|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Загорские костры поднимались до неба. Трещали, разбрасывали искры. Люди танцевали вокруг и пели под звуки бубна, ночь напролет.
Ночи напролет.
Управляющий центр Семь Радуг восставал из обломков. Сегодня мы высаживали деревья, позавчера штукатурили жертвенник, а потом отдыхали. На восстановление центров стекались люди со всей страны: в Загорье немного развлечений.
По дороге сюда я встретил путешественников, которые шли от самих Семи Рек, и скоро мы болтали так, будто знали друг друга всю жизнь. Я говорил правильно, вел себя так, как они ожидали, а рассказывать небылицы о своем прошлом я всегда умел.
У нас бы сказали — Семиречье... неважно.
Вчера я помогал выкладывать мозаику. Расплавленное золото, янтарь, лимонное стекло, молочно-белое, большие солнца, малые солнца, красное солнце, синее солнце. Культисты из новой секты "Знаки Солнца" постоянно останавливались и хвалили. Не за талант, за старание.
Культисты Знаков помогали с охотой и делали самую сложную работу. Сюда пришли другие мелкие секты, у них были свои костры: я сразу со всеми перезнакомился, но они так рьяно рассказывали о себе, что в голове все перепуталось. Я постарался проскользнуть мимо незамеченным, избегая приглашений посидеть у огня, поучаствовать в ритуальных плясках или подискутировать на важные культисткие темы. Очень общительные сектанты.
Яркие цвета, яркие тени, изобилие, солнце и кровь. Загорье пело и плясало и щедро делилось своими дарами.
В дом, где поселили рабочих, я сегодня пришел чуть ли не раньше всех; ряды коек уходили в темноту, и я прилег отдохнуть на свою.
Солнце, пыль и горькая полынь. Солнце, ветки, ломящиеся от спелых плодов, кровь, втоптанная в пыль.
Солнце, соленая вода, улыбки...
В голове тихо звенело.
К полуночи шум снаружи стал громче. Мои спутники пришли, чтобы меня разбудить, перебудили всех, и со смехом потащили наружу. На главной площади поставили медную чашу, и культисты Знаков Солнца выстраивали гомонящих людей в очередь. Каждый человек подходил и доставал из чаши камешек. Кто-то сильно расстраивался, кто-то держался спокойно.
Чаша оказалась почти с меня ростом. Толпа сомкнулась за спиной; стоящие полукругом культисты смотрели испытующе, пристально. Я протянул руку и вытащил пустую белую гальку.
Твой камешек белый, твой камешек черный, пустой, линия, полоса, точка, крест.
Очередной соискатель с радостным криком поднял над головой камень с меткой. Круг и лучи. Люди окружили его, обнимали, хлопали по плечам, пожимали руки, а он широко улыбался.
Я тоже подошел поздравить, стараясь выглядеть радостно. У меня не получилось, и человек снисходительно потрепал меня по голове:
— Не переживай! Однажды и тебе повезет.
Это был культист из малой секты, судя по амулетам. Культисты из другой малой секты, которые вытянули пустые камни, сгрудились кругом, глядя на счастливчика с завистью, а потом ушли к своему костру.
— Мы сейчас рядом с будущим хранителем Семи Радуг, — сказали мои спутники. — Ну и ну!
— Везет достойным, — к нашему костру подсел культист в красном. Его мгновенно завалили вопросами, и он с терпеливым дружелюбием отвечал.
Чтобы дом стоял крепко, у дома должен быть прочный фундамент. Жертва ляжет в основу.
Культист попросил помочь ему отнести чашу и собрать камни. Я согласился.
Под арками-радугами, ведущими к ритуальному центру, было темно. Культист с наслаждением втянул жаркий воздух:
— Как нам повезло, что мы родились в нашей стране!
Конечно же, повезло.
В долине горели костры, и люд планировал веселиться всю ночь. После жертвоприношения обещали недельную плату, и жизнь была хороша. Со Знаками Солнца я встретился случайно.
Хотя кому я лгу.
— Сплошные хорошие знамения, — культист с натугой втащил чашу в хранилище. Я помедлил, переступая через порог. — В тебе есть подходящая искра, я вижу. Ты бы хотел получить жребий?
Загорские культисты были весьма внезапны. Сквозь закрытые двери почти не проникал шум снаружи; мы были в хранилище одни.
— Я должен?
— Тогда еще рано, — с сожалением ответил он. — Сомнений быть не должно. Будешь точно уверен, всегда обращайся к любому из наших.
Культист смотрел с вдохновением. Я не был похож на загорца, но не был похож и на жителей Аринди. Мне пришлось изменить внешность, но я знал, что это хилая маскировка. Я был светлым магом, который вызывал у людей доверие; этот загорский культист тоже был магом. Но вряд ли ему когда-либо удавалось поговорить с настоящим идеологическим противником. Доказать что-то противнику.
— Жертва должна быть добровольной. Что сумеет сохранить хранитель, который сомневается и ненавидит?
И культист считал, что мне некуда деваться.
— Везет достойным, — я едва разлепил губы. — Разве хорошо, когда достойные умирают?
— Каждый гражданин должен быть готов пожертвовать свою жизнь, свою кровь и плоть своей родине.
— Но ваши жертвоприношения не работают.
Как любой светлый, я постоянно пытался понять — если мы поймем причину, то найдем способ. Хотя ритуал не обязан действовать на внешний мир. Ритуал может действовать на участников ритуала.
— Что стоят пустые обещания? Обещание жертвы имеет силу только тогда, когда каждый действительно может ей стать.
Загорье было тонко настроенной системой. У нас пытались придумать, что с ним делать: но что сделать с миллионами людей, которые так чисто и слепо верят в то, чего нет.
Когда я уходил из Загорья, на перевале горели жертвенные костры. Еще один отряд, возвращающийся с победой или с поражением, расстался с жизнью.
Хищные звери бродили у алтарей и слизывали замерзшую кровь. На меня они отвлеклись и передали, что над перевалами чистое небо и путь открыт. Некоторые хищные звери носили рваные красные тряпки, в которых угадывались одежды культистов.
Наверное, если спросить, кто любит Загорье искренне и сильно, то здесь будет ответ. Хищные звери считали, что светлейшее Загорье существует ради них.
* * *
Аринди. Семь лет спустя
Мне снился пустынный морской берег. Низкое хмурое небо; легкий неуютный ветер, треплющий траву, плавно накатывающие на песчаную косу волны. Ничего, кроме воды, земли и неба. Казалось, никто и никогда не ступал на этот берег. Волны шелестели, вечно, ветер пересыпал песок, вечно.
Я еще хранил образ в сознании, когда открыл глаза.
Рассвет только начинался, и свет в комнате был туманным и белым. На столе в гостиной лежала гроздь рябины, и я кивнул в пустоту. Пора.
Море сливалось с небом. Лица коснулся теплый влажный ветер со сладким запахом цветов. Где-то там, в молочной дали, лежали беззаботные цветущие Острова, и я внезапно понял, что хотел бы увидеть их еще хотя бы раз. Я никогда не скучал по ним.
Я вышел на балкон, выходящий на город, и пораженно остановился. Весь город на склоне был украшен реющими в воздухе рыбами — серебряными, многоцветными, с яркими плавниками.
