Цыганская любовь

Большинство цыган веселилось дальше. Новость пока не распространилась.

Только родители Таськи и Карло, сама Руфинка да некоторые цыгане, те, кто слышал ребятишек, ломали голову, что бы всё это могло значить. Чего им здесь дети наплели.

Вернувшиеся Ланголо и Зубатка, огорошили родичей, что сестры в доме нет, и вещей её тоже.

Олег вновь бросился в хату родителей и вернулся с новостью, что часть денег, собранная со свадьбы, пропала.

Свадьба постепенно утихала, только до самых пьяных ещё не дошла новость об исчезновении жениха.

Руфинка словно заледенела. Вокруг слышались маты и проклятья.

Цыгане наперебой выдвигали всевозможные варианты, что это всё могло значить. Истинная причина исчезновения троицы пока не доходила ни до кого.

И лишь Руфина всё поняла, почувствовала своим девичьим сердцем.

* * *

Карло, Санула и Таська вышли из автобуса на вокзале.

Ближайший поезд был до Красноярска в двенадцать ночи.

До этого времени их найдут. Значит, ехать на нём нельзя.

Цыгане не дураки, первым делом будут искать на вокзале, проверять отходящие поезда.

Решили сесть на электричку и доехать до ближайшего районного городка, а уже оттуда пересесть на любой проходящий.

— Санула, ты с нами? — Карло с надеждой смотрел на друга.

— Нет, Карло, зачем я вам? В семье третий лишний. Дайте потом как-нибудь знать, где вы и как. Я ждать буду. А сейчас ромалэ отвлеку.

— Как ты их отвлечешь? Братья прибьют тебя за то, что помог мне. Нельзя тебе возвращаться. Поехали с нами. Да и легче втроём.

Саня глянул на влюблённую парочку. Назад дороги уже нет.

Наверняка их хватились. Если его начнут сильно бить, может не выдержать и сдать голубков, рассказать, в какую сторону они рванули. А предавать друга он не хотел.

— Эх, хасиём моя голова. Поехали!

В электричке, подумав, решили, что сегодня на поезд садиться не стоит. Все проходящие идут из их города. И какой-нибудь умник из двухсот цыган догадается, что они могут так сделать. Непременно сядет несколько человек в состав до ближних городков.

Они вышли из электрички на какой-то маленькой станции, прикупив в тут же стоящем магазинчике продукты и воду, углубились в лес, решив выждать денька два. Погода стояла жаркая, осень только началась.

Наткнулись на небольшой ручей и решили устроиться около него.

Ножи у цыган были всегда с собой. Выстрогав колья и нарезав гибких березовых веток, соорудили что-то вроде шалаша, обвешав его Таськиными юбками и платками.

Санула же сделал себе просто настил из веток и сухой травы — подальше от лежбища влюбленной парочки.

— Эх, романтика! Табор уходит в небо! — засмеялся Карло.

— Не надо в небо. Там все плохо закончилось, — грустно вздохнула цыганка.

Сейчас Таське было страшно. Страшно и хорошо. Она подошла к Витьке, прильнула к плечу и поцеловала в щеку. Сашка отвернулся. А Витька обхватил её, прижал к себе крепко, вдохнул запах растрепанных волос, уткнулся в шею и стоял так, не шевелясь. И поняла Таська — ничего она не боится. Плевать ей на все законы и грехи. Всё готова вытерпеть ради Карло, ради любви его, ради себя. Он — жизнь её, любовь её, и чихать ей, что они двоюродные брат и сестра. Сердцу не прикажешь. Пусть "табор уходит в небо".

Глава 5

Руфина вторые сутки бродила по дому, словно тень. Есть ничего не ела, только воду пила. Как мать с отцом ни уговаривали, как ни утешали, она отказывалась от еды.

Подруги жалели её и проклинали Карло и Таську. А она молчала. Ни слова не обронила с той самой минуты, когда поняла, что Карло опозорил её и бросил.

Время как будто застыло. Словно черная воронка засосала её в себя, где не было ни дня, ни ночи.

Растерзанное сердце, придавленное тяжелым камнем, не переставало болеть. Она ощущала эту боль физически. От сердца боль разносилась по венам, скручивая все внутренности, пронзая мозг.

