Хан Убаши

Вот такую рабочую идиллию и застал приехавший в сопровождении всего десятка личной стражи наместник. Хан Убаши, как звали его сами степняки, был всего лишь подростком, лет пятнадцать-шестнадцать, по мнению уставившихся на него во все глаза русских офицеров. В то же время, поведение юного наместника было очень надменным. Это было заметно даже издали. Впрочем, как раз это и было привычнее всего. Вот, к своему повелителю подбежал и склонился в церемониальном поклоне уже знакомый молодежи зайсанг Тюмен. Активно жестикулируя, он быстренько отчитался по приступу. Всем без исключения офицерам, по молодости и любопытству очень было жаль, что не понимают и порой не слышат разговора этих двух. Ведь только здесь и сейчас они впервые увидели тех самых калмык, о которых порой ходили разные небылицы среди военной аристократии столицы.

— Господа, прошу вашего внимания! Я должен был несколько раньше вас предупредить, но так уж вышло, — премьер-майор чуточку волновался, — Все вы состоите на государевой воинской службе, и несомненно понимаете, что на войне не всё идёт так благостно. Тут много несправедливости. И... все из вас помнят, что подписывали документ о сохранении тайн, кои узнаете во время службы?

— Позвольте узнать, к чему вы это, ваше высокоблагородие? — почти хором спросили подопечные.

— Сейчас и далее, пока вы состоите при мне и под моей командой, вы станете свидетелями многих тайных дел. И разглашать сии тайны строжайше запрещено под страхом смерти! А потому вам, господа, я настоятельно рекомендую в короткий срок забыть праздную жизнь в столице и беспрекословно выполнять мои указания.

Оставив своих подопечных обдумывать сложившуюся ситуацию, Семёнов направился к Убаши. По пути чуточку привел свой внешний вид в порядок, где-то оттряхнул, что-то поправил. Ещё бы, этот юноша хоть и именовался российским правительством наместником, однако, вся дипломатическая переписка шла через особую Экспедицию по калмыцким делам. А это в свою очередь для посвященных говорило о многом. Теоретически, Убаши являлся вассальным Ханом. Однако на практике дело обстояло далеко не так. И увиденное премьер-майором как раз это подтверждало. А дело было в детях. Их не сожгли вместе с ненужными степнякам женщинами и немощными стариками, их не увели вместе со связанными цепочкой мужчинами в Мариенвердер. Их оставили. Детей оставили особому покупателю. Семёнов уже был свидетелем таких сделок. Католические священники — вот кому предназначался этот ценный товар. Архиепископ Гданьский, этот мерзкий поп, любитель молоденьких мальчиков внушал омерзение Семёнову. Ему было жаль этих невинных детей.

— Ааа, Сергей Евграфович!!! Приветствую вас! Как вам новшество нашего Убаши?! — офицера перехватил на полпути советник наместника, пожилой зайсанг по имени Рабдан.

Намеренно громко говоря на расстоянии, он перенаправил Семёнова в другую сторону от своего Хана. Как только они немного удалились, тон его тут же спал до шепота:

— Сергей, не стоит тревожить сейчас нашего повелителя. Он не в духе...

— Не в духе??? Вы в этой деревне разной рухлядью и живым товаром солидные суммы взяли. Как так не в духе?!

— Эээх, молодежь! Вот не знал бы тебя несколько лет, так и не сказал бы ничего. Но тут, пожалуй, открою тебе 'тайну'. В этом году астраханский губернатор выделил 'немцам' земли под строительство двух селений на левом берегу Волги. Так там отличные пастбища, дабы было тебе известно. Те земли уже давно нашим улусом числятся, там наши пастбища, и отдавать никому мы не хотим. А губернатор самовольно взял и поселил там 'немцев'! Конечно же не надолго. Тайша, на чьих землях сии деревни ставили, налетел и увел всех в полон. Потом продал, кажется, саратовским, но это не важно. Важно то, что среди тайшей слух пошёл, будто бы Хан очень мягок и не хочет или не может постоять за своих людей. А это чревато!

