Чёрный пёс Элчестера. Часть вторая.

— А после? — спросил Фрэнсис.

— А после вы вольны, — ответил король. — Если вы пожелаете вернуться — один ли, с войсками ли Каринтии — я буду считать, что вы решили служить мне, почитая меня достойным службы по зову сердца, а не по оскорбительной причине "неплохого средства отправиться на тот свет". Что вы отказались от своей нелепой идеи умереть. Тогда я дам вам земли, достойные вашего титула, и буду рассчитывать на вас, как на своего верного вассала, у которого нет вздорных мыслей о мести, гибели и чужой отныне для него стране, где правит Нормандец. Если же вы не вернётесь, то на том и кончится моя милость к вам, ибо будет это значить, что вы решили пренебречь моим расположением. Я пойму вас, конечно же, и прощу, но дороги наши разойдутся. И месть, и самоубийство имеют очень неприятный запах, и я не допускаю, чтобы он осквернял моих рыцарей! Вам ясно?

Фрэнсис поклонился. Ему понравился Лотарь, и потому сердце защемило, поскольку выбор его уже был сделан, и отказываться от своего слова юноша не мог и не хотел.

— Вот вам деньги, — король достал из ящика стола два увесистых кошелька и протянул посланнику. А потом — небольшой запечатанный конверт.

— Это письмо вам надлежит передать его светлости герцогу Каринтии, Энгельберту II. Там всё сказано, на словах добавлять ничего не надо... Сегодня вечером отдыхайте, граф, а завтра с утра можете выезжать. Надеюсь, мы ещё увидимся. И да хранит вас бог.

Фрэнсис спрятал деньги и письмо, глубоко поклонился королю — и вышел из шатра.

Он знал, что исполнит поручение этого благородного человека.

Он знал, что видел императора Германии в первый и в последний раз...

Глава XI

Конь Фрэнсиса неторопливо шёл по сухой до звона дороге, под обрывистым склоном шумела по каменистым перекатам речка, прозрачная и искрящаяся от солнца. Её волны встряхивали белоснежными гривами, перепрыгивая через булыжники и пороги, и с их пенных прядей летела мелкая водяная пыль, ловя в свою невесомую сеть нити радуг. Лес по обеим берегам речушки ещё и не думал золотиться, хотя в северных землях уже вовсю хозяйничала осень. Здесь же, в южной Каринтии, как нигде чувствовалась близость Италии. В туманной дымке синели вдали вершины заснеженных Альп, вокруг шелестели деревья, но молодому всаднику, похоже, не было дела до красот пейзажа: он ехал, бросив поводья и опустив голову, погружённый в свои думы.

Уже месяц миновал с тех пор, как путешественник оставил лагерь под Нюрнбергом, и кончался двадцать седьмой день, как покинул граф двор в Клагенфурте, столице Каринтии.

Его светлость принял императорского посланника весьма и весьма благосклонно, заверил, что и сам сожалеет о невольной задержке, и что его войска готовы к выходу... Фрэнсис имел несчастье в этом убедиться, проезжая по улицам города, где из каждого трактира и кабака неслись смех и ругань солдат, наводнивших перед походом все постоялые дворы.

— Вы, конечно же, вернётесь вместе с нами? — вежливо поинтересовался герцог.

— К сожалению, у меня есть ещё одно дело, — поклонился Фрэнсис. — И путь мой лежит не в Баварию.

— Очень жаль, — церемонно ответил его светлость. — Быть может, вы желаете передать что-то его величеству?

— Передайте ему мою бесконечную благодарность и восхищение, и скажите, что я не достоин той высокой чести, которой он хотел меня почтить.

Так закончилась короткая служба Фрэнсиса герцогу Саксонии и императору Священной Римской Империи...

Теперь он сам не знал, куда направить своего коня. Возможно, не поставь Лотарь молодого рыцаря в рамки столь жёсткого выбора между службой и возвращением на Родину, между королевской милостью и долгом, сейчас бы путь юного лорда лежал обратно, под стены Нюрнберга. Но Фрэнсис не мог и не хотел идти против своего чувства чести.

