| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
После исторического 1905 года мы, будучи в подполье, всё же чувствовали себя как будьто свободно и первого мая 1906 года решили отпраздновать таким образом:
Ещё за два дня до 1 мая собирались в лесу за монастырём, где обсуждали, как проводить 1 мая, [11об] и решили, что в 12 часов дня 1 мая всем рабочим выйти в праздничных одеждах, по возможности в красном, на Главный проспект и прогулять ровно час, а затем разойтись по домам. Так и сделали.
Когда со всех сторон и улиц быстро в 12 час. дня стала высыпать публика, одетая в красных рубашках, ковточках, платочках, то полиция засуетилась. Стало видно, то тут, то там промелькнёт конный городовой, и уже было стали собираться, как видимо, разогнать эту праздничную толпу, но товарищи также быстро рассыпались по домам, как только пробил час.
Вечером было решено с 4 часов собираться в лесу на Каменных Палатках близь озера Шарташа, дорога до которых была увешена по деревьям прокламациями. [12] На Каменных Палатках собралось много народа. Некоторые рабочие с семьями и закусками явились ещё в первый раз. Открыли митинг около горы с той стороны, где болото (накрапывал мелкий дождик), уговорились в случае нападения полиции, кому из товарищей нельзя попадать в ея лапы, спасаться в болоте.
Действительно, только что открылся митинг, т. Филипп начал говорить, как патруль с горы спокойным голосом сообщил, что, товарищи, полиция здесь. И вскоре конные полицейские стали спускаться с горы с гыганием и бранью, свистя нагайками, стали разгонять собравшихся. Многие бросились в болото, куда конные городовые не поехали. Я тоже попала в болото и отстала от других товарищей, и заблудилась, вышла только на свисток паровоза на ж.д. [12об]
У меня в квартире типография не совсем ещё была убрана, и мне не следовало бы ходить на массовку, но мне так не хотелось сидеть дома. Я надеялась, что обойдётся благополучно. Когда я пришла домой уже в 12 час. ночи продрогшая, то первым долгом начала очищать свою квартиру от всей нелегальщины. И только когда всё упрятала хорошо, то зажгла огонь как знак, что я дома. Со мной в лесу была моя 15 лет сестрёнка, которую я тоже потеряла и очень беспокоилась, и ждала к себе обыска.
В лесу было арестовано около 80 чел., в том числе и мои товарищи, которые жили в моей квартире, Мария Оскаровна Авейде благодаря своей беременности тоже попала в лапы полиции, но они не указали адреса квартиры, где жили, и потому в моей квартире не было обыска. [13]
В городе на другой день пошли повальные обыски. Приходит ко мне товарищ и говорит: "Серафим домой не пришол, наверное, арестован, а у нас с ним стоит корзина с динамитом, надо её куда-нибудь убрать". Я иду к нему на квартиру, он помогает мне донести её до биржи (извощика в квартиру не берём для большей консперативности, чтобы тот не знал, с какой квартиры была увезена). Я везу эту корзину к себе, но у меня тоже не надёжно, сама жду со дня на день обыска, беру другого извощика и отправляю т. Тоню в более безопасное место.
А как мы таскались со шрифтом. После типографии надо было очистить мою квартиру. Завязывали в низу кальсоны и накладывали туда завязанные столбцами шрифт-набор. Переносили всё ночью. Один раз стали [13об] отворят ворота, шрифт у Кати посыпался из кальсон, хорошо, что было ночью, никто не видел, как ползали, собирали. Прокламации также обёртывали вокруг себя и с толстыми животами приходили на экспедиционный пункт, откуда рассылались по всем городам и заводам Урала.
ПЕРВЫЙ ОБЫСК
На Никольской улице после типографии у меня в квартире устроили штаб-квартиру для бежавших из Нарыма и других ссылок товарищей. Поместились у меня два нелегальных товарища — "Орлик" и "Кореец" — первый окружной организатор, другой городской организатор. Один по паспорту (конечно, поддельному) был земский служащий, другой — мелкий торговец с лотком. Здесь же на квартире фабриковались паспорта [14] для бежавших, я снабжала их деньгами и бельём.
