Игрушка Двуликого. (Меченый - 4)

— Жене Ваги Крыла Бури не удалось отравить Латирдана — она погибла еще до 'побега'. Скорее всего, во время захвата хейсарами 'Королевской Охоты'. Юлай Подсвечник и Негзар Мышь схвачены, допрошены и посажены на кол. Брат Годрим успел принять яд и умереть...

— И почему это я не удивлен? — с сарказмом поинтересовался Ансельм, потом осторожно встал из-за стола, подошел к окну и уставился на площадку перед исповедальней, на которой толклись ожидающие своей очереди братья.

'Здорово быть братом-клинком...' — мелькнуло в голове. — 'Ни покушений, ни интриг, ни ответственности — только служба, тренировки да сон. Вот о чем они сейчас думают? О скором ужине? О всенощном бдении? О жаре?'

Ответ пришел сам собой. И почему-то совсем не порадовал: большая часть братьев наверняка думала не о будущей исповеди, а о том, как подсидеть товарища, стать десятником или как пробиться в ряды тех, кто пойдет учиться на надзирателя. А меньшая, самая изворотливая, размышляла о том, как обратить на себя внимание кого-нибудь из иерархов.

'Нет, чтобы жить в тишине и спокойствии?' — хмуро подумал он, усилием воли отогнал мысли о том, что когда-то думал о том же самом, повернулся к Рону: — Ты уверен в том, что брат Годрим погиб?

— Нет, ваше преподобие, не уверен... — угрюмо буркнул иерарх. — Лазутчик из Каравата пересказывает слухи...

— То есть Годрима могли взять и расколоть?

— Могли... — кивнул брат Рон. — Но, честно говоря, я в это не верю: чтобы задавать правильные вопросы, надо представлять, о чем спрашивать, а о способностях братьев-надзирающих Неддар не знает и знать не может!

— Пожалуй, соглашусь... — с трудом сдерживая желание почесать раззудевшуюся рану на ягодице, буркнул Ансельм. — Чем дольше они об этом не узнают — тем лучше!

— Сделаю все, что смогу... — приняв пожелание, как руководство к действию, воскликнул иерарх. И вернулся к обсуждаемой теме: — Увы, после допроса Юлая Подсвечника в Шаргайле не осталось ни одного брата во Свете! И не только братьев — хейсары нашли и вырезали всех, кто имел хоть какое-то отношение к Ордену...

— Значит, в ближайшее время мы будем вынуждены верить слухам... — поморщился Ансельм и ткнул пальцем в лежащее на столе письмо: — И, как видишь, уже начали...

— Ну... их всегда можно проверить! Скажем, я точно знаю, что Латирдан жив и здоров — по сообщениям из Аверона, во дворце уже начали готовиться к его возвращению...

— Мда...

— Кстати, ваше преподобие, мне иногда кажется, что Неддару ворожат Боги... — негромко буркнул брат Рон. — Схрон в 'Охоте', который обнаружили его люди, делали белогорцы! И я был уверен, что его невозможно найти!

— Чушь! — раздраженно воскликнул Ансельм. — Найти можно все, что угодно — было бы желание и возможности! А насчет Латирдана — если бы ему ворожили Боги, то нам бы не удалось устранить его первого министра...

— Ну да, пожалуй, вы правы, ваше преподобие!

— Не 'пожалуй', а прав! Кстати, я бы, на твоем месте, вспомнил слова Игенора Мудрого: 'Путь к Власти — это игра, в которой бывают и победы, и поражения. Тому, кто страшится последних, этот Путь не по зубам...'

Брат Рон задумчиво свел брови к переносице и зашевелил губами, проговаривая цитату про себя.

— Ты что, не читал трактат 'О Власти и обо всем, что ждет на пути к ней'? — удивленно спросил Ансельм.

— Н-нет...

'Может, поэтому-то ты мне и верен...' — хмуро подумал глава Ордена Вседержителя и, пожалев, что озвучил название труда, криво усмехнулся: — Ладно, Двуликий с ним, с Шаргайлом! Давай решим, что нам делать дальше...

