Небо шамана. 3 часть

Среди всей этой возни по наведению порядка в бумагах эскадрильи нам подкинули ещё одну бумажную работёнку. Нам вернули наши рапорты, которые мы написали после вылета пятнадцатого декабря. Комиссар с командиром съездили в госпиталь к Лёшке Гордееву и опросили его, что он по поводу того боя рассказать может. А потом сели заново вспоминать и писать. Конечно, многое уже успело немного смазаться в памяти, но новые рапорты требовали, чтобы у штабных и в наших рапортах цифры "били", то есть было меньше расхождений в полученных из разных источников. Я на память, как и многие другие не жалуюсь и когда стали вспоминать, кто и когда что в бою делал, стали выясняться разные подробности. Все рассказывали, что и когда делали, когда и куда стреляли и попадали, что в это время видели.

В общем, бой выглядел так. Сначала мы очень удачно незамеченными зашли снизу к группе транспортных "Тётушек-Ю", как их немцы называют. Выяснилось, что их было пятьдесят семь штук, вернее всего вместе с итальянскими "Савойя-Марчетти-восемьдесят один" очень на них похожими и активно привлекавшимся немцами для воздушных перевозок, впрочем, для нас это не имеет значения, пусть с этими нюансами историки после войны разбираются. По данным наземных служб в воздушном бою было сбито пятьдесят две транспортные машины. Три штуки записали на себя истребители, остальные сорок девять отдали нам. Ещё на нас официально записали шесть истребителей. Вообще, ерунда эти цифры. По той схеме боя, которую воссоздали в штабах воздушных армий, вышло, что мы атаковали колонны транспортников и всё, что выше нас не коснулось. За исключением того момента, когда с целью отогнать нас от своих транспортников к нам спикировали несколько звеньев истребителей, которых мы тоже немного пощипали. И едва начали вспоминать, как стало ясно, что в назначенном уже есть несоответствия. Так Телегин сказал, что совершенно точно свалил правда уже кем-то подбитый Хенкель, который пытался мимо нас выскочить низом из боя, как раз тогда крушил дальнюю колонну, а Слава увидел Хенкель, когда ему показалось, что это кто-то сверху на нас пикирует и атаковал его, как он думал, чтобы сорвать атаку. Это уже разглядев сообразил, что немцу совсем не до атаки было с горящим мотором. К этому я добавил, что пару сто десятых мессеров, которые нас атаковали сумел одного приземлить, он точно падал уже без шансов, а во второго попал, но он куда-то влево отвернул и я его дальше не видел. Слава тут-же подтвердил, что помнит этот момент и тоже стрелял по второму, что по первому стрелять уже не требовалось, да и слишком резко он под мой корпус кувыркнулся, стрелять в него он не мог. Стали вспоминать другие моменты боя...

Атаку, как я уже говорил, начали с того, что разом дали залп наших эРэСов, когда так удачно вышли во фланг левой колонны транспортников. И не смотря на разброс реактивных снарядов, они удачно рванули почти в строю немецких машин. Петя со смехом сказал, что с их края один снаряд точно рядом с кабиной Юнкерса влепился и тот сразу стал падать, а оторванная лопасть винта болталась, словно из кабины нам кто-то рукой машет на прощанье. Остальные пострадали от фугасного действия снарядов и осколков, но особенно разглядывать времени у нас не было, и мы сразу кинулись в атаку, поливая эту разваливающуюся и следующую колонну из всего вооружения. В первые минуты боя и было сбито больше всего самолётов моими товарищами. Пусть вас не удивляет эта фраза, для меня услышанное тоже, в некотором роде, стало неожиданным. Я уже так привык к своим снарядам, что главное меня интересующее было связано с тем, чтобы не вызвать неудобные вопросы. А тут в разговоре стало понятно, что привычная для меня ситуация — один заход и хвоста или крыла у противника нет, и он летит к земле по кратчайшему расстоянию, для остальных выглядит намного иначе. Цыганов с досадой заметил, что второй его транспортник оказался каким-то неубиваемым, ему пришлось сделать на него ПЯТЬ заходов, пока удалось выбить ему два двигателя и поджечь баки. И это Васильевич, который умеет маневрировать и точно стрелять по наиболее уязвимым точкам. Это при том, что у наших штурмовиков фронтальный залп страшен даже окопавшимся наземным войскам, а в небе равных нам кажется сейчас нет, особенно с появлением новых пушек ВЯ калибром двадцать три миллиметра.

