творческий потенциал, но вот такой тонкости он не заметил. А без этого его идея отнюдь не так хороша, как он нам показывает". Это ещё раз подтвердит его претензии не просто на ум, а на мудрость. Более хитрый, изворотливый и темпераментный Клингор, наоборот, клюнет на незаметное ухудшение, в дальнейшем торпедирующее идею брата, но сейчас выглядящее разумным и выгодным.

А второй вопрос возник неожиданно. В конце третьего дня, когда собеседники уже выдохлись и подкрепляли силы чашками шоколада, Атар задумчиво промолвил:

— И всё-таки я не понимаю одного. Вроде бы в сражении первым погибают храбрейшие, а умеренному трусу, незаметно прячущемуся за спинами товарищей, так, что его трудно заподозрить в прямом уклонении от битвы, выжить легче всего. Но у нас народ был всякий. И вдруг, вспоминая людей, я убедился, что такие умные трусы в большинстве своём оказались мертвы либо ранены, а оставшиеся не пользуются никаким уважением.

Помнить десяток тысяч людей, быстро оценивать их поведение и затем на досуге обрабатывать и обобщать информацию — умение, которому высшую знать обучали чуть ли не с двух лет. Именно на этих уроках чаще всего дети королей и принцев сходили с ума. Зато выжившие чаще всего становились превосходными властителями. Но неожиданно выбившийся в знать мужик дал недвусмысленный ответ.

— Царь, на самом деле ничего удивительного. Одни и те же люди за короткое время побывали в четырёх сражениях. Сначала Аулиссар в Мастраге, потом битва с ихланами, потом Лангишт, потом разгром тораканов здесь. Люди успели увидеть, кто помогает товарищам, а кто думает лишь о себе. И в последней, самой трудной, битве, когда надо было быстро восстановить строй против лавины конников, они уже знали, кого стоит выручать, а кто пусть отбивается сам, если сможет. Ведь большинство эгоистов пали именно в ней. А некоторые успели ещё раньше понять: помогай другим, если желаешь, чтобы они тебя выручили в трудной ситуации. Народ у нас без сантиментов, подонка спасать не станут: ведь если его всё время защищать, он сядет всем на шею и вонзит кинжал в спину. Неудачи, возможно, помогут ему одуматься. Ведь многие взялись за ум, в Империи они были вовсе не такими надёжными товарищами. И сейчас наш народ следует поговорке: "Если хочешь выжить в бою, сам погибай, а товарища выручай!" Если бы так не было, я думаю, Великие монастыри давно осудили бы войны непримиримо, а так они лишь порицают бессмысленное насилие и осуждают лишь излишние жестокости. Но в Империи часто люди просто не успевают понять, кто есть кто. Собирается войско на одну-две битвы. Причём воины всё время тасуются по соединениям. Вот элитные сотни именно таковы, как наши граждане: там ещё во время учёбы хитрецов выявляют и пинком выставляют.

— Так что же, получается, что у нас сто элитных сотен и плюс к этому ещё вспомогательные войска? — улыбнулся царь.

— Да. В этом секрет наших побед.

— А на всю Империю элиты не больше пятидесяти сотен наберётся. Пойти, что ли, Империю завоевать? — улыбнулся Атар.

Однорукий расхохотался.

— Может, и завоюем, потому что они при реальной опасности перессорятся и половина нас поддержит. Но потом тебя, Атар Император, паучья свора, о которой ты мне так цветасто рассказывал, сожрёт. Или, ещё хуже, опутает паутиной так, что ты пальцем шевельнуть не сможешь. А они будут из тебя сладострастно и потихоньку соки сосать.

Теперь расхохотался Атар. Он ещё раз подивился, насколько естественная мудрость бывшего крестьянина не хуже приобретённой Высокородных.

Перед отправлением посольства пришла весть о гибели Киссы. Царь и Сенат разрешили Урсу отправиться мстить за возлюбленную, но тот заявил:

— Кисса умерла как военачальник на поле славной битвы. За неё отомстят и другие. И я не пренебрегу своими обязанностями даже ради великого горя. Отложите отъезд на неделю, я помолюсь и как следует помяну свою любовь.

Каждую ночь Урс пьянствовал и плакал, но успел съездить в Аякар, забрать старшую жену с её детьми и оставить управление владениями младшей жене Лазиссе. В его глазах появилась холодная решимость. А царю он сказал:

— Привезу в Империю царевну, чтобы показать всем, как высоко может подняться у нас любой гражданин. Покажу жене и сыну нашу старую родину, пусть они станут ещё большими старками, чем были. Я знаю об опасностях аристократического света в Империи, но только там они смогут научиться быть настоящей имперской знатью, не четой южным аристократам-выродкам.

Последняя фраза насторожила царя: не собирается ли Урс завещать своему сыну сменить династию в Лиговайе? Но, поразмыслив, истолковал её как желание посадить сына на престол Южной империи, против чего возражений не было.

* * *

Караван посольства благополучно, хоть и не быстро из-за неблагоприятных ветров, добрался до Агоратана через Лангишт. На острове Урс, познакомившись ситуацией и поговорив с наместником Кирсом Атарингсом, покачал головой и задумался. Агашцев, союзничков и друзей, стало уже тысяч пять, и прибывали всё новые семьи. Жёлтые тоже были разочарованы. Они уже предвкушали свой полный контроль над островом.

Через пять дней после прибытия на Агоратан неожиданно появилось посольство ихлан во главе с царём. И ещё более неожиданным стало приглашение:

— Великий воин Однорукий! Мы не понимали, что старки-лиговайцы — возродившиеся богатыри-нарты. Мы желаем быть в союзе с вами и вместе идти к славным победам. Просим тебя посетить нас, насладиться нашим вином и нашим гостеприимством и дать несколько старков нам как союзникам.

Многие отговаривали Однорукого, но он твёрдо сказал:

— Царь ихлан Ахчалашта! Старейшины Ихилара! Я с женой и сыном принимаю ваше приглашение. Не возьму с собою ни одного охранника, поскольку доверяю честным воинам.

Две недели был Урс в Ихиларе. Он заметил, что в стране много незанятых наделов, целые сёла пустовали. Оказалось, что после разгрома на Агоратане на ихлан накинулись все соседи. Они отбились, но с громадными потерями. Стало понятно, зачем они рвутся в Южный Союз и зачем просят хотя бы пару старков. И у Урса созрело неожиданное решение.

— Я гляжу, прекрасная долина Нарткала почти обезлюдела от вражьих набегов. Не заселить ли её моими соплеменниками? — спросил он на прощальном пиру.

Реакция старейшин и богатырей ихлан была бурной. Они ликовали, и даже попросили Ликарина самого переселиться в Ихилар и стать царём. Однорукий пресёк эти разговоры. Тогда стали просить в цари его сына. Гроза Гор опять отказался, но как-то менее решительно. Его стали удерживать ещё на неделю, но он решительно ответил:

— Немедленно отправляюсь за своими людьми. Тридцать три семейства займут селение Нартцеркан. Их главы станут командирами в ваших отрядах, и пусть соседи попробуют теперь сунуться!

Жёлтым Урс сказал, что привезёт ещё Жёлтых из Империи, и что у них появляется теперь своё государство. Ихлане способны воспринять жёлтые идеи и претворить их в жизнь. Они без охоты, но выселились в Нартцеркан, переименовав долину в Жёлтую Старквайю, а селение в Жёлтый Зоор. Сам Ликарин принял окончательное решение насчёт себя и старшего сына, но говорить никому не стал.

