Князя любить - подстилкой прослыть

Арир вздохнул и сел в изножье кровати. Отвел глаза.

— Исцелил.

— И ты всегда так будешь? Сначала изнасилуешь, потом залечишь?

— Ты мне солгал.

— Еще бы я сказал правду, — Калил резко сел, не почувствовав ни малейшего дискомфорта, и натянул на себя подхваченную с пола тунику. Обхватил плечи руками, отвернулся и застыл. Потерянный, униженный и одинокий.

Арир зажмурился на миг и медленно встал.

— Ты делаешь меня безумным, — произнес он тихо, но внятно. И вышел. Боль была сильной. Даже ангельской, бессмертной душе такую было не просто пережить.

А Калил плакал. Свернувшись калачиком на постели, обняв руками тело, запятнанное похотью врага, плакал. Его била дрожь, он мечтал о смерти, он просил богов о ней, но знал, что в обители ангелов, боги Империи ему не ответят. Он умер для них, навсегда исчез из этого мира. И вот тогда, безумие вошло в его разум полноправной хозяйкой и захватило его.

Душа была выжжена дотла, но телу все еще хотелось тепла, хотя бы простого, человеческого тепла, ничего более. Он не просил, он приходил и брал. И мальчишка подчинялся, послушно раздвигая ноги и выгибаясь ему навстречу. Отвечал на поцелуи, улыбался, невидяще глядя в глаза, и князь не мог остановиться, не мог отказаться от ночей, наполненных его стонами, вздохами, томными поцелуями и влажными хлюпами где-то внизу, там где соприкасались их тела.

Он больше ни разу не применил силу, мальчишка соглашался сам. И даже начал дарить улыбки в ответ на жадные, раздевающие взгляды. Дарить и снова отбирать. Он перестал говорить. Совсем. И ел теперь как куренок, поклюет и отодвинет. Он похудел. Но Арир боялся применять к нему силу, заставлять есть силком, боялся, что снова рассвирепеет и сорвется. Второго раза Калил уже не переживет. Как минимум окончательно сойдет с ума и превратится в зверя с человеческим обликом и глазами растения, как максимум, пока Арира не будет, перегрызет вены и сдохнет, предпочтя смерть его объятиям. Поэтому Арир мучался, молчал и каждую, почти каждую ночь, что проводил в собственном замке, продолжал брать его на свое ложе. Продолжал этот сладкий самообман, забываясь в памяти тела, но даже не пытаясь заставить вспомнить душу. Больше не пытаясь, И неизвестно, на сколько бы их обоих хватило. Кто сдох бы первым, если бы, вернувшись, с охоты, он не застал бы в своих комнатах, в которых неизменно, вот уже несколько месяцев обитал плененный принц, своих младших братьев.

Эверс и Реверс были близнецами, но при всей внешней схожести, по характерам отличались разительно. Реверс был дерзким, порывистым, в чем-то нахальным, в чем-то прямолинейным и решительным не по годам. Эверс же был в чем-то уступчив, в чем-то смекалист и даже мил, но в чем-то упрям и тверд, как скала. Обычно, они нередко ругались, и старшему брату приходилось буквально отдирать их друг от друга в очередной драке. Потом от Арирси доставалось обоим. Братья обижено сопели, но под строгим взглядом старшего признавали свою вино. Иногда, что случалось не так часто, им удавалось договориться между собой, и тогда они шалили на пару. Оставалось только радоваться, что это бывало весьма редко. Вот только в этот раз, был именно такой случай. И Арирси, заставший их рядом с Калилом, который, конечно же, их тоже не помнил, как и его, прекрасно понял, что вызвало такое единодушие близнецов.

— Ты же стелешься под нашего брата, — протянул Реверс, заходя со спины.

— Может, и под нас стелиться будешь? — спросил Эверс и скопировал жесткую, пугающую ухмылку брата-близнеца.

— Подстилка! — зашипел на ухо человеку черноволосый ангел сзади.

— Подстилка! — эхом вторил ему похожий на него, как две капли воды, брат.

