Князя любить - подстилкой прослыть

Князя любить — подстилкой прослыть

Откуда в мальчишке-воришке могла взяться такая гордость и такой строптивый нрав? Арир считал, что это было следствием воспитания, которое, как Калил сам ему признался, тот получил в ордене охотников на смерть. Рыцарский кодекс чести, наглядный пример старших товарищей и... вуаля! Но как жестоко он ошибался. И почему за пол года совместных странствий с этим непостижимым мальчишкой, раскрасивший его унылую жизнь пестрыми красками, ему и в голову не пришло спросить в открытую? Возможно, потому что он считал, что все тайны между ними остались там, на поляне перед деревом-ведуньей. Именно поэтому, он так и не спросил его — кто у него мама, папа? Откуда в Калиле столь удивительный дар, такая горячая, солнечная кровь, в противовес его собственной лунной? Спроси он его, ничего бы этого не было. Не вышли бы ангелы смерти на новую войну, не штурмовали бы сейчас столицу Империи Валир, не шел бы он сам по залитым кровью коридорам императорского дворца, не сжимал бы в руках свои парные клинки, вымазанные свежей кровью.

Память людская в очередной раз оказалась слишком коротка. Они забыли, что такое войско ангелов, забыли, как сокрушительна их мощь и поплатились за это. Слишком давно никто из их рода не показывался в людских землях. На том и погорел император с сыновьями и союзниками. За то и поплатился, решив понадеяться на орден охотников. Заслал гонца с дарами и прошением о помощи. И не получил ответа. В ордене помнить умели. Слишком много воинов в прошлом поплатились за свою беспечность и в будущем будут вынуждены платить.

Воины ордена не пришли на помощь. И Столица пала. Предсказуемый финал. Вот только для самого темного князя, поднявшего легионы смерти против рода людского, это было лишь началом. И дело было вовсе не в том, что он не собирался останавливаться. Как раз наоборот. В этом дворце он заканчивал решающий бой с человечеством и начинал свое личное сражение за любовь. Ту, что так глупо, по собственной вине потерял, но очень надеялся обрести вновь.

По мраморным плитам пола темный князь ступал мягко, с носа на пятку, с пятки на носок. Крадучись, словно притаившийся в зарослях тигр или рыжий волк, последний Арирси К'Аминеру был все же ближе. Тронный зал встретил его зевом распахнутых настежь, окованных листовым золотом дверей. При одном взгляде на весь их пафос хотелось скривиться. Князь-победитель от проявления чувств воздержался. Все так же мягко ступая по плитам, вошел. Там его уже ждали лучшие бойцы его Легиона. Императора заставили сесть на трон, чтобы во всей красе проигравшего и раздавленного, встретил снисходительность победителя лицом к лицу. Его верных рыцарей, кто еще остался жив, обезоружив, согнали в круг и окружили. А сыновей подтолкнули к трону, чтобы вместе с отцом встретили свой приговор.

Старший с глубоким порезом на щеке и слипшимися от крови волосами смотрел с дикой ненавистью, то и дело переводя взгляд к приблизившегося к ним князя на младшего брата. Средний с гримасой боли на бескровном лице хватался за висящую плетью правую руку. Младший же единственный из всех остался при оружии и без единой видимой раны. Взгляд князя надолго задержался на нем, на мальчишке со светлыми волосами, струящимися волной на плечи, затянутые в жесткий панцирь доспеха. Но в глазах принца не мелькнуло ни тени узнавания, лишь лютая ненависть. И убедившись, что юный принц, так искусно притворявшийся полгода назад всего лишь мелким воришкой, не помнит его, князь поднял глаза на его отца. Лицо императора дрогнуло в самодовольной гримасе. Император тоже оказался человеком по-своему одаренным.

'Он и не вспомнит' — сказали ангелу его глаза.

Князь не ответил.

'Я сам его чистил. Сам!' — в беззвучных словах шипела злоба, — 'А ты знаешь, что эта магия нашего рода необратима!'

И снова лишь спокойный взгляд в ответ. Ни тени бессильного бешенства в глазах, ни единой морщинки на вечно молодом лице.