Матиас оделся в шелковую накидку с плывущими по ней серебряными рыбками и был сама таинственность. Но его распирало от гордости, и долго хранить секрет он не смог.
— Побережье решило поддержать своего магистра и пожелать скорейшего выздоровления!
Это было... трогательно.
Вчера вечером я сидел перед камином и держал на коленях две бумажные папки. Их оставил для меня в сейфе Нэттэйдж. Всего две.
Без Нэттэйджа Нэтар казался опустевшим. Даже его рыбы грустно висели в аквариуме, сбившись в угол. Я удивительно привязывался к людям, даже ко врагам. Но это не могло их спасти.
Власть над Нэтаром решили передать заместителям Нэттэйджа. Все равно в делах Нэтара никто не разбирался, а беспомощность замов была притворной, и после гибели начальника они вняли и присмирели. Нэттэйдж оставил послание для каждого: после вскрытия сейфа его заместители заперлись в кабинете и долго совещались. Потом дверь открылась; одна из волшебниц поклонилась и села за стол:
— Меня зовут Нефер. Внутренняя служба продолжает работать в штатном режиме, — и сняла серый колпак.
...— Что это? — Матиас любопытно уселся рядом.
— Это, — я положил руку на первую папку. — Правдивая история про светлого магистра, что родился на волшебном острове и пришел сюда, чтобы всех спасти.
Увесистая папка, полная всяческих чудес.
— А это — то, как было на самом деле.
Я взвесил в руках обе папки и бросил одну в огонь.
Огонь горел ярко.
— Мир не существует без нас, Матиас. Но верно и то, что мы не существуем для внешнего мира. Только то, что видят другие, что слышат другие. В итоге от нас не останется ничего, кроме той истории, что мы сами рассказали. А настоящих нас — нас не останется.
Огонь бросал на лицо Матиаса мрачные тени.
— Мне не нравятся твои речи, Тсо Кэрэа Рейни, — сухо сказал он.
— Я тренирую речь перед Первым Лордом Заарнея. Может быть, ему тоже не понравится, и он уйдет.
Мои светлые уезжали на север, и я пришел их проводить. Как и всегда, без моего надзора они вели себя почти как живые люди. Хотя стоит ли их винить, если я сам не видел в них людей? Они просто принадлежали мне.
Островитяне-заговорщики ехали вместе с ними. Я долго выбирал наказание, которое звучало бы грозно, но таковым не являлось, и в последний момент напоказ заменил казнь ссылкой на север. Островитяне не выезжали с побережья, и наш островной квартал в Полыни был единственным и не продержался долго. С берегов теплого моря север виделся дремучим и очень страшным.
В тюремных стенах заговорщики выглядели поникшими — как все островитяне, пойманные в клетку. Но, по крайней мере, они не успели забыть, почему здесь находятся. А если забывали, то спрашивали у охраны, а те объясняли, почему им нельзя домой. Местные жители пытались носить им передачки и каждый раз как в первый изумлялись, что двери закрыты, а у дверей караульные, пели под окнами жалостливые песни, а потом все рыдали, обнявшись. Беловолосые люди клонились к земле как цветы и изо всех сил упивались своей горькой ссыльной судьбинушкой.
Охрана очень радовалась их отбытию.
Компания Бринвен хохотала над понятной им одним шуткой. Костыли Бринвен были изрезаны в деревянное кружево; локтем она опиралась на плечо Кайи. Когда светлые прикасались к Кайе, они помнили, что он здесь.
Я помнил, как Кайя сидел в одиночестве в темной столовой: я должен был это сделать, и потому отодвинул стул и сел напротив. Кайя не поднял глаз, растирая ладонь с навеки отпечатавшимися линиями, и уклончиво сказал:
— Интересно, как там Кималеа?
Не очень хорошо, если вулкан Кималеа держали во сне печати Кайи.
Искра Кайи не восстановилась. Мы пытались провести инициацию снова, но искра гасла, как будто ее мгновенно задувал ветер. Возможно, второе гашение дара критично. Маги с погашенным даром жили недолго.
— Теперь я понимаю, почему вы так смотрели, — криво улыбнулся он. — Со стороны община выглядит ужасно.
Почему же. Главное привыкнуть.
— Возможно, это знак. Темное посвящение может сработать.
Может. Не думаю, что темные будут рады. Я не хотел рассказывать сказки, что все наладится — я не знал это точно. И я не думал, что Кайе нужны сказки.
— Не торопись, Кайя. Что бы ни случилось, ты останешься в светлой гильдии. Мы продолжим пытаться. Лично я считаю, что твоя искра вновь зажжется.
Кайя наконец поднял голову и посмотрел на меня. Мне было жаль, что я держал его за какое-то чудовище: он был обычным человеком, и не стоило мерить всех по себе.
— Я не боюсь будущего, — Кайя не был радостен; но глубокая убежденность звучала у него внутри подобно светлой искре, давая опору. — Я должен вам признаться, магистр. Когда на острове я утешал отчаявшихся... я говорил, что светлый магистр помнит о нас и спасет нас. Но я сам в это не верил. А потом вы пришли за нами и нас спасли.
...Техники пропустили последний поезд, перегородили рельсы, и начали устанавливать на въезде бетонные блоки.
Высший Джиллиан тихо и незаметно пришел пешком. Остановился перед лабиринтом бетонных блоков; смысл приготовлений он понял. Я впервые видел, как что-то в человеке ломается так стремительно.
Высший Джиллиан аккуратно обогнул приготовленные для него преграды, перекинулся словом с островитянами и остановился рядом со светлыми.
— И что между ними может быть общего? — ревниво спросил Иллерни.
Покушения? Островитяне сказали Джиллиану, что боятся ехать к темным; Джиллиан сообщил, что нечего бояться, ведь он поедет с ними, и бедные островитяне совсем забоялись.
Из Вальтоны докладывали, что темные отряды блестяще зачистили территорию от нэртэс. Руководил отрядами темный маг Ринвель.
Когда в Вальтоне я взялся подвезти Миля, нэртэс взялись преследовать нас по морю, но темные отряды выехали навстречу. Ринвель выскочил из машины, увидел меня и заскочил обратно. Он и правда старался перевестись как можно дальше.
Позже Матиас передал мне конверт — стандартный конверт внутренней службы. Было заметно, что конверт долго носили с собой и помяли, а потом пытались разгладить утюгом. Письмо поспешным, дрожащим почерком гласило:
"Я понял.
Вы сказали это прямо.
Вы не важны для меня, сказали Вы мне, это была Случайность. На моем месте мог быть любой.
Дела магистра говорят за него. Вы пришли за нами в Иву.
Вы пришли не потому, что я важен для ваших планов.
Мы — Не пыль под колесами темной гильдии".
Смешно.
Одна из маленьких островных акул все-таки погибла. Остальные акулы были живы и здоровы, но эта нет.
Я выкопал для нее могилу в сухой земле и похоронил, завернутую в ткань. Я бы мог положить ее в лодку и оттолкнуть от берега, чтобы она плыла на восток, но в этом не было смысла.
Со мной был только Матиас: Матиас наблюдал с интересом, а потом отвлекся на ловлю стрекоз. Матиас не знал, что такое смерть.
В моих покоях все лежало по местам, был порядок. Я взял держатель для папки, об который когда-то поранил руку, неторопливо разогнул и метнул не глядя. Железка глубоко вошла в деревянную оконную раму.
