Неясытев Цвет

— А чем докажете, что девка бесноватая?

От возмущения я утратила способность к цветистым речам и впервые за двадцать сознательных лет жизни полезла за словом в карман. Ничего нового там не было, поэтому я прошипела:

— Это кто тут вам девка??!!

Нужно отметить, что на меня внимание уже вообще никто не обращал. Все доверчиво смотрели в рот блаженной сестре, которая, ясное дело, врать не может, она ж монахиня, а та разливалась соловьем! Чего только я о себе не услышала! Смущала я, оказывается, благочестивый народ громогласным распеванием непотребных куплетов, коие содержали места и вовсе нечестивые! И это — то сидя на колокольне церкви, выглядывая на потрясенный люд с глумливым видом! И что-де за перепуганной скотиной гонялась, полуобнаженная и с гиканьем, и коварно вилась около курятника сельского старосты, для потреб необъяснимых и зловещих, и всячески завлекала приличных отроков для неприличных утех! От этих нелепейших брехней я утратила дар речи и могла лишь ошелело хлопать глазами. Что за отроки, скажите мне, могут соблазниться чаровницей около курятника?! Которая так громко распевает нечестивые куплеты, что аж с колокольни всем слышно?!

А если такие и найдутся, то какие ж они тогда приличные?!

И главное — ведь мы же вместе в этой повозке все ехали! Вот прямо с самого начала этого бесславного пути!

Но, ясное дело, к зову холодной логики никто прислушиваться и не думал, все жадно слушали скандальное обличения правдолюбивой сестры. И к концу перечня моих бесчинств общественность, в лице банды обшарпанных головорезов и связанных пленников, была в смятении. Даже добродушный детина косил на меня с предубеждением. Я наливалась краской, шумно дышала и сатанела с каждой секундой все больше. Наконец, сказительница выдохлась и замолчала, очевидно, что бы дух перевести, и тут голос подала белобрысая.

— У нее и зубища еще!! Клыки! Я видела! Бесноватая, точно! — и головой закивала для вескости.

Можно подумать, клыки только у бесноватых бывают! Да и неизвестно вообще, бывают ли у этих самых бесноватых подобные излишества, я вот лично ни одного бесноватого не встречала! Но тут, видимо, по счастливой случайности собрались исключительно авторитетные в подобных вопросах личности. От абсурдности заявлений в свой адрес я только тихо зарычала и активнее задергала руками.

Молчание стало еще более многозначительным.

— А ну, девка, покажи зубы. — Главарь грозно прищурился, от чего выражение лица у него сделалось одновременно почему-то обиженным и глумливым. Я в самом деле чуть не растянула рот в ухмылке, но вовремя спохватилась.

— Сей же час! Ты подойди, любезный, да сам посмотри!— И состроила дознателю глазки. Он моментально стал зеленоват лицом и беспомощно оглядел своих витязей.

Витязи застенчиво потупились и взгляда атамана стали избегать.

Атаман горько вздохнул и просительно оглядел стреноженных и стрерученных пленников.

Дураков заглядывать в рот бесноватой не было.

Снова помолчали.

— Что ж мы с ней делать-то будем, батюшка? — робко спросил лысый, озираясь попеременно то на меня, то на "батюшку".

-Спалим к чертям — почему-то шепотом ответил бледный главарь и с надеждой поглядел на кураторшу бесноватой. Монахиня заохала под своим навесом.

— Да кто ж на костер бесноватых отправляет?! Это ж грех! Смертоубийство невинной дитяти!

Лица разбойников выразили попеременно полнейшее равнодушие к тяжкости задуманного и готовность бежать в лес по хворост. Но сестра разрушила разом все надежды.

— Да и невозможно ее спалить. Вы ее подожжете — а бесовская субстанция только силы наберется! И тут уж разгуляется!

Перспектива разгула бесовской субстанции мгновенно остудила даже самых разгоряченных и готовых на все абсолютно.

И на том спасибо.

Опять приуныли. Главарь задумчиво пожевал губу.

