"Прощения нет"

Дорога всегда ведет в два конца, а вот жизненный путь — нет. Я часто задавал себе вопрос: что было бы, не сбеги мы тогда? И не находил ответа. В ту точку уже не было возврата: слишком много чужих денег и крови оказалось на наших руках.

Гас менялся, медленно, но неотвратимо. Поганые наркотики исправно делали свое дело, изнутри подтачивая того, кто заменил мне родителей. Неконтролируемые вспышки агрессии становились все интенсивнее и чаще, но, как и прежде, выливались не на меня. От этого не было легче. Я слишком ясно понимал — мой брат стал совершеннейшим психом.

Изменился и я. Научился убивать, если это было необходимо, но так и не начал получать от этого удовольствие. И все дальше спускался по этой дороге в один конец.

После темноты и холода ощущения возвращались медленно. Тело налилось тяжестью, даже веки казались свинцовыми. Я попытался сделать вдох и надрывно закашлялся, едва не потеряв сознание от накатившей боли. Это, как ни странно, привело меня в чувство. Я открыл глаза.

В комнате, где я находился, почти не было мебели: кровать, маленький столик рядом и шкаф у противоположной стены. Я откинул укрывавшее меня одеяло: на груди красовалась аккуратно наложеная повязка. Где я? В больнице? В тюрьме? Обстановка мало напоминала больничную.

Гас! — вспыхнуло в голове. Ну, конечно же, он все-таки нашел меня! Я попытался позвать брата, но не смог выдавить из себя ни одного вразумительного звука. Ну и пусть, главное — мы оба в безопасности и вместе. Все теперь будет хорошо. Я даже и не мог подумать, как сильно ошибался.

Я просыпался по меньшей мере еще раза два, до тех пор, пока дверь в мою комнату не распахнулась. Внутрь вошел молодой парень, даже отдаленно не похожий на моего отвязного братца. В его руках были бинты.

Я молча наблюдал, как он приближается к кровати. Его, казалось, совершенно не удивило и не обрадовало, что я пришел в себя. Он деловито оглядел мою повязку, в то время как я внимательно изучал его лицо, кажущееся странно знакомым. Мягкие, округлые черты и линии делали его весьма привлекательным, слегка завивающиеся волосы едва закрывали уши и шею, ложась аккуратными завитками. И только серые, пугающе спокойные глаза, обдавали холодом.

— Где я? — я рискнул нарушить молчание. Ответа не последовало. — Кто ты такой?

Он не слишком аккуратно снял повязку, заставив меня зашипеть от боли, и наложил антисептическую мазь. По крайней мере, меня планировали вылечить, что не могло не радовать. Может, его послал брат?

— А где Гас?

Парень вздрогнул всем телом, но не произнес ни слова. Это и в самом деле начинало пугать. Я был слишком слаб, чтобы даже просто приподняться без посторонней поддержки, не говоря уже о том, чтобы постоять за себя, и подобная беспомощность изрядно действовала на нервы.

— Ты говорить-то умеешь? — стараясь скрыть беспокойство, съязвил я. Даже на такую короткую фразу потребовались все мои силы. Парень даже не посмотрел на меня, всецело поглощенный своим делом. — Хоть воды дашь?

— Повернись.

Звук его голоса ударил, словно плеть. Его-то я вспомнил моментально, хотя со времени, как слышал его в первый и последний раз прошло больше года. Как же я сразу не узнал? Может, дело было в том, что тогда его лицо было залито кровью настолько, что мы с Гасом посчитали парнишку мертвым. А может, потому, что в его глазах не было этой пугающей стали и безразличия, за которым порой скрываются адские демоны. А он... он узнал меня? Как же его звали? Гас часто упрекал меня, что я не дал ему закончить, и добирал свое яростной дрочкой, выкрикивая его имя.

— Дэнни?

В голове все взорвалось от боли, когда на нее обрушился сильный хлесткий удар. В горле противно запершило от крови, и я закашлялся. Чужие пальцы вплелись в волосы, рывком запрокидывая голову назад.

