| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
При таких обстоятельствах, т-е очевидцем этих нахальств, я пробыл в казарме дня четыре, не вставая со своей "уютной постели", а потом при осмотре врачём всех казарм я был назначен опять в б-цу.
Сколько времени я пробыл этот раз в больнице, не могу припомнить, только помню, что в один из вечеров, собравшись у одной койки человек до пяти таких-же, что и я [17об] "военнопленных" — зашла речь об исходатайствовании делегацией с мест своих земляков на родину. Между прочим указали, что из числа такой делегации приехал из Н-Тагила гр-н Шмаков.
Услыхав фамилию Шмакова и зная его как соседа по место-жительству, я стал стремится как-бы увидать его и в тоже время стал просится о выписке меня из б-цы. Но Врач не хотел меня слушать, категорически отказав мне в моей просьбе. И только после двух-суточнаго настойчиваго и надоедливаго настаивания я был выписан из б-цы и сопровождён вновь в красные казармы.
Прибыв сюда, я узнал, что "Делегация" Шмаков приезжал более всего потому, что в рядах Кр. Армии был его сын, и он, услыхав, что при взятии белыми гор. Перми много было захвачено Красноармейцев, а поэтому, воспользовавшись случаем "Делегации" от своего общества, он приехал освободить только лишь своего сына и племянника. А когда ему сказали, что где-то в больнице есть Ваш Тагильский Сыроедин, то он на это и не обратил внимания, уехал обратно в Тагил. А вечером в один со мною день и привели сына и племянника Шмакова.
Прибыв в казармы, я опять стал проводить день за днём, чувствуя себя всё тяжелее и тяжелее.
Миши, моего бывшаго товарища, сдесь больше уж не оказалось. Сказывают, что он записался в белую армию добровольцем-обозником с тем, что-бы при удобном случае можно было перейти на свою сторону, т-е на сторону Красной Армии, о чём он ещё говорил мне, когда мы были с ним вместе, до отправления меня в больницу.
Дня через три ко мне приходит т. Евдокимов и говорит, что по рекомендации белых солдат можно освободится домой, благодаря чего я завтра отправляюсь в Н-Тагил, т-к за меня поручились Иван Бобров, Никита Сиротин и Павел Долженков.
Услыхав это, а главное фамилии своих близких товарищей, у меня мелькнула мысль, что я завтра тоже буду освобождён. [18]
И на другой день чуть только свет, оде свои без подмёток сапоги, подвязал их портянками, что-бы не вылезали пальцы, и поплёлся на ст. Пермь-ІІ-я, где стоял эшалон белых солдат.
Войдя в помещение станции, я увидел ещё лудьшаго по детству товарища, с которым росли вместе, это Двойников Ал-ндр, при встрече с которым я совершенно почувствовал себя, что буду свободен.
Но увы... не так-то это просто. Приведя меня Двойников в свой вагон, в котором были и все остальные товарищи, к-то Бобров, Сиротин и Долженков, и после моей просьбы о рекомендации они мне заявили, что: "Не знаем, как это сделать". Потому что есть приказ — за дачу рекомендации добровольцу Кр. Армии или большевику "виновные подвергаются ответственности, как за измену "отечеству". Ввиду чего ребята мои струсили, а особенно "мой с детства товарищ" определённо сказал, что поручатся за меня не будет, а остальные товарищи велели прийти "завтра". Между прочим дали мне остаток своей каши, которую я поел, а на прощание дали мне буханок хлеба.
Идя обратно в свои красные казармы, я от злости плакал, как малое дитя, а так-же плакал, когда пришол на место. Хлеб я, данный мне, весь в тот-же день отдал своим товарищам, а сам слёг окончательно. И сколько времени болел, не помню.
Когда я стал опять несколько поправлятся, ко мне приехала матьона стала за мной ухаживать, и привезённый ею из дома овчинный тулуп так-же мне стал очень помогать.
