11. Никогда не возвращайся

Матиас подошел ко мне, крепко зажмурился и открыл глаза. Прежде ярко-фиолетовые, теперь его глаза стали обычными серыми.

— Давай вместе подойдем к Милю и его напугаем?

Кажется, это прекрасная идея.

Тут Матиасу удачно позвонили из столицы. Мирретей осторожничали и предпочитали связываться со мной через него. Шпион вражеского государства Мирретей нравился: они считали, что он человек новый, а значит, ему можно задурить голову. Но Миль походя сдернул с его головы наушники:

— Дай я сам с ними поговорю. Куда ты так вынарядился, тварь? А вы, Рейни, не стойте на дороге, здесь машины ездят!

Мы переглянулись и пожали плечами. Мы не были полностью похожи, и цвет глаз заарна уже становился прежним. Но темные не особо внимательны.

— ... сам к вам приеду, — зловеще закончил Миль тихий и вежливый монолог. Как высокопоставленный мирринийке, Миль сам входил в Мирретей. — И как эта страна жила без меня? Рейни, где ваше церемониальное облачение?

— На броню? — безрадостно уточнил я.

— Загорцы носят, и вы не жалуйтесь. Да, я видел ваш список недоделанных кандидатов в высшие. У нас уже не высший совет, а ясли для слепых мальков... — глубина аналогии не показалась Милю достаточной. — Личинок бездны и низменных червей.

Личинка бездны, низменный червь или слепой малек — кто ты сегодня? Но такого радикального обновления гильдии не проводил даже Шеннейр. Я могу собой гордиться.

— Это просто вы слишком долго живете, Миль. И вы сейчас самый опытный высший маг, я уверен, вы вырастите из них настоящих высших хороших людей, таких же, как вы, — я помедлил и неохотно добавил: — Вы и еще Эршенгаль.

— Этот опытный? — если Миль и хотел возразить, то сейчас передумал. — Посмотрите-ка, темная гильдия обнаружила у себя человека, который хочет трудиться, и сразу на нем поехала! Он потащит все, что на него Шеннейр скинет.

Взаимоотношения Шеннейра и Эршенгаля не нравились Милю так же, как мне. Эршенгаль был слишком подчинен своему магистру. Я поймал брошенные обратно наушники Матиаса и поклонился:

— И спасибо, что заботитесь о моих светлых.

Просто чудо — наблюдать, как Миля корежит от отвращения от моей благодарности.

— Я столько раз помогал вам, Рейни, а вы благодарите меня за ваших светлых?

Миль был не прав. Я всегда старался показать, что мои фишки для меня ценны. Тех, кто не был ценен, я уже убил.

В убежище Остролиста Джиллиану вручили корзины, полные цветов мака. "Высший Джиллиан, — проносилось в толпе. — Высший Джиллиан". Джиллиану было не обязательно радоваться, но это значило, что Побережье наконец заметило, что он существует.

Я читал трактат о цветах земных, который приписывали одному темному магистру. Об астрах, камелиях, ирисах. О форме венчика, изгибе лепестков, и во всем был свой смысл.

— Среди всей темной гильдии должен же быть хоть один истинный темный маг, — сказали власти города, что вручали цветы.

Жизнь истинного темного Джиллиана была полна внезапных поворотов.

Над его головой взорвали рыбу-хлопушку, и Джиллиана обсыпало алыми лепестками. Джиллиан достал табличку — часть лепестков с его одеяния посыпалась вниз — посмотрел на нее, спрятал, и принялся взмахами руки подгонять людей, идущих в убежище.

Мне вручили огромную рыбу из вышитой ткани, натянутую на плоский каркас. Рыба едва умещалась в руках, но отдавать ее помощникам сразу было бы невежливо. Так я и поехал вместе с ней.

Дорога ровно ложилась под колесами машин. Позади оставалось море и белая арка на утесе, и я отвернулся. Что уж теперь жалеть о прошлом.

Аринди вновь расстилалась по сторонам. Мы ехали так быстро.