...В возможность устранения Неддара Латирдана руками его собственного повара Ансельм верил слабо — да, тому удалось отравить графа Грасса и не привлечь к себе внимания. Но это еще ни о чем не говорило — тех, кто готовил пищу первому министру, не контролировал никто, а над головой поваров, готовящих для короля, неотлучно стояли люди Арзая Белой Смерти; то, что ставилось на стол Грассу, ел только он сам, а еду Неддара обязательно пробовали специально обученные слуги; первое отравление Черным Льдом могли принять за удар, а второе — уже нет. Поэтому, дав Рону кое-какие указания по поводу того, что и как должен сделать повар, глава Ордена Вседержителя сосредоточился на задумке, которую обдумывал уже целую десятину:

— Значит, так: завтра утром ты отправишься в Парамскую Обитель...

— Проверять готовность метателей и их обслуги? — понимающе кивнул иерарх, наткнулся на гневный взгляд Ансельма и побледнел: — Простите, что перебил, ваше преподобие!!!

— Два десятка повторений 'Смирения' и три — 'Покаяния'! После того, как мы закончим, и... в присутствии брата Бенора!

— Как прикажете, ваше преподобие... — смиренно склонив голову, выдохнул брат Рон и затих.

— О чем я говорил? — жалея, что не может видеть глаза иерарха, рыкнул Ансельм, вернулся к столу и осторожно сел.

— О том, что завтра я отправлюсь в Парамскую Обитель...

— Да! Так вот, твоя задача — как можно быстрее отобрать шесть самых подготовленных десятков и проконтролировать, чтобы они были в состоянии собирать и разбирать свои метатели на скорость и с завязанными глазами, а так же назначить человека, ответственного за их уничтожение!

— Э-э-э... простите, не понял?

— Мне надо, чтобы в случае чего метатели сгорели. Быстро и, по возможности, бесследно. Если не назначить ответственного, то в бою каждый из братьев обслуги будет заниматься тем, что считает более важным и, тем самым, может подставить под удар сам факт наличия у нас этого преимущества...

— Логично...

— Да ты что?! — язвительно усмехнулся Ансельм, потом заставил себя успокоиться и продолжил: — После того, как ты таких назначишь, проведи несколько тренировок и убедись, что они знают, куда прикреплять сосуд с 'Огнем Веры' и в состоянии вовремя его поджечь...

— Хорошо...

— Когда ты решишь, что обслуга готова, отправь их с хорошей охраной в Бочаги и Туманный Овраг...

— По три в каждую деревню?

— Да...

— В разобранном виде?

— Естественно!!!

Иерарх кивнул, задумчиво поскреб подбородок и неуверенно поинтересовался:

— Может, имеет смысл везти их с купеческими обозами? Если раскидать отдельные части по разным повозкам, то ни один, даже самый дотошный, солдат не поймет, что именно мы везем! Опять же, перевозка по большим трактам позволит нам выиграть время...

Его предложение было не лишено смысла, поэтому Ансельм утвердительно кивнул:

— Отправляй. Только имей в виду, что на месте они должны быть не позже, чем к середине второй десятины третьего травника...

— Будут, ваше преподобие! И намного раньше!

— И последнее — пока метатели будут в дороге, займись подчисткой следов...

— Простите?

— Мне надо, чтобы Арзай Белая Смерть случайно узнал о том, что граф Ильмар потратил пять тысяч золотых неизвестно на что!

— А зачем, ваше преподобие?

— Узнаешь. Когда придет время...

Глава 3. Кром Меченый.

Шестой день второй десятины второго травника.

...Край кровати больно врезается в ребро. Вт уже целую вечность. Но я не шевелюсь — любое мое шевеление прервет ее сон. И снова бросит в бездну невыносимой боли.

Внезапно понимаю, что она говорит не так, как обычно — не подбирает слова, не задыхается через слово и не тянет окончания. Встревоженно вглядываюсь в ее глаза, пытаясь увидеть в них хотя бы намек на то, что ее устами говорят Боги, потом осторожно сжимаю ее руку, лежащую на одеяле, и просыпаюсь...

Сердце колотилось часто-часто. Так, как будто я присел несколько сотен раз с человеком на плечах. Или взбежал на вершину Ан'гри. Сон не отпускал — перед моими глазами все еще белело изможденное лицо мамы, а в ушах звучали ее последние слова: '...мы живем либо прошлым, либо будущим, а о тех, кто нам дорог, вспоминаем только тогда, когда становится слишком поздно...'

Хотя нет, не звучали — они словно въедались мне в душу. И обостряли чувства, заставляя думать о настоящем.

