— Значит, ещё три года — и всё: война, революция, разруха, расстрел богатых... Телеграмму-то отправить можно — но кто я и кто Пётр Аркадьевич... Да её и не доложат ему, сунут куда в стол, да и забудут... Слушай, тут же Иван Сергеич послезавтра отчаливает в Иркутск — товар повезёт оттуда и себе и мне, уже всё договорено! Вот ему и отдадим письмо. Иван человек надёжный, а в Иркутске отправит через почтамт, там по железке быстро довезут. Решено! Готовь, Роман, своё послание, я подпишу и Иван Сергеичу вручу с сугубым назиданием. Только ты мне покажешь, что послал — все-таки под моей подписью будет, на моей ответственности...

— Конечно, Фёдор Никитич! — успокоил его я и добавил: — Желательно, чтобы информация об этом... сарае дальше не распространялась. Мало ли...

Фёдор Никитич внимательно посмотрел на меня, размышляя вслух:

— Да, если у нас какой лихой человек узнает, да захочет тебя ограбить — запросто проскочит. Давай, Лёха, иди к нам, хватай плашку поувесистей да замок побольше, и навешивай на сарай... Стоп! А как же изнутри выходить, если замок снаружи висеть будет? А если замок в дверь врезать — может, он самый этот переход повредит? Не пойдёт и это... Вот что, Лёха: сейчас идём и делаем пристрой перед сараем, и в его двери врезной замок, и три ключа, чтоб только нам троим. А потом и с твоей стороны такой же пристрой соорудим. И никому ни слова про сарай, Лёха! Но и ты чтобы никому! — закончил гость, обращаясь ко мне.

На том и порешили. Гости отправились в свой 1911 год, а я сел за формирование пакета Столыпину. Кроме информации по Богрову и Ленскому расстрелу, добавил материалы о Титанике, организации "Млада Босна" и Гавриле Принципу (агентуре, чтобы предотвратить Сараевское убийство, нужно начинать действовать уже сейчас). В качестве подтверждения серьёзности источника информации добавил в комплект купюры в 10, 50 и 100 рублей. Задумался и добавил информацию о секретной встрече международных финансистов на острове Джекил у восточного побережья США в конце 1911, на которой было принято решение о создании ФРС — я, конечно, сомневался, что у русской разведки хватит сил как-то воздействовать на ситуацию, но пусть хотя бы примут к сведению.

Затем появился Лёха. Оказывается, они уже сколотили тамбур на своей стороне, и теперь сделают такой же на моей. Лёха убежал, и вскоре со двора донеслись удары молотка. Я пошёл посмотреть — работа у гостей спорилась. Фёдор Никитич хоть и был купец, человек солидный, — а с плотницким делом управлялся заправски. Всё-таки люди раньше руками умели работать гораздо лучше, не то что наше поколение, сутками сидящее в интернете... Я не стал им мешать, вернулся в дом. Сел писать сопроводительный текст Столыпину.

"Здравствуйте, уважаемый Пётр Аркадьевич!

Волею невыясненных обстоятельств я, житель России 2012 года, получил возможность перемещаться в ваше время, 1911 год. Высоко ценя ваш вклад в развитие России и желая как можно более длительного и плодотворного продолжения вашей деятельности, я передаю вам материалы о трагических событиях, случившихся в нашей истории России, в надежде что информация об этом поможет вам их избежать в вашей истории.

Не имею возможности обратиться к вам лично, т.к. точка перехода находится в Восточной Сибири далеко от железной дороги, путешествие от неё в Петербург и обратно заняло бы несколько месяцев, а я не могу покидать свой мир столь надолго, не будучи уверенным в благоприятном разрешении вопроса. Если вас заинтересует представленная информация, можете прислать своего уполномоченного представителя для продолжения сотрудничества. Надеюсь также на максимальную конфиденциальность, т.к. излишняя огласка может принести ущерб как принявшим меня людям в вашем времени, так и моему времени в случае, если устройство перехода попадёт не в те руки.