'Ты отказался прислушаться к моему деловому предложению. Больше ты Калилрута не получишь. Если опустишь до насилия, твоим станет только тело. Душа же моего сына теперь навеки со мной'.

'Он не твой сын. Променявший сыновью душу на собственную алчность не имеет право называться отцом'. — Снизошел до ответа князь.

Император рассвирепел. Дернулся, но, спохватившись, остался сидеть.

— Калилрут! — взвизгнул он, и мальчишка не раздумывая кинулся вперед, на князя.

Тот с легкостью увернулся. Снова поднял глаза на императора павшей под его знамена страны, произнес.

— Я заберу лишь то, что принадлежит мне, — и в ответ на новый выпад Калила, выбил из его рук меч. Совсем несвойственное ему оружие. Поэтому мальчишка так толком и ударить не сумел. Но, похоже, такие подробности о себе самом его тоже заставили забыть.

Калил по приказу отца готов был кинуться на него с голыми руками, но был остановлен властным окриком императора.

— Довольно.

Мальчишка резко обернулся к нему.

— Ты идешь с ним, — бросил император и отвернулся от младшего сына.

Взгляд юноши заметался, остановился на старшем брате. Тот презрительно скривился, сплюнул на пол, прошипел в бессильной, ядовитой злобе.

— Подстилка.

— Нет! — в бешеной ярости вскрикнул Калил и снова кинулся на Арира. Полоснул по лицу ногтями, на щеке князя вздулась кровью тонкая полоса.

Арирси К'Аминер улыбнулся грустно и обреченно. Ударил лишь раз и подхватил на руки бесчувственное тело, не дав ему соприкоснуться с жестким, мраморным полом. Глянул на старшего принца, холодно и жестко. Скомандовал своим ангелам.

— Убить.

— Нет! — вскричал вскочивший на ноги Император, но сын его уже оседал на пол с застывшим, остекленевшим взглядом мутно-зеленых глаз.

Князь с младшим принцем на руках повернулся к трону спиной. Произнес, — У тебя остался средний сын. Цени мое милосердие. — И вышел.

Двери захлопнулись у него за спиной. Больше в землях людей Темного князя ничто не задерживало.

Калил сходил с ума. От унижений, попранной ногами чести и одиночества. Пожалуй, последнее тяготило его больше всего. Его заточили в одной из башен княжьего замка, кормили, поили, регулярно вносили в покои уж полную до краев ванну, и не реже чем раз в два дня с ним ужинал сам князь. Это было невыносимо. Он всем сердцем ненавидел этого молодого мужчину с серебренными волосами и алыми, как кровь, глазами. И сердце все чаще начинало болеть при одном взгляде на него. Почему? Разве ненавидящие сердца так себя ведут?

Калил не понимал, в каком качестве он здесь. Заложника? Но с той мощью, которую явили Империи Валир ангелы смерти, зачем князю в замке заложник? На них бы и так никто не отважился напасть или оспорить условия заключенного впопыхах мира. Подстилки? При одной мысли об этом его передергивало. Но князь ни разу не попытался хотя бы прикоснуться к нему, не говоря уже о том, чтобы уложить в постель и раздеть. Чего он ждет? Зачем миндальничает?

Мыслей было так много. Калил в них путался, сбивался, уходил в такие дебри, что не сразу и сообразишь, и возвращался к тому, что имел, вновь. И чувствовал, что ни одна из них не была истинной, все были ложны. Он ощущал, как стены сжирают его. Как подступает безумие, как оно оплетает разум своей паутиной, как стягивает кокон, как не дает дышать, есть, спать, жить.

Сегодня снова пришел князь. Все такой же безупречно вежливый, молчаливый и отстраненный. Им накрыли стол в небольшой полукруглой комнате, зажгли высокие, совсем не чадящие свечи, разлили по высоким, хрустальным бокалам вино, оставили наедине.

— Попробуй рыбу, — мягко обронил князь, после вечности молчания пригубив красное вино. — Её сегодня готовили по особому рецепту.

Но принц на это лишь отодвинул от себя тарелку. К еде он так и не притронулся.

