Чёрный пёс Элчестера. Часть четвёртая.

Милисента, усмехнувшись, кивнула, потянувшись за кусочком тонко нарезанного окорока, чтобы положить его на хлеб.

— Моя леди, — лорд нежно накрыл её ладонь своей. — Позвольте вам предложить ещё один бургундский деликатес: дижонскую горчицу. Слава о ней идёт по всему христианскому миру, и могут себе позволить её только коронованные особы. Её преподносят в дар королям и римским папам по особенным случаям, и те хранят эту приправу, выставляя на стол только по большим праздникам... Простые же смертные за большие деньги могут попробовать её лишь в Дижоне. Мне рассказывал о ней отец, а ему доводилось попробовать сей бриллиант кулинарного искусства на пиру в честь бракосочетания его величества императора Священной Римской Империи, Генриха V, и принцессы Матильды, дочери нашего короля Генриха. Это было ещё до моего рождения... Отец так превозносил эту приправу, что мне не терпится отведать её!

— Гм... — Милица опустила длинные ресницы на вспыхнувшие смешинками глаза. — По крайней мере, это не улитки...

Граф открыл небольшой глиняный горшочек и специальной лопаточкой намазал великую редкость на кусок окорока: себе и Милице. Прикрыв глаза, он смаковал, а Мили, против ожидания, негодующе фыркнула:

— Всё, что угодно, но не горчица! Вы, милорд, никогда не пробовали славянской приправы с тем же названием?

Фрэнсис страдальчески возвёл глаза к потолку.

— Наслышан. Говорят, леди, ваша так называемая "славянская горчица" вышибает слёзы, и от неё перехватывает дыхание. И как вы можете ставить её выше столь благородного деликатного вкуса?..

— Могу. Потому что она мне нравится, а ваша бургундская гадость — нет! А что вы имеете против? — взвилась Милисента.

Лорд Элчестер вздохнул с видом покорности злой судьбе.

— Боже меня упаси спорить с вами о вкусах, миледи. Увы, в отношении бургундских закусок наши с вами предпочтения не совпали. Надеюсь, только в них...

— Ах, вы, монсеньор, надеетесь?.. — Милица вскочила с метающими молнии глазами и швырнула салфетку на скатерть. Граф тоже поднялся с совершенно ошеломлённым видом.

— Мили... Мы что, поссоримся из-за ложки приправы и тарелки устриц?..

— Да при чём тут еда?! — уже сквозь слёзы крикнула Милисента и опрометью выбежала в соседнюю комнату, глуша рыдания.

Фрэнсис хотел было пойти за ней, но остановился, не сделав и трёх шагов.

— Вот чёрт! — с досадой прошептал он и, выхватив из-за пояса кинжал, с силой всадил его в дверную притолоку.

Спустя несколько секунд в дверь постучали.

— Убирайтесь к дьяволу! — рявкнул лорд.

— Это мэтр Джеронимо, ваше сиятельство.

Какое-то мгновение граф боролся с желанием рыкнуть, что итальянец тоже может катиться по указанному адресу, но пересилил себя.

— Входите, мэтр, — коротко разрешил он, вытаскивая оружие из притолоки и водворяя на место.

Врач вошёл и, едва глянув на расстроенное лицо его сиятельства, понял, что между супругами произошла размолвка.

— Я не вовремя?..

— Мэтр, ну что я такого ей сказал? — вместо ответа невольно вырвалось у Фрэнсиса. — Всего-то похвалил дижонскую горчицу...

— Ваше сиятельство, вы же помните — у женщин в положении её сиятельства непредсказуемые перепады настроения... Вооружитесь терпением.

Лорд покачал головой.

— Вы меня успокоили, сударь... Итак, что вас ко мне привело?

Джеронимо перешёл к делу без обиняков.

— Меня тревожит мой пациент, ваше сиятельство. Если он будет отказываться от еды, то долго не протянет. Вы бы поговорили с ним...

В дверях соседней комнаты появилась Милица. Она тихо стояла и глядела на мужчин, положив руку на притолоку и прижавшись щекой к ладони. На лице ещё блестели слёзы. Флорентинец поклонился девушке, она безмолвно кивнула в ответ.

