Зверь лютый. Книга 35. Измена

Воля!

Она никому ничем не обязана, ни от кого ни в чём не зависит. Кроме господина, конечно. Но он же — только один!

Парадокс: чтобы обрести душевную свободу ей оказалось нужно стать бесправной рабыней.

Единственной паутинкой, которая связывала её с прошлым, был её младший сын. Он заболел, я послал что-то лекарственное, она восприняла такое как высочайшую милость. Восхитилась, умилилась и прониклась. Преклонением пред добротой господином ея.

Забавно: на том же самом месте, в Киевской усадьбе бояр Укоротичей, она пережила то же самое, что и я девятью годами раньше: ощущение полной беззащитности. Беспомощности. Безнадёжности. Единственная надежда — хозяин. Столп. Вокруг которого крутится мир. Его доброе отношение.

Иначе — муки. Не только телесные, но и душевные. Души угнетаемой, унижаемой, втаптываемой и терзаемой враждой окружающих. Души без смысла — в себе, без пощады — снаружи.

Господину нет нужды проявлять неприязнь — достаточно просто равнодушия.

"Я тебя отпущу. И ты сдохнешь".

Местные жители замучают, забьют, в куски порвут. Не в воздаяние за нынешнее, а следуя своим представлениям о предположительно совершённом в прошлом или возможном в будущем. Из мести. За своё поражение. За своих погибших, за свои беды, за собственные трусость, слабость, предательство.

Мир превратился в панораму хищных челюстей, жадно лязгающих и ядом сочащихся.

Лишь статус "подстилки Зверя" защищал от человеческой злобы.

Киевляне-полоняне относились к ней крайне враждебно. Почитали похотливой изменщицей.

Киев взят, власть переменилась. А вот души человеческие... На неё было совершено покушение, попытка отомстить.

Отомстить — ей?! За что? За нашу победу? Она же сама жертва! — А кому?! Ни до меня, ни до Боголюбского дотянуться не могли.

Двоих придурков... виноват: придурка и придурку, забили кнутом насмерть.

Как это делается, как выглядит разлёт вырываемого из человеческого тела мяса "мало не до кости", ошмётками по двору, как капельки крови попадают на одежду, на лица присутствующих, как негромко хрустит позвоночник под последним ударом палача-кнутобойца... Я это — уже. В Рябиновке, в Пердуновке... Вот, довелось полюбоваться и в Киеве.

Мы сидели с Агнешкой на крыльце, среди коленопреклонённой толпы полонян, и наблюдали.

Публичная казнь. "Чтобы помнили".

Она бледнела, вздрагивала от свиста кнута, от щелчка крекера (пучка конских волос на конце кнута) при прохождении звукового барьера. Но отвечала на мою улыбку улыбкой. Пусть и нервной, дрожащей.

А по рядам полона неслось негромкое шипение:

— С-ссукка, змеищщщаа, изменщщщщица...

Чудаки.

"Посеешь поступок — пожнёшь привычку".

В боевых условиях всё происходит быстрее: посеешь звук — пожнёшь судьбу. Короткую.

Сухан мой уже не зомби, но многие свои особенности сохранил. Например, уникальный слух. Шестеро "шипящих" были извлечены из толпы и... У учеников Ноготка появилась возможность похвастать своими умениями. Раз за разом.

Я не спешил. Души человеческие с одного щелчка не меняются. "Щелчка" — крекера.

По завершению казни стёр капельки крови запоротых насмерть с её лица и одежды, набросил на плечи знаменитый белый пуховой платок. Снежно-белый палантин козьей шерсти тонкой работы. Цена такому платочку как бы не пара сотен коров. В нём она была в тот день, когда я убил её мужа. Теперь платок к ней вернулся. Когда я убил её обидчиков.

Восемь покойников просто за выражение недоброжелательности к рабыни? Ни одни нормальный хозяин не будет так расточительно относится к своему двуногому скоту. Николай кинулся мне выговаривать:

— Да что ж ты творишь?! Ну, шипят, ну, злобствуют. Но зачем же насмерть?! Восьмерых за одну... Они же гожие были!

