— Теперь слушайте меня, — сказал я. — Внимательно.
Говорун обернулся:
— Мы же договорились о цене? — Он встал. Вместе с ним и Молчун. — И мы идем вместе с тобой...
— Я про это и говорю. Вы идете со мной. Делать будете только то, что я скажу. Это ясно? Только то, что скажу.
3
За вершиной холма туман был как молоко.
Шаг — и пропали ноги. Потом туман съел по пояс. Потом муть накрыла с верхом.
Солдаты превратились в едва заметные сгущения. На несколько шагов — уже ничего не разглядеть.
— Говорят, у орков дела совсем плохи, — тихо не то сказал, не то спросил Говорун. — Шаманы их пустились во все тяжкие. Лезут уже туда, что сами не понимают, кого и что...
— Делать только то, что я скажу, — еще раз повторил я и остановился.
Говорун, сделав еще шаг, тоже встал.
— Эй, чернокнижник? Здесь тропинка. Шагов пятьдесят еще до...
— Вы поняли, что я вам сказал?
— Делать, как ты скажешь. Доволен?
— Наполовину.
Молчун заворчал.
Я ждал.
— Как ты скажешь... — процедил он.
— Зажгите факелы.
Молчун опустил на землю арбалет и развязал связку факелов. Стал щелкать кремнями. Говорун поводил арбалетом из стороны в сторону.
Посыпались искры, зашипела смола на факеле. Над факелами взлетел огонь, раздвинув мутную темноту. Теперь я хорошо различал лица солдат, видел шага на четыре, и еще шагов на пять мог угадать что-то в тумане. Здесь был не лес, а редкие чахлые деревца.
И все-таки одних факелов — мало. Лучше не рисковать.
Я сбросил с плеча брезентовую сумку и присел на колено.
— Да не тут! Я говорю, до могил еще...
Я копался в сумке, пока не вытянул со дна льняные тряпицы. Потом флакон с эссенцией, уже наполовину пустой. Когда я выдернул плотно притертую пробку, солдаты сморщились. Молчун даже разлепил губы:
— Что это?
— То, что ты сейчас повяжешь на лицо.
Я протянул ему смоченную льняную повязку.
Говорун, оскалившись от отвращения, подался в сторону.
— Да что это за дрянь?
— В основном, чеснок. Из того, что ты знаешь.
Я сунул ему другую повязку.
— Да оно тухлое!
Отчасти он был прав. Свежая эссенция пахнет по-другому. Но я же не могу таскать с собой еще и ледник? Главное, что даже так оно работает.
— Вяжи.
Стараясь не морщиться от отвращения, третью повязку я натянул на себя, прикрыв нос и губы. Концы затянул на затылке.
Взяв факел, оглядел солдат.
— Сильнее на подбородок. И нос, и рот, все должно быть закрыто. Дышать только через тряпку.
Мы двинулись, и Говорун тут же глухо пробубнил из-под повязки:
— Мешает дышать.
— А ты не беги. Нам спешить некуда. Сам придет.
— Может, лучше было днем? На солнце демоны не так опасны...
— Разве вы не искали его днем?
— Попробуй его найди... Днем он прячется от солнечного света. В норе какой-нибудь. Или прямо в болоте.
— Вот именно.
Днем его не сыщет вся королевская рать. А сейчас — сам к нам явится.
Солдаты теперь шли совсем медленно.
— Вон там, — двинул арбалетом Говорун и чуть свернул.
Через десяток шагов в земле проступил темный провал. Разрытая большая могила.
— Тут его Хэм видел в первую ночь. Дольше всего крутился над этим местом.
Я воткнул факел в землю. Отобрал факел у Молчуна, отмерил шесть шагов назад и воткнул там.
— Запали остальные, и сделай круг.
Пока он ставил еще четыре факела, я достал из сумки сверток из парусины, просмоленной до хруста. Развернул его, стараясь не испачкаться в свежей крови, и пошел по кругу, с наружной стороны от факелов, вытряхивая на землю порубленные свиные потроха.
Еще теплые. В холодном воздухе от них поднимался парок, потянуло кровью.
— А теперь в круг, — приказал я. — Прижмитесь спинами.
