| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Одна Мишке радость: вся семья в сборе!
Из закрывшегося Смольного, ещё в начале лета 1917 года вернулась его любимая сестра София… А уже осенью, из госпиталя приехал «списанный вчистую» после ранения полученного во время провалившегося Июльского наступления — не менее обожаемый брат Александр, уже при «Временных» дослужившийся до полковника.
Правда, старому барону фон Бистрому это не принесло особой радости… Мишка тоже был изрядно озадачен. Небритый, в мятой одежде, старший сын и наследник припал к груди отца и источая сивушный перегар, плакал:
— Мне стреляли в спину мои собственные солдаты… У России нет больше армии, отец!
Тот, брезгливо его оттолкнув:
— У нас с тобой нет больше и России… Но зато осталась наша фамильная честь, что самое главное, сын. Немедленно приведи себя в порядок!
Меж тем маховик жерновов истории — требующий для смазки человеческой крови, всё набирал и набирал обороты…
* * *
Как и любой город громадной Российской Империи (над которой в отличии от Британской — Солнце всё же заходило, но ненадолго), Выборг был городом многонациональным. Наравне с коренными финнами здесь жили русские, евреи, поляки, татары и даже такая диковинка в этих суровых краях — более близких к Северному полюсу, чем к Вечному городу — как итальянцы.
Их было всего двое. Один из них зарабатывал на жизнь, играя на шарманке, был женат на выборжанке Йоханне Мехтонен и являлся членом выборгского римско-католического прихода. Другого итальянца звали Джованни Масог, больше Мишка про него ничего не знал.
Но больше всего конечно в Выборге было финнов и русских, меж которыми до Революции конечно же происходили межнациональные «трения» — но чаще на бытовом уровне, когда упоминание национальности во время ссоры — лишь довесок к другим упоминаемым отрицательным качествам отдельной личности. Напротив, было очень много межнациональных браков и ещё больше рождённых в результате онных детей.
После того как Царя свергли, всё стало потихоньку, почти незаметно — но неотвратимо меняться.
Вместе с появлением множества политических партий, появились новые национальности. Например, многие его знакомые, которых он считал русскими, вдруг оказались какими-то досель неведомыми «украинцами» — презабавно кичащимися этим обстоятельством и воротившими рожу от прочих.
Вот это было вне его понимания и, как-то он спросил отца:
— Папа, а чем отличаются украинцы от русских? Вроде, они — говорят как мы, одеваются как мы…
Хорошенько подумав, поморщив лоб, Константин Анатольевич ответил:
— Русские любят притворяться дурачками, а украинцы — умниками4. А так — совершенно никакой разницы, сын.
Как в сказке о гадком утёнке (только в обратную сторону) начали преображаться досель добродушно-спокойные финны. Все чаще на вопрос заданном по-русски можно было услышать: «En ymmärrä (не понимаю)» и почувствовать на себе открыто враждебный взгляд. Уничижительное прозвище «рюсся» произносилось уже не в пылу ссоры — а при каждом удобном случае, с целью унизить и оскорбить. Причём, произносилось он не только в адрес представителя русского этноса, но и всех прочих, даже украинцев — ещё более финнов подчёркивающих свою отчуждённость к нему.
Даже старый Калеви, к которому они с отцом и братом приехали по осени на заимку и тот — даже не стал с ними разговаривать, не пустив на порог.
* * *
Осенью в Петербурге произошёл ещё один переворот и вместо «Временных» к власти в русской столице пришли большевики.
Отец по этому поводу изрядно злорадствовал, но не долго.
Воспользовавшись удобным моментом, финский парламент объявил об независимости Финляндии и отделении её от России. Ленин признал суверенитет бывшей российской полуколонии, но почти тут же во всех главных городах начались восстания финских рабочих. Буржуазно-националистическое правительство сбежало куда-то на север, а страна была провозглашена «рабочей республикой» под управлением «Совета народных комиссаров».
Для семьи Бистромов приход народной власти совпал с ещё одним — более тщательным обыском, после которого куда-то пропали последние николаевские империалы, а затем с подселёнными из жалких лачуг в их особняк пролетариями… Впрочем, последние оказались людьми порядочными и, особых проблем не доставляли. Наоборот, меньше средств теперь требовалось на отопление — ибо, им оставили всего две комнаты.
Отца и старшего мишкиного брата поставили на учёт как бывших царских офицеров, а самого его перестали пускать в гимназию — вдруг ставшую «трудовой школой».
Что впрочем, не особенно-то опечалило ни его самого, ни его семью: ведь, он стал главным их добытчиком и кормильцем!
Отец после Октябрьского переворота «ушёл в себя» и резко стал сдавать здоровьем…
Брат стал вести таинственный образ жизни, куда-то на целые дни и даже недели пропадая и возвращаясь голодный как волк. По отрывкам разговоров взрослых, он состоял в какой-то «организации»… Но что это такое, Миша не понимал.