Побережье готовилось.
Корабли и лодки завели в доки. В побережных общинах окна домов были закрыты ставнями, по пустым улицам ветер гонял пыль. Мелкие деревни уже вывезли, горожане заканчивали эвакуацию, а на закрытых боковых входах убежищ горел алый цветок. Джиллиан проверял двери после всех и запечатывал их.
На опустевшей площади Кипариса стояла рыба из железных прутьев, а внутри нее — модель побережья с горами, пляжами и маленькими домиками.
— Говорят, что наш мир — большая рыба, которая плывет в очень темном и очень глубоком море, — сказал я Матиасу.
На чешуе плоских тканевых рыб тоже было изображение берега. Но не страшно то, что мир рыба; страшно то, что мы в океане не одни.
Джиллиан что-то подробно расписывал на табличке, а Матиас внимательно читал, иногда начиная хихикать.
— Я не господин Кэрэа Рейни, — наконец смилостивился он.
Джиллиан отшатнулся с диким лицом. Ничего странного в моем поведении он до того не замечал.
Матиас подошел ко мне, крепко зажмурился и открыл глаза. Прежде ярко-фиолетовые, теперь его глаза стали обычными серыми.
— Давай вместе подойдем к Милю и его напугаем?
Кажется, это прекрасная идея.
Тут Матиасу удачно позвонили из столицы. Мирретей осторожничали и предпочитали связываться со мной через него. Шпион вражеского государства Мирретей нравился: они считали, что он человек новый, а значит, ему можно задурить голову. Но Миль походя сдернул с его головы наушники:
— Дай я сам с ними поговорю. Куда ты так вынарядился, тварь? А вы, Рейни, не стойте на дороге, здесь машины ездят!
Мы переглянулись и пожали плечами. Мы не были полностью похожи, и цвет глаз заарна уже становился прежним. Но темные не особо внимательны.
— ... сам к вам приеду, — зловеще закончил Миль тихий и вежливый монолог. Как высокопоставленный мирринийке, Миль сам входил в Мирретей. — И как эта страна жила без меня? Рейни, где ваше церемониальное облачение?
— На броню? — безрадостно уточнил я.
— Загорцы носят, и вы не жалуйтесь. Да, я видел ваш список недоделанных кандидатов в высшие. У нас уже не высший совет, а ясли для слепых мальков... — глубина аналогии не показалась Милю достаточной. — Личинок бездны и низменных червей.
Личинка бездны, низменный червь или слепой малек — кто ты сегодня? Но такого радикального обновления гильдии не проводил даже Шеннейр. Я могу собой гордиться.
— Это просто вы слишком долго живете, Миль. И вы сейчас самый опытный высший маг, я уверен, вы вырастите из них настоящих высших хороших людей, таких же, как вы, — я помедлил и неохотно добавил: — Вы и еще Эршенгаль.
— Этот опытный? — если Миль и хотел возразить, то сейчас передумал. — Посмотрите-ка, темная гильдия обнаружила у себя человека, который хочет трудиться, и сразу на нем поехала! Он потащит все, что на него Шеннейр скинет.
Взаимоотношения Шеннейра и Эршенгаля не нравились Милю так же, как мне. Эршенгаль был слишком подчинен своему магистру. Я поймал брошенные обратно наушники Матиаса и поклонился:
— И спасибо, что заботитесь о моих светлых.
Просто чудо — наблюдать, как Миля корежит от отвращения от моей благодарности.
— Я столько раз помогал вам, Рейни, а вы благодарите меня за ваших светлых?
Миль был не прав. Я всегда старался показать, что мои фишки для меня ценны. Тех, кто не был ценен, я уже убил.
В убежище Остролиста Джиллиану вручили корзины, полные цветов мака. "Высший Джиллиан, — проносилось в толпе. — Высший Джиллиан". Джиллиану было не обязательно радоваться, но это значило, что Побережье наконец заметило, что он существует.
Я читал трактат о цветах земных, который приписывали одному темному магистру. Об астрах, камелиях, ирисах. О форме венчика, изгибе лепестков, и во всем был свой смысл.
— Среди всей темной гильдии должен же быть хоть один истинный темный маг, — сказали власти города, что вручали цветы.
Жизнь истинного темного Джиллиана была полна внезапных поворотов.
Над его головой взорвали рыбу-хлопушку, и Джиллиана обсыпало алыми лепестками. Джиллиан достал табличку — часть лепестков с его одеяния посыпалась вниз — посмотрел на нее, спрятал, и принялся взмахами руки подгонять людей, идущих в убежище.
Мне вручили огромную рыбу из вышитой ткани, натянутую на плоский каркас. Рыба едва умещалась в руках, но отдавать ее помощникам сразу было бы невежливо. Так я и поехал вместе с ней.
Дорога ровно ложилась под колесами машин. Позади оставалось море и белая арка на утесе, и я отвернулся. Что уж теперь жалеть о прошлом.
Аринди вновь расстилалась по сторонам. Мы ехали так быстро.
...Я помнил, как мы застряли посреди дороги: сломалась машина. Ветер опалял жаром, стояла великая сушь. Они лежали под навесом, держась за руки, и тяжело дышали, а мы бегали к колонке, набирали едва текущую ржавую воду, накрывали их мокрой тканью. Стоило выйти из-под навеса, как солнце обрушивалось на плечи всей тяжестью. Над горизонтом в мареве поднимались башни Полыни; но это был мираж, они были далеко.
Тогда я впервые услышал этот звон. Тихий, почти неслышный звук плыл над землей, отдаваясь в голове вместе с пульсацией тяжелой крови.
Я не понимал, откуда берутся воспоминания. Такие четкие, такие яркие. Я не ждал их. Тогда все закончилось хорошо — тогда не могло закончиться иначе. Мы сидели в больнице маленького городка, на прохладном кафеле, и смеялись. Тени держали меня за руки, их руки были горячими, липкими от пота, прохладными, мокрыми от воды.
Твой камешек черный, твой камешек белый...
Я устал так много помнить.
С прохладных холмов меня приветствовал замок Лонгард. Лонгарду было одиноко, и сквозь призыв слышалось нетерпеливое хныканье: Лонгард не понимал, почему его бросили. Из тенистых долин меня приветствовала едва открывшая глаза Иншель. Иншель любопытно разглядывала все, что ей попадалось, и спрашивала, когда же вернутся те, кого она помнила.
Шеннейр ждал нас на подходе к Вихрю, на той самой обзорной площадке. Здесь уже вырос маленький постоянный лагерь. Шеннейр смотрел на безобразно распухший Вихрь в короне молний, на опустошенную равнину, и я понимал, что зрелище разрушения и ярость бури ему милее любого праздника.
Вокруг висели линзы, пока отключенные. О том, что происходит, мы объявляли на весь материк.
Дела на материке шли бурно. Карту, висящую в кабинете Нэттэйджа, сплошь испятнали язвы сражений — там, откуда доносилось громкое эхо сработавших заклинаний. Северная коалиция распалась на три страны, каждая из которых утверждала, что к Северной коалиции отношения не имеет и по ее обязательствам платить не будет. С освобожденных земель с нами робко пыталось связаться общество Чианта-Роо.