С глубочайшим уважением,

Роман Кащеев,

гость купца Фёдора Никитича Решетова,

г. Бодайбо Иркутской губернии"

Когда я закончил текст, в комнату вошли гости из прошлого. Фёдор Никитич вручил мне два ключа — один от двери на моей стороне, второй — на их, а я ему — сформированный комплект бумаг. Фёдор Никитич сказал, что напишет от себя, что лично был в 2012 году и видел всё своими глазами, что укажет в адресе Столыпину "лично в руки" и свой полный обратный адрес, а Иван Сергеич отправит из Иркутска "самым какой есть ценным, по высшему разряду".

Ещё раз внимательно посмотрев на мой текст, Фёдор Никитич спросил:

— А чем это ты, Роман, письмо писал? Вроде чернила, да какие-то не такие...

Я показал ему авторучку. Он повертел её в руках, я выдернул лист белой бумаги, давая ему попробовать. "Бумага-то какая хорошая, жалко понапрасну переводить", — пробормотал он. Я махнул рукой, он решился и вывел на листе несколько слов.

— И сколько так можно одним пером писать, не добавляя чернил?

— Ну, если достаточно много, то, пожалуй, пару месяцев...

— Месяцев?! — Фёдор Никитич был поражён. — А сколько она стоит — дорогущая небось?

Я честно сказал, что не помню, так как на бумаге пишу редко, в основном на компьютере, и эту ручку покупал несколько лет назад. Но во всяком случае дешевле 50 рублей.

Купец присвистнул — 50 рублей были в его время большие деньги, старатель на приисках на тяжелой работе столько получал за месяц. Но я поспешил обрадовать его:

— Так ведь ваш рубль гораздо весомее нашего. Ваша золотая 10 рублей — у нас 15 тысяч...

— Так это что же, — Фёдор Никитич быстро прикидывал в уме, — ваших 50 рублей — это по-нашему... меньше 5 копеек?! 3 с половиной, если точно!

— А за сколько у вас такую ручку купят? — поинтересовался я.

— Да за рупь запросто! Особенно если ею действительно можно несколько месяцев писать... — похоже, он не вполне поверил в такой фантастический срок. — Да и за 3 рубля можно продать, если с умом представить.

— Хорошо, Фёдор Никитич! — загорелся я. — Сегодня уже поздно, а завтра с утра я схожу куплю десяток ручек и вам отдам, а вы уж продавайте хоть за 3, хоть и за рупь — всё равно прибыль будет большая. Только надо её как-то представить, чтоб подозрительным не показалось...

— Вечное перо новейшей английской конструкции! — почти не раздумывая отозвался Фёдор Никитич. "Да, настоящая купеческая хватка" — подумал я. Он же между тем продолжал:

— А бумагу такую по полкопейки за лист запросто возьмут — больно уж хороша. Это как по-вашему, с выгодой?

Я прикинул. Пачка в 500 листов стоит около 200 рублей. Полкопейки на 500 — это 2 с половиной рубля. Т.е. 3 с лишним тысячи на наши — выгодно это не то слово...

— И пару пачек по 500 листов такой бумаги завтра вам принесу, — обрадовал его я и добавил: — А прибыль пополам.

Фёдор Никитич с радостью согласился. Принял он и моё уточнение, что мне нужны только золотые монеты или крупные серебряные, рубли или в крайнем случае полтины.

— Большевики после 1917 года напечатали уйму бумажных денег царского образца, так что теперь даже и 500-рублёвку — "петеньку" можно в хорошем состоянии за 500 наших рублей спокойно через интернет купить. А на ваши это дешевле полтинника...

Фёдор Никитич был несколько удручён таким известием и признался, что держит часть капитала бумажными ассигнациями. Хотя пока что никаких проблем с обменом бумаг на золото и серебро нет. Я его заверил, что так будет до самого начала мировой войны в 1914, а если письмо до Столыпина дойдёт, то, может быть, и вовсе войны не будет. Однако похоже, что Фёдор Никитич принял вести всерьёз, и начнёт переводить бумаги в золото не откладывая дело в долгий ящик. Ну и правильно — золото оно всегда золото.