— Благодарю, я не голоден.

— Раньше ты не отказывался принимать со мной пищу.

Калилу хотелось ответить — 'То было раньше!' и отбросить с лица непокорную, светлую прядь. Но вместо этого с губ сорвалась горькая правда. Наверное, он на самом деле начал сходит с ума. От одиночества и боли, от отчаяния и обреченности.

— Раньше мне хотелось есть. — Он поднял на князя усталые глаза. Беспомощные, почти неживые.

Тот вернул хрустальный бокал на стол, положил подбородок на переплетенные между собой пальцы. Уточнил.

— Теперь не хочется?

— Да.

— Тогда, что ты хочешь? — спросил князь и после паузы уточнил, — Домой?

— Нет. Дорога назад для меня заказана. Это очевидно.

— Для меня нет. Объясни.

— Для всех я отныне и навсегда останусь твоей подстилкой. Мне не будет там житья.

— Ты можешь остаться здесь, со мной. — И добавил чуть мягче, — Добровольно остаться.

— Без решеток на окнах и запертых дверей?

— Да.

— В качестве кого?

— Близкого друга, — осторожно произнес Арир, внутренне подбираясь.

Ему хотелось получить его согласие уже сейчас, чтобы иметь возможность хотя бы наедятся, что когда-нибудь, пусть Калил и не вспомнит, что между ними было, у них все будет не хуже, возможно, даже лучше, чем год назад. Но он слишком хорошо помнил о гордости строптивого мальчишки, о его дерзости. Пусть ценой дара его заставили забыть, пусть. Но первоначальная личность, хоть и пострадала, осталась цельной, в этом он успел убедиться в предыдущих своих беседах с ним.

— Я лучше останусь подстилкой, — глаза Калила вспыхнули. На миг Ариру показалось, что он видит в них тот неистовый огонь, ценой которого мальчишку лишили памяти. Но нет. Взгляд зеленых глаз потух так же быстро, как вспыхнул. Калил отвернулся, скомкал в пальцах белое сукно скатерти, спросил, — Сколько еще бы будешь с этим тянуть?

— С чем? — уточнил князь, прекрасно зная, чего не хватает его пленнику. Определенности. Но он не мог позволить такую роскошь ни ему, ни себе самому.

— С постелью.

— Ты хочешь разделить её со мной?

И не был разочарован, услышав в ответ знакомую дерзость и решимость.

— Хочу.

— Тогда поужинай со мной для начала.

— Намекаешь, что мне понадобиться много сил, чтобы ублажить тебя?

— Намекаю, что с завтрашнего дня начнутся тренировки.

— Какие?

— На которых я буду учить тебя убивать меня.

— Зачем?

— Если убьешь, станешь свободным.

— Зачем мне свобода, когда ты отобрал у меня честь?

— Затем, что мир огромен, тебе вовсе не обязательно возвращаться к отцу и брату.

Калил застыл. Медленно поднял глаза. Уточнил.

— К братьям?

— К брату. — Поправил князь. И снова пригубил вино.

— Ты убил моего брата?

— Нет. Я приказал его убить.

— За что?! — Калил вскочил, ударил ладонями по столу. Задребезжала посуда.

— За слишком длинный язык. — Стало ему ответом.

— И, по-твоему, это достаточный повод отобрать жизнь у безоружного?

— Я — ангел смерти. Мне не нужен повод. — Холодно отчеканил князь.

— Из-за меня, да? Ты убил его из-за меня?

— Твоя проницательность, — устало выдохнул Арир, протер глаза, вздохнул.

— Это просто отвратительно, — Пробормотал Калил и медленно осел на стул.

А потом закрыл глаза ладонями и заплакал. Без всхлипов. Вздохов и иных звуков. Просто невидимые за ладонями слезы и мелкая дрожь плеч. Даже для ангела смерти это было уже слишком. Он поднялся на ноги одним слитным движением, скользнул к нему, огибая стол, обнял, прижал к груди, склонился, целуя в пепельноволосую макушку. И был отвергнут.