— А при чем здесь сии отроки? Они же безвинны!

— Как говорят у вас в христианстве, они станут агнцами на заклании. Убаши нужны деньги. И он прибыл сюда, на вашу войну добывать их любыми путями. Вон, смотри, 'католик' из Гданьска хочет детей? Мы дадим ему их, главное чтобы платил.

— Сие не есть правильно! Торговать отроками! — чуть раздраженно ответил офицер.

— Я не ослышался? И это говорит мне русский дворянин, наследник имения с тремя сотнями крестьянских душ? Да в вашем Петербурге торгуют крестьянами чуть не на каждом углу, хочешь девку молодую, али хочешь мальчика малолетнего! В карты проигрывают, как скотину. Тебе ли этого не знать, Серёжа! А тут ляхи! Два десятка всего! Тьфу! Вот в следующем году пойдешь с нами на Кубань! Вот там посмотришь на настоящую торговлю! Съездим с тобой на рынок горцев, если Убаши разрешит. Так там кого только не продают! Может, подобно вашему царю Петру прикупишь себе арапа!

Уводя разговор в сторону от скользкой темы детей, ханский советник Рабдан выполнял одну из своих основных задач. Он сглаживал острые углы, которые неизменно возникали при взаимодействии двух отличных друг от друга культур. Семёнов отлично это знал, и по прошествии времени уже сам научился понимать моменты, когда стоит остановиться и не переть напролом в поисках правды. Слишком уж много высокопоставленных чинов заинтересовано в сегодняшнем погроме этой деревни.

'О! А кто это к нам пожаловал? И Рабдан быстрым шагом засеменил к своему повелителю. Неспроста такой ажиотаж вокруг прискакавших всадников, ой неспроста!'.

Очередными действующими лицами, появившимися в деревушке, оказалась группа всадников восточного вида. Однако, к калмыкам те явно не относились. Скорее они напоминали турок, что переоделись в цивильное европейское платье. 'Встречающие', во главе с совсем юным наместником, встретили 'гостей' настороженно, калмыцкие воины заблаговременно заняли удобные позиции по периметру небольшой центральной площади.

'Ага, видимо это и есть люди гданьского архиепископа. Прибыли за 'товаром''.

Обмен церемониальными приветствиями по восточным традициям не занял много времени, стороны спешили завершить сделку ко всеобщему успокоению. Приезжие вели себя осторожно, наемники, среди которых мелькали и обычные лица европейцев, пристально осматривались по сторонам. Руки у них, как и положено в опасных ситуациях, находились около оружия. Передача пленников прошла как по писаному: у подведенной вереницы связанных и безмолвных детей лишь сменился конвой. Беглый подсчет 'товара' по головам и передача двух мешочков с характерным монетным звоном. Все, сделка совершена, все довольны.

Уже на обратном пути к своим подопечным, Семёнов, да и все остальные присутствующие на площади синхронно повернули головы в сторону шума. Там, где только недавно царили натянутые улыбки дружелюбия и согласия, разгоралась свара. Разбираться, что же произошло там на самом деле, уже не было времени. Охрана калмыцкого наместника хваталась за оружие. На одних только рефлексах, Семёнов потянулся к пистолету, дабы быть вооруженным перед лицом опасности. Но это было уже ни к чему, поскольку в следующее мгновение на месте совершения сделки, прямо между двумя противными сторонами взорвалась бомба. Что в действительности произошло, кто кинул ту бомбу, и кому она предназначалась было уже не важно. Самого премьер — майора и нескольких степных воинов рядом с ним не задело осколками только по счастливой случайности. Их сильно оглушило, повалив на землю. Последнее, что успел увидеть Семёнов перед потерей сознания, это сильно окровавленное тело молодого наместника. Его несли в сторону сразу шестеро воинов.