— Нет! — вскричал Калил диким, надрывным голосом безумца и рванулся изо всех сил. Но куда ему одному, изможденному и истерзанному безумием, справится с двумя молодыми и только-только вошедшими в силу ангелами? Никуда.

Руки заползли под тунику. Под пояс брюк. Руки дернули за волосы и сжали пах. Руки впились пальцами в бедра и стиснули соски до боли, до слез перед глазами. И он забился в их руках, заскулил, обезумев, заплакал. А они смеялись ему в лицо. Тискали, прижимались, терлись. Тянули, держали, и не думали отпускать.

Реверс подхватил его под локти, стиснул в захвате, зафиксировал и кивнул брату. Тот соскользнул на пол и сдернул с парня брюки, сжал в ладони мягкий, вялый член, сдавил. Калил подавился криком, болезненным, надсадным. Медленно, словно во сне, опустил голову и встретился взглядом с близнецом. Тот смотрел без ненависти. И это, неожиданно, отрезвило. И без похоти, несмотря на то что его брат в это время нашептывал на ухо такие пошлости, что покраснели бы стены, если, конечно, им богами было дано краснеть.

'Пожалуйста, Калил, вспомни его', — сказали кроваво-красные глаза.

И из-за спины, не голосом, чем-то иным, его брат повторил за ним.

'Пожалуйста, вспомни', — несмотря на то, что с губ, задевающих мочку уха, все так же срывались пошлости и грязные слова.

'Наш брат умирает без тебя', — уже вместе, отголосками эха друг друга.

'Спаси его, Калил!'

'Спаси! Только ты можешь...'

Но тут явился сам старший брат, очнувшись от вида той картины, что предстала перед ним. Один из мальчишек впечатался спиной в стену, другой вылетел бы в окно, если бы не решетки, появившиеся в покоях князя после того, как в них поселился пленный принц.

— Во двор, оба, — рыкнул Арирси через плечо, поднимая на руки осевшего на пол Калила.

Близнецы поспешили исчезнуть, выскочили за дверь, едва разминувшись друг с другом. Арир положил Калила в кровать. Натянул обратно брюки, застегнул пояс, всмотрелся в застывшее маской лицо. Склонился над ним, приник к губам в поцелуе, стремясь поделиться нежностью, успокоить, но мальчишка послушно приоткрыл губы, послушно закинул раки на плечи, послушно раскрылся навстречу. Князь поднял голову, всмотрелся в бессмысленное лицо. Вздохнул.

— Ты просто хочешь сделать мне приятное, — с сожалением произнес он и отстранился. Посмотрел сверху вниз и услышал ответ, вонзившийся в сердце копьем.

— Я просто не хочу, чтобы было больно. Если так, сделаешь приятно, если нет — больно. Не хочу. — Голосом пятилетнего ребенка ответил Калил. И сердца не стало. Даже очень сильное сердце может умереть, когда его отвергали так много раз, что и не пересчитать, когда ты сам его отверг, обвинив в той боли, что свела с ума того, кого ты так безумно полюбил.

— Больно не будет, — пообещал ангел с выжженной душой. Проведя по щеке мальчишки подушечками пальцев. Тот шало улыбнулся, поверив. Арир ушел.

В глазах стояли слезы. Близнецы даже вырываться не стали, когда их по его приказу привязали во дворе, и над их спинами засвистел хлыст. Они отчаянно сжимали зубы, вот-вот готовые раскрошиться, и молчали. По-своему, их старший брат был прав.

Потом их облили студеной водой и отвязали. Осмелился заговорить только Эверс, он всегда был мягче брата, но иногда его упрямство перерастало в болезненную смелость. И он сказал.

— Мы просто не хотим смотреть, как он убивает тебя. Слышишь, брат, убивает!

— А я больше не хочу смотреть, как ты бьешь их, — раздалось от входа в Восточную башню и все повернулись туда.

Арир замер с хлыстом в руке. Разум отказывался верить глазам. Но Калил подошел к нему совсем вплотную, выхватил хлыст и испепелил его дотла. На землю двора посыпался из ладони серый пепел. Дар вернулся, а с ним и разум, а сними и память. Все так же неотрывно глядя в застывшее лицо своего князя, мальчишка-вор зарылся пальцами в светлые, серебристые волосы, привстал на цыпочки, потянулся и выдохнул в губы.