Пришлось ответить по-ленински:

— "Лучше меньше, да лучше". Шипят? — Не гожие. На моё добро скалиться не надо. Зубы выбью. Вместе с душой.

Элемент приведения тысячного киевского полона к состоянию "разумности". К обозначению "границ допустимого". Но Агнешка, да и другие, поняли казнь как определение её цены. Одни шипели дальше, но уже молча. Другие принялись к ней подлизываться. А она сама... расцвела и засияла. От того, что её вот так высоко ценят. В восемь жизней. Что даже просто худое слово в её сторону — смерть.

* * *

"Устав Церковный" устанавливает виру за ругательство в адрес чужой жены. Жены — не наложницы. Размер виры зависит от сословия, бывает весьма значительным. Но смертной казни вообще нет ни в "Уставе", ни в "Русской Правде". Даже будучи Великой Княгиней, она не могла ожидать смерти оскорбителя. А вот став наложницей "Зверя"...

* * *

От всего этого она... я бы сказал — влюбилась. В меня.

Парадокс: став рабыней, надев ошейник, она ощутила себя свободной и защищённой. Счастливой. Похорошела, помолодела, повеселела. Понятно, что частый и успешный секс тому способствовал. Но ещё — моё внимание, хоть и весьма ограниченное по времени делами.

Она прежняя — умерла. Там, на дороге у Вишенок. Пришло время её воскресения. Воскресения из мёртвых, из телесно живых, но с опустошённой душой. Для жизни будущей. Жизни в рабынях моих. Ибо так судил господь.

И её это радовало.

Агафья сперва приняла Агнешку "в штыки", ревновала. Но — умная женщина: понимала, что причина ревности не в душе, не в теле, а в происхождении.

Кто привлекательнее: Великая Княгиня с десятком поколений благородных предков, выросшая в холе и богатстве королевского замка, или безродная урождённая холопка из дворни кое-какого боярина в Вержавске? — Это ж все знают!

"Все"? — Не я. Мне сословность... и в постели, и по жизни... никак. Как глупость. Спать надо с женщиной. А не с поколениями её давно сгнивших предков. На мой вкус — очевидно. Но здесь воспринимается... как разврат и крушение основ. Из тех "основ", что "истоки и скрепы". В смысле: все так делают. Но — некошерно.

Потом... тело Катеньки... на леднике в Киевском Порубе... Изломанное, изодранное сбрендившими мучителями в ночь штурма.

Агафью это несчастие просто убило. На некоторое время она стала буквально нетрудоспособной:

— Ваня, не могу я. Всё из рук валится, ноги не ходят. Ребёнка увижу или, там, щенка — слёзы ручьём текут. Ты не трогай меня пока. Хорошо?

Я-то могу. Не трогать. А жизнь?

Обязанности Агафьи перераспределили между другими ближниками. Кое-что, не только "разгрузку чресел молодеческих", приняла на себя Агнешка.

Огромное хозяйство, образовавшееся после победы, требовало постоянного присмотра. В одну голову такое не провернуть. Экс-княгине нашлось место по её желанию. Она не хотела быть самой главной. А помощников надо было много.

Особенно она помогла в конце моего "Киевского сидения". Когда я заставил Ефросинию Ярославну, дочь князя Галицкого Остомысла, несостоявшуюся (в АИ) авторшу "Слова о полку Игоревом", явиться ко мне в баньку. Для... общения. Про поэзию, конечно.

Тогда Агнешка успокоила и подготовила княжну к... к беседе со мной. Беседе весьма содержательной, а не только "приятной во всех отношениях". В ходе которой я узнал подробности возникновения важных условий, необходимых для создания "столпа русской словесности".