Следующей остановкой оказалось Субарту. Его Сенат выслал флот перехватить старков и пригласить их быть гостями. Субарту не рвалось в Южный Союз, государство богатело, но тем более было заинтересовано в мирных отношениях с новой силой и в торговых договорах. Дипломатические способности Урса были не слишком велики, но он нашёл правильное решение: дал одного человека в сопровождающие и грамоту со своей печатью, где просил державный народ, сенат и царя отнестись благожелательно к тем, кто хочет быть друзьями и не напрашивается в союзники.

Затем была остановка на острове Хингланготайя, и оттуда наконец-то прямиком, при попутных ветрах, дошли до Имперского острова. Таможенники и портовая стража попытались было потребовать мзду за донесение императору и за право сойти на берег, но Однорукий решил сразу ответить по-южному. Его воины скрутили мытарей и мусоров, зарубив пару осмелившихся сопротивляться, выпоров ругавшихся и грозивших, и приказали немедленно доложить императору. Тот предпочёл не раздувать скандала и направил мажордома с приглашением обосноваться в гостевом доме императорского дворца. Аудиенция была сразу же назначена на завтра. Урс поднялся задолго до восхода и повторил вежливые формулы приветствия Императору и ритуальные ответы на его ритуальные вопросы. Предчувствия его были самыми плохими.

После необходимых церемоний Император Линстор принял верительные грамоты и послание имперского принца царя Атара Основателя. Он распечатал послание, пробежал глазами и отложил его в сторону, не приказав глашатаю прочитать вслух. Предчувствия стали ещё хуже.

— Вы совершили действительно великие дела. Послание заслуживает, чтобы его заслушали полный Совет Королей и Имперский сейм, на нём же преподнесёте ваши дары в присутствии лучших людей всей Империи, — неожиданно доброжелательно сказал Линстор. — Принятие в Империю нового королевства может быть оформлено лишь на Великом Сейме, Мы лично, Сейм и Совет королей могут это одобрить и посоветовать Великому Сейму. Собрать Великий Сейм Мы сможем через три года. А одобрение тоже требует торжественности. Надо будет созвать в столицу разъехавшихся по делам депутатов Сейма, чтобы был полный состав, и, самое главное, собрать полный Совет Королей. Наш брат король Колины Арнор сможет прибыть не ранее чем через семь недель, хотя Мы сейчас же пошлём ему гонцов. День Сейма будет назначен, когда в столицу придёт весть, что Арнор пересёк южную границу старквайской провинции Саколина и вступил в полностью лояльные имперские земли, так что ничто не сможет его более задержать. До назначения дна Сейма ты полностью свободен, но через четыре недели должен Нас держать в известности, где находишься, и не удаляться слишком от Имперского острова.

— Приказ исполню, твоё величество, — ответил Урс. Лиговайца покоробило, что этот Император всё время употребляет величальное местоимение "Мы", которым имели право пользоваться лишь он и Пресветлый Отец. Но принято было применять его редко, лишь в ритуальных фразах либо для подчёркивания важнейшей роли высказанного. А этот как будто наслаждается каждым своим предложением.

Придворные собирались возмутиться, что южанин назвал Императора как обычного короля или царя, но Линстор милостиво заметил:

— Давно известно, что на дальних границах люди не соблюдают все правила этикета.

После скудного, но претенциозного, угощения и вежливого обмена ничего не значащими фразами Урс наконец-то покинул зал приёмов. Его жену Кашиссу Агашита пригласили к себе жёны Императора. Если бы Однорукий был более искушён в тонкостях этикета, он понял бы, что такое приглашение — признание его потенциально очень высокого ранга, и насторожился бы.

* * *

На выходе из императорского дворца Урса поджидали три мастера, судя по всему, богатых и высокого ранга.

— Лазанец! Я Ас Арукотаринг, заместитель главы цеха портных. Слева от меня Олл Экторат, старший мастер цеха ювелиров. Справа Инь Арситрос, член Имперского совета цехов оружейников. Мы рады, что простолюдин по заслугам своим стал высокой знатью, — произнёс самый щуплый, но, судя по всему, самый речистый из трёх. — Завтра после полудня приходи в зал ремесленных гильдий, мы решили почтить тебя пиром.

— Но я же был не мастером, а простым крестьянином, — смутился Урс.

— Тем почётнее! Мастера довольно часто поднимались в знать, а вот крестьяне редко. — улыбнулся, иронически прищурившись, Ас. — Одно дело, когда жалуют знатность Великому мастеру-оружейнику, а вот крестьянину выше простого дворянина не подняться в Империи, какие бы подвиги он ни совершил. И доверить правление целым царством ему никто не даст.

Осталось улыбнуться в ответ и вежливо принять приглашение.

В зале гильдий собралось несколько сотен мастеров и старост деревень, делегатов от крестьян на Имперский Сейм. Угощение было обильнейшее, выпивки больше, чем нужно, но от утончённости манер и блюд знати демонстративно дистанцировались. Вина простые и крепкие. Желающим предлагали даже водку, спирт, ром или чачу. Еда просто приготовлена, но из лучших продуктов. Прислуживали подмастерья и ученики цехов, чтобы лишних ушей и глаз не было. Хорошенько выпив, некоторые мастера даже подрались и стали вызывать друг друга на поединок, но такой исход удалось предотвратить, разняв сцепившихся и успокоив их строгими выговорами и болевыми приёмами. После чего только что разбивавшие друг другу морды мастера обнимались и пили братские чаши. Словом, испытание было не хуже пира с казаками.

Ничего удивительного, что примерно сорок мастеров и крестьян пожелали ехать в колонию, и на следующее утро, протрезвев, двадцать два из них, включая двух Первых Учеников Великих Мастеров, подтвердили своё решение. Это, конечно же, было пополнение элиты царства-республики, и Урс радовался, что так хорошо выполняет поручение царя, Сената и Народа.

Наутро мажордом вежливо поинтересовался, когда устраивать прощальный пир перед отправлением посольства по делам в имперские лены. Ликарин понял, что ему предлагают побыстрее удалиться.

— За счёт Империи тебе будет снято приличествующее твоему и посольства статусу помещение за неделю до Сейма, — добавил мажордом. Однорукий воспринял это как должное: спесивые и соблюдающие весь этикет высокородные, конечно же, не допустят, чтобы в гостевом доме Императора жил мужик, тем более демонстративно носящий причёску Жёлтых бывший атаман восставших.

Итак, впереди были по меньшей мере семь недель, их можно использовать по собственному усмотрению. И Урс решил заняться делом, кое приличествовало воину, а тем более сюзерену: сделать лучшие оружие и броню. Бронник Сот Аттаракс жил на Имперском острове, рекомендации были наилучшие, во время пирушки с цеховиками он произвёл на Однорукого прекрасное впечатление. Заказать оружие надо, судя по всему, в Колинстринне, у Мастера Тора. Так что выдав заказ Аттараксу, который не очень сильно торговался, но поставил условие, что Гроза Гор будет в его броне в дни Сейма и на приёмах у Императора, Ликарин отплыл в родную Старквайю. Чтобы было поменьше официоза и побыстрее перейти к делам, он направился в Линью, а не в Зоор.

Но ловушки его нового положения подстерегали на каждом шагу. Каким-то чудом он увильнул от Высокородных гетер на Имперском острове (точнее, в город выходил мало, и при каждом выходе впереди и с боков шныряли рядовые члены посольства, судя по повадкам некоторых, из Невидимых, и предупреждали об опасностях). Так что украсть у него никому не удалось, захватить врасплох и вызвать тоже. А в Линье его встречали городские магистраты и сразу же пригласили на пир в самом красивом месте города: школе гетер. Вызов, конечно же, был брошен, и при таком количестве свидетелей, что увильнуть невозможно.

— Не повезло тебе, что самая выдающаяся гетера Алтиросса Куктинг сейчас проходит покаяние, — улыбнулся консул Сар Листригон. — Но и Расисса входит в первую пятёрку знаменитостей Империи, так что тебе, Южанин, великая честь.

