Болото пепла

— Рада, что ты сразу откликнулся, Эшес.

Он поморщился: она всегда называла его по имени, игнорируя привычное среди пациентов 'мастер Блэк'. Поначалу он исправлял её, чем вызывал священный ужас окружающих и легкое пожимание плечами самой баронессы. А в следующий раз всё повторялось.

В её тоне Эшесу почудилась насмешка, но откуда бы она узнала, что он не хотел ехать?

— Он наверху?

— Как обычно.

Пока он поднимался, она всё так же неподвижно ждала наверху. Длинные пепельные волосы были распущены, как у уличной девки, но, при взгляде на неё, никому бы и в голову не пришло это сравнение. Подчеркнуто простое платье мерцало в полумраке лунным молоком. Единственным украшением служила нитка жемчуга и приколотый к корсажу пышный черный цветок с красной сердцевиной, похожий на вывернутый наизнанку мак. Эшес в который раз задался вопросом, сколько баронессе лет: у неё было тело девицы, голос женщины и глаза без возраста. Но, несмотря на душераздирающую красоту, она никогда не вызывала у него желания. Всё равно как прекрасная лилия в руках покойника.

Когда он с ней поравнялся, баронесса окинула его долгим взглядом своих странных фиолетовых глаз, чуть улыбнулась и сделала знак следовать за ней. От удушливо-сладкого аромата её духов в сочетании с запахом горелого воска и пыльной тишины, голову вело, а от недосыпа подташнивало. Эшес попытался сосредоточиться на ореоле свечи, которую держала тонкая белая рука. В какой-то момент ему даже почудилось, что пламя растёт прямо из её ладони. Он тряхнул головой и вскоре оказался перед высокими двустворчатыми дверями.

Если в коридорах царила прохлада, то в этой комнате было жарко как в аду. Огромный, облицованный черным мрамором камин, громко гудел, а вырывавшиеся из него языки пламени с треском лопались, едва не облизывая лежавшего на высокой постели больного.

— Почему окно закрыто? Ему нужен воздух.

— Разве? — безмятежно отозвалась баронесса. — Я слышала, что сквозняки в его состоянии вредны.

— Чепуха. Меньше слушайте узколобых столичных знатоков. Они считают, что опыт вреден для знаний.

Эшес шагнул к окну и дернул медную ручку, но рама не поддалась. Он нахмурился и обернулся к баронессе.

— Где ключ?

Та раскрыла ладонь и протянула латунный винтик, хотя он мог бы поклясться, что минуту назад там ничего не было. Эшес взял ключ, избегая касаться пальцев, и вставил его в скважину. Провернул в замке и снова дернул, но рама и на этот раз не поддалась.

— Кто заварил его смолой?

— Плотник, которого ещё днём пригласил, по моей просьбе, Грин.

Эшес раздраженно вытер руки о штаны. Неужели нельзя было сказать об этом раньше? Порой ему казалось, что баронесса специально дразнит его. Скорее всего, так оно и было.

— Бога ради, позовите кого-нибудь из слуг, пусть приглушат огонь. Или вы его на ужин зажариваете?

— Я уже поужинала, — едва приметно улыбнулась она и дернула за витой канат, свисавший в углу золотым питоном. Где-то в глубине дома эхом отозвался глухой звук, похожий на удар колокола. Эшес отвернулся и подошёл к кровати.

Больной лежал на пурпурных атласных подушках, напоминающих внутреннюю обивку гробов. Иссохшиеся узловатые руки вцепились в бархатное покрывало. Он хрипло дышал, изнывая от жарко натопленного камина. Его лоб, щеки и подбородок были покрыты темно-красными мазками, а одна большая алая капля зависла, дрожа, на кончике носа. Эшес отвернул покрывало и окинул взглядом тощую фигуру. Так и есть: внутренняя поверхность бёдер также отмечена красными брызгами.

