Эйвелин (рабочее название)

Заставив себя успокоиться, Эйвелин со вздохом вновь взялась за интертон. Пока не слишком поздно, надо все-таки позвонить Ане.

Невеста весело щебетала, вздыхала, что никак не дождется завтрашнего дня, когда она навсегда соединится со своим милым Андреасом. В доме переполох, прислуга с ног сбилась, готовясь к большому приему. А папА вздумал устраивать сегодня громкие разговоры с бургомистром, будто вовсе забыл, какой завтра день, и задался целью омрачить счастье любимой дочери. Эйвелин насторожилась и косвенными вопросами попыталась узнать, о чем говорили господа правители города. Но Ана в свойственной ей манере уже переключилась на обсуждение деталей завтрашней церемонии, нарядов, гостей и прочих близких ей тем. Про папА она лишь сердито припечатала, что все его неприятности вполне подождут до послезавтра. Не каждый день, небось, дочь замуж выходит. И тут же, не сбавляя темпа, заговорила о том, какие глубокие чувства ее переполняют, как счастлива она, и как бы хотела такого же счастья для дорогой Эйви. На что "дорогая" возразила, что, конечно же, рада за подругу, но замужество не для нее. И вкус свободы слаще любого романтического чувства. Завязался извечный спор на тему что лучше — любовь или свобода, и подруги могли бы проговорить хоть до полночи, но Эйвелин первой спохватилась, что сидит в опустевшем торговом зале, не сняв верхней одежды, а утром рано вставать. Напомнив невесте, что у той завтра великий день, она поспешила распрощаться.

Проверив, надежно ли заперты дверь и окна, поднялась в квартиру. Суматошный день клонился в темноту, шум паромобилей с улицы и перестук копыт по мостовой раздавались все реже. Принять ванну, выпить чашку ароматного чаю с сушеной малиной и спать. Сегодняшние прогулки по сырым от нескончаемой нудной мороси улицам не прошли даром. Так и заболеть недолго. Как хорошо, что при выборе места жительства она первым делом интересовалась наличием водопровода, отопления и прочих бытовых удобств. Блага цивилизации позволяли свести к минимуму присутствие прислуги: горничная приходила три раза в неделю, стирку Эйвелин поручала знакомой прачке, а готовила сама, тем более что надобность в этом случалась нечасто. По утрам она выпивала кофе вместе с Юной, обедала и ужинала как правило с кем-то из многочисленных знакомых вне дома, а если оставалась вечером у себя, предпочитала свежие овощи и фрукты. Матушка, конечно, не одобрила бы подобный рацион дочери, но, если подумать немного, она бы не одобрила всего образа жизни своенравной и чересчур самостоятельной Эйвелин. Что, собственно, она и сделала, когда семья спешно покидала город — разразилась тирадой на тему божьего наказания ее неизвестно за какие грехи такой дочерью: водящей знакомство со всеми подряд независимо от их положения в обществе и материального благосостояния; с совершенно дикими речами и "передовыми" взглядами на жизнь и, — о ужас! — избравшей без ведома родителей в женихи третьеразрядного служащего городского магистрата, несчастного инженеришку без рода-племени. Какой позор падет на головы баронов Галантэ, если они допустят подобный мезальянс! Да, матушка принадлежала к той отмирающей, но не желающей понять абсурдности своих замашек и запросов части старой аристократии, что упорно цеплялись за прежние порядки и отрицали очевидное — уже двадцать лет как время их безвозвратно ушло. После Трисской кампании мир изменился.

Отец был более трезвомыслящим, но потакал жене во всем; Эйвелин он был гораздо ближе... до одного случая, когда неугомонная и правдолюбивая девушка случайно узнала, что пост городского главы барону Галантэ достался вовсе не за особые заслуги, как считалось в Градбурге. Все было с точностью до наоборот: этот крупный правительственный чиновник, служащий канцелярии Ее Высочества Инфанты Грильды неожиданно для всех оставил пост и отправился в захолустный город на западе. А причиной были всплывшие махинации, с завидной регулярностью пополнявшие кошелек барона кругленькими суммами. И это при всех речах о дворянской чести и высоком предназначении аристократии. Будучи девушкой не только дотошной, но и умной, Эйвелин не сказала никому о своем неприятном открытии, но поклялась себе, что никогда не свяжет свою жизнь с подобным представителем "лучшего" сословия, а по достижении совершеннолетия приложит все усилия, чтобы как можно скорее обрести независимость от родителей. И как можно скорее выйдет замуж, чтобы не носить более титула баронессы Галантэ. Возможность осуществить эти планы представилась вскоре после окончания ею курса гимназии и блестяще сданных экзаменов. На выпускном балу присутствовали служащие магистрата, тут она и познакомилась с Леонаром. Не будучи дворянином, молодой человек не мог подняться выше третьего разряда инженерной службы Градбурга, хотя, как считала Эйвелин, заслуживал самых высоких должностей. Он казался ей самым честным, умным, талантливым и вообще самым лучшим мужчиной из всех, с кем была знакома дочь городского главы. Как она ошибалась! Полная радужных мечтаний, она заверяла любимого, что отец даст согласие на их свадьбу, предполагая надавить на родителя в случае категорического отказа. Благо, на должности бургомистра он и не думал отказываться от сомнительных способов обогащения. Во всяком случае, взятки брал только так. В тот вечер Эйвелин вернулась домой, полная решимости объявить родителям о намечающейся свадьбе. Но вместо предполагавшегося серьезного разговора была огорошена известием, что семья срочно уезжает из города. Прислуга уже паковала вещи, дом был выставлен на торги, и все от мала до велика деятельно готовились к отъезду.

