|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
1985 год
Глава 1
Цыган Карло — девятнадцатилетний красавец, с чёрными, как уголь кудрями, с белозубой улыбкой, и взглядом — словно кипящая смола. Глянет и прожжёт до самого сердца.
А голос — заслушаешься! Как затянет цыганские напевы под гитару или баян — мурашки по коже. Чечётку отбивает так, что глаз не отвести.
Ни одна девчонка русская, по нему слёзы лила, многим он головы вскружил, многим сердечко разбил.
У самого же Карло, в душе поселились две страсти: кони и его двоюродная сестра Таська.
Таська цыганка боевая, палец в рот не клади. Даже отец с ней сладить не мог. Что у девки на уме, то и на языке, а что в руках — то и на голове у того, кто ей шибко не угодил.
Карло часто ходил в таких. Его так и тянуло позлить да подзадорить сеструху.
Родных сестер у него не было. Были два старших брата — Ботинки и Ланголо.
Карло на самом деле был Витькой, Ботинки — Олегом, а Ланголо — Лёшкой. Но по именам братьев давно уже никто не называл.
В детстве Витька любил смотреть мультик про Карлсона, но выговорить имя своего любимца не мог. Вот и звал человечка с вентилятором Карло, а братья его передразнивали. Так и прилипло.
Олег прозвище получил за то, что был роста маленького, а обувь носил богатырскую да еще с длинным носком. Казалось, что сначала идут ботинки, а потом только сам их владелец.
Ну, а Леха на всех гулянках, как подвыпьет, так и затянет одну и ту же песню: "Ланголо, ланголо".
И песня эта из одного слова состоит. Так достанет со своим "ланголо", что обязательно от кого-нибудь огребет, иначе его не заткнуть. Самое интересное, что он и сам не знал, что это за "ланголо" такое, и откуда оно к нему прицепилось. А почему оно поется, тем более не ведал.
У Таськи было две сестры и ни одного брата.
Жили их семьи по соседству. Вообще, все цыгане расположились своим осевшим табором на одной улице в частном секторе, умудрившись скупить на ней все дома.
И только у Таськиной семьи дом был на двоих хозяев, и соседями их были русские. Пожилая женщина и её сын со снохой.
Жили соседи дружно, часто бегали друг к другу. Таська с сестрами, чтобы отдохнуть от цыганского дурдома, то бишь от бесконечных родственничков и гостей, а молодые русские — Володька и его жена Иринка, — чтобы послушать цыганских песен, да баек.
Володька, как и Карло, очень любил лошадей. Но завести своего коня финансы не позволяли. Витька же менял их как перчатки. Откуда берет деньги, никогда не говорил. Да и где лошадок покупал, тоже молчал.
Был у Витьки закадычный дружок Санула. Звали его Саня, а почему стал Санулой, уже и не помнил никто. У цыган вообще не принято было называть друг друга по паспортным именам.
Девчатам — и тем прозвища давали. Таськину старшую сестру Галку звали Галючкой, а младшую Римку — Зубаткой. У нее передние зубы кривые были. И только Таська оставалась Таськой. Попробуй дай такой прозвище, живо сковородкой по башке настучит.
Красавицей она не была. Даже наоборот: рот большой, нос картошкой. А вот глаза! Синие-синие, что было редкостью у цыган. Сама черная, смуглая, а глаза, как два озера — в обрамлении длиннющих ресниц. Встретишься взглядом и утонешь. И плевать становится на большой рот и нос картошкой.
И только тумак да крик во всю глотку: "Хасиём твоя тупая башка! Чего вылупился, придурок!" — быстро приводят в чувства.
Вот и утонул, захлебнулся Карло в этих синих очах. И не вынырнуть, не прийти в себя. Знал, что грех влюбиться в сестру двоюродную, знал, что прибьют отец и братья, но ничего не мог с собой поделать.
Всё меньше и меньше стал улыбаться веселый цыган, все грустнее и грустнее были его песни. Рвал он душу ими тем, кто его слушал.
Заставлял лить слезы цыганок и тяжело вздыхать и качать головами ничего не понимающих цыган.
Мать извелась вся, глядя, как угасает огонь в глазах сына.
Они с отцом думали, что влюбился Витька в русскую девчонку. И страдает от неразделенной любви или от того, что родители девушки не разрешают якшаться с цыганом. И только Санула знал правду. Только ему открыл свое сердце Карло.
Таська же ловила на себе взгляды брата. Видела, как он смотрит на неё. Боль, тоска, безысходность в некогда искрящихся глазах заставляли сжиматься её сердце.
Она ведь не была злой. Она просто была другой. Не хотела цыганской покорности, что была в их женщинах. Её бунтарская душа не принимала подчинения. Она завидовала русским женщинам, которые могли ходить без платка и в джинсах. Которые делали, что хотели, не подчиняясь правилам и мужчинам. Цыганки же никогда не наденут короткую юбку или брюки. А выйдя замуж, носят на голове платки. Не будут целоваться с любимым у кого-то на виду. На праздниках не сядут рядом с мужем или парнем, чтобы тот поухаживал, а будут сидеть за отдельным женским столом.
А свадьба! Она не могла представить этого унижения, когда прямо там, на свадьбе, жених уводил невесту в специально отведенную комнату и лишал девственности. А затем женщины выносили простынь, уложив её на большое блюдо, так, чтобы кровяное пятно было всем видно. Зареванную же невесту жених выносил к народу на руках.
Позор, если простынь оказалась чиста. Позор ей и родителям. Всю свадьбу оплатят тогда они. И долго будут прятать глаза от осуждающих взглядов. Не смогли воспитать достойную дочь.
Новое поколение цыган иногда нарушало все эти традиции, но очень тяжело было жить без поддержки семьи.
Работать цыгане не умели и не хотели. Женщины в основном ворожили, воровали и торговали шалями.
Мужики занимались конокрадством или сбором стеклотары по деревням. Но в основном жили за счет женщин.
Она не хотела такой жизни. Она хотела замуж за русского. Но где его взять-то, русского? Вот и сидела в девках, в свои двадцать два. Как только восемнадцать исполнилось, засылали цыгане сватов, да разогнала она всех женихов, своим нестерпимым характером. А после двадцати, уже и смельчаков таких не было.
Никто из цыган не хотел своенравной, скандальной жены. И её непокорное сердце всё больше и больше отзывалось на взгляды Витьки. Он ведь тоже бунтарь, раз влюбился в сестру.
Глава 2
Цыганушке Руфине исполнилось восемнадцать.
Это радостное событие они отмечали с девчонками — такими же молодыми цыганками — у Руфины дома. Она у родителей была одна, и они дочь баловали и позволяли многое, в отличие от других цыган. Жили они зажиточно.
Мать Руфины была знатной ворожейкой, а отец не гнушался разводить хозяйство. Их двор был полон живности. Помимо лошадей, они держали пару коровок, свиней и коз. Козы были пуховые, и в свободное от гаданий и приворотов время мать Руфины — Алла, по прозвищу Барбиха, пряла и вязала носки с рукавицами, раздавая непутевой родне, которая теряла их через каждую неделю.