Из Клагенфурта он выехал через западные ворота: они вели в ту сторону, где, за бессчётными милями пыльных дорог, шумели воды океана, где за дымкой заката скрывалась его Англия — и с тех пор ехал бездумно по дороге, куда глаза глядят. Иногда подолгу задерживался в каком-нибудь приглянувшемся местечке, иногда сворачивал в сторону от тракта... Как и подобает странствующему рыцарю.

Куда было ему спешить? И Фрэнсис убивал время, скармливая его белой змее дороги...

Тоска и боль в душе притупились, стали не так пронзительны, превратившись в сосущую пустоту в сердце.

Он помнил звенящее напряжение в деревушках, жавшихся у границы между землями властелина Каринтии и владениями венгерской короны. Огромная держава надменных мадьяр распростёрлась от Словакии до Боснии, от Хорватии до рубежей Валахии, поглотив все государства, не способные ей противостоять. Сама Каринтия держалась лишь благодаря союзу с герцогством Бавария, а то, в свою очередь, опиралось на мощь объединённых имперских земель, формально подчиняясь германской короне.

Венгров не любили и боялись, так непримиримы были они ко всем, кто говорил на другом языке и принадлежал другому народу. Даже к дворянам-чужеземцам относились высокомерные мадьяры как к людям второго сорта, а несчастные крестьяне на покорённых Венгрией землях могли уповать только на милосердие божье, поскольку в милосердии своих господ, видевших в беднягах лишь говорящую скотину, им было отказано.

Поэтому Фрэнсис старался не спускаться слишком к югу, пробираясь к Альпам, за чистыми вершинами которых спала томная Италия и нежилась Швабия в солнечных долинах...

Неутомимый конь нёс своего всадника вперёд через взгорья, к загорающимся на западе по вечерам вершинам, и вскоре юноша вынужден был свернуть к северу: слишком суровы стали ветры, дующие с ледников, и слишком пёстр наряд осенних деревьев. Без тёплой одежды Фрэнсис вряд ли смог бы преодолеть перевалы, и потому направился в более приветливые края.

Рубежи Венгерского королевства остались позади, за скалистыми стенами гор лежали владения Венецианской республики — но странник углубился в сердце Каринтии, глубокое и тёплое, как золотая чаша, полное густыми лесными туманами, как хмельным вином.

Ещё несколько дней пути через леса — и скалистый обрыв у копыт коня, а под ним сплетаются узором зелёный простор лугов и тёмные кипы рощ, долина Дравы. Широкая река неспешно катит спокойные воды по равнине, заросшей медовыми травами и тенистыми дубравами.

Путник неторопливо спустился вниз по каменистой, еле приметной тропе, и, меж рощами и одинокими скалами, поскакал по этим прекрасным краям на север, к истокам мощного потока.

Нагорье, с которого он спустился, и отроги Альп — с одной стороны, вместе с отрогами Карпат — с другой, надёжно укрывали этот уголок от дыхания холодных ветров. Здесь только начинали кое-где желтеть листочки на дубах и клёнах, и ярко горело солнце на глубоких волнах реки.

Дни... Ночи... Закаты. Туманы над водой — густые и белые, как сливки... Плащ вечера над травами. Тонкий ледок тишины над омутом боли. Сердце, подёрнутое пеплом...

Сон...как дивный сон — истоки Дравы. Вот они и позади... И цветущие долины Каринтии.

Дни... Ночи... Череда чёрно-белых бусин на пыльной нити дороги.

Дорога погрузилась в лес, росший на скалистых холмах. Этих склонов касались неласковые ладони северного ветра, проредившие кудри деревьев: рябины, осины и вязы стояли прозрачные, и солнце сияло, путаясь в сети голых ветвей, горя лучистой пойманной птицей, роняя перья бликов на усыпанную палым сухим листом землю. Лишь в сумеречных низинах сохранилась густая листва, закрывавшая от путника свет.

Дни. Ночи. Бесцельный путь. Тучи серой безнадёжности на сердце, для которого нет радости — ни днём, ни ночью...

...Вечерело. Заморосил мелкий дождик, и лёгкий шорох осенних слезинок, скользящих по ветвям, звучал умиротворяюще. Фрэнсис вслушивался в бормотание дождя, подставляя лицо каплям и распахнув душу той грустной мирной тишине, что наполняла лес.