После такого комментария осталось, несмотря на нож в сердце и образ Киссы в голове, сидеть рядом с соблазнительницей, улыбаться и поддерживать светскую беседу, собрав волю и чувства в кулак. Лихорадочно вспоминая обычаи, Урс нашёл лазейку:

— Прелестнейшая, я уже известил Великого Мастера Тора о своём прибытии в Колинстринну. Я принимаю твой вызов всей душой и сердцем (больными, добавил мысленно Ликарин), но давай отложим его до возвращения.

Всё равно избежать вызова не удалось бы, и во избежание позора для себя и для всех южан, надо было как можно быстрей вернуться и "отработать обязанности". Но Расисса, высокая фигуристая сероглазая шатенка со светло-золотой кожей и дурманящим медовым запахом благовоний, взяла упрямого быка за рога.

— Прекрасно! Давно мечтала побывать там. Отправимся вместе.

Тем самым по обычаям вызов продлевался на время пути туда и, если ни у кого из пары не возникнет необходимость отправиться в другое место, обратно в Линью.

Урсу осталось лишь собраться ещё сильнее и произнести несколько неуклюжий экспромт:

Вражья оружья

В битвах немало сломал:

Наше острее.

Яд наших женщин

Сабель сильнее стократ.

Конечно же, Расисса не упустила случая поддеть свою жертву:

— Какое кровожадное стихотворение! Мы что, змеи подколодные?

— Никакой аспид не сравнится с нашими гетерами. Гады убивают болью, а гетеры — радостью. Наследники царей падают к их ногам и продаются в позорное рабство. Великий царь бросает свой гарем ради старкской красавицы. Наши женщины совершили завоеваний не меньше, чем наши доблестные воины. И некоторые из них пали на поле битвы столь же славной смертью, как полководец на поле выигранного сражения.

Гетера улыбнулась.

— Я наслышана о твоей роковой любви. Будь ты варварский царевич, а не наш крепкий крестьянин и атаман разбойников, ты бы тоже продал себя в позорное рабство. Наша духовная основа помогла тебе устоять и закалиться в огне страсти. Наш с тобой праздник будет лучшими поминками для славной Киссы. Её душа порадуется, что ты был преданным возлюбленным, а не рабом роковой привязанности.

И Расисса ответила экспромтом:

Яд людям слабым —

Сильным полезный бальзам.

Снадобье то же

Яд и лекарство,

Знают целители все.

Конечно, агашки были привычны, что муж не ограничивался женой. Конечно, в старкской культуре свобода, ограниченная правилами приличия и чести, допускалась и для мужчины, и для женщины. Но положение жены в этом путешествии становилось весьма щекотливым. К счастью, пока шли приготовления к отъезду, царевну приглашали патриции Линьи. А затем прибыли посланцы из Зоора: королевы звали агашскую царевну погостить у них. Она с радостью отправилась в столицу (и Урс тоже вздохнул с облегчением).

Ликарин планировал отправиться в Колинстринну в минимальном сопровождении (жена, сын, дочь, служанка жены, трое граждан-охранников и секретарь). Четверо отпали, но вместо них появился целый обоз из цветника Расиссы, её слуг, рабов и рабынь. На сборы гетеры ушло пять дней, к ее кортежу присоединились ещё несколько художников и артистов, а также молодых дворян. Последним было неприлично появляться в таком качестве в Колинстринне. Но проводить кортеж и по дороге поухаживать за "цветами" было пристойно и приятно. Заодно это избавляло гетеру от необходимости нанимать охранников.

Однорукий занял освободившееся время покупками изделий, не производившихся в колонии, а также, наведя справки, разместил на верфях заказ на ремонт кораблей флота и на пять новых кораблей для Лиговайи, подсчитал свои деньги и заказал также шлюп для себя. Заодно началась вербовка колонистов. Но у Ликарина сразу возникли другие проблемы, чем у Атара-Основателя. Люди рвались в колонию, привлечённые рассказами о богатой жизни колонистов. Им казалось, что достаточно переселиться, и они все станут знатью. Сколько пришлось сражаться и трудиться, пролетало мимо ушей. Хорошо, что Храм Двенадцати в Линье выделил трёх первоклассных менталистов (двух на время пребывания в Старквайе, а брат Тунг получил разрешение стать колонистом). Пришлось лично допрашивать и испытывать с пристрастием, отбрасывая гнилых либо слабаков в духовном плане и физически слабых. Конечно, несколько "хиляков", обладающих ценными умениями, остались. Это были искусные портные и ткачи, а также мастер по тонкой механике Канг Тростинкарс и его ученики с подмастерьями. Глянув на механиков, Урс пробурчал: "Ты что, специально таких заморышей подбираешь?", и получил ответ, после которого покраснел: "Зато у них мозги работают быстрее твоих рук в бою, а пальцы могут блоху подковать". Единственное, что было жаль: Тростинкарс из-за своего самостоятельного и неуживчивого характера не смог стать Великим Мастером. Урс прошёлся по этому поводу, отметив, что Тростинкарс упустил шанс стать основателем цеха, и затем добавил в утешение:

— Ничего. Есть и второй путь. Через открытие.

Механик воспринял это как вызов и тоже напросился в состав каравана в Колинстринну, желая поговорить с Тором и его Великими Мастерами. А Урс, улыбнувшись, велел секретарю занести Тростинкарса с его подмастерьями и учениками в списки колонистов.

Дорога заняла больше недели. В день проходили примерно по дюжине вёрст, останавливаясь во всех красивых местах и пируя по вечерам либо в приличных тавернах, либо при помощи своих запасов. Расисса использовала каждый подходящий момент для страсти, отрабатывая, пользуясь исключительной физической и мужской силой Урса и своей фантастической гибкостью и координированностью всех мышц, приёмы, жалкий предшественник которых известен в нашем мире как йога Кундалини.

— Главный подарок я преподнесу тебе в последнем слиянии, — сказала она, когда Урс в момент передышки высказал восхищение её искусством. Ликарин догадался, что это будет тантра.

Кисса никогда не пыталась поднять его до тантры, но она и не трактовала его как сексуального слугу. В их отношениях была и страсть, и духовная взаимная симпатия. Урс любил гетеру, а та, скорее, была увлечена им и его преданностью в любви. Тантра могла излечить Урса от страсти, а этого гетере не хотелось: он стал ей одновременно и одним из избранных любовников, и лучшим другом. С ним стало можно быть искренней и в чувствах, и в страсти, и в речах наедине: стена его молчания по отношению к другим каменная. Полная взаимность в отношениях бывает крайне редко. А здесь проглядывались скорее попытки привязать к себе знаменитость, чтобы потом хвастаться силой своего обаяния.

Последняя остановка была около родника "Шмель и лилия", прославленного в истории любви Эссы и принца Клингора. К нему выехал Тор вместе с женой, детьми и тремя Великими мастерами — соавторами в открытиях. Он поблагодарил дворян за охрану гостей, устроил им пирушку на свежем воздухе, и те отправились восвояси. Нельзя сказать, что Тор был в восторге. И приёмы требовали много сил и времени, и опыт предыдущих двух посещений Высокородных был весьма настораживающим. После Алтироссы нанесла визит ещё одна Высокородная. Она не пыталась вызвать Тора, так как понимала: теперь он имеет все основания отклонить вызов и опозорить её. Но охота за её цветником успешно перессорила практически всех молодых дворян окрестностей, а мастеров пришлось тщательно оберегать от неё, что приостановило работы почти на месяц и, когда она наконец-то соизволила отбыть, все вздохнули с облегчением.

Пока "охранники" пировали, Урс взял быка за рога. Он обговорил заказ с Тором. Но в решающий момент встрял брат Барс, постоянный агент Имперского суда в баронстве.