В Загорье творилось что-то странное. Жертвенный костер на перевале в этот раз не зажегся. Маленький отряд загорцев вернулся домой. Такие перемены должны были свидетельствовать о смене парадигмы: Загорье кипело, накрытое плотной крышкой. Я не думал, что ЯнИнш вернется домой. Но он был верным гражданином своего государства, а главной целью Северной коалиции всегда было Загорье.
На севере гражданская война, в Загорье гражданская война, по всему материку. Я очень толковый магистр.
— Война — ключ ко всему, — Миль торжествовал. Хотя, казалось бы, темному магу Милю война принесла только страдания. — Война — это ответ. Все решается войной, и люди всегда будут воевать. Признайте это.
И мне становилось смешно. Кто из нас наивен? Мир не достигается просто так и запросто.
Участие в деле темного и светлого магистра было важным. Это не первая попытка: когда Ишенга и Шеннейр работали вместе — это вызвало небывалое единение гильдии. Правда, потом они все испортили.
Вихрь наблюдал за мной. Я вернулся, я же обещал.
Среди темных настроение царило приподнятое. Они чувствовали, что надо напрячь силы для финального рывка, а дальше или блистательная победа, или сокрушительное поражение. Столь ясный и судьбоносный выбор будоражил кровь.
— Храни надежно, — я передал Матиасу ларец с венцом Та-Рэнэри внутри. — Никто не должен его касаться. Я не хочу, чтобы мой артефакт трогали посторонние.
Будь у меня время и силы, я бы только тем и занимался, что предлагал темным померить венец. Но времени на развлечения хронически не хватало.
Матиас кивнул, торжественно прижимая сверток к груди. Я опасался, что Первый Лорд слишком сильно воздействует на эмпатическое восприятие, и потому решил не использовать усилители; и поэтому здесь оставался Матиас. Первый Лорд мог переподчинить заарна себе.
Эршенгаль тоже оставался. Теперь он стал слишком ценным, чтобы брать его с собой.
— Проследи, чтобы к нашему возвращению страна не развалилась окончательно, — велел ему Шеннейр. Отношение Шеннейра к своему лучшему магу оставалось по-прежнему небрежным.
Эршенгаль молча поклонился.
Матиас посмотрел на Шеннейра через полузакрытые веки, и, не проявляя эмоций, ответил:
— Да.
Вот так и должно было выглядеть настоящее прощание. Строго, торжественно. Без хлопушек.
Мы уходили вдвоем — на этот раз мне доверяли больше.
Вещи для нас были готовы давно, но потом лаборатории что-то забеспокоились, забрали их обратно, дорабатывали и проверяли, и сделали новые. Эршенгаль дополнительно принес мне броню — жилет из легких костяных пластин со знаками. Он не был уверен, что я ее возьму, но я взял. Принцип построения знаков был вполне светлым.
— Мой наставник был разносторонним человеком, — сказал он.
Наставник Эршенгаля был сосредоточием всех достоинств. Почти как мой магистр Ишенга.
— Мой наставник был лучшим, — ровно согласился Эршенгаль. — Он многому меня научил.
Я с неприязнью понял, что он скучает. Но эмоции никогда не руководили Эршенгалем.
— Он не прощал неправильных поступков. Он поступил неправильно.
И он мертв.
Броня должна была защищать от вредного влияния Заарнея. Шеннейр презрительно поморщился на защиту, которую ему предлагали.
Иллерни подошел с загадочным видом, волоча с собой два ящика. Я понял расчет темных: чем позже я увижу, что они приготовили, тем меньше шансов отказаться.
— Это последний артефакт, который сделала Гвендолин, — Иллерни с поклоном передал мне плоский обруч из множества спаянных серебряных нитей. — Великий маг Гвендолин сделала это своими руками для вас.
Я представил, как Гвендолин склоняется над верстаком, тонкими нежными пальцами перебирает катушки с нитями: серебро сияет и звенит во мраке. Ее лицо бледно проступает из темноты; Гвендолин закрывает его маской сварщика. Обруч был настолько тонкой работой, что его было страшно держать в руках. Он напоминал шлем оператора, который я видел на нижних уровнях замка. Замок поможет мне уйти и вернуться.
Иллерни положил передо мной объемный футляр и открыл. Там лежал Зет-один — Теперь он был легче и шел на контакт проще.
— А можно мне пойти без оружия?
— Какое "без оружия"? — подчеркнуто хмуро отозвался Шеннейр.
То есть Шеннейр пойдет в Вихрь как на прогулку, а я как на поле боя.
— И самое главное, — Иллерни открыл еще одну, бархатную шкатулку, и с тонкой улыбкой преподнес мне прицел. Прицел украшала только неприметная печать: рыбка.
Надеюсь, это не намек на тот эпизод на стрельбище. Я прикрепил прицел и навел разумное оружие на верхушки деревьев; опустил, скользнув взглядом по Эршенгалю, и убрал оружие.
Уничтожение островного квартала должно было создать сильную психическую волну. Я ее не почувствовал. Я жил как жил, а островного квартала уже не было. Эршенгаль не пошевелился; потом шагнул ко мне и встал напротив.
— Я сожалею о том, что произошло, Тсо Кэрэа Рейни, — тьма окутывала Эршенгаля, тяжелая и непроницаемая. Тьма всегда была внутри него; тьме нравился Эршенгаль. И он смотрел мне в глаза, а я в его глаза смотреть не мог. — И я возьму власть, чтобы это никогда не повторилось.
Я стиснул зубы:
— Только потому вы живы.
Я не знал, почему так важно, чтобы хоть кто-то признал, что это было неправильно. Как будто это могло что-то отменить. Эршенгаль как будто хотел сказать что-то еще, но промолчал. Мне показалось, что он в самом деле сожалел.
Матиас подошел следом и поклонился:
— Я буду ждать здесь.
Он был так умилителен в своей серьезности и старании.
— Только без табличек. И... — я мог бы этого не говорить, но как светлый магистр, должен был, — это твой последний шанс вернуться домой.
Матиас то ли захлебнулся воздухом, то ли засмеялся, вновь сорвавшись на заарнское щебетание.
— Это не дом, — сказал он, отдышавшись. — Нет, нет.
— Стойте!
Миль ворвался в лагерь стремительно. Окружающие обернулись к нему, предчувствуя плохие вести, но заклинатель нетерпеливо отмахнулся от них:
— Пошли вон, я буду говорить со светлым магистром.
Шеннейр проводил его спокойным холодным взглядом и отступил, делая сигнал другим. Шеннейр не хотел портить мелкими раздорами свою великую битву. Думаю, финальную расправу над Милем он предвкушал как славный подарок.
Я послушно отошел в сторону: я не мог бы игнорировать Миля.
— Наверное, вам бы хотелось присоединиться к нам? Ну, знаете, приключения.
Миль даже не стал отвечать, где он видел меня и мои приключения.
— Вы думали, что задали мне неразрешимую задачу, Рейни, — с размаху заявил он. — Как будто я мог не справиться с такой ерундой. Не увидеть цепи в мозгу, что вызывают...
— Я задавал вам задачу?