В хозяйстве отцу помогал русский бомж Славик. Ротя — так кликали отца — подобрал его избитого дружками и замерзающего на какой-то станции. С тех пор Славик так и прижился у них. Возраста он был неопределенного.
О себе рассказывать не любил. Документов у него не было.
Жил он в пристройке к дому. Славик настолько проникся разведением хозяйства, что даже пить почти бросил. Почти — это потому что Ротя тоже к бутылочке иногда прикладывался. С цыганами пить не любил, они его вечно подкалывали, что он совсем русняком заделался. И постоянно Славика при нем обзывали батраком, а Ротя терпеть не мог этого слова. Ему Славика было жалко. Он его не держал, но тому некуда было податься. А работали они наравне. И сено заготавливали, и поле под картошку на коне пахали.
Пахотой они зарабатывали неплохие деньги. Русские часто нанимали вспахать огород. Цыган Славику деньги давал, но тот не брал.
"Зачем? — говорил бывший бомж. — Ну, возьму я их, пойду в город, пропью. Тут же старые собутыльники объявятся, и я опять очнусь где-нибудь в канаве. Если очнусь".
Ротя откладывал Славяну деньги на черный день, на старость, как он говорил.
Вот и выпивали они иногда со Славиком без цыганской оравы.
В самый разгар девчачьих посиделок за одной из цыганушек пришел брат с друзьями. Одним из друзей был Карло. Руфина и Карло друг друга знали, но почти не виделись. Витька Руфине нравился, и теперь, когда она стала взрослой, девушка решила дать ему это понять.
Руфинка перешептывалась с подругами, стреляя в Карло глазами, и они громко хихикали, поглядывая на парней. Те, в свою очередь, отпускали шуточки в их сторону. В итоге, набрав всякой снеди и вина, вся компания отправилась на ближайшую поляну за домами. Весь вечер пели и плясали под баян с гитарами. Почти все парни умели на них играть. Получился целый концерт. Их компания к ночи выросла в несколько раз. Со своей закуской и выпивкой вместе с молодежью разгулялись и взрослые. Русские с соседних улиц тоже подходили послушать цыганские песни, посмотреть на танцы.
Руфина подпевала поющему Карло, их голоса переплетались в сумерках под треск костров и летящие искры, наполняя сердца грустью и томлением. Слушали их, замерев. Мурашки по коже, до самых корней волос — от переливов этого дуэта. В абсолютной тишине замерших людей пели две души о неразделённой любви, о цыганской страсти. У женщин в глазах слёзы, у парней костры.
Долго стояла тишина после их песни. И вдруг подскочила Руфинка, крикнула баянисту: "А ну, играй Цыганочку, плясать будем!" — и выдернула из круга Витьку. Закружила, увлекла за собой. И ожил Карло, пустился вприсядку да чечётку отбивать.
После вечера этого стал Карло частым гостем у Роти с Барбихой.
С Таськой же он старался не встречаться. А встретившись, избегал смотреть в её колдовские глаза и молча проглатывал её злые шутки о нём и Руфине.
Руфина и так была дивчиной красивой, а как стал к ним захаживать Витька, так совсем девка расцвела. Глаза, словно яркие звёзды сияют, улыбка, как нежный новорожденный месяц, смех, словно бубенцы цыганские, звенит.
Мать с отцом нарадоваться за дочку не могут, видя её влюблённую и счастливую.
Отец приданое готовит, чувствуя, что заявятся скоро сваты.
Сваты не заставили себя ждать, и на осень была назначена свадьба.
Глава 3
Свадьбу играли в двух дворах. Родители Карло разобрали забор между своим домом и домом старшего сына Лёшки — Ланголо.
Собралось больше двухсот взрослых цыган. Приехали все родственники из других городов. Детвора бегала тут же.
Таська на свадьбу не пошла, сказалась больной. А перед самой свадьбой Карло старался с ней не встречаться, она как сдурела.
Яд так и капал с цыганского языка. Витькино молчание на шпильки раздражало её ещё больше, и она готова была глаза ему выцарапать.
Она ненавидела эту выскочку Руфинку, ненавидела Карло за то, что он предал её надежды. В сердце кипела черная, жгучая смола.
Таська прекрасно понимала, что Карло поступает так, потому что иначе нельзя, потому что это выход. Не быть им вместе, не позволят. Грех это. Знала, но простить не могла.
Они даже словом ни разу не перемолвились о своей тайной страсти, но она всё равно считала, что Витька предал их неразвившуюся любовь.
Витька же сидел как мученик на своём торжестве.
Руфинка всё щебетала и радовалась. Птичкой заливалась вместе с певшими женщинами, а он убеждал себя, что правильно поступил.
Цыгане плясали, пели, веселились. Поздравления, напутствия, шутки — все это проходило мимо Витьки.
"Как во сне" — думал он.
Санула, сидевший рядом, видел настроение друга. Тронул его рукой, кивнул в сторону уборной. Вокруг бегали дети, толкаясь и смеясь.
Саня молча сунул Карло что-то в руку и тихо, чуть ли не в самое ухо:
— Шприц с кровью, на всякий случай. Если не сможешь сейчас.
Витька с благодарностью посмотрел на него. Он знал, что не сможет. И так весь на нервах, ещё и обстановка. Если Руфинка согласится, конечно. Что она девушка нетронутая, он даже не сомневался, так что ему доказательства не нужны.
Руфина согласилась сразу. Ей тоже было страшно и неприятно вот так, чуть ли не при всех, когда за дверью бегают неугомонные дети, когда во дворе более двух сотен цыган ждут лишения её девственности, впервые отдать себя мужчине.
Растрепанную и чуть заплаканную невесту Витька вынес на руках, вслед за несущими разнос с простыней цыганками.
Чтобы заплакать, Руфе пришлось вспомнить своего любимого умершего пса, натереть кулаком глаза, так, чтоб тушь защипала, а после этого смыть макияж.
Поздравления посыпались по второму кругу, молодых одарили подарками. Карло сначала выливал спиртное под стол, но потом все чаще и чаще стал "пригублять".
Свадьба все больше казалась чужой, тоска всё сильнее сдавливала свой обруч.
Никто, кроме Санулы, не видел, как Витька зашёл сначала в дом, а затем вышел за ворота. Сашка вышел за ним, оглянувшись на пляшущую невесту.
Таська, зареванная и злая, прибиралась после собственного погрома, когда на пороге появился Карло. Она так и застыла с веником в руке, глядя на кузена.
Витька бухнулся перед ней на колени, обхватил её ноги, уткнулся в живот, а она запустила пальцы в его кудри и прижала к себе.
— Собирайся, бежим.
— Куда, Карло? Куда бежать от ромалэ *1, везде они нас найдут.
— Куда глаза глядят, бежим. Ловэ *2 я взял, на дорогу хватит, а там как бог положит.
— Да ты никак бравинта *3 напился. Хасиём твоя шэро *4.
— Трезвый я, Таська. Не могу без тебя, свет не мил.
— Совсем хасиём чяво *5.