Свет шести факелов хорошо освещал наш круг, пробивал туман на несколько шагов в стороны. Дальше молочная темнота.
Говорун сбросил с плеча колчан. Стрелы для лука были наполовину обломаны, а под наконечниками намотана пакля. На нормальные арбалетные болты мало похоже, но сейчас нам и не надо выцеливать на сотню шагов или пробивать латы.
У меня в сумке был запас настоящих болтов-зажигалок, на концах которых вместо кое-как накрученной пакли были аккуратные витки промасленной пеньки. Но мои болты слишком малы для их штурмовых арбалетов. Мой-то арбалетик куда меньше. Под одну руку, с идеально отшлифованным желобом, который глубже, чем обычный — потому что сделан под стрельбу и болтами, и пулями. А какой взвод? Никакого неуклюжего стремени на носу, никакого съемного ворота. Прямо под ложем закреплена отменно сделанная планка с шестернями и маленькой удобной ручкой. Латы из такого не пробить, конечно, — зато и взвести можно прямо на руках, не сгибаясь в три погибели.
Надеюсь, сегодня он мне не понадобится.
Из брезентовой сумки я достал Туфельку — совсем маленькая сумочка из хорошей крепкой замши. На боку серебряной нитью вышит сказочный сапожок, в носке которого, вместо пряжки, блестит крошечный осколок хрусталя.
Втыкая свои наспех сделанные болты-зажигалки в землю, словно сооружал из них маленький частокол, Говорун оглянулся на меня.
— Тебе бы тоже лучше взять арбалет.
Я поморщился. Он мне еще и советовать будет? Он — мне?.. На языке уже крутилось что-то вроде того, что иногда чернокнижник приводит людей куда-нибудь обманом — чтобы пожертвовать их демону. Ведь демона мало вызвать, надо еще и расположить его к себе, если хочешь чего-то от него добиться. А что может быть лучше, чем два рослых, крупных ветерана?..
Но Говорун уже отвернулся и глядел в туман, поводя арбалетом.
— Просто ждите, — сказал я. — И запомните: что бы ни случилось, из круга не выходить.
Со дна Туфельки я достал кольцо. Крупное и тяжелое — из свинца. В сероватом металле желтели два крошечных янтаря.
Там не только кусочки янтаря, но глазом этого не увидеть.
Из кармана я достал небольшой футляр, тоже из свинца. Внутри, на черном бархате, в тесных петлях, лежали три кристалла горного хрусталя. При свете факелов они казались желтоватыми. Но если закрыть глаза, и сосредоточиться...
С большим трудом, но я мог различить: три голубоватых пятнышка там, где должны быть кристаллы. Я созерцал свечение маны внутри них. Едва-едва, но созерцал.
Чтобы проверить себя, не открывая глаз, на ощупь прикрыл свинцовую крышечку футляра. Голубые пятна исчезли. Открыл крышку — снова появились.
Но Наама милостивая, как же меня донимала вонь полусгнивших трав на повязке! Похоже, только гниль и осталась, а вся действующая часть эссенции уже выветрилась.
Я открыл глаза. Опустил на землю футляр с кристаллами, и снова достал флакон с эссенцией.
И поскольку мы на месте, то тут уж лучше по очереди.
Я быстро стянул повязку, смочил и опять, морщась от едкой вони, прикрыл лицо.
Протянул руку Говоруну:
— Ты.
Смочив его повязку, дождался, пока он натянет ее обратно и возьмет арбалет.
— Теперь...
Молчун, протягивая мне повязку, вздрогнул.
— Идет! — прошипел Говорун.
Он мазнул концом арбалета по пламени ближайшего факела. Просмоленная пакля на стреле с треском вспыхнула.
Я подавил порыв поднять голову и осмотреться. Сначала третья повязка. Ее я не просто смочил — а почти полил. Эх, и остальные бы смочить еще сильнее! Если бы знать...
Протягивая повязку Молчуну, я поднял голову.
В молочно светящемся тумане проступило темное сгущение.
Молчун, забыв про повязку, схватился за арбалет и тоже поджег зажигалку.
— Нет! Повязку!