— А что ж тогда, светлая дева, нам с ней сотворить?

Дева глубоко задумалась. Все уважительно молчали, стараясь не нарушить сей ответственный процесс. Я злобно сверкала глазами. Ну, погоди, зараза ряженная, дай только выбраться, я тебе все припомню, и куплеты, и гиканье голяком, и отроков непорочных!

Монахиня тем временем додумала и смиренно пропела:

— Ежели вы, господа, не знаете, как с бесноватой быть, я могу ее к святым сестрам сопроводить. Исполню свой сестринский долг и повлеку невинную душу к спасению.

Я враз перестала дышать огнем и пеплом. Надо же, а ведь за блаженную приняла эту изворотливую особу! Вот тебе и дурочка восторженная! Обставила толпу головорезов, как детей несмышленых. Не то, что б, конечно, среди этих разбойников кто-то шибко умным казался, но все же! Мне вот ничего в голову не пришло, а сестра уже одной ногой на воле.

Разбойники обрадовались до степени истерической, едва ли не обнимать избавительницу кинулись, засуетились вокруг, стали спешно в дорогу нас собирать. Сборы проявились в грубом затыкании мне рта грязной тряпкой и почтительном развязывании рук самоотверженной деве-страдалице. Атаман счастливо суетился вокруг избавительницы и всем своим видом выказывал признательность.

— Может вам, сестра, в помощь кого дать? — Глава сынов Фортуны оглядел безмолвных, но очень взволнованных бессеребрянников, составляющих весьма скудный дневной улов — Что б она на вас по дороге, да не приведут светлые боги, не покусилась.

Надо же, ну какая неслыханная щедрость, даже в помощь сопроводителя готовы дать, чтоб я не покусилась, значит, на эту крокодилицу.

Покушусь — покушусь, дайте только руки освободить. Вслух этого говорить я, конечно, не стала, но мысленно кровожадно потерла руки в предвкушении.

— Ну, ежели вам незатруднительно... — монахиня задумалась. Я из-под ресниц оглядела ряды претендентов в провожатые и чуть не фыркнула. Все замерли в ужасе и взирали на сестру с одинаковой мольбой, не губи, мол, добрая дева, иди сама со своей бесноватой, боги в помощь! Кроме вояки. Тот смотрел на монашку напряженно, всей своей медвежьей статью излучая готовность охранять ее от моих гнусных посягательств. Монашка, однако ж, даже не повернулась в его сторону, и после напряженного ожидания уверенно ткнула в тщедушного старца, порядком уже затерзанного белобрысой.

— Возьму в сопровождение сего почтенного и ученого мужа.

Вояка скрипнул зубами так, что белка на ветке над его головой ужаснулась на свой беличий манер и шарахнулась по стволу ввысь. Но на него мало кто обратил внимание, всем было не до того. Дедульку отодрали от белянки и, размотав руки, вручили послушнице. Тот смущенно оглядел нас, будущих компаньонок, и застенчиво улыбнулся расщедрившемуся атаману. Атаман от избытка чувств приобнял почтенного и ученого, но едва лишь разомкнув руки, стал со значением поворачивать голову в сторону пыльного тракта, кося в противоположные заросли с огромным энтузиазмом. Пора, мол, и честь знать, святые сестры, поди, заждались уже.Готовы, небось, изгонять и обогревать.

Монахиня не заставила себя просить, благословила всех провожающих, размашисто осенив защитным символов орочьего племени, ухватила край веревки, и поволокла меня по пыльной дороге навстречу анонсированному избавлению. Дедуля, не мешкая, бодрой рысцой двинулся за нами. Очевидно, перспектива послушать непотребных куплетов в моем исполнении его не пугала.

Мы шли в полнейшем молчании вот уже часа три. Ночь вступала в свои права стремительно, небо чернело, россыпь звезд становилась все гуще. Воздух заметно посвежел, это даже с пыльной тряпкой во рту явно ощущалось. Я уже раз двадцать изменила и отрепетировала гневную речь, которой жаждала разразиться, едва лишь милосердная приспешница веры вынет кляп у меня изо рта.