Но и это удовольствие скоро у меня отняли, потому что матери через три дня приказали оставить стены казармы, т-е выкуриватся от сюда, а когда она поехала, я попросил её увезти обратно и тулуп, т-к последний всё равно-бы у меня отобрали.
Привезённый матерью хлеб после её от"езда скоро стал идти на убыль, т-к бывшие сдесь со смной товарищи были так-же голодны и больны, как я, а поэтому запасы все делились по полам.
Кипяток сдесь не выдавался, а приходилось его приобретать самому. Дров тоже не выдавали, и для приготовления кипятка приходилось обирать щепочки и хранить их [18об] каждому у себя в изголовьях. В тоже время рисковать своим телом от розок, как за антисанитарию, т-к при обнаружении их у кого либо обязательно будут розги.
Дисциплина теперь повысилась ещё больше. Введено дежурство по казарме, и дежурный ответственен за всё. При входе "Начальства" он обязан приказать всем встать и отдать рапорт, и за каждое непонятное для "Начальства" слово дежурный получает подщёчину.
Вечером происходили какие-то допросы с каждаго о том, как попал в Кр. Армию, где служил, на каком был фронте и т.д. Были случаи, что ребят из казармы уводили, и больше они назад не возвращались.
Через неделю стали выбирать 300 ч-к для отправки в Сибирь, в каковое число попал и я.
Везли нас по Горнозаводской линии недели две, а куда нам не было известно.
По прибытии в гор. Тюмень на приказали вылезать и строится в ряды, а потом шагом марш, и мы появились в Контрационном лагере вместе с Военнопленными б/царской войны.
Дисциплина сдесь таже самая, а шомпол и нагайка ещё более распространена в моду. Я помню, как один молодой красноармеец стащил у своего соседа немного хлеба и был пойман. За это ему было наложено двадцать пять розг шомполом. Бить заставили Татарина, — тот отказался, тогда прапорщик приказал взять шомпол воришке и бить татарина — 15 розг. Этот согласился — и отсчитав 15 розг — этим распёк "не повинившагося". Тогда встаёт последний с налитыми кровью глазами, берёт шомпол и говорит: "Нэ хотэл быть тэба, а твоя стал, так на!" И начал вкладывать ему. Малый терпел, не проронив ни одного звука, только прикусил язык так, что у него из рта пошла кровь.
В лагерях нас разбили по ротам, и каждой роте дали определённую работу, т-е кому на очистку снега, кому на пилку и колку дров, а кому на таску дров от поместья Нобель [19] в ограду лагерей. И наши ребята босые и нагие стали ходить на работу. Я же от такой "прелести" скоро освободился, т-к нам сдесь разрешили "Демократию", и меня ребята выдвинули ротным письмоводителем, где я проработал месяца полтора, а потом при эпидемии брюшного тифа заболел последним и был отправлен в Изолятор (барак), где и пролежал без памяти дней десять. В это время из дома мне была прислана посылка из хлеба, белья и вообще обмундирования.
Когда я стал поправлятся, мне требовалось более кушать. И вот хватив в посылку, я мог там взять всё целое, но заплесневатое так, что не возможно держать во рту, а поэтому пришлось всё это свалить в уборную яму. А из присланнаго белья одну пару продать Австриякам и купить хлеба.
Но к великому моему счастью в ряд со мной на нарах помещался молодой Кр-ец доброволец 17 лет, с которым мы скоро нашли выход так, что он каждый день пролезал под забор ограды и ходил по городу, прося хлеба, а так-как у него не было не обуви и не одежды, то я его сряжал во всё своё и пособлял ему отворачивать как в перёд, а так-же и обратно доски от забора, ставил их на старое место. А вечером мы шли ужинать в кофейную, содержимую так-же Военнопленными старой войны. Сдесь было всё и кофе, и масло, колбаса, папиросы и табак, были бы только финансы.
Таким образом мы кормились-бы ещё долго.
Но вот в один из мартовских дней, т-е 13-го Марта 1919 года, зделав не большой запасик хлеба, да к тому-же сегодня очень холодно, мой Шурик (так звать моего кормильца) в город не пошол, и до обеда мы занимались починкою своего белья и одежды.