Супруг баронессы страдал гематидрозом, чрезвычайно редким и мало изученным заболеванием. По правде говоря, барон был единственным в его практике, и лечения для этого недуга пока не придумали. Приступы, как правило, длились от пары минут до нескольких часов, в течение которых несчастный, в буквальном смысле слова, исходил кровавым потом. Понаблюдав за ним какое-то время и тщательно зафиксировав симптомы и периоды обострений, Эшес пришёл к выводу, что ухудшение наступало после сильного эмоционального потрясения. Всё это пришлось собирать по крупицам, ввиду объективной неспособности самого барона поведать об ощущениях.

— Сегодня что-то произошло? Что-то взволновало или обеспокоило вашего супруга?

— Нет, — пожала плечами баронесса, — ничего такого не было.

— Но что-то же должно было послужить толчком? — настаивал Эшес. — Помните, что я вам говорил: его нельзя лишний раз волновать.

По правде сказать, задача была не из легких, ибо последний приходил в чрезвычайно возбуждение даже от сущих пустяков. Так, однажды его вывел из душевного равновесия вид грязного оборвыша, просящего милостыню на ярмарке. Он тогда вывернул карманы и высыпал малышу в кубышку всю наличность. А её с лихвой хватило бы на оплату года службы поденного рабочего. Родители ребенка так перепугались, что потом самолично пришли к Эшесу, умоляя и заклиная его вернуть деньги Его Светлости.

— Ах, должно быть всё дело в той пьесе!

— Пьесе? — нахмурился Эшес.

— Да, сегодня прибыли ноты, которые я заказала специально для него в городе.

— С самого утра мой дражайший супруг, — она мягко провела пальчиком по бархатному покрывалу, — просидел за клавесином, не пожелав прерваться даже на обед. У него такая...чувствительная натура. Это моя вина, я не должна была позволять ему так переутомляться.

— Да, не нужно было.

— Но я просто не смогла проявить строгость... — она приподняла уголки губ, — одна композиция особенно поразила его, он исполнил её не меньше десятка раз.

При этих словах, барон дёрнулся, и Эшес снова глянул на скрюченные пальцы. Теперь ему казалось, что они стали такими от долгой игры.

— Больше не позволяйте ему этого, — сказал он, удобнее подтыкая одеяло.

Всё нужное было приготовлено заранее, поэтому он смочил губку в лавандовой воде, присел на стул возле кровати и потянулся к лицу больного. Мутный взгляд страдальца метнулся к нему. Он явно не узнал врача и в ужасе отшатнулся, отчего красная капля сорвалась с кончика носа и упала на нижнюю губу.

— Всё в порядке, любовь моя, — баронесса присела на краешек кровати и медленно провела пальцем по рту мужа, стирая каплю (а на деле ещё больше размазывая её).

Таким ровным невыразительным голосом люди обычно зачитывают список покупок бакалейщику.

— Он пришёл помочь тебе.

Её Светлость нащупала руку супруга и, несмотря на попытку барона вырвать её, крепко стиснула своей узкой белой ладонью. Пальцы мужчины мелко подрагивали, но повторить попытку он не решился. Только испуганно косился на неё, пока Эшес делал всё необходимое для облегчения приступа. Порой он задавался вопросом, что бы тот поведал, будь у него такая возможность. Но язык барону отрезали во время военной компании. Так, по крайней мере, сказала баронесса в самую первую встречу. Правда ли это, он вряд ли когда-нибудь узнает. Довольно того, что он своими глазами видел обрубок с давно затянувшимся шрамом, когда лечил тому воспаление легких. А склонности к письму барон не имел. Зато у его жены был превосходный почерк: уверенный, размашистый, со множеством завитушек и украшательств, неизменно заканчивающихся каким-нибудь особо смачным росчерком.

Пока он работал, баронесса нежно поглаживала щеку супруга. Успокаивающий жест явно ввергал того во всё большее волнение. Заметив это, Эшес, сдвинул брови:

— Ваша Светлость, барону сейчас ни к чему лишние прикосновения.