Я не удержался и показал им свою коллекцию банкнот — кое-как напечатанные на плохой бумаге сотки и пятисотки 1918-го, несерьёзные тысячи 1919-го, блёклую 25 тысяч 1921-го... На гостей вид этих бумажек произвёл чуть ли не большее впечатление, чем мои рассказы об ужасах революции. Всё-таки они были торговыми людьми, с деньгами имели дело каждый день и привыкли воспринимать их всерьёз, и увиденные фантики их возмутили до глубины души, ведь они означали, что весь их труд скоро пойдёт насмарку...

На улице было уже темно, и мои гости попрощались. Завтра гостем буду я.

На следущее утро я посетил магазин канцтоваров, где приобрел с десяток ручек, самых простых и чуть получше, а также пару пачек бумаги. Потом подумал и купил в продуктовом по несколько килограмм мандаринов и бананов — в Бодайбо 1911-го они должны быть редкостью. Сложив всё дома в невзрачную сумку (чтоб не бросалась в глаза в прошлом) я закрыл свой дом и двинулся в путь к дальнему сараю.

Отперев на совесть сделанный тамбур, я вошёл внутрь сарая и плотно прикрыл дверь, снова открыл — и увидел сквозь доски другого тамбура летнее солнце. Быстро прошёл к дому купца, прямо в его кабинет. Вскоре пришёл Лёха, и мы закрыли дверь (у Фёдора Никитича были жена и ещё несколько детей кроме старшего Алексея, плюс работники — дом, хоть и большой, был наполнен кипучей деятельностью, а мы никого в свою тайну посвящать не собирались).

Я показал хозяевам бананы и мандарины. Если последние, хоть и были дорогущей экзотикой, всё-таки были им знакомы ("однажды пробовали в Иркутске"), то о бананах они только слышали. Фёдор Никитич определил продавать их по рублю килограмм, а мандарины — по 50 копеек (он хотел дороже, но я убедил, что и так прибыль будет очень хорошая). Алексей отделил часть товара и ушёл в лавку организовывать торговлю, а Фёдор Никитич показал мне своё коротенькое письмо Столыпину (написанное обычным пером), мы сложили всё в плотный большой конверт, тщательно заклеили, после чего Фёдор Никитич запечатал его сургучом личной печатью и сообщил, что после обеда лично отнесёт Ивану Сергеичу.

Тут я заметил в углу стопку газет, взял одну из них, посмотрел и спросил:

— Фёдор Никитич, вам эти газеты нужны?

— Ну, завернуть что-нибудь... А что?

— Так ведь в нашем мире это историческая ценность, глас минувшей эпохи! Я их копеек за 30, а то и 50 за штуку продам, в пересчёте на ваши деньги!

— Забирай! Я ведь тебе ещё за вечное перо не отдарился! (Лучшую из ручек я подарил хозяину; слово "ручка" ему не понравилось — "это у младенца ручка, или дверная ручка, а пишут всегда пером!" — но сам артефакт он принял с почти детским восторгом.)

Я взял стопку — десяток, не меньше, пролистал — в основном петербургские, но пара и иркутских. Потом, вспомнив пионерские сборы макулатуры, предложил:

— А что если у народа старые газеты собирать? По 2-3 копейки за штуку?

Фёдор Никитич немедленно вызвал Алексея и распорядился, чтобы он написал объявление в лавке: "Принимаем старые газеты — 3 копейки за штуку". Лёха ушёл, а я попросил хозяина, чтобы он убедил Ивана Сергеевича привезти газет побольше, пусть и несвежих — но хоть сотню, слишком много они весить не будут. Фёдор Никитич пообещал.

Затем я поделился с хозяином своими соображениями о том, что я, похоже, буду бывать у него часто, и было бы неплохо меня как-то представить в доме — что-то вроде дальнего родственника, приехавшего погостить или подзаработать... Фёдор Никитич задумался, начал перебирать свою родню, и наконец остановился на показавшемся ему приемлемым варианте, который мне нужно было запомнить: я племянник двоюродной сестры жены его брата из Воронежа, приехал набраться опыта в торговле и определяюсь работником на жалованье 10 рублей в месяц с полным пансионом. Жить буду в комнате Алексея.