Он притормозил:
— Вы уже ваши собственные слова не помните? Нарушение восприятия реальности, эмоциональное расстройство, нарушение биохимии мозга, синтез нужных веществ... А вы думали, настоящий разум не справится с такой глупой вещью, которую недалекие люди называют чувствами и эмоциями? Лоэрин начал идти в этом направлении, но жалкие дилетантские потуги и рядом не стоят с работой настоящего мастера! — он приосанился и небрежно сообщил: — Я готов изобрести таблетки, от которых вы перестанете ходить как снулая рыба, и даже голоса в голове больше не станут разговаривать с вами. Мне нужны испытания, конечно. Гениальные открытия, это непросто, Рейни.
Так он запомнил мою просьбу про таблетки, поднимающие настроение?
— В жизни не слышал ничего изумительнее! — я терпеливо посмотрел на часы: — Но у меня совсем нет времени.
Кажется, восторгов от меня даже не ждали. Миль был в восторге сам от себя. Он развернулся, чтобы уйти, через несколько шагов развернулся обратно и так же безапелляционно объявил:
— У меня плохое предчувствие. Вы должны отменить операцию.
Я вздохнул еще терпеливей. Миль умел наводить панику.
— Я не беру вас с собой, Миль. Вы не в большей опасности, чем кто угодно другой. Вас будут защищать Эршенгаль, Матиас...
То, что за ним будут приглядывать лично заместители магистров, Миля ничуть не впечатлило. Для темного мага у него было удивительное отсутствие пиетета к любым авторитетам и статусам.
— А если вы проиграете?!
— Хотите напоследок мудрость светлого магистра? Можете плыть — плывите. Не можете — не плывите. Не беспокойтесь, Миль. Нате вам рыбку, — я наконец сгрузил ему подарок от побережья и, не оборачиваясь, пошел к машине.
Мы ехали напрямик через Полынь.
Я больше не узнавал великую столицу. Те улицы, по которым гулял когда-то. Над пылью, над холмами щебня поднимались черные скелеты башен. На развалинах качались бурьян и полынь.
Столько сил было вложено в то, чтобы город вырос здесь.
— Меня упрекали, что я устранял всех магов, которые могли стать мне конкурентами, — Шеннейр закинул руки за голову и с хрустом потянулся. — Как будто я должен ждать того, кто меня заменит. Странная участь магистров.
Отражения павшего города проплывали в его глазах, внимательных и равнодушных.
— Они были негодными кандидатами, раз позволили себя убить, это раз. А вы готовы передать власть первому встречному, который испортит ваше дело и провалит ваши замыслы?
Пожалуй, это был настоящий разговор магистров. Я никогда не задумывался, что чувствуют магистры. Бывает ли им тяжело думать, что передача власти происходит вслепую? Они сомневаются? Бывает ли им страшно? Мне не по статусу рассуждать об этом.
— Позволили себя убить?
— Они умерли, а значит, недостаточно старались, — он пожал плечами. — Определенно.
Шеннейр был безжалостен к слабости.
— А вы хотите, чтобы ваш преемник совершенно соответствовал? — я опасался, что Шеннейр убьет Эршенгаля, если тот попытается выйти из его тени. А пока Эршенгаль не пытался, он для Шеннейра был скучен. Шеннейру было невозможно соответствовать.
— Кто же этого не хочет. Он должен быть чем-то. Чем-то великим.
Я хмыкнул, не сдержавшись, и вынужденно пояснил:
— Долго ждать придется.
Шеннейр поднял руку, чтобы, как и всегда, щелкнуть мне по лбу темной печатью в расплату за дерзость, но передумал.
Норман открыл нам дорогу к Вихрю. Мы ехали по маячкам, которые теперь выстроились в ряд, и буря не пыталась смести нас с дороги, и только ржавой пылью висела в воздухе. Я представлял, как умрет этот мир. Тихо, почти незаметно, покрываясь пылью.
У врат в Вихрь ждал Тхиа. Я едва не кинулся к нему с радостным приветствием, но знакомая ледяная аура привела в чувство. Лорд Норман надел на себя облик Тхиа. Было непонятно, зачем, но Лорд не зря хранил тело гончей.
Гончие послужили для меня пропуском. Он следовали своим путем; они оставили мне воспоминания и ощущение чего-то несделанного, незаконченного. Чтобы это заглушить, я возился с Матиасом. Я слишком привязывался. Ко всем, кто проявлял ко мне хоть немного участия. Смешно.
Норман был один. Я ожидал, что он возьмет с собой воинов, но он все еще был один.
— Вы уходите в одиночестве? Где ваши приближенные?
Он коснулся рукой лба:
— Моя колония со мной.
Но... воины? Я думал, из нас хоть заарнский Лорд придет нормально подготовленным.
На сей раз Вихрь притворялся нормальным зданием. Здесь все осталось так, как было, когда здесь жили маги, сбежавшие из разрушенной Шэн. Даже брошенные вещи остались на местах. Вихрь пытался копировать Шэн, и я узнавал просторные коридоры и лестницы. Стены Шэн были сложены из черного камня, и сколько бы ламп ни освещало помещения, они все равно оставались темными. Строителями башен были мирринийке, а они утверждали, что у них от черного цвета глаза отдыхают.
Лорд Норман шагал тяжело, и коридор содрогался от каждого шага, и на полу оставались вмятины. Словно тщедушная фигурка тащила на себе огромный груз.
— Я оставлю вам все подземные туннели, — видеть отсутствие эмоций Нормана на всегда живом лице Тхиа было тяжело. — Там есть рельсы, подземные озера.
Даже уходя, Норман заботился об Аринди. Порой мне казалось, что мы его не заслужили.
Шеннейр смотрел ему в затылок с холодной улыбкой. Если бы Норман не убрался сам, темный магистр пришел бы за ним лично.
— Жаль, что вам, Пятый Лорд, не пришлась по душе наша страна.
— Дом там, где сердце.
Лорд Норман возвращался домой.
Вихрь злился и рокотал внутри стен тысячей рассерженных шмелей. Подъемная платформа остановилась на одном из уровней: я ожидал, что Вихрь попытается меня ужалить и привезет к моей камере, но это было нечто другое.
Полукруглое помещение. Двери через равные промежутки. Гладкая поверхность, ни цифр, ни знаков.
Так холодно. Так холодно здесь.
Им не назначили ни цифр, ни знаков. Светлых просто заперли здесь, закрыли двери и больше никогда не открывали. Навсегда заперли в каменных склепах.
Они умерли, а их тела поглотил Вихрь. Я слышал это. Я никогда не открывал эти двери. Я не мог...
Шеннейр стукнул костяшками пальцев по стене, и Вихрь завизжал от боли. Платформа поехала вверх.
Из всех моих врагов Вихрь оказался удивительно сметлив. Кто бы мог подумать, что светлого магистра доводят до дрожи двери.
— Что вы смотрите, Кэрэа Рейни? — мученически процедил Шеннейр. — Ну что мне сделать? Я не умею воскрешать мертвых!
Я закрыл лицо трясущимися руками, чувствуя, как стучат зубы, а потом спокойно выпрямился. Шеннейр разнес свою камеру в клочья вместе с этажом: у каждого своя память.
— А ведь Миль сам себя выдал, — вдруг сказал темный магистр. — Когда я был в камере, он выносил мне мозги обвинениями, что я оставил вас в живых. Я думал, что он помешался. Я тогда упустил вас из виду, но, в целом, считал, что вы в камере не выжили.
А Миль знал, что я жив. Интересно, был ли хоть один великий темный маг, к кому Миль не приставал с разговорами о светлом магистре?