— Повремени, сын мой Урс. Ты заказываешь оружие для одной руки, как бы не пришлось тебе изменять заказ и платить неустойку.

Оба участника переговоров удивлённо глянули на официала. Ходили легенды, что иногда удаётся отрастить потерянную конечность. Восстановление ушных раковин, носа, языка и фаланг пальцев было известной, хотя исключительно дорогостоящей, мучительной и длительной процедурой. И восстановленный член никогда не был абсолютно полноценным. Другое дело, восстановление зубов либо поражённых и ампутированных частей печени, почек либо лёгкого. Это тоже не было приятной и короткой процедурой, но серьёзных изменений функций у восстановленного органа не наблюдалось, может быть, потому, что он был не на виду или к нему не столь придирались.

На пятый день ранним утром прибыла депутация из Великого монастыря Ломо. У её главы, отца Руса, на шее висела печать Пресветлого владыки. Тем самым он был уполномочен говорить его голосом. Рус вырвал Ликарина из объятий гетеры (чем тот не был огорчён), осмотрел тщательно культю, поглядел ему в глаза и напустил на него свою стаю.

Однорукого обступила стайка врачей, целительниц и монахов, на врачей не похожих. Лекари тщательно осматривали всё его тело, а другие сконцентрировались на культе. Один из них прикладывал к ней листочки необычных материалов. И на них через некоторое время проступали узоры. Кажется, оставшись довольным, он вдруг, приложив новую серию листочков, скомандовал:

— Согни пальцы!

— Но ведь их давно нет

— Пальцев нет. Но ты их чувствуешь, так что сгибай! — продолжил настаивать монах.

Ещё несколько часов продолжалась процедура, похожая на издевательство.

— Пошевели средним пальцем. Вытяни его и держи неподвижно. Три раза сожми руку в кулак посильнее. Покажи кукиш.

В некоторый момент Ликарину надоело, и в ответ на требование растопырить пальцы он показал невидимый кукиш. Брат Кун (так звали этого странного монаха) трижды отвесил ему звонкие пощёчины, а отец Рус улыбнулся поощрительно.

Затем наступила очередь Расиссы. Что делали с ней полтора часа за закрытыми дверями, неизвестно. Но вышла она вся измученная, и отец Рус сказал во всеуслышание:

— Тебе необходимо как следует покаяться и полечить душу. Распусти свиту и отправишься с нами в монастырь. Напиши всем, что вернёшься не ранее чем через полгода. Отправление через два дня. Не будем посягать на твои права, и до прибытия в монастырь любовник в твоём распоряжении.

И священник вроде бы по-доброму, но испытующе, улыбнулся, сверля гетеру и Однорукого глазами.

Конечно, даже Император не был властен над Высокородными гетерами, но отвергнуть настоятельное приглашение Великого монастыря означало навлечь на себя сильнейшие подозрения Имперского суда. Поэтому Расиссе осталось смиренно поклониться и согласиться.

В этот же день "цветник" покинул Колинстринну. Мастер Тор вздохнул с облегчением.

Пока плыли через озеро Ломо, Расисса начала неистово пытаться поднять Урса до тантры. А тот почувствовал, что может противопоставить её страсти и воле свою силу и дух, и не позволил ей этого. Когда они вышли из каюты, качаясь и еле волоча ноги, отец Рус сказал:

— Не зря твоё имя, Однорукий, состоит из тех же букв, что и моё. Ты силён не только телом. Добавить бы к мужицкому уму ещё тонкости и хитрости, ты был бы идеальным основателем династии. А ты, грешная дочь моя, не думай, что опозорена. Ты проиграла в битве сильнейшему духовно. И он удержал тебя на краю от перехода духовного недуга в преступное поведение.

В монастыре Расиссу сразу увели, и Урс вздохнул с облегчением. Его ещё раз осмотрели врачеватели и механики, а затем вызвали к Настоятелю. Он ещё раз посмотрел на Урса, заставил его взять обратно три четверти его взноса в монастырь (Урс был просто потрясён, ведь крестьяне и Жёлтые были уверены: что в лапы монахам попало, того они не выпустят).

— Надо было бы дать тебе дополнительную духовную закалку, но нет у тебя времени на это. Возвращайся в Колинстринну, а через полгода приезжай обратно. И деньги больше не вноси, они понадобятся тебе на великие дела. И ещё: ты выдержал с честью тяжелейшее испытание. Мы даём тебе индульгенцию на год: имеешь право отвергать вызовы Высокородных. Объявляй о ней открыто, чтобы не позорить никого зря.

Урс поклонился и побыстрее отплыл обратно. Он удивился, услышав: "через полгода". Так долго быть в Империи он не планировал. Но теперь видно: придётся.

В Колинстринне его встретили обрадованные Тор, Эсса и Канг.

— Эта дрянь осталась очищаться, — сказала брезгливо Эсса. — А ты чистый и сильный, тебя ждут великие дела.

Урс слегка попенял Эссе:

— Не называй так высокородную. У них мастерство такое.

Но в душе он был полностью согласен.

— Канг по способностям мог бы быть Великим мастером. Но его губила излишняя гордыня, — улыбнулся Тор. — Ты ему подсказал его Путь, труднейший. Но если он сумеет до конца пройти к Предназначению, прославится на века.

— Пока ты не позовёшь для отправления из Империи, я буду учиться здесь, — решительно сказал Канг.

В этот вечер была узкая дружеская пирушка, а на следующий день Урс направился в Карлинор, заодно вызвав к себе семью. Метрополию необходимо было посетить на самом деле первой, он и так несколько нарушил правила.

— А не отправиться ли тебе в Новый мир? — сказал Тор Лиру Клинагору, глядя вслед кавалькаде Урса.

— Отправлюсь. Но не сейчас. Я стану основателем новой колонии. И отец по крови ничего не сможет возразить, — неожиданно ответил Лир.

Конечно, князь Клингор разрешил каравану вновь отправиться из Карлинора, в обмен выговорив право участвовать в отборе колонистов его представителям. Они могли отвести любого жителя Карлинора. Урс, улыбнувшись, согласился: и славу метрополии удачной колонии не хочется терять, и своих людей жалко. Князь посоветовал Урсу потратить по крайней мере полгода на вербовку людей и подготовку экспедиции, и эмоции по поводу оттяжки несколько улеглись. Урс хотел было съездить в родные места, но Клингор велел ему сначала нанести визиты королям Старквайи и Валлины, затем побывать на сейме, и лишь затем заниматься личными делами. Урса сначала покоробило, а затем он понял: как и Атар много раз, ему указывают на обязанности, связанные с новым положением в обществе.

Лишь через восемь недель начался Сейм. За это время Урс нанёс визиты двум королям, каждый из которых продержал его у себя две недели. Больше ни на что времени не осталось.

— Восемь недель прошло. А завербовал достойных людей мало. Пришлось участвовать в пирах, приёмах, охотах, — скрипел Урс.

В Зооре Урса нашёл служитель Сейма с письмом от его председателя, князя Аколларра. От Урса требовалось отобрать трёх рыцарей Лиговайи и одного крестьянина без титула и дворянского достоинства, которые будут возведены в ранг делегатов Сейма и останутся в Империи до следующего посольства, дабы представлять интересы нового лена. Желающий остаться добровольно нашёлся лишь один. Но его забраковал Урс, заметив, что рыцаря Ванга Астаркора уже опутывает сладкая паутина. Пришлось назначать делегатов в приказном порядке.

* * *

И вот наконец-то начался Сейм. На первом же его заседании в самом начале было принято два решения.

— Вообще-то вопрос о приёме в Империю новых ленов решает Великий Сейм. Но принц Империи Атар получил разрешение основать имперский лен ещё до отправки на Юг. Поэтому мы просто утверждаем вхождение нового лена, княжества Лиговайи, и желаем новому имперскому государству продолжения славных дел и процветания, — сказал Император Линстор.