Примерно так я был представлен на семейном обеде. Накануне в город прибыл пароход, и версия не выглядела невероятной, да и главе семьи в доме было принято доверять, не раздумывая над его словами, и хозяйка, хоть и с трудом, но вспомнила эту родственницу, у которой, оказывается, есть ещё и племянник...

Мне был выделен комплект одежды, чтобы не выглядеть странно на улице (мне не терпелось побродить по городу) — размер у Алексея был примерно как у меня. Рубаха, штаны и неизменные сапоги — самая дорогая часть гардероба (как я узнал, стоили они здесь 10-15 рублей, что на наши деньги было под 20 тысяч).

После обеда мы отправились с ним на прогулку, но почти сразу я ощутил дискомфорт от непривычных сапог, при такой жаре казавшихся совсем неуместными. К сожалению, нельзя было надеть кроссовки из нашего времени... Я обратил внимание, что в сапогах ходят только по виду обезпеченные люди (ещё бы, при такой их цене), многие мужики и часть женщин в лаптях, но некоторые мужики, большинство женщин и все поголовно ребятишки — босиком. Я поинтересовался у Лёхи, насколько нормальным будет, если я тоже пройдусь босиком, потому что "в сапогах по такой жаре — настоящая пытка". Он пояснил, что отсутствие сапог будет означать моё низкое положение в обществе.

— А что, бедный родственник на должности работника — это высокий статус? Скорее уж сапоги выглядят странно в таком положении. За статусом я не гонюсь, а чем проще буду выглядеть, тем меньше внимания привлеку.

Лёха с моими доводами согласился, мы вернулись, я скинул сапоги, и дальше я ощущал тёплую землю под ногами, что было несравненно приятнее...

Я периодически щёлкал фотоаппаратом, стараясь не попасть на глаза прохожим за этим занятием, чтобы не вызвать у них лишнего удивления. Алексею я объяснил, что в руках у меня фотоаппарат. Он покачал головой (в его времени они были внушительными устройствами на треногах) и решил уточнить:

— Российский? Или немецкий?

— Корейский, — ответил я. Это была простенькая мыльница "Samsung" — я не был большим фаном фотографии, хотя когда-то начинал ещё с пленочных "Зенитов"...

— Корейский?! — Лёха был поражён. — Но ведь Корея — это нищая окраина, оккупированная Японией, они даже рисом себя не могут обезпечить.

— Корея входит в двадцатку самых развитых стран мира, производит на многие миллиарды долларов электроники и бытовой техники, а также и торговых судов. Причём это только южная часть.

— А что в северной?

— А в северной пытаются строить коммунизм, точнее собственный его вариант — чучхе. Вот у них даже и с рисом плоховато, зато оружия делают много.

— Да уж... — Лёха не мог прийти в себя от изумления, пока я продолжал делать снимки.

Город был значительно меньше, чем в моём времени, да и домов даже двухэтажных было лишь несколько, не говоря про пятиэтажки. Асфальта, естественно, не было, но кое-где имелись деревянные тротуары. Погода была сухая, и на улицах было не грязно, но пыльно.

Я обратил внимание на пару каменных домов в центре, которые сохранились и в моём времени. В общем же город был узнаваем скорее по рельефу местности и расположению улиц — дома почти все были совсем другие, деревенского типа, из круглых брёвен, с деревянными ставнями на окнах...

Пройдя по улицам, мы поднялись на гору, на которой было значительно больше леса, чем в моём времени (его в основном вырубили в войну 1941-45 годов, когда людям самим приходилось заготавливать себе дрова в свободное от работы время) — тем не менее мы нашли место, с которого открывался замечательный вид на весь город, и я сделал несколько кадров. После чего вернулись в хозяйский дом, где поужинали, и я отправился в своё время. Лёха, естественно, за мной — "на недолго".