Мать с сестрой продавали оставшиеся ношенные вещи и шили-перешивали на «Зингере» на заказ…
А Миша всю зиму бегал на лыжах по окрестностям Выборга, постреливая из «Монте-Кристо» мелкую дичь. Конкурентов было много, но он был более удачен и как минимум без двух-трёх птиц — а то и целого зайца, домой не возвращался.
Шибко не жировали, конечно… Но разнообразить меню мишкиной добычей семье Бистромов хватало.
* * *
Меж тем сбежавшее на север буржуазно-националистическое правительство Финляндии возглавил этнический швед — бывший царский генерал Густав Маннергейм, создавший из своих и шведских добровольцев финскую Белую гвардию.
Затем, на Родину стали возвращаться финские егеря, всю Первую мировую войну провоевавшие стороне Германии и, ставшие основой младшего офицерского состава белой армии. Когда же на западе страны высадились кайзеровские войска, всё для «Финской рабочей республики» было кончено…
Барон фон Бистром Константин Анатольевич ожил когда узнал об победах Маннергейма, а после приглашения тем армии Германии, буквально расцвел. Достал откуда-то свой парадный мундир с запылившимися эполетами, повесил на него сохранившиеся знаки отличия и стал дожидаться победителей… Тем более, что с приближением белофинских войск «подселённые» куда-то исчезли, как растаяли.
И не только он один!
К весне русскоязычное население Выборга увеличилось как бы ни в разы: через практически открытую границу встречать «наших освободителей» из Петрограда сбежало изрядное количество представителей «бывших». Особенно много было бывших офицеров и чиновников, давно уже гнившей — а распавшейся подобно труппу сифилитика, Российской Империи.
И наконец в ночь на 28-29 апреля 1918 года, после незначительных перестрелок, состоявшая главным образом из егерских батальонов Восточная армия под командованием генерал-майора Эрнста Лефвстрема, взяла Выборг5.
Рано утром прибежавший сосед-инженер, не так давно ставший украинцем, с белой повязкой на рукаве и горящими глазами:
— Какой сюрприз! В половине девятого меня позвали вниз, и я увидел пикет, состоящий из дюжины молодых людей в серой униформе и австрийских фуражках — белогвардейцы… Мы свободны от красных бандитов!
И снова убежал куда-то.
Хотя в городе ещё постреливали, старый Бистром облачившись с утра в вычищенный до блеска мундир:
— Пойдёмте встречать освободителей.
Так начался день, навсегда разделивший судьбу Мишки на «жизнь» и «выживание после жизни»6…
* * *
Не успели они втроём выйти на улицу, как мимо них из-за поворота пробежали стремглав два гимназиста в ученической форме — лет по шестнадцать-семнадцать… Лица их были так перекошены от страха, что узнать было невозможно. Не успела семья Бистромов понять, что к чему, как из-за того же поворота раздалось два выстрела: один из подростков упал как подкошенный… Другой завертевшись на месте, заверещал смертельно-раненым зайцем…
Вышедший из-за угла солдат в серой форме, передёрнув затвор винтовки, выстрелил ещё раз и тот затих.
Рисунок 9. Егеря финской белой армии 1918 года.
И здесь он заметил их, находящихся совсем рядом.
Округлив по-рыбьи белесые чухонские глаза, егерь подскочил в два прыжка и, сделав классический длинный выпад — по шейку всадил штык в живот человеку в ненавистном мундире.
Старый Бистром согнувшись и схватившись обеими руками за ствол винтовки, упал на колени:
— Ole kiltti, herra sotilas, olkaa hyvä (пожалуйста, господин солдат, пожалуйста)…
Тот её остервенело дёргая на себя:
— Anna se takaisin (отдай)!
Наконец солдат догадался выстрелить. Извергнув скудный завтрак, бывший пограничник рухнул на спину раскинув руки и после недолгой агонии затих, уставившись в вечно хмурое балтийское небо…
Но винтовку не отдал!
Финн с остервенением дёргал винтовку с застрявшим в позвоночнике штыком и, вслед за ней дёргалось и тело отца.
Сестра упала в обморок, растерявшийся Мишка пытался её привести в чувство несмело хлопая по щекам, а мать не знавшая финский:
— Monsieur le soldat... Vous êtes un meurtrier (господин солдат… Вы — убийца)!
Наконец, тот догадался одно ногой стать на труп и, при очередном сильном рывке освободить оружие.
Перезарядив винтовку направил было её на них, но тут появился отряд человек в пятьдесят во главе с офицером:
— Keitä he ovat? Venäläisiä? (Кто такие? Русские?).
— «Рюсся», herra upseeri («рюсся», господин офицер).
Тут Мишка встав на ноги:
— Isäni oli balttilainen paroni, ja äitini oli Ossetian prinsessa. (Мой отец был остзейским бароном, а мать — осетинская княгиня).
Проигнорировав его слова, офицер подойдя поближе, внимательно рассматривая мундир покойного…:
— Rajavartiolaitos (Корпус пограничной стражи)?