— Ило миро *6, поехали со мной. Всё ведь ради тебя бросил. Руфинку вон, опозорил, родителей. Поехали, иначе не жизнь мне.
— Хасиём мэ, чяёри *7. Поехали!
Покидала Таська вещи свои в сумку, сгребла золото, что родители ей дарили, сунула в лифчик деньги, прихватила паспорт, глянула в последний раз на дом свой, утерла слёзы и вышла к Карло.
______________________________________________________________
1 Ромалэ— цыгане
2 Ловэ— деньги
3 Бравинта — водка
4 Хасиём твоя шэро — пропала твоя голова.
5 Хасиём чяво — пропал парень.
6 Ило миро — сердце моё.
7 Хасиём мэ чяёри — пропала я девка.
Глава 4
Свадьба была в самом разгаре. Пляски и песни, как круговорот, набирали силу с каждой выпитой цыганами рюмкой.
Руфинка не отставала от других девчат. Её белое платье с широким подолом, сшитое на цыганский манер, мелькало среди танцующих. Что Карло нет во дворе, она не обратила внимания.
К столу, где сидел отец жениха, подбежала толпа галдящих ребятишек, они наперебой старались перекричать музыку и подбадривающие танцоров крики цыган. Взрослые от них отмахивались.
Тогда один из цыганят юркнул в круг танцующих и ухватил Руфину за подол.
— Мы видели Карло. Они с Таськой куда-то пошли. И у них с собой огромная сумка. С ними ещё Санула.
— Где видели? Куда пошли? — не поняла Руфинка.
— Возле Таськиной хаты. Они в сторону остановки пошли.
Остальные ребятишки, по-видимому, всё-таки докричались до кого-то из взрослых.
Ничего не понимающие цыгане спрашивали друг у друга, где Карло, не поверив детям.
Леха и Олег кинулись в дом. Не обнаружив брата и там, Ланголо подхватил одну из Таськиных сестёр, которые всё ещё пели песни за женским столом и они вместе вышли.
Большинство цыган веселилось дальше. Новость пока не распространилась.
Только родители Таськи и Карло, сама Руфинка да некоторые цыгане, те, кто слышал ребятишек, ломали голову, что бы всё это могло значить. Чего им здесь дети наплели.
Вернувшиеся Ланголо и Зубатка, огорошили родичей, что сестры в доме нет, и вещей её тоже.
Олег вновь бросился в хату родителей и вернулся с новостью, что часть денег, собранная со свадьбы, пропала.
Свадьба постепенно утихала, только до самых пьяных ещё не дошла новость об исчезновении жениха.
Руфинка словно заледенела. Вокруг слышались маты и проклятья.
Цыгане наперебой выдвигали всевозможные варианты, что это всё могло значить. Истинная причина исчезновения троицы пока не доходила ни до кого.
И лишь Руфина всё поняла, почувствовала своим девичьим сердцем.
* * *
Карло, Санула и Таська вышли из автобуса на вокзале.
Ближайший поезд был до Красноярска в двенадцать ночи.
До этого времени их найдут. Значит, ехать на нём нельзя.
Цыгане не дураки, первым делом будут искать на вокзале, проверять отходящие поезда.
Решили сесть на электричку и доехать до ближайшего районного городка, а уже оттуда пересесть на любой проходящий.
— Санула, ты с нами? — Карло с надеждой смотрел на друга.
— Нет, Карло, зачем я вам? В семье третий лишний. Дайте потом как-нибудь знать, где вы и как. Я ждать буду. А сейчас ромалэ отвлеку.
— Как ты их отвлечешь? Братья прибьют тебя за то, что помог мне. Нельзя тебе возвращаться. Поехали с нами. Да и легче втроём.
Саня глянул на влюблённую парочку. Назад дороги уже нет.
Наверняка их хватились. Если его начнут сильно бить, может не выдержать и сдать голубков, рассказать, в какую сторону они рванули. А предавать друга он не хотел.
— Эх, хасиём моя голова. Поехали!
В электричке, подумав, решили, что сегодня на поезд садиться не стоит. Все проходящие идут из их города. И какой-нибудь умник из двухсот цыган догадается, что они могут так сделать. Непременно сядет несколько человек в состав до ближних городков.
Они вышли из электрички на какой-то маленькой станции, прикупив в тут же стоящем магазинчике продукты и воду, углубились в лес, решив выждать денька два. Погода стояла жаркая, осень только началась.
Наткнулись на небольшой ручей и решили устроиться около него.
Ножи у цыган были всегда с собой. Выстрогав колья и нарезав гибких березовых веток, соорудили что-то вроде шалаша, обвешав его Таськиными юбками и платками.
Санула же сделал себе просто настил из веток и сухой травы — подальше от лежбища влюбленной парочки.
— Эх, романтика! Табор уходит в небо! — засмеялся Карло.
— Не надо в небо. Там все плохо закончилось, — грустно вздохнула цыганка.
Сейчас Таське было страшно. Страшно и хорошо. Она подошла к Витьке, прильнула к плечу и поцеловала в щеку. Сашка отвернулся. А Витька обхватил её, прижал к себе крепко, вдохнул запах растрепанных волос, уткнулся в шею и стоял так, не шевелясь. И поняла Таська — ничего она не боится. Плевать ей на все законы и грехи. Всё готова вытерпеть ради Карло, ради любви его, ради себя. Он — жизнь её, любовь её, и чихать ей, что они двоюродные брат и сестра. Сердцу не прикажешь. Пусть "табор уходит в небо".
Глава 5
Руфина вторые сутки бродила по дому, словно тень. Есть ничего не ела, только воду пила. Как мать с отцом ни уговаривали, как ни утешали, она отказывалась от еды.
Подруги жалели её и проклинали Карло и Таську. А она молчала. Ни слова не обронила с той самой минуты, когда поняла, что Карло опозорил её и бросил.
Время как будто застыло. Словно черная воронка засосала её в себя, где не было ни дня, ни ночи.
Растерзанное сердце, придавленное тяжелым камнем, не переставало болеть. Она ощущала эту боль физически. От сердца боль разносилась по венам, скручивая все внутренности, пронзая мозг.
На третью ночь Славик услышал, как на улице радостно заворчал Барон, а в конюшне всхрапнула одна из лошадей. Кто-то из домочадцев вышел во двор.
Славян подумал что то, Ротя вышел справить нужду, и, подтянувшись к оконцу, хотел было окликнуть его, позвать составить компанию.
Бомж тяжело переживал за цыган, принявших его. Видел, как Барбиха и сам Ротя постарели, осунулись. Еще со свадьбы у него стояла бутылочка.
Цыган тогда сунул ему водку, чтобы тот выпил за здоровье молодых. Пить одному тяги не было, вот и ждал Славян, что с Ротей выпьют. Теперь уже не за здоровье, а с горя.
Только было рот открыл окликнуть цыгана, да так и застыл с открытым ртом. Во дворе был не Ротя. Руфинка потрепала Барона по голове, прижалась к нему, а потом направилась к конюшням.