— Не смей! — мальчишка с силой оттолкнул его от себя. Глаза, полные слез, горели знакомым огнем. — Не смей утешать меня, слышишь? Ты не имеешь на это право!

— Вот как? Ты живешь в моем доме, спишь в моих комнатах, в чем, по-твоему, тогда мое право?

— В том, чтобы трахать меня, — грубо, зло, припечатал принц, — Трахать, иметь, глумиться над телом. Все что угодно. Но на душу мою претендовать не смей.

— Вот как? — повторил вопрос князь, и Калилу от его голоса стало по-настоящему жутко, но он не сопротивлялся, когда Арир, рывком поставив его на ноги, повел его в спальню.

Не сопротивлялся, когда заставил поднять руки, чтобы стянуть через голову тунику. Не сопротивлялся, когда он прижал его к кровати, нависнув над ним. Не сопротивлялся, когда принялся целовать. Он даже ответил. Подался в прикосновения, приоткрыл рот, отдаваясь власти языка и губ. Не сопротивлялся. Не закрывал глаза. Смотрел на него прямо, без смущения и боли. Пустыми, мертвыми глазами смотрел. А тело отвечало. Душа не помнила, разум был пуст и вычищен дочиста, но память тела куда сильнее любой другой памяти. И оно помнило. Льнуло, и поддавалось. И князь ликовал.

— Ты отвечаешь, — прошептал он ему в шею почти с восторгом. — Твое тело... — Но в голове мелькнула мысль, отрезвив. Он резко поднял голову, всмотрелся в лицо мальчишки. Тот ответил вопросительным взглядом.

— В чем дело? — насторожившись, уточнил Калил.

— Кто-то уже прикасался к тебе так же, как я сейчас?

— Какое тебе дело?

— Прикасался? — еще более настойчиво выцедил князь.

Мальчишка застыл под ним, глядя непонимающе и вопросительно. И вдруг расплылся в алчной, дерзкой улыбке.

— Конечно. Думаешь, я святой?

— Кто? — прохрипел князь, почти не видя расплывающееся в алой дымке юное лицо. — Кто посмел?

— Мой старший брат, — зло выдохнул мальчишка, и ярость пала пеленою на разум князя. Он терзал.

Кусал до крови, требовал и мял, рвал ткань штанов, за волосы тянул. Хрипел и задыхался, причиняя боль, и плакал ненавидя и его, и себя, двигаясь в гибком, узком и тугом теле, слишком узком, слишком тугом, чтобы слова мальчишки оказались правдой. Но остановиться он уже не мог. И темно-зеленые глаза Калила стали безднами боли, простыни окрасила алыми орхидеями кровь. Наволочка была мокрой от слез и ангела, и человека, которого он мучил свой жаждой любви, свой ревностью. Мир не был воссоздан на пепелище, мир потонул в этих слезах, и ничего не стало. Ни темного князя, ни дерзкого принца. Лишь насильник и его жертва, пленитель и раб. А за спинами пустота и мокрый пепел.

— Я любил тебя, — прошептал Арир, вливая в горло растерзанному принцу собственную кровь.

— Ага, — отозвался тот хриплым, сорванным голосом. И Арир порадовался, что за шумом собственной крови в ушах, не слышал его криков под собой. — Поэтому ты так со мной... — И попытался отвернуться.

— Поэтому, — не стал отрицать Темный князь. Предупредил, — Разожму зубы ножом, и буду вливать силой.

И мальчишка, скривившись, проглотил все до конца, послушно слизывая кровь с вскрытой на шее артерии, которая уже трижды закрывалась, срастаясь почти мгновенно, но князь снова и снова полосовал по ней ногтями и заставлял его глотать.

— И сколько ты еще... — начал принц устало и все так же хрипло. Почувствовал его пальцы у себе между ног и резко дернулся, инстинктивно стремясь избежать боли. Но ее не было. Даже тогда, когда тонкие пальцы ангела погрузились в него плавно и осторожно, совсем не так, как до них его... Совсем не так. — Что ты со мной сделал? — бескровными губами прошептал Калил, глядя на князя глазами, полными отвращения.

Арир вздохнул и сел в изножье кровати. Отвел глаза.