И неодобрительно покачав головой:
— … Kun toimit vahtikoirana, valmistaudu kuolemaan kuin koira (Когда служишь сторожевым псом, готовься умереть как собака).
Поняв что про её мужа говорят что-то нехорошее, мать Мишки по-французски:
— Mon mari vous attendait en libérateurs... Et vous lui avez apporté la mort (Мой муж ждал вас как освободителей... А вы принесли ему смерть).
Тот, ответил по-немецки и слова его Миша запомнил на всю жизнь:
— Was können Sie tun, Madam: Jede Nation ist auf Eisen und Blut gegründet. Und wir Finnen sind da keine Ausnahme (Что ж поделаешь, мадам: любая нация создаётся на железе и крови. И мы, финны, в этом правиле не исключение).
Задумчиво:
— Ja mitä tehdä kanssasi (А с вами то, что делать)?
Затем видно уловив волчий мишкин взгляд и, обернувшись к унтер-офицеру:
— Nämä yhdessä kaikkien kanssa. He selvittävät sen siellä (Этих вместе со всеми. Там разберутся).
И Мишку с матерью и сестрой «взяли под караул», отведя на небольшую площадь, куда стали собирать арестованных.
* * *
Меж тем солдаты сбивая со стен таблички с русским названием улицы и рассыпались по домам, прикладами взламывая двери в квартиры. Иногда там слышались выстрелы, но чаше оттуда выводили перепуганных, потерявшихся людей.
Большинство из них были Мише известны. И далеко не все из них были «рюсся» — русскими. И тем более — «красных» среди них не могло быть априори, ибо это был квартал для людей состоятельных.
Первым из квартиры госпожи Иды Уотинен вывели военного инженера снимающего у неё две комнаты с кухней и, не так давно ставшего украинцем.
— Господин офицер, я не русский!
— Откуда ты?
— С Украины.
Подумав, тот покачал головой:
— Что такое Россия — я знаю. Что такое Украина — нет.
И украинца мощным пинком присоединили к уже арестованным русским и нерусским.
Инородец, включая того, чьи предки веками жили на этой земле, стал теперь «воплощением зла», причиной бедствий, подстрекателем. Не было существенной разницы, кто этот «не финн» по национальности — русский, украинец, еврей или поляк, он все равно выступал под обобщающим и уничижительным прозвищем «рюсся».
Затем вывели портного Абрама Вайнера — назойливо предлагавшему офицеру деньги за своё освобождение, но за это — лишь схлопотавшему прикладом под дых от одного из егерей.
Затем, к ним присоединился пономарь выборгской римско-католической церкви7 и зять приходского священника Станислав Закревский — который, правда, когда-то был офицером Российской армии.
Фриц Адольф Тикленек — производитель пианино из Лифляндии, до этого отсидевший неделю в тюрьме у большевиков и буквально накануне оттуда освобождённый.
Сюда же привели и двух единственных в Выборге итальянцев — Джузеппе Кордани и Джованни Масога.
Были ещё два брата-эстонца с труднопроизносимой для Мишки фамилией и бывшие чиновники Арнольд Альбрехт и Александр Гобель.
И только затем пошли «чистокровные» русские, первым из которых был двадцатилетний Иван Холм, учащийся Петербургской духовной семинарии.
Задерживали целыми семьями, вне зависимости от социального положения.
Купец Глеб Наумов и рабочий-стеклорез Зиновий Богданов с жёнами и сыновьями… Четверо учащихся выборгской русской реальной школы: Эдвард Кривицкий, Павел Ряшев, Павел Горностаев и Николай Страшников с отцами-разночинцами.
Если родственники просили за задержанных, то они оказывались в том же положении.
Рабочий-железнодорожник Андрей Николаев… У него жена — финка и уже двое малолетних детей, но это не помогло — а наоборот усугубило: грязно обозвав, егеря её самым грубым образом впихнули в общую толпу задержанных.
Пару юношей в студенческой форме — братьев-близнецов Григория, Андрея и Петра Михайловых. Их мать в слезах шла за ними, крестилась, божилась что они не участвовали в Красной гвардии… Тогда её прикладами впихнули в общую толпу.
Вскоре в толпе оказались Мишкины сверстники, почему-то оказавшиеся без родителей — двенадцатилетний Сергей Леонтьев, тринадцатилетний Александр Чубиков и четырнадцатилетний Николай Гаврилов, сын рабочего.
За бывшими офицерами Русской императорской армии буквально охотились!
Поручик Евгений Некрашин — последний кто добивался благосклонности у его сестры, капитаны Климов и Михеев, подполковник Высоких. Все трое были «в цивильном», поэтому их сразу не убили.
А вот других…
Мужчину в военной фуражке, сразу же по приказу офицера солдаты завели во двор… Раздалось три выстрела и палачи смеясь вернулись.
Та же участь ожидала сыновей полковника Булацеля — пятнадцатилетнего Николая и тринадцатилетнего Вольдемара, задержанных в черных куртках с позолоченными пуговицами. Горячие отважные сердца, они собирались бежать на Дон, к Каледину…
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