Часов в 12 скричали на обед. По обыкновению, пообедав, мы хотели лечь на нары и отдохнуть, как вдруг с шумом и криками вбегает в наш барк товарищ с бомбою в одной руке и револьвером в другой и кричит: "Товарищи, выходи на улицу. Ваша охрана обезоружена, Интенданство в наших руках".
После этого сделалась суматоха, каждый старался выбежать вперёд, кто только хотел, а трусишки залезали под нары. [19об]
Выбежав на улицу, действительно мы увидели столпившихся наших бывших охранщиков, некоторые из них соглашаются идти с нами, толпы рабочих города вооружены винтовками "Гра", а патроны были от "Бердана", так что, заряжая их, патрон в отверстие канала ствола не входил.
Вскоре подбежал тот товарищ, что вбегал в лагерь, и подал команду двигатся к тюрьме, а на сделанное замечание, что патроны не подходят к винтовкам, и что у большинства нет оружия, он сказал, что скоро всё это будет.
Удовлетворившись таким ответом, мы двинулись по направлению к тюрьме. Добежав до первых халуп, некоторые из товарищей побежали по квартирам таковых за поиском хлеба. И вот к нашему великому несчастью в одной из халуп нескольки товарищам подали по стакану самогона, выбегая которые оповещали других, которые так-же бежали туда за получением своей толики. Благодаря этой беготне юнкера не дремали. Они окружили весь город и при сгруппировании нашей братии дали залп по нам, после какового получилась паника. Некоторые побежали по дворам прятатся, но было уже поздно. Наша группа человек в 50 бросилась было бежать в лес, но и там оказалась цепь, так что мы были в кольце.
Собрав, нас поставили в шерингу, а против нас роту юнкеров со взведёнными на боевой взвод винтовками.
Была подана команда "Цельса", а так-же слышны были слова: "Р-р-аз — Два", — и после этого под"ехавшим в форме полковника остальная команда была отставлена (как потом из первых стоявших ближе к под"ехавшему было выяснено, что он сказал: "Отставить, тут пострадают невиновные"). Как испытывали себя другие, стоя в этой ширенге, приготовленной на пушечное мясо, я незнаю, но лично я почему-то забыл всё на свете, и как будьто мозг мой совершенно "обмертвел". Я не чувствовал себя.
После этой команды было отдано распоряжение сделать обыск всей это "оборванной братии", и обыск начался. При каждом обнаружении что либо, как-то пустого патрона или перочиннаго ножа, товарищ выводился из ширенги и тут-же в разстоянии 2-х метров разстреливался. [20] Благодаря этого сдесь на месте было разстреляно человек 20.
В это-же время по оградам и сеновалам халуп была назначена облава для розыска попрятавшихся при первых выстрелах по нам со стороны юнкеров.
Таким образом мы простояли на дороге под открытым небом часов до 5 вечера, так что ноги наши стали подкашиваться и примерзать к подошвам обуви.
Часов 5 нас повели в Тюменскую уездную тюрьму, где и разместили в две камеры, человек по 50 в каждую.
В камерах была стужа, но всё-же лудьше, нежели под открытым небом на снегу.
По прошедствии часа-другого в нашей камере стало тепло, т-к такое количество человек это тепло надышали.
Часов в 10 вечера в нашу камеру приводят ещё человек 5 Мад"яр, взятых как-бы заподозренными в участии в восстании.
Подведя к двери камеры, товарищей толкнули так, что они не могли устоять на ногах, а влетели, как принесённые вихрем. Один из них только стонал и не чего не говорил, какового мне пришлось поднять с полу, а потом выяснить, что он был избит до без чувства, а потом ткнут штыком в поясницу, откуда у товарища сочилась кровь.
Тут-же была сделана перевязка, и товарища я положил головою себе на ноги, где он немного успокоился.