Она усмехнулась, но послушалась и руку убрала. Потом встала и отошла к окну. В этот момент в дверь постучали, и в комнату вошла служанка в парике, напоминающем надетую на голову карликовую овцу. Эшес никогда не понимал этой моды. А модники упрямо не понимали его нежелания прикрывать голову куском мочала.

Если бы он не знал Ми, то подумал бы, что это один из лакеев, с которыми он сюда приехал, переоделся в служанку. То же работало и в обратную сторону: надень девушка ливрею и встань на запятки кареты, он бы принял её за одного из братьев, До или Ре. Тройняшки были неотличимы. Иногда Эшесу хотелось пощупать их спины, чтобы убедиться, что там нет ключиков — так они походили на огромных заводных кукол.

Баронесса велела ей притушить огонь в камине. Та опустилась на колени и принялась возиться с экраном, переставляя его нужным образом. Казалось, через белую фигурку просвечивает пляшущий огонь. Кожа девушки была как соляная корочка на запеченной картошке. Снятая, она повторяет форму плода, но ткни хрупкую оболочку, и палец провалится в пустоту.

Покончив с камином, служанка поднялась и отряхнула пышную юбку, под которой качнулись кружевные панталоны.

— Принеси нашему гостю выпить, — распорядилась баронесса. — Он, как никто, заслуживает это, облегчая муки страждущих.

— Не нужно. Я уже заканчиваю.

Эшес быстро снял последние компрессы и принялся отирать лицо и шею больного. Тот заметно успокоился и теперь лежал с закрытыми глазами, ровно дыша, хоть и не спал.

Хозяйка кивнула, и фарфоровая девушка исчезла за дверью.

Через минуту Эшес собрал саквояж и оправил покрывало. Прежде чем выйти из комнаты, баронесса медленно наклонилась и поцеловала супруга во влажный лоб:

— Спи, любовь моя.

При этом она блаженно потянула носом воздух вокруг него, будто только что окунулась в шлейф самых изысканных столичных ароматов. Эшес далеко не впервые наблюдал эту сцену и всякий раз его почему-то передергивало от омерзения. От барона пахло вполне себе обычно: человеческими испарениями, дурными зубами, а сейчас ещё и кровяной болезнью. Запахи больных трудно назвать приятными. От иных с непривычки и вывернуть может. Но Эшес давно приучился не замечать их и не морщил нос, даже посещая холерного или страдающего поносным недугом. От барона, конечно, не смердело, как от последних, но и удовольствие было сомнительным.

Едва бледные губы коснулись его лба, мужчина распахнул глаза и, не мигая, уставился на супругу. Её белое лицо отразилось в его зрачках хрустальными шарами. Когда она поднимала голову, нитка жемчуга зацепилась и опутала его шею.

— Ваша Светлость, прошу вас, ему нужен отдых.

Эшес быстро высвободил пленника, с досадой наблюдая, как его кожа снова начинает приобретать ярко-розовый оттенок от проступающих сквозь поры капель. Ту ничуть не смутил этот мелкий эпизод. Она неторопливо направилась к выходу, и Эшес последовал за ней. Когда они уже были в дверях, позади раздалось мычание. Оглянувшись, он увидел, что барон приподнялся на локтях. Широко раскрытый рот кривился, в нём искореженным угрем извивался лиловый обрубок. Несчастный выкатывал глаза и силился что-то сказать.

Эшесу стало почти жаль его:

— Простите, Ваша Светлость, не разберу.

— Красноглазая дьяволица.

— Что?

Он с удивлением обернулся к баронессе. Та стояла, склонив голову к плечу и чему-то улыбалась.

— Пьеса, что он играл весь день, — пояснила она. — Она называется 'Красноглазая дьяволица'.

— Вы поняли, что он сказал?

— О, когда двоих связывают такие узы, как нас с бароном, понимаешь без слов.

Мужчина, судорожно всхлипнув, откинулся на подушки и закрыл глаза.

