Творец и малярша

В следующий раз Лиска появилась, когда Пыжиков уже поставил крест на своём свитере; сидела на ступеньках под дверью квартиры и ждала его возвращения. Синяя и красноносая.

— Ну, здравствуй, Василиса. Давно сидишь?

— Здрасьте. Давно. Часа два. Задубела вся.

— Потому что одеваться надо по сезону. Пальто теплое. Шапка. А не это вот, на ушах. Ладно. Сейчас чайку попьём, согреешься. А это что?..

— Яблоки. Зелёные. Из сада моей бабушки. Должна же я что-то есть, когда буду приходить в гости? Они хорошо лежат, их просто поставить куда-нибудь в сторонку и всё.

Подхватив сумку — Однако... — Пыжиков отомкнул дверь и пропустил гостью вперед: — Заходи. Раздевайся.

Под курткой у Василисы обнаружилась гимнастёрка, утыканная комсомольскими значками.

— Ну как?.. Нравится?.. — довольная произведенным эффектом, спросила она и, изо всех сил, выпятила грудь. — Для вас старалась. И, выставившись в лицо Пыжикову круглыми, бесцветными глазками, в которых начали зажигаться и плясать зелёные огоньки, грустно добавила — Груди вот только не достаточно для всей этой красоты. Или ничего?..

— Знаешь, по-моему, тебя напрасно вышибли из "карандаша", — с трудом оторвав взгляд от её глаз, строгим голосом сказал Пыжиков, — из тебя мог бы получиться ат-личный клоун.

— А у вас хорошо, — сказала, прощаясь гостья, — пусто, книг много. Не то, что у нас дома, всё коврами, хрусталём и гарнитурами забито. Вот только стены мне не нравятся... Но это ничего. Это — поправимо. Когда мы поженимся, я их тут же перекрашу.

— Поженимся?.. Мы?.. — опешил Пыжиков.

— Конечно, — подтвердила гостья, глядя на Пыжикова зеленущими, мерцающими глазами. — Вы ведь отвечаете за тех, кого приручили?..

— А я что, тебя приручил?.. — ещё больше растерялся Пыжиков.

— А то ж! — рассмеялась гостья. — Стала бы я есть у вас с руки...

— Ну, знаешь! Шутница... — выдохнул Пыжиков.

Они поженились через год и один месяц. Ещё через год родилась Татка. А до этого...

Старик протянул руку и нащупал на тумбочке блистер с таблетками.

...Она появлялась в любое удобное для неё время, полностью ломая жизненный порядок Пыжикова. "Пыжиков, я не буду тебе мешать, просто посижу в уголочке и почитаю. А?.. Пыжиков?..". "Пыжиков, у меня форс мажор! Я опоздала на последнюю электричку! Ведь ты меня не выгонишь?.."

Жила Лиска у бабки по отцу: "Сначала — на электричке, потом автобусом. Или на попутке, а там — через лесок" Вот это: "на попутке" и "через лесок" очень не нравилось Пыжикову, особенно в позднее время. Конечно же, он её пускал. И даже, на случай форс мажоров, приобрел раскладушку, которую ставил на кухне — "В последний раз, Василиса! — В последний, Пыжиков! Комсомолом клянусь!" — для неорганизованной знакомой. Да. Именно знакомой. Потому что у него была четко выраженная жизненная позиция. И случайные связи в неё не вписывались. Тем более, с несовершеннолетними. Ведь мы отвечаем за тех, кого приручили?

"Пыжиков, я не буду тебе мешать, просто посижу в уголочке и почитаю". Обычно так и было. Если Пыжиков был занят, писал планы и программы, Лиска сидела с книжкой в кресле у него за спиной или тихонько бренчала на гитаре, закрывшись в кухне — сочиняла песни. Но иногда на неё находило. Ох уж этот зеленющий взгляд Евы, он чувствовал его даже затылком... Лиска откладывала книжку, на цыпочках подкрадывалась к Пыжикову, плюхалась к нему на колени и, крутя перед носом обгрызенным яблоком, торжественным голосом призывала

— Пыыыжиков! Кусни! Кусни и — грехопадиии! А?.. Пыжиков?.. Ну же, кусни, не бойся...

Пыжиков решительно ссаживал Еву с колен — Так, Василиса. Кончай свои глупости, — поднимался и шёл в ванную принять холодный душ. А она, хохоча, кричала ему вслед

— Нееет! Никакой ты не Андрюша Пыжиков! Ты — Пужиков! Дрюша Пужиков!

Пал Пыжиков в день подачи заявления в ЗАГС. Василиса заявилась к нему вечером: с чемоданом, гитарой и грязным уличным котярой подмышкой.