Дорога нырнула в очередную тёмную низину, болотистую и комариную. Вороной рыцаря недовольно зафыркал, вынужденный переходить вброд мутные омуты вонючих луж. Откуда-то слева, из зарослей ржавого камыша и хилых деревцев, раздавалось упоённое кваканье лягушек: там морщилось под прикосновениями дождя болотце, небольшое, но, похоже, топкое, если и на самой дороге приходилось выдираться из грязи.

В середине топи, на оконце чистой чёрной глади, беспомощно покачивались на растревоженной воде белоснежные лилии... Изящные цветы над холодной трясиной...

Вдруг впереди, за камышами, раздался громкий всплеск — а потом пронзительный женский крик. Что кричали, Фрэнсис не мог разобрать, он не знал этого языка, но призыв на помощь можно узнать, даже не понимая слов... Юноша пришпорил коня и помчался на зов, не рассуждая.

Крики не умолкали, становясь все отчаяннее; скакун вынес всадника на берег болота, где кусты и камыш расступались, открывая проход к трясине — там барахталась, пытаясь дотянуться до веток, женщина. Бедняжка билась — и её затягивало всё глубже и глубже.

Рыцарь соскочил с коня, выхватил меч, одним ударом снёс молодую рябинку и протянул утопающей.

Женщина вцепилась в ствол мёртвой хваткой, обеими руками, и юноша потянул на себя. Топь недовольно заурчала, по жирной глади пошли тяжёлые волны, но добыча ускользнула. Волосы грязными колтунами закрыли лицо спасённой, когда она обессиленно рухнула на колени у ног Фрэнсиса.

Сначала он принял её за нищенку, но нет — платье, перепачканное в болотной жиже, не было рваным и, похоже, до купания в трясине могло гордиться своей чистотой. Обманулся он и в возрасте незнакомки: сначала лорд счёл её женщиной в годах, а теперь разглядел, что перед ним — девушка, почти девчонка, круглолицая и курносая. Она сидела у его ног и мелко дрожала, обхватив плечи руками, и из-за мокрой завесы длиннющих волос неслись судорожные всхлипы, и дождь мутными струйками скатывался по её пальцам, чёрным от болотной грязи, оставляя за собой серые дорожки...

Он немного растерялся. Как утешать эту дурёху? Откуда она? Куда теперь её вести?

— Эй, всё позади, — пробормотал он, чувствуя себя не в своей тарелке. Она всё равно не поймёт ни слова, да если бы и понимала, что прикажешь говорить? Не умеет он сюсюкать! — Откуда ты? Что тебя в болото-то понесло, а?

Девица зашмыгала носом, стискивая в руках ремень потёртой дорожной сумки, пристёгнутой к поясу — потому и не отвалилась в болоте. Вид, надо сказать, у девчонки был самый дурацкий...

— Ну всё, всё! — начиная терять терпение, чуть строже заговорил спаситель, неосторожно похлопав несостоявшуюся утопленницу по плечу. Руку пришлось вытирать. Пальцы сразу стали мокрыми, в чёрных комочках раскисшей земли. — Хватит выть, слышишь? Ты давай, не ходи больше по трясинам, а я поеду...

Он направился к коню. Девушка подняла голову. В глазах её застыло изумление. Она не верила, что её, едва избавив от верной смерти, готовы тут же бросить. Фрэнсис поморщился. Спас, на свою голову.

Скрепив сердце, юноша вскочил в седло, но тут болотное диво резво поднялось на ноги, забыв о рыданиях, и кинулось следом. А потом вцепилось в стремя, всем видом показывая, что пойдёт рядом, а если надо, то и побежит. Глаза этой крестьянской девчонки возмущённо горели, она даже головой упрямо мотнула, щёки раскраснелись... Вот репей! Возмутилась она, подумаешь тоже, леди!

— Ладно! Не бросать же тебя в лесу на ночь глядя... Иди со мной, а утром разберёмся.