Бывшая Государыня Всея Руси доставила несостоявшейся Королеве Мадьяр и Хорват немало ярких и приятных впечатлений. Своими пальчиками. А та, в свою очередь, наглядно продемонстрировала прекрасный вокал в ходе исполнения "песен любви и страсти".

Потом тоже случались... моменты.

Как она смотрела на меня, когда обоз, в котором она ехала, перетащили через Днепр, а я встречал его на той стороне. Разглядывал город, столь изменивший меня в первый раз, изменивший всю Русь по воле моей — во второй, заливаемый постепенно опускающейся полосой света встающего на востоке солнца. И её взволнованный, ищущий, обожающий взгляд.

Неуверенность, тревога, когда я догнал обоз в Курске.

— Как-то оно будет? Не забыл ли? Не нашёл ли другую?

И радость от исполнения надежды:

— Не забыл, не нашёл!

Позже, уже ночью в постели, высказала свои сомнения:

— Вокруг тебя столько женщин. Молодых, красивых, умных. Зачем я тебе?

— Не нужны мне молодые, красивые, умные. Мне нужна ты.

Какую двусмысленность ляпнул — сообразил сразу. По счастью, она не поняла. Или сделал вид, что не поняла и не стала устраивать скандала.

Такие кусочки нашей общей жизни. В которые каждый из нас вкладывал себя. Свои чувства, силы, время.

Она прижилась во Всеволжске. Как бы не хотелось думать юным девицам, мечтающим о благородном рыцаре на белом коне, но аристократка, помимо функции детородной машины по производству наследников-феодалов, должна быть ещё и администратором-хозяйственником. Доминирование натурального хозяйства означает, что феодальная усадьба почти всё производит сама. Немалая часть этого процесса ложится на плечи госпожи.

Была девочка-припевочка, "незабудка в платьице", а стала дама. И через несколько месяцев, такая же, но уже с брюхом, изволь контролировать засолку капусты на кухне, штопку простыней в людской и бегом на башню: стражники чьи-то знамёна увидели, а господин в отъезде.

Подобный образ жизни, хочешь не хочешь, даёт опыт. Кому больше, кому меньше, но есть. Я это уловил, когда Софочка, Софья Степановна Кучковна, первая жена Боголюбского, экс-княгиня Суждальская, попала ко мне во Всеволжск.

По счастью, у Агнешки нет такого изощрённого ума и яркого стремления к доминированию в социальной сфере. Она княгиня по рождению. В лидеры локтями толкаться — не умеет и не хочет. Но дел ей нашлось.

К примеру, взялась учить девочек вышиванию.

Это умеют все. Девка без иголки — инвалид детства. Замуж не возьмут: приданое шьётся невестой. В каждой русской земле есть детали вышивок, которых нет у соседей. У меня идёт "перекрёстное опыление" — бабы из разных земель учат друг друга своим умениям. С мощным дополнением поволжских угро-финских племён. Тоже разных в этой части.

Агнешка же имела опыт волынский и польский. Так на одеждах моих людей, на полотенцах и занавесках появились мотивы малопольские, куявские. И — хорватские.

* * *

Тут должно явиться немалое число знатоков. С воплем:

— Ты чё?! Где Хорватия, а где Куявия?! Глобус пропил?!

Увы, господа и дамы, "глобус человечества" куда более разнообразен, нежели наши о нём представления.

В перв.пол. VI в. "Великая Хорватия" — прародина хорватов (одна из, промежуточная) — находилась в Прикарпатье, Малой Польше и Верхнем Поднестровье.

Название племени производят от древнеиранского "пастух, страж скота". Позже (в 20 в.) эта филология станет основанием для хорватских нацистов называть себя арийцами.

По приглашению византийского императора для борьбы с аварами, часть хорватов мигрировала в VII в. в Далмацию. Мигрировали вместе с белыми сербами, которые двигались в том же направлении из "Белой Сербии" (Лужица).

В тюркских языках понятие белизны связано с западом. Здесь — аварское языковое влияние. Известна Красная Хорватия (в Далмации) и "чёрные хорваты" на востоке Чехии.