На третью ночь Славик услышал, как на улице радостно заворчал Барон, а в конюшне всхрапнула одна из лошадей. Кто-то из домочадцев вышел во двор.

Славян подумал что то, Ротя вышел справить нужду, и, подтянувшись к оконцу, хотел было окликнуть его, позвать составить компанию.

Бомж тяжело переживал за цыган, принявших его. Видел, как Барбиха и сам Ротя постарели, осунулись. Еще со свадьбы у него стояла бутылочка.

Цыган тогда сунул ему водку, чтобы тот выпил за здоровье молодых. Пить одному тяги не было, вот и ждал Славян, что с Ротей выпьют. Теперь уже не за здоровье, а с горя.

Только было рот открыл окликнуть цыгана, да так и застыл с открытым ртом. Во дворе был не Ротя. Руфинка потрепала Барона по голове, прижалась к нему, а потом направилась к конюшням.

Славян всё смотрел в окно, прислушивался к всхрапываниям коней, ждал, когда выйдет цыганушка. Но той всё не было, и сердце бывшего бомжа тревожно забилось от нехорошего предчувствия.

Сам не зная зачем, он на автомате прихватил нож и, выбежав из пристройки, направился к лошадям.

Двор освещался хорошо, свет проникал и в стойла. Руфинкины ноги Слава увидел сразу.

Крик он свой не услышал. Не помня, как подставил упавший стульчик, срезал веревку и повалился вместе с дивчиной, повисшей на его руках.

В доме же крик его слышали. И Ротя и Барбиха за несколько минут были возле него.

Хоронили Руфинку как женщину, она так и не призналась никому, что осталась девушкой.

Барбихи на похоронах не было — в больнице лежала, парализовало её.

Ротя поседел и постарел, словно его на двадцать лет вперед перебросило.

Свадьба, обернувшаяся похоронами, не оставила равнодушной никого. Наравне с причитаниями и плачем сыпались проклятия и угрозы.

Семьи бывшего жениха и Таськи на кладбище не пошли.

Таськина мать почернела лицом от слёз и стыда за дочь.

Мать Карло который день не поднималась с постели, в больницу ехать отказывалась. Одна из русских соседок с другой улицы приходила ставить ей уколы и капельницы домой, но давление так и не сбивалось. Отцы же обоих сбежавших детей — вместе с Лехой, Олегом и еще несколькими цыганами — облазили все ближайшие городки, наведались во все вокзальные кассы, расспрашивая кассирш. Троица как сквозь землю провалилась.

Вечером, после поминального обеда, цыганки убирали со столов, а мужики, стараясь поддержать Ротю, грозились убить проклятого Карло. Но тот не слышал их. Уставившись в одну точку, качался на стуле, словно маятник.

Славян, как тень, стоял за спиной Роти, положив руку ему на плечо.

Ромалы больше не подкалывали его, наоборот, обращали к нему взгляды с немой просьбой, присмотреть за убитым горем цыганом. Он кивнул им, говоря одними губами: "Идите. Я с ним".

Они пили водку молча. Пили всю ночь, но опьянение так и не приходило.

Под утро сломленный Ротя заснул за столом. А Слава ещё долго сидел, вспоминая свою семью и не замечая, как текут слёзы, скатываясь в щетину.

Вспоминал дочь, которая выкинула его из квартиры, как только умерла жена. Дочь не родная, но которую он воспитывал с малых лет и любил, как свою.

Родного сына, которому он оставил свою квартиру, думая, что ничто не разрушит его семейного счастья в новой семье. Двадцать лет он жил с любимой женщиной, даже не помышляя о её жилплощади. Он был в ней прописан всего год. Они с Ольгой не стали регистрироваться, жили гражданским браком. После развода с женой ему досталась по размену однушка, он её сдавал, отдавая деньги новой семье. А когда родной сын женился, Ольга была не против, чтобы он её подарил молодоженам. Тогда-то и прописала она сожителя к себе.

Леночка — дочка, привела после смерти матери зятя, мордоворота всего в наколках, и тот предельно ясно, дуя на сбитые об Славкины зубы костяшки пальцев, объяснил отчиму, что он здесь лишний. Слава, взглянув на молчавшую Лену, ушел.