Да не тут-то было. То ли подозревала благочестивая сестра, что отнюдь не благодарственные слова услышит, то ли вовсе не такой уж милосердной была — не знаю, но вот уже четвертый час я старательно дышала носом и топала на длинном аркане, как вздорная коза, сверля ненавидящим взглядом спину избавительницы. Та же преспокойно шла, и даже головы не поворачивала. Усатого охранителя монашьей чести молчание, видимо, тоже не тяготило, и он прилежно сопровождал нас, что-то напевая тихонечко себе в усы.

Воздух все холодел и холодел. Всемирское лето всегда такое — одуряющая дневная жара сменялась ночью едва ли не заморозками. Невольно вспомнилась прошлая зима — злющая, трескучая и снежная. Я тогда едва не околела в заброшенном колодце, сама не знаю, как выбралась. Но-таки выбралась. За этой мыслью мгновенно пришла неожиданная бодрость. Ну неужели я, выкарабкавшись в лютую стужу практически из могилы, не смогу отделаться от какой-то монашки, пусть даже и такой здоровенной? Где наша не пропадала!

И вот с этим вдохновленным настроем я, мрачно посверлив спину своей поводырьши, аккуратно брякнулась на землю. Трава сразу полезла в нос, захолодила щеки, и мимо деловито зашмыгала какая-то усатая мелюзга. От папаши мне досталось зрение, для которого день и ночь не играли никакой роли — я видела одинаково хорошо в любое время суток. И теперь, пока суд да дело, принялась разглядывать шныряющих туда-сюда крохотных жучков. Жучки были яркие, с темно-красными спинками, и я мгновенно застыла, рассматривая, как по этим пурпурным спинкам пробегают рубиновые сполохи.

Дед, как оказалось, к миссии своей относился халатно, не следил за мной с должным усердием. За что и поплатился, переципившись через мои праздно вытянутые ноги. Самое обидное было, что свалился он на меня, мигом разогнав всех красноспинок своим яростным сопением и возней. Пожалуй, этот благообразный старец сегодня вспомнил молодость, как никогда. Целый день на девок молодых заваливаться, приятней не придумаешь времяпровождения в таком почтенном возрасте. То-то я гляжу, что он даже бесноватой не побоялся, бодро так на смерть верную пошел. Кровь, видимо, взбурлила. С огромным трудом, извиваясь, как гусеница, я чуть повернулась, что б хоть дышать можно было, и прищурила один глаз вслед преспокойно топающей дальше сестре.

Монахиня, пребывая, по всей видимости, в глубоком религиозном трансе, продолжала идти, покуда натянувшаяся веревка ей не помешала. Жестом завзятого работорговца она цмыкнула аркан, даже не оглядываясь и, пожалуй, при менее благоприятном раскладе вывихнула бы мне руки. Но поверх меня дополнительным грузом барахтался нерадивый страж, довольно, кстати, тяжелый, как на свои скромные габариты. Не ожидавшая такого довеска сестра угрожающе качнулась назад, взмахнула, как гигантская ворона, руками, и подчинилась-таки законам мироздания — грохнулась на спину, продолжая сжимать в кулаке конец веревки.

' Г-у-у-у-у-у-у-у-!'— загудела мерно земля под низверженной приспешницей веры. Голова ее с задравшимся пологом промелькнула относительно близко, и я увидела необычайно красивого оттенка волосы — шоколадные, с темно-розовым, почти перламутровым, отливом. Сказать по правде, все это совершенство и великолепие начинало меня всерьез бесить. И одновременно с приступом бабской зависти я пришла к выводу, что монашка — однозначно эльфийка, да не просто, а дроу, чистокровная, хоть и неестественно высокая. Такие глаза еще могут быть у полукровки, но вот волосы... Ни у одной расы таких не было, и полукровкам они не передавались. Какая-то врожденная особенность.