Я думала тогда, что если будет обыск, так скорее у товарищей, т.к. они бывали чаще среди рабочих, чем я, и потому все конспиративные вещи держала у себя, тчательно, конечно, прятала. Так у меня хранилась печать для паспортов за большой иконой Николая Чудотворца в самом углу, которая стояла в низу в кухне на карнизе окна.
И вот раз, кажется, 6-го августа 1906 года у меня по обыкновению были бежавшие из ссылки два южных еврея, плохо даже говоривших по-русски. Они ожидали товарищей организаторов, чтобы получить паспорта, а надо сказать, что в это время, 1906 г., бежало так много, что мы не успевали их пересылать дальше, и моя квартира была [14об] ежедневно посещаема всё новыми и новыми лицами, и вероятно бросилась в глаза как соседям, так и хозяину квартиры.
В этот день, т.е. 6 августа уже под вечер часов в 5 я читала книгу "Женщина и социализм" Бебеля, которая была тогда легальной, и время от времени перебрасывалась словами с товарищами евреями, которые находились в другой комнате дальше, а я была в проходной. Дверь на крыльцо была полуотворённой, и я вижу в дверях, заходит человек в белом кителе со светлыми пуговицами, это был пристав, и довольно тихо спрашивает меня: "Вы Клементьева?" Я отвечаю: "Да". "У меня", — говорит он, — "есть предписание произвести у Вас обыск". Я тогда не на шутку удивилась, что у меня, а не у моих товарищей-жильцов, которых не было [15] на этот раз дома, и громко сказала: "У меня обыск? (с целью, чтобы слышали товарищи, сидевшие в следующей комнате) Пожалуйста, сделайте одолжение, производите!"
После этих слов пристав повернулся и вышел обратно на крыльцо, где у него были оставлены полицейские, с которыми он вернулся не больше, как минуты через две. Этим моментом воспользовались мои товарищи-ссыльные, они быстро пробежали по моей комнате и спустились в низ по лестнице, я с ними не успела перекинуться даже взглядом. Вернувшийся пристав с полицейскими слышал шум шагов и сейчас же спустился в низ, где на лестнице ему встретилась моя 15-летняя сестрёнка, тоже уже помогавшая в революционной [15об] работе, и которая, увидев пристава, расхохоталась. Может быть, он подумал, что шум этот произвела она, не знаю, но пристав скоро вернулся из низа и приступил к обыску, пригласив хозяина квартиры и двух соседей понятых.
Я не знала, куда скрылись мои товарищи. В низу было много чуланчиков, в которых не задолго до этого времени была наша типографийка. Я думала, что они там, так как на двор было нельзя выйти: там были у хозяина спущены две большие собаки, которые никого не пропускали, мы сами ходили только по парадному крыльцу. Я, конечно, очень волновалась, хотя старалась скрыть своё волнение, мутила с приставом, развлекая его различными разговорами вроде того, что хочется это вам рыться в разных ремучиках. [16]
Волноваться было от чего. Во-первых, я боялась, что всё-таки этих товарищей разыщут, а также боялась, что мои жильцы-товарищи могут прийти и попасть, как куры во щи. Я очень пожалела, что у нас не было условного знака, которым я бы могла предупредить их не заходить в квартиру. Просто чувствовали себя все ещё свободно и забыли о таких пустяках, как условный знак. Также у меня было кой что, компрометирующее меня — на столе у чулочной машины под клеёнкой были свежие прокламации, которые я только в этот день читала.
Пристав тчательно перебирал весь мой хлам, рылся даже в грязном белье, что невольно заставлял смеяться. Постель у меня была за неимением кровати на ящике, в который [16об] приставу захотелось заглянуть, а на постели лежала моя юбка, которую я только сняла перед приходом полицейских, и в кармане которой было письмо от политзаключённого товарища, полученное нелегальным путём. Я быстро свернула всю постель вместе с юбкой, пристав не обратил внимания на этот манёвр и принялся рыться в ящике, где ничего не нашёл.