— Никогда не смей меня так называть! — прошипели над ухом. — Понял? Понял?!

Я едва смог кивнуть. Перед глазами расплывались алые круги, но хватка на волосах исчезла. Через мгновение стукнула входная дверь, и я остался в одиночестве, не зная радоваться этому или бояться.

Зачем он притащил меня сюда? Зачем перевязал? Сообщил ли в полицию? Вряд ли он мог питать ко мне добрые чувства, так что следовало готовиться к худшему. Только вот что считать худшим? Боли я не боялся. Смерти тоже.

Дверь распахнулась вновь. На этот раз Дэниэл вернулся со стаканом воды в руках, при виде которого я внутренне возликовал. Пить хотелось до умопомрачения. Как оказалось, моя радость была преждевременной: Дэниэл поставил стакан на столик и развернулся к выходу.

— Я не смогу достать, — как можно более спокойно произнес я. Он даже не обернулся.

— Не моя проблема. Захочешь — достанешь.

— Хуже всего — неизвестность, — думал я, глядя как за ним закрывается дверь. Когда не знаешь, что будет дальше и никак не можешь ни на что повлиять. Когда твоя жизнь в руках кого-то другого, безжалостного и равнодушного, легко способного переломить тебе хребет. Это — по-настоящему страшно.

Жажда мучила все сильнее и сильнее. Теперь я знал, что испытывал Тантал, и это казалось самой жестокой пыткой на земле. Некоторое время я собирался с силами и наконец рискнул приподняться на локтях, чтобы достать чертов стакан. Рана обожгла болью, но я упрямо тянулся к столику. В самый последний момент силы оставили меня, и я в изнеможении рухнул на подушку.

Через час мысль о воде превратилась в навязчивую идею. Я предпринял вторую, третью попытку дотянуться до стакана, но все они окончились, как и первая. Все тело превратилось в ноющий комок оголенных нервов, от крови пересох рот и горло, густая вязкая слюна была не способна облегчить мои страдания. Но я с упорством маньяка не отступал от цели.

Мне уже почти удалось дотянуться, не обращая внимания на жалобные протесты измученного тела, как пальцы неловко соскользули по стеклу, перевернув стакан. Вода разлилась по столику, закапала на пол. Я без сил откинулся на спину, сотрясаясь в истерических спазмах. Полубезумный хриплый смех душил меня, царапая горло, но я никак не мог заставить себя остановиться. Кажется, я потерял сознание, потому что, когда наконец смог прийти в себя, стол оказался насухо вытертым, а на его поверхности красовалась большая кружка, на этот раз стоявшая куда ближе. Не веря своему счастью, я дотянулся до нее, молясь всем богам, чтобы она не оказалась пустой. Дэниэл оказался не так жесток — внутри плескалась холодная вода.

Напившись, я немного взбодрился и стал внимательно разглядывать свое новое пристанище. В комнате не было ни одного окна, единственный свет исходил от лампы под потолком. Стены, окрашенные темно-синей краской, сужали пространство, создавая давящий эффект. Я невольно поежился, размышляя о том, как долго мне предстоит находиться здесь. Мне не дали умереть от потери крови, но и отпускать явно не собирались. Вряд ли он сообщил в полицию, иначе они бы уже были здесь, сделав мое положение куда более ясным и куда менее комфортным. Хотя, с последним выводом я, кажется, поспешил.

Я не слышал ни единого звука, кроме собственного хриплого дыхания, кажущегося оглушительным в царящей тишине. Сколько прошло времени — минуты? часы? — я не знал, полностью потерявшись в гнетущем безмолвии. А затем к моим проблемам добавилась еще одна.

Начавший функционировать организм настойчиво напомнил о своих потребностях. Я сдерживался, сколько мог, затем попытался позвать Дэниэла, но все было напрасно. От злости на самого себя и него, придумавшего эту извращенную пытку, сводило скулы, щеки горели от унижения. Я никогда в своей жизни не был так беспомощен.