— Господин граф, вы должны помочь юноше. Он чувствует за собой какую-то вину, и, похоже, стыд не позволяет ему пользоваться вашим великодушием...

— Великолепно! — сквозь зубы выдохнул Фрэнсис. — Мало того, что я согласился таскать его за собой, я ещё должен упрашивать не выделываться? По мне, так его следовало прикончить вместе с остальными, а не нянчиться!

— Но, ваше сиятельство, вам бы следовало всё же...

— Не забывайтесь, мэтр! Мне ничего не "следовало бы", и я ничего никому не должен! Вам ясно? Благодаря заступничеству моей жены я сохранил жизнь этому негодяю, но большего от меня никто требовать не может!

— Фрэнсис! — вдруг воскликнула Милица. — Почему ты так жесток? Ведь этот человек был единственным, кто хоть как-то, пусть советом, но пытался нам помочь!

Граф резко развернулся к ней.

— Милица, — жёстко произнес он. — Мне надоело. Надоело твоё сумасбродство. Твоя доброта доходит до глупости. Иди в свою комнату и выкини мерзавца из головы.

Девушка сжала губы и вскинула подбородок.

— Мэтр, проводите меня к вашему подопечному. Я сама поговорю с ним.

Врач чуть усмехнулся.

— Госпожа графиня, наша комната этажом выше, вторая налево дверь от лестницы. А сейчас не смею мешать, — и итальянец вежливо откланялся.

Фрэнсис скрестил руки на груди.

— Я тебе запрещаю, — очень тихо и очень внятно произнёс он. — Ещё не хватало, чтобы ты издевалась надо мной перед слугами, так откровенно пренебрегая моими словами!

— Что с тобой? — прошептала девушка. — Я тебя не узнаю! Ты никогда раньше так себя не вёл...

— Ты тоже.

Милица смотрела на лицо Фрэнсиса, ставшее белым от гнева, и чувствовала, что стоит перед глухой стеной — такой же белой и немыслимо холодной.

— Фрэнсис... — со слезами вымолвила она. — Опомнись... Сначала ты был груб и чёрств только со мной...из-за колдовства... Я это простила... Я понимаю... Но теперь...теперь же на тебе нет чар! Это зверство над мессиром Робером... и сейчас... равнодушие к беспомощному мальчику... Он не выделывается. Зачем ты так сказал? Ему совестно. Разве гордость и честь...раскаяние... разве это плохие чувства?

— Ты ещё скажи, что сожалеешь об его ослеплении! Что чувствуешь себя виноватой! — фыркнул лорд.

— Я сделала то, что должна была, — покачала головой колдунья. — У меня не было другого выхода. Он мог тебя убить...

— Вот именно! Они могли убить нас. Обоих. Они могли надругаться над тобой. Так нет же! Мы потащим одного из этих нелюдей с собой, причитая, что бедный мальчик ни в чём не виноват...

— Я этого не говорила!

— ...сначала оставив в живых главного подонка! А я — злобное чудовище. Бессердечная жестокая скотина.

— Фрэнки, прости меня, — всхлипнула Милица, всем телом прижимаясь к мужу. — Я так обидела тебя... Прости! Ты не жестокий. Ты добрый, ты великодушный. Ты столько раз спасал меня... Поэтому сжалься над несчастным мальчиком... Ведь ты мне однажды сказал, что рыцарь никогда не пожалеет о помощи слабому, пусть тот даже и не достоин помощи...

Лорд Элчестерский отстранился, сбросив с плеч руки жены.

— Делай как знаешь! — сухо кинул он, отходя к окну.

Милица несмело подошла сзади и уткнулась лбом ему в спину.

— Спасибо, — прошептала она.

И вышла из комнаты.

Фрэнсис судорожно стиснул в кулаке прядь волос и коротко, со свистом, втянул сквозь зубы воздух.

Никогда прежде Милица не выводила его из себя. Господи, что за женщина!

Дура.

Прицепив меч к поясу, Фрэнсис вышел из апартаментов, хлопнув дверью. Спустившись на улицу, он отправился куда глаза глядят.

