Усилитель желаний. Глава 1. Мастер Он

А старикан всё не унимается. Всё ждёт, когда же я упаду перед ним на четыре кости: облагодетельствовал! В его понимании это не грех — оставить старушку один на один с коллекторами, отняв у неё единственную надежду и, можно сказать, опору. Это я о себе. Меня, кстати, Серёгой зовут. Фамилия тоже простецкая: "Иванов, ё-моё!"

Видит Мастер, что нету во мне ни капельки радости, принялся уговаривать. Я ему, главное, аргументы про мать и кредит, а он, что она мне типа никто, такая же грешная сущность, которая в этой вот, инкарнации меня родила, а в следующей вряд ли узнает.

Нет, "по-божески" не всегда значит "по-человечески". Хрен с ним, — думаю, — с мыканьем и прочими дурными последствиями, я ему всё скажу!

И сказал:

— Отпусти меня, Он! Я, конечно, хочу достичь совершенства, но совесть не позволяет. Не будет мне ни сна, ни покоя, пока не воздам своей матери добром за добро.

— Совесть? — переспросил старик и приблизил к глазам свой перстенёк.

Камешек вспыхнул. Пространство вокруг дрогнуло, исказилось и обрело размеры и антураж крестьянской избы.

— Совесть, — опять повторил Он, стирая бревенчатый сруб своим беспощадным "мыком". — Спасибо, тебе отверженный, что напомнил. Только ничем я помочь не могу, если бы даже и захотел. Для меня межзвёздный портал откроется через год по эталонному времени, когда сущность которую ты называешь матерью, дважды умрёт и опять возродится. А тебя не пропустит идентификатор. Был бы ты чей-нибудь ученик, имел хоть крупицу знаний...

Я жадно вдохнул исчезающий дух натопленного жилья.

— Ну, тогда убей меня, Он! Убей здесь и сейчас. Или прими в обучение, как говорят у нас в преисподней, заочно, без отрыва от производства.

Наверно отчаяние придало моему голосу столько внутренней убежденности, что старика проняло. Суть моего предложения он, кажется, уловил, потому, что смотрел на меня сомневающимися глазами и задумчиво теребил основание бороды.

Я ухватился за этот взгляд, как утопающий за соломинку. На что ни пойдёшь, что только ни наобещаешь, лишь бы вернуться в привычный мир, который ещё с утра казался тусклым и серым. Не помню уже, когда я в последний раз так вдохновенно врал.

Окружающее пространство было под стать моему настроению, мрачным и монотонным. Под ногами серая твердь, размытая линия горизонта. Если б ни лысина мастера, я вообще бы не разобрал, где тут начинается небо.

— Как ты сказал, без отрыва от преисподней? — вымолвил Он, сверяясь со своим перстеньком. — Да разве такое возможно?

— В каждом общественном строе должен быть свод каких-то нормативов и правил, — осторожно ответил я, лелея в душе лучик надежды. — Не знаю как здесь, а у нас на Земле всё, что законом не запрещено, имеет право произойти. Что может помешать человеку начать безгреховную жизнь, если он к ней морально готов?

* * *

Как это было, я помню в мельчайших подробностях. Мастер извлёк из небытия точно такой же перстень как у него, только с белым прозрачным камнем и подвесил его в воздухе перед моими глазами.

— Это цвет Абсолюта, высочайшей степени совершенства, к которому ты должен стремиться, — торжественно вымолвил Он.

Стекло и стекло. Я послушно поднял глаза, потянулся к нему вежливым взглядом. На сером небесном фоне бриллиант смотрелся размытым пятном. Впрочем, у каждого разумного существа свой идеал красоты. Видел бы кто-нибудь лицо моего наставника! Оно выражало благоговение и восторг.

Я уже примерно догадывался, что перстень не украшение и не знак особого статуса, типа жёлтых штанов в "Кин-дза-дза", а нечто намного большее. В затруднительных случаях, старик подносил к глазам свою бижутерию, как будто просил у неё совета. Мыкал он только правой рукой и, насколько я помню, несколько раз называл усилителем то ли перстень, то ли сверкающий камень, а может, то и другое вместе.

— Какое ты носишь имя? — насмотревшись на абсолют, строго спросил наставник. Спросил как начальник у подчинённого.

— Сергей, — отрапортовал я. — Сергей Александрович Иванов.

Хотел показать паспорт, но не нашёл сумку.

— Да-а-а, — Он закрутил носом. — Понимаешь, отверженный, у нас в ССР не принято, называя себя, издавать неприличные звуки. "Сер" это ещё терпимо, но "гей" (второй слог он даже не произнёс, а обозначил губами) — это уже грех и деградация кармы. С таким извращённым именем, несовместим статус ученика.

Мне показалось, что наставник расстроился больше, чем я. Это тем более удивительно, что процессе общения с ним, мне отчего-то стало казаться, что он перестраховщик и бюрократ. Только плохо в содружестве знают обитателей преисподней. У нас ведь, помимо имён есть целый набор погремух, которыми человека могут назвать или обозвать.

— А фамилия? — озвучил я первый запасной вариант — как она, с точки зрения правил приличия? —

— Ив — ан — ов... — Мастер зашевелил губами, задумался, сверился с усилителем, перевёл на меня ошарашенный взгляд.— Ты не поверишь! — дважды повторил Он, чтобы я тоже осознал и проникся. — С вероятностью девяносто процентов, идентификатор портала пропустит второй слог!

Эмоции из него так и попёрли. Сдерживать их мой всемогущий наставник не умел, или не посчитал нужным. Он так беспорядочно мыкал руками, что у меня рябило в глазах. Причудливые пейзажи вспарывали пространство, обретали в нём звук и объём и, не успев утвердиться, уходили на задний план, уступая место другим, более ярким и многоголосым.

Это шумное шоу не давало собраться с мыслями. А подумать было о чём. Если, по словам старика, галактический год это две человеческих жизни, то с каждой минутой в этом... хрен его знает где, я транжирил земные недели, а то и месяцы.

Когда Он отбесился, планета вернулась в своё первоначальное состояние: с ласковым морем, вьющимися деревьями и одуряющим пеклом. Второе солнце вновь оседлало орбиту, палило с удвоенной силой. Одежда, которую я сбросил, собираясь на дикий пляж, ещё исходила паром. Майку можно выбросить хоть сейчас, а вот свитер жалко. Чистая шерсть, мамка попробует перевязать...

Цвет абсолюта по-прежнему тускло отсвечивал на уровне моих глаз. Даже дневной свет не мог его оживить.

— Возьми его, Иванов, и приготовься к реноминации, — тихо сказал наставник.

Перстень на ощупь был никакой. Ни веса, ни температуры. Как пух белолистого тополя, упавший в ладонь. Осторожно, стараясь не уронить, я надел его на безымянный палец правой руки и камешек

ожил, затрепетал огоньком полуночной свечи. Пахнуло родным домом времён реформы РАО ЕС с её каждодневными веерами: ни телек не посмотреть, ни включить, электрическую плиту. Ляжешь после ужина спать, а перед глазами мерцающий огонёк. Не жизнь, а сплошная реноминация. Был человек — стал говно. И ведь...

— Не путайся в терминах, Ан — перебил мои мысли Мастер, и я для себя отметил, что он не назвал меня ставшим уже привычным словом "отверженный". — То, что ты оживил в памяти, называется деноминацией и бывает лишь в преисподней. Может, хорошенько подумаешь, прежде чем вернуться туда?

— Нет, сказал я. — Хочу домой...