Решение было принято единогласно. Вслед за ним также единогласно Урсу присвоили титул владетеля Лазики, его и рекомендованных им четырёх лиц признали делегатами Сейма от Лиговайи, заодно признав рыцарей Имперскими рыцарями. Но следующее выступление короля Красгора насторожило Урса.

— Совет королей постановил, что вопрос, достойно ли новое княжество статуса королевства должен быть решён, как и положено, Великим Сеймом. Но наш Сейм может рекомендовать или не рекомендовать дарование статуса. Поэтому предлагается после того, как сейм покончит с неотложными текущими делами, заслушать подробный рассказ делегатов Лиговайи о положении га Юге, после чего всё тщательно обсудить и принять решение.

Таким образом, всё опять оттягивалось. Ещё две недели пришлось провести на Имперском острове, выслушивая мелкие дрязги. Единственно, что за это время Урс провернул авантюру. Высокородная Эройсса показалась ему достойной. И у него взыграл азарт. Атар смог соблазнить нескольких Высокородных в колонию. А я что, хуже? Он "поддался чарам" Эройссы, не смевшей бросить вызов, поскольку все знали об индульгенции, и действительно уговорил её вместе с несколькими ученицами и клиентками записаться в колонисты. В ходе этих похождений Урс краем глаза отметил, что его жена, судя по всему, ещё раньше стала любовницей короля Красгора, но ведёт себя согласно правилам чести и приличия. Он потребовал от неё не принимать противозачаточного и ехидно подумал про себя: "Ну хоть второй мой сын от агашки будет настоящей крови".

Через две с лишним недели начались слушания. Три дня делегаты от Лиговайи с утра до вечера рассказывали об устройстве государства, введённых законах и порядках, соседних народах и отношениях с ними, статусе неграждан. Ещё три дня длились бестолковые (как казалось лиговайцам) обсуждения, в ходе которых всё время приходилось отвечать на вопросы. Затем Сейму предложили отдохнуть два дня, пока будет совещаться Совет Королей. И в итоге было принято постановление, обрадовавшее членов делегации, но Урса заставившее схватиться за голову.

Империя признала Лиговайю достойной стать королевством. Для приёма потребовали личного присутствия на Великом сейме Атара Основателя. И в связи с этим утвердили дату следующего Великого Сейма, дабы он смог своевременно прибыть. Всех лиговайских рыцарей признали Имперскими рыцарями, баронов — владетелями, шуринов Атара и Убийцу Ханов Таррисаня — графами Империи, а вот Урса — герцогом. За всем этим прослеживались внутриимперские интриги и заодно стремление заранее вбить клин между самыми влиятельными домами Лиговайи и получить рычаг для вмешательства во внутренние дела. Урса освободили от обязанности присутствовать на Сейме, в связи с неотложными делами.

Новый герцог Лазанский Урс решил: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Он истребовал у Красгора решение о возвращению роду Ликаринов Старших из деревни Кинатарус графства Орлинтир гражданства и о прощении им всех долгов и проступков. По обычаям, отказать вновь поднятому в статус высшей знати было нельзя, а право помилования являлось непререкаемой прерогативой монархов. С грамотой о возвращении достоинства направился он в родную деревню, где его трактовали как труса и ничтожество. Граф Орлинтира (уже не тот, что разорял семью, а его сын) прибыл в свите Имперского герцога как низший.

Жители деревни изо всех сил пытались оставаться хладнокровными и не терять лица. Сосед, внёсший на самом деле главный вклад в потерю семьёй статуса (разорение не понижало сословия, и можно было вновь подняться; а вот пойманных на утаивании части имущества от конфискации понижали, а то и делали рабами), вздохнул:

— Оценила бы Лурунисса тебя, была бы герцогиней.

Урсу было стыдно, что он в своё время безжалостно обошёлся с Луруниссой. Но слабости нельзя было проявлять. Он жёстко ответил:

— Женился бы я на ней, остался бы незаслуженно презренным в нашей деревне.

После убийственных слов он вручил соседу сто золотых. Своей семье он оставил пятьдесят.

Без охоты возвращался Урс в Великий Монастырь, но раз обещал и прошло полгода, пришлось отставить временно неотложные дела и отправиться в паломничество. "Из-за этих святош ещё на месяц откладывается отплытие" — промелькнула мысль у Однорукого, и он постарался отогнать её.

В монастыре его, после дня молитв и поста, провели в мастерскую. С культи сняли протез, на столе посреди мастерской лежала отлично сделанная металлическая рука, судя по всему, титановая. Оценить это изделие сразу не удалось. Урс попал в руки врачевателей, и они стали частично сдирать кожу с культи, затем она была смазана едкой мазью. Конечно же, Ликарин не подал вида, как ему больно, хотя его иногда спрашивали об ощущениях. В конце концов старшая целительница не выдержала и сказала:

— Сколько раз целителям мешала излишняя показная смелость и спесь целимых.

После этого Урс стал отвечать на вопросы о характере боли.

Затем на саднящую и болящую культю надели металлический протез. Стало вдобавок щипать раны. Но через пару минут Урс заметил, что пальцы металлической руки дёргаются.

— Всё в порядке. Ты машешь пальцами, чтобы унять боль, — сказал брат-механик Кун.

Урсу стало стыдно, и он стал держать руку неподвижно.

— Зря. Пытайся двигать ею, как будто она полностью твоя. Иначе ты и нам помешаешь, и пользоваться ею затем полноценно не сможешь.

Пришлось двигать кистью и махать ею от боли. Даже когда Урс показал два кукиша целителям и механикам, те лишь одобрительно рассмеялись. Заодно они делали заметки на дощечках.

Потом протез сняли, ещё немного подрали культю, вновь смазали и надели протез. Трижды в сутки приходил механик и целительница. Смазывали культю, грели протез на огне, затем давали ему остыть, смазывали и надевали вновь, требуя двигать рукой.

— Без нас не обязательно тренировать руку. Всё-таки кисть не живая и может делать лишь изначально в неё заложенное. А для совершенствования управления наших упражнений достаточно. Очень важно следующее. Кое-что эта кисть может почувствовать и передать тебе. Но, конечно же, не так совершенно, как живое тело. Учись понимать её ощущения.

В укромном уголке Урса поймал неприметный монах, показал тайный знак жёлтых и тоном приказа велел ему после встречи с владыкой отойти в отхожее место, по дороге его встретят и проводят к самому Тайному имаму Жёлтых, их главе.

Через три дня, когда культя поджила, а титановая рука стала полностью повиноваться Урсу, состоялась демонстрация её возможностей в присутствии самого Пресветлого. Пожатием металлической кисти Урс раздробил дюймовую доску. Да, такая рука даже сама по себе смертоносное оружие. Схватив врага ею, можно спокойно раздавить его кости.

— Мы могли бы попытаться отрастить кисть руки заново, — сказал Пресветлый Владыко Тунг. — Ты заслужил. Но заняло бы это полгода, а то и больше, и ты был бы вынужден отойти от всех дел на это время. Рука, даже если бы всё прошло удачно, получилась бы слабая, неуклюжая и уродливая. А тебе нужна сильная шуйца. Эта титановая рука не станет частью твоего тела. Но никто не сможет повлиять на её разум так, чтобы она стала слушаться другого, перестала подчиняться тебе или повредила тебе. Тебе нужно подкармливать её солнечным светом и теплом очага, омывать специальным составом. Всё написано в этой тетрадке, береги её и следуй указаниям.

— Но ведь такая рука стоит невероятно много даже в деньгах, не говоря уже о втором, очевидном: необходимость использовать ваши тайные знания. Посему я осмелюсь спросить прямо и грубо. Зачем монастыри накапливают богатства? Ответь без обиняков и притч, владыко!