— Исцелил.

— И ты всегда так будешь? Сначала изнасилуешь, потом залечишь?

— Ты мне солгал.

— Еще бы я сказал правду, — Калил резко сел, не почувствовав ни малейшего дискомфорта, и натянул на себя подхваченную с пола тунику. Обхватил плечи руками, отвернулся и застыл. Потерянный, униженный и одинокий.

Арир зажмурился на миг и медленно встал.

— Ты делаешь меня безумным, — произнес он тихо, но внятно. И вышел. Боль была сильной. Даже ангельской, бессмертной душе такую было не просто пережить.

А Калил плакал. Свернувшись калачиком на постели, обняв руками тело, запятнанное похотью врага, плакал. Его била дрожь, он мечтал о смерти, он просил богов о ней, но знал, что в обители ангелов, боги Империи ему не ответят. Он умер для них, навсегда исчез из этого мира. И вот тогда, безумие вошло в его разум полноправной хозяйкой и захватило его.

Душа была выжжена дотла, но телу все еще хотелось тепла, хотя бы простого, человеческого тепла, ничего более. Он не просил, он приходил и брал. И мальчишка подчинялся, послушно раздвигая ноги и выгибаясь ему навстречу. Отвечал на поцелуи, улыбался, невидяще глядя в глаза, и князь не мог остановиться, не мог отказаться от ночей, наполненных его стонами, вздохами, томными поцелуями и влажными хлюпами где-то внизу, там где соприкасались их тела.

Он больше ни разу не применил силу, мальчишка соглашался сам. И даже начал дарить улыбки в ответ на жадные, раздевающие взгляды. Дарить и снова отбирать. Он перестал говорить. Совсем. И ел теперь как куренок, поклюет и отодвинет. Он похудел. Но Арир боялся применять к нему силу, заставлять есть силком, боялся, что снова рассвирепеет и сорвется. Второго раза Калил уже не переживет. Как минимум окончательно сойдет с ума и превратится в зверя с человеческим обликом и глазами растения, как максимум, пока Арира не будет, перегрызет вены и сдохнет, предпочтя смерть его объятиям. Поэтому Арир мучался, молчал и каждую, почти каждую ночь, что проводил в собственном замке, продолжал брать его на свое ложе. Продолжал этот сладкий самообман, забываясь в памяти тела, но даже не пытаясь заставить вспомнить душу. Больше не пытаясь, И неизвестно, на сколько бы их обоих хватило. Кто сдох бы первым, если бы, вернувшись, с охоты, он не застал бы в своих комнатах, в которых неизменно, вот уже несколько месяцев обитал плененный принц, своих младших братьев.

Эверс и Реверс были близнецами, но при всей внешней схожести, по характерам отличались разительно. Реверс был дерзким, порывистым, в чем-то нахальным, в чем-то прямолинейным и решительным не по годам. Эверс же был в чем-то уступчив, в чем-то смекалист и даже мил, но в чем-то упрям и тверд, как скала. Обычно, они нередко ругались, и старшему брату приходилось буквально отдирать их друг от друга в очередной драке. Потом от Арирси доставалось обоим. Братья обижено сопели, но под строгим взглядом старшего признавали свою вино. Иногда, что случалось не так часто, им удавалось договориться между собой, и тогда они шалили на пару. Оставалось только радоваться, что это бывало весьма редко. Вот только в этот раз, был именно такой случай. И Арирси, заставший их рядом с Калилом, который, конечно же, их тоже не помнил, как и его, прекрасно понял, что вызвало такое единодушие близнецов.

— Ты же стелешься под нашего брата, — протянул Реверс, заходя со спины.

— Может, и под нас стелиться будешь? — спросил Эверс и скопировал жесткую, пугающую ухмылку брата-близнеца.

— Подстилка! — зашипел на ухо человеку черноволосый ангел сзади.

— Подстилка! — эхом вторил ему похожий на него, как две капли воды, брат.

— Нет! — вскричал Калил диким, надрывным голосом безумца и рванулся изо всех сил. Но куда ему одному, изможденному и истерзанному безумием, справится с двумя молодыми и только-только вошедшими в силу ангелами? Никуда.