Он накинул ей на плечи свой тёплый чёрный плащ и втащил нежданную попутчицу на коня. Она села сзади, обхватила спасителя за пояс руками и прижалась к спине, как маленький испуганный зверёк. И так же мелко дрожала: от холода... Лорд лишь досадливо поморщился, но ничего не сказал.

Они молча поехали дальше по лесной дороге, над которой сгущалась темнота. Дождь перестал. По обеим сторонам вздымались высокие холмы, поросшие соснами... Стало заметно суше.

Вдруг сзади бесцеремонно дёрнули за рукав. Рыцарь недоумённо оглянулся.

Девка тыкала грязным пальцем куда-то на вершину правого холма и быстро-быстро говорила что-то. Глаза её возбуждённо мерцали. Пожав плечами, граф пустил усталого коня в том направлении.

На вершине оказалась уютная поляна, где деревья расступались возле замшелой скалы с удобной пещеркой. Слева и сверху, журча, падала прозрачная ленточка ручейка — прямо в глубокую чашу природного бассейна, дно которого устилала пёстрая галька.

Спутница звонко рассмеялась, увидев это убежище, и соскользнула на землю. И горделиво покосилась на молодого человека, как бы говоря: "Вот видишь, я умница! А ты сомневался?"

Фрэнсис, хмыкнув, признал, что место для ночлега идеальное.

Пока он таскал хворост для костра, сваливая его кучей у пещеры, девушка убежала к озерцу, мыться. А потом, завернувшись в многострадальный плащ попутчика, принялась стирать свой наряд. Лорд ничего не сказал на это и, лишь когда она подошла, похожая на ночную тень: в просторном чёрном одеянии, стыдливо придерживая запахнутые полы — молча протянул ей котелок.

— Готовь-ка ты ужин, — велел он, разжигая огонь. Девица оказалась понятливой и снова ускользнула к озеру: за водой. Её чистые мокрые волосы медно блеснули в свете костра — густые и мягкие, до колен.

...От тёмной воды тянуло сыростью. Котелок плеснул, пустив волну, убежавшую в ночь. Дремотно шептал лес. Капли, стекая по металлическим бокам, падали на ноги. Девчонка выпрямилась, вглядываясь во мрак. Что-то изменилось, пока она была у костра...

Меж деревьями вспыхнули два алых огня.

Крестьянка отшатнулась, и губы её обронили одно лишь слово, короткое и резкое, подобное удару хлыста. Чёрный зверь оглушённо мотнул головой — и растворился во тьме...

Девушка несколько секунд смотрела на качающиеся ветки, затем медленно, очень осторожно, отступила на два шага, развернулась — и опрометью кинулась назад, к костру, к ожидавшему её рыцарю.

Фрэнсис озадаченно поглядел на запыхавшуюся девку, но ничего не сказал. Только выдал новоприобретённой стряпухе крупы и мяса, а сам растянулся у костра, закинув руки за голову, и бездумно смотрел на звёзды в прояснившемся небе. Вокруг сонно вздыхал ночной лес, и, изгибаясь, танцевали тени пламени.

Селянка развесила мокрую одежду сушиться на ветвях, растормошила свою сумку, достала оттуда какие-то припасы — и от души сыпанула в воду для питья. Невнятно забормотала что-то — костёр яростно затрещал, взметнув гриву искр, и Фрэнсис, забыв о еде, встревоженно вскочил. Это с какой же мокрой сердцевиной должна была попасться ветка, чтобы так жахнуло?.. Незадачливая повариха резво отпрыгнула от излишне развеселившегося огня, виновато глянув на молодого рыцаря. Он успокаивающе кивнул и снова лёг. Курносая крестьяночка перевела дух.

Юноша разглядывал её через пламя. Вымытая, она оказалась даже хорошенькой. Лицо ещё сохраняло некоторую бледность после пережитого, но зато тёмно-синие глаза полыхали удивительно ярко, почти лихорадочно. А великолепие волос глубокими волнами низвергалось по плечам до самых колен, и блики тёплого света скользили по ним медным сиянием...

Фрэнсис поначалу решил, что ему мерещится, что обманывает неверный ночной свет... но нет! Ни у кого, никогда, не видел он такого цвета прядей: бурый, с серебристым отливом, как октябрьский палый лист...