Немцы специально выстроили свою воздушную формацию так, чтобы все транспортники оказались в самой защищённой части. И похоже, учитывали ещё и то, что только они будут садиться в кольце, чтобы не только доставить грузы, но и вывезти раненых и высшее командование, если будет такое решение. Остальные должны были просто сбросить на парашютах свой груз и отпустить планеры. И то, что мы незаметно подошли снизу, оказалось большой неожиданностью для всех — самих транспортников и их охраны. И когда после такого шумного начала с залпом реактивными снарядами мы ворвались внутрь их построения, одни начали маневрировать по самым неожиданным траекториям, другие стиснув зубы пытались удержать строй и выполнить задачу или приказ с чисто тевтонским упрямством. Но как первые стали метаться подобно курам по двору, куда ворвалась голодная лиса, так и вторые были вынуждены уворачиваться от маневрирующих камрадов. В принципе свалка — это обычно очень выгодно и удобно для атакующих, но только в том случае, если атакующий со стороны не стеснённый в маневре может выбирать, как ему удобно воспользоваться суматохой. Мы же оказались в самом неудобном положении, и свалка скорее мешала, ведь находясь внутри этой сутолоки, мы и сами оказались в условиях риска ежеминутного столкновения. А ведь при этом нужно было ещё искать цели и поражать их. К счастью для меня при ускоренном варианте мыслительных процессов и чувствительности предупреждающей о приближении живых аур с любого направления сферы вокруг меня. В один момент такая организация восприятия едва не сыграла со мной дурную шутку. Я ведь настроился только на живые объекты и меня едва не протаранил падающий сверху горящий самолёт, в котором не было живых и я его не почувствовал. Не буду врать, что увернулся от него, скорее он просто и так пролетал мимо, но я зримо представил, что бы со мной стало, если бы несколько тонн горящей массы рухнули бы на мою машину. А в остальном была привычная уже работа. Я уже не один раз оказывался в ситуации, когда приходится атаковать многочисленные цели, которые расползаются не только в стороны, но также выше и ниже в гораздо более сложных условиях темноты и облаков. А с учётом многочисленности целей нужно думать о том, что боезапас совсем не бесконечен. Из пушек стрелял мало, хотя и решил для себя плюнуть сейчас на то, что кто-то увидит, важнее сбить побольше, а там выкручусь как-нибудь. Самым простым оказалось при атаке сбоку очередью моих пуль-снарядов ШКАСов сносить хвост, что при почти одновременном подрыве облака пуль отрывало эту часть самолёта. При других ракурсах целиться лучше в основание крыла. И не только потому, что при перебитых лонжеронах крыло отваливается. А ещё и потому, что в корне крыла у Юнкерса находятся крыльевые топливные баки. Попадание в них может вызвать взрыв или пожар, меня устраивают оба варианта.

При вдумчивом обсуждении ходя боя, напрашивался отчётливый вывод, что минимум треть сбитых самолётов были уже кем-то повреждены, а парочка упала из-за столкновения друг с другом. То есть эту часть нужно писать в сбитые группой, как часто пишут истребители. Но тут на дыбы встал командир и комиссар, мы с Васильевичем помалкивали. А командир объяснил, что у истребителей эта практика продиктована тем, что лучше записать в групповые, чем будут возникать конфликты и обиды. При этом почти на всех самолётах стоят кинопулемёты, при проявлении которых можно видеть куда стрелял и как попадал. Собственно почти так же как у нас, когда оцениваются результаты штурмовки. И там если не удаётся чётко привязать к местности и различить нанесённые противнику повреждения и потери, вылет не считается выполненным в полном объёме и его не засчитывают боевым. Оценивать такой подход не будем. А в том, что касается данной конкретной ситуации, они считают правильным расписать всех сбитых поимённо без всяких групповых. И ни в коем случае не пытаться кому-нибудь добавить для награды или ещё по каким-то причинам.