Руки заползли под тунику. Под пояс брюк. Руки дернули за волосы и сжали пах. Руки впились пальцами в бедра и стиснули соски до боли, до слез перед глазами. И он забился в их руках, заскулил, обезумев, заплакал. А они смеялись ему в лицо. Тискали, прижимались, терлись. Тянули, держали, и не думали отпускать.

Реверс подхватил его под локти, стиснул в захвате, зафиксировал и кивнул брату. Тот соскользнул на пол и сдернул с парня брюки, сжал в ладони мягкий, вялый член, сдавил. Калил подавился криком, болезненным, надсадным. Медленно, словно во сне, опустил голову и встретился взглядом с близнецом. Тот смотрел без ненависти. И это, неожиданно, отрезвило. И без похоти, несмотря на то что его брат в это время нашептывал на ухо такие пошлости, что покраснели бы стены, если, конечно, им богами было дано краснеть.

'Пожалуйста, Калил, вспомни его', — сказали кроваво-красные глаза.

И из-за спины, не голосом, чем-то иным, его брат повторил за ним.

'Пожалуйста, вспомни', — несмотря на то, что с губ, задевающих мочку уха, все так же срывались пошлости и грязные слова.

'Наш брат умирает без тебя', — уже вместе, отголосками эха друг друга.

'Спаси его, Калил!'

'Спаси! Только ты можешь...'

Но тут явился сам старший брат, очнувшись от вида той картины, что предстала перед ним. Один из мальчишек впечатался спиной в стену, другой вылетел бы в окно, если бы не решетки, появившиеся в покоях князя после того, как в них поселился пленный принц.

— Во двор, оба, — рыкнул Арирси через плечо, поднимая на руки осевшего на пол Калила.

Близнецы поспешили исчезнуть, выскочили за дверь, едва разминувшись друг с другом. Арир положил Калила в кровать. Натянул обратно брюки, застегнул пояс, всмотрелся в застывшее маской лицо. Склонился над ним, приник к губам в поцелуе, стремясь поделиться нежностью, успокоить, но мальчишка послушно приоткрыл губы, послушно закинул раки на плечи, послушно раскрылся навстречу. Князь поднял голову, всмотрелся в бессмысленное лицо. Вздохнул.

— Ты просто хочешь сделать мне приятное, — с сожалением произнес он и отстранился. Посмотрел сверху вниз и услышал ответ, вонзившийся в сердце копьем.

— Я просто не хочу, чтобы было больно. Если так, сделаешь приятно, если нет — больно. Не хочу. — Голосом пятилетнего ребенка ответил Калил. И сердца не стало. Даже очень сильное сердце может умереть, когда его отвергали так много раз, что и не пересчитать, когда ты сам его отверг, обвинив в той боли, что свела с ума того, кого ты так безумно полюбил.

— Больно не будет, — пообещал ангел с выжженной душой. Проведя по щеке мальчишки подушечками пальцев. Тот шало улыбнулся, поверив. Арир ушел.

В глазах стояли слезы. Близнецы даже вырываться не стали, когда их по его приказу привязали во дворе, и над их спинами засвистел хлыст. Они отчаянно сжимали зубы, вот-вот готовые раскрошиться, и молчали. По-своему, их старший брат был прав.

Потом их облили студеной водой и отвязали. Осмелился заговорить только Эверс, он всегда был мягче брата, но иногда его упрямство перерастало в болезненную смелость. И он сказал.

— Мы просто не хотим смотреть, как он убивает тебя. Слышишь, брат, убивает!

— А я больше не хочу смотреть, как ты бьешь их, — раздалось от входа в Восточную башню и все повернулись туда.

Арир замер с хлыстом в руке. Разум отказывался верить глазам. Но Калил подошел к нему совсем вплотную, выхватил хлыст и испепелил его дотла. На землю двора посыпался из ладони серый пепел. Дар вернулся, а с ним и разум, а сними и память. Все так же неотрывно глядя в застывшее лицо своего князя, мальчишка-вор зарылся пальцами в светлые, серебристые волосы, привстал на цыпочки, потянулся и выдохнул в губы.