Как? Да очень просто — в какой-то момент прошлое вдруг ухнуло куда-то далеко-далеко, а я почувствовал Мэй чуть ли не каждой пядью своего тела: ее волосы, щекочущие мое плечо, шею, лежащую на сгибе локтя, ладошку, покоящуюся у меня на груди, локоть, упирающийся в бок. А еще грудь, живот, бедро, голень.

Ощущения были... непривычными: в них был только Свет — радость, нежность, счастье. А вот Тьмы — страха за ее будущее, сомнений в правильности выбранного мною Пути и неуверенности в себе — не было совсем! Поэтому, повернувшись лицом к своей гард'эйт, я, не задумавшись ни на мгновение, легонечко прикоснулся губами к ее губам, дождался, пока она откроет глаза, и еле слышно прошептал:

— Как же здорово, что ты у меня есть...

...Страха не было. И ощущения какой-то неправильности — тоже: я ЗНАЛ, что все, что я делаю — правильно. Что Мэй по-настоящему моя. И что каждая минута промедления вырывает из оставшегося нам кусочка жизни что-то безумно важное. Поэтому, почти не думая, поцеловал ее в губы... Не прикоснулся, а именно поцеловал — так, как мечтал все время, пока заживали мои раны. И прервал поцелуй только тогда, когда почувствовал, что вот-вот задохнусь.

Отодвинулся. На одно коротенькое мгновение. Перевел дух, увидел ее пьяный от желания взгляд и припал губами к ее груди...

...Ее руки жили своей жизнью — то ласкали мои волосы, шею, плечи и спину подушечками пальцев, то легонечко царапали их же ноготками, то направляли мои губы туда, куда хотелось Мэй. И эти чувственные до безумия прикосновения сводили меня с ума намного сильнее, чем мои прикосновения к ней.

Впрочем, нет, не так — сводили с ума не прикосновения, а эмоции, которые в это время испытывали мы оба: нежность, желание дарить радость и счастье от ощущения единения душ и тел.

Последнее было настолько сильным, что в какой-то момент я перестал понимать, где заканчивается мое тело и начинается ее, и... словно растворился в наших общих ощущениях: я чувствовал каждое ее движение, понимал, какие ласки вызывают в ней самые сильные ощущения, знал, чего и когда ей хочется. И отдавал, отдавал, отдавал.

Она делала то же самое — дарила мне тепло, нежность, ласку, себя — от восхитительно-мягких губ и до крошечных пальчиков на ногах, и с каждым мгновением все сильнее и сильнее прорастала в мою душу...

...В какой-то момент, почувствовав, что настолько переполнен счастьем, что вот-вот сойду с ума, я открыл глаза и понял, что лежу на спине поперек кровати, положив голову на живот Мэй, накручиваю на палец левой руки огненно-рыжую прядь и таю от прикосновений ее рук к своим волосам.

У меня тут же перехватило дух от безумного, ни с чем не сравнимого счастья, а с губ сорвался то ли всхлип, то ли стон:

— Мэ-э-эй...

— Я тебя люблю... — ласково прикоснувшись к шраму на моей щеке, выдохнула Мэй. — И буду любить до последнего мига нашей жизни...

Удивительно, но даже в этот момент, подумав об ожидающем нас с ней Темном Посмертии и о жалких шести десятинах, оставшихся до ухода, я не почувствовал ни малейшего страха — вспомнил недавний сон и внезапно понял, как именно ДОЛЖНО звучать это предложение:

— Я буду любить тебя каждый миг из тех, которые нам остались...

Мэй оценила — вывернулась из-под меня, переползла так, чтобы видеть мои глаза, обняла за шею и утвердительно кивнула:

— Да, именно так: каждый миг. До последнего вздоха...

Потом вдруг обиженно выпятила нижнюю губу и сокрушенно вздохнула:

— Только кто нам даст? Из комнаты надо выходить... Хоть иногда...

...Вопреки моим опасениям, ощущение единения душ никуда не делось даже тогда, когда сарти начал просыпаться: стоило мне выбраться из кровати и начать разминаться, как Мэй оказалась рядом. И с явным удовольствием принялась повторять мои движения. Причем чувствовала ошибки раньше, чем я о них говорил! Чуть позже, когда она, приведя себя в порядок, заплетя магас и одевшись, принялась заваривать себе отвар ясноцвета , я стоял с ней рядом и с наслаждением вдыхал терпкий аромат засушенных корешков. Понимая, что и зачем она делает!