Славян всё смотрел в окно, прислушивался к всхрапываниям коней, ждал, когда выйдет цыганушка. Но той всё не было, и сердце бывшего бомжа тревожно забилось от нехорошего предчувствия.
Сам не зная зачем, он на автомате прихватил нож и, выбежав из пристройки, направился к лошадям.
Двор освещался хорошо, свет проникал и в стойла. Руфинкины ноги Слава увидел сразу.
Крик он свой не услышал. Не помня, как подставил упавший стульчик, срезал веревку и повалился вместе с дивчиной, повисшей на его руках.
В доме же крик его слышали. И Ротя и Барбиха за несколько минут были возле него.
Хоронили Руфинку как женщину, она так и не призналась никому, что осталась девушкой.
Барбихи на похоронах не было — в больнице лежала, парализовало её.
Ротя поседел и постарел, словно его на двадцать лет вперед перебросило.
Свадьба, обернувшаяся похоронами, не оставила равнодушной никого. Наравне с причитаниями и плачем сыпались проклятия и угрозы.
Семьи бывшего жениха и Таськи на кладбище не пошли.
Таськина мать почернела лицом от слёз и стыда за дочь.
Мать Карло который день не поднималась с постели, в больницу ехать отказывалась. Одна из русских соседок с другой улицы приходила ставить ей уколы и капельницы домой, но давление так и не сбивалось. Отцы же обоих сбежавших детей — вместе с Лехой, Олегом и еще несколькими цыганами — облазили все ближайшие городки, наведались во все вокзальные кассы, расспрашивая кассирш. Троица как сквозь землю провалилась.
Вечером, после поминального обеда, цыганки убирали со столов, а мужики, стараясь поддержать Ротю, грозились убить проклятого Карло. Но тот не слышал их. Уставившись в одну точку, качался на стуле, словно маятник.
Славян, как тень, стоял за спиной Роти, положив руку ему на плечо.
Ромалы больше не подкалывали его, наоборот, обращали к нему взгляды с немой просьбой, присмотреть за убитым горем цыганом. Он кивнул им, говоря одними губами: "Идите. Я с ним".
Они пили водку молча. Пили всю ночь, но опьянение так и не приходило.
Под утро сломленный Ротя заснул за столом. А Слава ещё долго сидел, вспоминая свою семью и не замечая, как текут слёзы, скатываясь в щетину.
Вспоминал дочь, которая выкинула его из квартиры, как только умерла жена. Дочь не родная, но которую он воспитывал с малых лет и любил, как свою.
Родного сына, которому он оставил свою квартиру, думая, что ничто не разрушит его семейного счастья в новой семье. Двадцать лет он жил с любимой женщиной, даже не помышляя о её жилплощади. Он был в ней прописан всего год. Они с Ольгой не стали регистрироваться, жили гражданским браком. После развода с женой ему досталась по размену однушка, он её сдавал, отдавая деньги новой семье. А когда родной сын женился, Ольга была не против, чтобы он её подарил молодоженам. Тогда-то и прописала она сожителя к себе.
Леночка — дочка, привела после смерти матери зятя, мордоворота всего в наколках, и тот предельно ясно, дуя на сбитые об Славкины зубы костяшки пальцев, объяснил отчиму, что он здесь лишний. Слава, взглянув на молчавшую Лену, ушел.
Подался было к сыну, но тот пожал плечами:
— Извини, батя. Раньше думать надо было, сам виноват. Не хер было нас с матерью на всяких прошмандовок менять. У меня семья, куда я тебя. Поищи бабёнку с квартирой.
И Славка запил. Сначала ночевал у друзей, потом на работе в каморке. Но всё чаще и чаще он прикладывался к бутылке, заливая водкой память о любимой женщине и горечь с обидой на падчерицу, которую воспитывал с трех лет. В итоге на работе стал ходить пьяный или с похмелья. Его уволили.
И понеслась его жизнь по наклонной, пока не подобрал его цыган Ротя.
Славка поднялся из-за стола, вышел во двор, взял канистру с бензином и направился к дому Карло.
Глава 6.
— Ротя, Ротя, там бомжа твоего убивают! — Ротя ничего не понимая, хлопал спросонья глазами, на кричащего и дергающего его за рукав рубашки цыганенка.
— Кто? За что убивают? — до цыгана, наконец, дошел смысл того, что кричал ему пацан.
— Он хотел дом Карлы поджечь. Ланголо и Ботинки бьют его сейчас. А то и бензином обольют и подожгут! Убьют ведь, злые они.!
Ротя метнулся на второй этаж дома, вскрыл одну из половиц, и, достав оттуда обрез, побежал выручать Славку.
Цыгане молча смотрели на избиение русского. На крики и шум сбежались почти все ромалы, несмотря на раннее утро.
Отвязанные собаки кинулись на Славяна, как только он перелез через забор во двор дома отца Карло. Канистру он выронил из рук сразу, стараясь отбиться от рвущих его собак. Две здоровые овчарки валяли его по земле, вгрызаясь в тело, рвали пытающегося прикрыть руками лицо и поджавшего к животу ноги Славку. Не выдержав боли и страха, он закричал. Тогда-то на его крик и выбежали хозяева дома. Они кое-как отодрали собак от бомжа, удивившись, что он у них забыл. А потом увидели брошенную Славкой канистру с бензином.
Истерзанный собаками Славка, был почти без сознания от болевого шока, когда на него обрушились удары. Били ногами в живот и по голове. Топтались по безвольному телу. Лицо превращалось в месиво, ребра ломались от ударов подкованных железом ботинок.
Цыгане часто шили обувь на заказ, со шпорами и железными подковками на носках.
Отец пытался оттащить сыновей от бомжа, но те совсем озверели. Злость на опозорившего их брата, вылилась в забивание Славки.
Выстрел в воздух подействовал словно стоп — кадр.
Леха с удивлением смотрел на направленное ему в грудь дуло обреза.
— Ротя, ты что творишь? Совсем от горя крыша поехала? Зачем гАджо* поджигать нас отправил? А если бы сгорели все, не успели бы из дома выскочить? Мы сами с Витьки три шкуры спустим, как только поймаем. Но мать то наша, разве в ответе за него? — Ланголо орал, брызгая слюной и напирая на Ротю. Тот отступал под его напором, но обрез не убирал, всё так же направляя его Лёхе в грудь.
— Я его не отправлял. Он за Руфинку мою, сам вам мстить пошёл, пока я спал. Убивать его я вам не дам. Хватит того, что дочку мою на тот свет отправили, и жену в больницу. Глупый он, раз решил сделать такое, но я рад, что у меня такой друг. А теперь отошли от него, или я возьму все же грех на душу, и завалю хоть одного Малевича, за Руфинку свою.
Олег плюнул на лежащего без сознания Славку, сграбастал Ланголо за шкирку и поволок в дом.
Цыгане молчали. А когда Ротя обвел их тяжелым взглядом, стали расходиться по домам. И лишь двоюродный брат Барбихи, жены Роти, похлопал его по плечу.
— Правильно все ты сказал и сделал. Давай, помогу гАджо домой донести. А Карло еще ответит, за то, что с Руфинкой сделал.