* * *

Улицы петляли, вились меж домов. Синий прохладный ветер нёс из предместий запахи трав. К остроконечным крышам взлетал звонкий перестук копыт конной стражи, дребезжание тележки молочницы, крики лоточника, торгующего хлебом. Прохожие кланялись рыцарю и долго смотрели вслед: нечасто можно было увидеть дворянина, пешком бродящего по городским мостовым.

Фрэнсис ничего не замечал.

Всё его существо переполняла злость.

Он женился на Милице! А она, похоже, даже не понимает, что именно он совершил. После всего — променять его на какого-то мальчишку!

Дура, дура, законченная дура!..

Сначала это плебейское предложение — забыть о титуле. Затем — капризы за столом. Дерзость при мэтре Джеронимо. И последней каплей стало её решение всё же пойти утешать этого... этого...

Фрэнсис сжал кулаки. В голове мутилось от ярости.

О боже, если бы была жива Фредерика! Она не совершала бы бесконечных нелепостей...

Граф тяжело вздохнул, останавливаясь.

Всё вздор. Надо взять себя в руки. Мили беременна, надо быть снисходительнее...

Он осмотрелся, с удивлением обнаружив, что в задумчивости вышел из города. Стены Дижона высились позади, а впереди простиралась, куда хватало взгляда, холмистая равнина, прочерченная пыльным белым зигзагом дороги. Северо-западнее возвышались строгие звонницы великолепного аббатства — как предположил Фрэнсис, то было Сен-Бенин, — а чуть южнее тесной кучей столпились домишки какого-то предместья. Оттуда ветер доносил запахи кузницы, выделанных кож и разделанных туш.

В стороне от тракта, на холме, юноша рассмотрел какие-то руины. Солнце, стоявшее в зените, почти вертикально обрушивало свои лучи на мрамор колонн, и казалось, что камень светится. Должно быть, некогда там находился древний римский храм, или, быть может, вилла — а теперь бесплатный рудник для местных крестьян, которые неумолимо растаскивали для своих нужд остов сгинувшей культуры.

Фрэнсис уже шёл к холму — напрямик, без дороги. Цветы, качаясь, осыпали пыльцой его сапоги, а рубашка под блио намокла от пота. Юноша представлял, каким наслаждением будет присесть на холодные плиты в тени колонн и посидеть немного в тишине, слушая ветер и птиц, глядя на дорогу.

На полпути лорд расшнуровал блио, а затем и совсем снял его, закинув за спину. Над сонным лугом висел запах мёда и трав, звенели кузнечики, облака замерли в вышине, похожие на заснувших овец. Ленивая полуденная тишина затопила воздух, и все звуки глохли в ней, как в ватном одеяле.

Склон совсем не давал тени, голову немилосердно пекло, и волосы прилипли ко лбу и вискам молодого графа, пока он карабкался на вершину, цепляясь за жёсткие, нагретые солнцем травы.

На вершине прохладный ветер освежил лицо юноши, когда, запыхавшийся и разгоряченный, он выпрямился и с наслаждением перевёл дух. Под ногами лежали древние потрескавшиеся плиты, между которыми даже спустя столько веков не смогла пробиться трава. Сейчас лорд стоял на остатках древней дороги, которую, камень за камнем, растащили на стройки. И кто знает, в основании какого дома сейчас покоятся эти древние монолиты?.. Аббатства и герцоги были ни на йоту не щепетильнее крестьян.

Там, откуда выкапывали плиты, остались ямы, сейчас скрытые под высокими цветами и буйными травами — земля, сотни лет придавленная мёртвым грузом, сейчас оживала, радовалась дождям и солнцу. На другой стороне холма, доселе скрытой от Фрэнсиса, почти в середине склона, бесчисленные поколения мародёров своими трудами открыли провал: похоже, туда некогда выходил портик храма, под которым древние жрецы содержали подземелье для мистерий. Усердные рудокопы сделали тайное явным, разобрав потолок святилища — правда, вряд ли что ценное осталось в той глубокой норе, доступной теперь всем ветрам.