Дикая боль. Было ощущение, что меня всего поломали. Я не могу пошевелиться, не могу кричать, даже не могу открыть глаза. Я вообще ничего не могу, только лежу пластом в полной темноте. Никаких звуков. Кажется, я умер. Воображение рисует мне последние воспоминания: деревня, штурм и засада... Детально уже не вспомнишь, в памяти остались лишь фрагменты. Такое ощущение, что это произошло очень давно, и успело позабыться. Не могу даже сказать толком, сколько времени нахожусь в таком состоянии. Других воспоминаний не было, как отрезало всю нужную для осмысления себя информацию, имя, возраст и даже мой пол. Я практически 'чистый лист'...

В одно мгновение я был вырван из своего заточения. Темнота сменилась световыми всполохами, через раз пробивались неясные очертания предметов, людей, природы. Я уже было обрадовался хоть какому-то развитию своего существования, однако, видимое отнюдь не было воспоминаниями. Я это видел! Видел своими глазами! А всполохи — это поднимаются и опускаются веки. Какое же счастье снова ощущать контроль над живым телом. Для начала, хотя бы лишь над такой его малой частью, как глаза. Через некоторое время мучений у меня получилось сфокусировать взгляд и хоть немного осмотреться. И то, что я увидел, не внушало оптимизма. Повсюду была кровь. Моя, чужая, не известно. Ее было столько, что нет сомнений, что тут недавно было очень жарко и погибло немало людей. От вида крови в моей памяти стали всплывать странные и поначалу непонятные мне картинки. За ними пришло понимание происходившего там, и оно мне жутко не понравилось. Я вспомнил то, о чем лучше было забыть навсегда. Вспомнил и то, что должен был уже умереть...

Слух вернулся тоже рывком. Сначала оглушительным писком, а затем становясь все отчетливее и понятнее для восприятия. Это было ужасно приятно, снова слышать звуки окружающего мира. Однако, мою радость омрачало содержание этих звуков. Это были отчаянные стоны раненых, душераздирающие крики умирающих. Звуки войны. Они служили неким фоном на заднем плане. На переднем же происходило нечто, напоминающее операцию в полевых условиях. Меня освобождали от амуниции и одежды. Отмывали от запекшейся повсюду крови, осматривали. Я не сразу сообразил, что разговоры ведутся отнюдь не на русском языке. Это очень напугало меня в первое время. Однако, язык не был и нахским или тюркским, на которых говорят наши враги. Это был мой родной, калмыцкий. Я не сразу узнал его, поскольку звучащая речь изобиловала незнакомыми мне выражениями и словами. Однако, это был он. Но задумываться о происходящем пока было рано. Да и голова гудела от обилия поступавшей информации.

Пообвыкнув с новыми возможностями, я попытался сделать движение. Ничего не вышло. Я не контролировал ни ног, ни рук, ничего. Оставалось лишь бессильно ждать и пытаться составлять картину происходящего по скупым фразам неизвестных, находящихся рядом.

'Хан', 'бомба', 'татары', 'золото', 'товар', 'ляхи', 'русские', и еще множество ругательных слов различных языков и в самых различных сочетаниях. Этого конечно же было мало для каких-то серьезных выводов, но для начала годилось. Однако, эти слова полностью не соответствовали моим воспоминаниям, они были как бы из другой эпохи...

'Слово 'Хан' у нас уже давно не в ходу. Так себя даже местные ваххабиты не называют, не то что 'федералы'. Очень странно и попахивает крупными неприятностями на мою вновь обретенную голову. Да и мою ли? Ведь последнее, что я теперь ясно помню, так это засада, в которую мы угодили, убийственную очередь чего-то крупнокалиберного в мою сторону и боль, дикую и беспощадную боль'.