— Ты как-то предлагал поменяться, помнишь? Там, у ведуньи...

— Я помню, а ты? — не веря самому себе, отозвался Арир.

— А я хочу, — ответил ему принц и впился в губы. Нацеловавшись, выдохнул, — Сейчас. — Подумал, глядя в растерянное лицо мужчины, улыбнулся по-настоящему, не безумно, осмысленно, улыбнулся так, как улыбался когда-то давно, целую вечность назад. — И мне плевать, что они, — он обвел взглядом собравшихся, задержавшись на близнецах, — Слышат.

— Знаешь, мне тоже плевать, — бросил Арир и, подхватив на руки, расправил теневые крылья.

— Вау! — изумленно выдохнул Калил, даже не успев возмутиться таким к себе отношением, настолько был поглощен новым для себя зрелищем. Раньше со своей живой тенью Арир его знакомить не спешил. А тот уже поднялся в воздух.

Куда делись решетки с окон, Калил не понял, да и не до них ему было. Он целовал. Целовал, сдирая с князя одежду, целовал и не думал останавливаться. А потом были вздохни, море стонов, вскрики, аромат тигровых орхидей, пятна от масла на простынях, разметавшиеся по подушкам волосы, влажная, словно светящаяся изнутри белоснежная кожа, и прижимающаяся к ней смугла, вызолоченная невидимым солнцем, и переплетенные между собой тени на каменных стенах в закатных лучах. И хрипы, и полосы от ногтей. И глаза, пожирающие друг друга, и ненасытные губы и ночь любви, открашенная золотисто-алым, как солнце, коснувшееся горизонта и утянувшее за собой на изнанку мира безумие, которому больше не было места в этих комнатах, в этой постели.

— Вот мне интересно, неужели для того, чтобы ты вспомнил, мне просто следовало сразу попросить тебя взять меня? — осведомился Арир, расчесывая пальцами спутанные, длинные волосы своего вернувшегося из небытия принца.

— Ага. Как же! — фыркнул на это тот и поднял голову от его груди, на один уровень с лицом, чтобы видеть его. — Скажи спасибо своим братикам. Это они постарались. У них какой-то особый дар.

— Это да. Но мне как-то и в голову не пришло, что он может быть созвучен с даром твоего отца.

— Не надо о нем, — погрустнев, попросил Калил, рассеянно водя пальцами по обнаженной груди князя. Тот перехватил его руку, поднес к губам, прикоснулся, всмотрелся в глаза.

— Ты не хочешь о нем вспоминать?

— Ты убил моего брата.

— Да, — не стал отказываться Арир, внутренне холодея. Что скажет Калил дальше? В чем обвинит? или все же сможет простить?

— Он... что-то сказал?

— Ты не помнишь?

— Нет. То что было после того, как от... Император остановил меня, словно в пелене все, я помню его лицо, но не слышу слов.

— Он назвал тебя подстилкой.

— И ты убил его за это? — не поверил Калил, слишком хороша знающий, что Арир, в отличии от большинства сородичей, умеет ценить жизнь.

— Нет. За взгляд, которым он при этом на тебя смотрел.

— За взгляд? — нахмурился принц.

— У вас что-то было?— требовательно вопросил князь.

— Ты еще не убедился, что нет? — уточнил Калил, попытался встать, но Арир не пустил. Притянул его к себе, поцеловал, попросил.

— Прости меня. — И не дождавшись ответа, спросил, задевая губами губы, — Простишь?

— Уже простил. — Улыбнувшись, отмахнулся от него принц, — Так что за взгляд?

— Голодный, злой. Как у той собаки, у которой из под носа увели жирный окорок.

— Я ушел из дома, потому что отец отдал меня ему. — Тихо-тихо, на гране слуха, выдохнул мальчишка.

— Что значит отдал? — не понял князь, подозревая самое худшее. И не ошибся.