— Это мой тёзка. Васючок. Пыжиков, правда, он классный?.. С сегодняшнего дня мы будем у тебя жить.

Котяра умильно заглядывал Пыжикову в лицо и старательно поджимал лапы и хвост, изо всех сил кося под маленького котёночка.

— Нет. Никаких котов. Уличный кот в доме — полнейшая глупость.

— Ладно, — без сопротивления согласилась Лиска, — тогда мы уходим. Пошли, Васючок.

Васючок оказался редкостным мерзавцем. Он орал по ночам в открытую форточку, мешая спать. Пробирался в постель и совал усы Пыжикову в нос. Или с размаху прыгал со шкафа ему на живот. И, самое главное, что бесило Пыжикова до невероятия, метил его личные вещи. "Он чувствует в тебе мужика, Пужиков. Соперника. Гордись! — смеялась Лиска на все его возмущенные — Ууубью гада..." Иногда котяра подбегал к открытой двери и топтался на пороге, как бы в раздумье: Уйти?.. Остаться?.. И однажды, когда Васьки не было дома, Пыжиков, пинком под зад — Гамлет хренов! — помог её тёзке сделать этот непростой выбор. Василиса тогда ничего не сказала Пыжикову, ни единого слова упрёка, всё, что она сделала, — перекрасила назавтра апельсиновые стены в унылый фиолетовый цвет.

Стены из белых стали апельсиновыми на следующий день после её переезда. "Жизнь надо раскрашивать, Пыжиков! Как там у нас, у комсомольцев?.. Кто, если не ты?!" И она раскрашивала. Часто и с удовольствием. По каким-то, одной ей ведомым мотивам. Одевшись в рабочий полукомбинезон на три размера больше, клетчатую рубашку и треуголку, сложенную из газеты. Кистью на длинной палке, которую макала в помятое жестяное ведро, уляпанное наслоениями разноцветных красок. Поначалу это забавляло, потом начало раздражать, потом Пыжиков смирился — "И на какие только глупости не тратят люди свою созидательную энергию..." — и дал ей снисходительное имя: Малярша.

Сам Пыжиков точно знал, на что и как их надо тратить, эти самые энергии. Главное — порядок: порядок дает устойчивость, устойчивость — спокойствие, а спокойствие — счастье.

— ...Пы-жи-ков... нууу... Пы-жи-ков... про-сы-пай-ся... Да просыпайся же!

— Что?..

— Пыжиков, послушай, какая суперская рифма!

— Какая ещё рифма?.. Я сплю. Ночь. Ночью надо спать, а не сочинять песни.

— Нет, Пыжиков! Послушай! Послушай и спи дальше.

— Василиса, отстань со своими глупостями. Послушаю утром. У меня завтра непростой день.

— Нееет... Пужичек... ты послушаешь... прямо сейчас... послууушаешь...

— Василиса... что ты творишь... Ва... что... ты... тво...

Старик протянул руку и нащупал на тумбочке блистер с таблетками. Неловкое движение — и блистер выпал из ослабевших пальцев куда-то вниз.

Когда Татке было четыре, Пыжиков забыл купить настоящую ёлку. Его девчонки сидели дома: маленькая кашляла, а большая — с ней, на больничном; так что ёлка была за ним. Татка болела часто; и всё — из-за безалаберного образа жизни её матери, и сейчас, и во время беременности. Так думал Пыжиков. Нет. Даже не думал. Он был в этом убежден. Какие биоритмы?.. Режим, режим и ещё раз — режим! Какое вегетарианство?.. "Евы не едят колбасу"?.. Да пусть не едят, да на здоровье! А ребёнку нужно полноценное питание. Ребенку нужно мя-со! И она ещё ставит вопрос о "много детей". Кому?.. Ей?.. Глупости! Тем более сейчас, когда после смерти главного, многолетнего лидера всё полетело в тартарары... Смерть за смертью и — вот. Получите и распишитесь: всё будем перестраивать. Перекрашивать малярной кистью! Все оденемся в рабочие комбинезоны, ковбойки, треуголки из газет и — вперед! Знаем. Насмотрелись.

Пыжиков взял со стола нераспечатанную коробку с модной ёлкой из пластмассовой "фольги", — замотался и не успел поставить у себя в кабинете, закрыл кабинет, сдал ключ вахтеру и отправился к своим девчонкам.

Они одновременно выбежали в прихожую на стук входной двери: в одинаковых поварских колпаках и белых фартуках, с красными клоунскими носами на резиночках. Одна с ложкой, с которой что-то стекало, вторая — с куском теста в руках — Па-а-апочка! Папочка пришёл! А мы торт пекём! Яблочный... — и уставились на Пыжикова одинаковыми круглыми глазками, в которых медленно гасла радость — А ёлка?..