И только перебрав в уме самые дикие догадки на свой счет, у меня родилась совсем уж фантастическая догадка. 'А что если я и вправду попал в прошлое, как писали во множестве романов и романчиков? Вдруг такое случилось со мной??? Помню, как мечтал о подобном еще в юношестве, в то тихое и почти безопасное время'.

Проверить свою догадку мне посчастливилось совсем уже скоро. В поле моего зрения появился разодетый не по моде мальчишка. Точнее, не по моде двадцать первого века. На нем красовались высокие сапоги, зеленые штаны и старинный расшитый мундир. Мальчишка был весь в пыли, отчего его новый мундир походил скорее на уже истрепавшийся. Необычность его вида в моих глазах прекрасно дополнял старинный пистоль какого-то там века.

'Во попал!!! Хотел попасть прошлое, дубина? Нате вам, распишитесь в получении. Может надо было быть точным в своих желаниях и просить вернуться в беззаботное детство, а не в непонятно куда?'.

Но вот огорчаться по этому поводу как раз времени не было. Мне надо было быстро соображать и продумывать линию своего поведения здесь. Заметив, что я в сознании, перед моими глазами тут же стали мелькать незнакомые лица. Они наперебой пытались одновременно в чем-то заверять меня, рассказывать, и кажется, даже жаловаться на кого-то. Их многоголосый гул стал для меня последней каплей. Разболелась голова вдобавок к переживаниям, и я разом провалился в забытье.

Не знаю, что происходило за время моего сна, но как только я проснулся, мельтешения людей перед глазами уже не было. В помещении пахло уже подзабытыми мной степными травами и какими-то благовониями. По монотонному чтению мантр (молитв), мне стало понятно, что гелюнги (монахи) проводят какой-то обряд. Стало радостно, что к моим возможностям прибавилось еще и обоняние. Так, потихоньку, надеюсь, со временем я обрету полный контроль над телом. Главное в это верить.

Сам ритуал продолжался долго. Судя по коротким репликам монахов — гелюнгов, они выявили у меня полный паралич тела и всеми возможными способами пытались вывести у меня это состояние. Кололи иголками, прижигали раскаленным железом, капали расплавленным воском, растирали настойками и бог знает, чем еще. Это не помогало. В конце — концов, они влили в меня какие-то лекарства и наказали ждать. Однако, чуда не произошло. На второй день, ко мне прибыли долгожданные гости. Я ожидал кого-либо еще в самом начале, однако, пара знатных владетелей объявилась только сейчас. Их было двое. Вошли, церемониально поклонились. Подошли и припали на одно колено передо мной, склонив головы. Теперь я мог разглядеть их более детально. Никаких национальных костюмов, обычные европейские платья, как и на том молоденьком офицере.

'Странно, они европейцам подражают? Помнится, у царя Петра тоже были поначалу разные, и те, кто под европейцев одевался, и те, кто придерживался традиций. Эти, видимо из 'западников''.

— Повелитель, с прискорбием сообщаем тебе, что при взрыве погибли оба твоих ближних советника, тысячник войска и сотник личной стражи. Именно они закрыли тебя от жалящих осколков бомбы. Воины уже знают о произошедшем, и среди них ходят многочисленные слухи. Мы с уважаемым Эрдемом приказали тысячникам пресекать пустую болтовню пока. Однако, ропот пройдет только с твоим появлением, — горячо выдал уже немолодой тайша.

— Уважаемый Тагир прав, мы все ждем твоего выздоровления, Повелитель! Я взял на себя право послать за местными лекарями. Мои ребятишки уже к вечеру приволокут их сюда. Потерпи немного.

К вечеру и правда, доставили двух европейцев — лекарей. Один был евреем, другой — поляком. Не знаю уж, что они делали со мной, однако, еврея после шести часов странных манипуляций с кровопусканием выволокли из кибитки воины охраны и убили. Поляк после увиденного пытался упираться и отказывался лечить меня наотрез. Его тоже убили, но после жестоких побоев. И за что его так?