— Я никуда не поеду, — заявила она, когда до нее дошел весь ужас положения. Уехать сейчас — означает распрощаться со своей любовью, мечтами, планами. Да она и дня не проживет без Леонара.

Отец только отмахнулся — не до твоих очередных капризов.

— Я никуда не поеду! — отчеканила она второй раз и добавила: — Потому что выхожу замуж.

Гробовая тишина длилась минуты две. А потом... отвратительная сцена, когда родители устроили ей допрос, а после отчитали за безответственное аморальное поведение и пригрозили запереть до отъезда в комнате, в подробностях стояла перед глазами до сих пор. И когда словосочетание "дворянская честь" прозвучало в десятый раз, она не выдержала. Срывающимся, звенящим голосом она предъявила все известные ей факты из биографии отца. Где была его дворянская честь, когда он воровал и брал взятки? Где была матушкина честь и совесть, когда она закрывала глаза на истинные источники доходов мужа? Да не нужны ей после такого ни титул, ни приданое. Пусть младшим дочкам оставят, им, бедняжкам, своим умом и сента не заработать. Единственное, чего она потребовала — теткиного наследства, завещанного ей, Эйвелин. Покойная тетушка оставила ей некую сумму на цели народного просвещения. Это случилось после летних каникул, которые девушка провела однажды в имении старой баронессы и вечерами подолгу беседовала с ней о литературе и искусстве, а также призналась, что мечтает связать свою жизнь с книгами.

Отец пытался пойти на мировую, выставив истерически взвизгивающую жену из кабинета и пытаясь воззвать к разуму дочери. Все-таки, барон любил свое упрямое и пылкое дитя. Он пытался донести до нее что-то о том, что из-за его промашки всем им угрожает опасность, что поспешный отъезд не прихоть, а жизненная необходимость, и прочее в том же духе. Как может он оставить ее на попечении весьма сомнительного "жениха", с которым знакома-то она всего пару месяцев. Где и на что они собираются жить? И — главное — оставаться здесь попросту опасно. Уговоры ни к чему не привели. Эйвелин осталась, о чем впоследствии ни разу не пожалела.

Глава 2

И все-таки паровая дорога — великое изобретение! За какие-то трое суток, пусть не с привычным комфортом, но и не растреся внутренностей по осенним ухабам, можно оказаться в западных пределах второй по величине страны континента. К тому же, за последний десяток лет, что Всеволд не ступал на подножку парогона, прогресс коснулся не только протяженности паровых дорог, но и удобств для пассажиров. Утренний кофе и трубка первосортного табака, свежая газета к завтраку в гостиной первого класса — поездка была бы даже приятной, если бы не навязчивые мысли о предстоящем деле.

Ни материалов, ни точных данных — одна папка, содержащая в себе номера провинциальной газетенки, тоном досужей сплетницы расписывающей, кто и что сказал по тому или иному поводу. На этом фоне громкие заголовки об убийце-хомициде выглядели как величайшее достижение далеко не столичного города. Ей-ей, такое впечатление и складывалось. Центральная пресса всегда выделяла Градбург, как важный узел транспортного строительства на западе. Собственно, более ничего примечательного в сем населенном пункте не вспоминалось. А тут какие-то массовые гуляния по странным поводам вроде именин градоначальника, базарные дни по особой милости его же, ряд уж вовсе несуразных запретов: на разведение в палисадниках пионов, на полеты паролетов над окрестностями города, на ношение трости не по медицинским показаниям. Всеволд покосился на оный аксессуар в собственном багаже, который служил ему верой и правдой не первый год. Интересно, ему тоже запретят? Будет повод узнать, так ли велики странности Градбурга, как можно подумать, изучив их прессу. А также вспоминая напутствие Самого, который через голову начальства облагодетельствовал уже совсем собравшегося в отставку героя войны. Даже в тот раз, когда Всеволду было поручено деликатное задание найти и вернуть сбежавшую с кавалером дочку... умолчим, кого, не было все обставлено с подобной таинственностью.

— Господин Скаллон, на вас вся надежда, — подвел черту Сам после того, как полковник изложил обстоятельства и ситуацию на настоящий момент.

— Вы можете на меня положиться. Как мужчина и дворянин, я сделаю все, чтобы выполнить задание и не допустить огласки.

Тогда суть была ясна: некий подлец, причем подлец совершенно безрассудный, раз не побоялся родительского гнева, соблазнил девчонку. Парочку найти, девчонку вернуть, подлеца — в надежные руки Ведомства для выдачи справедливого возмездия.