Стоявшие вокруг монахи были шокированы бестактностью вопроса. Но владыко Тунг лишь улыбнулся.

— Ты спрашиваешь потому, что внутри тебя идёт борьба между догмами Жёлтых и здравым смыслом, подкреплённым фактами. Догмы ты до сих пор считаешь описанием идеального состояния общества, но давно уже понял, что путь к нему должен быть постепенным и разумным, а не идиотским бунтом. Теперь ты начал осознавать, что ничего идеального человек создать не может, и в самой основе догм есть дыры. Отвечаю на твой прямой вопрос. Частично ты сам внутри уже на него ответил и ждёшь лишь подтверждения. Выскажи свою догадку.

— Чтобы сделать уникальное, требуется много сил и средств. Если все лишь живут в достатке и нет тех, кто распоряжается громадными ресурсами, не будет высших взлётов. И общество постепенно выродится.

— Почти правильно, даже нет смысла тебя поправлять. А теперь второе. В годины бедствий кто спасал чаще всего окрестных людей? И бедствия могут ведь длиться десятилетиями.

Осознав свои ошибки, Урс неожиданно для себя пал ниц.

— Благодарю, Владыко, за наставления! Я теперь понял, почему недостаточно Великих монастырей. В каждой области должны быть крепости, где может спастись народ и где нужно хранить запасы на чёрные годы.

— Внутри тебя есть ещё один вопрос. Почему же тогда многие монастыри ведут себя так, будто хотят подтвердить народные предрассудки о жадности и скаредности монахов?

— Кажется, понял. Есть две стороны. Недоумки и завистники могут истолковывать хозяйственность как скупость и мечтать: "Вот если бы мне такие запасы! Я бы знал, что с ними делать. Накупил бы массу ненужного и растранжирил бы на низкие удовольствия". Вторая: у людей всегда есть опасность скатиться, перейдя меру, особенно если их дело на грани добра и греха. Очень легко рачительность и экономность переходит в жадность и скупость.

— И поэтому, в частности, нужны Жёлтые, чтобы напоминать сбившимся с Пути об их ошибках. Если необходимо, огнём и мечом.

Ликарина передёрнуло. Он считал открытое ношение символов Жёлтого высшего ранга демонстрацией свободы и уверенности, вызовом традициям. А оказывается, его рассматривают как страшилку для зарвавшихся аристократов и монахов. Заодно стало ясно, что бунт использовали в своих целях не только высшие Жёлтые, но и, как минимум, иерархи религии. Надо было, чтобы два извращения столкнулись и уничтожили друг друга. Опять принцип непрямого действия, о котором он столько читал в книгах по стратегии и политике. Ведь после признания народом Лазики монахи начали подсовывать ему фолианты, предупреждая, чтобы он не разглашал прочитанное. В открытых для народа книгах этот принцип описывается косвенно, в лучших исторических романах, в окружении приключенческого антуража.

Тайный имам оказался невзрачным иеромонахом. Как казалось Урсу, никто не мог бы заподозрить в нём главу могущественной тайной секты. Он благословил Урса и неожиданно сказал:

— Слышал я о твоём намерении создать жёлтое государство на юге и самому его возглавить. Герцогский титул очень тебе поможет в этом. Ты ведь не жирный Высокородный, а Титановорукий Лазанец, Гроза Гор, сам выбившийся наверх и заставивший спесивую знать признать себя одним из высших.

Урса передёрнуло вторично за этот день. Он считал, что его тайное, и не до конца ещё принятое решение остаться в Ихиларе с женой и детьми никому не может быть известно: ведь он ни слова не говорил даже жене. Но по его действиям и настроениям вычислили, и раз Имам смог, значит, это знают и Император, и короли, и иерархи. Но почему-то не препятствуют. Впрочем, понятно. Решение устраивает все четыре стороны. Урсу можно избежать позора возвращения в Лиговайю с весьма двусмысленными итогами: для себя получил герцогский титул, а для царя не смог утвердить королевский. Жёлтые будут иметь крепкий плацдарм и "опытную площадку". Империя удаляет из себя потенциальных бунтовщиков. Атар избавляется от грозного потенциального соперника.

И ещё одно понял Урс. Теперь действительно пришло время заказывать оружие в Колинстринне с учётом новой руки. Это тоже задержит на пару недель.

Когда Титановорукий (как теперь стали звать Урса) прибыл к Тору, Канг долго изучал протез, а затем ударился в глубокий запой. Еле удалось его вытащить совместными усилиями брата Барса, Эссы. Тора и Урса.

— Предки наши, оказывается, столько знали и умели! Мы лишь делаем вид, что создаём новое, а на самом деле вновь открываем крохи, — плакал Канг.

— Идиот и слабак! — ругнулся Тор. — Я сделал два открытия, неизвестных предкам. Ты что, хуже? Общие принципы от Великих Мастеров не таят, и я, на свой страх и риск, заставил тебя, недостойного спесивца и нытика, пройти полный курс Первого Ученика. Теперь лишь от тебя зависит, сумеешь ли ты доказать, что достоин!

* * *

Наконец-то караван отправился на юг. На сей раз в основном переселялись целыми семьями. Среди колонистов оказались целых тринадцать семей Великих мастеров. Это были первые ученики, Учителям которых разрешили досрочно возвести их в ранг Великих Мастеров и взять ещё одного Первого Ученика. Среди них был Ин Акротаринг, ученик Тора из Колинстринны. Сто двадцать семей Жёлтых шли на отдельных двух кораблях, распевая свой весёлый гимн:

Кто честной бедности своей

Стыдится и всё прочее,

Тот самый жалкий из людей,

Трусливый раб и прочее.

При всём при том,

При всём при том,

Пускай бедны мы с вами,

Богатство — штамп на золотом,

А золотой — мы сами!

Мы хлеб едим и воду пьём,

Мы укрываемся тряпьем

И всё такое прочее,

А между тем дурак и плут

Одеты в шелк и вина пьют

И всё такое прочее.

При всём при том,

При всём при том,

Судите не по платью.

Кто честным кормится трудом,

Таких зову я знатью,

Вот этот шут — природный лорд.

Ему должны мы кланяться.

Но пусть он чопорен и горд,

Бревно бревном останется!

При всём при том,

При всём при том,

Хоть весь он в позументах, —

Бревно останется бревном

И в орденах, и в лентах!

Король лакея своего

Назначит генералом,

Но он не может никого

Назначить честным малым.

При всём при том,

При всём при том,

Награды, лесть и прочее

Не заменяют ум и честь

И всё такое прочее!

Настанет день и час пробьет,

Когда уму и чести

На всей земле придет черед

Стоять на первом месте.

При всём при том,

При всём при том,

Могу вам предсказать я,

Что будет день, когда кругом

Все люди станут братья!(Роберт Бёрнс, перевод Маршака)

18. Эпилог

Неугомонная энергия Йолура, после поражения в Кунатале как будто обновившегося и получившего новые силы, за два года сплотила вокруг него горцев всего Ксианга. Немногие сопротивлявшиеся объединению князьки и эмиры были перебиты. Но, когда уже собиралось войско для нового похода на Кунатал и Ломканрай, родичи и ближние джигиты убитого шавкала Хсята смогли совершить кровную месть.

Умирая, Йолур как будто скинул с себя наваждение и произнёс:

— Огненосный смог предотвратить худшее для него, соблазнив двинутся дальше на шаг, чем нужно было, и потерять цель. Теперь эта цель опорочена на столетия.

Когда известие о гибели Йолура дошло до Кунатала и подтвердилось, неизвестно откуда появились бледные люди, с наслаждением поглощавшие фрукты, свежее мясо и шербет в тавернах на северо-востоке города. Случайно увидев их, настоятель монастыря Аллат уль-Муллюкк начал делать знаки отвращения зла. "Бледнолицые" сделали какие-то странные жесты руками. И настоятель увёл их в удалённую келью своего монастыря.