Подался было к сыну, но тот пожал плечами:

— Извини, батя. Раньше думать надо было, сам виноват. Не хер было нас с матерью на всяких прошмандовок менять. У меня семья, куда я тебя. Поищи бабёнку с квартирой.

И Славка запил. Сначала ночевал у друзей, потом на работе в каморке. Но всё чаще и чаще он прикладывался к бутылке, заливая водкой память о любимой женщине и горечь с обидой на падчерицу, которую воспитывал с трех лет. В итоге на работе стал ходить пьяный или с похмелья. Его уволили.

И понеслась его жизнь по наклонной, пока не подобрал его цыган Ротя.

Славка поднялся из-за стола, вышел во двор, взял канистру с бензином и направился к дому Карло.

Глава 6.

— Ротя, Ротя, там бомжа твоего убивают! — Ротя ничего не понимая, хлопал спросонья глазами, на кричащего и дергающего его за рукав рубашки цыганенка.

— Кто? За что убивают? — до цыгана, наконец, дошел смысл того, что кричал ему пацан.

— Он хотел дом Карлы поджечь. Ланголо и Ботинки бьют его сейчас. А то и бензином обольют и подожгут! Убьют ведь, злые они.!

Ротя метнулся на второй этаж дома, вскрыл одну из половиц, и, достав оттуда обрез, побежал выручать Славку.

Цыгане молча смотрели на избиение русского. На крики и шум сбежались почти все ромалы, несмотря на раннее утро.

Отвязанные собаки кинулись на Славяна, как только он перелез через забор во двор дома отца Карло. Канистру он выронил из рук сразу, стараясь отбиться от рвущих его собак. Две здоровые овчарки валяли его по земле, вгрызаясь в тело, рвали пытающегося прикрыть руками лицо и поджавшего к животу ноги Славку. Не выдержав боли и страха, он закричал. Тогда-то на его крик и выбежали хозяева дома. Они кое-как отодрали собак от бомжа, удивившись, что он у них забыл. А потом увидели брошенную Славкой канистру с бензином.

Истерзанный собаками Славка, был почти без сознания от болевого шока, когда на него обрушились удары. Били ногами в живот и по голове. Топтались по безвольному телу. Лицо превращалось в месиво, ребра ломались от ударов подкованных железом ботинок.

Цыгане часто шили обувь на заказ, со шпорами и железными подковками на носках.

Отец пытался оттащить сыновей от бомжа, но те совсем озверели. Злость на опозорившего их брата, вылилась в забивание Славки.

Выстрел в воздух подействовал словно стоп — кадр.

Леха с удивлением смотрел на направленное ему в грудь дуло обреза.

— Ротя, ты что творишь? Совсем от горя крыша поехала? Зачем гАджо* поджигать нас отправил? А если бы сгорели все, не успели бы из дома выскочить? Мы сами с Витьки три шкуры спустим, как только поймаем. Но мать то наша, разве в ответе за него? — Ланголо орал, брызгая слюной и напирая на Ротю. Тот отступал под его напором, но обрез не убирал, всё так же направляя его Лёхе в грудь.

— Я его не отправлял. Он за Руфинку мою, сам вам мстить пошёл, пока я спал. Убивать его я вам не дам. Хватит того, что дочку мою на тот свет отправили, и жену в больницу. Глупый он, раз решил сделать такое, но я рад, что у меня такой друг. А теперь отошли от него, или я возьму все же грех на душу, и завалю хоть одного Малевича, за Руфинку свою.

Олег плюнул на лежащего без сознания Славку, сграбастал Ланголо за шкирку и поволок в дом.

Цыгане молчали. А когда Ротя обвел их тяжелым взглядом, стали расходиться по домам. И лишь двоюродный брат Барбихи, жены Роти, похлопал его по плечу.

— Правильно все ты сказал и сделал. Давай, помогу гАджо домой донести. А Карло еще ответит, за то, что с Руфинкой сделал.

Ротя посмотрел на него и кивнул:

— Ответит. Все мы перед богом ответ держать будем. Славку сейчас оттащим к остановке и скорую вызовем. Ты домой пойдешь, а я дождусь врачей, с ним в больницу поеду.