Удерживая меня под замком, темные поступали мудро. Они контролировали ситуацию. Решить, что раз светлый магистр у них в руках, то можно использовать это для пользы, было всего лишь следующим шагом. Не в укор темным: я сам в первую очередь помчался освобождать Шеннейра.
Платформа поднялась на площадку на крыше. Вихрь вырос так сильно, что сейчас уже далеко превосходил старую Шэн. По камням разбегались выжженные линии, соты, оставшиеся после Осеннего праздника.
Я вспоминал Осенний праздник, горы яблок, зеленых, красных, сладковатый и резкий запах гнили. Казалось, прошли годы, а ведь и года не прошло. Венец оператора замка просигналил об установлении связи.
— Я бы, может, вас и убил, светлый магистр, — казалось, каждая вспышка молний делает Шеннейра счастливее, — но мне нравится, что вы не боитесь риска.
Для чего — ведь риск приносит счастье. Я сделал сигнал спутникам подойти ближе и коснулся их.
...— А зачем с вами собственно столько времени возился Мэвер? Ему было запрещено причинять вам серьезный вред.
Я смотрел, как Миль работает над алхимическим столом: отмеряет порошки на точных весах, толчет ингредиенты в ступках, разливает жидкости по ретортам и ставит на огонь. Гудела вытяжка. Я пришел к Милю сразу после медблока: после капельниц меня всегда бил озноб и хотелось кого-то достать.
Темные искали наставников для учеников и хором сокрушались, что нас покинул такой хороший человек Мэвер. Лично я не доверил бы Мэверу и паука.
— Человеку, который накоротке общается с темным магистром, неуместно падать в обморок от упоминания какого-то Мэвера, — Миль толкнул мне под ноги кресло и сунул в руки дымящуюся чашу.
А я надеялся, что Миль меня уж точно поймет. И Шеннейр никогда не пытался со мной разговаривать.
— ...мы подробно обсудили все мои действия.
Дым пах можжевельником, так, как пахнут разогретые солнцем можжевеловые рощи на побережье. Я всегда должен был отвечать, но отвечать так, как надо. Не так сложно, если ты эмпат, но сложнее, когда противник это знает.
Светлые лгут. Всегда.
Так говорил Мэвер, но ему не нравилось, когда я соглашался. Это была игра с непредсказуемыми правилами.
— Но он утешал меня и говорил, что ошибаться не страшно.
Зелье Миля вскипело и вылилось на плиту: Миль едва успел спасти остаток и теперь смотрел в кастрюлю со скорбным видом, и я решил рассказать ему что-нибудь веселое.
— Я несколько раз подробно пересказал ему, как Шеннейр убил моего магистра. Столько повторений, Миль, вызывают мысли не о злодействе, а о плохой памяти.
Я каждый раз рассказывал разные истории.
— Однажды он принес то зелье, которое сейчас прожигает вашу плиту, и убедил меня окунуть туда руку. Нет, это было оправданно; и он показал, как это перевязывать, — я вытянул перед собой ладонь, — совсем незаметно. Впрочем, он сказал, что это совершенно не больно, и я тоже так считаю.
По моему мнению, Мэверу стоило поменьше говорить.
Солнце висело совсем низко. Песчаная равнина была исчерчена тенями, и вокруг не было никого, но каждый камень, каждый холм и постоянно движущийся, извивающийся песок были враждебны. Я не слышал ничего живого, но чувствовал взгляды и злобу.
Мы стояли на каменной площадке, почти занесенной песком. Вихрь, такой высокий, утонул до самой крыши. Шеннейр достал из сумки белую ткань, развернул и вынул нож: совершенно обычный; со ржавыми пятнами на лезвии и перемотанной изолентой рукояткой.
— Нож, которым я добил светлого магистра Ишенгу, — задумчиво проговорил он. — Восхитительнее всего ломать нечто великое.
Я сдержал вздох:
— А ткань, это...
— Приграничный хлопок, — Шеннейр потер переносицу, а потом оживленно улыбнулся. — Я не могу гонять врагов полотенцем, Кэрэа.
И подбросил нож; нож перевернулся и точно вошел в стык камней. По нервам Вихря пронеслась вспышка, и вокруг лезвия выступила густая багровая жидкость, растекаясь по камню.
— Никогда не приносил в жертву здание, — Шеннейр вытащил нож, обмакнул в кровь палец и начал чертить знаки. Ощущение темного ритуала давило, как и всегда; стон, родившийся в недрах Вихря, усилился и застыл на самой зубодробительной ноте, а потом распался на шелест и невнятные всхлипы. — Следите за мыслью, Кэрэа, вот это вам понравится. Я отправил светлых в Вихрь, и Вихрь сожрал их мучения и стал сильнее; и его жертвоприношение приносит силу мне. По вашим представлениям, светлые послужили великому делу. А какое у вас, у светлых, еще может быть счастье?
Я отступил, стараясь не запачкаться. Мы не объявляли нападение, но Первый Лорд знал, что мы здесь.
Первый Лорд поднимался. Поверхность земли двигалась, бугрилась, всюду, куда хватало взора. А он оказался... большим. Воздух сгустился: Лорд был невидим, но закрывал небо. Теперь я слышал его тьму: Первый Лорд был грубой обезличенной мощью, стагнацией, неизменностью, тупым движением челюстей. Хотя какого разума можно ожидать от существа, которое днями напролет спит.
Солнце задрожало, дернулось и сдвинулось вниз на одно деление. Чудовищно насыщенное психическое поле сжало голову; я выстрелил. Усиленное проклятие проделало в теле Лорда дыру, из которой хлынули сверкающие лучи, но рана мгновенно заросла.
На стекле прицела вспыхнул и погас косой крестик.
Из песочных нор, из земли, из подземных туннелей выбирались существа и подходили ближе. На их телах были глазки, которые реагировали на свет и тепло, они толкались, теснились, слипались в одну массу, а более я ничего описать был не в силах, потому что они были невыразимо прекрасны. Мне захотелось посчитать, сколько биомассы Заарнея составляла биомасса первой колонии.
Норман протянул к ним руки. Его пальцы были длинными и становились все длиннее: они обогнули нас с Шеннейром и потекли дальше, ветвясь, и коснулись первого ряда существ. Я решил, что это тоже невыразимо прекрасно. Кто, как не светлые, способны видеть истинную красоту.
Шеннейр поднял голову, кратко выругался, и вернулся к ритуалу.
По рядам существ пронесся электрический разряд, и они слитно, как косяк рыбы, развернулись и окружили нас защитными кольцами. Я спохватился и церемонно представил:
— Поприветствуйте Четвертого Лорда!
Над равниной разнесся гулкий звук, похожий на удар гонга. Норман чуть наклонил голову. Тупая сила натолкнулась на ледяные щиты, и в ощущениях Первого впервые появилось что-то, напоминающее удивление.
Привратники возникли из ниоткуда, столь же флегматичные, как всегда, столь же огромные. Но они не нападали: Четвертый Лорд Норман имел права здесь быть. Лордов всегда четверо: разорвав Четвертого, Лорды всего лишь освободили Пятому причитающееся ему место. В эмоциях Нормана я слышал торжество.