Вот после такого условия мы стали решать, кому и что записать. Бурдужа начал первым и сказал, что уверенно сбил четыре транспортника. Потом ввязался в бой с истребителем и потратил кучу времени и боеприпасов, но сбить не смог, это он его уделал. Цыганов к слову как раз сбил этот сто десятый. Ещё уверен, что точно сбил троих, стрелял много, но падения видел только у этих. Тут всплыли показания Гордеева, из которых следовало, что комэск на себя наговаривает, он как ведомый видел, что Цыганов точно сбил пятерых и истребитель. А потом их взяли в клещи два Фоке-Вульфа и хоть и отбились, но потрепали их крепко. Если бы наша с Телегиным пара им на выручку не подошла, было бы совсем худо. Васильевич сказал, что даже обидно, как у него на глазах я сначала одной очередью срезал одного и отогнал второго, а спустя минуту с небольшим Телегин второго приземлил. Лёшка сам сбил троих. Петя Солдатов почти в самом начале боя в сутолоке потерял ведущего Бурдужу и вынужден был вести бой сам, но опыта не хватает. Точно добил одного подранка, но кажется не транспортный Юнкерс, а Дорнье-семнадцать судя по описанному сферическому, как у нашего СБ, торчащему далеко вперёд носу и изящный двухкилевой хвост. Да, на транспортный Юнкерс это мало похоже. Про второго вроде бы сбитого, он не уверен... Записали на него двоих. Слава Телегин сказал, что он сбил четверых, три транспортника и добил один Хенкель. Что делать со сбитым истребителем, который видел Цыганов, не знает, но клянётся, что в него не стрелял, да и не мог, потому, что всё время мой хвост прикрывал. На стрелков Телегина и Солдатова записали по одному немцу.

Остальные тридцать два транспортника и пять истребителей тупо записали на меня. Я попробовал вякнуть, что, мол, это не правильно, на что Телегин весомо сказал, что он как мой ведомый уверен, что я сбил больше, но цифры нам выделили, вот больше и не выходит. Врать он считает не по комсомольски и говорит правду. Цыганов добавил, что сам видел, как я в третью колонну как кабан в камыши врубился, и немцы вниз посыпались. И как ни крути, но они вчетвером добивали две первые колонны, а четыре дальних достались мне и там мало кто уйти сумел. А то, что двоих худых с его с Лёшкой хвоста снял, за такое говорят до конца жизни водкой поить положено. Так, что посоветовал мне не выпендриваться, а писать в рапорте как старшие решили. Пришёл начальник штаба и озвучил у кого и сколько. С сегодняшней корректировкой у меня подтверждённых сто восемьдесят три и двадцать один планер. Всего двести два и планеры, если последние за половину считать, то у меня выходит двести двенадцать, или сто девяносто три подтверждённых...

Тем временем в полку, на удивление, идея с праздничным вечером была подхвачена, и за оставшиеся несколько дней полк дружно включился в подготовку. Наверно люди просто очень устали и всем хотелось немного отвлечься от войны. Музыканты репетировали. Выступающие в концерте азартно готовили свои номера. Старшина носился на выделенной ему машине и с загадочным видом тащил себе в кладовки ТАКОЕ, но никому не говорил, что именно. Только обещал, что мы все языки проглотим, когда это всё на столах будет, и делал такое загадочное лицо и так закатывал глаза, что мы были уверены в неописуемости его сюрпризов. Я выпросил у командира боеприпасы и бензин, и гонял своих пилотов, чтобы немного поднять уровень их подготовки. Страна и, кажется, весь мир праздновали нашу победу под Сталинградом. Такого нового года я даже близко не нашёл в воспоминаниях Сани. Да и год назад праздника особенно не заметил, мы были так измотаны, что приход нового года проскользнул мимо сознания в череде похожих один на другой вылетов. Даже наша попытка отпраздновать Старый новый год выглядела довольно тускло. А тридцать первого в столовой появилась небольшая пышная сосенка, найти в здешних местах елочку оказалось невозможно, и нам привезли через политуправление фронта, но почему-то сосенки. Её украсили вырезанными из бумаги игрушками, самодельным серпантином, клочками ваты, изображающими снег и узкими блестящими ленточками "дождика" нарезанными из лент фольги из пробитых неисправных конденсаторов. По всей столовой под потолком натянули нитки, от которых на коротких ниточках повесили маленькие кусочки ваты, и это должно было изображать падающий снег...