...Я помнил, как мы застряли посреди дороги: сломалась машина. Ветер опалял жаром, стояла великая сушь. Они лежали под навесом, держась за руки, и тяжело дышали, а мы бегали к колонке, набирали едва текущую ржавую воду, накрывали их мокрой тканью. Стоило выйти из-под навеса, как солнце обрушивалось на плечи всей тяжестью. Над горизонтом в мареве поднимались башни Полыни; но это был мираж, они были далеко.

Тогда я впервые услышал этот звон. Тихий, почти неслышный звук плыл над землей, отдаваясь в голове вместе с пульсацией тяжелой крови.

Я не понимал, откуда берутся воспоминания. Такие четкие, такие яркие. Я не ждал их. Тогда все закончилось хорошо — тогда не могло закончиться иначе. Мы сидели в больнице маленького городка, на прохладном кафеле, и смеялись. Тени держали меня за руки, их руки были горячими, липкими от пота, прохладными, мокрыми от воды.

Твой камешек черный, твой камешек белый...

Я устал так много помнить.

С прохладных холмов меня приветствовал замок Лонгард. Лонгарду было одиноко, и сквозь призыв слышалось нетерпеливое хныканье: Лонгард не понимал, почему его бросили. Из тенистых долин меня приветствовала едва открывшая глаза Иншель. Иншель любопытно разглядывала все, что ей попадалось, и спрашивала, когда же вернутся те, кого она помнила.

Шеннейр ждал нас на подходе к Вихрю, на той самой обзорной площадке. Здесь уже вырос маленький постоянный лагерь. Шеннейр смотрел на безобразно распухший Вихрь в короне молний, на опустошенную равнину, и я понимал, что зрелище разрушения и ярость бури ему милее любого праздника.

Вокруг висели линзы, пока отключенные. О том, что происходит, мы объявляли на весь материк.

Дела на материке шли бурно. Карту, висящую в кабинете Нэттэйджа, сплошь испятнали язвы сражений — там, откуда доносилось громкое эхо сработавших заклинаний. Северная коалиция распалась на три страны, каждая из которых утверждала, что к Северной коалиции отношения не имеет и по ее обязательствам платить не будет. С освобожденных земель с нами робко пыталось связаться общество Чианта-Роо.

В Загорье творилось что-то странное. Жертвенный костер на перевале в этот раз не зажегся. Маленький отряд загорцев вернулся домой. Такие перемены должны были свидетельствовать о смене парадигмы: Загорье кипело, накрытое плотной крышкой. Я не думал, что ЯнИнш вернется домой. Но он был верным гражданином своего государства, а главной целью Северной коалиции всегда было Загорье.

На севере гражданская война, в Загорье гражданская война, по всему материку. Я очень толковый магистр.

— Война — ключ ко всему, — Миль торжествовал. Хотя, казалось бы, темному магу Милю война принесла только страдания. — Война — это ответ. Все решается войной, и люди всегда будут воевать. Признайте это.

И мне становилось смешно. Кто из нас наивен? Мир не достигается просто так и запросто.

Участие в деле темного и светлого магистра было важным. Это не первая попытка: когда Ишенга и Шеннейр работали вместе — это вызвало небывалое единение гильдии. Правда, потом они все испортили.

Вихрь наблюдал за мной. Я вернулся, я же обещал.

Среди темных настроение царило приподнятое. Они чувствовали, что надо напрячь силы для финального рывка, а дальше или блистательная победа, или сокрушительное поражение. Столь ясный и судьбоносный выбор будоражил кровь.

— Храни надежно, — я передал Матиасу ларец с венцом Та-Рэнэри внутри. — Никто не должен его касаться. Я не хочу, чтобы мой артефакт трогали посторонние.

Будь у меня время и силы, я бы только тем и занимался, что предлагал темным померить венец. Но времени на развлечения хронически не хватало.

Матиас кивнул, торжественно прижимая сверток к груди. Я опасался, что Первый Лорд слишком сильно воздействует на эмпатическое восприятие, и потому решил не использовать усилители; и поэтому здесь оставался Матиас. Первый Лорд мог переподчинить заарна себе.