Пока они спускались вниз, Эшес думал о том, зачем было этой ослепительно красивой, влиятельной и богатой женщине выходить замуж за такого, как барон. Что мог дать немолодой, страдающий нервическими припадками, да, к тому же, ещё и немой мужчина такой, как она? Это казалось непостижимым. Но ещё более непостижимым было выражение её лица, проявлявшееся порой при взгляде на супруга — точно, как сегодня. Смесь жадного голода и страсти, которую она и не пыталась скрыть.

— Я слышала, ты в последнее время работаешь не покладая рук, прямо-таки днём и ночью.

Эшес вздрогнул, когда её безмятежный голос нарушил тишину, а в следующую секунду, когда до него дошёл смысл слов, скривился.

— Приходится, — буркнул он.

И как она умудряется обо всём узнавать? Порой ему казалось, что все они живут в стеклянных домиках, и баронесса прекрасно видит, что творится в стенах каждого из них, какие думы и страсти одолевают его обитателей. Впрочем, он не удивился бы, окажись это действительно так. После их первого разговора, он уже мало чему удивлялся, особенно когда дело касалось её.

— Ты так жаден? Тебе не хватает того, что имеешь?

— Вы знаете причину.

— Значит, всё же решил нас покинуть? Неужели тебе здесь плохо?

Эшес смотрел на плывущую в полутьме пепельную паутину волос, из-за свечи отливающих медью, и едва не кашлял от нестерпимо сладкого аромата, заползающего в ноздри.

— Был уговор, Ваша Светлость.

— Мараклея.

— Был уговор, Ваша Светлость, — с тем же упорством, с каким она продолжала называть его по имени, он избегал обращаться по имени к ней. — И я честно коплю установленную сумму.

— А я и забыла, что срок выходит в конце следующего месяца...

— Зато я не забыл.

— Хм, думала, ты за эти два года привык и решил навечно остаться в Бузинной Пустоши...

Он промолчал

— ... но время течет, жизнь не стоит на месте, всё меняется. Включая цены...

— Вы собираетесь повысить стоимость? — он скрипнул зубами, но сдержался.

Все эти ночи без сна, бесконечные обходы больных и сверхурочная работа — он принимался за любую, — были ради одной-единственной цели. Лишь мысль о том, что скоро он выплатит долг и сможет наконец уехать, поддерживала его.

Она сделала паузу.

— Повысить стоимость? — переспросила она будто бы в искреннем удивлении. — О нет, разумеется, нет. Ведь был уговор.

Эшес промолчал. Не ждёт же она благодарностей за то, что не меняет ею же установленные правила?

Казалось, лестница удлинилась раза в три с тех пор, как они поднимались по ней в последний раз. Наконец впереди замаячил холл. От него их отделяло всего с полдюжины ступеней, когда по ноге что-то скользнуло. От неожиданности Эшес оступился и едва не полетел в темноту. Особняк баронессы был последним местом, где он хотел бы свернуть себе шею. В последний миг ему всё-таки удалось удержать равновесие. Он выругался и глянул вниз на длинный шипящий силуэт. Проскользнувшая мимо него кошка была на удивление уродливой, как и все здешние животные. Вытянутое узкое тело, покрытое собранной в складки кожей, было практически лишено шерсти, а огромные, как у летучей собаки, уши беспрерывно двигались и поворачивались во все стороны, будто прислушиваясь к чужим разговорам. Но хуже всего были глаза. Точнее, то, что было на их месте: в пустующие глазницы любимицы баронесса ставила драгоценные камешки, каждый раз разные. Сегодня кошка злобно зыркнула на Эшеса сапфирами, а на её тощей шейке сверкнул бриллиантовый ошейник. Похоже, слепота ничуть ей не мешала — животное и так прекрасно ориентировалась.

Пронзительно мяукая и урча, тварь запрыгнула на руки хозяйке, и та принялась ласкать её ухоженными пальцами и даже поцеловала, зарывшись губами в бугристую макушку.

— Ты ей нравишься.

— Сомневаюсь.

Исторгнутое из глотки пронзительное шипение и заметавшийся розовым жалом язычок подтвердили его сомнения.