Молчун одной рукой прижал ее к лицу, кое-как запихнул концы за ворот.
Говорун поводил арбалетом.
— Ваглово семя! — его голос осип. — Где он?
Я тоже вглядывался в туман. Куда оно делось?
4
Не решаясь опустить глаза, на ощупь вытянул из петель один кристалл. Хрустальные грани гладкие, но покалывают пальцы, как натертый стеклом шелк. Полон маны. Я сжал его и потянул, закрывая глаза.
Колкий поток прошел по руке, и за закрытыми веками проступил мир.
Будто под водой, в глубине, где со всех сторон только едва различимый желтовато-бурый свет и лениво колышутся нити водорослей в невидимом течении.
Сгущения сил, наполняющие наш мир. Здесь они были совсем слабые, но с маной внутри я мог созерцать их. Два оставшихся кристалла теперь сияли — упавшие на землю голубые звезды.
А впереди, через эту колышущуюся буро-желтую муть, на меня надвигалось что-то ядовито-зеленое.
— Да, это он, — сказал я. — Идет.
Я открыл глаза, стараясь удержать созерцание. Наложить его на то, что видели мои глаза.
Различил тень в тумане. Она приближалась, обретая человеческие очертания. И чем ближе, тем четче становилось и то, что я созерцал — изумрудный сноп, висевший над тенью. Начинался он там, где была голова, и уходил вверх на добрую пару локтей.
Больше всего это походило на огромную пиявку, всосавшуюся прямо в затылок человека. Расщепленный хвост лениво колыхался над головой, словно его утягивало вверх.
Гохл...
— Кровь Торуна! — просипел Говорун. — Это же человек...
— Мертвец, — разлепил я губы. — Стреляйте!
Звон тетивы, и горящая стрела проткнула туман. Тут же вторая.
Солдаты видели только расплывчатую тень мертвеца. И оба, Нзабар дери, зачем-то пытались попасть ему в голову! Будто перед ними был вражеский мечник в тяжелой броне, которую они боялись не пробить!
Первая зажигалка мелькнула левее, вторая... Есть! Нет. Стрела кувыркнулась, выбросив сноп искр, и отскочила — скользнула по черепу или ключице, а может, вырвала кусок шеи или щеки...
Мертвец будто и не заметил. Изумрудный гохл, сидевший в нем, даже не качнулся.
Солдаты, согнувшись, крутили вороты, взводя арбалеты.
Мертвец приближался.
Двигался он медленно и неуверенно. Поводил головой... Он принюхивался. Теперь факелы освещали его. Серый от грязи, покрытый блестящим сизым налетом.
Созерцал его я иначе: сверкающий изумрудным светом гохл, вросший мертвецу в затылок, тянулся через его хребет, как толстый канат, а от этого каната отходили в грудь, в руки, в бедра отростки потоньше, а их покрывали нити, а нити усыпаны щетинками... Словно переплетение светящихся изумрудных корней... и все это плыло, путалось.
И весь мир вокруг тоже. В голове мутилось, как от кувшина крепкой браги залпом. Я даже видеть толком не мог — просто видеть, обычно, глазами, не мог! Все мешалось. Я сморгнул, на миг это помогло, но тут же все опять стало расплываться.
— Быстрее! — прошипел я. Губы и язык будто вареные и чужие. — Цельтесь в грудь. Реже дышите!
Мертвец, прежде слабый и медленный — теперь был как вертлявый пес, я едва мог зацепить его взглядом и понять, где он... И свинцовое кольцо, будь оно проклято, никак не желало наползать на палец...
Эссенция давала нам шанс. Пропитанные ею повязки удерживали большую часть того, что источал налет на мертвеце. Но не все. Если бы эссенция была свежее, если бы хранилась на леднике...
— Быстрее! — язык с трудом ворочался во рту.
Я кулаком вжал повязку в нос, закусил губу до крови.
Концы стрел, опущенные в огонь, вспыхнули. Арбалеты звякнули тетивами. Два огненных следа — и на этот раз обе стрелы попали. Чавкнула плоть, мертвеца шатнуло назад...