Ротя посмотрел на него и кивнул:
— Ответит. Все мы перед богом ответ держать будем. Славку сейчас оттащим к остановке и скорую вызовем. Ты домой пойдешь, а я дождусь врачей, с ним в больницу поеду.
— У тебя точно ум от горя, Ротя, помутился. Врачи же в ментовку сразу сообщат. Ты что, Малевечей посадить хочешь? Цыгане тебе не простят такого. Не дело это ментам своих сдавать.
Ротя тяжело вздохнул, наклоняясь над окровавленным Славкой.
— Скажу, что нашел его, валяющегося на остановке. Ему в больницу надо. Шить надо. Вон кровища как хлещет.
— Это его собаки подрали. Куда полез, придурок! Поджигатель хренов.
Скорая приехала быстро. Чтобы поехать в больницу вместе со Славкой, Роте пришлось говорить, что он знает его. Что тот иногда за бутылку ему уголь кидает. И что если Славку не положат в больницу, а заштопают и отправят домой, он поможет ему добраться.
*гАджо -(не цыган) Русский
Глава 7.
Таська, Карло и Санула, выждали два дня после побега в лесу. А затем, на вахтовке, сунув шоферу золотые серьги, прихваченные цыганкой, добрались до отдаленного поселения, стоявшего у самой тайги. Там-то их цыгане точно не найдут.
Обустроились в заброшенном домишке, на самом краю селения. Местные жители недобро на них косились, удивляясь, каким ветром к ним занесло цыган.
Ещё через неделю Витька и Сашка, уже работали на местном элеваторе. Таська же, хозяйничала дома.
Потихоньку троица приживалась в деревне. Молодые девчонки бегали к цыганке гадать, и вечерами с удовольствием слушали цыганские песни под баян, который Карло купил у одного из местных.
Санула уже через месяц, перебрался жить к одной русской вдовушке. Она была чуть старше его, добрая и веселая. Цыганская душа Сашки, рвалась к своим, но он понимал, что назад пути нет, по крайней мере, сейчас. Нужно время, чтобы ромалы немного остыли, и простили ему поддержку друга. Жить в однокомнатном домике с влюбленной парой, он не хотел, поэтому предложение Любаши, перебраться к ней, он принял с радостью.
Он не клялся ей в любви, не обещал жить с ней до конца дней своих.
Он говорил:
— Любаня, не привыкай ко мне. Не верь цыгану, не сможет он запертой птицей сидеть. Улечу я от тебя.
Она же смеялась, теребя его кудри:
— Немного счастья — да все моё. А если еще и цыганёнка мне сделаешь, такого же кудрявого, да глазастого, мне и не нужно больше ничего.
Муж её утонул по пьяне. Пожили они всего полгода, и осталась Любаня молодой вдовой, даже не успев зачать от любимого.
— Осуждать тебя ваши будут, как безотцовщину-то родишь. Иль мне ребенка отдашь? — смотрел на неё осуждающе Санула.
— Ага, щас! — смеялась беззаботно вдова — Да пусть языками чешут. Ребеночка хочу, а здесь замуж идти не за кого. Пьют мужики. А детей от алкашей рожать не хочу. Да и при месте все. Бабы мне волосы повыдергают за своих. А так, будет у меня цыганенок расти, радость бабья. А может и ты ещё вернешься, когда, к сыночку то. Аль меня в город заберёшь.
— Дура баба — пожимал плечами Санула, и целовал вдовушку крепко, страстно. Любил горячо, по-цыгански.
* * *
Карло с Таськой каждый день ругались. Вернее ругалась Таська, а Карло её подначивал и наслаждался потоком ругани на его голову. Всё было как раньше, с той лишь разницей, что Витьке нравилось затыкать рот Таське, валя её на перину и наслаждаясь возмущенным бухтением в его рот. Он любил её губы, он любил её всю. Такую вот, скандальную и противную. Ради неё он пахал на элеваторе, натирая мозоли, на не привыкших к труду руках. Ради неё он готов был забыть свою семью, и остаться в этой забытой богом деревне.
Цыганка же плакала, когда его не было дома. Ей было жалко мать и отца. Жалко сестер, на которых теперь будут тыкать пальцем, и которым тяжело будет выйти из-за неё замуж. Вся семья опозорена её поступком. И ей было стыдно за своё счастье.
Забрюхатила Таська с первым снегом. И не знали они с Витькой, радоваться им, или плакать. Была надежда, что с рождением ребенка, их оставят в покое. Что простят цыгане, смирятся родственники. И можно будет вернуться в город, или поселиться в каком другом, не опасаясь расправы. И был страх, что от смешения родной крови, родится больной ребенок.
Мучила и неизвестность. Как там дома? Как матеря?
* * *
Сашка же, в своих мыслях неизменно думал о Руфине. Оправилась ли цыганушка, от предательства Карлы? Сильно ли она ненавидит его, Саню, за то, что он помог Витьке? Сможет ли он вымолить у нее прощение? И согласится ли она выйти за него?
Руфинка ему нравилась очень. Но Саня видел, что девушка любит его друга. Видел, как горели глаза у цыганки, когда смотрела она на Витьку.
Сашка совсем запутался в своих мыслях. Он жалел теперь, что не остался и не поддержал Руфину.
С каждым днем желание рвануть к ней, было все сильнее. И лишь боязнь навредить Карло и Таське, удерживала его в деревне.
Любаша окружила его заботой и любовью. Но Санула чувствовал себя племенным жеребцом, которого держат в конюшне. Лелеют, заботятся, но на волю не выпускают. И он все больше понимал, что долго не выдержит.
Глава 8
Месяц летел, за месяцем. Заснеженные улицы поселения нагоняли унылое настроение. Из тайги все чаще в деревню заходило зверье.
Мужики подстрелили облезлого, худого шатуна, задравшего собаку, сидевшую на цепи у одного из жителей.
Дворы заносило за ночь, огромными сугробами. Жители с первыми лучами солнца начинали прочищать дорожки к стайкам и за двор, все больше увеличивая объем снега по бокам от этих самых дорожек. В середине января ударили сорокаградусные морозы. Деревня словно вымерла.
Дом у Таськи с Карло был холодным. Карло день и ночь сидел у печи, поддерживая огонь — уголь был старым, превратившимся в пыль. Вообще было удивительно, как он сохранился в углярке заброшенного дома.
Печь топилась с него плохо, приходилось постоянно шуровать угли.
Не привык цыган к женской работе. Дома он к печке не знал, с какой стороны подойти. Все домашние дела были на матери. Ни отец, ни он, ни братья, даже не знали, когда привозили уголь, кто его скидывал и как топится печь.
Уголь мать, конечно, не скидывала, нанимала русняков,как и поставить забор, или наколоть дрова. Всегда находились рабочие руки среди русских, за бутылку — другую.
А вот печку топила она. Мужики вставали обычно уже к полудню, или в обед, когда в доме было тепло, прибрано и сготовлено. По дому ходили обутыми, лузгали семечки прямо на пол, и мать только с веником за ними ходить успевала, да на стол собирать, бесчисленным друзьям и родственникам.