После обыска моей комнаты пристав вошёл в комнату моих жильцов, спросил, кто здесь живёт, обратился к хозяину дома: "Прописаны ли?" Тот утвердительно сказал: "Да". Пристав говорит мне: "Ну, теперь пойдёмте в низ. Вы", — говорит, — "идите вперёд". И спрашивает: "А что, мы сегодня не полетим на воздух?" Я сначала не поняла его вопроса и сказала [17] равнодушно: "Не знаю". Оказывается, они искали у меня бомбы или динамит. В низу за иконой была у меня печать для паспортов, и когда полицейский стал шарить рукой по карнизу за иконой, я покосилась на него, и у меня просто сердце упало. "Ну", — думаю, — "сейчас попалась". Но полицейский отошёл ни с чем, и я облегчённо вздохнула, печать была в самом углу, и он, видимо, не ушарил.
Ну, одна гроза миновала. "Вот", — думаю, — "сейчас найдём беглецов". И когда обходили все чуланчики, то их нигде не оказалось. Пристав обратил внимание, в одном из чуланчиков, где промывали шрифт, сильно пахло скапидаром. Я говорю, что стоял скапидар, и его пролили, потому и сильно пахнет. Затем он увидел — у меня лежали несколько [17об] крупных яблок. Он говорит: "Вот они бомбы-то!" (конечно, шутя). Я тогда только поняла, что они ищут, и почему он спрашивал, не полетим ли мы на воздух. Он сам, видимо, сильно трусил, делая обыск. Я удивлялась, куда скрылись мои беглецы, тем более, когда пристав спросил хозяина: "А что у Вас во дворе надо посмотреть?" То тот сказал, что спущены цепные собаки, которые никого посторонняго не пропустят.
И так кончился обыск, пошли опять вверх и начали писать протокол, возились долго, видимо, выжидая кого-нибудь. Пристав говорит: "А самих Вас я забыл обыскать". Я встала и вывернула единственный карман, в котором ничего не было. И хотя я всё время шутила и смеялась, но всё же была, как на иголках. Было времени [18] уже много, и мои жильцы должны были возвратиться, вид которых не походил ни на служащего, тем более не на торговца. Пристав говорит: "Или мы пришли рано, или опоздали?" Я говорю: "Не знаю, по-моему, ещё рано". Он говорит: "Вот начитаетесь этой книги (указал на Бебеля), тогда можно ещё побывать", — и ушли.
Я заключила, что это был совсем новичёк в этом деле (на вид ему было лет 25), а потому и обыск прошёл благополучно, и даже ни кого не оставил из полицейских на квартире, что делают другие. Обыск продолжался с 5 час. вечера до 10 час.
Я только их выпроводила, сейчас же пошла искать, куда делись товарищи ссыльные и нашла их за сенными дверками в низу. (Пристав, когда спускался за ними вслед, только оказалось [18об] закрыл за ними дверь на крючёк в сени). Бедняги стояли, вытянувшись в струнку, не живы, не мертвы, окоченевшие, боявшиеся двинуться хоть одним мускулом, чтобы не выдать себя собакам, и если бы это было днём, то в окно кухни были бы видны их ноги, но мы ходили с огнём и поэтому их не видели. Я сказала им: "Идите, никого нет". Мне понадобилось повторить это несколько раз, чтобы заставить их сдвинуться с места, и потом, схватив фуражки, бросились бежать без оглядки и больше ко мне не заглядывали.
А мои товарищи-жильцы пришли через час после ухода полиции. Они задержались у рабочих. Когда я им рассказала о всём случившемся, то долго хохотали, как ловко всё сошло на этот раз. [19]
ОТ"ЕЗД в ЧЕЛЯБИНСК. РАБОТА В ПОДПОЛЬНОЙ ТИПОГРАФИИ.
После обыска в Екатеринбурге мне было работать уже невозможно, так как за мной и за моей квартирой следила полиция. Мне товарищи предложили выехать в другой город, я решила поехать в Челябинск, это было в первых числах сентября 1906 г. В Челябинске была меньшевитская организация, большевиков было очень мало. Поехала я туда по явке, которую мне дал т. Чуцкаев, работавший тогда в Екатеринбурге. Явка была написана на маленькой папиросной бумажке, которую бы в крайнем случае можно было проглотить, и такого содержания: "Явиться к зубному врачу (фамилию забыла) с письмом (конверт с пустым лицом бумаги) и сказать: "Вам письмо с Урала от Гарибальди". [19об] Зубной врач направляет на квартиру присяжного поверенного Евреинова, где товарищ прикрепляет к какой-нибудь ячейке.