— У тебя точно ум от горя, Ротя, помутился. Врачи же в ментовку сразу сообщат. Ты что, Малевечей посадить хочешь? Цыгане тебе не простят такого. Не дело это ментам своих сдавать.

Ротя тяжело вздохнул, наклоняясь над окровавленным Славкой.

— Скажу, что нашел его, валяющегося на остановке. Ему в больницу надо. Шить надо. Вон кровища как хлещет.

— Это его собаки подрали. Куда полез, придурок! Поджигатель хренов.

Скорая приехала быстро. Чтобы поехать в больницу вместе со Славкой, Роте пришлось говорить, что он знает его. Что тот иногда за бутылку ему уголь кидает. И что если Славку не положат в больницу, а заштопают и отправят домой, он поможет ему добраться.

*гАджо -(не цыган) Русский

Глава 7.

Таська, Карло и Санула, выждали два дня после побега в лесу. А затем, на вахтовке, сунув шоферу золотые серьги, прихваченные цыганкой, добрались до отдаленного поселения, стоявшего у самой тайги. Там-то их цыгане точно не найдут.

Обустроились в заброшенном домишке, на самом краю селения. Местные жители недобро на них косились, удивляясь, каким ветром к ним занесло цыган.

Ещё через неделю Витька и Сашка, уже работали на местном элеваторе. Таська же, хозяйничала дома.

Потихоньку троица приживалась в деревне. Молодые девчонки бегали к цыганке гадать, и вечерами с удовольствием слушали цыганские песни под баян, который Карло купил у одного из местных.

Санула уже через месяц, перебрался жить к одной русской вдовушке. Она была чуть старше его, добрая и веселая. Цыганская душа Сашки, рвалась к своим, но он понимал, что назад пути нет, по крайней мере, сейчас. Нужно время, чтобы ромалы немного остыли, и простили ему поддержку друга. Жить в однокомнатном домике с влюбленной парой, он не хотел, поэтому предложение Любаши, перебраться к ней, он принял с радостью.

Он не клялся ей в любви, не обещал жить с ней до конца дней своих.

Он говорил:

— Любаня, не привыкай ко мне. Не верь цыгану, не сможет он запертой птицей сидеть. Улечу я от тебя.

Она же смеялась, теребя его кудри:

— Немного счастья — да все моё. А если еще и цыганёнка мне сделаешь, такого же кудрявого, да глазастого, мне и не нужно больше ничего.

Муж её утонул по пьяне. Пожили они всего полгода, и осталась Любаня молодой вдовой, даже не успев зачать от любимого.

— Осуждать тебя ваши будут, как безотцовщину-то родишь. Иль мне ребенка отдашь? — смотрел на неё осуждающе Санула.

— Ага, щас! — смеялась беззаботно вдова — Да пусть языками чешут. Ребеночка хочу, а здесь замуж идти не за кого. Пьют мужики. А детей от алкашей рожать не хочу. Да и при месте все. Бабы мне волосы повыдергают за своих. А так, будет у меня цыганенок расти, радость бабья. А может и ты ещё вернешься, когда, к сыночку то. Аль меня в город заберёшь.

— Дура баба — пожимал плечами Санула, и целовал вдовушку крепко, страстно. Любил горячо, по-цыгански.

* * *

Карло с Таськой каждый день ругались. Вернее ругалась Таська, а Карло её подначивал и наслаждался потоком ругани на его голову. Всё было как раньше, с той лишь разницей, что Витьке нравилось затыкать рот Таське, валя её на перину и наслаждаясь возмущенным бухтением в его рот. Он любил её губы, он любил её всю. Такую вот, скандальную и противную. Ради неё он пахал на элеваторе, натирая мозоли, на не привыкших к труду руках. Ради неё он готов был забыть свою семью, и остаться в этой забытой богом деревне.

Цыганка же плакала, когда его не было дома. Ей было жалко мать и отца. Жалко сестер, на которых теперь будут тыкать пальцем, и которым тяжело будет выйти из-за неё замуж. Вся семья опозорена её поступком. И ей было стыдно за своё счастье.