У цыган было в порядке вещей, кочевать из дома в дом.
Здесь же, вдвоем с Таськой, было все по-другому. Заходили к ним лишь Санула с Любашкой, да несколько девчонок бегали к Таське погадать.
Вся домашняя работа, кроме стирки и готовки была на Витьке. Все приходилось делать своими руками. Чистить двор, пилить и колоть дрова, скидывать с крыши снег, и даже иногда подметать.
Таська очень плохо переносила беременность. Ехать же в город к врачу, наотрез отказалась. Бегала к ветеринарше — она понимала больше в беременности, чем их местный фельдшер.
На элеваторе Карло зимой не работал — не было работы. Своих, местных хватало. Они помаленьку тратили свои сбережения, да продавали Таськино золото. Например, поменяли массивное золотое кольцо, на порося. Мяса должно было хватить на всю зиму.
И Таська и Витька, очень тосковали по дому. Весной на свой страх и риск, решили наведаться в город.
Санула не выдержал в феврале.
Решив, что зимой цыгане не попрутся к черту на кулички, он рискнул съездить к родне.
У него в городе, отдельно от "цыганского района" жил с семьей двоюродный брат. Отношения у них всегда были хорошими. Сашка единственный из родни, кто поддержал Петро, когда, тот женился на русской женщине старше себя и с двумя детьми.
Жена брата выучила цыганский язык, носила на голове платок, длинные юбки и платья. Оцыганилась в общем. Родня смирилась, и Петро стал вновь желанным гостем в цыганском районе. Но жить, туда не переехал. К нему-то на разведку и поехал Санула.
Встретил его брат безрадостно, но в квартиру пустил, стол накрыл и вытащил самогон.
Выпили, помолчали. Тамара, жена Петро, присела за стол с ними, и первая не выдержала молчания:
— Ты-то, зачем с ними рванул? Такой грех на душу взяли. Мало того что срам такой затеяли, так еще и девчонку угробили.
— Таська сама согласилась с Карло ехать, никто силком её не тянул.
— А причем здесь эта бесстыжая, хасием на ее голову. Про Руфку речь! — зло гаркнул Петро.
— Карло Руфинку не портил. Чистая она, подстроили все с кровью. Я это перед всеми сказать могу. Если согласится, я ее замуж возьму, тогда может все успокоятся.
— Господи, да они же не знают ничего — ахнула Тамара.
— Нет больше Руфинки. Повесилась она — тяжело вздохнул Петро, и налив в стакан самогон залпом выпил, закашлявшись.
Санула смотрел на кашляющего, с выступившими слезами на глазах брата и чувствовал, как у самого сдавливает спазмом горло.
— Как повесилась?— неверяще, охрипшим вдруг голосом.
— Так и повесилась! Опозорил сволочь девку. Убить его мало! С собственной свадьбы сбежать, да еще и с сестрой! Тьфу ты, срам — сплюнул на пол цыган — И та прошмандовка хороша! Раньше за такое, забили бы кнутами насмерть. А сейчас у девок ни стыда, ни совести нет. Обрусились. Да даже русская с собственным братом не сбежит! Позорище!
— Да перестань ты, русских сюда приплетать.Это ладно, в старину такие браки в порядке вещей были, когда кузен на кузине женился. Можно подумать вы в таборах своих кровосмешением не занимались. Там-то наверное, вообще выбирать не приходилось. А сейчас сроду такого нет, ни у русских, ни у нерусских.
— Шла бы ты спать женщина. Нечего с мужиками за одним столом сидеть. Распустилась — цыкнул Петро на жену.
— Бегу и падаю. Цыганками своими командуй, а меня нечего строить. Что, перед родственничком опять кочевряжишься?
Санула слушал их перепалку, но не слышал. Перед глазами стояла танцующая Руфинка. Больно было в груди, словно костер кто — то распалил. Выжигала эта боль, рвала сердце Саньки.
Знал же он, что не любит Карло Руфинку, зачем позволил Витьке погубить дивчину. Ой, виноват он перед девкой, перед цыганами виноват. Все знал и потакал во всем другу. Зачем убежал с ними? Зачем не остался, не был рядом с Руфинкой? Зачем вообще свадьбу эту допустил? Нет ему — Сануле, прощения. Ничем им теперь, всем троим, грех этот не замолить.
— Домой лучше не суйся, убьет тебя отец. Да и Леха с Олегом на тебя злые, слышишь?— дернул за рукав его Петро.
— Я сам себя убить готов и Карло заодно-и понял, будь здесь Витька, обязательно бы подрались.
Была злость и горечь к другу. Зачем он так с Руфинкой, зачем нужна была эта свадьба? Не исправить уже ничего, не вернуть.
Подхватил стакан с самогоном, выпил, как воду не почувствовав обжигающий вкус. Где же почувствовать жар самогона, когда в груди пепелище?
— Таська беременна. Летом рожать — тихо, словно выдавив из себя слова.
— Вот дура-то. От брата, да еще в бегах! Где их хоть носит-то? Ни денег, ни угла. Вот дурные — запричитала Тамара.
— Не прощу себе Руфинкиной смерти — запустил Санула руки в кудри свои, обхватил головушку, сдавил виски. Не заглушить слова брата: "Нет больше Руфинки. Повесилась она". Слезы сами полились из глаз.
Заплакал и запел, надрывно с болью, с хрипом в голосе:
А ты, цыган, запой
Наперекор судьбе,
Что б ни было с тобой,
Нельзя не петь тебе.
Пускай ты одинок
Под заревом грозы,
Пускай ты изнемог —
Ни вздоха, ни слезы.
Под кровлей земляной
Давно молчат друзья,
Но ты, цыган, запой —
Не петь тебе нельзя.
Над тихою рекой
Проснулись соловьи,
И ты, цыган, запой
О дружбе и любви.
Под тёплою золой
Огонь ещё живёт,
А месяц молодой
Опять копытом бьёт.
А ты, цыган, запой
Наперекор судьбе,
Что б ни было с тобой,
Нельзя не петь тебе.
* * *
Стихи автора романа, по которому поставлен "Цыган"
Глава 9
Отговорить Сашку не ходить в цыганский поселок, у Петро так и не получилось.Наведался Санула всё же ночью в дом своих родителей.
Отец за кнут схватился, но хлестнуть им успел только раз, оставляя красную, вздувшеюся тут же полосу, на лице и шее старшего сына. Мать повисла на муже, заголосила. Младшие брат и сестра тоже кинулись к отцу,плача и хватая за руки,не давая больше замахнуться на Санулу.
Отшвырнул цыган кнут от себя, отстранил жену и детей, сел молча за стол,прожигая непутевого сына взглядом. Сестра с братом присели тут же, тихонько хлюпая носами.
— Глаза бы мои тебя не видели, — процедил сквозь зубы цыган. Убил бы, да мать жалко. День и ночь ревет из — за тебя сволочи. Связался с пропащими!
Мать обхватила Саню со спины, уткнулась в его макушку.
-Хватит! Что ты слезы ему за ворот льешь, он ни тебя, ни меня, ни брата с сестрой не пожалел.