Меня выбрали в городской комитет и дали работу ответственной за распространение нелегальной литературы. Но спустя две недели ко мне приходит ответственный техник по кличке "Паут" и говорит: "В технике (так звали подпольную типографию) у нас сидят два товарища мужщины, а для большей консперации нужна женщина", — и велел мне итти туда, предупредив, что одному из товарищей я по паспорту должна считаться женой. Хотя не очень это было приятно, но нечего делать, пришлось подчиниться партийной дисциплине.
Беру извощика, еду, сказав на квартире и у себя в ячейке, что я командируюсь в другой город [20] на неопределённое время. По указанному адресу и паролю в посёлок близь станции приезжаю на квартиру и говорю пароль: "Я хочу видеть "Паута". Ко мне выходит товарищ, которого я видела только один раз на общем собрании, это был по кличке "Дядя Ваня" (Долгов), который мне сказал: "Значит, Вы, товарищ, будите работать с нами, так познакомтесь с моим паспортом, т.к. по ему Вы будите считаться моей женой". (Фамилья его была тогда Кабанов Иван, моя кличка в Челябинске "Дина").
"Дядя Ваня" повёл меня вечером на квартиру, где была помещена типография. Это на самом краю посёлка, теперешний Порт-Артур, дом на две половины с отдельным ходом. В одной половине жили хозяева, две старушки, а другую занимали мы, две комнаты и кухня с отдельным ходом и воротами. В одной комнатке помещалась наша типографийка и товарищ "Дядя Ваня" и "Борис", в другой побольше помещалась я, и она же служила для приёма случайных посетителей, тогда как другая строго держалась всегда затворённой на весь день, но она соприкасалась стеной с квартирой хозяев, и малейший шум должен быть слышен у хозяев. Хозяева знали только то, что у них живут квартиранты муж с женой и нахлебник без определённых занятий, ищущий службы. Долгов работал в типографии Бреслина под именем Ивана Кабанова, приходил к нам вечером и направлял нам работу, т.к. специалист типографщик был он один, а мы двое плохо знали эту работу, работали больше по ночам.
Типографийка наша была установлена [21] так, чтобы меньше как можно было шуму. Шрифт набирался из обыкновенной кассы, заключался в рамки, проколачивался для ровности. Набор клали на жестяную доску или толстое зеркало, под низ, чтобы меньше было шума, подкладывали мягкое, даже подушку. Становились все трое к столу. Один накатывал краску небольшим валиком, другой накладывал бумагу и убирал потом, третий большим валиком весом в 10 фунтов прокатывал по бумаге. Так отпечатывали по 5 тысяч за сутки. Окна квартиры затворялись на ночь на глухо на ставни и завешивались чёрными занавесками.
Вообще типография была обставлена настолько консперативно, что о месте её, и кто в ней находится, знал только один человек — ответственный техник, член городского [21об] комитета, который ходил к нам ежедневно, приносил оригиналы для отпечатывания, бумагу и уносил готовое. Питались мы тем, что покупали в ближайшей лавочке, готовили сами. Отлучаться куда-нибудь далеко без разрешения ответ.техника не имели права и вообще показываться даже среди своих товарищей было нельзя.
Работали тогда главным образом над выборами во вторую государственную думу, в которой большевики принимали участие, а первую государственную думу они бойкотировали. В подпольной типографии мы тогда просидели более 3-х месяцев с начала ноября 1906 г. и до конца февраля 1907 года. В это время "Дядю Ваню" послали в командировку в Москву на две недели, мы остались одни с "Борисом", оба плохо умеющие работать. [22] Помню, мы долго возились с ним над траурной рамкой для прокламации ко дню годовщины 9-го января, пока наконец добились, чтобы она у нас выходила.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