— Ты как-то предлагал поменяться, помнишь? Там, у ведуньи...

— Я помню, а ты? — не веря самому себе, отозвался Арир.

— А я хочу, — ответил ему принц и впился в губы. Нацеловавшись, выдохнул, — Сейчас. — Подумал, глядя в растерянное лицо мужчины, улыбнулся по-настоящему, не безумно, осмысленно, улыбнулся так, как улыбался когда-то давно, целую вечность назад. — И мне плевать, что они, — он обвел взглядом собравшихся, задержавшись на близнецах, — Слышат.

— Знаешь, мне тоже плевать, — бросил Арир и, подхватив на руки, расправил теневые крылья.

— Вау! — изумленно выдохнул Калил, даже не успев возмутиться таким к себе отношением, настолько был поглощен новым для себя зрелищем. Раньше со своей живой тенью Арир его знакомить не спешил. А тот уже поднялся в воздух.

Куда делись решетки с окон, Калил не понял, да и не до них ему было. Он целовал. Целовал, сдирая с князя одежду, целовал и не думал останавливаться. А потом были вздохни, море стонов, вскрики, аромат тигровых орхидей, пятна от масла на простынях, разметавшиеся по подушкам волосы, влажная, словно светящаяся изнутри белоснежная кожа, и прижимающаяся к ней смугла, вызолоченная невидимым солнцем, и переплетенные между собой тени на каменных стенах в закатных лучах. И хрипы, и полосы от ногтей. И глаза, пожирающие друг друга, и ненасытные губы и ночь любви, открашенная золотисто-алым, как солнце, коснувшееся горизонта и утянувшее за собой на изнанку мира безумие, которому больше не было места в этих комнатах, в этой постели.

— Вот мне интересно, неужели для того, чтобы ты вспомнил, мне просто следовало сразу попросить тебя взять меня? — осведомился Арир, расчесывая пальцами спутанные, длинные волосы своего вернувшегося из небытия принца.

— Ага. Как же! — фыркнул на это тот и поднял голову от его груди, на один уровень с лицом, чтобы видеть его. — Скажи спасибо своим братикам. Это они постарались. У них какой-то особый дар.

— Это да. Но мне как-то и в голову не пришло, что он может быть созвучен с даром твоего отца.

— Не надо о нем, — погрустнев, попросил Калил, рассеянно водя пальцами по обнаженной груди князя. Тот перехватил его руку, поднес к губам, прикоснулся, всмотрелся в глаза.

— Ты не хочешь о нем вспоминать?

— Ты убил моего брата.

— Да, — не стал отказываться Арир, внутренне холодея. Что скажет Калил дальше? В чем обвинит? или все же сможет простить?

— Он... что-то сказал?

— Ты не помнишь?

— Нет. То что было после того, как от... Император остановил меня, словно в пелене все, я помню его лицо, но не слышу слов.

— Он назвал тебя подстилкой.

— И ты убил его за это? — не поверил Калил, слишком хороша знающий, что Арир, в отличии от большинства сородичей, умеет ценить жизнь.

— Нет. За взгляд, которым он при этом на тебя смотрел.

— За взгляд? — нахмурился принц.

— У вас что-то было?— требовательно вопросил князь.

— Ты еще не убедился, что нет? — уточнил Калил, попытался встать, но Арир не пустил. Притянул его к себе, поцеловал, попросил.

— Прости меня. — И не дождавшись ответа, спросил, задевая губами губы, — Простишь?

— Уже простил. — Улыбнувшись, отмахнулся от него принц, — Так что за взгляд?

— Голодный, злой. Как у той собаки, у которой из под носа увели жирный окорок.

— Я ушел из дома, потому что отец отдал меня ему. — Тихо-тихо, на гране слуха, выдохнул мальчишка.

— Что значит отдал? — не понял князь, подозревая самое худшее. И не ошибся.