Каким цветом отмечают север — не знаю.

Размещение Константином Багрянородным прародины хорватов полностью совпадает с Древнечешским государством, которого он поразительным образом не знает. Западно-чешские ("судетские") хорваты и назывались "белыми", хотя в литературе "белыми" часто называют восточноевропейских хорватов.

В 907 г. "белые хорваты" приняли участие в походе Вещего Олега на Царьград. Были ли это жители Прикарпатья (восток) или запада (Чехия) — непонятно.

Понятия восток/запад относительны: кто откуда смотрит. На это накладывается степень тюркоязычного влияния и традиция именования конкретной общности.

В 15-17 в. европейские хронисты, не зная о "цветности сторон света по-аварски", применяют подобную колористическую схему уже для русских земель, чего нет ни в одном из восточнославянских источников.

Татищев:

"В руских древних историях сего названия не упоминается, но заключалось частию в Древлянском княжении, частию Литвы, только находится в титуле царя Алексия положено так: всея Великия, Малыя, Белыя, Черныя и Червонныя Руси, как мне такие грамоты видеть случилось, но по учинении мира и возвращении оных полякам в титуле только три первые оставлены, польские же оное в титуле за едино с Литвою почитают".

Восточные хорваты подчинились Киевской Руси после похода Владимира Крестителя в 992 г. и основания в их землях Владимира Волынского.

Земля западных хорватов, по грамоте Пражского епископства 1086 г., явно отличается от земли "вислян" и "Краковской провинции". В Восточной Чехии они создали государство. Во главе, во втор.пол. Х в. — князь Славник, позднее — его сыновья.

Славник — соправитель Болеслава I Храброго, который, помимо должности князя и первого короля Польши, успел побыть оккупантом в Киеве и князем Чехии (в 1003-1004 г.).

Глава 698

В 961 г. по дороге на Русь Славника посетил архиепископ Адальберт.

Летом или осенью 959 г., на следующий год после разрыва отношений с императором Византии Константином Багрянородным, которого к концу года отравил его сын Роман, Ольга направила послов к королю Германии Оттону с просьбой об учреждении епископии в своей стране.

Об этом в 60-е годы X в., по горячим следам, писал автор продолжения Хроники Регинона Прюмского, вероятно, сам Адальберт:

"Послы Елены, королевы ругов, крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю (Оттону I), притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников".

Елена — христианское имя Ольги.

Колебания между центрами христианства в то время — закономерность.

Крестивший свою страну болгарский царь Борис в 60-е годы IX в. то изгонял из страны греческих священников и признавая главенство римского престола, то возвращался в лоно Византийской церкви и выгонял священников-латинян.

Моравский князь Ростислав обратился к императору с просьбой прислать к нему проповедников, хотя в Моравии уже действовали миссионеры "от немец". Прибывшие из Константинополя Кирилл и Мефодий признавали верховенство римского престола и добивались открытия Моравской епархии под юрисдикцией Рима. Киевский летописец, рассказывая о миссии святых братьев к моравам, не преминул с одобрением отметить, что "папеж" римский поддержал их и осудил тех, "кто ропщет на книги славянские". Приведены в летописи и слова папы как высшего церковного авторитета, в данном случае признаваемого таковым и на Руси: "Аше кто хулит славянскую грамоту, да будет отлучен от церкви, пока не исправится".

Последним, вероятно, событием в этом ряду в чешской истории является посылка гуситами в 1451 г. в Константинополь Петра Инглиша, последователя Джона Виклифа и лолрардов.

Очевидец (католик): "прибыл некий чех-еретик, один спасшийся от костра, когда сожгли его товарищей: не человек, а чудовище, в котором бешеный волк скрывается под одеждой овцы... всем сердцем ненавидит римского первосвященника; добровольно восхваляет нечестивые догматы греков, и изобретая злобные обвинения и лживые попрёки, осмеивает отца и пастыря благочестивого народа (папу — авт.)".