— Так вот же она! — протянул к ним руки с новомодной ёлкой Пыжиков, — Сейчас откроем, нарядим...

— Пыжиков... А мы так ждали ёлку... настоящую...

— Ждали?.. Ёлку ждали?.. — не выдержал Пыжиков их разочарованных глаз, — А меня?.. Меня хоть кто-нибудь ждал?.. Мне-то, хоть кто-нибудь рад?.. Ёлку они ждали! А это вам чем плоха?! Это вам — не ёлка?! Всем — нормально! А им, видите ли, нас-то-я-щу-ю подавай! А мне надоели эти вечные сухие иголки в трусах! И битые игрушки под босыми пятками! Мне надоели эти вечные яблочные торты, пироги, пудинги и вафли! И все эти шарлотки с муссами! Евы не едят колбасу?.. Да хрен с вами! Не ешьте! А я хочу нормальной еды! Как положено — первое, второе и третье! Котлету с картошкой! Борщ с мясом! Имею право придти с работы и поесть по-человечески?! А не варить себе казенные пельмени или фрикадельки?! Ёлка им не та! Меня кто-нибудь спросил, что мне — то, а что — не то?! Меня кто-нибудь, хоть раз спросил, как там дела в "моём комсомоле"?! Спросил?! Без издевки и без иронии?! Спросил?! Так вот! Хреново дела в моём комсомоле! Так хреново, что завтра у вас не только пирога яблочного, а куска хлеба может не быть! Ёлка им не та! Не нравится?.. Так катитесь туда, где та! Вперёд!

— Ладно, — без сопротивления согласилась Василиса. — Я поняла тебя, Пужиков. Пойдём, Татка. Мы уезжаем к бабушке Кате.

— Уезжаем?.. Мы?.. Да ни хрена ты не поняла! Ты! Ты уезжаешь! Ребёнок остаётся со мной. А ты можешь ехать к своей бабке, заодно там за ней и присмотришь, по месту жительства! А то дассстала уже всех своими болячками и проблемами! Скатертью дорожка! Хорошего Нового года! С настоящей ёлкой! Ммма-ляр-ша...

Посмотрев на Пыжикова печальным глазами, Малярша, как была: в колпаке и фартуке, с дурацким клоунским носом, всунула ноги в сапоги, сняла с вешалки куртку, в которой пришла к нему пять лет назад, — Шубу надень!.. — открыла дверь, вышла и тихо закрыла её за собой, повернув ключ в замке — щщщёлк.

Этот тихий "щёлк" прозвучал для Пыжикова оглушительно. Как выстрел. Отрезвил. Вернул в реальность. Он было метнулся следом: "Ева! Не..." Но тут с Таткой случилась истерика: — Ма-ма-а-а-а! Ма-моч-ка-а-а! А-а-а-а!.. — Татка... Таточка! Мама немножко погуляет и — вернётся! Ну?.. Доченька?.. Всё... всё... Погуляет и — придёт. Придёт.

Не пришла. Ни в тот день, ни назавтра. Пыжиков увидел Маляршу через несколько дней, на опознании в морге: "на попутке" и "через лесочек" сделали своё дело. Тогда же узнал, что она была беременна. Четвертый месяц. А он ничего не замечал.

Татка перестала разговаривать, есть, смотрела волчонком и, забившись в угол, всё грызла и грызла зелёные яблоки...

Надо было жить дальше. Пыжиков вернул стенам первоначальный белый цвет; и выписал для ухода и надзора за Таткой дальнюю родственницу из-под Рязани, хорошую, добрую, домашнюю женщину без "закидонов", как раз то, что было нужно для спокойной, правильной жизни.

Всё, решил тогда для себя Пыжиков, всё. И начал строить Город Без Глупостей: подъём в шесть, отбой — в десять (для детей до пятнадцати — в девять) и ни-ка-ких "ну ещё чуть-чуууть..." Спецшкола с усиленным иностранным, спорт, шахматы и кружок домоводства. Всё — по расписанию. Всё — под полным контролем: порядок дает устойчивость, устойчивость — спокойствие, а спокойствие — счастье.

Когда Татке исполнилось пятнадцать, она, глядя на Пыжикова круглыми безмятежными глазками, сообщила, что ждёт ребёнка. Это сообщение вызвало тектонический сдвиг такой силы, что частично построенный Город Без Глупостей зашатался, затрещал и разрушился почти до основания, подняв гигантские клубы пыли. Потом творцу придется потратить много сил и времени на его восстановление. Но это будет потом.