— Я подслушал их разговор. Отец всегда обожал его. Знаешь, той самой слепой любовью, когда ненаглядному чаду позволяют все на свете. Кристир всегда получал все что хотел по первому требованию. А тут он захотел меня. Мне только исполнилось восемнадцать, и прошел тот период, когда подростковая нескладность уступила... ну, ты понял.

— Да. — Откликнулся князь, снова принимаясь пропускать пепельные пряди сквозь пальцы. — И ты услышал?

— Как он сказал отцу, что хочет меня в свое личное пользование. Что я все равно всего лишь третий сын. Что все равно балласт, не более. Что он будет вынужден меня убить в будущем, чтобы избежать конкуренции за трон и всевозможных заговоров, а тут вроде как я стану его личным рабом. Он был безумцем, мой брат, — с горечью подытожил он, вздохнул и продолжил. — Они с отцом нашли друг друга. Потому что тот дал добро, даже после того, как тот рассказал ему, что именно собирается со мной сделать. Как отправит меня в тюрьму за запрещенное колдовство, как меня там будут пытать и насиловать тюремщики, как я сойду сума и превращусь в покорную куклу и как он заберет меня оттуда, казнив вместо меня какого-нибудь каторжанина и как приучит только к своим рукам, как будет кормить с ложечки, выхаживать, и сделает похожим на комнатную собачонку, которую, правда, еще и трахнуть будет порой не грех. Меня шокировал не брат. Относительно него я уже тогда не питал иллюзий, меня убил отец, который сказал — 'хорошо, забирай, он твой. А с орденом, в котором его обучали, я сам разберусь. Глупой была идея завести собственного охотника. С его лицом ангелов не убивают'. И я сбежал той же ночью. Подался в воры. А куда бы еще... — голос мальчишки задрожал, завибрировал, как струны лютни, и ангел закрыл ему рот рукой.

— Тсс... — зашипел он, целуя его волосы. — Не нужно больше, Калил, я понял...

— Кроме тебя у меня больше никого нет, — вдруг пробормотал тот и с силой обнял.

— И, знаешь, меня это весьма и весьма радует, — откликнулся на это Арир и поспешил его отвлечь, — Так что там с тем, что мне пришлось отдаться тебе?

— Пришлось? Что-то я не припомню, чтобы ты особо отказывался, — фыркнув, заявил нахальный принц.

— Не отказывался, но мне любопытно, с чего это ты вдруг?

— Да, просто решил, что момент уж больно удачен. В другой раз ты можешь и не дать...

— Ах, вот оно что, — понимающе протянул счастливый князь и объявил, — Тогда теперь моя очередь!

— Да? А моя теперь когда наступит?

— Ну, если будишь паинькой, так и быть, завтра. — Снисходительно предложил князь. Калил задумался, правда, как оказалось, не о том совсем.

— Хм? А что, есть в этом своя пикантность.

— Это в чем?

— В том, чтобы любить не только ангела, но и его тень. Или ты мне больше её не покажешь?

— Покажу, если ты не против третьего в постели.

— Третьего? А я думал, что это тоже ты.

— Я. Но с изнанки.

— Знаешь, по-моему, я тебя вывернутым уже видел.

— Я извинился.

— Ага. И не один раз. — Покивал на это Калил и, расплывшись в нахальной улыбке, заявил, — Но еще не отработал.

— И сколько мне придется на тебя трудиться за содеянное? — поинтересовался князь, увлеченно исследуя руками смуглое тело под собой.

— Как это сколько? Целую жизнь!

— Тогда уж целую вечность, я ведь бессмертен.

— Ну, вечность со своей стороны я тебе обещать не могу.

— А я могу, — хмыкнув, Арир поцеловал его в пупок и нащупал языком ту самую, волшебную сережку.

— Ты о чем? — опомнившись, Калил приподнялся на локтях и всмотрелся в него.

Ангел поднял голову. Улыбнулся.

— Я поделился с тобой кровью. Теперь у нас с тобой одна тень на двоих, поэтому ты смог увидеть мои крылья не в смертельном поединке, а просто так.

— И что это значит?

— Ты мой, Калилрут Фальвир. Только мой.

— Как прозаично!

— Не привередничай!

— А ты не отвлекайся, ага.