Эршенгаль тоже оставался. Теперь он стал слишком ценным, чтобы брать его с собой.

— Проследи, чтобы к нашему возвращению страна не развалилась окончательно, — велел ему Шеннейр. Отношение Шеннейра к своему лучшему магу оставалось по-прежнему небрежным.

Эршенгаль молча поклонился.

Матиас посмотрел на Шеннейра через полузакрытые веки, и, не проявляя эмоций, ответил:

— Да.

Вот так и должно было выглядеть настоящее прощание. Строго, торжественно. Без хлопушек.

Мы уходили вдвоем — на этот раз мне доверяли больше.

Вещи для нас были готовы давно, но потом лаборатории что-то забеспокоились, забрали их обратно, дорабатывали и проверяли, и сделали новые. Эршенгаль дополнительно принес мне броню — жилет из легких костяных пластин со знаками. Он не был уверен, что я ее возьму, но я взял. Принцип построения знаков был вполне светлым.

— Мой наставник был разносторонним человеком, — сказал он.

Наставник Эршенгаля был сосредоточием всех достоинств. Почти как мой магистр Ишенга.

— Мой наставник был лучшим, — ровно согласился Эршенгаль. — Он многому меня научил.

Я с неприязнью понял, что он скучает. Но эмоции никогда не руководили Эршенгалем.

— Он не прощал неправильных поступков. Он поступил неправильно.

И он мертв.

Броня должна была защищать от вредного влияния Заарнея. Шеннейр презрительно поморщился на защиту, которую ему предлагали.

Иллерни подошел с загадочным видом, волоча с собой два ящика. Я понял расчет темных: чем позже я увижу, что они приготовили, тем меньше шансов отказаться.

— Это последний артефакт, который сделала Гвендолин, — Иллерни с поклоном передал мне плоский обруч из множества спаянных серебряных нитей. — Великий маг Гвендолин сделала это своими руками для вас.

Я представил, как Гвендолин склоняется над верстаком, тонкими нежными пальцами перебирает катушки с нитями: серебро сияет и звенит во мраке. Ее лицо бледно проступает из темноты; Гвендолин закрывает его маской сварщика. Обруч был настолько тонкой работой, что его было страшно держать в руках. Он напоминал шлем оператора, который я видел на нижних уровнях замка. Замок поможет мне уйти и вернуться.

Иллерни положил передо мной объемный футляр и открыл. Там лежал Зет-один — Теперь он был легче и шел на контакт проще.

— А можно мне пойти без оружия?

— Какое "без оружия"? — подчеркнуто хмуро отозвался Шеннейр.

То есть Шеннейр пойдет в Вихрь как на прогулку, а я как на поле боя.

— И самое главное, — Иллерни открыл еще одну, бархатную шкатулку, и с тонкой улыбкой преподнес мне прицел. Прицел украшала только неприметная печать: рыбка.

Надеюсь, это не намек на тот эпизод на стрельбище. Я прикрепил прицел и навел разумное оружие на верхушки деревьев; опустил, скользнув взглядом по Эршенгалю, и убрал оружие.

Уничтожение островного квартала должно было создать сильную психическую волну. Я ее не почувствовал. Я жил как жил, а островного квартала уже не было. Эршенгаль не пошевелился; потом шагнул ко мне и встал напротив.

— Я сожалею о том, что произошло, Тсо Кэрэа Рейни, — тьма окутывала Эршенгаля, тяжелая и непроницаемая. Тьма всегда была внутри него; тьме нравился Эршенгаль. И он смотрел мне в глаза, а я в его глаза смотреть не мог. — И я возьму власть, чтобы это никогда не повторилось.

Я стиснул зубы:

— Только потому вы живы.

Я не знал, почему так важно, чтобы хоть кто-то признал, что это было неправильно. Как будто это могло что-то отменить. Эршенгаль как будто хотел сказать что-то еще, но промолчал. Мне показалось, что он в самом деле сожалел.

Матиас подошел следом и поклонился:

— Я буду ждать здесь.

Он был так умилителен в своей серьезности и старании.