— Библиотекари Ас-Салим и Уч-Чоллодж, или я ошибаюсь? Вы выглядите так, что непонятно, то ли вы живые, то ли привидения, которых вернул Бог Единый на нашу грешную Родину, ибо они не по своей вине не прошли свой путь до конца.

— Мы самые, владыко. И живые мы, а полтора года без солнечного света и на скудных неживых продуктах кого угодно сделают похожим на привидение.

— Я не удивлюсь, если окажется, что учёнейший Шаммам тоже жив. Я его неоднократно во снах видел и беседовал с ним.

— Нет, Шаммам-устаз погиб, защитив нас от фанатиков. Он искупил смертью свою тяжкую вину.

— Какую же? Я не знал более чистого и благочестивого монаха.

— Он помог сверзнуться в пасть адскую Йолуру.

— Чем же? Мутанабби Йолур уже к тому времени начал сходить с Пути необратимо. Он подпал под влияние женщины. Он удалил от себя честнейшего и умнейшего из приближённых. Он даже порою стал поддаваться на тонкую лесть.

— Всё правда. Но он ещё мог преодолеть крен и выпрямиться, как корабль, у которого в шторм началась течь, но бравая команда её заделала и откачала воду. А Шаммам-муршид не нашёл нужных слов в решающий час.

— Я думаю и никак не могу понять. Вроде бы Йолур был прав в своём обличении, он не понял лишь, насколько гибельны будут последствия якобы праведных действий. Это известная ловушка, кою Князь расставляет на пути каждого, кому ниспослано пророческое служение. Порою самый праведный поступок ведёт в пропасть, если он не соответствует обстановке. Есть старое сокровенное сказание. Когда Рмлункутру не был ещё Проклятым, когда он был простым императором Центральной Империи, он послал в храм Двенадцати Победителей тёлку в жертву. В те времена было принято приносить кровавые жертвы Богу и рабам Его. Коварный слуга (некоторые даже называют здесь имя Лакмтайра, впоследствии ставшего Освободителем), слишком ревностно относившейся к своей вере Единобожника, повредил тёлке ухо. А Патриарх отказался принять жертву, потому что та должна была быть без изъяна. И набросился Рмлункутру в обиде своей на веру Победителей. Но достаточно сойти на тропы в ад, и они понесут тебя дальше. И последователей веры Бога Единого начал он преследовать, измыслив свою веру, кою назвал гуманизмом, верой в общечеловеческие ценности. И ради святости жизни человеческой и ненасилия уничтожал многие миллионы людей самыми жестокими методами.

— Поучительная история. Но дело здесь не в излишнем благочестии, а в том, что мудрость отказала нашему муршиду в самый важный момент. Мы ведь потом долго думали. Время у нас было, ничто не отвлекало. Он мог бы сказать Йолуру: "Ты, учитель веры, всё время проповедуешь, что люди несовершенны. Что Истина — атрибут Бога, а не человека. Что даже Ложь совершенная человеку недоступна: это атрибут Дьявола. Что Слово Божие реализовалось в косной материи необходимо несовершенным образом. И мы должны не пытаться разрываться между двумя недостижимыми абсолютами, а реализовывать, строить то, что мы можем, улучшая мир наш, насколько доступно это для сил человеческих. Поэтому конструктивная логика как раз логика человеческая, а не божественная. Она гибко применяется к тому, каких сил, материалов и ресурсов у нас сейчас достаточно и пытается построить реальные объекты настолько совершенно, насколько это возможно в данной ситуации. Она помогает решать задачи, которые всё время возникают на Путях наших. Ты пойми, что даже в логике мы не можем достичь абсолютно совершенных идей, и во всём мы должны смиряться с нашим несовершенством и одновременно преодолевать его. Бог есть Знание, но Он есть совершенное Знание. А наше знание несовершенно". Может быть, после этого тот, на кого упало бремя тяжелейшего служения и который уже шатался под его тяжестью, получил бы опору дополнительную, выпрямился бы и повёл бы нас по путям Божиим.

— Жаль... В Йолуре было столько искреннего желания осветить наш мир и веру нашу знанием. А теперь мы все прокляли его и отреклись от его идей и учений.

— А я отрёкся лишь от самого Йолура. Пока он не сбился с Пути Пророка, он успел сделать много правильного. И мы будем хранить, не показывая непосвящённым, его мысли, пока не придёт пророк, который сможет довести этот Путь до конца.

Поражённый настоятель угостил неожиданных гостей ужином и втайне добавил изрядно вина, после чего проследил, чтобы они легли спать в чистой и прохладной келье и чтобы никто лишний их не видел.

* * *

Прибыв на Агоратан, Урс ещё раз убедился: все уже говорят по-агашски, удерживать остров бесполезно, и даже оставшиеся на острове старки женились на агашках, не прошедших суровой школы старкских жён. Обозрев ситуацию на Агоратане и оценив её как безнадёжную для старков, Урс сдал командование караваном Кирсу Атарингсу, предложил всем желающим старкам и ихланам отправляться в Лиговайю или Ихилар вместе с караваном, и рекомендовал письмом своевременно вручить остров Агашу в знак признательности за честный союз и доброе отношение. Атарингсу он приказал от имени царя назначить доверенного агашца наместником вплоть до решения окончательной судьбы острова. А сам Титановорукий отправился с Жёлтыми и половиной ихлан Агоратана в Ихилар.

Царь Ихилара немедленно преподнёс ему свой венец (попытался бы он не преподнести: кругом стояли настроенные однозначно старейшины и джигиты). Но Урс потребовал, чтобы его избрал народ Ихилара. Как избранный пожизненный глава, он взял руководство страной. А герцогский титул и знаки отличия он отослал сыну от лазанки. Его потомки правили Лазикой как царством либо княжеством в составе Лиговайи (границы её менялись, и менялся статус Лазики, остававшейся самоуправляющейся) ещё более чем двести лет.

Впоследствии много столетий была традиция избирать нового главу Жёлтой Старквайи из рода Урса, хотя, следуя его завещанию, это запретили объявлять законом. Государство присоединило ещё несколько горских племён и вплоть до очередного Краха цивилизации оставалось очагом секты Жёлтых. Ему помогало удачное расположение, естественная защищённость, политика, ориентированная на отсутствие агрессии и на нейтралитет во всех случаях, когда это было разумно и не наносило ущерба чести и престижу. Конечно же, получив власть в государстве, Жёлтые быстро пошли на компромисс во многих своих принципах, но сохранили главное: крестьяне — самое почётное сословие, они обязаны носить оружие и участвовать в управлении.

А вторая жена Урса Лазисса Гуржани правила Лазикой до совершеннолетия сына, вновь выйти замуж она не пожелала. Семья Ликаринов оставалась во главе Лазики несколько веков, вплоть до разгрома Лиговайи Агашом в Великой Южной Войне.

* * *

Трижды предатель уч-Чаниль Агаши четыре года после утверждения правителем Члухтё жил сравнительно спокойно: грабил соседей, успешно отбивал их ответные набеги и постепенно повышал авторитет среди окрестных племён и государств. Можно было начать создавать настоящее государство, но владыко Ярзу не давал благословения на завоевание соседних владений и племён. Даже из просивших о присоединении он разрешил принять лишь два небольших городка и три рода. Отделившихся от своего племени. Остальных он благодарил, благословлял и отпускал со словами: "Время ещё не настало!"