Из столовой убрали почти все столы, чтобы всем хватило места. Нашёлся граммофон, обещанные старшиной деликатесы оказались самыми разными трофейными винами, швейцарским молочным и горьким шоколадом, французскими консервированными сардинами, домашним вареньем, солёными грибочками, мочёными арбузами, астраханским балыком и другими необычными яствами, которыми завалили оставленные и выставленные по краю столы. А в вазы по центру столов было вывалено по паре килограммов чёрной икры, которую старшина выменял у экипажа Бакинского парохода. К заваленным угощеньями столам подходили желающие и брали, кому что приглянулось. К икре, в горку которой была воткнута здоровенная алюминиевая столовая ложка, никто притронуться так и не решился. Одни не знали, что это такое и чёрное жутковатое на мазут похожее пробовать не рисковали, других останавливало явное кощунство в обращении с деликатесом. Вообще, Саня тоже не знал ничего про чёрную икру и узнал только потому, что оказался в штабе, когда обиженный в лучших чувствах старшина притащил назавтра блюдо икры с хлебом и чаем. Девочки в штабе наделали командованию вкусные бутерброды с маслом, а Цыганов с Гамбузовым с видом записных гурманов устроили демонстративное обсуждение, что лучше к такому бутерброду — побрызгать его сверху несколькими каплями лимонного сока или ломтик лимона положить сверху с листиком петрушки? И долго спорили паюсная это икра или нет, и чем она лучше, причём мне показалось, что ни тот ни другой знать не знают про паюсную икру ничего кроме названия. Девушкам, многие из которых ради праздника надели свои красивые гражданские платья, и туфельки на каблучке, кавалеры наливали вино в стаканы или помятые от времени столовские кружки. Мужчины предпочли крепкие напитки: трофейный французский коньяк, американскую "виску" и нашу московскую водку. До заготовленного на всякий случай старшиной самогона и с трудом добытой чачи дело не дошло, потому, что сначала все с удовольствием посмотрели подготовленный концерт, в котором Оля Светлова в голубом платье в цветочек была ведущей и распорядительницей. А потом убрали скамейки и стулья и начались танцы. Я танцевать не умею, как не умел и Саня, и уже собирался улизнуть, после окончания концерта, но тут объявили "Белый танец" и передо мной румяная от смущения неожиданно возникла Аня Морозова...

Из памяти Сани я знал, что такое "Белый танец" и что отказать девушке в её приглашении никак нельзя. Пока выходили на место для танцев, я честно извинился перед партнёршей, что танцевать совершенно не умею. Впрочем, как выяснилось, здесь об умении речи не шло, всё-таки помещение маленькое, а народу в полку хватает. Поэтому пятачок, выделенный для танцев, оказался забит танцующими парами с плотностью фасовки килек в банки. Так, что называть это топтание с попытками попасть в такт музыки танцами можно только в порыве фонтанирующего болезненного оптимизма. Но это ведь было не главное. Я держал её маленькую ладошку в своей, а другая рука придерживала её выгнутую напряжённую спину. И из тени густых тёмных ресниц искрились её распахнутые серо-зелёные, а сейчас таинственно тёмные, почти чёрные глаза. Пышно заплетённая коса с белым бантом лежала на её небольшой высокой груди, а белое платье в мелкий чёрный горошек делало её какой-то удивительно сказочной, непривычной и нереальной как сама эта праздничная ночь, просто ожившей сказочной героиней... Совместный танец дал право нам с ней вместе отойти в сторону. Честно сказать, я совершенно не представлял, что мне делать, как она предложила прогуляться, потому, что здесь очень душно. Вроде бы это кодовая фраза, которая в таких обстоятельствах должна что-то означать, что-то даже свербело на краю сознания, но ничего путного в голову не пришло и мы просто пошли гулять...