В этот раз ему передали секретный пакет с грифом Ведомства, коим предписывалось, не откладывая в долгий ящик, явиться пред светлые очи Самого. Тот предложил вина, расспрашивал ни о чем, даже помянул горячие военные годки, в кои свели знакомство молодой отпрыск славного рода Скаллонов и вечный и незыблемый генерал, по слухам, бывший любовник самой Инфанты.

— Да, было времечко, — прикрыл тяжелыми веками глаза старик, приглашая Всеволда присоединиться к его грезам о былом. Без сомнений, подобной милости удостаивались немногие, совсем немногие, прямо скажем, единицы. Но что-то не было сейчас настроения вспоминать, как тащил на себе генеральскую могучую тушу, меся снег с кровью, хоронился с ним в яме, покуда не отошел противник, и отчаянно боялся, что раненый придет в сознание в самый неподходящий момент и своими стонами привлечет к ним внимание. Да, было времечко...

— Слыхал я, ты собрался отойти от дел, — как всегда, стремясь застать врасплох, а потому невпопад спросил Сам.

От кого и где слыхал, хотелось бы знать Всеволду. О своем намерении он никому не говорил.

— Рано, рано, — не дожидаясь ответа, покачал седой головой тот. — Кто, если не мы? — пронзили двумя стальными пиками совсем не стариковские глаза.

— Мое решение твердо. В нашей системе работать более не желаю.

— Но ведь тебе по душе работа сыкаря? Давно предлагаю — переходи в Ведомство. С начальством все улажу, и заработком не обижу, опять же система у нас в корне отличается.

Нет уж, система, она и есть система. Быть зажатым в узде должностных полномочий, иметь над собой пять этажей начальников, а главное, с людьми поступать не по совести, а в рамках закона, будь он неладен.

— Ты не торопись отказываться, время подумать у тебя будет. А пока есть у меня для тебя одно дельце...

И предложил генерал подышать западными ветрами, да изловить супостата, что держит в страхе мирных жителей старинного города Градбурга, а между делом, присмотреться, притереться, втереться — узнать, чем живет и дышит эта точка на карте. Намекнул о высшей заинтересованности. Одного не сказал — какого результата ждет от этой поездки. Не хомицид, ой не хомицид беспокоил Самого. Фамильное чутье Скаллонов твердило, что втягивают Всеволда в какие-то игры, а он втемную играть не любит.

— Значит, хомицид. Отчего же получаю задание не в кабинете господина полковника? Разве поимка убийцы — не есть прямая прерогатива полиции?

— А от того, друг мой ситный, что полиция Градбурга помощи не просила, и в рапортах бодро докладывает о том, что на след преступника напала, поимка — вопрос ближайшего будущего.

— Не понимаю, мне...

— Держу пари, к твоему приезду ситуация не изменится. Потому как меняться вовсе не собирается.

— С чего вы это взяли?

— Поверь старику.

Да уж, его каналы всегда отличались высокой точностью и достоверностью сведений.

— На вот, изучишь в дороге, — кинул он ту самую папку, а поверх выложил билет с говорящим изображением парогона, с какой-то первобытной радостной мощью изрыгающего клубы дыма. — В канцелярии возьмешь рекомендательные письма к господам главноначальствующим Градбурга и официальное направление.

Вот так, через трое суток Всеволд оказался во владениях вечного тумана и дождя, последний день неотступно преследующего поезд и вымывшего его металлическую шкуру, наверное, до блеска. Дорога начала раздражать своим однообразием, по делу никаких выводов сделать не удалось, придется действовать по ситуации. Надо будет намекнуть по возвращении Самому, что его высокопоставленные знакомцы — держатели акций паровых дорог, допускают серьезную ошибку, гоняя парогоны практически без остановок в пути. Этак же свихнуться можно, сутками сидя в четырех стенах тесных помещений вагона. И это в первом классе. Что делается в третьем, страшно представить. В общем, дорога кончилась как нельзя кстати. Пока поезд замедлял ход, Всеволд поймал себя на мысли, что наружу ему не так уж хочется, несмотря на мечты о полноценной ванне, постели, наконец, обычных городских шумах взамен занудного перестука колес. Там было сыро, неуютно и неприветливо. Помедлив у распахнутой двери, он напомнил себе, зачем приехал, тут же удивился тому, что приходится себя уговаривать, и решительно спустился на платформу.

Странности начались сразу, и некоторые были даже приятного свойства.

Как ни странно, его встречали. Еще по дороге до места временного размещения Всеволд отметил, что народу на улицах не так много, несмотря на полдень. Возможно, то из-за пренеприятной погоды и унылой серости, повисшей в воздухе и обволакивающей всё и вся. Даже привокзальная толпа была напрочь лишена полагающейся ей энергии и напора.

Как ни странно, меблированные комнаты оказались вполне сносными и являли редкий пример домашнего уюта, особенно на контрасте с мокрыми улицами и промозглым ветерком, задувающим за воротник плаща. Настроение даже улучшилось от мирной пасторальной картинки, встреченной у хозяйки в тесной конторке на первом этаже. Следующая странность — отсутствие разносчиков газет, бросилась в глаза, когда после обеда Всеволд решился совершить пешую прогулку.