Шеннейр напоследок ткнул Вихрь в нервный узел; песок вокруг площадки просел и посыпался в глубокую яму, и здание наконец начало расти, вознося нас на уровень врагов. Я видел врата; пустые оболочки инкубаторов прорыва, так и не завершивших работу; разлом, который сверху казался еще масштабнее. Первый Лорд и Норман схлестнулись всерьез; Вихрь страдал от ран, всасывая в себя энергию как воронка, и подпитывал собой алтарь, и тьма вокруг Шеннейра становилась плотнее. Мне казалось, мы замкнули какую-то цепь.
Если бы только мы могли уничтожить Заарней.
Если бы Заарней можно было уничтожить, это бы давно сделали.
Я надеялся, что механизму, лежащему в основе Заарнея, хочется выжить любой ценой. Но бедное Сердце надрывалось, не справляясь — потому что энергии всегда мало. Потому что чем больше энергии получали Лорды, тем больше они росли, а чем больше они росли, тем больше им требовалось энергии. Сердце даже не могло свернуть мир и уйти на новый цикл: здесь растопырились Лорды и не хотели отдать ни крохи своего места и статуса.
В горле заклокотало; я сплюнул кровь на жертвенник, надеясь, что тот не примет всерьез, и сказал:
— Кажется, Первый Лорд, я должен прояснить ситуацию.
Мои слова были не слышны. Я откашлялся и выстрелил снова, привлекая внимание.
— Сердце Хсаа'Р'Нэа закидывало сеть, закидывало крючок, чтобы привести меня сюда, чтобы я открыл врата и спас ваш мир. И, как уполномоченный представитель Хсаа'Р'Нэа, я вынужден сообщить, что проблема не вне, а внутри.
Солнце сорвалось с места и упало за горизонт. Сразу настала полная тьма; в ушах загудел ветер, и мне показалось, что с непроглядно-черного неба на нас дышит космический холод. Но вот солнце поднялось по другую руку; по равнине протянулись длинные тени; солнце вскарабкалось в зенит и рухнуло вниз снова.
Свет. Тьма. Свет. Тьма. От мельтешения и вспышек болели глаза. Тени выписывали вокруг камней круги как стрелки часов.
— Это вы убиваете ваш мир. Это вы забираете его силу себе. Это вас стало слишком много, и вы не хотите меняться, — я сложил руки перед собой, и скромно объявил: — Я светлый магистр, и я не могу сопротивляться инстинктам. Я обязан спасти ваш мир. От вас.
Первый Лорд издал тихий вздох; протяжный ноющий звук всколыхнул воздух. Шеннейр положил нож на ладонь и вытянул перед собой руку. Я напряженно следил за каждым его движением:
— Вы говорили мне, Лорд Норман, что тьма Хсаа'Р'Нэа пропитывает, отравляет наш мир.
Но есть один нюанс.
Мы не доверяли Норману и не посвящали его в детали. Шеннейр убедил меня взять оружие, чтобы в случае неприятностей пристрелить его форму и сбежать.
— Но мы используем вашу тьму очень давно. И у нас есть темный магистр.
А вы стали слишком похожи на нас.
Шеннейр обернулся: глаза его сияли, и тьма вокруг него бушевала и ревела в упоении бури, и в ней вспыхивали звезды, и полыхали в мучительной агонии, и взрывались, чтобы вспыхнуть снова
— И, как темный магистр, я обязан доказать, что моя тьма правильнее!
Мне казалось, что внутри Заарнея, в сердце этой дряхлой, усталой, равнодушной земли, что-то прислушивается. Тьма всегда любила Шеннейра.
Привратники склонились над ним и осторожно подхватили нож. И Шеннейр указал им цель.
— "И герои вспороли чудовищу брюхо, и оттуда посыпались все вещи, которое оно сожрало, и солнце, и звезды..."
Вода и солнечный свет хлынули потоком, расплескиваясь по миру. Почему-то разрушение шло за мной по пятам.
И я светло улыбнулся:
— Да какое же вы зло? Я не могу воевать против рыбок.
Большая пучеглазая камбала смотрела на меня очень зло и топорщила неожиданно острые плавники. Я снял церемониальную накидку (Миль был прав, пригодилась) и осторожно завернул в нее рыбу. Шеннейр подобрал нож.
Темный магистр Шеннейр, сообразно своей доброте, предлагал выкинуть Первого Лорда с Вихря вниз и посмотреть, как могучий Лорд покоряет пространство, но я не стал рисковать. Еще расшибется, и следующим Лордом станет Вихрь.
Черная башня Вихря торчала из воды, теперь изрядно перекошенная, а на ее верхушке чистейшей тьмой горел алтарь и, напоминанием о ступившем на эту землю зле, клубилась собственно чистейшая тьма. Контуры Вихря подрагивали — Заарней пытался от него избавиться. Теперь Вихрь служил перемычкой между мирами, и если его разорвут, то разорвут связь с нами.
Вода переливалась на солнце, плескалась до горизонта. Неглубоко, по колено; рябь бросала на дно золотую сеть. Камбала шустро зарылась в песок и рванула вдаль — вынашивать планы мести. Жизнь Первого Лорда стала сложнее, но определенно интереснее.
— Уха уплыла, — просто прокомментировал победу милосердия Шеннейр.
Мир казался застывшим, но вдали, в гладкой стеклянной поверхности, уже отражались синие тучи. Заарнею не хватало хорошей бури. Я представил, как обитатели плещутся на мелководье и греются на песчаных косах; мои будущие светлые маги вырастут быстро.
— Я пересоздам свою колонию заново, — Четвертый Лорд коснулся виска, и вдруг азартно сощурился, став полностью похожим на Тхиа.
Маленькая светлая искорка едва горела у него внутри. Норман стоял на месте, пока не превратился в одинокую черную точку.
Я не знал, правильно ли мы поступаем, доверяя ему. Нельзя знать заранее.
Врата развалились. Огромные костяные столбы лежали на земле, и длинные полотнища ткани полоскались в волнах. Надеюсь, мучениям существ, что были заточены внутри, теперь пришел конец. Энергии и координации, чтобы создать нового навигатора, у Хсаа'Р'Нэа теперь долго не будет. Хсаа'Р'Нэа научится жить самостоятельно: это единственное, что я, как светлый магистр, мог сделать для мира-паразита.
— Но гибели мира мы не увидим.
А я уже втянулся. Шеннейр сильно щурился от яркого света; он опустил руку в воду и прижал мокрую ладонь ко лбу и сразу подхватил:
— Обязанности мешают веселью. Но можно что-то придумать!
Таким, как Шеннейр, никогда не хватит крови. Я посмотрел на него и слабо улыбнулся.
Серебряный обруч оператора окутывал голову прохладой. С той стороны до меня пытались дозваться, и, кроме Гвендолин, это мог сделать только один человек.
— ...ни!
Этот человек достанет и в могиле.
Я вслушался, пытаясь понять, что, по мнению Миля, я забыл или не сделал — то ли забыл вместо защитных старых перчаток новые красивые белые, то ли не включил переговорный браслет — и горестно сообщил:
— Заарней побежден. Но он выпил из нашего мира слишком много крови. И теперь, чтобы выжить, мы должны отправиться на поиски мира-жертвы... — я сделал тщательно выверенную паузу, и быстро сообщил, предвосхищая бурю: — Да я невсерьез, Миль.
И отключился.