Сверженная тиранша лежала на земле, глядя в ночное небо. Угнетенные злорадствовали в тряпочку, щуря глаза в темноте исключительно ради конспирации. Наконец, после продолжительного молчания ( а молчали мы все вместе, дружно, даже дед сопеть перестал ), монахиня вздохнула и перевернулась на живот. Приподнялась и, не вставая, оперлась на локти, сдула с глаза упавшую прядь и уставилась на меня. Сбившийся капор съехал почти до шеи, и волосы осыпали плечи, спускаясь по рукам до земли, отливая в лунном свете чистым перламутром. Самое ужасное было то, что я даже забыла на мгновение, что это небесное создание продолжало цепко сжимать намотанный на руку край веревки. А на другом краю этой веревки была я, обалдело хлопающая глазами от всей этой красоты. Для девушки черты лица были резковаты, но это не коробило. Думаю, всех, кто имел счастье лицезреть этот совершенный лик, тоже. Впрочем, с эльфами всегда так. Поэтому они такие наглые, полагаю.

— А-сииши еня,к— воковилиша! — оскорбленно потребовала я, тряхнув головой для разгону наваждения.

— Что? — тихо спросила она, сощурив свои неимоверные глаза. Про похабные песнопения с колокольни она совсем другим голосом распиналась. Видимо, охрипла от трудов праведных, басни про меня ворюгам рассказываючи, змея подколодная.

Я возмущенно засопела и скосила глаза на кляп. Что тут, скажите мне на милость, непонятного? Позакатывав для ясности очи долу еще чуток, потрясла головой и ожидающе на нее уставилась. Она улыбнулась так, что вроде бы даже посветлело немного, склонила голову набок, и я себя, натурально, ощутила умной собакой, пытающейся что-то объяснить бестолковому хозяину. Заскучавший дед подполз мне под бок и начал заглядывать на эту пантомиму сбоку. Я покосилась на пышные усы и почувствовала, как разъезжается в улыбке лицо. С кляпом во рту это было, гм, странно.

— Ээээ, уважаемая.. Она, видимо, просит тряпицу изо рта ей вынять! — сестра повернулась к нему, ухмыльнувшись, и дедуля заморгал часто-часто, ошеломленно глядя в глаза невинной деве. И тут же застыдился, залился краской и стал озираться по сторонам. Монахиня опять неподобающим образом хмыкнула и повернулась вновь ко мне.

— А ты мне руку не откусишь, если кляп вынуть?— Я прищурила глаз в раздумии, приподняв одну бровь, и сморщила нос. Покосив в сторону немного, мотнула головой. Странная же, однако, послушница! С какой стороны не глянь — отовсюду странной смотрится. Но не лежать же на земле всю ночь, да еще с заткнутым ртом. Молчать я уже порядком устала.

Она немного поменяла положение, чуть подползла вперед, вытянула вперед узкую кисть, осторожно ухватила кляп, и нос мой мгновенно уловил запах горьковато-сладких специй и трав. Я скосила глаза на эти тонкие пальцы, но даже увидеть не успела точного и быстрого движения, которым она выдернула пыльный комок. Во рту было отвратительно, воздух стал шершавым и жестким, прокатившись ночной прохладой по пересохшему горлу. Я судорожно скорчила гримасу и закашляла.

Пере глазами волшебным образом образовалась плоская фляга, вся в каких-то вензелях. Дедушка сейчас бы сказал, что пить из фляг незнакомых подозрительных особ нельзя! Но, яды я чувствовала за версту — это раз, и силы мне нужны были — два. Для пламенной обличительной речи, в защиту моей поруганной чести и репутации. И вообще, пить хотелось просто вусмерть, как сильно.

Первая капля благословенно скатилась у меня по языку, чуть терпкая и свежая, с привкусом мяты и эльфийского холодка, и я аж зажмурилась от удовольствия.

— Так как ты меня называла только что... — она снова усмехнулась и пропищала фальцетом, округлив и без того огромные глаза — демоница?

Ко мне сразу вернулись недобрые чувства, я облизнула губы, немного отодвинула лицо в сторону и набрала воздуху, что б разразиться громом и молниями.