— Только без табличек. И... — я мог бы этого не говорить, но как светлый магистр, должен был, — это твой последний шанс вернуться домой.

Матиас то ли захлебнулся воздухом, то ли засмеялся, вновь сорвавшись на заарнское щебетание.

— Это не дом, — сказал он, отдышавшись. — Нет, нет.

— Стойте!

Миль ворвался в лагерь стремительно. Окружающие обернулись к нему, предчувствуя плохие вести, но заклинатель нетерпеливо отмахнулся от них:

— Пошли вон, я буду говорить со светлым магистром.

Шеннейр проводил его спокойным холодным взглядом и отступил, делая сигнал другим. Шеннейр не хотел портить мелкими раздорами свою великую битву. Думаю, финальную расправу над Милем он предвкушал как славный подарок.

Я послушно отошел в сторону: я не мог бы игнорировать Миля.

— Наверное, вам бы хотелось присоединиться к нам? Ну, знаете, приключения.

Миль даже не стал отвечать, где он видел меня и мои приключения.

— Вы думали, что задали мне неразрешимую задачу, Рейни, — с размаху заявил он. — Как будто я мог не справиться с такой ерундой. Не увидеть цепи в мозгу, что вызывают...

— Я задавал вам задачу?

Он притормозил:

— Вы уже ваши собственные слова не помните? Нарушение восприятия реальности, эмоциональное расстройство, нарушение биохимии мозга, синтез нужных веществ... А вы думали, настоящий разум не справится с такой глупой вещью, которую недалекие люди называют чувствами и эмоциями? Лоэрин начал идти в этом направлении, но жалкие дилетантские потуги и рядом не стоят с работой настоящего мастера! — он приосанился и небрежно сообщил: — Я готов изобрести таблетки, от которых вы перестанете ходить как снулая рыба, и даже голоса в голове больше не станут разговаривать с вами. Мне нужны испытания, конечно. Гениальные открытия, это непросто, Рейни.

Так он запомнил мою просьбу про таблетки, поднимающие настроение?

— В жизни не слышал ничего изумительнее! — я терпеливо посмотрел на часы: — Но у меня совсем нет времени.

Кажется, восторгов от меня даже не ждали. Миль был в восторге сам от себя. Он развернулся, чтобы уйти, через несколько шагов развернулся обратно и так же безапелляционно объявил:

— У меня плохое предчувствие. Вы должны отменить операцию.

Я вздохнул еще терпеливей. Миль умел наводить панику.

— Я не беру вас с собой, Миль. Вы не в большей опасности, чем кто угодно другой. Вас будут защищать Эршенгаль, Матиас...

То, что за ним будут приглядывать лично заместители магистров, Миля ничуть не впечатлило. Для темного мага у него было удивительное отсутствие пиетета к любым авторитетам и статусам.

— А если вы проиграете?!

— Хотите напоследок мудрость светлого магистра? Можете плыть — плывите. Не можете — не плывите. Не беспокойтесь, Миль. Нате вам рыбку, — я наконец сгрузил ему подарок от побережья и, не оборачиваясь, пошел к машине.

Мы ехали напрямик через Полынь.

Я больше не узнавал великую столицу. Те улицы, по которым гулял когда-то. Над пылью, над холмами щебня поднимались черные скелеты башен. На развалинах качались бурьян и полынь.

Столько сил было вложено в то, чтобы город вырос здесь.

— Меня упрекали, что я устранял всех магов, которые могли стать мне конкурентами, — Шеннейр закинул руки за голову и с хрустом потянулся. — Как будто я должен ждать того, кто меня заменит. Странная участь магистров.

Отражения павшего города проплывали в его глазах, внимательных и равнодушных.

— Они были негодными кандидатами, раз позволили себя убить, это раз. А вы готовы передать власть первому встречному, который испортит ваше дело и провалит ваши замыслы?

Пожалуй, это был настоящий разговор магистров. Я никогда не задумывался, что чувствуют магистры. Бывает ли им тяжело думать, что передача власти происходит вслепую? Они сомневаются? Бывает ли им страшно? Мне не по статусу рассуждать об этом.