— Дадо, дае, мэ банго ли. Мангав, простите ман. Не думал что творю.(1)
— Уходи, откуда пришел. Я цыган поднимать не буду, не приходил ты, не видели мы тебя! — отец встал из — за стола. Тяжелой поступью поднимался на второй этаж, и уже с лестницы бросил через плечо:
— Дай мать ему денег.А вы, — повернулся он к младшим — спать идите и держите язык за зубами!
Мать покормила его. Собрала сумку, сунула денег и шаль пуховую.
— Передай бесстыжей этой. Ушла — то по теплу ещё, ни шаль, ни тулуп не взяла. В чём ходит?
— Обменяла серьги на шубейку. А шаль передам, в платки шерстяные кутается.
У матери снова слезы.
— Что же натворили то, дурные. Дивчину угробили, матерей чуть в могилу не загнали. Барбиха до сих пор от инсульта не отошла. На Ротю смотреть страшно. Скажи им, пусть не появляются. В другой город им уезжать надо, не жить им среди цыган.
— Таська на сносях. Рожать ей летом.
— Господи! Совсем девка ополоумела! Куда они с детем — то? Без денег, без родни! Ты мне скажи, где хоть искать вас? Мало ли.. Может остынут цыгане. Да и матерей пожалейте, не железные мы. Я хоть им дам знать, что в порядке все, с пустоголовыми этими. Таськины мать и сестры, на улицу не выходят от стыда. Уезжать отсюда собрались. Все Малевичи.И Витькины и Таськины.
Саня назвал матери деревню, взяв с нее слово, что не скажет никому. Всю ночь они просидели вдвоем за кухонным столом, разговаривая потихоньку, чтобы отца не разбудить.
Санула ушел затемно,как раз в самое сонное время, получив благословение матери на дорогу.
*1. Дадо, дае, мэ банго ли. Мангав — Отец, мать, я виноват. Прошу, простите меня.
* * *
С тяжелым сердцем он возвращался назад. Пока добирался до деревни, злость на Карло прошла. Осталась тоска и боль. Вину с Витьки в смерти цыганушки, Санула не снял, но и кулаками махать не смог. Видел, как побелел тот, от страшной новости, как затряслись у него губы и руки. Молча Витька сел на холодный пол, прислонился к стене, уставившись в одну точку.
Таська, услышав о смерти Руфинки, рот рукой зажала, да головой качала, а потом выплюнула с досадой:
— Вот дура девка! Всегда знала, что она дура!
— НаракИр ромнЯ! Не смей!— прикрикнул на неё Санула.(2)
Она только рукой на него махнула. Подошла к брату, присела возле него.
-Эй, не рви сердце, ту на бангО ли. Мэ тут камам, миро лачо. Ту ман шунЭса? (3)
Карло даже не глянул на нее. Все так же смотрел, не мигая в одну точку.
— Ну и сиди, хасиём тэрИ шеро. Вот застудишься, за Руфкой своей пойдешь!(4)
— Дырлыны ту! Как есть дырлыны! СОбы тУтэ чиб отшутЁс!— взбеленился Сашка.(5)
Сил слушать не было этот дурной язык, и он выскочил на улицу, хлопнув в сердцах дверью так, что штукатурка посыпалась.
Витька замкнулся в себе, после новости о смерти бывшей невесты. Подолгу зависал, сидя у печки и глядя на тлеющие угли в открытой топке, забывая их шурудить.
Таська глядя на него, срывалась. Она— то ластилась, как кошка, то глаза готова ему была выцарапать, чтобы хоть как то расшевелить. Но Карло не реагировал ни на ласки, ни на тычки.
Санула не показывался у них несколько дней, и Таська сама пошла к нему, в надежде, что он расшевелит друга.
Дверь открыла ей Люба. Недобро глянула на цыганку, но в дом запустила.
— Ты глазами то на меня не зыркай, а то я зыркну — прыщами покроешься.Где Санула? — Подбоченилась по — боевому Таська, выпятив ещё не обозначившийся животик вперёд.
Люба тоже была из десятка не робкого, так что на Таськину угрозу только хмыкнула.
— А ты меня не стращай, я не пугливая и глаза твоего не боюсь. Сама кого хошь сглажу. Пьяный Сашок, спит. Как приехал из города, так и утоп в бутылке. Какой день уж не просыхает. Все прощение у цыганушки вашей, царство ей небесное, просит. Слезы крокодильи льет, откуда только берутся.
— Из бутылки и берутся. Бравинта — это у него льется. Что за чавалэ пошли! Один как истукан у печки сидит, другой сопли на кулак мотает! Дык, до чего себя довели!(*6)
— Ты Тась извини, конечно, но Сашка по пьяне, историю мне вашу рассказал, так что я в курсе. Я сама не без греха, чтобы осуждать вас, но парней понимаю. Смерть девчонки, как не крути, а у Витьки на совести.
— Кто ей дуре безмозглой виноват! Где у неё зенки были, когда Карло свататься пришёл? Совсем от любви идиотка ослепла — не видела что Карле на неё плевать? А Барбиха с Ротей куда смотрели? Что, не заметили что девка умом тронулась, и в петлю готова залезть? Почему они — то не уследили?
— Злая ты Таська, жестокая. Нельзя так. Побойся бога, ведь дитя под сердцем носишь.
Таська как— то обмякла сразу. Руки с боков на живот переместила.
— Может и жестокая, только если ещё я начну казнить себя за всё, да головой об стену биться, можно сразу тогда в петлю, как Руфка. Думаешь, я не переживаю? Думаешь у меня сердце не болит? Да у меня день и ночь не идут из головы — мать, отец, сестры. Тетка с дядькой. Ребенок — каким он родится. Что дальше делать, и как жить.
— Пошли, чаю попьем — Люба взяла Таську за локоть и подтолкнула в сторону кухни.
-Бабы всегда сильней мужиков были. Не физически, я имею в виду — Люба поставила перед Таськой чашку с чаем и свежие, пахнущие ванилью булочки.
Таську тут же замутило.
— Не могу ничего есть. Тошнит на всё подряд — пожаловалась она русской.
— Это плохо. Есть надо. Знаешь, я жуть как ребеночка хочу. Хоть девочку, хоть мальчика. А ты кого хочешь?
— Никого не хочу — буркнула в бокал с чаем Таська, дуя на горячий напиток.
— Нельзя так говорить. Он всё слышит, всё чувствует. О, я знаю что тебе надо! Сейчас!
— Любаня откатила в углу кухни большой, вязанный из разноцветных тонких лоскутков, круглый половик. Подцепила рукой за кольцо, открывая люк в подполье.
Банки с солеными огурчиками, грибочками, помидорами и капустой выстроились в ряд на столе перед Таськой.
Цыганка почувствовала, как рот наполняется кислой слюной. Её даже затрясло от нетерпения, так захотелось пупырышистый огурчик.
Видя Таськину реакцию, Люба засмеялась.