Но не прошло и 2-х часов, как опять дверь камеры открывается, и от туда кричат по списку последних наших товарищей, опять всех до одного.
Выведя их в ограду тюрьмы, тут-же разстреляли, как потом разсказывали товарищи, сидевшие в верхнем этаже тюрьмы.
В таком положении мы сидели целых две недели, получая по 1,5 фунта чёрнаго хлеба, большая часть в котором была полынь, так что хлеб кушать было не возможно, если не применить способ (как потом мы приспособились). На огне сжечь [20об] его в уголь, а потом натолочь в муку снова и в кипяток.
Через две недели мы были вызваны на допросы, каковые прошли "благополучно", и мы снова были помещены в контрационный лагерь.
За эти две недели я своего друга Шурика потерял, где он остался, не знаю, хотя и пытался узнать.
В Лагерях нам пришлось быть не долго, так что скоро стали производить дознания и очные допросы. 1) От куда родиной? Как попал в Армию? Как попал в плен? И т.д. А последним заключительным вопросом было предложение каждому опрашиваемому: "Вот тебе тюрьма или сибирская армия". От чего многие пошли добровольцами, а мы в числе 7 человек — Комшилов В.А., Медведев И., Зайцев И., Струков П., Ширяев Гр., Миша (из Вятки, запамятовал я его фамилию) и Я пошли в тюрьму, где и были зачислены "на полное иждивение арестанта" с 9-го Мая 1919 года.
Назначен нам был тюремный карантин на две недели. Одели на нас всё арестанское. Баня нам была после того, как в ней вымерзли все тараканы. Камера была отведена без стёкол в рамах окон, так что ветер гулял просторно, в окно заходит, а в очко двери выходит. Прогулки так-же не разрешалось, да и не к чему она нам, воздух в камере всегда чистый.
Вместо двух-недельнаго карантина мы отдежурили месяц с залишком, а потом при твёрдой настойчивости нам были разрешены прогулки на общих основаниях.
Но эта прогулка продолжалась не долго. В одно из прекрасных утро на прогулке-же один товарищ из соседней камеры сказал тов. Медведеву, что: "Белые отступают в панике и ротами сдаются в плен, Екатеринбург в руках красных". В виду чего, видимо, прогулка была прекращена, а на другой день вечером была приведена партия арестованных из Туринской тюрьмы, которые факт подтвердили, и говорят даже, что наверное мы останемся сдесь так, что нас эвакуировать им не успеть.
Приведённые арестованные были закованы в кандалы и наручники. Переночевав ночь или две, нам так же утром рано часов в 5 было предложено тоже собиратся, а к 8 часам половина нашей тюрьмы так-же была в кандалах, а наручниками скованы по два человека в одни. [21]
Погнали нас на баржу, т-е путь наша должна быть по воде, сначала по реке Тура на Тобол. Посадили нас в баржу в низ, прогулки сдесь не разрешалось. При таких обстоятельствах нас привезли в гор. Тобольск и приказали вылезать и строится.
Погнали нас в тюрьму, приказали шагать по среди улицы. Ах, Тобольск-Тобольск, не забыть мне твоей грязи до самой смерти, особенно, как шагали мы по колено в грязи.
Не дойдя до тюрьмы, нас снова вернули обратно к пристани, сдесь произошла смена конвоиров.
По дороге на пристань нас встречали крестьяне, подавали нам хлеба, но конвой наш передачу не разрешал, и мы были сыты лиш тем, что крестьянин хочет помочь, но он ещё безсилен.
Так-же не забыть один случай, как в это-же время, перебегая нам дорогу, одна женщина-крестьянка остановилась на пути, видимо чего-то хотела сказать, но солдат подбежал к ней и направил её ложею винтовки. Она на это ему сказала, что: "Ох, какая беда, не дадут даже посмотреть на несчастных". Другой же солдат из новой охраны на это ей сказал: "Какая тут беда, вот буржуям, которые бегут от красных, тем верно, что беда". Услыхав это, наши ребята стали располагать на более лудшую охрану.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