Но затем к Члухтё подошла большая то ли армия, то ли разбойничья банда. Уч-Чаниль изготовился к обороне, но вожаки войска вместо штурма попросили разрешения войти в крепость без охраны. Воспользовавшись отсутствием владыки Ярзу, они предложили эмиру Члухтё возглавить их орду, в противном случае пообещав разграбить всё Члухтё и убить всю семью уч-Чаниля. Ренегат согласился.

Когда их войско нагнал владыко, ренегат опередил его, упав в ноги и попросив взять опеку над его сыном до возвращения из похода либо, если Судьбою не суждено вернуться, до его вхождения в добрый возраст и в добрый разум. Поглядев на окружавших его атаманов, Ярзу счёл за лучшее согласиться, Но благословлять войско не стал, ограничившись молебном.

Некоторое время доходили известия о "славных делах" орды Агаши, победах, сопровождавшихся жестокими расправами над мирными жителями и теми из сдавшихся, кто не вступал или кого не приняли в войско. А затем прошёл слух, что уч-Чаниля разгромили, взяли в плен и разрезали на мелкие куски. Во всяком случае, в Члухтё он не вернулся, и остатки его войск тоже.

Его брат, Чанильштолот, был казнён Тлирангогаштом за мелкую оплошность. Так что брату не удалось отомстить за "позор" семьи.

* * *

Новые переселенцы оказались в большинстве не очень хорошо совместимыми с лиговайцами, всё-таки старый и новый народ уже разошлись. Лишь в следующем поколении и уже на новом месте разница исчезла.

В походе против варваров славно погиб генерал Асретин, выпутавшись тем самым из ада двух вечно ревнующих друг друга жён. Граф Таррисань впоследствии переселился вместе с Атаром и почти всеми лиговайцами на север Пурпурного Моря и дожил жизнь настолько спокойно и счастливо, насколько было возможно в этих бурных местах.

Агоратан отдали Агашу, а через тридцать лет его отвоевали себе хирринские колонисты.

Гибель Йолура спровоцировала начало переселения народов. Империя правоверных распалась, но власть императора и Первосвященника над Великими Озёрами и Восточными Горами и ранее была почти номинальной, а базовые территории сохранились и сразу дали отпор волне нашествия, направив её тем самым на восточные дальние страны, на Южную Империю, на Каозанг и даже на пограничные с Империей Старков земли Мастрага. Для противодействия волне нашествия был создан союз под руководством Атара, а он назначил главнокомандующим Тлирангогашта. Император и канцлер Южной Империи попытались усидеть на двух стульях, пропуская через свою территорию и снабжая и варваров, и союз. В результате Тлирангогашт легко захватил Имашанг, сместил и отправил в монастырь ничтожного императора, казнил канцлера и короновался императором Южной империи, основав новую, агашскую, династию. Даналид вновь занял пост канцлера. Агаш, Лангишт, Ссарацастр, Субарту и многие другие государства вошли в состав обновлённой Южной Империи.

Ашинатогл погиб от случайной стрелы в походе против варваров, пред смертью сказав, что он сумел осуществить почти все свои заветные мечты и уходит без сожаления. Агаш очень сильно изменил своё лицо, оставаясь самим собою, но восприняв многое от старков. В некоторый момент в очередной схватке, когда перед нею уже казалось, что объединившиеся под скипетром королевства Лиговайи Ливайя и другие старкские колонии добьют Агаш, они, наоборот, сокрушили королевство и объединили династии. Иолисса положила начало женскому ордену царских храмовых танцовщиц.

* * *

Третья волна переселенцев, возглавляемая Лиром Клинагором, пришла в Дилосар через несколько лет, намереваясь организовать независимую колонию поблизости. За это время вблизи Агаша и Лиговайи наступление варваров было уже отбито, но они успели разорить княжества Каозанга. Эти плодородные, обширные и богатые (до прихода варваров) места обратились к Атару с просьбой принять их под свою руку. Сил у Лиговайи удерживать новую территорию на севере Пурпурного моря и старую вблизи пролива пока не было, и поэтому Атар продал территорию старой Лиговайи переселенцам, став основателем вдобавок и республики Ливайя. Лазанцы в большинстве не пожелали переселяться на север, и княжество Лазика, возглавляемое родом Ликаринов, стало самостоятельным. Клинагор немедленно после признания Яры полноправной гражданкой Ливайи женился на Ярассе и счастливо жил до смерти, породив четырёх сыновей, три из которых выжили, и трёх дочерей. Трижды он избирался консулом, и однажды был назначен диктатором. Атар вдобавок пригласил его на два года быть канцлером Новой Лиговайи, впервые учредив эту должность именно для Лира: Лиговайя постепенно становилась классической устойчивой монархией с народоправством полноправных граждан на местах. Впоследствии семейство Клинагоров стало считаться первым по знатности и заслугам среди сенатских семейств (так назывались семейства, несколько поколений подряд входившие в состав Сената и имевшие членов, избиравшихся высшими магистратами республики). Когда Ливайя подчинялась Лиговайе, они были среди высшей знати Лиговайи, оставаясь сенаторами в автономной республике. Когда она в очередной раз становилась независимой, они были в первых рядах восстанавливавших суверенитет. Клинагоры многократно были консулами, цензорами и диктаторами. Они пережили даже Крах цивилизации.

Среди новых колонистов искусных мастеров и купцов было больше, но они не обладали такой отчаянной волей, как старые. Поэтому Ссарацастр победил Ливайю, однако приход царя Атара заставил ссарацастрцев отступить. Они лишь вернули себе свои царства, кроме Лазики. Результатом поражения и спасения явилась хорошо продуманная царская конституция Ливайи, разработанная Атаром. Естественно, в некоторый момент, когда опасность от варваров ушла, а Ашинатогл погиб, Лиговайя и Агаш не поделили новые земли и померились силами. Атар отразил наступление агашцев и уступил им часть спорных территорий. Союз был восстановлен. Империя наконец-то согласилась заменить царя на процедуре коронования его наследником, Лиговайя была признана королевством, а Ливайя имперской республикой. После этого Атар также умер счастливым. А при его внуке, наоборот, лиговайцы, разбогатев и укрепившись, уже потеряли часть пассионарности, зато ливайцы накопили её, и две ветви южного старкского народа стали меряться силами, соперничая за лидерство.

* * *

Картор и Клингор оказались Императорами-соперниками. Это положило начало великой имперской смуте, или революции, как её называли историки. Не помогло даже загадочное исчезновение Картора и Алтироссы. Каменщики (поднявшие голубое знамя) и Жёлтые решили, что пришло время ударить. Империя погрузилась в длительную полосу беспорядков. Император Клингор сумел удержать Карлинор в стороне от новых волн смуты, но осуществить свою мечту объединить Империю так и не смог. Но нет худа без добра. Смута вызвала волну старкской, хирринской и валлинской колонизации. А князья Карлинора. как нейтрального в хаосе смут, стали избираться Императорами чаще всех.

Тор приютил короля Красгора, изгнанного после исчезновения Картора, восстания Каменщиков в Зооре и парадоксального перехода Линьи на сторону Жёлтых (догадываетесь, что, дорвавшись до власти, они большинство своих принципов стали проводить в жизнь чисто декоративно). Тем самым Колинстринна стала центром третьей партии: Твердолобых, сражавшихся под траурными серыми знамёнами. Тор пережил всех главных персонажей нашей трилогии и умер в столетнем возрасте, в один день с Аргириссой. Как ни парадоксально, твердолобость помогла ему удержать Восточное Ломо с Колинстринной в стороне от страшных битв и погромов революции. Он вручил ещё при жизни своё владение старшему сыну, а династию мастеров сумел передать внуку, выдержавшему обучение на Первого Ученика.

Дочь Тора Элирасса стала женой старшего сына князя Клингора, после смерти мужа ушла в отшельничество, и, по рассказам очевидцев, живёт в горах уже многие сотни лет, порою помогая людям.

No Юрий Ижевчанин

1