Граф пнул камешек, оказавшийся у ног. Подскакивая на склоне, камень покатился вниз по траве и песку, выбивая сухие облачка пыли — и с гулким стуком врезался в скальное обрамление провала. Секунду балансировал на грани между тьмой и светом — и провалился во мрак.

Мгновение рыцарю казалось, что недра холма гудят от вспугнутого эха, которое проснулось и мечется в темноте...

Впрочем, что там ещё могло проснуться, кроме эха?..

Улыбнувшись этой мысли, юноша пошёл в глубь колоннады, осматривая источенные временем капители и барельефы. Он так и не смог определить, какому божеству принадлежало это святилище, с какими дарами сюда приходили верующие, о чём просили... Ему захотелось привести сюда Милицу, посидеть с ней здесь, под сенью древней крыши, словно пронизанной солнцем, меж колонн, таких древних и будто вчера созданных. Удивиться вместе с любимой ласковой прохладе, что обитала здесь — и тишине...

Тишину не нарушали даже ласточки, обычно всегда гнездившиеся на карнизах, будь то кровля крестьянского дома, замковая башня или древний храм.

Поняв это, молодой лорд замедлил шаг и нахмурился. Колоннада закончилась; перед ним, сияя, простиралось небо и, далеко внизу, у подножия холма — равнина с ниточкой дороги. Склон здесь круто обрывался вниз, храм покоился на узком выступе, как драгоценная игрушка на ладони великана.

Площадку заливали полуденные лучи, но Фрэнсис чувствовал лишь промозглый холод. Вздрогнув, юноша обернулся.

Удар. Резкая боль.

Темнота...

...Он с трудом открыл глаза.

Кромешная тьма. Подняв руку, Фрэнсис нащупал над собой низкий каменный свод.

И тишина. Глухая тишина, словно в могиле. Только звук его дыхания.

И холод.

Граф пошевелился, пытаясь встать — и не сумел сдержать стон. Тело, впитавшее холод плит, едва подчинилось. Темнота закружила перед глазами, и юноша рухнул на пол, свалившись с какого-то сооружения, на котором, оказывается, лежал.

Каменное надгробие?

Где он?

Преодолевая дурноту, Фрэнсис схватился за пыльное подножие саркофага и с трудом встал. Желудок рвался к горлу, взгляд туманился, тело покрывал липкий холодный пот. Что именно случилось, рыцарь не мог даже предположить, но ясно понимал одно: надо уходить отсюда.

Но как?..

Откуда-то, слева и сверху, пробился бледный луч лунного света, осветив комнату.

Погребальная камера под храмом.

Овальная, с низким сводом, с двумя безликими мраморными надгробиями.

Выщербленные ступени лестницы в дальнем конце камеры упирались в каменную плиту люка, плотно закрывавшую вход, слева коридор уводил в глубь подземелья.

Лунные лучи пробивались оттуда, из коридора. Должно быть, там та самая дыра, которую он днём заметил в склоне.

Тёмный проход меж колонн, чуть обозначенных лунным светом.

Иного пути не было.

Вздохнув, рыцарь разжал руки, отпустив спасительный саркофаг, и, качнувшись, сделал шаг во тьму коридора, расчерченную бледными полосами холодного мёртвого сияния.

Стены закружились. Молодой лорд невольно рухнул на колени.

— Господи... — простонал он.

"...не допусти мне здесь умереть..."

Он запрокинул голову, и там, в потолке, над дальним концом подземной галереи, увидел разлом дыры, а в нём — небо. Небо с безумно полыхающей луной.

Казалось немыслимым пройти весь путь. Немыслимым подняться к спасительной щели.

"Я должен! — Фрэнсис стиснул зубы. — Ради Милицы...я должен..."

Позабыв о гордости, юноша пополз на четвереньках.

Тяжёлые столбы колонн и глубокий, непроглядный мрак, похожий на застойную воду. В стылом воздухе дыхание клубилось лёгким паром — но с Фрэнсиса катился градом пот. Руки дрожали, и, не выдержав, граф без сил упал на каменные плиты, прижавшись к ним разгорячённым виском.

В ушах глухо пульсировала кровь, и каждый удар отдавался болью...

...в темноте мелькнула и исчезла белая тень.