— Кто?.. — спросил Пыжиков, не дождавшись, пока осядут клубы пыли. — Кто?! Где?! Когда?! Отвечай!!!

— А я точно не знаю, папочка, кто — засмеялась ему в лицо дочь, — понятия не имею! Да и какая разница?.. Главное, что я тебя — сделала! — продолжала хохотать Татка; и Пыжикову показалось, что он видит на её лице красный клоунский нос на резиночке. — Хотел меня в концлагерь упрятать?.. А — не вышло! Ха-ха!

— Вон. — Сказал Пыжиков тихим голосом и показал на дверь. — Пошла вон.

— Да с радостью! Ты — фашист! Ты — хуже фашиста! Из-за тебя мама умерла! — выплюнула дочь ему в лицо и выскочила за дверь, едва различимая в клубах не осевшей пыли. Когда пыль осела, Пыжиков пытался её найти. Не нашёл.

Старик протянул руку и нащупал на тумбочке блистер с таблетками. Неловкое движение — и блистер выпал из ослабевших пальцев куда-то вниз. Искать и поднимать не было времени:

до конца календарного года оставалось ровно пять минут. Махнув рукой, старик на удивление легко поднялся с кресла и пошёл.

Город Без Глупостей встретил творца тишиной. В Городе Без Глупостей празднование Нового Года было запрещено законодательно. Погасшие окна, выключенные фонари: ночью надо полноценно отдыхать, чтобы продуктивно работать днём. Так зачем же впустую жечь электричество?..

На главной площади города, напротив дворца Правосудия каменная Фемида со сбитой на лоб повязкой в правой руке вместо меча держала большое зелёное яблоко. Увидев творца, Фемида засмеялась и резко бросила яблоко в его сторону: — Грехопади, Пыжиков!

То ли от неожиданности, то ли повинуясь приказу Богини, творец поймал яблоко и вонзил в него зубы.

Яблоко брызнуло соком. Каждая капелька сока превратилась в фонарик, какие мастерили, перепачкав всё клеем, из фольги, яичной скорлупы, проволоки и ещё бог знает чего Малярша с Таткой на Новогоднюю ёлку. Фонарики поднялись в воздух, вспыхнули и осветили спящий город. И тут творец увидел Маляршу.

Она шла по площади к нему навстречу. К нему! В рабочем полукомбинезоне, клетчатой рубашке и газетной треуголке на голове. В одной руке Малярша держала помятое жестяное ведро, заляпанное наслоениями разноцветных красок, в другой — кисть на длинной палке. Рядом с ней, подняв хвост трубой, бежал довольный Васючок.

Подошла вплотную, привстала на цыпочки и поцеловала Пыжикова в губы долгим поцелуем: — Здравствуй, Пужиков! Я рада, что мы опять встретились. Я приготовила для тебя Новогодний подарок. Только, сначала ты должен кое-что сделать. Ты ведь знаешь, что?.. — Знаю, — сказал Пыжиков, взял у неё кисть, обмакнул в ведро с краской и несколькими мазками нарисовал на главной площади города праздничную ёлку. От волнения рука творца впервые дрогнула и получилось не очень. Не очень, да?.. — огорченно произнёс он, повернувшись к Малярше. — Прекрасно! — сказала она, сияя зеленущими глазами, — Пужиков, ты — лучший. Дай мне руку!

Пыжиков дал ей руку, они поднялись над землей и полетели. Творец нарисовал на небе сверкающие звёзды; и те лучами зажгли огни на праздничной ёлке. А потом, — и не важно, что была ночь! — нарисовал смеющееся солнце. И кусочек яркого голубого неба вокруг него. Это было так здорово — делать глупости! Город проснулся, осветился окнами, захлопал дверями домов: жители спешили на главную площадь, где вовсю играла музыка. А потом они влетели в одно из светящихся окон, прямо в открытую форточку, из которой торчала наглая кошачья морда! И там, в комнате, стояла наряженная ёлка и было много весёлых людей, и детей и взрослых. Все окружили творца и Маляршу и начали поздравлять их с Новым Годом. Ты понял, Пужиков?.. — потом шепнула ему Малярша, — это наша Татка, а это — её дети, а это — муж. А вон тот красавчик — наш сын Ванечка, а это — его жена и дети... — Я понял — кивнул он в ответ и счастливо засмеялся. А потом все ели яблочный торт и пили яблочный лимонад. А потом играли в фанты и водили хоровод вокруг ёлки. А потом... И никто не обращал внимания на старика, который, уронив голову на грудь, с закрытыми глазами и улыбкой на губах молча сидел в углу комнаты. Наверное, спал.