Стрелы, войдя в гнилое мясо, погасли. Мертвец обрел равновесие, сделал шаг вперед — в этот миг из-под стрел в его животе прорвался огонь. В один миг прозрачный желтый огонь растекся по всему мертвецу, охватив тонким ореолом.
Тут же погас, но кожа и лохмотья мертвеца стали угольно-черными. Только во рту белели кривые зубы.
Перед глазами больше не плыло. Мир не рассыпался на непонятные куски. Мертвец больше не казался юрким и быстрым, лезущим со всех сторон.
Просто медленная тварь, упрямо ползущая на запах. Налет на его коже сгорел. Теперь он был не так опасен. Часа два, пока на его коже не выступит новая слизь...
Мертвец ковылял, не замечая, что с ним что-то случилось. Медленно, но неотвратимо он шел на нас. На запах крови и плоти. Уже у границы круга из факелов.
Замер над разбросанными перед ними потрохами. Вдруг его ноги подогнулись...
Лязгнул метал, как будто меч о ножны. Задев меня плечом, к мертвецу бросился Молчун.
— Стой! — прорычал я.
Дурак! Куда? Я же говорил, не выходить из круга!
Или он решил, что их стрелы убили вставшего мертвеца? Что осталось только добить?
Мертвец не упал. Рухнув на четвереньки, он как слепая собака вертел головой. Шлепал рукой вокруг куска свиной печени, почти нащупал его... и, вдруг забыв про него, задрал нос — прямо на Молчуна, подскочившего с мечом.
Кровь мертвецы чуют лучше, но больше любят — живое.
Мертвец разгибался, вставая, когда Молчун всадил меч ему в грудь. Дернул клинком, проворачивая лезвие, чтобы сделать рану страшнее.
Вздрагивая от рывков меча в своей груди, мертвец поднял руки и тянулся к Молчуну, как младенец к мамке.
Молчун выдернул меч. С короткого, но яростного замаха засадил еще раз — мертвеца мотнуло назад, а потом он шагнул обратно, тянясь к Молчуну.
Попытался шагнуть. Ему мешало лезвие меча. Мертвец насаживался на него животом. Его обожженные руки, на одной из которых не хватало пальцев, ткнулись Молчуну в лицо.
Молчун не мог видеть того, что созерцал я. Над черной обожженной головой изумрудно сиял зад гохла. Он трепетал, выгибаясь расщепленными концами вниз — ко лбу Молчуна.
Тяжелое кольцо наконец-то село на указательный палец, царапнув кожу. Это янтари в кольце. Они вделаны так, что выступают из свинца и наружу, и внутрь. Их острые кончики уперлись точно в основание пальца.
Мана, вытянутая из кристалла, потихоньку уходила из меня, но пока еще ее оставалось достаточно. Я колыхнул ее влево. В плечо — и по руке до кольца... вдруг ощутил, как к руке прибавилось что-то еще. На кольце вспыхнули зелено-голубым туго намотанные витки.
Тыунов зуб, закрепленный между янтарями. Он наполнялся маной, и, словно обретая свою волю, витками спадал с кольца, распрямляясь в тонкий, как нить, упругий и послушный жгут. Коготь мага.
Им я...
Вздрогнув, я уставился влево. Наама милостивая!
5
Из бурого марева надвигался столб пронзительно-изумрудного цвета. Он был такой яркий, что сначала мне показалось, будто я вижу это глазами. Я даже моргнул. Но нет, я лишь созерцал...
Ваглово семя! Я такого в жизни не видел!
Это тоже был гохл, но каких размеров! Его зад, торчащий из макушки мертвеца, был, наверно, в рост человека, и такой же толстый в основании. Словно там колыхался длинный мешок светящегося студня. И далеко вверху он заканчивался сразу дюжиной хвостов и хвостиков. Они трепетали и подрагивали, похожие на жадные змеиные языки...
На самом деле их было, конечно, не дюжина. Меньше.
Я перестал дышать. Пусть на мне повязка, но сейчас это мало что значит... Созерцание стало четче. Хвостов было четыре.
Глазами я видел, как из тумана на нас надвигалась тень — куда крупнее первого мертвеца. И куда проворнее.