-Сейчас, сейчас открою. Хрумкай. Заберешь все домой. Потом Саню пришлю, ещё принесет, а то банки тяжелые, а тебе нельзя тяжесть таскать. Или Витьку ко мне отправь. Я нынче много всяких разносолов наделала. Как чувствовала, что не одна зимовать буду, -открыв банку, вытащила и протянула цыганке огурчик. Затем отлила в большую эмалированную кружку рассол.
— А это алкашу, на похмелье.
— Спасибо тебе — расчувствовалась Таська, хрустя огурцом.
— Да не за что. Кушай на здоровье.
— Я не только об огурцах. За Санулу спасибо, что приютила его. За то, что не осуждаешь.
— Ну, Саню я не из жалости приютила, а потому что баба одинокая, а мужика то хочется.
Я же не старая, а молодая вдова — хитро подмигнула она Таське.
— Молодец, не унываешь. Вот и я унывать не хочу. Если я как эти — Таська кивнула на комнату, где спал Санула — себя жалеть начну, то и ребенка не выношу, и себя в гроб загоню. Мне тоже эту дурочку жалко, и виноватой я кругом себя чувствую, но что мне теперь, сесть в угол и выть на стены?
Люба вздохнула.
— Права. Нельзя себя опускать. Я баб Варе, соседке, что самогоном торгует, уже говорила, чтобы она не продавала Саньку, но ей хоть кол на голове теши. И деньги ведь с города привез, я — то на это дело не даю.
— Вытащи! Скажи — пропил все.
— Не могу. Не привыкла я по чужим карманам шастать.
— Чего не могу— то? Он, значит, жить за твой счет может, да водку жрать, а ты — не могу. А ну пошли, я сейчас сама ему карманы обчищу.
-Джа по кар! — отмахивался от Таськиных рук Санула, не открывая глаза.
— Что он говорит? — полюбопытствовала Люба.
-Ругается. Посылает меня на нехорошее слово.
— Ничего себе! А я думала, вы на русском только материтесь — засмеялась вдовушка.
— Да нет, у нас и свои, цыганские ругательства есть.
— Тась, а ты меня не поучишь цыганскому?
— Зачем тебе?
— А буду Сашку по — вашему матюкать, чтобы сразу понял.
— Да на наших мужиков где сядешь, там и слезешь. Они ни к порядку не приучены, ни к работе.
— Не скажи, Саню на элеваторе хвалили. Да и дома он все делает. Даже пьяный, вон мне ведра с углем наготовил, чтобы я из углярки сама не таскала. Он вообще мне лишний раз задницу морозить не дает. Животина вся на нём — покормить, пойло дать, почистить. Я вон только дойкой занимаюсь, да яйца у курей собираю. Баню — забыла когда топила. Снег во дворе тоже он чистит. Ну окромя последних дней, как запил.
— Карло тоже, пока один со мной, так всё делает. А стоит им только среди наших оказаться, как начнут гнуть из себя не весть что. Не любят работать цыгане. Да и сколько волка не корми — всё в лес смотрит.
— Ну, наши мужики тоже не все за работу хватаются. И пьют, как собаки.
— Собаки не пьют — засмеялась Таська — А хочешь, я тебе погадаю?
— Нет уж, ты мне наврешь с три короба, а я потом как дура ждать всего буду.
— Не навру. Совлахадём
— И чего ты мне уже набрехала?
— Забожилась я. Слово дала, что не навру — хохотала Таська.
Ей нравилась русская своей прямотой и веселым характером. Лучшей подруги в этой захудалой деревне не найти. Девчонки, что прибегали гадать — это так, поболтать ни о чём. А вот Любаня — другое дело. С ней и поделиться, и посоветоваться можно будет. Неизвестно, на сколько, они застряли в этой глуши, и как жизнь еще повернется. И хоть один человек, с кем по душам поговорить можно, да довериться — это уже счастье, в её — то положении.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
*2 НаракИр ромнЯ!— Молчи женщина!
*3 ту на бангО ли. Мэ тут камам, миро лачо. Ту ман шунЭса? — Ты не виноват.Я тебя люблю мой хороший. Ты меня слышишь?
*4 хасиём тэрИ шеро — Пропащая твоя голова.
*5 Дырлыны ту! Как есть дырлыны! СОбы тУтэ чиб отшутЁс! -Дура ты! Как есть дура! Чтобы у тебя язык отсох.
*6 Дык — смотри
* * *
* * *
* * *
* * *
Карло тормошить они пошли вместе. Заодно Любаня помогла дотащить цыганке сумки, в которые затарила банки с разносолом, да картошку с морковкой.
На удивление Таськи, Карло, как только увидел Любу на пороге, спросил:
— Как Санула?
— Пьет. Сейчас дрыхнет пьяный. Сходи к нему, может хоть ты ему мозги вправишь, сопьется ведь.
-Дэ мАнгэ ловэ, мэ гыем чиндём Санулой со бравИнта,-повернулся Карло к Таське.(*7)
— Не красиво при чужих, по своему балякать — с обидой заметила Люба.
— Он денег на водку просит. Пить с Санулой собрался, — Таська виновато смотрела на русскую.
— Держи, — Люба вытащила их кармана деньги, что они у Сашки забрали. — Только дай слово, что завтра вы пить не будите.
-Даю. Спасибо, — Карло быстро накинул тулуп, сунул ноги в валенки и ушел. А Люба осталась с Таськой.
— Я посижу у тебя, им одним побыть надо. Может, выговорятся друг другу, да успокоятся?
— Лишь бы глупостей не наделали,— вздохнула цыганка.
Они сидели вдвоем допоздна. Люба рассказывала о своем детстве, юности, о деревне. Таська о своих родных, о цыганских обычаях. Учила Любаню цыганским словам и выражениям.
Уже по темноте, они пошли к Любе, разгонять мужиков. Кое— как уложили Санулу спать, а Карло дотащили, чуть ли не на себе до дома.
Пьяный Витька говорил и говорил, уткнувшись в Таськины колени:
— Ту мирИ камлЫ. Ту бахталЫ? (8)
-Мэ бахталЫ Карло. БахтылЫ.— шмыгала тихонько носом Таська.(9)
— Мангэ нАшука . Ман о ило дукхал,Таська. ДулЭски но мэ бангО ли перед Руфинкой. Со мАнгэ тэ кирА? (10)
— Са авэла мишто, камлы. Са авэла мишто.(11)
— Мэ битэрО тыджевАу на мужинАв,— шептал в Таськину юбку Карло.(12)
— Мэ джинОм.Мэ тут камАм.(13)
Так и уснул Витька, уткнувшись в Таськины колени, а она гладила его кудри и плакала.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
7 Дэ мАнгэ ловэ, мэ гыем чиндём Санулой со бравИнта — Дай мне денег, я пойду пить с Санулой водку.
*Диалог Карло и Таськи:
8 Ты моя любимая.Ты счастлива?
9 Я счастлива Карло.Счастлива.
10 Мне плохо. У меня душа болит, Таська. Потому что я виноват перед Руфинкой. Что мне делать?
11 Все будет хорошо, любимый. Все будет хорошо.
12 Я не могу жить без тебя.
13 Я знаю. Я тебя люблю.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