Дверь открылась в тот момент, когда я уже был готов взвыть от отчаяния. Дэниэл молча вошел в комнату с судном в руках и направился к кровати. Меня терзали два противоречивых чувства: искренняя благодарность и жгучий стыд за происходящее. Я старательно отворачивал пылающее лицо, пока меня приподнимали, словно куль, подсовывали судно, обтирали... Дэниэл проделывал все манипуляции механически, даже без брезгливой гримассы на лице, и от этого становилось только хуже. Мысль о том, что подобная процедура предстоит мне регулярно в ближайшие несколько дней?... недель?, бросила меня в жар. Скрутило спазмом пустой желудок. Сколько же я не ел? Просить о чем-то Дэниэла оказалось выше моих сил.

Оказалось, что моя голодная смерть так же не входит в его планы, правда облегчать мне задачу он не собирался. Тарелка с легким, одуряюще пахнущим супом оказалась там же на столе, ожидая, когда я смогу до нее дотянуться. Надо отдать должное — стояла она совсем близко. Не знал, что я могу быть признателен за такие мелочи.

Дэниэл.

С помощью камеры, установленной в комнате, я мог наблюдать за Эваном и сразу увидел, когда он пришел в сознание. Первые несколько дней, которые он провалялся в беспамятстве, я только и мечтал о том, как посмотрю в его глаза, когда он узнает меня. Почему-то я ни на мгновение не усомнился: узнает, вспомнит. Испугается. На деле это оказалось куда сложнее.

Трудно удерживать на лице безразличную маску, когда внутри все пылает и рвется от боли. Трудно молчать, когда хочется кричать во весь голос. Трудно оставаться на месте, когда мечтаешь бежать прочь со всех ног. Несколько раз я ловил себя на том, что мну в руках подушку, от всей души желая прижать ее к его лицу. Я ударил его, выплеснув рвущийся наружу гнев, и мне на секунду стало легче дышать, а потом тяжесть навалилась снова.

С каким-то извращенным удовольствием я наблюдал за его попытками достать стакан, вспоминая собственное бессилие в больнице. Мать смотрела на меня с сочувствием и состраданием, от которых все внутри переворачивалось. Молодой сильный парень оказался беспомощнее новорожденного котенка после двух месяцев комы. Я всего лишь платил по счетам равноценной монетой.

Выходя из его комнаты, я не сразу поднимался наверх и подолгу стоял, прислонившись спиной к двери, против воли прислушиваясь к тому, что творилось внутри. Вернувшись к себе, жадно приникал к камере, стараясь не упустить ни минуты своего мщения. Я стал одержим им, и это граничило с сумасшествием.

Эван старался не встречаться со мной взглядом, но я и так прекрасно понимал его чувства. Сперва он тоже молчал, принимая правила игры, но быстро сдался, не вынеся тишины. Я упорно игнорировал его вопросы, сохраняя на лице застывшую маску безразличия. Ненависть — это тоже чувство, за него можно зацепиться, продавить. Я не собирался помогать ему в этом.

Через три дня он окреп настолько, чтобы попытаться бунтовать. Обед, оставленный на столе, полетел на пол, обдав брызгами мои джинсы и кроссовки. Я, не говоря ни слова, поднял посуду и покинул комнату. Чего он ожидал, испытывающе вглядываясь в мои глаза? Что я разозлюсь, как в первый раз, выйду из себя, изобью его? Это слишком просто. Это позволит ему прийти в себя, оправдаться. Я буду ничем не лучше его сумасшедшего братца, пойдя на поводу у своей ярости. А я... лучше?

Я просто оставил его одного. Когда нет никаких ориентиров, трудно следить за временем, и оно тянется бесконечно долго. Минуты превращаются часы, часы в сутки, и ты полностью теряешься в ощущениях. Неподвижность, тишина, однообразие убивают куда медленнее, чем пуля, но не менее верно. Я знаю об этом.

Эван.

Что я собирался доказать, а главное, кому? Наверное, просто хотел увидеть хоть тень эмоции на красивом, но совершенно безжизненном лице. Не удалось. Я давно потерял счет времени, ориентируясь только на визиты Дэниэла, приносившего еду и судно. Вытянуть из него хоть слово оказалось невозможным, и я быстро бросил свои попытки. Злило все: непонятность его намерений, собственное предавшее ослабевшее тело, наркотики Гаса, сотворившего отыгрывающегося на мне монстра.