— Я подслушал их разговор. Отец всегда обожал его. Знаешь, той самой слепой любовью, когда ненаглядному чаду позволяют все на свете. Кристир всегда получал все что хотел по первому требованию. А тут он захотел меня. Мне только исполнилось восемнадцать, и прошел тот период, когда подростковая нескладность уступила... ну, ты понял.

— Да. — Откликнулся князь, снова принимаясь пропускать пепельные пряди сквозь пальцы. — И ты услышал?

— Как он сказал отцу, что хочет меня в свое личное пользование. Что я все равно всего лишь третий сын. Что все равно балласт, не более. Что он будет вынужден меня убить в будущем, чтобы избежать конкуренции за трон и всевозможных заговоров, а тут вроде как я стану его личным рабом. Он был безумцем, мой брат, — с горечью подытожил он, вздохнул и продолжил. — Они с отцом нашли друг друга. Потому что тот дал добро, даже после того, как тот рассказал ему, что именно собирается со мной сделать. Как отправит меня в тюрьму за запрещенное колдовство, как меня там будут пытать и насиловать тюремщики, как я сойду сума и превращусь в покорную куклу и как он заберет меня оттуда, казнив вместо меня какого-нибудь каторжанина и как приучит только к своим рукам, как будет кормить с ложечки, выхаживать, и сделает похожим на комнатную собачонку, которую, правда, еще и трахнуть будет порой не грех. Меня шокировал не брат. Относительно него я уже тогда не питал иллюзий, меня убил отец, который сказал — 'хорошо, забирай, он твой. А с орденом, в котором его обучали, я сам разберусь. Глупой была идея завести собственного охотника. С его лицом ангелов не убивают'. И я сбежал той же ночью. Подался в воры. А куда бы еще... — голос мальчишки задрожал, завибрировал, как струны лютни, и ангел закрыл ему рот рукой.

— Тсс... — зашипел он, целуя его волосы. — Не нужно больше, Калил, я понял...

— Кроме тебя у меня больше никого нет, — вдруг пробормотал тот и с силой обнял.

— И, знаешь, меня это весьма и весьма радует, — откликнулся на это Арир и поспешил его отвлечь, — Так что там с тем, что мне пришлось отдаться тебе?

— Пришлось? Что-то я не припомню, чтобы ты особо отказывался, — фыркнув, заявил нахальный принц.

— Не отказывался, но мне любопытно, с чего это ты вдруг?

— Да, просто решил, что момент уж больно удачен. В другой раз ты можешь и не дать...

— Ах, вот оно что, — понимающе протянул счастливый князь и объявил, — Тогда теперь моя очередь!

— Да? А моя теперь когда наступит?

— Ну, если будишь паинькой, так и быть, завтра. — Снисходительно предложил князь. Калил задумался, правда, как оказалось, не о том совсем.

— Хм? А что, есть в этом своя пикантность.

— Это в чем?

— В том, чтобы любить не только ангела, но и его тень. Или ты мне больше её не покажешь?

— Покажу, если ты не против третьего в постели.

— Третьего? А я думал, что это тоже ты.

— Я. Но с изнанки.

— Знаешь, по-моему, я тебя вывернутым уже видел.

— Я извинился.

— Ага. И не один раз. — Покивал на это Калил и, расплывшись в нахальной улыбке, заявил, — Но еще не отработал.

— И сколько мне придется на тебя трудиться за содеянное? — поинтересовался князь, увлеченно исследуя руками смуглое тело под собой.

— Как это сколько? Целую жизнь!

— Тогда уж целую вечность, я ведь бессмертен.

— Ну, вечность со своей стороны я тебе обещать не могу.

— А я могу, — хмыкнув, Арир поцеловал его в пупок и нащупал языком ту самую, волшебную сережку.

— Ты о чем? — опомнившись, Калил приподнялся на локтях и всмотрелся в него.

Ангел поднял голову. Улыбнулся.

— Я поделился с тобой кровью. Теперь у нас с тобой одна тень на двоих, поэтому ты смог увидеть мои крылья не в смертельном поединке, а просто так.

— И что это значит?

— Ты мой, Калилрут Фальвир. Только мой.

— Как прозаично!

— Не привередничай!

— А ты не отвлекайся, ага.