Жертвенник уже был перед нами. Тонкие розоватые стены и золотые витые колонны. Здание расширилось и устремилось ввысь. Шагнуть в темноту, где был едва подсвечен зеленоватый горизонт, а над землей поднимались ядовитые испарения, и огромный белый круг равнодушно висел над головой, было тревожно.
Я думал о том, что было бы, вернись я без Шеннейра. Никто не посмеет бросить обвинения мне в лицо. И Эршенгаль с его приятными вежливыми подручными для меня больше не страшен. Но часто ли станут задавать вопрос — почему светлый магистр вернулся, а темный нет?
Я протянул Шеннейру руку.
Заарней остался за спиной, и я забыл о нем, как только покинул.
...в лицо хлестнул ветер. Вокруг неслись рваные серые облака, подсвеченные электрическими вспышками; на камни лег косой дождь, и Шеннейр поднял щиты, прикрывая нас от дождя и от ветра. На верхней площадке Вихря было свежо и неуютно.
Я думал о том, как опишут наше путешествие те, кто остались снаружи. "И бились они три дня и три ночи; содрогалась земля, сверкали молнии над черной башней..." Найдутся десятки подходящих катренов. Но я светлый магистр, и я не умею сражаться.
Серебряный обруч, полностью выбравший свой ресурс, почернел и распался на нити. Вихрь ревел и свистел, прогоняя воздух через дыхательные шахты. Заарней тянул его и выкручивал, но Вихрь вцепился в него крепко, и корни Вихря прочно сидели в земле Аринди. Заарней был целым миром, и Вихрь растягивался, все сильнее. Нам надо успеть спуститься.
Но правда в том, что Заарней никогда не был важен.
Пелена облаков на мгновение разорвалась, открывая опустошенную землю Аринди, беспредельную, до самых хорских гор. Шеннейр коснулся воротника, как много раз до этого, чтобы достать цепочку с рыбкой-амулетом, и отдернул руку; отвернулся, потер переносицу и рассмеялся, смотря на распростертую под его ногами страну. Только что спасенную, может быть.
— Что может быть более великим...
Я выстрелил ему в затылок.
Заарней удобно попался мне под руку, но мое сражение было иным.
Я смотрел на тело под ногами. Время шло так тихо, так медленно, до головокружения невозможное. Крестик на прицеле погас, и стекло рассыпалось в крошево. Я опустил оружие и сказал:
— Благодарю за сотрудничество.
Так тихо. Так пусто.
Я всегда выполняю свою работу хорошо. Моей гильдии не в чем меня упрекнуть.
Вы неспособны на физическое насилие, как сказал Нэттэйдж.
Может быть.
Я светлый магистр, и вы будете думать так, как я пожелаю.
Конечно, они не могли бы меня упрекнуть. Они же мертвые.
"Весь мир крутится вокруг светлого магистра!", как однажды обвинил меня Миль.
Весь этот мир в моей голове.
Все эти чудовища, готовые сожрать мой разум.
Все эти мысли и идеи, которые борются между собой.
Я прикусил язык, чтобы не рассмеяться, а потом понял, что меня все равно некому услышать.
Ведь эмпатический мост работает в обе стороны. Эмоции Шеннейра передавались мне — кто мог сказать, что это хорошо? И мои эмоции передавались Шеннейру.
"Эмпатия — величайшая сила". Так говорил мне Мэвер.
Они все были правы. Мэвер был великолепным учителем.
Я видел войну. Я видел эти сражения, эти смерти темных, так дорого оплаченные, всю эту мерзость.
И тогда я понял — моя гильдия убивала темных так неэффективно!
Тени скользили внутри матовой поверхности стен, навсегда вплавленные в эти стены. Я скользил по ним ладонью.
Мне жаль, мне жаль, мне так жаль, что я не умер вместе с вами. Я ничего не придумал, чтобы вас спасти.
Я даже не знаю, как многие умерли. О чем они думали, что чувствовали. Меня не было рядом, и я ничего не могу изменить. Но, мой магистр Ишенга, вы развязали войну, которая уничтожила нас всех. Я не могу вас простить.
Моя тень скользила по стенам, и только она. Я так хотел не помнить. Я не хотел вас забывать, но ведь, в конце концов, я остался один.
Свет сияет над синим морем
Синее небо над синим морем...
Я понял, что ничего больше не могу сказать. Всему приходит пора умирать, и стихам тоже.
"Почему все твои стихи о волнах и о море?" — однажды спросил Матиас.
Что я мог ответить. Я так мечтал сбежать.
Моя камера осталась непотревоженной. Вихрь содрогался под моими ногами.
Война шла по миру. Я знал, что светлого и темного магистров, вместе спасающих мир, мало, чтобы ее остановить. Но если магистры вдруг случайно и одновременно погибнут, то это даст откат, который нарушит работу всех заклинаний. Нельзя воевать тем, чего нет. Недолго; но память Источников вскипит, и некоторые неконвенционные проклятия сотрутся.
Если светлый и темный магистр пожертвуют собой ради спасения мира, это даст великий символ для будущего. Мертвых любят больше. Они не могут испортить о себе впечатление.
Я считал, что это грандиозно. Темный магистр Шеннейр, вы мне благодарны? Теперь вы навсегда останетесь по-настоящему великим магистром. Но я — не ваша золотая ставка.
Браслет на руке потеплел. Меня пытался дозваться Миль; я снял браслет и катнул его по полу, и выстрелил на звук. Заклинание разбило браслет на осколки.
— Я же обещал, Миль, что вы будете жить.
Ведь у великого мага Миля великая роль.
А ведь клятва, которую я дал высшим, только что полностью перешла к Милю. Высшие были так самоуверенны и самодовольны, и клятва снизила их бдительность. Но мало обладать тайным оружием — надо успеть. Они протянули время и не успели.
Я раскрыл корпус оружия, отключил нервный центр, разобрал на части.
...И, в конце концов, я остался один, и все пошло не очень...
Не очень...
Я мог проиграть. Новый светлый магистр улыбнется таинственной улыбкой и скажет Так и было задумано и Светлые магистры не проигрывают. Некоторым светлым магистрам приходится сложнее, чем другим.
Я раскрыл корпус оружия, отключил нервный центр, разобрал на части, положил по обе стороны. И закрыл глаза.
Я так любил их всех и свою страну. Я так хотел вернуться.
Все мои действия, все поступки вели сюда. Поздно сожалеть и поздно думать о прошлом. Мир сделает оборот, и ничего не изменится. Волны будут биться о берег и стирать следы.
Один.
Два.
Три.
И гигантский механизм наконец замолчал.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
Они не знали, кто создал их и зачем.
У них была пустыня и разрушенный мир, несущийся посреди губительного хаоса, полного хохочущих незримых и несуществующих тварей.
У них были несколько изображений и память — те смутные воспоминания, которые с трудом хранит взрослая особь, воспоминания о защищенности, которую может дать только тонкая оболочка икринки, о сияющем, безграничном счастье и полном единении. Они знали, что были любимы. Искра, которая дарована им, всегда сияла во тьме.
У них были разрушенные Врата. Тот, кто их создал, загадал сложную загадку. Но через мрак и фиолетовый хаос, через незримых ужасных несуществующих тварей, через тысячи длинных дней они найдут его, потому что он ждет их.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