Я ничего не понимал. Зачем лечить того, кого ненавидишь всем сердцем? Почему он просто не сообщил обо мне властям, с радостью упекших бы меня за решетку? Может, я приманка, и он хочет заманить сюда Гаса? Мысль показалась здравой. Теперь у меня был еще один повод поскорее встать на ноги и выбраться отсюда. Выброшенного обеда стало нестерпимо жаль.

Я пытался считать, но сбился на третьей тысяче секунд. Тело затекало от неподвижности, голод все сильнее давал о себе знать, равно как и другие нужды организма. Через некоторое время меня охватила паника. Он не придет? Мгновения капали в пустоту, создавая гулкое эхо, а я смотрел в потолок и не мог даже заснуть.

Столик. Шкаф. Лампа. Мой взгляд досконально изучил эти три предмета, не упустив ни одной детали. Трещина на потолке, длиной примерно в мой локоть, плохо заделанный шов от проводки. Лампа. Шкаф. Стол.

От духоты и неподвижности болела голова, в горле снова пересохло от жажды.

— Сволочь. Тварь, — шептал я, только чтобы не слушать тишину. Голос звучал хрипло и надтреснуто, язык едва ворочался во рту. Но слова, произнесенные вслух, отвлекали, не давая удариться в панику. Так и сходят с ума, начиная разговаривать сами с собой.

Терпеть становилось все труднее и труднее, и я с ужасом почувствовал, как подо мной растекается что-то горячее. Господи, какой кошмар! Хотелось взвыть от бессильной злобы, но в голове молотами стучала одна единственная мысль.

"Я. Не могу. Лежать. В этом".

Моих сил уже хватало, чтобы самостоятельно приподниматься и даже удерживать тело в сидячем положении. Не надолго, но все же. Мокрые простыни обжигали кожу, вызывая мерзкое, муторное ощущение гадливости. Опираясь на локоть, я перевернулся на бок и, с трудом сев, свесил ноги вниз. Мне даже удалось встать, держась за шаткий столик, но он вывернулся у меня из-под руки, и я тяжело рухнул на пол, едва успев выставить ладони. На груди стало тепло и влажно — видимо снова открылась рана. Мне было уже все равно.

Дверь распахнулась сразу. Дэниэл не вошел — влетел — в комнату и наклонился надо мной. Я не мог рассмотреть его лица — мешал свет лампы, слепившей глаза, но очень бы хотел увидеть его выражение. Брезгливость? Злость? Сочувствие? Безразличие? Моих плеч коснулись теплые руки, и я погрузился в спасительное забытье, в котором не было места сложным вопросам.

Дэниэл.

Я не помнил, как очутился внизу, среагировав быстрее, чем смог осознать свои действия. Пальцы так дрожали, что я уронил ключи, пытаясь попасть в замочную скважину. Какого черта он встал?!

Эван ничком лежал на полу, бинты на его груди намокли от крови. Я наклонился над ним, пытаясь приподнять, и растерянно посмотрел на кровать. Несколько мгновений потребовалось, чтобы я осознал, что случилось. Дьявол, я собирался только припугнуть его. Какой-то своевольной частью сознания я чувствовал сожаление и неловкость, но быстро избавился от царапающего ощущения, смыв его волной злости. Мне не о чем было жалеть и не в чем упрекнуть себя.

Перво-наперво, я остановил кровь и сменил повязку. Потом перестелил постель и с огромным трудом воодрузил на нее Эвана, тело которого, казалось, весило целую тонну, а затем устало присел рядом, переводя дыхание. В душе воцарилась опустошенность, сменив давешнее торжество. Почему я не испытывал удовлетворения, наблюдая за его страданиями? Почему сорвался с места, едва увидел, что он упал? Почему сейчас мне так тошно и муторно, словно я с головой окунулся в вонючее болото?